Иванов Алексей. Негромкий выстрел

социальной жизни общества, о тех идеях, за которые должен был сложить на
войне свою голову солдат.
И только скромная девушка-консерваторка, дочь петербургского рабочего,
сочувствовавшая социал-демократам, и ее друзья, бурно спорящие на
студенческих сходках, смогли за год открыть глаза ему, опытному военному
разведчику, на могучие социальные силы, которые набирают энергию в недрах
российского общества, время от времени потрясая его основы стачками и
демонстрациями.
Девушка тоже заметила какую-то перемену в настроении своего спутника.
- Что с вами, Алеша? - участливо спросила она полковника, думая, что
он, быть может, переживает неполадки по службе.
- Благодарю вас, ничего! - ответил Алексей и мысленно отругал себя, что
так забылся и проявил, видимо, крайнюю неучтивость. Он решил было развлечь
свою спутницу обычным светским разговором, но с ужасом убедился в том, что
при нынешнем настроении мыслей он не в силах вести пустую болтовню.
Кучер повернул на Литейный. Движение по нему в воскресенье было слабым,
и коляска прибавила ходу. Сильная лошадь быстро влекла экипаж мимо
офицерского собрания армии и флота, где Соколов с коллегами-конниками
отмечал свою победу в конкур-иппике, мимо Артиллерийского управления, у
фасада коего привлекали внимание несколько выставленных старинных пушек,
мимо здания Окружного суда. В который раз, но уже с новыми мыслями Соколов
обратил взгляд на колонны по фасаду этого дворца, построенного в 1776 году
князем Орловым. Он указал Анастасии на высокую арку с барельефом,
изображающим суд Соломона, и девиз под ним: "Правда и милость да царствуют в
судах".
Соколов теперь знал, какие "милость и правда" царствуют в этом суде.
Его молодые друзья поведали ему во время одной из встреч в салоне советницы
о жестоких расправах над крестьянами и рабочими, которые учиняли царские
судьи в этом помпезном здании, о процессах над большевиками - депутатами
Государственной думы, которых прямо отсюда отправляли в сибирскую ссылку, о
том, как модные адвокаты отсуживали здесь последние гроши у бедняков в
пользу своих состоятельных клиентов...
Петербург уже перестал видеться полковнику Соколову безмятежным
городом, где царствует всеобщее благоденствие и согласие. Полковник
представил себе, что предгрозовая духота, окутывавшая своим напряжением
город, не только разлита в атмосфере, но и характерна для всей общественной
жизни столицы, более того - всей империи. Мягко трясясь по торцам мостовой,
Алексей представил себе, что удушье перед грозой распространилось на всю
Европу. Вот-вот грянут молнии, зарокочет гром, прольются потоки ливня, после
которых можно будет дышать полной грудью. Он невольно вздохнул и вызвал
снова участливый взгляд Анастасии.
Девушка видела, что с полковником что-то происходит. Внешне
невозмутимый и спокойный, Алексей то хмурился, то каменел, его глаза
загорались огнем и сразу же тускнели...
Анастасия и не подозревала, что вся эта бурная работа чувств и мыслей
невольно вызвана ею самой, ее "политическими" беседами с полковником,
встречами его с молодежью в салоне генеральши Шумаковой, более похожими на
студенческие сходки, разговорами с двумя большевиками - Михаилом и Василием.
Девушка поймала себя на мысли, что этот строгий и подтянутый военный
стал ей дорог. Анастасии тоже хотелось видеться с ним, делиться своими
мыслями, планами. Она чувствовала - в его душе что-то назревает, женским
инстинктом догадывалась о том объяснении, которое ей предстоит. Она и
боялась, и хотела, чтобы он выразил свои чувства к ней, и не знала, как ему
ответить. Поэтому для нее поездка по воскресному Петербургу проходила тоже
словно в тумане. Каменные громады дворцов, перспективы улиц, открывавшие
один прекрасный вид за другим, - ничто не радовало Анастасию и Алексея. Они
были заняты своими мыслями и отвлеклись от них только тогда, когда экипаж
вкатился под сень дивных вековых дубов парка Елагина острова. От зелени
дерев веяло прохладой, парк был полон гуляющими.
