Иванов Алексей. Негромкий выстрел

двух-трех случайностей.
Инцидент в Ульме еще раз насторожил его и заставил потерять много
времени в Мюнхене для того, чтобы, используя возможности сравнительно
большого города, оторваться от сыщиков наружного наблюдения перед тем, как
покинуть Германию и попасть в Швейцарию.
В эту страну он отправился только затем, чтобы въезжать в Италию с
нейтральной территории и еще раз проверить перед прибытием на место встречи,
не "ведут" ли его немцы и в соседнем государстве. Примеры подобному бывали.
На этот случай у Соколова были четко разработанные инструкции, которые
категорически запрещали дальнейшее движение к месту встречи и требовали
немедленного переезда в ближайшую союзную страну - в данном случае во
Францию. Но, кажется, все обстояло благополучно.
На всякий случай он несколько раз тщательно проверился в Берне и
Люцерне и только после этого взял билет до Рима, намереваясь сойти во
Флоренции.
Теперь он находился в одиночестве в своем купе. Его до краев наполняла
глубина ощущений, воспоминаний, ожиданий. Он испытывал восторг, зажигающийся
от всякого пустяка - от первой итальянской надписи, от первого звука
итальянской речи, которую любил и знал в совершенстве...
Наконец в вагон вошли итальянские таможенные служители, вечно рыщущие в
поисках контрабанды. Они мгновенно успокоились при виде коробки сигар,
которую Соколов предназначил им под видом угощения.
На станциях появились пограничные названия - Беллинцона, Лугано,
Кьяссо, Комо. Грязные станционные буфеты, длинные "фьяски" с вином, скверный
кофе в толстых фарфоровых чашках, твердый крученый хлеб - все было
свидетельством прибытия в милые сердцу края.
Поезд мчал над пропастями по дерзким и узким мостам, незаметным из
вагона. Казалось, он летит прямо по воздуху, а потом словно вонзается в
черные норы туннелей. На северных склонах гор синели стрельчатые ели, уже
присыпанные кое-где снегом, шумели громкие даже через стук колес водопады.
Там, на германской и швейцарской сторонах Альп, холодно, хмуро, сурово...
Вся тамошняя природа живо напоминала Соколову гранитные скалы и мшистые
ели карельских окрестностей Петербурга. Одновременно с воспоминаниями о
Северной Пальмире в памяти неожиданно встала пепельная головка девушки,
аплодировавшей ему в Михайловском манеже во время конкур-иппика. Он корил
себя за то, что, упоенный победой, не пошел тогда на трибуны. Пусть они
незнакомы, пусть условности общества не позволили бы ему сразу заговорить с
ней, сесть подле нее, проводить до дому, но почему он пренебрег возможностью
разыскать в пестрой толпе существо, которое смотрело на него в тот день с
несказанным участием.
Жена Соколова умерла родами, когда он был молодым штабс-капитаном
гусарского полка. Образ его милой Анны не тускнел, но все-таки отходил с
годами в отдаление, олицетворяя для него юность и чистоту. Алексей не давал
себе никакой клятвы оставаться верным всю жизнь первой любви, но за долгие
годы не встречал женщины, от одного взгляда которой у него начинало бы
биться сердце.
Теперь же он понял, что его существом, не стирая память о первой
любимой - Анне, завладевает другая.
Соколов раньше не верил в любовь с первого взгляда, он смеялся, когда
товарищи-гусары клялись в вечной страсти дамам, встреченным за час до этого
на балу или в театре. После того торжественного для него дня, когда он
увидел в первый раз девушку с пепельными волосами, он все чаще ловил себя на
мысли, что вспоминает ее, и не просто вспоминает - жаждет увидеть вновь. Не
понимая, что с ним происходит, он поначалу подтрунивал над самим собой,
пытался рассеяться, отвлечься, однако наваждение не проходило. И все же он
сдерживал себя и целых полгода не бросался на розыски незнакомки, хотя и
загадал, уезжая, что если невредимым вернется из опасной секретной поездки,
то обязательно найдет в Петербурге "пепельную головку"...
Но вот начался большой последний туннель, несколько минут ночного
мрака, когда в вагоны через плотно прикрытые окна проникает противный мокрый
паровозный дым и какой-то своеобразный резкий запах железной дороги. Затем
во мраке начинают проступать очертания скалистых стен туннеля, становится
все яснее, яснее - стены расступаются, и солнечный свет заливает скалистое
полукружье. Поезд плавно сбегает на равнину, отдав весь свой пар тоннелю и
хмурым Альпам.
