Страница:
думал, что теперь, в новых европейских условиях, когда германцы усиленно
готовятся к войне, австрийцы могут еще теснее соединиться с германской
разведкой и станут действовать сообща против нас?
- Откровенно говоря, я уже имею это в виду, однако начальство, как
всегда, озирается на опыт войны с Японией, когда Вильгельм был нашим
любезным "союзником" и подталкивал Россию на восток, подальше от своих
границ. К тому же новый начальник Генштаба Жилинский, как говорят, всячески
настаивает, чтобы наши военные агенты не занимались разведкой, дабы не
вызвать скандала, а довольствовались покупкой уставов и военных сборников в
тех столицах, в коих исполняют свою службу... В общем, трудно нам
приходится, Володя, - пожаловался другу Соколов. - Денег на оплату негласных
агентов, на негласный надзор за будущими театрами войны отпускается ничтожно
мало. Ты помнишь, Владимир Александрович Сухомлинов, будучи командующим
нашим военным округом, писал в своем всеподданнейшем отчете после японской
войны: "Война с Японией дала наглядные доказательства, какое громадное
значение имеет правильная организация разведки вероятного противника и
предстоящих театров войны. Дело это носит у нас случайный характер и
правильной организации не имеет. Мы не только не принимаем мер, чтобы
проникнуть в замыслы наших врагов и изучить их средства ведения войны, но не
можем уберечься от сети тех разведочных органов, которые они распространили
в наших пределах..."
- Боюсь, что даже в пределах Царского Села, - тихо, одними губами
проговорил Рооп, снова подивившись непогрешимой памяти друга.
- Я могу сослаться и на Павла Александровича Базарова. Наш военный
агент в Берлине совершенно справедливо считает, что при сложности
современного военного дела возможный неприятель не сможет полностью скрыть
всех своих приготовлений к войне. Дело разведки противника походит по своему
характеру на диагнозы врача по внутренним болезням... А теперь тот же
Сухомлинов совершенно отвергает разумные предложения по совершенствованию
разведочного дела, сокращает ассигнования на все статьи расходов военных
агентов и наших делопроизводств. Теперь он забыл все свои новации в Киеве и,
видимо, считает, что если живое дело не влезает в куцую схему, которую
сложили его чиновники, выслужившиеся из писарей, то тем хуже для дела...
- Эге, братец, да ты уже склоняешься к опасным обобщениям, - добродушно
посочувствовал ему Рооп.
Сочувствие друга, интимная обстановка и пропущенные уже чарочки
разомкнули уста обычно молчаливого Соколова, и он стал изливать свои обиды
Роопу, которого считал своим крестным отцом в области разведки. А обид
накопилось немало. Самым больным вопросом в мирное время всегда была связь с
военными агентами, которые работают под разными предлогами в посольствах и
консульствах. Большое начальство в Генеральном штабе относится к связи
совершенно легкомысленно. Недавно, например, пошла директива российскому
военному агенту в Вене; отныне пересылка корреспонденции будет производиться
ему не через министерство иностранных дел, ибо это затрудняет наши миссии, а
через Петербургский почтамт. Значит, из-за нежелания "затруднить наши
миссии" Генштаб сознательно облегчает венскому "черному кабинету"
перлюстрацию важных документов. А поди утаи секрет, ежели даже на упаковку и
заклейку корреспонденции в России не обращается должного внимания. Вся
переписка ведется на официальных бланках, на конверте указывается полный
адрес, то есть учреждение, должность, чин и прочее, а пакеты - и простые, и
секретные, и совершенно секретные - прямо с этими грифами отправляются
открытой почтой. Естественно, что иностранная контрразведка может по одному
наружному виду безошибочно определить, над каким конвертом стоит особенно
"поработать". Военные агенты отменно знают все это, много лет бьют тревогу,
но Генеральный штаб не меняет ни на йоту порядок переписки...
- Мы уже до того дошли, - подытожил Соколов, - что даже в наших газетах
обсуждаются вопросы сохранения секретов в русской разведке. Ты не читал об
этом в "Русском Инвалиде"?
- Ты имеешь в виду статью некоего Брандта в начале нынешнего года? Если
ее, то я тебе скажу, что он совершенно правильно пишет о ложности надежд на
сохранение секретов при нынешних образцах конвертов, прошивании их и
наложении сургучных печатей. А что-нибудь у вас изменилось после этой
статьи?
- Что ты, что ты! - с сожалением покачал головой Соколов. - Года два
назад был крупный скандал в нашем берлинском посольстве, но и после него все
осталось по-прежнему. Ты не слышал случая с Рехаком?
Рооп, далекий уже много лет от забот закордонной разведки, случая этого
не знал, а случай был из ряда вон выходящий.
В декабре десятого года, когда Соколов еще служил в Киеве, русский
военный агент в Швейцарии подслушал разговор двух германских дипломатов, из
коего следовало, что немцы в русском посольстве в Берлине имеют своего
негласного осведомителя - некоего Рехака. Пока Генеральный штаб раскачался,
пока бумага прошла по всем "необходимым" канцеляриям, прошло около полугода.
Наконец догадались запросить тогдашнего русского военного агента в Берлине,
полковника Михельсона. Ответ Михельсона раскрыл совершенно кошмарную картину
безалаберности, беззаботности и халатности чиновников нашего министерства
иностранных дел.
Выяснилось, что немец Юлиус Рехак действительно служит около 20 лет в
русском посольстве в должности старшего канцелярского служащего. На его
обязанности лежала отправка и заделка в конверты курьерской почты, сдача и
получение этой почты на вокзалах, покупка и выдача чиновникам посольства
канцелярских принадлежностей, в том числе и сургуча для опечатывания
секретных и совершенно секретных конвертов. "Работящий" Рехак по своей
инициативе убирал помещения канцелярии, вытряхивал наполненные корзины для
бумаг. "Папаша Юлиус", как его называли в посольстве, служил кому угодно из
русского персонала комиссионером по разнообразным делам. Считалось, что в
любом учреждении или заведении Берлина Рехак пользовался "черным ходом",
устраивал чужие дела наилучшим, то есть самым дешевым, образом.
