причем дела должны быть настоящие, а то, не дай бог, русская контрразведка
что-нибудь заподозрит - отправиться завтра же в Берлин и передать мой пакет
его высочеству, Великому магистру ордена. Здесь он найдет подробный доклад о
том, посредством кого удалось установить интересуемое, как следовало бы
вознаградить нашего друга за столь любезное вспомоществование Прусской ложе,
а также суть добытых истин... Для вашего личного уведомления могу сообщить,
и это на тот случай, если вам придется в силу необходимости уничтожить
конверт, в коем покоится шифрованный доклад, что на днях с одной из
пограничных станций в Германии, где проходит железная дорога из России,
пассажиром, следующим из Петербурга, будет брошен в почтовый ящик с адресом
куда-то в Берлин или Вену, до востребования, конверт или конверты с
денежными суммами вознаграждения агенту. Маловероятно, что его подлинное имя
будет стоять на пакете. Скорее всего его кличка или условная фраза...
- Но ведь с пограничных станций идут во все концы Германии и
Австро-Венгрии сотни и тысячи писем!.. Как же найти искомое в этом огромном
потоке?! - усомнился Кедрин.
- А вы что, никогда не слышали о существовании в каждой стране "черного
кабинета", в обязанности коего входит негласно проверять почтовые
отправления на предмет выявления крамолы, революционной заразы и прочих
опасных дел - в том числе шпионажа и контрабанды?..
- Я, конечно, догадывался, что кто-то может читать чужие письма;
например, ревнивый муж, конкуренты с помощью лакеев или иной прислуги, из
любопытства, например, почтмейстер, как у Гоголя, помните?.. - принялся
оправдывать свою наивность Кедрин. - Но чтобы это делало государство, да еще
дворяне - кто бы мог подумать!
- Этого вашего Гоголя, простите, не читал, - съязвил австрийский
подданный, - но уверен, что лучше всех именно немцы перлюстрируют чужие
письма. Так что дело простых чиновников найти искомое...
Разговор коллег мгновенно прекращался, когда в дверь осторожно
постукивали официанты и неслышно входили с кушаньями, неслышно меняли
тарелки и приборы, ставили новые бутылки вин, соответствующих каждое своему
блюду.
- Что же передать мне на словах его высочеству? - поинтересовался
Кедрин.
Альтшиллер задумался.
- А о чем он расспрашивал вас в прошлый раз? - ответил наконец вопросом
на вопрос Альтшиллер.
- О самом разном... Например, о слухах и сплетнях в русском обществе...
о каких скандалах говорят больше всего... - принялся припоминать Кедрин. - О
Распутине, в частности, шла речь, о его роли и скандалезности этого дела для
российского императорского двора...
- Вот и расскажите ему новые слухи про Распутина. Как растет его
влияние в будуаре Александры Федоровны, как беснуются поклонницы "Старца" в
Петербурге...
- Александр, а что вы сами думаете по поводу положения этого шарлатана?
- осмелился поинтересоваться Кедрин. Для успеха своего вопроса он тут же
капнул немножко лести: - Ведь вы так близки к придворным сферам, да и с
четой Сухомлиновых на короткой ноге...
Альтшиллеру и самому было приятно изображать персону важную и
осведомленную в тайнах петербургского двора. Он принялся философствовать на
эту тему, бывшую в российской столице излюбленной для обсуждения:
- Несомненно, что влияние этого грязного мужика на царицу и его
величество покоится на какой-то магической силе, которой он явно обладает.
Совершенно достоверно известно: его присутствие и какой-то особый шепот,
совмещенный с массажем, удивительно целебно действуют на
наследника-цесаревича. Ни для кого не секрет, что цесаревич Алексей страдает
особой формой наследственной болезни, передающейся только по материнской
линии, - гемофилией, или несвертываемостью крови. Любой укол, порез или даже
просто ушиб вызывает у него болезненные кровоизлияния и кровопотерю. Ни один
врач до сих пор не в силах был излечить мальчика. Только этот "Старец", или,
как его называет царь и царица - "Наш Друг", останавливает своим заговором
кровотечение у цесаревича и избавляет его от тяжких болей во время
приступов...
- Да, кое-что в этом роде я слышал... - согласился Кедрин.