Растительность спускается поясами - выше всех крепкий дуб, чуть ниже
его высокий гордый лавр красуется своей вечнозеленой листвой. Рядом с лавром
- светлый крокус и темная фиалка, ползучий шиповник взбирается на ветви
лавра.
Далеко внизу под поездом расстилается серебристое море оливы, и из
него, как черные плавники, торчат стрельчатые кипарисы. Еще ниже - там, где
глаз еле различает, - природа уже разделана: на землю нанесена сетка полей,
перерезанных голубыми нитями каналов, рядами плодовых деревьев...
Вот поезд уже катится по равнине, снова тяжело отдуваясь паром. Он
стучит по сводчатому мосту через реку; у моста на скользких камнях пестрая
толпа женщин стирает белье. На мгновение в окна вздымается крикливая
трескотня голосов, и тут же они уже остались позади.
Колокольня, давно видневшаяся сверху, оказывается вдруг рядом. Свисток
паровоза, затем свисток кондуктора, и первый итальянский город радостно
приветствует путешественников. Короткая остановка, затем остались позади
Милан и Пьяченца, Парма, Модена и Болонья. Мимо, мимо! Флоренция зовет!
Вечереет, и становится прохладно, вдоль пути стоят длинные оголенные
тополя с одной лишь зеленой кисточкой на макушке, а за ними - прелестные
итальянские огороды "подэри", где и овощи, и цветы, и фруктовые деревья -
все вперемежку... Вот уже показался Арно, и тут же его воды заслоняются
темными в сумерках деревьями Кашин - городского парка; вот старые крепостные
стены, дома, нитки сходящихся и расходящихся рельсов, сигнальные огни,
семафоры, последние толчки тормозов. "Фиренце!" - кричат соскочившие из
вагонов кондуктора.


24. Флоренция, ноябрь 1912 года

Соколов остановился в "Отель д'Итали", большой красивой гостинице на
набережной, где его принимали за коммерсанта средней руки, охочего до
удобств и шика. Портье кивнул ему как старому знакомому, хотя Соколов жил
здесь до этого лишь дважды. Алексей поразился его памяти. Видно, пора было
менять и отель, и город для деловых свиданий с подданными соседней монархии.
Комнаты ему отвели на тенистую, шумливую Боргонисанти, где с раннего
утра до позднего вечера бурлила жизнь. До встречи со связником оставалось
три дня.
Ужинать Соколов отправился в ближайший подвальчик. Он знал это местечко
в переулке, где днем собирались на обед извозчики, рабочие, погонщики,
носильщики, а вечером иногда забредала изнеженная итальянская аристократия,
чтобы испробовать - от своего пресыщения - народной пищи и юмора.
Здесь было вкуснее любого ресторана: на большой плите в присутствии
гостя доспевал его заказ - и фритто мисто, и ньюки на пармезане, и что
только душе угодно.
Вся народная кухня Италии - на оливковом масле; сковороды шипят,
дразнящий запах от них поднимается под своды, оклеенные плакатами
кинематографов. Прохладное вино поднимается здесь особым журавлем из еще
более глубокого подвала и раздается в глиняных кувшинах без меры - кому
сколько надобно.
Устав с дороги, Соколов после ужина не стал бродить по вечерней
Флоренции, а поднялся к себе в номер и мгновенно заснул.
Ранним утром он вышел по своему обыкновению на чистые и гладкие плиты
флорентийской мостовой. Вначале он направился к вокзалу, чтобы проверить,
нет ли за ним слежки, но, не доходя до него, обогнул старушку Санта Мария
Новэлла, церковь дорического ордера с фресками Гирландайо, и свернул на
шумливую даже ранним утром виа Черретани, где скрипели повозки и щелкали
бичи крестьян, прибывающих в город по своим делам. Отсюда он повернул
неожиданно направо, в маленькую Рондинелли и ее продолжение - виа
Торнабуони.
Навстречу ему шли группы нарядных людей и расходились в переулки,
отягченные букетами цветов, которые они накупили рядом - на ступенях дворца
Строцци. Во всю длину своего хмурого фасада дворец опоясан венком цветов и
папоротника - вдоль его цоколя цветочный рынок Флоренции. В пахучей прохладе
вокруг влажных цветов сливается тосканский говор крестьянок-продавщиц и
англо-саксонская речь покупательниц.
