Иванов Алексей. Негромкий выстрел

отношения с Австро-Венгрией и Германией из-за далекой Сербии... Равно как и
английские - не допустить российского влияния на Порту и нашего упрочения на
Дарданеллах и в Босфоре... Ведь тогда Россия была бы слишком близка со своей
армией к жизненным центрам Британской империи, - высказался вдруг молчавший
до сего момента барон Роман Розен, один из подписавших Портсмутский договор
и потому смело толковавший теперь вопросы британских имперских интересов и
всего, что было связано с морями и океанами.
Его поддержал генерал Гартунг.
- О да, - сказал он, - я слышал, что лорд Грей отказал тогда нашему
министру в проходе нашей эскадры через Дарданеллы для демонстрации против
Австро-Венгрии с тыла - в Адриатике.
- Я и хотел отметить, господа, - важно продолжал свою речь граф Пален,
- что русским аграриям, равно как и многим представителям
торгово-промышленных кругов, крайне невыгодна перемена политического курса и
сближение с аграрной Францией...
- Я могу вам со скорбью сообщить, что на берлинской бирже цены на наш
хлеб упали за прошлую неделю снова со 157 до 130 марок за центнер на пшеницу
и со 131 до 110 марок за рожь! - переключился от политики к торговле
граф-помещик.
- Неужели так низко?! - забеспокоился граф Бобринский. - Но тогда я
почти разорен!
- Господа, еще рано горевать! - успокоил слушателей Пален. - К весне
цена на наш хлеб, я полагаю, как обычно, повысится! Я только хотел обратить
ваше внимание на то, что если его величество будет продолжать свое сближение
с Францией, то Берлин может снова обрушиться на нас высокими пошлинами на
хлеб, мясо, птицу, как это было совсем недавно... Я полагаю, что долгом всех
разумно мыслящих деятелей нашей плеяды является выполнение святой задачи -
как Россию оторвать от союза с Францией и направить политику нашей империи в
правильное русло - на благо дружбы с Германией? Только союз наших
императоров способен приостановить пагубное развитие революционных идей в
Европе... Подумать только, всего несколько недель назад, в минувшем январе,
германские социалисты получили на выборах в рейхстаге четыре с четвертью
миллиона голосов и посадили на его скамьи 110 своих депутатов! Если бы
Германия была в дружбе с Россией, то, я полагаю, наша династия не допустила
бы такого печального поворота событий!
- Его величество кайзер и сам сумеет справиться со смутьянами! -
благодушно вымолвил Адлерберг. - Кстати, мне рассказывали друзья в Потсдаме,
что среди социалистических депутатов появился новый лидер, некто Бернштейн.
Это вполне управляемая личность! Он нашел особый, безопасный путь реформ, а
не бунтарских революций...
- Посмотрим, посмотрим... - скептически проскрипел министр двора,
словно просыпаясь от дремы, хотя он не пропустил ни одного слова.
...Уже давно не появлялся никто из новых гостей, как вдруг мажордом
вновь растворил двери в зал и, стукнув жезлом, провозгласил:
- Супруга военного министра Екатерина Викторовна Сухомлинова!
Общий говор в гостиной мгновенно стих. Хозяйка беспокойно поднялась с
места и радушно пошла навстречу красивой молодой женщине, которая уже два с
половиной года была притчей во языцех "всего Петербурга". Все началось с
того, что злоязычный свет в лице его самых родовитых и аристократических
представителей обоего пола упивался скандалом в Киеве, где вдовец -
командующий округом и генерал-губернатор Сухомлинов отбил у адвоката
Бутовича красавицу жену. После долгого и грязного процесса, который
прекратил разводом сам государь, Сухомлинов женился на Екатерине Викторовне
и, будучи назначен военным министром, привез красавицу в Петербург.
Петербургский свет не принял Екатерину Викторовну. Двери очень немногих
родовитых домов были открыты перед ней, и она очень ценила, что сама графиня
Кляйнмихель, законодатель политических мод и хозяйка популярного салона,
всегда готова была ее видеть.
Дамы мило обнялись, и, чтобы гостья не прочитала презрения на чопорных
лицах старцев, графиня повела ее скорее к молодежи.
- А что же его превосходительство военный министр не смог почтить нас
своим присутствием? - с искренним радушием в голосе осведомилась графиня у
Сухомлиновой.
- Владимир Александрович шлет глубокий поклон - он не вернулся еще из
Царского, - с отменной любезностью сообщила Екатерина Викторовна.
Они вошли во вторую залу. Она была уютнее и отделана голубым с серебром
штофом. Одиозная в глазах старой знати супруга военного министра оказалась
здесь более ко двору - гвардейские офицеры и их дамы совершенно любезно
приняли госпожу Сухомлинову.
Графиня на минуту присела на диван рядом с Екатериной Викторовной, как
бы вводя ее в общество. Разговор вертелся вокруг предстоящего конкур-иппика,
где одним из самых сильных конкурентов на главный приз обещал быть племянник
графини Петр.
- О, берегитесь, граф, - вступила сразу в разговор Сухомлинова,
обращаясь к Петру Кляйнмихелю. - Владимир Александрович (она имела в виду
своего мужа) перевел в Генеральный штаб из Киева одного из лучших тамошних
наездников - Алексиса Соколова. На самых трудных парфорсных охотах Алексис
побивал опытнейших спортсменов, приходил первым, ипритом на любых лошадях.
- А где сейчас тренируется ваш чэмпион? - с вызовом задал вопрос граф
Петр Кляйнмихель. - Я охотно полюбовался бы на него!
- Еще нигде, - с милой улыбкой ответила ему Сухомлинова. - Он только
месяц назад принял в Главном управлении Генерального штаба австрийское
делопроизводство и еще не огляделся в Петербурге...
Старая графиня поднялась со своего места.
- Молодежь, я вас покидаю ненадолго, чтобы распорядиться насчет
ужина... Прошу любить и жаловать Екатерину Викторовну! Ее красота равна
разве что ее уму, - сказала Мария Эдуардовна с загадочной улыбкой комплимент
супруге министра и удалилась.
Боковым коридором графиня прошла к себе в кабинет, присела к раскрытому
бюро, устало провела рукой по глазам, а затем решительно взяла лист бумаги с
собственной монограммой, остро заточенное гусиное перо и написала
размашистым почерком:

"Мон шер Филипп!
Всегда вспоминаю тот исключительно радушный прием, который мне
оказывается в Потсдаме и Берлине, волнующие встречи с его величеством
германским императором. Надеюсь, что вскоре, при моем проезде через столицу
империи в Ниццу, куда я собираюсь на весенний сезон, снова смогу лично
засвидетельствовать ему мое глубочайшее уважение и восторг перед его
колоссальной миссией - простереть крылья германского орла над миром!
Пользуясь случаем передать маленькую информацию, полученную от
противной и болтливой особы, госпожи Сухомлиновой, которую в высших кругах
Петербурга с недавних пор и с легкой руки вдовствующей императрицы Марии
Федоровны называют "великолепный демон". Мадам Сухомлинова проговорилась
сегодня у меня о том, что в Петербург, в Главное управление Генерального
штаба, переведен на должность начальника австро-венгерского делопроизводства
небезызвестный разведчик ротмистр Алексей Соколов. По данным, которыми вы и
я располагаем, Соколов возглавлял в штабе Киевского военного округа разведку
против Дунайской монархии и высоко ценится в кругах Генерального штаба как
аналитик и трудолюбивый собиратель агентуры. Для Срединных империй Соколов
представляет несомненную угрозу. Он ловок и хитер, владеет основными
европейскими языками, а на немецком и итальянском говорит, как на родных.
Более подробной характеристикой располагает банкир Альтшиллер,
присматривавшийся к Соколову во время службы ротмистра в Киеве.
Что касается моих взглядов на тот предмет, как нейтрализовать влияние
при русском дворе господ Бьюкенена и Делькассэ*, столь настойчивых в
укреплении антигерманских устремлений в России, то льщу себя надеждой
изложить их его величеству при аудиенции у него.
______________
* Послы Великобритании и Франции в России в 1912 году.

Из интересных сплетен могу сообщить вам последнее mot* посла Делькассэ.
Министр союзной Франции при дворе Николая II и кавалер Российского ордена
Святого Андрея Первозванного, даруемого только царственным особам, публично
заявил: "Россия для меня - только дипломатическая и военная величина, а
участь 180 миллионов мужиков меня совершенно не интересует!"
______________
* Моt (франц.) - словечко, острота.

Кое-кого в Петербурге эти слова весьма шокировали.
Примите уверения в искреннем и глубочайшем уважении
Ваша Мария Кляйнмихель".