Возница остановил у пруда. Они зашагали в сторону стрелки-пуанта.
- Алексей, о чем вы думали всю дорогу? - спросила девушка. - Вы были
так озабочены и печальны...
- Настенька, - он ее впервые назвал так, как называли дома, и от этого
у нее еще больше потеплело на сердце. - Я думал о том, как много узнал
благодаря вам и вашим друзьям за минувший год своей жизни. Он был таким
полным, как никогда. Мне кажется, я стал совсем другим человеком...
- Я тоже рада, что смогла познакомиться с вами... - призналась
Анастасия. - А помните соревнования, когда вы взяли главный приз?.. Я, не
знаю сама почему, так волновалась за вас в тот момент, когда ваша Искра
сбилась с ноги перед самым трудным препятствием... Что с ней тогда
случилось? Ведь вы могли убиться, как тот офицер, что скакал перед вами...
Как живая, во всех красках мартовского дня перед Алексеем Алексеевичем
встала картина скачки и яркий луч солнца, вырвавшегося из-под неожиданно
поднятой шторы.
- Да, Настенька, это могло мне стоить тогда сломанной шеи в прямом
смысле слова... - сказал полковник. - Я до сих пор вспоминаю этот эпизод и
никак не могу понять: отчего вдруг шторы, до той поры мирно висевшие на
местах, оказались поднятыми?.. Не могу отделаться от ощущения, что кто-то
нарочно решил воздействовать сильным световым ударом на мою лошадку... Но
кому могла понадобиться эта подлость? Ведь все офицеры честно боролись...
- Постойте, постойте... - остановилась вдруг Анастасия. - Мне кажется,
я припоминаю, как было дело... Ведь это окно, откуда вырвались лучи,
находилось как раз за моей спиной через два ряда скамеек... Какие мерзкие
люди! - скривила гримаску девушка, видно вспомнив что-то важное. - Это все
противная старуха Кляйнмихель! Графиня, в салон которой нас один раз
приглашали петь русские народные песни, а потом ее гости глумились над нами
и называли наши мелодии по-немецки "азиатскими завываниями"!.. Знаете что,
Алексей! Это ее рук дело!
- Графиня, подымающая штору в манеже? - поднял бровь полковник.
- Да нет, не сама графиня. Вы послушайте... Как только племянник
графини - а он был на красивом вороном коне - закончил свою скачку, из ложи
этой противной старухи - как раз супротив моего места на скамьях - вышел
толстый и обшитый с головы до колен позументами лакей с кривым носом, в
белых чулках. Он зачем-то, я тогда еще удивилась, но потом забыла, перешел
на нашу сторону трибун и встал за последней скамьей, как раз подле той самой
шторы... А я была так восхищена вашим выступлением, а потом так испугалась,
что не обернулась посмотреть, зачем ему понадобилось покидать ложу
графини... Ну и подлая эта старуха! - возмущалась Анастасия. Девушка вместе
с Алексеем теперь догадались, что графиня Кляйнмихель заранее продумала всю
интригу, чтобы навредить в скачке именно тому сопернику своего племянника,
который может оказаться победителем.
Соколов, раздумывая об этом, сразу вспомнил и предупреждение Вольдемара
Роопа, которое он высказывал ему в отношении графини Кляйнмихель по поводу
ее ненависти ко всему русскому; вспомнил и иронические отзывы о ней
контрразведчиков Генерального штаба, которые располагали вескими уликами
против престарелой шпионки, но не могли ее тронуть из-за влиятельнейших
связей, увенчанных любовью и дружбой самой императрицы Александры Федоровны,
а также всесильного министра двора барона Фредерикса.