Все эти элегантные заморские гостьи Флоренции, идя с охапками цветов с
рынка, обязательно останавливаются у витрин знаменитого фотографа Броджи в
тайном желании, чтобы именно их он выбрал себе в модели...
Тут же рядом кондитерская Джакоза, не менее замечательная, чем все
остальное в прекрасном городе на Арно. Именно эту кондитерскую назначил на
этот раз местом встречи связной Соколова.
Алекс Брок заходит в кондитерскую и садится за свободный столик.
Большое окно зеркального стекла, как стена огромного аквариума, выходит
прямо на Палаццо Строцци. Гранитный фасад хмурит единственную бровь своей
тяжелой сводчатой двери среди ряда квадратных окон. С угла щетинится
знаменитый бронзовый фонарь дворца...
"Встреча завтра днем, когда народу здесь будет много. Надо прийти
пораньше и занять вот тот угловой столик, кстати, там рядом есть и газеты,
так что долгое пребывание здесь не бросится в глаза..." - планировал Соколов
предстоящую встречу. Он полюбовался пестрыми нарядами дам и их шляпками,
похожими на цветочные клумбы, с удовольствием выпил чашку шоколада и закусил
ее пышными флорентийскими сдобами. Затем раскланялся с хозяйкой за стойкой и
неспешной походкой фланера вышел на ту же Торнабуони. Через переулки и
тенистые громады хмурых дворцов он прошел на дивную Пиацца делле Синьорие.
Над площадью подняла свои зубцы каменная гладкая стена "Старого Дворца"
(Палаццо Веккио), выдвинув с края карниза устремленную в итальянское синее
небо светло-коричневую башню.
Направо от Палаццо Веккио изогнулись три арки - "Лоджиа дей Ланци", под
которыми столпились бронзовый, позеленевший от времени Персей Бенвенуто
Челлини, прекрасная скульптура "Похищение Сабинянки" работы Джиованни да
Болоньи и целое мраморное население воинов, героев, женщин.
В полуденный час площадь Пиацца делле Синьорие тиха и молчалива. На
ступенях флорентийского собора, там, где мрамор от прикосновения людских
поколений стал словно фарфоровым, коротают час фиесты несколько оборванцев,
а над ними гордо, сиятельно высится бронзовый конный Козимо Медичи... Не
площадь, а музей; музей, в котором торговки овощами продают свой товар,
стоят извозчики, лежат пьяные...
Соколов прошел мимо "Старого Дворца" и по высокой лестнице поднялся в
музей Уффици. Он решил пройти по залам картинной галереи не только потому,
что очень любил живопись Возрождения, но и оттого, что снова решил
проверить, нет ли за ним слежки. В пустынном, несмотря на туристский сезон,
музее это было очень легко сделать, а тем более пустить слежку, если она
была, на ложный след, нечаянно заговорив со случайным встречным.
Он шел от полотен Чимабуэ и Джотто, Караваджо и Караччи, замечая все:
от робкой наивности тосканских примитивов до разнузданной роскоши болонских
мастеров. Он шел мимо нежного Перуджино, и загадочного Боттичелли, и
могучего фра Бартоломео, и небесного фра Анджелико, и пышного Тициана, и
светозарного Веронезе... Они встречали его как старые друзья, и чудилось,
хитро подмигивали глазами своих героев. К удовольствию Алексея, он ничего не
заметил для себя подозрительного, потому совершенно вольготно расхаживал в
залах, где могучий дух искусства осенял человека своим волшебством...
Через пару часов Соколов оставил галерею и длинным коридором над
домами, над мостом отправился на другую сторону Арно. Из окон он увидел под
собой мутные воды реки. "Старый мост", по-здешнему Понте Веккио, кишел
народом меж двух рядов своих лавчонок. На него, словно потоки, сливались
толпы пешеходов от сходящихся улиц... Но вот длинный коридор кончился, и
начался музей дворца Питти. Здесь Соколова объяла уже не та глубокая
историчность, что в галерее Уффици, здесь царствовали Рафаэль, Андреа дель
Сарто, фра Бартоломео...
Покинув галерею, Соколов решил обогнуть дворец и зайти в сад Боболи.