Закончив письмо и обсыпав его из песочницы белым балтийским песком,
дабы снять лишек чернил, графиня нажала на кнопку звонка, подвешенного к
бронзовой лампе, и вынула из ящичка голубой листок с монограммой германского
посла Пурталеса.
Вошел толстый рыжий лакей с крючковатым носом и в белых чулках. Он был
явно одним из доверенных лиц графини и в германской армии носил высокий чин
капитана. Его рекомендовал графине сам Филипп Эйленбург.
- Дипломатическая почта германского посольства уходит завтра после
обеда, - сказала Мария Эдуардовна, вычитав цифры в листке. - Зашифруй письмо
графу Филиппу Эйленбургу, оригинал сожги, как обычно, а криптограмму отдай в
собственные руки посла Пурталеса. Иди!


5. Пресбург, август 1912 года

На пристани Пресбурга* царило оживление, свойственное всем вокзалам
мира. Зеваки любовались с набережной и из открытых кафе, как швартовался
белоснежный пароход "Эрцгерцог Карл", пришедший из Будапешта и следующий
вверх по Дунаю к Вене. Путешественники уже выстроили свои чемоданы и баулы
подле сходней, суетились носильщики и слуги, изображая деятельность и
готовность помочь.
______________
* Так называлась до 1918 года столица Словакии Братислава.

Вежливый до приторности кондуктор выпустил с парохода пассажиров,
желавших размяться по твердой земле во время часовой стоянки, и стал
пропускать на борт тех, кто отбывал из Пресбурга. Это были люди, которые,
очевидно, не очень торопились в столицу империи, поскольку паровичком можно
было добраться из Пресбурга до Вены за час с небольшим, а путешествие на
пароходе против течения быстрой реки занимало во много раз больше времени. К
преимуществам поездки по Дунаю принадлежала прохлада, которую в жаркие
летние месяцы великая река Европы дарила путешественнику, живописные берега
открывали один за другим великолепные виды, на пароходах было просторнее,
чем в вагонах, и работали неплохие буфеты.
Среди новых пассажиров на борт "Эрцгерцога Карла" взошел господин
среднего роста в коричневом костюме, очень гармонировавшем с его рыжеватой
шевелюрой и откровенно рыжими усами, аккуратно подстриженными и
нафабренными. Умные карие глаза твердо смотрели на толпу, и кондуктор
невольно подтянулся, встретившись с ним взглядом. Господин обладал явно
военной выправкой, и его властная манера держаться говорила о том, что он
занимал в императорской и королевской армии достаточно высокое положение.
Носильщик пронес его чемоданы в одну из кают первого класса, и господин с
военной выправкой отправился в буфет носового салона пропустить стаканчик
моравского вина перед отплытием...
Когда колокол на пристани отбил все положенные удары и пароход, тяжело
задышав машиной, ударил плицами по быстрой дунайской волне, пассажиры
столпились у поручней правого борта, отмахиваясь платками и шляпами от толпы
провожающих на пристани. Господин в коричневом штатском костюме по-прежнему
занимал свое кресло у большого зеркального окна с видом на фок.
Он видел, как мимо его окна прошел по палубе коренастый полный человек
с гривой седых волос, гладко выбритый и одетый в серый дорожный сюртук и
темно-серые бриджи. Седой джентльмен, явно путешествующий англичанин,
заглянул с безразличным видом в окно и влился в толпу пассажиров у поручней.
"Эрцгерцог Карл" медленно, почти незаметно, вышел на середину Дуная, и
его колеса еще проворнее побежали по воде, а машина заухала чаще. Постепенно
отступал назад собор Святого Мартина, где короновались на царство
австрийские императоры, отодвинулся вдаль четырехбашенный замок на высоком
холме. По обоим берегам реки потянулись леса, ниспадавшие с отрогов гор к
самой воде.
Мимо окна, у которого сидел в своем кресле господин в коричневом
костюме, еще раз прошел коренастый седовласый путешественник. Теперь он
решительно толкнул дверь с палубы и вошел внутрь салона...
- Разрешите устроиться за вашим столиком? - громко обратился он
по-английски. Господин в штатском улыбнулся одними глазами и лишь сделал
рукой жест, означавший приглашение.
Седовласый устроился поудобнее, отыскал взглядом официанта и поднял
палец. Официант, видимо, уже изучив вкус пассажира, принес ему большой
хрустальный стакан виски с содовой.
- Здравствуйте, полковник! - вполголоса по-чешски сказал джентльмен,
отхлебнул свое виски и продолжал, как со старым знакомым: - Как добрались от
Брюнна* до Пресбурга? Вы ведь, кажется, были в отпуске у родных?
______________
* Так в Австро-Венгрии называлась столица Моравии - Брно.

