Иванов Алексей. Негромкий выстрел

Кстати, господин Массарик заканчивает сейчас книгу "Россия и Европа",
которая выйдет в будущем году и в которой он призывает преодолеть
радикализм.
Теперь, когда в нашей "лоскутной" монархии всем стало ясно, что воевать
придется не за Габсбургов, а за Гогенцоллернов, за пангерманский дух и за
укрепление Германии против славянства, многие чешские политики засуетились.
Они готовы теперь принять эгиду Романовых при сохранении известной
независимости чешского государства в европейской структуре, с ориентацией на
Францию и Англию. От России господин Массарик и его сторонники хотели бы
получить гарантии консерватизма, поддержку против социал-демократии и
марксизма, помощь в сохранении патриархальных основ чешского уклада жизни.
Лидер "младочехов" доктор Крамарж вполне солидарен с ним в укреплении
прогресса в рамках закона.
- А что поделывают господа Крамарж и Клофач? - поинтересовался Соколов.
Для Млады и этот вопрос не представлял сложности. Она сорвала веточку
лавра, склонившуюся над скамьей, где они сидели, и, ощипывая машинально
листок за листком, продолжала:
- Нам стало известно, что оба они вынашивают интересные проекты. Доктор
Крамарж, например, считает, что в ближайшие год-два в Европе вспыхнет
большая война между Срединными державами и странами "Сердечного согласия". В
этой войне у Германии, Австро-Венгрии и их союзников нет никаких
благоприятных перспектив. Даже если столкновение между Австро-Венгрией и
Россией ограничится только Балканами, то и тогда наша Дунайская монархия
обречена на поражение. Доктор Крамарж полагает, что после краха
Австро-Венгрии следует создать под эгидой русского императора обширную
систему королевств, которая будет включать в себя, помимо Российской
империи, Чехию, Польшу, Болгарию, Сербию и Черногорию. Господин Крамарж
собирается включить в эту "Славянскую империю", как он ее назвал,
перечисленные государства на основе федеральных отношений, причем в Чешское
королевство должны входить, по его мысли, не только Словакия, но
значительная часть австрийских территорий до Дуная.
- Кому же он собирается оставить Вену? - с иронией спросил Соколов, не
признававший никакого политического прожектерства, тем более столь
нереального. Полковник сразу понял, что подобные планы, если всерьез их
пропагандировать, могут обернуться против России, поскольку заставят
сплотиться воедино всех ее врагов и недоброжелателей, начиная от Германии и
Австро-Венгрии, кончая Англией и Францией, никогда не мирившихся с
объединением и значительным усилением славян вообще, а России в частности.
- Вену и собственно австрийские земли Крамарж собирается оставить
австрийцам, особенно Тироль с его горцами, - ответила Млада. - А вот наш
друг Клофач разрабатывает более реальный проект...
По словам Млады, Клофач предлагал уже сейчас, не дожидаясь войны,
которая, по его расчетам, также разгорится в 1915 году, создать параллельно
существующей запасную агентурную и диверсионную сеть. Следовало разработать
способы связи через территорию нейтральных государств, организовать и
законсервировать "почтовые ящики", депонировать в банках городов
Австро-Венгрии известные суммы на оплату такой сети, чтобы не быть
связанными в военное время с переводами больших денежных сумм, которые
всегда привлекают к себе излишнее внимание...
- Мысли в общем-то дельные, - сказал Соколов. - Попросите Клофача, если
он, конечно, согласится, изложить их в форме докладной записки. Только пусть
такую записку он не посылает в Петербург, а вручит лично кому-либо из важных
особ, чтобы она лучше сработала. При этом упаси господь, если такая записка
попадет не в те руки в нашей столице...
- Вы имеете в виду немецкие руки, прикрытые русским мундиром? -
тактично осведомилась Млада.
- Или руки предателей, иуд, отягощенные немецким золотом, - горестно
кивнул Соколов. Он не считал нужным скрывать от своих чешских друзей те
проблемы, которые его особенно волновали. В данном случае он отводил угрозу
ареста "самодеятельных" источников информации, если бы они вдруг решились
обратиться к тем российским официальным лицам, которым и Россия, и ее
интересы были чужды, а подчас и враждебны.