Для российской беззаботности Юлиус был настоящим кладом, его
осведомленность во всех делах посольства была поразительна. Чтобы русские
дипломаты и высокие гости Берлина еще больше ценили Рехака, соответствующие
ведомства всячески помогали Юлиусу обслуживать его посольских работодателей
по первому классу. Так, он мог достать билеты в театр или на концерт, когда
они были все распроданы, билеты на поезд за час до отхода, получить вещи с
таможни беспошлинно или так же беспошлинно отослать их в Россию...
Военный агент однажды поинтересовался у первого секретаря посольства:
как же могут дипломаты, имеющие дело с секретными бумагами, держать такую
личность, как Юлиус, и всю немецкую прислугу вообще в канцелярии посольства?
На это бедный секретарь ответствовал с грустным бессилием: "Если мы уволим
Юлиуса или немецкую прислугу, то германское министерство иностранных дел нас
за это просто будет бойкотировать... Это невозможно, поскольку мы его с
поличным не поймали..."
Когда военный агент, отвечая на запрос, провел в посольстве ряд бесед,
один из чинов рассказал ему, что осенью 1909 года он и другой русский
дипломат подъехали к канцелярии посольства в неурочное время - после театра,
в 11 часов ночи. Они издали увидели ночного сторожа посольства, тоже немца,
стоявшего у приоткрытых ворот. Как только сторож заметил русских, он юркнул
в ворота и запер их за собой. Дипломаты стали звонить, поскольку своих
ключей не имели. Только через изрядное время сторож появился и, зевая, делая
вид заспанного человека, принялся открывать ворота. Военный агент сделал по
этому случаю вывод, что в канцелярии посольства устроили очередной обыск, а
задача сторожа заключалась в том, чтобы дать полицейским время захлопнуть
шкафы и скрыться...
- Ну и нагло работают! - возмутился Рооп. - Неужели и после этого всех
немцев не убрали из канцелярии?
- Куда там! И похлеще бывали историйки... Например, в одно прекрасное
время догадались наконец, что небезопасно держать все ключи от железных
шкафов в простеньком стенном шкафчике, который открывался чем угодно, даже
гвоздем. Решили переложить все ключи в несгораемый сейф, доступ же к нему
имели только посол и его секретарь. Моментально у этого сейфа испортился
замок. Никто не знал, как быть, один Юлиус не растерялся и пригласил своего
знакомого слесаря, которого ранее никто в посольстве не видел. Этот слесарь
в мгновение ока вскрыл сейф, как будто только этим все последнее время и
занимался... Юлиуса после этого случая выгнали. Небезынтересно, что при
жалованье в 100 марок в месяц он оказался обладателем приличного состояния.
Михельсон справедливо предположил, что главным источником этого капитала
была германская разведка и полиция.
- А скажи, Алеша, неужели нашему военному агенту понадобился грозный
запрос из Петербурга, чтобы он наконец прозрел? Небось был таким же
разгильдяем, как и дипломаты? - поинтересовался Рооп.
- Совсем наоборот. Михельсон упорно не сдавал на хранение в посольство
своих секретных дел, тем более шифров. Вся его прислуга была из нижних чинов
полевой жандармерии и отставных матросов, денно и нощно не спускавших глаз с
кабинета военного агента... А то, что до запроса он не лез в дела
посольства, - так уж у нас, к несчастью, заведено: у них своя епархия, у нас
- своя...
- Да, Алеша, - задумчиво протянул Рооп, - я вижу, почти ничего не
изменилось в умах наших поприщиных из Генерального штаба. Те же мелкие
заботы о параграфе и никакого понятия о главном в работе, о перспективе...
Зато ордена получают аккуратно в календарные сроки выслуги...
При упоминании об орденах Соколов невольно скосил взгляд на свой
новенький "Станислав с мечами". Рооп, перехватив его взгляд, понял свою
невольную оплошность и поспешил ее загладить шуткой:
- К счастью, орден ордену рознь. И в мирное время случаются герои,
которые получают награды отечества не за протирание служебных кресел, а за
беспримерные ратные подвиги...
- Или за развлекательное путешествие, - попробовал тоже отшутиться
Соколов, но ему все же пришлось уступить настояниям друга и поведать историю
"Станислава с мечами".
Начальник венского Генштаба Конрад фон Гетцендорф считает себя большим
любителем и еще большим знатоком военных действий в горах, а посему питает
особую склонность к итальянскому театру войны. Позапрошлым летом он устроил
свои очередные маневры в Тироле, в районе озера Шварцзее. По сообщениям
пражских друзей, ко всему прочему, там собирались испытывать горную пушку -
очередную новинку оружейного завода в Брюнне. Соколов, само собой
разумеется, не мог упустить возможности воочию увидеть и оценить маневры
австрийских горных стрелков и скороспешно выправил себе документы на имя
немецкого бюргера, любителя альпинизма. Разумеется, с поддельными бумагами
было бы неразумно снимать гостиничный номер где-либо в районе маневров,
поэтому пришлось туговато...
Соколов воспользовался тем, что в Альпах начался сезон восхождений, и
отправился сначала в Швейцарию. Там он нанял инструктора, помучился с ним
пару недель, чтобы не выглядеть очень уж приготовишкой... Затем снабдился
первоклассным снаряжением, запасся английскими консервами и перебрался в
Инсбрук. Этот милый городишко был последним, где он провел ночь в постели
под надежной крышей. Рано утром за неделю до начала маневров и за пару дней
до того, как контрразведка Эвиденцбюро начала поголовную проверку всех
постояльцев отелей и пансионатов в радиусе ста верст от Шварцзее, он
выскользнул из Инсбрука и вышел на станции Вергль, в двадцати верстах от
места маневров.
Нетрудно представить, что значит, не будучи хорошим альпинистом,
одолеть двадцать верст по скалистым горам, да еще прячась от пастухов и
патрулей, форсировать горные речки, полные воды от тающих под июльской жарой
ледников, обходить хотя и вроде бы пустые, гостеприимно манящие альпиниста
горные хижины, где может таиться засада, спать на жестких камнях...
Наконец он подобрался к долине, где должны были происходить маневры, и
на скалистых отрогах Китцбюльских Альп выбрал неплохой наблюдательный пункт.
Небольшая пещера стала ему временным убежищем, он даже разогревал в ней на
бесцветном пламени спиртовки консервы; малюсенький ручеек, приток реки Ахен,
поил его выдающейся по чистоте и вкусу водой ледника. Пришлось учитывать
даже направление солнечных лучей, чтобы они, не дай бог, не демаскировали
разведчика во время наблюдения, предательски заиграв линзами бинокля в самый
неподходящий момент...
