Иванов Алексей. Негромкий выстрел

на парадных мундирах, в большую Александровскую залу.
Сергей Александрович Танеев, сын статс-секретаря и брат печально
знаменитой фрейлины царицы Анны Вырубовой, церемониймейстер высочайшего
двора, уже руководил расстановкой по чинам приглашенных на Большой прием
гостей. Полковник Соколов оказался где-то в самом конце блестящей шеренги
усов, бакенбард и холеных бород генералов и действительных статских
советников. Монкевиц был поставлен где-то в середине ее.
Устраивание шеренги закончилось вовремя, Танеев бесшумно скользнул по
паркету к дверям, ведущим во внутренние покои дворца, и тут грянул хор
трубачей. Массивные, украшенные золотой резьбой двустворчатые двери
распахнулись. С небольшой свитой в зал вошел невысокого роста курносый
полковник в красном чекмене гвардейских казаков - Николай II, Император и
Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский;
царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь
Херсонеса Таврического, царь Грузинский, Государь Псковский и Великий Князь
Смоленский и прочая, и прочая, и прочая...
С обычным для него безразличным ко всему видом, теребя в руке белую
лайковую перчатку, Николай Александрович начал обход парадного строя.
Для представления этому полковнику по случаю получения новых чинов,
должностей и орденов здесь были собраны столпы режима. Теперь все они
вытянулись в струнку перед обожаемым монархом, пожирали его глазами и
старались запомнить каждое слово, каждое движение, чтобы потом в кругу
родных, знакомых и сослуживцев со вкусом рассказывать в деталях и лицах о
выходе государя.
Предмет их верноподданной страсти медленно продвигался вдоль шеренги,
сопровождаемый свитой. В бледном и испитом лице венценосца, обрамленном
аккуратно подстриженной рыжей бородкой, не было ничего замечательного или
выразительного, кроме глаз, которые он унаследовал от своей матери - датской
принцессы Дагмары, получившей при крещении в православие имя Марии
Федоровны. Выразительный взгляд императора был чуть ли не главным орудием
его обаяния, направленным на тех, кто истерично хотел ему подчиняться и
служить. Но в чертах лица и манере вести разговор наблюдательный и
объективный человек мог заметить некоторую сухость и даже жесткость его
истинного отношения к людям.
Кроме выразительных глаз, Николай Романов унаследовал от матери и
некоторые черты ее душевного склада - наклонность к хитрости и обману при
помощи внешней любезности и приветливости, коварство и притаившуюся в
душевных глубинах холодную жестокость, полное равнодушие к чужому
страданию...
Полковник гвардейских казаков медленно шел вдоль строя. В его поступи и
поведении не было ничего торжественного или высокого. Даже свита, как
нарочно, была составлена из людей мелкорослых, среди которых одиноко
возвышалась долговязая фигура любимого дяди царя, великого князя Николая
Николаевича.
Соколов даже несколько обрадовался, увидев великого князя, ибо именно
он в качестве Генерального инспектора кавалерии и Высочайшего покровителя
общества любителей конного спорта вручал ему "Гран-при" за победу на
конкур-иппике полгода назад. В нервозной и новой для себя обстановке
дворцового приема Соколов вспомнил армейское прозвище Николая Николаевича -
Лукавый. Великий князь, командуя войсками, бывал настолько грубым и
неудержимым матерщинником, что кавалерийские офицеры, подчиненные ему, как
Генеральному инспектору, именно этим синонимом упоминали его в разговорах,
имея в виду привычные слова весьма распространенной молитвы - "избави нас от
Лукавого...".
Поверх голов царской свиты далеко выделялось неестественным румянцем
лицо Лукавого. Очевидно, он уже с утра успел приложиться к стакану с
шампанским. Среди выдающихся алкоголиков своего времени дядя царя занимал
достойное место. Командир лейб-гвардии гусарского полка, где проходил свой
кавалерийский стаж Николай Александрович, будучи наследником русского
престола, охотник по влечению, ерник и неисправимый пьяница, Николай
Николаевич в молодости проявлял не меньше постоянства в своей привязанности
к одной царскосельской купчихе. Он даже просил у своего царствовавшего
брата, Александра III, позволения повенчаться с ней. В ответ царь, имевший,
как и все Романовы, наклонность острить, сказал: "Со многими дворами я в
родстве, но с Гостиным еще не был и не буду!"