- Да, мои братья остались мораваками* и делают наше знаменитое вино
Совиньон - не то, что я, солдат его величества императора... - с сожалением
в голосе отозвался рыжеволосый. - Кстати, а для чего вы, Филимон, затеяли
это путешествие из Будапешта в Вену на пароходе и нашу столь оригинальную
встречу на борту "Эрцгерцога Карла"? Неужели нельзя было увидеться в
каком-нибудь венском парке вечерком или посидеть в винном погребке?..
______________
* Уроженцы одной из чешских областей - Моравии.

- Милый Гавличек! - вполне серьезно, без тени шутки, ответил ему
Филимон. - Вы хотя и руководите оперативным отделом императорского и
королевского Генерального штаба, но в элементарной конспирации ничего не
смыслите. Вы же знаете, что по всей империи жандармы разыскивают вашего
покорного слугу... и тех, кто с ним встречается. Я уже два года на
нелегальном положении, а до сих пор не попался. Не попался потому, что
всегда выбираю неожиданные места для встреч с друзьями. Подумайте, кто будет
искать директора разведывательной организации на маленьком дунайском
пароходе?
- В связи с риском в нашей работе, - сказал снова вполголоса полковник,
- я хотел бы вас просить очень серьезно предостеречь моего коллегу Редля. В
Генштабе говорят, что он в последнее время стал сорить деньгами и может
привлечь внимание контрразведки...
- Хорошо, я переговорю с ним, - пообещал Филимон. - А как ваши дела? Не
замечаете ли необычного внимания со стороны сослуживцев? Кстати, я следил,
когда вы садились на пароход, и никаких признаков наблюдения не обнаружил.
- Если не считать презрения, с которым австрийцы относятся к нам,
чехам, даже занимающим высокое положение на службе его христианнейшего
величества, то все идет нормально...
- Скажите, полковник, когда вы обеспечите дочь - как это собирались
сделать, начиная наше знакомство, - вы прекратите сотрудничество с русской
разведкой? Что мне передать в Петербург? Могут ли мои товарищи рассчитывать
на вас, ваши связи и опыт при анализе австрийской армии и ее планов?
Полковник задумался, механически прихлебывая красное вино.
- Филимон, я многое понял за эти годы. Я видел, как вы ежедневно
рисковали своей свободой и всегда думали прежде всего о безопасности того
человека, с которым шли на встречу. Я соприкоснулся с миром вашей души и вот
что вам скажу: борьба за освобождение славян, которой вы проявили
необыкновенную преданность, зажгла во мне отзвук великой идеи. Мне хочется
общаться с вами чаще и чаще. Я получаю от встреч с вами заряд душевной
энергии, но эта проклятая конспирация мешает нам просто дружить, как мне
хотелось бы... Если я неясно ответил на ваш главный вопрос, то вот вам еще
ответ: во мне вы пробудили гордость славянина, саму народную сущность
которого десятилетиями загоняли в потаенные уголки души немецкое воспитание,
немецкая культура, приобщение к немецким материальным выгодам... Они сделали
из меня полковника австрийской армии, без конца унижая меня, мой народ.
Теперь я не с ними, а с теми, кто борется за освобождение славян от
тевтонского господства, за независимые Богемию, Моравию и Словакию. Отец
моей жены словак, вся моя родня - мораваки... Мне трудно разорвать сразу все