- Смею обратить ваше внимание еще на одну примечательную личность, -
возвратилась к предмету разговора разведчица. - Хотя ни в Чехии, ни в Европе
к пражскому публицисту Борскому не относятся серьезно, он частенько
высказывает интересные мысли. Господин Борский - один из лидеров небольшой и
не очень влиятельной прогрессивной государственно-правовой партии, точнее -
группы интеллигентов, стоящих на платформе радикального, скорее даже
республиканского национализма. Будучи военным обозревателем ряда чешских
газет, он подчеркивает всегда, что завоевание Чехией независимости при
существовании Австро-Венгрии невозможно. Орудием освобождения чехов и
основой для создания нами собственного государства он полагает национальную
революцию. Революцию социальную он отвергает и осуществление своих идей
связывает с большой европейской войной, которая могла бы перекроить карту
Европы. Хотя лично Борский относится с особенной симпатией к Англии и
регулярно пытается публиковать свои идеи в английских газетах, британцы его
почти не печатают, поскольку его мысли о каких-то буферных малых
государствах между Германией и Россией считают несерьезными. В то же время
вся его партия с большой симпатией относится к России, резко осуждает
политику Тройственного союза, выступает против участия Австро-Венгрии в
антирусской коалиции.
- У вашего военного обозревателя отменное чутье, - в задумчивости
проговорил Соколов. - Не могли бы вы подготовить письменную информацию по
тем вопросам, которые мы с вами только что обсудили? Ваш анализ очень ясен и
точен. Полагаю, что он должен заинтересовать наше начальство и даже открыть,
быть может, глаза на весьма интересные процессы, которые сейчас проходят в
Богемии и Моравии. Желательно, конечно, чтобы было побольше конкретных имен,
позиций различных кругов населения, направлений мысли, а также рекомендаций,
как их подкреплять и развивать.
- Вы правы, Алекс. Пожалуй, стоит написать специально о том, как
общественное мнение славян в нашей монархии постепенно меняется в пользу
России. Если раньше чехи и особенно венгры тяготели к сохранению целостности
Австрийской монархии, то теперь в Праге понимают опасность германской
экспансии. Особенно устойчивы симпатии к России и русским среди беднейших
слоев населения. Дело здесь, видимо, в том, что эта часть нашего народа
подвержена особенному влиянию народных учителей в приходских школах. А они
воспитывают своих учеников в уважении к русской и славянской культуре,
вообще к славянству...
Солнце между тем начало клониться к закату, подходил час, когда в саду
Боболи должна была появиться на вечерний променад гуляющая публика.
Млада предложила встретиться назавтра на площади Микеланджело над
Флоренцией. Она обещала изложить на бумаге все рассказанное ею о
национальных течениях в Австро-Венгрии, а Соколов - приготовить ряд новых
вопросов, на которые должна была ответить разведгруппа.
Они расстались в зеленом убежище сада Боболи под статуей гладиатора.
Элегантная женщина не спеша отправилась в сторону дворца Питти, а Соколов,
подождав пяток минут и убедившись, что за коллегой не последовал неожиданный
"хвост", отправился в глубь сада, туда, где красуется знаменитый фонтан с
Нептуном. В огромной лохани скользили ленивые золотые и голубые рыбы,
круглые, как блюдца... Он проследовал до террасы, окаймленной сквозным
рисунком каменных перил. Здесь перед ним открылся простор, легкий ветерок
нес аромат растительных дыханий сада. Он остановился и задумался над всем
тем, что ему рассказала Яроушек. Особенно его поразило, что три разных
политических деятеля маленькой австрийской провинции - Чехии - с редким
единодушием оценивали мировую политическую ситуацию и ждали большую войну.
"Вот что значит центр Европы, - думалось Соколову. - Там, на тесном
перекрестке европейских дорог, особенно остро ощущаются потоки нервной
энергии, которые исходят из мировых столиц - Петербурга, Берлина, Парижа,
Вены, Лондона..."
Полковник знал из донесений агентуры в Германии и сопредельных с нею
стран, что генеральные штабы в Берлине и Вене усиленно готовятся к войне. Он
знал также, что Россия вступит в состояние высокой боеготовности к 1916
году. Об этом говорили на совещаниях в Генеральном штабе, об этом судили и
рядили в офицерских кругах.