Среди пахучей тишины стриженых лавровых стен, где в зеленых нишах грезят
мраморные богини и боги, а львиные пасти выпускают водяные струи в
порфировые лохани, он надеялся найти укромное место на тот случай, если
одной встречи с агентом будет недостаточно и придется искать новое убежище
для продолжения разговора.


25. Флоренция, ноябрь 1912 года

Настал день встречи. Соколов и связник, а точнее - связница уже видели
однажды друг друга года два назад, и им не было нужды разрабатывать сложные
пароли или сообщать приметы одежды, дабы даже по нелепой случайности не
перепутать человека. Такого рода предосторожности естественны, когда жизнь и
свобода зависят от чистоты и кратковременности контакта двух разведчиков.
Соколов забрался в кондитерскую Джакоза пораньше и успел занять
облюбованный им накануне столик в дальнем от окна-аквариума и достаточно
затененном углу. С собой он предусмотрительно захватил газеты, дабы не
одалживать их у официанта. Идя сюда, он снова тщательно проверялся и снова
не обнаружил за собой признаков наблюдения.
Теперь он ждал связницу и размышлял. Он не только работал с братьями
чехами против общего врага - агрессивного и наглого пангерманизма, но и
относился к ним с огромным уважением и дружбой, как почти никогда, за редким
исключением, не относился к своим агентам - немцам, бельгийцам, швейцарцам и
другим европейцам. Об авантюристах, пытавшихся иной раз поднажиться на
мошенническом шпионаже, и говорить не стоило. Продажные шпионы, которым было
все равно, с кем работать, частенько выдавали брошюры, купленные в ближайшем
книжном магазине, с наскоро приляпанными самодельными штемпелями "Совершенно
секретно!" или "Строго конфиденциально генералу такому-то!", за добытые с
большим трудом из сейфа военного министра документы и до хрипоты
торговались. К подобным поставщикам секретной информации Соколов относился
весьма недоверчиво, проверяя и перепроверяя полученные от них документы,
расплачиваясь лишь после того, как безусловно признавалась их оперативная
ценность. С особым сомнением он относился к бумагам, которые якобы добыты из
самого германского Генерального штаба. Соколов частенько обнаруживал в них
фальсификации и был убежден, что немцы нарочно фабрикуют фальшивые секретные
документы, продают их в так называемые международные шпионские бюро, которые
почти открыто существовали в тогдашней Европе, и таким образом финансируют
собственные тайные операции...
Соколов с интересом углубился в газеты, изредка поднимая на входные
двери взгляд, внешне ленивый, но зоркий и наблюдательный. Уже дважды
сменились за столиками лакомящиеся особы обоего пола и всех возрастов, часы
принялись отбивать три четверти первого, когда в точно обусловленный момент
появилась Млада Яроушек. В кремовом платье и широкополой шляпе, которая
покрывала ее белокурые локоны, с кружевным зонтиком и бисерным кошельком на
цепочке, хозяйка лесного склада из Брюнна выглядела эффектно и
респектабельно. Она опиралась на длинную ручку зонтика и на мгновение
замерла в дверях, окидывая взглядом столики.
Глаза разведчиков встретились, затем разошлись; гостья как бы ненароком
направилась в угол мимо занятых столиков. Как посторонняя, она чуть присела
в книксене перед Соколовым и мелодичным голосом спросила его по-английски,
можно ли присесть рядом с господином на свободное место. Соколов с видимой
неохотой оторвался от газет и без особого удовольствия произнес
по-итальянски: "Пожалуйста". Ответ по-итальянски означал, что все в порядке,
слежки не обнаружено и можно без промедления приступать к делу.
Млада уселась, аккуратно расправив складки длинного платья, и не
начинала разговора до тех пор, пока Соколов нарочно чуть громче, чем
принято, спросил по-английски: "Миледи родилась в Италии?" - "О нет, сеньор!
Моя родина Швеция!" - прозвучал ответ, в котором также была скрыта
условность, показывавшая Соколову, что и Млада не заметила за собой ничего
подозрительного.