У купчихи действительно был мучной лабаз в Царскосельском гостином
дворе. Лихого гусара отказ государя не очень огорчил, и он продолжал прежнюю
жизнь, деля ее между своей купчихой, вином и полком. Лишь много лет спустя
он женился на одной из двух великих княжон-черногорок, обретавшихся из-за
бедности их отца, государя Черногории, при петербургском дворе, - Анастасии
Николаевне, отличавшейся неуемной страстью к деньгам и крайней
истеричностью. Теперь, накануне большой европейской войны, великий князь
командовал всей русской кавалерией, а некоторые горячие головы при дворе
называли его шепотом даже кандидатом в главнокомандующие.

...Царь и свита постепенно приближались. Соколов вдруг с удивлением
обнаружил, что он совершенно не испытывает священного трепета, который
полагалось бы иметь в душе, когда находишься столь близко к особе государя.
Как ни странно, но царь, за которого по уставу следовало бы Соколову при
первой возможности умирать, казался совершенно чужим и далеким человеком.
Полковник гвардейских казаков медленно шел вдоль строя, теребил
перчатку и иногда щурился, словно бы от боли. Соколову пришли на память
сразу же разговоры, ходившие в киевской среде о том, что в бытность государя
наследником произошел опасный для здоровья Николая Александровича инцидент,
когда он совершал познавательное путешествие вокруг света. Главным
распорядителем тогда Александр III назначил старого и полуслепого князя
Барятинского, отличавшегося крайней ограниченностью даже в невзыскательном
гатчинском окружении царя. Путешественники следовали на броненосце "Память
Азова", пересекали моря и океаны, а иногда по суше на слонах, верблюдах и
другим экзотическим транспортом въезжали в глубь чужих государств. Под
руководством такого наставника перед равнодушным взором наследника и великих
княжичей, сопровождавших его, сменялись красоты невиданной природы, ярких
городов и стран, островов и ландшафтов. Для Николая Романова путешествие
проходило как бы во сне, за исключением того, что это было не столько
сонное, сколько пьяное царство. Вино лилось рекой, под его влиянием
путешественники совершали бестактности, от которых и трезвый не застрахован
в незнакомой среде.
В Империи восходящего солнца высокородные гости вследствие своего
самодовольного невежества с самого начала раздражали японскую толпу
посещением храмов, где шумели и громко переговаривались в присутствии
изображений Будды и других местных богов. За фанатиком, взявшим на себя
миссию отомстить за истуканов, дело не стало. Николай едва не погиб от
основательного удара, который нанес самурайским мечом по его легкомысленной
голове японец полицейский Ва-цу. Второй удар отразил товарищ по путешествию,
греческий королевич Георгий. Ва-цу успели схватить, и вся компания поспешила
на "Память Азова" - залечивать первую рану, нанесенную России Японией. Об
этом много писали в те дни газеты, а еще больше говорили во всех слоях
общества.
Рана оказалась серьезнее, чем думали в первый момент. Хотя,
по-видимому, сотрясения мозга и не последовало, в черепной кости,
поврежденной ударом, как считали лейб-медики, могло начаться разрастание
костного вещества. Процесс, видимо, не остановился, и много лет спустя
Николай стал испытывать в левой половине головы давление, которое вполне
могло отражаться на функциях мозга. Этот болевой эффект продолжался годами и
повлек за собой, вероятно, вполне определенные изменения интеллекта
самодержца. Природная ограниченность и упрямство еще усугубились этим
травматическим нарушением...
Царь приближался. В своих коротких беседах, следовавших за рукопожатием
с очередным приглашенным, Николай Александрович больше всего интересовался
теми, кто долго прослужил в строю. Своими вопросами он подчеркивал
исключительное благоволение к строевой службе, обходя молчанием штабистов.
Дошла очередь и до соседа Соколова, стоящего справа, - седого пехотного
полковника.
- Ваше императорское величество, - рапортовал осипшим от команд голосом
бравый служака, - командир Тамбовского полка 31-й пехотной дивизии,
полковник Грушко представляется по случаю пожалования ордена Анны первой
степени.