- В этом и коренится причина влияния Распутина. Но представление о его
решающем воздействии на российскую политику страдает чрезмерным
преувеличением, - жестко и четко высказался Альтшиллер. - Впрочем, как
полагает его величество кайзер, для сокрушения русского и славянского духа
нам, масонам, и всем оппозиционным силам следовало бы действовать наоборот -
расширять и укреплять, особенно в темном народе, это представление, могущее
значительно ослабить волю русских к борьбе в грядущей битве. О, как мудры
его величество кайзер Вильгельм и братья-масоны Прусской ложи...
Тут собеседники сочли необходимым пропустить по рюмочке за мудрость его
величества кайзера, после чего Альтшиллер продолжал свои
разглагольствования.
Изучая русское общество, он, Альтшиллер, пришел к выводу, что император
Николай взял направление на систематическое игнорирование этого общества и
самых здоровых - буржуазных, финансовых - кругов его. Российский монарх
создает изоляцию престола и ошибается не по настояниям Распутина или ее
величества императрицы, а по "велениям своей совести", как он объясняет свою
политику. Влияние "Нашего Друга" пока ничтожно в области политики и не столь
уж значительно в переменах по кабинету министров. Гораздо опаснее для
русского престола, что государь ощущает потребность искать опору
исключительно во все более узком кругу непопулярных в народе и обществе
"преданных" ему людей.
- Дикость и азиатчина российского императора выражается и в том, что он
в отличие от своих коронованных родственников в цивилизованной Европе
уверен, что царь, а не народ является выразителем божественного провидения,
а потому только он один прав всегда. Вот что поведал Альтшиллеру самолично
граф Пурталес. Как-то граф обмолвился в присутствии Николая Александровича о
том, что монарху необходимо заслужить доверие народа, и это мудро делает его
кузен Вилли. Его величество император российский ответствовал с мягкой
улыбкой: "А не так ли обстоит дело, что моему народу следовало бы заслужить
мое доверие?" Вот в этих-то словах и таится ключ к пониманию политики
Николая Романова по отношению к обществу...
Кедрин сидел, с благоговейным ужасом внимая тираде австрийского
подданного. Он никогда не слышал столь откровенных оценок политики
императорского двора, личности монарха. Вместе с тем не мог не отдать
должное прямоте и циничной точности этих оценок. Кедрин подумал о том, что
ему потребуется еще много лет заниматься политикой, приобретать шлифовку и
лоск в собеседованиях с братьями-масонами, местоблюстителями важных
государственных постов в империи, прежде чем он научится вот так же свободно
и непринужденно изрекать глубокие формулы, касающиеся изначальных основ
политики.
Он не мог представить себе, что эмиссар австро-венгерской и германской
разведок, купец и финансист Альтшиллер излагал с пафосом не собственные
мысли, а удачно компилировал высказывания своих высокопоставленных друзей и
партнеров по картам, таких, как Вышнеградский, Манус, Тимашев, Рубинштейн.
Раздробленный огромный клан российской буржуазии - финансовой,
торговой, служивой и промышленной - весьма не одобрял поведение в
государственных делах самодержца всея Руси, оберегавшего все самое отсталое
и феодальное в своем государстве. Вышнеградские, Манусы, Рябушинские и
Тимашевы, Рубинштейны и Унгерн-Штернберги, Бурдуковы и Веревкины хотели
получить больше свободы, нет, не лично для себя, ее им хватало, и не для
простого народа, которому они и не собирались ее уступать, а для своих
капиталов, для своих банков, фабрик, заводов, концессий, свободы
бесконтрольно хозяйничать на русской земле, как делали это их собратья в
Англии, Франции, Германии и других "цивилизованных" странах Европы. Царь и
его жадная придворная клика, пустоголовые и бездеятельные осколки
помещичьего дворянства, алчная и насквозь прогнившая бюрократия мешали им,
стискивали предприимчивость толстосумов, оборотистость лабазников, размах
заводчиков, предусмотрительность финансистов.
Все империалистские устремления и аппетиты буржуазии сковывались
строками уложений, сохранившихся чуть ли не от царя Петра. И если мелкие
купчишки, приказчики, кабатчики и прочая "мелкота" еще самозабвенно сучили
кулаки супротив "революции" и "стюдентиков", вздымали хоругви над
охотнорядскими дружинами "Союза русского народа", упоенно орали лужеными
глотками сквозь слезы благой радости "Боже, царя храни!", то крупные
гешефтмахеры, сидя в роскошных кабинетах банков, конторах фабрик и
товариществ, искали форм своей новой и более совершенной, чем самодержавие,
организации для движения к реальной и суверенной власти его величества
"российского капитала".
