Страница:
--------------------
Егор Иванов
(Синицын Игорь Елисеевич)
Трилогия "Вместе с Россией"
Книга 1
Негромкий выстрел
Роман-хроника
---------------------------------------------------------------------
Книга: Егор Иванов. "Негромкий выстрел". Роман-хроника
Издательство "Молодая гвардия", Москва, 1977
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 30 июня 2002 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------
Книга 1
Негромкий выстрел
Роман-хроника
---------------------------------------------------------------------
Книга: Егор Иванов. "Негромкий выстрел". Роман-хроника
Издательство "Молодая гвардия", Москва, 1977
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 30 июня 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Роман-хроника в остросюжетной форме воссоздает политические события в
Европе накануне первой мировой войны. В центре повествования - офицер
российского Генерального штаба военный разведчик Соколов. Он по долгу службы
связан с группой офицеров австро-венгерской армии - славян по происхождению,
участвующих в тайной борьбе с агрессивными устремлениями пангерманизма. Одна
из линий романа - трагическая судьба полковника Редля, чье загадочное
самоубийство получило в свое время широкий политический резонанс.
Содержание:
Пролог
1. Петербург, март 1912 года
2. Петербург, март 1912 года
3. Петербург, март 1912 года
4. Петербург, конец февраля 1912 года
5. Пресбург, август 1912 года
6. Вена, сентябрь 1912 года
7. Прага, сентябрь 1912 года
8. Берлин, ноябрь 1912 года
9. Прага, октябрь 1912 года
10. Роминтен, ноябрь 1912 года
11. Карлсбад, октябрь 1912 года
12. Карлсбад, октябрь 1912 года
13. Петербург, ноябрь 1912 года
14. Петербург, ноябрь 1912 года
15. Петербург, ноябрь 1912 года
16. Царское Село, ноябрь 1912 года
17. Петербург, ноябрь 1912 года
18. Царское Село, ноябрь 1912 года
19. Царское Село, ноябрь 1912 года
20. Царское Село, ноябрь 1912 года
21. Царское Село, ноябрь 1912 года
22. Царское Село, ноябрь 1912 года
23. Германия - Италия, ноябрь 1912 года
24. Флоренция, ноябрь 1912 года
25. Флоренция, ноябрь 1912 года
26. Флоренция, ноябрь 1912 года
27. Петербург, январь 1913 года
28. Петербург, январь 1913 года
29. Петербург, январь 1913 года
30. Петербург, январь 1913 года
31. Петербург, январь 1913 года
32. Петербург, ноябрь 1912 года
33. Петербург, январь 1913 года
34. Берлин - Потсдам, январь 1913 года
35. Вена, март - май 1913 года
36. Вена, март - май 1913 года
37. Вена, май 1913 года
38. Вена, май 1913 года
39. Вена, май 1913 года
40. Вена, май 1913 года
41. Прага, май 1918 года
42. Прага, май 1913 года
43. Вена, май 1913 года
44. Петербург, май 1913 года
45. Петербург, май 1913 года
46. Петербург, май 1913 года
47. Вена, июнь - август 1913 года
48. Петербург, июнь - август 1913 года
Пролог
Веселое, но еще не горячее весеннее солнце поднималось над
Санкт-Петербургом, заглянув предварительно во все уголки обширных пределов
Российской империи. Одинаково безразлично оно дарило лучами на своем долгом
пути хибарки крестьян, бараки рабочих, усадьбы помещиков, дворцы знати,
посылало свет и тепло деревенькам и заштатным городишкам, аулам и хуторам,
фабричным центрам и двум столицам - полудеревянной, полуспящей Москве и
каменному, хладнокровному Петербургу.
Ночь отходила, под беспощадным солнечным весенним светом снова и снова
обнажались нищета и крикливое богатство, лохмотья крестьянина, бредущего в
город на заработки, и сияние эполет гвардейского офицера, летящего на лихаче
в модный ресторан, сонная одурь купеческих лабазов и прокопченная убогость
казарм, где ютился рабочий люд.
Вместе с восходом солнца вся Россия поднималась ото сна, истово
крестилась или возносила иную, иноверческую молитву и принималась варить
металл и ткать льны и ситцы, строить и торговать, валить лес и печь хлеб,
заниматься тысячью других дел, имя которым - труд. Лишь малая толика
подданных необъятной империи не видела, как поднимается солнце. Это были те,
кто жил чужим трудом, проводил свои дни в единственной заботе - как бы
украсить и скоротать свое время, порезвиться с подобными себе бездельниками
или сделать вид занятости на государственной службе. Они отдыхали до полудня
для того, чтобы за полночь устать от развлечений.
Всю многомиллионную массу трудовых людей и миллион их захребетников
охраняла от "врагов внешних" российская императорская армия, которую господа
предназначили еще и для защиты самих себя от "врагов внутренних", то есть от
лучших среди тех, кто трудился от зари до зари.