Царь подает полковнику руку, глядя куда-то мимо него, молча треплет
аксельбант. Все в свите и шеренге замирают, ожидая мудрого монаршьего слова.
После паузы, длящейся нестерпимо долго, Николай наконец находит, что
спросить:
- Ну как, вы довольны расквартированием полка?
Пораженный таким интересом к его полку, командир мнется и так же, как и
его величество, не находится сразу, что сказать. А царь и не ждал ответа, он
просто демонстрировал единственную сильную сторону Романовых - отличную
память, особенно когда это касается расквартирования войск.
- Я знаю, - продолжал самодержец, - ваша 31-я дивизия стоит в Харькове,
а в Чугуеве, где расквартирован ваш полк, находятся летние лагеря не только
вашей дивизии, но и трех малороссийских корпусов. А в вашем полку два
батальона размещены по квартирам, а два стоят в новых казармах...
Полковник в верноподданническом восторге сияет, он готов прослезиться,
а царь еще милостивее бросает ему, как и всем остальным строевым генералам и
полковникам, с которыми он точно так же побеседовал до этого:
- Ну что ж, передайте от меня полку спасибо за верную службу.
Холеное, но бесцветное лицо Николая II поворачивается к следующему.
Ледяные, слегка навыкате серо-голубые глаза безразлично скользят по лицу
офицера:
- Ваше императорское величество, Генерального штаба полковник Соколов.
Представляюсь по случаю присвоения очередного звания, - отчеканил
по-уставному Соколов и щелкнул каблуками.
- Полковник, почему вы не в гусарской форме? Она вам гораздо больше
идет! - брезгливо вымолвил император, вяло пожав руку Соколову и растягивая
капризно слова с буквой "а".
Николай Николаевич сделал два шага к царю и своим зычным голосом
ввязался в разговор:
- Я вижу, вы его узнали, ваше величество! Это тот самый знаменитый
митавский гусар, который на весеннем конкур-иппике обобрал всю гвардию! -
При этих словах великий князь лихо подкрутил ус, как будто сказал что-то
исключительно приятное своему племяннику.
- Узнал, узнал... - отмахнулся от него Николай, - хотя он теперь в
мундире, который не идет настоящему офицеру! - сделал царь вторую
неловкость, даже не заметив первую, и это тоже не укладывалось в сознании
Соколова.
- Где же вы начинали свою службу? - На царском лице проявилось какое-то
подобие интереса.
- В Белоцерковском гусарском полку, ваше величество, - снова четко
ответил Соколов.
- А-а, так это не в бытность ли командиром Вольдемара фон Роопа,
который недавно получил мой лейб-гвардии конногренадерский полк? - протянул
Николай, снова демонстрируя отличную память.
Не дослушав ответ, как будто он и не спрашивал, государь, теребя свою
перчатку, подошел к следующему в шеренге.
Танеев, не отстававший в свите от государя ни на вершок, вдруг
приблизился к Соколову и негромко проговорил:
- Его величество ждет вас после приема во втором кабинете для доклада
по вашему делопроизводству!


17. Петербург, ноябрь 1912 года

После выступления брата ритора и резюме Великого мастера по обычаю
начались масонские беседы, прерываемые стуком молотка. Но Кедрин уже не
слушал, что говорят братья официалы, какие банальности изрекают мастера и
сюрвельаны. Он сделал знак Альтшиллеру, прося его чуть задержаться в зале по
окончании ложи, и погрузился в размышления о второй части своей задачи на
этот важный для него день, который решал не только многое в его жизни, но,
как искренне думал Кедрин, был историческим для народов и их судеб,
связанных с судьбой его - мессии всея Руси.
Кедрин считал, что возведение его, бывшего депутата I Государственной
думы, адвоката и владельца многочисленных акций, в высокое звание мастера
влиятельнейших французских лож, а также весьма интимный и доброжелательный
прием братом германского императора, доверившего особой важности миссию в
Петербурге, делало его незаменимым звеном в сношениях мирового ордена с его
российскими ложами. Он рассчитывал взять в свои руки все иностранные дела
ложи "Обновители" и претендовать на этом основании в будущем правительстве
по крайней мере на пост руководителя дипломатического департамента.