узы, которые связывают меня с офицерским корпусом двуединой монархии, но я
буду по-прежнему помогать славянским братьям, которые одни могут только и
помочь нашему освобождению, - русским! Извините, если слова мои звучат
несколько высокопарно...
- Спасибо, брат! - негромко сказал Филимон. - Хочу вам поведать, что в
моей группе большинство чехов и словаков одушевлены именно славянской идеей.
Эта идея все глубже входит в сердца политиков, солдат и простых людей нашей
любимой родины... - Он достал из внутреннего кармана книжку с бумажной
закладкой, раскрыл ее и продолжал: - "Отвечайте же, положа руку на сердце,
братья, не Россия ли, подобно маяку, светила нам в наше печальное прошедшее,
в глубокую ночь нашей жизни? Не Россия ли оживляла наши упования, ободряла
наш упавший дух, подняла нашу почти угасшую жизненную энергию?.. Не Россия
ли своим могущественным повелительным положением заставляет еще наших врагов
несколько щадить нашу жизнь?.." Согласитесь, Гавличек, поистине жемчужину
славянской мысли напечатали недавно в России... Людевит Штур: "Славянство и
мир будущего". Не опубликованная доселе рукопись великого словацкого
просветителя пролежала в архивах свыше пятидесяти лет! А мы сами не можем
напечатать эту реликвию здесь, в нашей стране! Поистине прав был Штур, когда
говорил, что все наши национальные стремления не имеют никакого смысла,
значения и будущего без России! К тому же при непомерной ненависти к нам
чужеземцев, которым мы уже покорились...
Филимон протянул книгу собеседнику. Полковник с интересом принялся ее
листать.
- Одолжите мне ее, - сказал он наконец. - Моя жена хорошо знает
по-русски и переведет мне труд своего выдающегося земляка. Я ее верну вам с
очередным пакетом информации.
- Вы можете оставить книгу насовсем, - предложил Филимон. - Я уже
внимательно ее изучил и почти со всеми размышлениями Штура согласен...
Кстати, мы сейчас будем проходить его любимое место на Дунае.
Пароход приближался к излучине реки, где у высокой скалы Девин с
остатками древней славянской крепости на вершине в Дунай впадает Морава.
Путешественники вышли из салона на палубу и стали любоваться прекрасным
видом, открывавшимся все шире с каждым оборотом колес парохода.
Под ярко-голубым небом сияла светлым камнем обрывистая скала. Словно
корона, на ее челе красовались зубчатые стены древней крепости западных
славян. И скала, и корона отражались в почти черной воде тихой заводи,
которую образовало устье Моравы. За скалой поднимались пологие склоны
Карпат, покрытые садами и виноградниками. И скала и крепость на ней не
оставляли впечатления суровости и угрозы. Наоборот, пейзаж дышал миром и
спокойствием.
Уютно раскинулись домики небольшого городка в долине между скалой и
отрогами Карпат, неслышно несла свои воды в бурный и светло-коричневый Дунай
зеленоглазая красавица Морава. Слева, за высокими холмами, покрытыми лесом,
из-за которых приходил к Девину Дунай, лежала Вена - столица "лоскутной
монархии", откуда управлялись и угнетались все эти мирные, добрые и
трудолюбивые земли.
Глядя в сторону Вены, упрямо облокотившись о поручни, Филимон с вызовом
произнес словацкую поговорку: "Мы были здесь до Австрии, будем и после
Австрии!"