Соколов видел, что Балканская война, сражения которой развертывались в
эти самые дни, в частности на противоположном берегу Адриатического моря,
где сербы наступали на Албанию и вот-вот должны были захватить Дураццо,
могла стать детонатором большого европейского взрыва. Как военный разведчик,
он привык мыслить крупными стратегическими и военно-политическими
категориями, но как человек он не мог принять мысль о том, что скоро его
великая Родина, которая не успела еще оправиться от позора никчемной
японской войны, будет ввергнута в новые сражения. Умом он готовился к войне
и, как всякий офицер, даже рассчитывал в военное время на ускоренное
продвижение по службе. Сердцем патриота он был против крови, страданий,
разрушений, которые неизбежно принесла бы с собой большая европейская война.
Именно поэтому он в мирные дни стремился до конца выполнить свой долг в
борьбе против таких исконных противников России, какими были немцы и
австрийцы, помочь освобождению славянских братьев.
Этот день во Флоренции действительно заканчивался для него как
праздник, который он заранее подготовил, как день, когда сбылись самые
лучшие ожидания. Он радовался уходившему дню и потому, что назавтра его
ждало продолжение беседы с замечательным соратником - Младой, которую он
глубоко уважал за ум, храбрость, славянскую национальную гордость.
Полковник искренне любовался красотой и прекрасными манерами своего
очаровательного связника, с удовольствием говорил ей комплименты. В другой
обстановке и при иных обстоятельствах он был бы не прочь поухаживать за
вдовушкой, если бы им, например, довелось познакомиться где-нибудь на балу.
Теперь же, встречаясь с Яроушек в третий раз по долгу службы, старый гусар
считал, что Млада - зависимый от него сотрудник. Поэтому полковник позволял
себе флирт с нею только постольку, поскольку это было нужно для прикрытия, и
сразу же дал это почувствовать связнице.
В эту флорентийскую встречу Соколов был стоек, как никогда. Его сердце
осталось в Петербурге, на трибуне Михайловского манежа.


26. Флоренция, ноябрь 1912 года

С чувством радости, которое не покидало его в этот приезд в Италию,
отправлялся Соколов к вечеру следующего дня к площади Микеланджело. Он взял
извозчика на пустынной набережной Лунгаро, и возница повлек его в коляске
серпентиной Виале дэй Колли все выше и выше.
С высоты дороги мутный Арно казался серебряным, а город вокруг собора с
огромным куполом Брунеллески - покорным стадом вокруг пастыря. Как страж
поднимается рядом с красным черепичным куполом мраморная колокольня Джотто,
она будто из слоновой кости, инкрустированной драгоценными черно-красными
каменьями, - дивный Кампаниле, про который Наполеон сказал, что его надо
поставить под стекло...

Дорога пошла горизонтально вдоль горы. Над коляской возвышались только
мраморный фасад из пестрого камня церкви Сан-Миниато и старые стены
крепости, воздвигнутые под наблюдением самого Микеланджело. Наконец возница
доставил Соколова на Пиаццале Микеланджело, где возвышается зелено-бронзовая
скульптура Давида работы знаменитого флорентийца. Вокруг статуи широко
раскинулась площадка, ограниченная от пропасти четким рисунком перил, за
ними - только воздух и море красных черепичных крыш.
Соколов заметил у балюстрады знакомую фигуру Млады. Чешка любовалась
Флоренцией, которая была дивно хороша в этот предвечерний час. Соколов
отпустил извозчика и дождался, когда тот отправится налегке под гору. Затем
подошел к Младе, молча поцеловал ей руку и тоже залюбовался городом,
серебряной лентой Арно, противоположной цепью гор, где Фьезолевский
монастырь поднял колокольню над развернутым полукружьем своих зданий, еле
видных в дымке.
- Хорошо, что мы сегодня снова можем спокойно обсудить наши дела, -
слегка опираясь на балюстраду, начала беседу Млада. - Я кое-что набросала
здесь, - и она передала Соколову небольшой конверт. - Только постарайтесь
спрятать это получше, а то я шифровала доклад нашим старым шифром, который
помню наизусть. Не исключено, что немцы его уже разгадали...
- Почему немцы? - нарочно спросил Соколов. - Разве австрийцы не имеют
дешифровальной службы?