Данные, которые он получил, наблюдая за движениями войск, хронометрируя
все их перемещения, зарисовывая позиции и боевые порядки полков и даже
батальонов, оказались весьма кстати. После маневров оставалось лишь сравнить
заметки с полевыми наставлениями, уставами, инструкциями австрийской армии,
и все секреты Конрада фон Гетцендорфа растаяли подобно миражу.
В дополнение ко всему Соколову необычайно повезло еще и в том, что
горная артиллерия стреляла от места расположения батарей примерно по тому
азимуту, где он укрывался, как Робинзон, в пещере. Шальной снаряд даже
разорвался саженях в сорока от него, так что не пришлось далеко лазить за
осколком. Соколов подобрал его буквально в двух шагах от себя еще теплым...
- Ну и ну, Алеша! Тебя господь, видно, хранит! - пророкотал по
окончании горной одиссеи Рооп. - Я сейчас вспомнил тоже случай, только
комический, коему свидетелем был во время своей службы военным агентом. Я
был командирован в Берлин из Вены, дабы подкрепить нашего военного агента в
Германии во время больших маневров. Тогда проводились на полигоне стрельбы
из крупповских новых гаубиц. Военный агент Британии учудил такое, что потом
все долго веселились. Неподалеку от него шлепнулся в пыль осколок гранаты.
Он схватил его сгоряча рукой, одетой в перчатку, и незаметно сунул в карман.
Но осколок-то был раскаленный! Бедному полковнику так припекло, что даже
весь карман задымился. Вот к чему может привести погоня за образцом для
определения калибра и качества металла в снаряде!
- Меня мой осколок не опалил, но послужил хорошим дополнением к
рисункам и схемам, тем более что на докладе об этом "альпийском восхождении"
были и Палицын, и Жилинский. На следующий день после доклада его величество
и пожаловал мне сей орден...
- Кстати, Алеша, пока на нас не обиделись хозяева, давай вернемся к
столу, тем более что там веселье вроде бы угасает, - предложил Рооп, и
друзья с сожалением покинули уютный уголок бильярдной, чтобы окунуться вновь
в застольный шум офицерского собрания. А здесь уже отпели свои песни цыгане,
услаждавшие слух царя и его собутыльников в дни полковых праздников. Снова
гремел хор трубачей. Лица солдат были черны от долгого напряжения легких, но
серебро труб звучало чисто и бодряще.
Часы пробили два с половиной как раз в тот момент, когда друзья
занимали свои старые места за столом. Царь и Лукавый как будто и не кончали
свой спор. За два с лишним часа, которые Рооп и Соколов провели в
отсутствии, изменился только предмет спора, но не его ленивое течение.
Теперь Николай II вяло пикировался со своим дядей по поводу просьбы
командира полка Воейкова о производстве в следующий чин капельмейстера,
прекрасно дирижировавшего весь вечер хором трубачей. Для такого производства
бедный кантонист не выполнял какого-то одного условия о порядке производства
гражданских чиновников военного ведомства. Великий князь настойчиво твердил,
что награда в виде следующего чина невозможна, тем более, что военный
министр неизвестно как к этому отнесется.
Коль скоро речь у царственных особ зашла о любимце полка дирижере и
наставнике трубачей, гусары, еще не до конца оглохшие от возлияний, стали
прислушиваться, и шум в трапезной постепенно стих. Соколов наконец услышал
капризный голос царя, в котором уже не было былой неуверенности, как на
большом приеме. Здесь, в своем родном кругу, российский самодержец не искал
слова и не пытался подбирать из них умную речь. Он был среди своих,
возбужден выпитым и говорил повелительно и высокомерно.
- А я утверждаю, что военный министр мое повеление исполнит сей же час,
немедленно и беспрекословно, - рубил Николай II, обращаясь к Лукавому. - Я
еще нынче вечером для себя оное дело решил!
- Но, государь, ведь теперь уже почти три часа утра седьмого ноября,
как же ваше повеление может быть исполнено шестым числом, помилуй бог! -
ладил свое Николай Николаевич.
- Мои министры всегда бодрствуют и немедленно исполняют мои указы, -
капризно настаивал на своем император всея Руси, - могу держать пари! Ставлю
арабскую кобылу Одиллию против твоих двух борзых!
- Принимаю твое пари, Ники! - забыв в сердцах назвать царя величеством
и на "вы", заявил великий князь совсем по-домашнему. - Они не успеют
включить твое повеление в приказ вчерашним числом, поскольку эти...
чиновники... - и великий князь добавил к своей фразе гирлянду нецензурных,
но рифмованных характеристик. Дружный гогот гусаров был ему наградой.
- Итак, господа! - обратился царь к окружающим, выждав минуту, пока
смех не умолк. - Составляем депешу Владимиру Александровичу Сухомлинову!
Тотчас явился артельщик с письменными принадлежностями и маленьким
пюпитром для письма. Царь собственноручно начертал несколько слов на листке
бумаги, небрежно сложил его вдвое и, не глядя, протянул в пространство за
собственной спиной. Услужливые руки бережно приняли листок и с елико
возможной скоростью бросились доставлять его к ближайшему телеграфному
аппарату...
Веселье еще долго бурлило под сводами высокого белого зала. Соколов,
непривычный к подобному времяпрепровождению, с трудом высиживал трудные
предрассветные часы, когда сон особенно наваливается на усталого человека.
Гусарам, казалось, было все нипочем. Шутки и песни неслись со всех сторон,
сталкиваясь под сводами и превращаясь в многоголосый гомон.
Так же неожиданно, как и появился, Николай II вместе с великим князем в
сопровождении Воейкова исчез из зала. Трапезная сразу же быстро стала
пустеть.
...Наутро Рооп послал своего денщика за номером "Русского Инвалида",
официальной военной газеты. На первой странице листка, в самом конце
высочайшего указа о производстве военных чинов, набранная в спешке петитом,
стояла строчка, которая свидетельствовала о том, что Николай II выиграл свое
пари у Лукавого. Военный министр каким-то чудом успел исполнить каприз
самодержца.