...Ужин продолжался деловито и неспешно. Тут же собратья послали
мальчика на Невский в отделение общества спальных вагонов взять на завтра до
Берлина в норд-экспрессе купе целиком, не постояв за платой. Договорились,
что из Эйдкунена, германской пограничной станции, Кедрин даст в Берлинскую
ложу телеграмму с условным текстом, любезно продиктованным в его записную
книжку Альтшиллером.
Кедрину все хотелось спросить партнера, какая же награда выйдет ему в
Берлине за столь скорую доставку наиважнейших сообщений, но он решил, что
ждать осталось всего пару суток и несолидно размениваться в глазах
Альтшиллера на такие мелочи. Ему очень хотелось какого-нибудь германского
ордена, пусть самого невысокого, и он старательно ловил момент, чтобы
намекнуть об этом Альтшиллеру. Но тот, прекрасно понимая желание Кедрина
завести разговор о вознаграждении, всячески уклонялся от каких-либо
обещаний, переводил речь на биржевые котировки и концессии. Особенно
занимало мысли Альтшиллера основание пресловутым Треповым в минувшем году
акционерного общества Кузнецких угольных копей - так называемого "Копикуз".
- Ах, до чего же богата Россия за Уралом! - вздыхал Альтшиллер. - В
Сибирь надо вкладывать капиталы!
При словах "В Сибирь..." задумавшийся было Кедрин вздрогнул и с
наигранной веселостью перебил хозяина:
- А не закатиться ли нам к цыганам?!
- Пфуй, до сих пор не могу уяснить себе, что именно находят культурные
жители Петербурга в этих диких кочевниках?! - возмутился Альтшиллер. Он
наотрез отказался следовать за Кедриным в загородный ресторан, где цыгане и
цыганки демонстрировали веселящемуся обществу Питера свое экзотическое
искусство.


34. Берлин - Потсдам, январь 1913 года

Норд-экспресс вышел из Петербурга по расписанию в шесть часов вечера и
на следующее утро ровно в предписанное время прибыл на пограничную станцию
Вержболово. Офицер пограничной стражи мельком глянул на паспорт Кедрина -
Россия накануне первой мировой войны была единственной страной в Европе, где
подданные, выезжавшие за границу, должны были испрашивать себе паспорт. Во
всех остальных государствах паспорта были введены только после войны.
Таможенники, следовавшие за пограничной стражей, также не утруждали себя
досмотром пассажиров, уезжавших из России, зато они буквально набрасывались
на дам и господ независимо от их чина, возвращавшихся в Россию из
заграничных вояжей. Богатые и сановные путешественники везли обычно из
Европы сундуки платьев, флаконы французских духов дюжинами и другую
галантерею, обложенную высоким акцизом в России, но безумно дешевую, по
российским барским понятиям, где-нибудь в Париже или Берлине. Ящиками
ввозились в Россию консервы - весьма модные деликатесы в высшем свете, но не
выпускавшиеся в империи Романовых. Даже титулованные и знатные особы из
окружения царя не брезговали ввозом якобы для личных нужд, ящиков сардин,
шпрот и других консервированных закусок, чтобы тут же перепродать их в
Петербурге или Москве приказчикам купца Елисеева, владельцев других
гастрономических магазинов или рестораторам.
Кедрин погулял в свое удовольствие по дебаркадеру, чуть присыпанному
снежком, поглядел на дородных жандармов и таможенников, которые
прохаживались возле вагонов второго класса, выискивая "государственных
преступников", покидающих Россию по подложным документам. Присяжного
поверенного внезапно охватило сладкое предчувствие награды, которая уже ждет
его по ту сторону границы. Он возмечтал, что сам его величество кайзер
Германии приколет к его фраку один из высших орденов Германской империи,
будет долго-долго пожимать ему руку в присутствии всех придворных и говорить
ласковые слова, а затем одарит его поместьем и дворянским званием.