- Иметь-то имеют, но все самое важное посылают в Берлин. Вам не
передавали еще меморандум, который подписали от австрийской контрразведки
Ронге, а от германской - майор Гейе, когда он приезжал в Вену в позапрошлом
году?.. Кажется, один из наших полковников в Вене по старым своим связям в
Эвиденцбюро достал этот документ и передал его в Петербург...
- Нет, я не помню, - состорожничал Соколов, хотя прекрасно удерживал в
памяти строки этого документа, который с прошлого года лежал в его сейфе.
- Это было в ноябре десятого года, когда в Вене закончились переговоры
о сотрудничестве германской и австрийской разведок. Меморандум называется
"Организация службы разведки совместно с Германией", хотя точнее его можно
было бы назвать "Как германская разведка командует австрийской". Согласно
одному из пунктов меморандума немцы взяли на себя руководство "черными
кабинетами" по всей территории Срединных держав. Этим делом руководит в
Германии сам барон Турн-и-Таксис...
- У этой семейки столетиями накапливался опыт вскрытия чужих конвертов,
- подтвердил полковник. - С самого начала организации ими коммерческой почты
эти благородные господа основную прибыль получали от торговли чужими
секретами, выуженными из писем. Посему нужна предельная осторожность, когда
письмо идет через Германскую империю...
- Полагаю, в других империях тоже не дремлют, - лукаво посмотрела на
Соколова Млада, но он успел отвести взгляд, и, помолчав, она продолжала
импровизированный доклад: - Передайте полковнику Занкевичу, вашему военному
атташе, что контрразведка Эвиденцбюро очень интересуется всеми его связями.
Пусть он будет осторожен. Кстати, два наших друга - полковник Гавличек в
Вене и пан Градецкий в Праге опять просили, чтобы Петербург не требовал
вашей встречи обязательно с ними, как того хочет господин Энкель. У них,
особенно у полковника Гавличка, нет возможности выезжать по первой открытке
за границу под благовидным предлогом, как у меня, например. Особенно просил
об упразднении личных встреч агент "Мирослав". Он очень осторожен и скрытен.
- А как поживает Филимон? Что нового у него, ведь он уже давно на
нелегальном положении, - поинтересовался Соколов.
- Вроде бы все благополучно. Он особенно настойчиво работает сейчас с
одним преподавателем военной школы. Все новейшие программы и уставы, которые
разработал сам Гетцендорф, они пересняли на микропленки именно в этом
заведении.
- Кстати, о микропленках. Вам не удалось достать планы новых фортов
крепости Перемышль?
- Пока нет. Мы отправили вам только фотокопию с оригинала в масштабе
1:25000, сделанного в 1898 году. Поверх копии были помечены чернилами данные
визуального наблюдения. Вы еще не получили эту копию? Как бы она не
затерялась...
- А есть ли причины для беспокойства? Когда вы отправили?
- Пожалуй, не так давно и весьма кружным путем. Один наш артист - Франц
Риттер - отправился в европейское турне, и, когда он доберется до
Петербурга, знает только его антрепренер, - развела руками Яроушек.
- Наверное, стоит послать к нему нашего офицера, чтобы освободить его
от тяжелой ноши... Где он теперь должен быть, как вы думаете?
- Полагаю, что он дает теперь концерты в Антверпене, а затем они
собираются завернуть в Данию. Из Дании Риттер обещал отплыть прямо в
Петербург...
- Боюсь, что ему придется ждать парохода до весны, - горько пошутил
Соколов, - ведь пассажирская навигация на Балтийском море заканчивается в
октябре, а сейчас ноябрь...
- Что вы говорите! - изумилась Млада. - Вот чего мы не предусмотрели!
Как же теперь быть?
- Не волнуйтесь. Какой пароль у Риттера для связи с нами? -
поинтересовался Соколов.
- Ваш человек должен подойти к нему после концерта и спросить:
"Маэстро, а почему вы не играли сегодня Листа?" Риттер ответит: "Многое у
Листа феноменально трудно". После этого следует еще одна фраза связника:
"Надеюсь, Штраус не доставляет вам затруднений?" Мы заделали микропленки в
его галстук-бабочку, которую он постоянно носит.
- Хорошо, будем считать, что это дело решено... Есть ли что-то новое в
крепостных сооружениях Кракова? Или то, что вы прислали на пасху, пока не
изменилось?