Приспешники царя, свора великих князей и прибалтийских баронов,
занявшие в армии почти все важнейшие посты, пытались взрастить в российском
воинстве повиновение без рассуждений, слепое исполнение команд "патронов не
жалеть!".
Но и в армии солнце свободы проникало все дальше и дальше во все темные
уголки, беспощадно высвечивало пороки и безобразия, обнажало трухлявые сваи
и подпорки самодержавного строя.
В начале века далеко не все подданные Российской империи могли видеть
путеводную звезду революции. Но таких людей день ото дня становилось все
меньше и меньше.
...Веселое, но еще не горячее весеннее солнце поднималось над
Санкт-Петербургом.
1. Петербург, март 1912 года
Алексей Алексеевич Соколов, кавалерист и любитель лошадей по натуре,
военный разведчик по должности и подполковник Генерального штаба по чину,
проснулся в это мартовское утро 1912 года затемно с радостным и тревожным
чувством ожидания. Сильный ветер с моря разогнал облака, горизонт за окном
сначала блеснул зеленой полосой, а затем из-за нее брызнули яркие солнечные
лучи.
Соколов одним прыжком вскочил с постели, потянулся, разминая суставы.
"Сегодня конкур-иппик*, - учащенно билось его сердце, - и я впервые в
Петербурге буду спорить с сильнейшими наездниками столицы!"
______________
* Конкур-иппик - соревнования по верховой езде и выездке лошадей,
происходившие обычно в закрытом манеже при большом стечении публики. Одно из
любимейших спортивных состязаний в начале нашего века. (Здесь и далее
примечания автора.)
Пока Соколов одевался и завтракал, он все время вспоминал свою лошадку,
золотистой масти кобылицу государственного Стрелецкого завода.
В это время его Искра в своем деннике тоже готовилась к скачке.
Вестовой Соколова делал ей массаж: крепко растирал стройные ноги вверх по
жилам против шерсти и мягко оглаживал вниз. Потом накрыл дорогой попоной,
из-под которой спадал золотой каскад хвоста Грива, мягкая и волнистая от
природы, была уже расчесана. Большие глаза на чистой, изящной и прямых линий
голове смотрели ласково на солдата. Искра и сама знала, что красива, а
теперь по обхождению начинала понимать, что сегодня ее ждет что-то
необычное...
Соколов кликнул подле своего дома извозчика. Ему казалось, что все
людские потоки, стремившиеся в этот час по улицам, тянутся только в одну
сторону - туда же, куда спешит и он, - к Михайловскому манежу.
На солнце уже пахло весной, радостно искрились сосульки. Толпы гуляющих
по Невскому обтекали черных бронзовых коней и античных возничих на Аничковом
мосту. Шум города складывался на проспекте из гомона толпы, цоканья
лошадиных копыт по торцам мостовых, шелеста шин-"дутиков" и полозьев саней,
фырканья моторов редких авто, треньканья трамваев. Внезапно симфония города
дополнилась звуками труб - это на катке возле Симеоновского моста трубачи
заиграли матчиш.
Алексей Алексеевич и раньше живал подолгу в Петербурге, в том числе и
во времена учебы в Академии Генерального штаба, куда он вышел из Митавского
гусарского полка. Теперь же, когда он вновь сделался столичным жителем, виды
прекрасного города будили в его душе отголоски сладкой тоски, несбыточных
мечтаний о душевной гармонии.
Гусарская служба оставила на Соколове неизгладимый след. Хотя он и был
по природе веселым и живым человеком, серьезным, когда того требовала служба
и обстоятельства, лихим наездником и неутомимым спортсменом, красивый
гусарский доломан накладывал на него отпечаток какого-то внешнего
легкомыслия, которого на самом деле в нем и не было. Зная это, Соколов
все-таки часто надевал именно полковую форму, особенно когда хотел по
какой-либо причине произвести на собеседника впечатление рубахи-гусара.
Теперь Соколов с любопытством разглядывал и нарядную толпу, и витрины
магазинов, и дома, и дворцы. Он с удивлением отметил для себя, что почти
ничего не изменилось здесь, в столице, за те годы, что он служил в Киеве.
Так же розовел на набережной Фонтанки дом министерства Двора, а над ним
рисовался в синем небе четкий силуэт Аничкова дворца. Направо, вдали, за
желтым цирком Чинизелли, местом любимых субботних развлечений петербургской
знати, чернели деревья Летнего сада. На афишных зеленых будках повсюду на
Невском были наклеены листы, уведомляющие публику, что "в Михайловском
манеже сегодня состоится выдающийся конкур-иппик", венцом коего будет приз
высочайшего покровителя Общества любителей конного спорта.
В зеркальных окнах часового магазина Винтера сверкали на солнце золотые
и серебряные диски карманных луковиц, солидно поблескивала латунь салонных,
библиотечных и иных механизмов.