В чистеньком и добротном Эйдкунене, едва лишь вагон замедлил свой бег,
Кедрин ринулся искать отделение телеграфа. Он обнаружил его в одном из углов
уютного, стерильно-чистого зала ожидания, получил бланк и торопливо, брызгая
чернилами из-под старого стального пера, набросал условленный текст
телеграммы. Чиновник равнодушно сосчитал слова, сделал служебные пометки и
неторопливо выписал квитанцию. Чтобы немного рассеяться, Кедрин отправился в
буфет и спросил себе кофе с пирожными. Дебелая и рыжеволосая немка подала
ароматный напиток, свежие, будто специально для Кедрина выпеченные воздушные
создания, ловко сделала книксен. Адвокат из Петербурга в который раз
умиленно восторгнулся германской цивилизацией и порядком, при котором каждый
знал свое место и предназначение: эта девушка, например, не претендовала на
большее, чем улыбка и чаевые от пассажиров, немецкий проводник, принявший на
границе вагон от своего русского коллеги, - персона более высокого ранга, а
следовательно, и больших материальных вознаграждений и так далее, и так
далее. "Эх, нам бы такую дисциплину в народе, побольше бы было богатых
людей, чем в Лондоне или Париже!" - с завистью думал Кедрин, допивая кофе со
сливками и доедая кольцо из теста, начиненное взбитыми сливками.
Пребывая в состоянии полублаженства, Кедрин расплатился, не забыл дать
"на чай" ровно двенадцать процентов от суммы счета, добрался до своего купе,
где с удовольствием откинулся на мягкие подушки дивана. Поезд тронулся, за
окном поплыл ухоженный цивилизованный пейзаж Восточной Пруссии, где каменные
мызы стояли словно крепости собственности и порядка.
...На огромном перроне берлинского Силезского вокзала Кедрина встречал
один из известных братьев, земельный гроссмейстер масонов Германии, капитан
граф цу Дона-Шлодиен. Он занимал крупный пост во вспомогательном Генеральном
штабе. Его положение позволяло иметь полное представление о сравнительной
силе армий Срединных империй и Антанты, изучать их потребности в новом
вооружении, а главное, влиять, что касалось Германии и Австро-Венгрии, на
передачу заказов вполне определенным военным заводам, владельцы коих были
членами германских или венгерских лож. Брат цу Дона-Шлодиен, чопорный и
заносчивый, как все германские офицеры, принял Кедрина необычайно тепло. Он
даже соизволил пожать руку петербургскому брату, а затем полуобнял его за
плечи. Кедрин по российскому обычаю полез было с поцелуями, но словно
натолкнулся на холодное непонимание его движению души. Пришлось сразу же
отказаться от попытки обслюнявить холеную щеку графа.
Говорили по-французски, как бы подчеркивая интернационализм братства.
Капитан усадил адвоката в мотор, украшенный гербами принца Прусского, и
братья сначала по Хольцмарктштрассе, а затем по набережным Шпрее выехали на
Унтер-ден-Линден. В самом конце ее, на правой стороне, не более чем в
полуверсте от посольства российского императорского двора, в двух шагах от
Бранденбургских ворот и рейхстага, возвышалось здание фешенебельной
гостиницы "Адлон". Здесь в апартаментах, предназначенных для князей и
президентов, германские братья и разместили Кедрина.
- Не извольте волноваться, ваши покои и стол уже оплачены, - сообщил
граф, видя некоторое смущение петербургского гостя.
Кедрину предложили ужин, он просил графа разделить его с ним, но
капитан, сославшись на более ранние ангажементы на сегодняшний вечер, стал
собираться, а затем отбыл, пожелав брату доброго отдыха перед завтрашним
днем, ибо он будет насыщен встречами с важными лицами.
На прощанье гость и капитан церемонно обменялись системой масонских
паролей и вновь взаимно удостоверились, что с обеих сторон не вышло никакой
ошибки. Только после этого Кедрин отдал капитану хранимый на груди под
платьем конверт с шифровкой Альтшиллера, сказав, что если нужны
дополнительные пояснения, то он с удовольствием их даст его величеству. Тем
самым он намекнул, что рассчитывает на прием самого германского монарха,
поскольку знает себе цену и может быть полезен для больших государственных
дел, а не для простой передачи какой-то бумаги...