Решив наконец для себя первую из тех загадок, что мучили его полтора
года, Соколов испытал презрение ко всей высокомерной немецкой
аристократической семейке, которая не побрезговала мелкой подлостью ради
выигрыша конкур-иппика... Разведчик чувствовал, что вторая загадка того же
мартовского дня - откуда раньше всех Петр Кляйнмихель узнал некоторые детали
его жизнеописания - находится в прямой связи с первой. Для себя он отметил,
что было бы полезно приглядеться к старой графине и ее прыткому
племяннику...
Между тем наступал час обеда. Они обогнули Елагин пруд, вокруг которого
число катающихся в роскошных колясках заметно уменьшилось, вышли на
Крестовский остров к Крестовскому саду, где подле театра был разбит летний
ресторанчик. Второразрядный румынский оркестр услаждал обедающую публику
популярными мелодиями, проворно бегали официанты, разнося по преимуществу
ботвинью со льдом и запотевшие графинчики водок.
Нашли свободный столик, наскоро пообедали и вновь отправились на
Стрелку Елагина острова дожидаться заката, который здесь славился особенной
красотой. К вечеру стало не так душно. На скамьях вблизи моря легкий бриз
смягчал палящий зной. Соколов и Анастасия отыскали скамейку, еще не занятую
созерцателями вечерней зари, и удобно расположились, глядя на запад.
Предвечерняя истома овладела природой. Воздух был прозрачен. Лишь у
самой земли, особенно в низинах, начинали слоиться невесомые перья тумана.
Впереди насколько хватает взор расстилалось Балтийское море. На другом краю
его, на западе, прямо из моря вдруг стала подниматься черная туча, превращая
воду из лазоревой в свинцовую.
По мере того как солнце все больше склонялось к горизонту, туча все
увеличивалась. Она вздымалась из моря, словно гора. Отроги ее уже начинали
приближаться к солнцу, которое занималось холодным желтым цветом. Вместе с
тучей в природе явилась тревога. Чайки закричали резче, над самой кромкой
воды понеслись стрижи. Мрачный колорит все больше овладевал морем и сушей,
но над Стрелкой еще господствовали солнце и голубое небо.
"Сейчас или никогда!" - решил Соколов.
Он взял руку девушки в свою большую ладонь и, прямо глядя в глаза
Анастасии, четко, словно во сне произнес:
- Я люблю вас, Настенька! И прошу стать моей женой!
Девушка вспыхнула, словно маков цвет.
- Могу я надеяться на счастье? - снова спросил Соколов.
- Я должна спросить... своих родных! - после некоторого колебания
ответила Анастасия и быстро добавила: - Вы мне нравитесь, Алексей! Но я
обещала отцу окончить консерваторию. Родители так мечтают об этом! А потом -
мои товарищи... Они могут подумать, что я предала их ради благополучия с
вами...
- Я понимаю ваши колебания, - сказал Соколов совсем убитым голосом, -
но я хочу просить вашей руки у ваших родителей и испрашиваю вашего согласия
на это...
- Я должна подумать, - почти неслышно, но твердо сказала девушка. - Не
задавайте мне больше этот вопрос, пока я сама не отвечу вам!
Неожиданно для себя и для Алексея девушка поцеловала его в лоб и
смутилась от этого.
- Вы моя любовь навеки! - растроганно произнес Соколов. - Как бы вы не
решили!..
Алексей не подозревал, что вовсе не послушание родителям заставило
Анастасию уклониться от ответа. Он не мог даже и предположить, сколько
мужества надо было найти девушке, чтобы убедить своих товарищей-партийцев,
что ее чувство к полковнику не минутная слабость, каприз или, еще хуже,
желание обрести буржуазный семейный уют, а любовь к доброму и честному
человеку, который силой патриотизма, ума и желания служить родному народу
может стать единомышленником. Настя решила доказать всем скептически
настроенным в отношении Соколова товарищам, что порывы революционной бури,
которые снова начинали греметь над Россией, отзовутся и в его душе,
закованной пока в броню уставов и уложений.
Провидением любящего человека Анастасия знала, что Соколов уже начал
свой путь в Революцию. Вместе с Россией.

Конец первой книги