23. Германия - Италия, ноябрь 1912 года
В начале нашего века мало кто из досужих путешественников стремился в
Италию летом. Летняя Италия оставалась целиком для итальянцев. Зато осенью и
зимой Апеннинский полуостров переполнялся иностранцами, преимущественно
знатью и богачами, подданными почти всех стран Европы. Большинство из них
забивало собой гостиницы, пансионаты, частные дома, превращавшиеся на
курортный сезон в мощный источник дохода для владельцев. Некоторые, особенно
"русские князья и бояре", как их называли в Италии, приезжали целыми
семьями, с чадами, наслаждаясь южными красотами в собственных дворцах либо
арендуя роскошные особняки.
До начала "бархатного" периода гостиницы больших итальянских городов
пустовали, богатые магазины не работали, нарядные экипажи почти не сновали
по улицам.
Лишь осень с ее мягким средиземноморским теплом приносит оживление в
здешнюю жизнь. Уставшие от всесжигающего летнего зноя и невыносимой яркости
солнца, обыватели приоткрывают наконец жалюзи окон. Говор, крик, суета не
смолкают на улице от раннего утра до позднего вечера, траттории переполнены
почти круглые сутки - всякий мало-мальски имущий итальянец отводит душу за
стаканом кьянти после вынужденного сидения все лето в самых тенистых уголках
сада или глухих прохладных комнатах дома.
Вместе с состоятельными особами, съезжавшимися в Италию, ее города и
музеи наполняли путешественники средней руки - художники, студенты,
коммивояжеры, военные, отставные чиновники, больные легкими и ревматизмом со
всей Европы - с туманного Альбиона, из княжеств Северной Германии, из
полудикой, в представлении итальянцев, Скандинавии и особенно из сказочно
далекой России.
Уже в свою первую заграничную командировку, когда Соколов в поощрение
за высшие выпускные баллы в Академии Генерального штаба был отправлен на три
месяца путешествовать по Европе, Италия как-то по-особому запечатлелась в
памяти. Все здесь было внове, все в диковинку - и кажущаяся из-за
присутствия толп туристов праздность, и беззаботное веселье, и крикливые,
отчаянно жестикулирующие, доброжелательные люди. Впоследствии он весьма
успешно научился использовать полуостров, назначая встречи своим европейским
агентам в Милане, Венеции или Риме, где легко было потеряться в толпе
туристов, праздных зевак, любителей латинских древностей. Вне всяких
сомнений здесь действовала относительно беспечная контрразведка, которая
физически не в состоянии была уследить за всеми иностранцами, а посему и не
очень старалась.
Вот и теперь, получив через четвертые руки открытку с условным текстом
из Праги, которая в почтовом конверте странствовала много дней по Европе и в
конце концов из Голландии была отправлена в Петербург на имя оптового
торговца колониальными товарами ван дер Ойла, русский разведчик отправился в
Италию на тайное свидание со связником Филимона Стечишина.
На всякий случай Соколов ехал сюда кружным путем - пароходом от
Гельсингфорса до Лондона, где оставил в сейфе военного агента свой русский
заграничный паспорт и снабдился визитными карточками на совершенно
интернациональное имя "Алекс Брок, коммерсант". Несколько деловых бумаг и
писем на тоже имя лежало в его саквояже рядом с бельем, на котором были
предусмотрительно вышиты инициалы "А.Б.".
Из Англии он через Голландию, Германию и Швейцарию проследовал в
Северную Италию, задерживаясь по нескольку дней в крупнейших городах Южной
Германии, отмечая в газетах (он оставлял их в номерах) объявления местных
фирм, заходя в конторы с "деловыми" визитами, дабы удостоверить наблюдателей
из местных жандармских отделений в своей полной безобидности.
И все-таки в Ульме, маленьком провинциальном городишке на берегу Дуная,
ему показалось, что двое тех же самых парней, которые крутились у кассы
вокзала в Кельне, когда он брал билет, проводили его затем от гостиницы до
фабричонки красителей, куда он завернул показать "образцы", которыми якобы
торговала его "фирма".
Соколов нарочно выбрал такой маршрут по городу, который бы был
максимально удален от казарм или других военных сооружений, быстро вернулся
в гостиницу и провел остаток вечера до отхода поезда на Мюнхен в лучшем
ресторане города. И снова ему показалось, что под белым колпаком повара,
выглянувшего на минутку в зал, он узнал агента наружного наблюдения из
Кельна.
Уютный зал ресторана сразу потерял всю свою прелесть. Соколов стал
продумывать варианты на тот случай, если он будет арестован германской
контрразведкой. Ему припомнился эпизод с артиллерийским капитаном
Костевичем, который был послан в научную командировку в Европу, но в
Германии, когда он осматривал заводы Круппа, его обвинили в шпионаже,
арестовали и продержали много недель в тюрьме, несмотря на бурные протесты
российского императорского посольства, "дружбу" двух императоров и нажим на
германского военного агента в Петербурге. Только после того, как в одном из
приволжских городов был арестован с поличным офицер германского Генерального
штаба, под чужим именем совершавший "познавательную" поездку на пароходе от
Нижнего Новгорода до Астрахани, и перед немцами со всей реальностью встала
угроза заключения их агента в тюрьму, а затем и возможной отправки его на
каторгу в Сибирь, в Берлине быстро изыскали возможность оправдать Костевича.
Соколов не льстил себя надеждой на скорое освобождение из лап
германской контрразведки, если будет арестован. Разумеется, отдел
генерал-квартирмейстера по истечении контрольного срока, после коего на
Дворцовую площадь через подставной адрес не поступит условная открытка,
начнет розыски Соколова, но благоприятный исход ему самому казался весьма
сомнительным. Помимо громкого скандала на всю Европу с компрометацией
Генерального штаба российской армии, немцы вполне могли упрятать его так
далеко в казематы, что ни одна живая душа не разыскала бы его до тех пор,
пока это не заблагорассудилось бы самим тюремщикам. Они могли его и убить,
имитировав несчастный случай в горах, на улице или где-нибудь еще... Словом,
если контрразведка всерьез пошла по его следу, полковнику грозили серьезные
опасности.
Соколов весь внутренне собрался, не подавая вида, что чем-то озабочен,
аккуратно допил и доел все, что заказал, зашел в отель, собрал саквояж и
неторопливо, пешком отправился на вокзал. По дороге он так и не мог
окончательно установить, ведется ли за ним наблюдение, или это совпадение
готовятся к войне, австрийцы могут еще теснее соединиться с германской
разведкой и станут действовать сообща против нас?