Кедрин проснулся утром довольно поздно, по-питерски, но оказалось, что
из-за разницы в часовых поясах обеих столиц он угадал как раз к позднему
завтраку, который в "Адлоне" специально сберегали для иностранцев, ибо
истинные тевтоны, даже и благородных кровей, вставали рано, как гроссбауэры,
и вкушали свой обильный мясной фрюштук до восьми часов.
Завтрак гостю подали в салон, он быстро расправился с несколькими
видами колбас, яичницей, сдобными булочками, кофе, после чего был готов
отдаться в руки куафюра. Берлинский фигаро, приглашенный к постояльцу,
принялся в просторной ванной комнате за свое ремесло. Когда он уже почти
заканчивал завивку волос, в ванную скользнул лакей и осведомился, не может
ли гость принять господина, который дожидается его в вестибюле гостиницы.
Кедрин велел просить посетителя в гостиную и вышел спустя пару минут от
парикмахера, надев визитку.
Он ничуть не изумился, увидев в кресле старого знакомого - брата Отто
Фукса, великого секретаря Венской ложи.
- Я случайно узнал о вашем визите в Берлин, о достойнейший брат, -
приподнявшись с кресла, согнулся в почтительном поклоне венский масон, - и
не мог не засвидетельствовать вам свое почтение, благо мы живем под одной
гостеприимной крышей "Адлона".
Кедрину не поверилось в случайность этой встречи, но он не подал вида,
а радушно, как только мог доброжелательно поприветствовал гостя.
Подозрения русского масона оправдались, ибо почти вслед за Фуксом в
гостиную вошел капитан цу Дона-Шлодиен и ничуть не удивился, увидев братьев
вместе.
После взаимных приветствий капитан объявил, что его высочество принц
Генрих ждет братьев в своей резиденции в Потсдаме. Кедрин испытал сразу же
укол разочарования, поскольку был уверен, что его примет сам император. Он,
однако, решил пока не придавать значения этому обстоятельству: вне всяких
сомнений, визит к принцу будет только предварительным.
Вчерашний мотор с гербами принца на дверцах уже пыхтел у ступеней
парадного подъезда гостиницы, когда гости вышли в сопровождении капитана.
Уселись в авто, и он, издавая протяжные гудки, покатил по улицам Берлина.
Они кишели повозками, трамваями, моторами, пешеходами, но порядок и
дисциплина на улицах были столь совершенные, что, казалось, никто здесь не
мешал другому. Черный лакированный "даймлер" с коронами принца Генриха на
дверцах, высокими красными колесами, с тонкими пневматиками на них,
надраенным медным радиатором, огромными цилиндрами карбидных фар и
небольшими каретными фонарями с хрустальными стеклами привлекал на улицах
восхищенное внимание.
Видимо, Кедрину хотели показать богатство и роскошь Берлина, поэтому
маршрут был несколько запутан - сначала повернули направо по
Унтер-ден-Линден, проследовали мимо российского императорского посольства,
оставили слева библиотеку и университет, а справа - оперу и национальную
галерею, мимо Замка выехали на Кайзер-Вильгельмштрассе, повернули с нее
через шесть кварталов на Шпандауэрштрассе, а затем через Мюлендамм и
Лейпцигерштрассе мимо огромного комплекса из трех вокзалов - Потсдамского,
Ваннзее и Окружного выкатились на Потсдамерштрассе и по этой улице,
переходящей в Дорогу Королей, направились в Потсдам.
Кедрин уже бывал как частное лицо в этой резиденции прусских королей.
Ему удалось даже осмотреть единожды картинную галерею во дворце Сан-Суси,
поэтому он смог приблизительно представить себе, где находится конечный
пункт их поездки. Раньше он думал, что будет принят во дворце самого кайзера
Германской империи, но действительность пока оказалась более скромной, чем
он ожидал.
Мотор миновал центр Потсдама, где, как было известно Кедрину, стоял
дворец, в коем квартировал Вильгельм Гогенцоллерн со своей семьей, повернул
на одну из боковых улиц и углубился в систему дорог и аллей обширного
лесопарка, окружающего Потсдам. Мимо окон "даймлера" мелькали черные стволы
лип, окаймляющих дороги и дорожки, засыпанные снегом ландшафты парка.