6. Вена, сентябрь 1912 года

Летний зной необыкновенно долго держался в тот год на берегах Дуная.
Венцы, большие любители уличной жизни на променадах и в открытых кафе под
пестрыми маркизами, с утра и до поздней ночи наполняли парки, скверы,
набережные... Фиакры и моторы неторопливо двигались по улицам и Рингу, перед
ними так же лениво перебегали дорогу мальчишки-посыльные и разносчики
товаров, отчаянно звеня, толпу рассекали красные трамваи...
У железных ворот старого здания императорского и королевского
Генерального штаба на Штубенринге остановился черный лакированный автомобиль
той дорогой модели, которая только недавно стала носить имя Мерседес.
Простые смертные не подозревали, что авто нарекли в честь дочери
австро-венгерского консула в Ницце Еллинека, обогатившего фирму "Даймлер"
сбытом ее продукции среди богачей на Лазурном берегу. Автомобиль был
роскошный седан, обитый изнутри малиновым шелком, с начищенными медными
фарами, лампами и радиатором. На дверцах экипажа красовалась пятизубчатая
корона. Опытный глаз сразу же мог сделать заключение, что корона не
дворянская, а бюргерская и сам факт украшения автомобиля таким атрибутом
свидетельствует о тщеславии владельца, тайном желании при первой возможности
сменить рисунок короны на дворянский. По поспешности, с каковой шофер
соскочил со своего сиденья и бросился отворять дверцу, можно было судить о
требовательности хозяина и щедрости его жалованья обслуживающим людям.
Из авто вышел высокий крупный мужчина лет сорока пяти. На нем хорошо
сидел элегантный серый костюм от дорогого портного. Темная мягкая шляпа,
надетая несмотря на жару, свидетельствовала о строгости привычек этого
барина. С гордой уверенностью в себе, подняв подбородок, над которым торчали
по моде закрученные кверху густые пшеничного цвета усы, господин проследовал
к воротам. Часовые, изнывавшие от безделья и жары, бодро сделали ему
винтовками на караул. Господин небрежно козырнул и проследовал в глубину
двора, туда, где за высокими зданиями военного ведомства скромно притулился
старый серый дом. В этом небольшом строении, снаружи почти казарме,
помещалось так называемое Эвиденцбюро - служба разведки и контрразведки
Генерального штаба.
Походкой человека, хорошо знающего дорогу, господин взбежал на крыльцо,
нажал кнопку электрического звонка, и ему открылась тотчас же массивная
дверь с глазком посредине. За дверью стоял солдат, который вытянулся перед
посетителем и, отдав приветствие, бросился открывать вторую дверь, которая
вела из небольшой прихожей во внутренние коридоры.
- Здравия желаю, господин полковник! - почтительно вскочил из-за
конторки, стоявшей за второй дверью, унтер-офицер и доложил: - Господин
полковник Урбанский фон Остромиец приказали сообщить, что прибудут, - унтер
посмотрел на карманные часы-луковицу, - через двенадцать минут, и просили
подождать в его кабинете. Вас проводить?
- Я еще не забыл дорогу в свой бывший кабинет, - высокомерно бросил
господин и неторопливо направился к дверям, из-за которых раздавался звук
пишущей машинки. Пройдя мимо адъютанта, уважительно поднявшегося при его
появлении и приветствовавшего его белозубой улыбкой, господин бросил
перчатки в шляпу, оставил все это на столе и скрылся за двойными, похожими
на громоздкий шкаф, дверями кабинета начальника Эвиденцбюро. Тотчас же из
коридора в адъютантскую заглянул молодой человек в форме лейтенанта и
обратился к подпоручику, снова принявшемуся стучать на машинке.
- Карл, я слышал, что к нам приехал начальник штаба 8-го корпуса
полковник Редль?
- Да, он сейчас как раз в кабинете Урбанского, - кивнул головой
адъютант в сторону двойной, похожей на шкаф двери.
- Неужели это тот самый великий Редль, который создал наше бюро из
ничего, буквально на пустом месте?!
- Ты действительно наивен, как все новички, - улыбнулся подпоручик,
поманил приятеля пальцем и, понизив голос, сообщил: - Наверное, ты бы еще не
так восхищался, если бы прочитал те труды по разведке, которые оставил здесь
в сейфе Урбанского Редль, когда его перевели по ходатайству генерала Гисля
фон Гислингена в Прагу. Одни названия чего стоят: "Инструкция о вербовке и
проверке агентов", а в инструкции этой, между прочим, пятьдесят параграфов,
"Как разоблачать шпионов внутри страны и за границей", "Мои экспертизы
1900-1905 года"... А, кстати, тебе показывали комнату для посетителей,
которую оборудовали здесь по приказу Редля?.. Нет? - удивился подпоручик. -
Тогда непременно надо посмотреть.
С иронической улыбкой подпоручик добавил:
- Ты можешь иногда приглашать туда гостей, в том числе и дам... но с
разрешения Урбанского, разумеется.
Адъютант тут же вызвал унтер-офицера, присматривавшего за порядком у
вторых дверей в бюро, и распорядился:
- Иосиф, ознакомить лейтенанта Фризе с нашей гостиной. Показать ему все
ее чудеса и научить ими пользоваться! Приступайте!
В конце коридора, за поворотом, скрытым тяжелой портьерой, оказался
вход в комнату, довольно просторную и ничем не отличающуюся по меблировке и
оформлению от обычной приемной.
Унтер-офицер, выполнявший в Эвиденцбюро обязанности коменданта, с
видимым удовольствием, как в любимом охотничьем домике, начал экскурсию по
здешним достопримечательностям.
- Господин лейтенант, мы в волшебном замке, полном чудес. Разумеется,
каждое чудо значится под грифом "совершенно секретно" и не запатентовано в
Венском патентном бюро только по этой причине. Маг и волшебник, извиняюсь,
господин полковник Редль самолично придумал и опробовал на практике каждое
из них, будучи начальником Эвиденцбюро. Извиняюсь, мы очень сожалеем, что
его перевели начальником штаба Восьмого корпуса в Прагу, хотя, как говорят