Теперь же в лице Альтшиллера ему предстояло привести в действие ту
силу, которая, как ему казалось, может оказать влияние на ход дальнейшей
истории Европы. Кедрин решил ни много ни мало как спровоцировать всеобщую
европейскую драку, столкнуть между собой прежде всего двух таких друзей и
родственников, как Николай Романов и Вильгельм Гогенцоллерн.
Идея большого европейского кризиса родилась в мозгу адвоката в
результате бесед с европейскими коллегами. Если французские братья всячески
намекали на желательность развала в результате войны Германской империи и ее
сателлита Австро-Венгрии, рассчитывали на помощь английских союзников, то в
Берлине, как он понял, также готовились к жестокой европейской войне,
лицемерно ругали французских братьев-каменщиков за отсутствие единства и
претензии на мировое руководство.
Будучи весьма мелким политиком, органически чуждым таким понятиям, как
патриотизм или благородство, адвокат и крупный акционер Кедрин не мог
видеть, что два лагеря империалистов и без вмешательства масонов идут к
столкновению в глобальном масштабе. Прелюдом к нему стала схватка на
Балканах пангерманизма и панславизма, вылившаяся в аннексию Австро-Венгрией
Боснии и Герцеговины, отраженная в двух Балканских войнах и дипломатической
борьбе за их результаты, во всеобщую европейскую гонку вооружений и бешеное
строительство флота Германией. Все эти отдельные признаки и явления были
лишь объективными и разнообразными формами закономерного развития
империализма, который готовился к кровавому утверждению своей последней
стадии - монополистического капитала.
Кедрину, как и всем его братьям по наживе, как и всему классу буржуа,
нужна была война для утверждения своей власти, для подавления революции.
В своих намерениях петербургский адвокат решил опереться на
Альтшиллера, поелику он хорошо знал, что за спиной торговца маячит не только
простодушный и не в меру влюбленный в свою молодую и очаровательную жену
военный министр Сухомлинов, но и располагающие огромным влиянием видные
члены "германской партии" при императорском дворе. Это были директор
Международного коммерческого банка камергер Вышнеградский, петроградский
первой гильдии купец, банкир и владелец контрольного пакета акций того же
банка Манус, председатель правления крупнейшего частного банка России -
Петербургского учетного и ссудного - Яков Утин, он же председатель синдиката
всех частных банков.
Кедрин знал также, что через Дмитрия Рубинштейна, директора
Русско-Французского банка, крупного дельца, весьма чисто юридически
обделывавшего свои делишки, поскольку он был среди всех банкиров Петербурга
"белой вороной" - кандидатом правоведения, - эта прогерманская клика
российского финансового капитала имела связь с семейством баронов
Ротшильдов, владевших в странах Антанты французскими, бельгийскими и другими
банками. Адвокат Кедрин хорошо представлял себе все значение финансовых
тузов в современной ему политической истории Европы...
Кедрин обдумывал свои тезисы под разговор братьев и почти пропустил
последние слова заключительной молитвы префекта ложи, которые были всегда
одни и те же: "Всемогущий господи, к коему наш дух на крыльях веры
воспаряет, даруй нам по милосердию твоему крепость исполнить наше намерение.
Просвети ум наш и исполни сердца наши теплотою! Да оживляет и наш союз
навсегда нерушимо связь любви, завещанная тобою! Аминь".
Машинально подтянул Кедрин хору братьев гармонии, завершивших ложу все
тем же пением на мотив "Коль славен":

Да мы, имея душу здраву,
Все здесь творим
Тебе во славу.
Как знаки зрим твоей любови
В телесной пище в сих местах,
Так нам, смиренным, уготови
Нетленну пищу в небесах!

Великий мастер спросил снова у сюрвельяна, который час, и получил
традиционный ответ: "Самая полночь". Кедрин при этом ритуале на минуту
отвлекся от своих мыслей, вспомнив разъяснения одного из масонских риторов
значение слов "полдень" и "полночь".