Наконец быстрый ход машины замедлился, заскрипели тормоза и кто-то снаружи
распахнул дверцы. Глазам Кедрина открылось прекрасное одноэтажное здание
классических античных форм. Над его строгим дорическим порталом развевался
на высоком флагштоке личный штандарт принца Генриха.
Гости взошли внутрь и перед пологой лестницей, ведущей в бельэтаж,
сбросили шубы на руки вышколенных лакеев. Скороход в шелковом камзоле и
нитяных чулках ожидал их. Он сразу же провел посетителей в скромно
отделанный зал с кремовыми гладкими стенами, по которым был пущен простой
орнамент из позолоченного багета. В угловой нише с куполом небесной лазури
стояла античная статуя юноши. Двери переливались светло-малиновым сафьяном,
золоченые шляпки гвоздей оттеняли прямоугольные линии филенок. По стенам в
тонких золотых рамах висели гравюры, изображающие античный орнамент. Кедрин
с первого взгляда принял их за масонскую символику, но затем убедился в
своей ошибке.
Мебель составляли несколько простых деревянных кресел столь же
благородных античных форм и высокая столешница, боковины которой были резные
золоченые фигуры мифических зверей. На зверях покоилась плита
розовато-коричневого мрамора, в тон простому полу, положенному из досок
какого-то мореного дерева. Столешницу венчала полуметровая ваза из
полированного порфира явно русской, колыванской работы. Золоченая люстра
античных, но довольно вычурных форм дополняла убранство.
Кедрин, Фукс и граф были введены в зал скороходом, немедленно
удалившимся. Спустя несколько мгновений, за которые Кедрин сумел только
мельком оглядеть комнату, одна из малиновых дверей отворилась, и вошел
деловитым шагом, без всякой величественности брат его величества кайзера -
принц Генрих Прусский.
- Добрый день, господа, - начал без всякой масонской риторики великий
гроссмейстер германских лож. - Рад приветствовать вас в Потсдаме!
- Добрый день, ваше высочество! - не сговариваясь, хором ответили гости
и по очереди, начиная с Кедрина, двинулись к принцу для высочайшего
рукопожатия. Здороваясь с капитаном, принц Генрих обвел вокруг себя
взглядом, словно намереваясь сесть. Капитан понял и спокойно придвинул два
легких кресла к уже стоящим у ниши двум другим. Принц сел первый, предложив
садиться гостям.
- Господа, - звучно произнес он голосом, привыкшим к большим залам и
аудиториям, - мне хотелось бы сообщить нашему русскому брату, что он
находится в одном из замечательных дворцов Потсдама - Шарлоттен-хофе. Эта
жемчужина носит имя последней владелицы поместья - Шарлотты фон Гентцков.
Наш дед, король Фридрих Вильгельм IV, еще будучи кронпринцем,
собственноручно начертал проект дворца, и по его рисункам это палаццо
построил знаменитый архитектор Шинкель. Как видите, здесь господствует
строгий и экономный античный стиль... Между прочим, его величество кайзер
любезно предоставил этот дворец для исполнения моих высоких обязанностей как
гроссмейстера германских лож. Да простит нам наш русский брат, мы не
декорировали к его встрече этот зал масонскими знаками и не проводим ложи со
всей атрибутикой. Все это не от недостатка уважения к нашим российским
собратьям, а от спешности его визита к нам, не позволившей заранее
оповестить братьев...
- О, это такая высокая честь для меня быть принятым вашим высочеством,
- забормотал Кедрин, - и я рад, что не делю ни с кем ваше высочайшее
внимание...
- Ну и хорошо, - прервал принц гостя довольно невежливо.
"Как какого-нибудь лакея", - подумалось вдруг Кедрину.
- Я принял вас, чтобы выразить благодарность, которую вы заслужили,
содействуя германским ложам в их печальной необходимости, - продолжал принц
Генрих. - Письмо, вами доставленное, служит важным ключом к открытию
тайны... Брат - секретарь венской ложи Отто также прибыл сюда, дабы
засвидетельствовать уважение и признательность наших австрийских братьев. Мы
исключительно высоко ценим то желание следовать общности целей, которая
объединяет всех вольных каменщиков независимо от подданства и
географического пункта их пребывания.
Есть много тем, великих и малых, которые я хотел бы обсудить с вами, а
через вас и с российскими братьями, но государственные обязанности оставили