- Откровенно говоря, я уже имею это в виду, однако начальство, как
всегда, озирается на опыт войны с Японией, когда Вильгельм был нашим
любезным "союзником" и подталкивал Россию на восток, подальше от своих
границ. К тому же новый начальник Генштаба Жилинский, как говорят, всячески
настаивает, чтобы наши военные агенты не занимались разведкой, дабы не
вызвать скандала, а довольствовались покупкой уставов и военных сборников в
тех столицах, в коих исполняют свою службу... В общем, трудно нам
приходится, Володя, - пожаловался другу Соколов. - Денег на оплату негласных
агентов, на негласный надзор за будущими театрами войны отпускается ничтожно
мало. Ты помнишь, Владимир Александрович Сухомлинов, будучи командующим
нашим военным округом, писал в своем всеподданнейшем отчете после японской
войны: "Война с Японией дала наглядные доказательства, какое громадное
значение имеет правильная организация разведки вероятного противника и
предстоящих театров войны. Дело это носит у нас случайный характер и
правильной организации не имеет. Мы не только не принимаем мер, чтобы
проникнуть в замыслы наших врагов и изучить их средства ведения войны, но не
можем уберечься от сети тех разведочных органов, которые они распространили
в наших пределах..."
- Боюсь, что даже в пределах Царского Села, - тихо, одними губами
проговорил Рооп, снова подивившись непогрешимой памяти друга.
- Я могу сослаться и на Павла Александровича Базарова. Наш военный
агент в Берлине совершенно справедливо считает, что при сложности
современного военного дела возможный неприятель не сможет полностью скрыть
всех своих приготовлений к войне. Дело разведки противника походит по своему
характеру на диагнозы врача по внутренним болезням... А теперь тот же
Сухомлинов совершенно отвергает разумные предложения по совершенствованию
разведочного дела, сокращает ассигнования на все статьи расходов военных
агентов и наших делопроизводств. Теперь он забыл все свои новации в Киеве и,
видимо, считает, что если живое дело не влезает в куцую схему, которую
сложили его чиновники, выслужившиеся из писарей, то тем хуже для дела...
- Эге, братец, да ты уже склоняешься к опасным обобщениям, - добродушно
посочувствовал ему Рооп.
Сочувствие друга, интимная обстановка и пропущенные уже чарочки
разомкнули уста обычно молчаливого Соколова, и он стал изливать свои обиды
Роопу, которого считал своим крестным отцом в области разведки. А обид
накопилось немало. Самым больным вопросом в мирное время всегда была связь с
военными агентами, которые работают под разными предлогами в посольствах и
консульствах. Большое начальство в Генеральном штабе относится к связи
совершенно легкомысленно. Недавно, например, пошла директива российскому
военному агенту в Вене; отныне пересылка корреспонденции будет производиться
ему не через министерство иностранных дел, ибо это затрудняет наши миссии, а
через Петербургский почтамт. Значит, из-за нежелания "затруднить наши
миссии" Генштаб сознательно облегчает венскому "черному кабинету"
перлюстрацию важных документов. А поди утаи секрет, ежели даже на упаковку и
заклейку корреспонденции в России не обращается должного внимания. Вся
переписка ведется на официальных бланках, на конверте указывается полный
адрес, то есть учреждение, должность, чин и прочее, а пакеты - и простые, и
секретные, и совершенно секретные - прямо с этими грифами отправляются
открытой почтой. Естественно, что иностранная контрразведка может по одному
наружному виду безошибочно определить, над каким конвертом стоит особенно
"поработать". Военные агенты отменно знают все это, много лет бьют тревогу,
но Генеральный штаб не меняет ни на йоту порядок переписки...
- Мы уже до того дошли, - подытожил Соколов, - что даже в наших газетах
обсуждаются вопросы сохранения секретов в русской разведке. Ты не читал об
этом в "Русском Инвалиде"?
- Ты имеешь в виду статью некоего Брандта в начале нынешнего года? Если
ее, то я тебе скажу, что он совершенно правильно пишет о ложности надежд на
сохранение секретов при нынешних образцах конвертов, прошивании их и
наложении сургучных печатей. А что-нибудь у вас изменилось после этой
статьи?
- Что ты, что ты! - с сожалением покачал головой Соколов. - Года два
назад был крупный скандал в нашем берлинском посольстве, но и после него все
осталось по-прежнему. Ты не слышал случая с Рехаком?
Рооп, далекий уже много лет от забот закордонной разведки, случая этого
не знал, а случай был из ряда вон выходящий.
В декабре десятого года, когда Соколов еще служил в Киеве, русский
военный агент в Швейцарии подслушал разговор двух германских дипломатов, из
коего следовало, что немцы в русском посольстве в Берлине имеют своего
негласного осведомителя - некоего Рехака. Пока Генеральный штаб раскачался,
пока бумага прошла по всем "необходимым" канцеляриям, прошло около полугода.
Наконец догадались запросить тогдашнего русского военного агента в Берлине,
полковника Михельсона. Ответ Михельсона раскрыл совершенно кошмарную картину
безалаберности, беззаботности и халатности чиновников нашего министерства
иностранных дел.
Выяснилось, что немец Юлиус Рехак действительно служит около 20 лет в
русском посольстве в должности старшего канцелярского служащего. На его
обязанности лежала отправка и заделка в конверты курьерской почты, сдача и
получение этой почты на вокзалах, покупка и выдача чиновникам посольства
канцелярских принадлежностей, в том числе и сургуча для опечатывания
секретных и совершенно секретных конвертов. "Работящий" Рехак по своей
инициативе убирал помещения канцелярии, вытряхивал наполненные корзины для
бумаг. "Папаша Юлиус", как его называли в посольстве, служил кому угодно из
русского персонала комиссионером по разнообразным делам. Считалось, что в
любом учреждении или заведении Берлина Рехак пользовался "черным ходом",
устраивал чужие дела наилучшим, то есть самым дешевым, образом.