- Когда бы ни происходили масонские работы, - говорил ритор, - всегда
полдень, ибо свет истины освещает стезю, ведущую в храм премудрости, но
"коль скоро престает Каменщик работать для вечности, погружается он в тьму
пороков, страстей, ложа закрывается, наступает мрак полночи".
В зале, где задумчиво сидел Кедрин, уже погасли свечи, отдав в спертый
воздух запахи стеарина и горелого фитиля, зажглось электричество. Оно сразу
убило атмосферу сказочной таинственности и роскоши, обнажило фальшь пышных
декораций и старческие прожилки, дряблость щек и мешки под глазами масонов,
только что видевших себя властелинами миров и душ. Кедрин тяжко вздохнул и
поднялся со своего лазоревого стула, закрывая символический циркуль и
складывая другие масонские атрибуты. К нему мелкой походочкой засеменил
Альтшиллер. Братья умиленно облобызались. Вместе с чмоканьем поцелуя
звякнули массивные масонские цепи, воздетые на выи. Альтшиллер нежно взял
Кедрина под ручку и повлек к выходу через коридор, минуя черную храмину.
У подъезда Альтшиллера ждал собственный выезд. В лакированной карете,
обитой кремовым шелком, за хрустальными стеклами дверец, непрекращающийся
петроградский дождь воспринимался не столь противно, как в извозчичьей
пролетке. Откормленные лошади банкира быстро домчали до модного ресторана
"Медведь", на Большой Конюшенной, где Альтшиллер постоянно держал кабинет
для деловых разговоров и интимных встреч с нужными людьми.
Банкир и адвокат прошли через общую залу, где веселье в этот ночной час
было в самом разгаре и даже бравурные звуки шансонетов тонули в возбужденном
гомоне толпы, и попали в крошечный павильон, украшенный позолоченным резным
деревом. Стол был накрыт на два прибора.
Альтшиллер усадил Кедрина на малиновый диванчик, где он всегда размещал
почетных гостей, лакей бесшумно пододвинул хозяину кресло с подлокотниками,
и господа расположились к беседе.
Альтшиллеру очень хотелось знать, какие политические и коммерческие
вести привез из Германии Кедрин, кем он был там принят, но, авантюрист и
спекулянт по натуре, он все-таки пытался строить из себя благовоспитанного
человека. Делового разговора он поэтому не начинал до тех пор, пока к этому
не подаст знака сам гость. Поговорили о том о сем, посплетничали о знакомых.
Бесшумные официанты с точностью хорошо налаженного механизма вносили и
ставили на стол перемены кушаний, меняли бокалы и марки вин. Казалось, они
были совершенно безразличны к беседе гостей, но по тому, как рдели в
напряжении их уши, Кедрин видел, что ни одно слово не падает мимо. Желая как
следует вознаградить себя за вынужденный трехмесячный пост у скупых
французов и немцев, Кедрин уплетал яства одно за другим, плотоядно запивал
их красным и белым вином, слушал разглагольствования Альтшиллера и делал
вид, что не понимает его нетерпения. Повара в "Медведе" были действительно
на славу! Из-под серебряных крышек сотейников и сковород источались ароматы,
способные разжечь аппетит, казалось, даже у скелета в масонской храмине, и
Кедрин пробовал то фазана, выдержанного в мадере и запеченного в специальном
шелковом мешочке, то стерлядь, поданную в майонезе из перепелиных яиц, то
жаренное на палисандровых угольях седло молодого бычка, кормленного чистым
клевером.
Наконец принесли сигары, кофе и ликеры. Альтшиллер тщательно запер на
задвижку дверь, уселся поглубже в свое кресло и, затянувшись, промолвил:
- Любезный Евгений Иванович! Не томите больше, расскажите, что передают
мне из Берлина, довольны ли там нашей деятельностью?
Кедрин понял, что дальше оттягивать важный разговор нет причин, и
приступил к делу.
- В числе высоких лиц, с кем мне довелось беседовать в Берлине и
Роминтене, - начал он в уважительном тоне, - был достопочтенный майор
Николаи. Он просил передать вам вот это!