Обычно Соколов стремился свести до минимума любой контакт со связником
и ограничивался только обменом пакетами. Разумеется, в пакете, полученном от
агента, лежали рукописные донесения, если агент был новичком или неспособным
к фотографии, либо готовые уже микропленки с текстами сообщений. В обмен
агент получал пакет с суммой в той валюте, которая ему была нужна или
причиняла самые небольшие неудобства. В данном случае связник был опытен,
снабжен необходимыми микропленками, сделанными профессионалами, и для
естественности их встречи Соколов должен был согласно продуманной легенде
его поведения немного пофлиртовать с иностранкой, что на курорте не только
не осуждалось, но показалось бы даже странным, если бы он не сделал этого.
Поэтому мистер Брок отложил в сторону свои итальянские газеты и как истый
итальянец проявил вежливый интерес к даме.
Был именно тот редкий случай в жизни разведчиков, когда Соколов и его
связница были уверены, что их встреча проходит в безопасной обстановке, а
оба к тому же давно симпатичны друг другу. Русский разведчик решил позволить
себе одну-две долгие беседы с единомышленницей, чтобы и поддержать ее
морально, и разъяснить сложное новое задание, и проинструктировать по
технике разведки.
В битком набитой кондитерской, где столики стояли довольно близко,
вести подобные разговоры невозможно, и Соколов порадовался тому, что
предусмотрительно подыскал тихое местечко - сад Боболи, - где в середине дня
можно встретить, да и то изредка - ведь все-таки осень! - только влюбленных.
Совершенно невыразительно, как будто выполняя долг вежливости,
призывавший его не молчать в присутствии дамы за его столиком, мистер Брок
спросил:
- А не бывала ли госпожа в прекрасном флорентийском саду Боболи, что у
подножия дворца Питти?
Млада поняла его с полуслова:
- О, я уже бывала там прежде. Это действительно прелестный уголок!.. Но
там днем, наверное, слишком жарко?
- Я полагаю, часов от четырех пополудни в саду наступает прохлада, -
ответил Соколов, а затем, под-ложив монетки на тарелку со счетом, поднялся и
откланялся с Младой так, словно был старинным знакомым.
В четыре часа дня Соколов появился в саду Боболи. Млада была уже там,
она приветливо помахала ему рукой из тенистой ниши в лавровой стене,
середину которой занимала скульптура гладиатора. Отсюда открывался хороший
обзор во все стороны, и постороннему человеку было бы трудно пройти к ним
незамеченным.
В саду в этот обеденный час не было никого. Все находилось в полной
неподвижности. Казалось, застыли даже струи фонтанов.
Соколов поцеловал Младе руку, украшенную красивыми кольцами. Когда они
опустились на мраморную скамью, Млада передала Соколову крошечный пакет и
сказала:
- Здесь довольно много разного материала, в том числе планы
развертывания армии, обоих ландверов и ландштурмов, таблицы численности
корпусов, дивизий и бригад, их дислокация в каждом из корпусных районов.
Учтите, правда, что таблицы эти отражают только строки закона, принятого
австрийским рейхсратом в нынешнем году. Численность армии согласно этому
закону должна быть в военное время в четыре с половиной миллиона человек. На
практике во всей Австро-Венгрии не хватит оружия на такое воинство. Состоит
на вооружении корпусов и хранится в арсеналах едва ли треть от всего
потребного оружия. По этой причине наиболее плохо вооружен ландштурм...
- Спасибо, Млада! - прервал ее речь Соколов. - Преклоняюсь, как всегда,
перед вами! Подумать только, вы - женщина, а как серьезно разобрались в
столь мужском деле, как военное! Браво!
- Что вы, Алекс! Вы всегда мне льстите, - зарумянилась от смущения
Млада. - Мы, женщины, тоже хотим служить своей родине на таком трудном
поприще, как разведка... Правда, у нас в группе я единственная дама, и меня
заставляют учить некоторые вещи наизусть для передачи вам. Так что мой
секрет владения военной терминологией достаточно прост.
- О, ваша группа всегда доставляет столь добротные сведения, что их,
должно быть, приятно заучивать наизусть, - улыбнулся Соколов. - Жаль,
конечно, что этого нельзя делать вслух, правда?
- Еще приятней их навсегда забывать. Чтобы не проговориться хотя бы во
сне, - мило парировала его шутку Млада, и он с удовольствием отметил про
себя, что она понимает собеседника буквально с полуслова.
- Вы правы. Венская контрразведка становится все внимательней и
настойчивей. Особенно после суда над венской учительницей, баронессой
Мурманн и ее сыном, нашим коллегой из Варшавского военного округа.