Для российской беззаботности Юлиус был настоящим кладом, его
осведомленность во всех делах посольства была поразительна. Чтобы русские
дипломаты и высокие гости Берлина еще больше ценили Рехака, соответствующие
ведомства всячески помогали Юлиусу обслуживать его посольских работодателей
по первому классу. Так, он мог достать билеты в театр или на концерт, когда
они были все распроданы, билеты на поезд за час до отхода, получить вещи с
таможни беспошлинно или так же беспошлинно отослать их в Россию...
Военный агент однажды поинтересовался у первого секретаря посольства:
как же могут дипломаты, имеющие дело с секретными бумагами, держать такую
личность, как Юлиус, и всю немецкую прислугу вообще в канцелярии посольства?
На это бедный секретарь ответствовал с грустным бессилием: "Если мы уволим
Юлиуса или немецкую прислугу, то германское министерство иностранных дел нас
за это просто будет бойкотировать... Это невозможно, поскольку мы его с
поличным не поймали..."
Когда военный агент, отвечая на запрос, провел в посольстве ряд бесед,
один из чинов рассказал ему, что осенью 1909 года он и другой русский
дипломат подъехали к канцелярии посольства в неурочное время - после театра,
в 11 часов ночи. Они издали увидели ночного сторожа посольства, тоже немца,
стоявшего у приоткрытых ворот. Как только сторож заметил русских, он юркнул
в ворота и запер их за собой. Дипломаты стали звонить, поскольку своих
ключей не имели. Только через изрядное время сторож появился и, зевая, делая
вид заспанного человека, принялся открывать ворота. Военный агент сделал по
этому случаю вывод, что в канцелярии посольства устроили очередной обыск, а
задача сторожа заключалась в том, чтобы дать полицейским время захлопнуть
шкафы и скрыться...
- Ну и нагло работают! - возмутился Рооп. - Неужели и после этого всех
немцев не убрали из канцелярии?
- Куда там! И похлеще бывали историйки... Например, в одно прекрасное
время догадались наконец, что небезопасно держать все ключи от железных
шкафов в простеньком стенном шкафчике, который открывался чем угодно, даже
гвоздем. Решили переложить все ключи в несгораемый сейф, доступ же к нему
имели только посол и его секретарь. Моментально у этого сейфа испортился
замок. Никто не знал, как быть, один Юлиус не растерялся и пригласил своего
знакомого слесаря, которого ранее никто в посольстве не видел. Этот слесарь
в мгновение ока вскрыл сейф, как будто только этим все последнее время и
занимался... Юлиуса после этого случая выгнали. Небезынтересно, что при
жалованье в 100 марок в месяц он оказался обладателем приличного состояния.
Михельсон справедливо предположил, что главным источником этого капитала
была германская разведка и полиция.
- А скажи, Алеша, неужели нашему военному агенту понадобился грозный
запрос из Петербурга, чтобы он наконец прозрел? Небось был таким же
разгильдяем, как и дипломаты? - поинтересовался Рооп.
- Совсем наоборот. Михельсон упорно не сдавал на хранение в посольство
своих секретных дел, тем более шифров. Вся его прислуга была из нижних чинов
полевой жандармерии и отставных матросов, денно и нощно не спускавших глаз с
кабинета военного агента... А то, что до запроса он не лез в дела
посольства, - так уж у нас, к несчастью, заведено: у них своя епархия, у нас
- своя...
- Да, Алеша, - задумчиво протянул Рооп, - я вижу, почти ничего не
изменилось в умах наших поприщиных из Генерального штаба. Те же мелкие
заботы о параграфе и никакого понятия о главном в работе, о перспективе...
Зато ордена получают аккуратно в календарные сроки выслуги...
При упоминании об орденах Соколов невольно скосил взгляд на свой
новенький "Станислав с мечами". Рооп, перехватив его взгляд, понял свою
невольную оплошность и поспешил ее загладить шуткой:
- К счастью, орден ордену рознь. И в мирное время случаются герои,
которые получают награды отечества не за протирание служебных кресел, а за
беспримерные ратные подвиги...
- Или за развлекательное путешествие, - попробовал тоже отшутиться
Соколов, но ему все же пришлось уступить настояниям друга и поведать историю
"Станислава с мечами".
Начальник венского Генштаба Конрад фон Гетцендорф считает себя большим
любителем и еще большим знатоком военных действий в горах, а посему питает
особую склонность к итальянскому театру войны. Позапрошлым летом он устроил
свои очередные маневры в Тироле, в районе озера Шварцзее. По сообщениям
пражских друзей, ко всему прочему, там собирались испытывать горную пушку -
очередную новинку оружейного завода в Брюнне. Соколов, само собой
разумеется, не мог упустить возможности воочию увидеть и оценить маневры
австрийских горных стрелков и скороспешно выправил себе документы на имя
немецкого бюргера, любителя альпинизма. Разумеется, с поддельными бумагами
было бы неразумно снимать гостиничный номер где-либо в районе маневров,
поэтому пришлось туговато...
Соколов воспользовался тем, что в Альпах начался сезон восхождений, и
отправился сначала в Швейцарию. Там он нанял инструктора, помучился с ним
пару недель, чтобы не выглядеть очень уж приготовишкой... Затем снабдился
первоклассным снаряжением, запасся английскими консервами и перебрался в
Инсбрук. Этот милый городишко был последним, где он провел ночь в постели
под надежной крышей. Рано утром за неделю до начала маневров и за пару дней
до того, как контрразведка Эвиденцбюро начала поголовную проверку всех
постояльцев отелей и пансионатов в радиусе ста верст от Шварцзее, он
выскользнул из Инсбрука и вышел на станции Вергль, в двадцати верстах от
места маневров.
Нетрудно представить, что значит, не будучи хорошим альпинистом,
одолеть двадцать верст по скалистым горам, да еще прячась от пастухов и
патрулей, форсировать горные речки, полные воды от тающих под июльской жарой
ледников, обходить хотя и вроде бы пустые, гостеприимно манящие альпиниста
горные хижины, где может таиться засада, спать на жестких камнях...
Наконец он подобрался к долине, где должны были происходить маневры, и
на скалистых отрогах Китцбюльских Альп выбрал неплохой наблюдательный пункт.
Небольшая пещера стала ему временным убежищем, он даже разогревал в ней на
бесцветном пламени спиртовки консервы; малюсенький ручеек, приток реки Ахен,
поил его выдающейся по чистоте и вкусу водой ледника. Пришлось учитывать
даже направление солнечных лучей, чтобы они, не дай бог, не демаскировали
разведчика во время наблюдения, предательски заиграв линзами бинокля в самый
неподходящий момент...