- В Кракове идет постоянное строительство укреплений. Австрийцы
собираются сделать его опорным звеном своей обороны от вас. Мы будем
присылать голубиной почтой прямо в Киев рисунки всего процесса возведенных
новых фортов. Хотя ожидаются новости и поосновательней. Со следующим
специальным курьером к вам поступит образец патрона и чертежи новой
винтовки, которую собираются делать на оружейной фабрике в Брно. Как только
выйдет первая партия, мы переправим обязательно вам пару экземпляров, -
сообщила разведчица.
- Я слышал, что на машиностроительных заводах в Пльзене готовится
партия новых гаубиц для Германии, - поинтересовался Соколов. - Может быть,
сможете прислать фотографии? Постарайтесь, чтобы на каждом фото было только
одно орудие. Особенно ценно, если можно будет сфотографировать затвор и
прицельное устройство.
- Мы имеем это в виду, Алекс, - живо откликнулась Яроушек.
- Мадам, - уважительно обратился Соколов, - что касается пропагандистов
в пользу России, которые действуют в Галиции и других славянских областях
империи, то ни в коем случае не приближайтесь к ним. Нам известно, что
австрийская контрразведка самым внимательным образом наблюдает за ними, и
нет нужды подставляться под ее сыщиков. Вы прекрасно делаете свое дело,
берегитесь провала и компрометации, а уж если что произойдет, держитесь
крепко, мы постараемся вам помочь всеми силами.
- Хорошо, Алекс. Давайте следующее свидание назначим в Берне или
Мадриде. В Италии становится опасно, - предложила связная. - Мы недавно
узнали, как попался Кречмар. Он не входил в нашу группу, а был связан
непосредственно с полковником Марченко.
- Хорошо, давайте условимся о Толедо. Приеду опять я. Что касается
Кречмара, видимо, это тот служащий артиллерийского депо, из-за которого
император Франц-Иосиф на приеме не подал руки Марченко?
- Да, именно он, - подтвердила Млада. - Я вам вкратце расскажу его
историю, как о ней узнал Редль. Так вот, этот проныра Ронге от своих шпионов
в Италии получил фотографию человека на фоне памятника Гете в Риме и
сообщение, что этот господин продал итальянцам документы Генштаба
Австро-Венгрии за 2000 лир. Полгода Эвиденцбюро тайно снимало
фотографические портреты всех военных и чиновников монархии и тут же
сравнивало фото с тем, что было получено из Рима. В конце концов они
наткнулись на Кречмара, а дальше вы все знаете...
- Да, видимо, после этого за ним установили наблюдение в Вене, и он был
замечен вечером на пустынной аллее позади венского Большого рынка вместе с
полковником Марченко. Тогда еще министром иностранных дел Австро-Венгрии был
покойный граф Эренталь. Нам сообщали, он отнюдь не расценивал этот инцидент
как трагедию. Только после того, как господа из венского Генерального штаба
подняли шум, Эренталь был вынужден доложить все дело императору...
- Именно так, - подтвердила Яроушек. - Мне самой вскоре предстоит одна
встреча с полковником Занкевичем, преемником Марченко. Дай бог, чтобы она
прошла успешно!
- Может быть, вам не надо встречаться? - спросил Соколов. - Мы можем
дать команду Занкевичу отменить встречу.
- Нет! Нет! Не надо, - успокоила его Млада. - Мне нужно лично передать
ему одного агента, которого лучше использовать прямо в Вене, а то наша
организация слишком разрослась.
- Решайте, Млада! Если есть опасность провала, то лучше не рисковать, -
продолжал настаивать Соколов. Какое-то смутное беспокойство за судьбу
товарища закралось в его сознание, и он решил про себя предотвратить эту
встречу...

Прогуливаясь вдоль балюстрады Пиаццале Микеланджело, словно влюбленные,
разведчики условились о различных приемах телеграфной связи, об условных
знаках на конвертах, способах наклейки почтовых марок особым образом,
который служил одновременно кодом. Соколов передал Яроушек адреса в Брюсселе
и Антверпене, которыми следовало пользоваться для пересылки сообщений в
Варшаву, откуда они будут немедленно, с фельдъегерем, направлены в
Петербург...