- Не беспокойтесь, Алекс. В нашей группе действуют опытные офицеры.
Должна вам, правда, заметить, что Эвиденцбюро действительно усилило свою
активность в последнее время. Гавличек видел недавно доклад группы
контрразведки, приготовленный для Конрада фон Гетцендорфа. Оказывается,
австрийским контрразведчикам пришлось в прошлом и нынешнем году расследовать
7000 случаев шпионажа, в то время как в 1905 году таких случаев было только
300. Господа из конторы Макса Ронге ссылаются на то, что за год им пришлось
арестовать полтысячи лиц, из коих около 70 предстанут перед судом.
- Неужели так много провалов? - забеспокоился Соколов.
- Что вы! Проваливаются в основном итальянские и сербские агенты в
приграничных районах. Но тем не менее Эвиденцбюро выпустило на всех языках
монархии - тиражом в пятьдесят тысяч экземпляров! - специальное воззвание
"Остерегайтесь шпионов!". Наши австрийцы с немецкой методичностью вывесили
эту афишку во всех казармах, в жандармерии, в пограничной охране. Как будто
такие трюки смогут предохранить Габсбургов от ненависти славян!
- Вы весьма кстати заговорили о славянах, Млада. Как складывается
ситуация в Богемии и Моравии? Удачно ли развертывается деятельность
пропагандистов против Габсбургов? Кто больше всех симпатизирует России и
делу славянства? На какой основе развиваются эти симпатии и прочны ли они?
- Не так много вопросов сразу, милый Алекс! - с улыбкой ответствовала
Яроушек. - Ведь у нас есть, как я понимаю, по крайней мере пара часов
сегодня и возможность встречи завтра, чтобы обсудить все наши проблемы...
Для начала я хотела бы вам доложить, что Вена усиливает в настоящее время не
только контрразведку, но и особенно разведку против России в первую очередь.
Вторым объектом разведки по значению становится Сербия. Мы понимаем это так,
что успехи славян в борьбе против турок во время нынешней Балканской войны
вызвали усиленную контрреакцию в блоке Срединных держав у носителей идеи
пангерманизма. Вы найдете в одном из донесений подробную характеристику
подполковника Евгения Штрауба. Могу сейчас только коротко сказать, что этого
дельного и очень активного разведчика собираются направить в Копенгаген
наблюдать за русскими разведывательными центрами в Северной Европе. Через
них, по данным Эвиденцбюро и его берлинских коллег, в Петербург утекает
довольно много информации. Этот и подобные ему признаки, как считают офицеры
из нашей группы, свидетельствуют о том, что блок германских держав вступил в
период активной подготовки большой европейской войны против Франции и
России.
Соколов внимательно слушал и напрягал свою память, чтобы запомнить
дословно все то, что говорила разведчица. Он поражался этой женщине, которая
демонстрировала глубину понимания политики, ясный ум и знание проблем,
преимущественно свойственных мужчинам.
- Теперь я отвечу на ваш первый вопрос, Алекс, - сказала Млада. -
Руководящие деятели различных чешских партий - и господин Клофач,
председатель национально-социалистической партии, и господин Крамарж, душа
"младочехов", и господин Марков - вождь русофилов Галиции, и все пять
депутатов рейхсрата от польских областей профессор Заморский, граф Скарбек,
господа Циейский, Биега и Виерчак, и сторонники "Великой Польши", имеющие
русскую ориентацию, - Дмовский и Грабский, - все они в новых политических
условиях приобретают больший вес и влияние. Чем решительней в Австро-Венгрии
развивается немецкий национализм, чем ниже склоняется австрийский союзник
перед кумиром германским, тем большее стремление в самой Праге связать
перспективу решения чешского вопроса с Россией.
Вы, очевидно, знаете, Алекс, что вначале наши влиятельные чехи - и
Массарик, и Крамарж - совершенно искренне хотели укрепить федеральные
принципы Австро-Венгрии, повлиять на официальную внешнюю политику монархии,
чтобы подтолкнуть ее к сближению с Россией и ослабить тем самым зависимость
от Германии. Они весьма наивно полагали, что из Австро-Венгрии удастся
создать бастион против пангерманизма, развивать в ней парламентский
демократизм в противовес радикализму и революционности. Особенно решительно
выступает против революционеров и радикалов наш друг Массарик, через
которого мы получаем весьма ценную политическую и военную информацию.