Кедрин вынул толстый конверт, запечатанный сургучом, протянул
Альтшиллеру. Банкир демонстративно небрежно отложил пакет в сторону и снова
изобразил на своем лице полнейшее внимание к словам гостя. Кедрин продолжал:
- Во время приема у принца Генриха Прусского присутствовал также и
господин майор. Его высочество сделал мне стратегический обзор европейского
положения. Знайте же, что страны Антанты, в том числе и Россия, готовятся
низвергнуть Срединные империи, поколебать европейское равновесие в свою
пользу. Его величество Вильгельм весьма подробно осведомлен также и о
внутреннем состоянии нашего государства. Он проявил, как мне передал принц,
большое беспокойство в связи с тем, что его брат Николай не в силах
справиться с социал-демократическими агитаторами, вследствие чего
марксистская зараза может погубить также и его империю. Тем более что
германские рабочие все более и более склоняются влево под влиянием таких
красных, как Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Единственным исходом из столь
опасного положения, а также средством привести к изменениям в России без
революции может быть только большая война, которая поколеблет гнилой трон
Романовых. Только большая война! - еще раз повторил Кедрин.
- Не слишком ли абсолютизируете, мой друг, роль Романовых в России
наших дней? - поддел Кедрина австрийский подданный Альтшиллер.
- Какие они Романовы! - взорвался сухой и желчный Кедрин. - Если
позволите, мой друг, я расскажу вам, как иностранцу, незнакомому хорошо с
русской историей, некоторые эпизоды из пикантного родословного древа этой
семейки.
Масон пригубил рюмку с ликером и начал рассказ.*
______________
* Кедрин излагает далее некоторые из тезисов, которые партия кадетов
обращала против Романовых.

Судьба была сурова к русскому народу; она длила жизнь его династии
искусственно, приливая постоянно к ней живую постороннюю кровь. Больше того,
теперь Россия не имеет даже и сомнительного удовольствия видеть во главе
правления людей, в жилах которых течет хотя бы капля русской крови.
Действительно, только в лице Петра Великого - преобразователя своего -
Россия имела потомка рода, избранного на царство. Но далее, как известно,
Екатерина Скавронская была горничной пастора Глюка, после которого перешла
на то же амплуа к Меньшикову. У последнего ее и увидел Петр и велел ей
вечером "посветить ему в спальне".
В следующие годы связь продолжалась, пока наконец Екатерина не была
перевезена в Москву, где у нее родилась дочь Елизавета. Сохранились письма,
из которых видно, что Петр ждал этого ребенка и считал его своим. Незаконной
дочери Петра, Елизавете, было три года, когда родители ее повенчались. И
вот, совершенно неожиданно, в момент свадьбы, появляется возле венчающихся
рядом с трехлетней Елизаветой, еще девочка: девяти лет, типичная чухонка,
тоже дочь Екатерины, но от совершенно неизвестного лица. К девочке этой Петр
был более чем равнодушен. Когда старшая, Анка, как ее называли в народе,
подросла, ее выдали, с небольшим приданым, за незаметного голштинского
герцога, что еще более подчеркивает равнодушие Петра. Впоследствии, при
вступлении на престол Елизаветы, она не была признана народом, считавшим ее
незаконной дочерью. Бунт подавили, многим порезали языки, многих сослали, и
Елизавета дожила свой век на престоле без потрясений Но когда после нее
появился Петр III, сын голштинского герцога от брака с неизвестной чухонской
девицей и женатый на немке, то только грубая сила могла заставить признать в
нем Романова. Это одно. Второе - несомненное происхождение Павла I от
Екатерины Второй и Салтыкова, когда романовская кровь тоже только чудом
могла попасть в жилы будущего неуравновешенного царя.
- Таким образом, - подытожил Кедрин, - в жилах Николая Александровича
Романова, как и его ближайшей родни, нет ни капли романовской и очень мало
русской крови, если отрицать отцовство Салтыкова для Павла I.
- В этом нет ничего странного, - не удивился Альтшиллер. - В Европе
тоже нет ни одной чистой династии.
- Наши союзники-монархисты и некоторые братья масоны, коих мы только
что покинули, как бы ни тщились рисовать образ Романовых самыми мягкими
штрихами, не смогут отвратить нас от борьбы за то, чтобы Николай
Александрович стал последним российским самодержцем! - уверенно заявил