Данные, которые он получил, наблюдая за движениями войск, хронометрируя
все их перемещения, зарисовывая позиции и боевые порядки полков и даже
батальонов, оказались весьма кстати. После маневров оставалось лишь сравнить
заметки с полевыми наставлениями, уставами, инструкциями австрийской армии,
и все секреты Конрада фон Гетцендорфа растаяли подобно миражу.
В дополнение ко всему Соколову необычайно повезло еще и в том, что
горная артиллерия стреляла от места расположения батарей примерно по тому
азимуту, где он укрывался, как Робинзон, в пещере. Шальной снаряд даже
разорвался саженях в сорока от него, так что не пришлось далеко лазить за
осколком. Соколов подобрал его буквально в двух шагах от себя еще теплым...
- Ну и ну, Алеша! Тебя господь, видно, хранит! - пророкотал по
окончании горной одиссеи Рооп. - Я сейчас вспомнил тоже случай, только
комический, коему свидетелем был во время своей службы военным агентом. Я
был командирован в Берлин из Вены, дабы подкрепить нашего военного агента в
Германии во время больших маневров. Тогда проводились на полигоне стрельбы
из крупповских новых гаубиц. Военный агент Британии учудил такое, что потом
все долго веселились. Неподалеку от него шлепнулся в пыль осколок гранаты.
Он схватил его сгоряча рукой, одетой в перчатку, и незаметно сунул в карман.
Но осколок-то был раскаленный! Бедному полковнику так припекло, что даже
весь карман задымился. Вот к чему может привести погоня за образцом для
определения калибра и качества металла в снаряде!
- Меня мой осколок не опалил, но послужил хорошим дополнением к
рисункам и схемам, тем более что на докладе об этом "альпийском восхождении"
были и Палицын, и Жилинский. На следующий день после доклада его величество
и пожаловал мне сей орден...
- Кстати, Алеша, пока на нас не обиделись хозяева, давай вернемся к
столу, тем более что там веселье вроде бы угасает, - предложил Рооп, и
друзья с сожалением покинули уютный уголок бильярдной, чтобы окунуться вновь
в застольный шум офицерского собрания. А здесь уже отпели свои песни цыгане,
услаждавшие слух царя и его собутыльников в дни полковых праздников. Снова
гремел хор трубачей. Лица солдат были черны от долгого напряжения легких, но
серебро труб звучало чисто и бодряще.
Часы пробили два с половиной как раз в тот момент, когда друзья
занимали свои старые места за столом. Царь и Лукавый как будто и не кончали
свой спор. За два с лишним часа, которые Рооп и Соколов провели в
отсутствии, изменился только предмет спора, но не его ленивое течение.
Теперь Николай II вяло пикировался со своим дядей по поводу просьбы
командира полка Воейкова о производстве в следующий чин капельмейстера,
прекрасно дирижировавшего весь вечер хором трубачей. Для такого производства
бедный кантонист не выполнял какого-то одного условия о порядке производства
гражданских чиновников военного ведомства. Великий князь настойчиво твердил,
что награда в виде следующего чина невозможна, тем более, что военный
министр неизвестно как к этому отнесется.
Коль скоро речь у царственных особ зашла о любимце полка дирижере и
наставнике трубачей, гусары, еще не до конца оглохшие от возлияний, стали
прислушиваться, и шум в трапезной постепенно стих. Соколов наконец услышал
капризный голос царя, в котором уже не было былой неуверенности, как на
большом приеме. Здесь, в своем родном кругу, российский самодержец не искал
слова и не пытался подбирать из них умную речь. Он был среди своих,
возбужден выпитым и говорил повелительно и высокомерно.
- А я утверждаю, что военный министр мое повеление исполнит сей же час,
немедленно и беспрекословно, - рубил Николай II, обращаясь к Лукавому. - Я
еще нынче вечером для себя оное дело решил!
- Но, государь, ведь теперь уже почти три часа утра седьмого ноября,
как же ваше повеление может быть исполнено шестым числом, помилуй бог! -
ладил свое Николай Николаевич.
- Мои министры всегда бодрствуют и немедленно исполняют мои указы, -
капризно настаивал на своем император всея Руси, - могу держать пари! Ставлю
арабскую кобылу Одиллию против твоих двух борзых!
- Принимаю твое пари, Ники! - забыв в сердцах назвать царя величеством
и на "вы", заявил великий князь совсем по-домашнему. - Они не успеют
включить твое повеление в приказ вчерашним числом, поскольку эти...
чиновники... - и великий князь добавил к своей фразе гирлянду нецензурных,
но рифмованных характеристик. Дружный гогот гусаров был ему наградой.
- Итак, господа! - обратился царь к окружающим, выждав минуту, пока
смех не умолк. - Составляем депешу Владимиру Александровичу Сухомлинову!
Тотчас явился артельщик с письменными принадлежностями и маленьким
пюпитром для письма. Царь собственноручно начертал несколько слов на листке
бумаги, небрежно сложил его вдвое и, не глядя, протянул в пространство за
собственной спиной. Услужливые руки бережно приняли листок и с елико
возможной скоростью бросились доставлять его к ближайшему телеграфному
аппарату...
Веселье еще долго бурлило под сводами высокого белого зала. Соколов,
непривычный к подобному времяпрепровождению, с трудом высиживал трудные
предрассветные часы, когда сон особенно наваливается на усталого человека.
Гусарам, казалось, было все нипочем. Шутки и песни неслись со всех сторон,
сталкиваясь под сводами и превращаясь в многоголосый гомон.
Так же неожиданно, как и появился, Николай II вместе с великим князем в
сопровождении Воейкова исчез из зала. Трапезная сразу же быстро стала
пустеть.
...Наутро Рооп послал своего денщика за номером "Русского Инвалида",
официальной военной газеты. На первой странице листка, в самом конце
высочайшего указа о производстве военных чинов, набранная в спешке петитом,
стояла строчка, которая свидетельствовала о том, что Николай II выиграл свое
пари у Лукавого. Военный министр каким-то чудом успел исполнить каприз
самодержца.