Они начали прощаться, когда к вечерней службе в церкви Сан-Миниато
потянулась цепочка прихожан и ударил колокол. Ему ответил другой, внизу, во
Флоренции. Третий - в Фьезолевском монастыре - еле докатился до них
серебряным отзвуком.
Млада легко поднялась в коляску извозчика, который подвернулся на
площади, с ненатуральной веселостью помахала Соколову рукой и отправилась
навстречу своей судьбе.
У Соколова защемило сердце. Он всегда с тоской расставался со своими
товарищами. Каждый раз они возвращались в пасть льва, готовую сомкнуться в
любую минуту.
Уныло бил колокол Сан-Миниато. Праздник разведчика кончился. Начиналась
будничная работа. Сначала доставить в целости микропленки и записать точно
все устные сообщения. Затем расшифровать донесения. Проанализировать,
рассортировать по папкам. Нанести на карты. Обобщить, доложить Монкевицу, а
затем начальнику Генерального штаба Жилинскому. Если прикажут - самому царю.
...Солнце зашло за горы, и Флоренция погрузилась в синюю тень. Колокол
Сан-Миниато призывал на молитву. В церкви грянул орган. Осколки его звуков
рассыпались в пропасти над Флоренцией.


27. Петербург, январь 1913 года

Редкий по красоте зимний день сиял над Петербургом, когда Соколов,
возвратясь через Берлин и Варшаву в Петроград, оставил свой чемодан дома,
наскоро поцеловал тетушку, переехавшую к нему править хозяйством после
смерти мужа-чиновника, и на том же извозчике поспешил на Дворцовую площадь,
в Главное управление Генерального штаба. Сугробы снега обрамляли прекрасную
площадь. В лазурное небо возносилась Александрийская колонна, торжественный,
словно алтарь, высился Зимний дворец, геометрически четко простиралась в
противоположном от него конце площади арка Генерального штаба.
Соколов взошел в боковой подъезд, где располагался отдел
генерал-квартирмейстера Данилова, коему было подчинено и разведывательное
отделение, мимо бронзовой статуи Петра I и обрамляющих ее мраморных досок с
перечнем побед российской армии поднялся на третий этаж. Здесь в особой,
изолированной и непосредственно соприкасавшейся с кабинетом Данилова комнате
размещались начальник отделения Монкевиц, его помощник Энкель и подполковник
Марков, исполнявший техническую работу по делопроизводству.
Монкевиц самолично сидел за пишущей машинкой, что означало его работу
над особенно секретной и ответственной бумагой, каковые он составлял и
перепечатывал собственноручно. Полковник Оскар Карлович Энкель, сын
какого-то важного финского барина в Гельсингфорсе и потому чрезвычайно
надменный и презрительно относящийся к русским, что он, кстати, почти не
скрывал, занят был начертанием карты. Стол Маркова пустовал.
- Наконец-то, наконец-то! - провозгласил Монкевиц, оторвавшись от своей
машинки и поднявшись со стула. - "Из дальних странствий возвратясь, какой-то
дворянин, а может быть, и князь...", - произнес он свою любимую присказку,
протягивая руку.
Энкель тоже сделал вид, будто очень рад благополучному возвращению
товарища из негласной командировки, таящей серьезные опасности и осложнения
в случае провала. Он тоже поднялся над своей картой, когда Соколов подошел
пожать ему руку.
Монкевиц отодвинул пишущую машинку в сторону, демонстрируя готовность
немедленно и подробно выслушать Соколова.
- Низкий поклон вам велел передать полковник Батюшин, - начал Алексей
Алексеевич, присаживаясь на стул возле стола начальника отделения. - Я
останавливался в Варшаве на пару дней, чтобы обменяться новейшими данными с
разведпунктом округа.
- Очень правильно вы сделали, - развел свои глаза в разные стороны
Монкевиц. - Как там идут дела у наших коллег? Батюшин все так же засылает
агентуру в Германию и Австро-Венгрию массами, берет, так сказать, числом, а
не умением агентов? - поинтересовался генерал, перефразируя изречение
Суворова.
- Да, это его метод, и, видимо, он действует очень успешно, если немцы
и австрийцы панически боятся Батюшина вместе с его "стекольщиками";
"точильщиками" и другими бродячими соглядатаями. Его негласная сеть
доставляет множество фактических данных, которые просеивают Терехов и