23. Германия - Италия, ноябрь 1912 года
В начале нашего века мало кто из досужих путешественников стремился в
Италию летом. Летняя Италия оставалась целиком для итальянцев. Зато осенью и
зимой Апеннинский полуостров переполнялся иностранцами, преимущественно
знатью и богачами, подданными почти всех стран Европы. Большинство из них
забивало собой гостиницы, пансионаты, частные дома, превращавшиеся на
курортный сезон в мощный источник дохода для владельцев. Некоторые, особенно
"русские князья и бояре", как их называли в Италии, приезжали целыми
семьями, с чадами, наслаждаясь южными красотами в собственных дворцах либо
арендуя роскошные особняки.
До начала "бархатного" периода гостиницы больших итальянских городов
пустовали, богатые магазины не работали, нарядные экипажи почти не сновали
по улицам.
Лишь осень с ее мягким средиземноморским теплом приносит оживление в
здешнюю жизнь. Уставшие от всесжигающего летнего зноя и невыносимой яркости
солнца, обыватели приоткрывают наконец жалюзи окон. Говор, крик, суета не
смолкают на улице от раннего утра до позднего вечера, траттории переполнены
почти круглые сутки - всякий мало-мальски имущий итальянец отводит душу за
стаканом кьянти после вынужденного сидения все лето в самых тенистых уголках
сада или глухих прохладных комнатах дома.
Вместе с состоятельными особами, съезжавшимися в Италию, ее города и
музеи наполняли путешественники средней руки - художники, студенты,
коммивояжеры, военные, отставные чиновники, больные легкими и ревматизмом со
всей Европы - с туманного Альбиона, из княжеств Северной Германии, из
полудикой, в представлении итальянцев, Скандинавии и особенно из сказочно
далекой России.
Уже в свою первую заграничную командировку, когда Соколов в поощрение
за высшие выпускные баллы в Академии Генерального штаба был отправлен на три
месяца путешествовать по Европе, Италия как-то по-особому запечатлелась в
памяти. Все здесь было внове, все в диковинку - и кажущаяся из-за
присутствия толп туристов праздность, и беззаботное веселье, и крикливые,
отчаянно жестикулирующие, доброжелательные люди. Впоследствии он весьма
успешно научился использовать полуостров, назначая встречи своим европейским
агентам в Милане, Венеции или Риме, где легко было потеряться в толпе
туристов, праздных зевак, любителей латинских древностей. Вне всяких
сомнений здесь действовала относительно беспечная контрразведка, которая
физически не в состоянии была уследить за всеми иностранцами, а посему и не
очень старалась.
Вот и теперь, получив через четвертые руки открытку с условным текстом
из Праги, которая в почтовом конверте странствовала много дней по Европе и в
конце концов из Голландии была отправлена в Петербург на имя оптового
торговца колониальными товарами ван дер Ойла, русский разведчик отправился в
Италию на тайное свидание со связником Филимона Стечишина.
На всякий случай Соколов ехал сюда кружным путем - пароходом от
Гельсингфорса до Лондона, где оставил в сейфе военного агента свой русский
заграничный паспорт и снабдился визитными карточками на совершенно
интернациональное имя "Алекс Брок, коммерсант". Несколько деловых бумаг и
писем на тоже имя лежало в его саквояже рядом с бельем, на котором были
предусмотрительно вышиты инициалы "А.Б.".
Из Англии он через Голландию, Германию и Швейцарию проследовал в
Северную Италию, задерживаясь по нескольку дней в крупнейших городах Южной
Германии, отмечая в газетах (он оставлял их в номерах) объявления местных
фирм, заходя в конторы с "деловыми" визитами, дабы удостоверить наблюдателей
из местных жандармских отделений в своей полной безобидности.
И все-таки в Ульме, маленьком провинциальном городишке на берегу Дуная,
ему показалось, что двое тех же самых парней, которые крутились у кассы
вокзала в Кельне, когда он брал билет, проводили его затем от гостиницы до
фабричонки красителей, куда он завернул показать "образцы", которыми якобы
торговала его "фирма".
Соколов нарочно выбрал такой маршрут по городу, который бы был
максимально удален от казарм или других военных сооружений, быстро вернулся
в гостиницу и провел остаток вечера до отхода поезда на Мюнхен в лучшем
ресторане города. И снова ему показалось, что под белым колпаком повара,
выглянувшего на минутку в зал, он узнал агента наружного наблюдения из
Кельна.
Уютный зал ресторана сразу потерял всю свою прелесть. Соколов стал
продумывать варианты на тот случай, если он будет арестован германской
контрразведкой. Ему припомнился эпизод с артиллерийским капитаном
Костевичем, который был послан в научную командировку в Европу, но в
Германии, когда он осматривал заводы Круппа, его обвинили в шпионаже,
арестовали и продержали много недель в тюрьме, несмотря на бурные протесты
российского императорского посольства, "дружбу" двух императоров и нажим на
германского военного агента в Петербурге. Только после того, как в одном из
приволжских городов был арестован с поличным офицер германского Генерального
штаба, под чужим именем совершавший "познавательную" поездку на пароходе от
Нижнего Новгорода до Астрахани, и перед немцами со всей реальностью встала
угроза заключения их агента в тюрьму, а затем и возможной отправки его на
каторгу в Сибирь, в Берлине быстро изыскали возможность оправдать Костевича.
Соколов не льстил себя надеждой на скорое освобождение из лап
германской контрразведки, если будет арестован. Разумеется, отдел
генерал-квартирмейстера по истечении контрольного срока, после коего на
Дворцовую площадь через подставной адрес не поступит условная открытка,
начнет розыски Соколова, но благоприятный исход ему самому казался весьма
сомнительным. Помимо громкого скандала на всю Европу с компрометацией
Генерального штаба российской армии, немцы вполне могли упрятать его так
далеко в казематы, что ни одна живая душа не разыскала бы его до тех пор,
пока это не заблагорассудилось бы самим тюремщикам. Они могли его и убить,
имитировав несчастный случай в горах, на улице или где-нибудь еще... Словом,
если контрразведка всерьез пошла по его следу, полковнику грозили серьезные
опасности.
Соколов весь внутренне собрался, не подавая вида, что чем-то озабочен,
аккуратно допил и доел все, что заказал, зашел в отель, собрал саквояж и
неторопливо, пешком отправился на вокзал. По дороге он так и не мог
окончательно установить, ведется ли за ним наблюдение, или это совпадение