На углу движение остановила белая палочка городового, пропускавшего
поток саней и трамваев на Владимирский и Литейный. Пока стояли в толпе
повозок, Соколов разглядывал пестрые вывески и витрины. Он задержал взгляд
на низком входе в магазин Черепенникова, где за стеклами красовались горы
апельсинов, яблок, винограда, полуящики с пастилами, финиками, изюмом,
мармеладом и прочими сладостями.
"Ну и духовито там внутри, у Черепенникова!" - подумалось Соколову и
захотелось зайти, но городовой взмахнул палочкой, лошадь дернула сани,
повинуясь кучеру. Соколов откинулся на кожаную подушку. Мысли его снова
устремились к ристалищу. Ему очень не хотелось отстать в состязании с
петербургскими франтами. Он задумал свое участие в скачках как
противоборство. От имени всех скромных провинциальных кавалерийских
офицеров, тянущих суровую и нудную лямку гарнизонной службы, единственной
достойной утехой на которой он считал конный спорт, Соколов мысленно бросал
вызов чопорной и изнеженной столичной аристократии, тем, для кого манеж был
всего лишь способом убить время между балом и караулом во дворце.
В боевом настроении Соколов подъехал к высоким задним воротам
Михайловского манежа. Он легко выпрыгнул из саней, щедро дал на чай
извозчику и, стараясь не запачкать блестящих сапог, перешел через
натоптанный и грязный снег у входа.
Внутри после яркого дня было сумрачно и пахло сыростью. В предманежном
дворике громоздились станки для лошадей. Высокая дощатая стена, отгораживая
тесное пространство, служила одновременно задней стенкой трибун. Сверху с
нее свешивались гирлянды елок.
Здесь уже создалась толчея из солдат, вахмистров кавалерийских полков,
офицеров, штатских наездников в жакетах и цилиндрах, лошадей.
Сразу от входа Соколов скорее угадал, чем увидел золотистую гриву своей
Искры. Он подошел к ней, ласково погладил по выгнутой шее. В ответ Искра
потянулась к нему серыми концами губ. Соколов достал кусок сахару и
почувствовал, как шершавая нежная губа осторожно смахнула угощение.
- Кобылка тоже волнуется, ваше благородие, - обратился к нему вестовой
Иван, такой же страстный лошадник, как и барин. - Во, смотрите, ваше
благородие, Алексей Алексеевич! Сначала кровь у нее к сердцу прилила и стала
шерсть мутной, а сама Искорка побледнела вся, а теперь, смотрите, все жилки
налились на ногах и боках! У-ух, попрыгунья!
Соколов огляделся. Вокруг так же, как и его Иван, хлопотали солдаты,
вахмистры. Блестели погоны офицеров. Красных, голубых и белых военных
фуражек было заметно больше, чем штатских цилиндров.
Кое-где возвышались над толпой кавалергардские каски с привинченными
по-парадному серебряными двуглавыми орлами на макушке, которых вся кавалерия
называла почему-то "голубками".
Изредка змеились над головами кирасирские гарды из черного конского
волоса, ниспадавшие с касок.
Весь цвет спортсменов 1-й и 2-й гвардейских кавалерийских дивизий
собрался сегодня в предманежнике. Кавалергарды, конногвардейцы, кирасиры,
лейб-казаки и атаманцы, конногренадеры, уланы, драгуны и царскосельские
гусары - все они знали друг друга, были на "ты" и высокомерно оглядывали
штатских наездников, решивших помериться силами с ними - элитой русской
кавалерии. На Соколова они смотрели удивленно, отчужденно поднимая бровь в
немом вопросе: "А это что еще за явление?!"
В груди Соколова закипал глухой протест против всех этих выхоленных и
отутюженных барчуков, их холодных глаз, обращенных на его скромный мундир
провинциального гусарского полка, на серебряный значок Академии Генерального
штаба. Среди чужих лиц мелькало несколько знакомых, но не менее чуждых от
того, что Соколов встречал этих людей в бытность свою в академии и по
неписаному закону мог бы обратиться к ним на "ты".
Он взглянул на свои часы-луковицу: до старта оставалось еще порядочно
времени. Чтобы не поддаться чувству злости, Соколов решил посмотреть на
ристалище сверху, от трибун, и поднялся по ступенькам на деревянный помост
узкого коридорчика, огибавшего овальную арку манежа. Стена направо была
разбита на маленькие квадратики лож, стена слева разлинована боковыми
трибунами. Косые лучи низкого весеннего солнца пробились через переплеты
окон и золотили верхние места лож справа. Столбы радужной пыли от лучей
стояли в туманном воздухе манежа. Перед царской ложей, на крытом зеленым
сукном столе, полковник в серебряных адъютантских эполетах и аксельбантах
расставлял призы - серебряные кубки вычурной работы. Штатский в каракулевой
шляпе раскладывал для судей беленькие афишки с именами участников. Здесь же,
на тонких полосатых, как шлагбаум, столбах, блестел сигнальный колокол.
У большого перепончатого, словно крыло стрекозы, окна в углу залы
трубачи офицерской кавалерийской школы, в черных доломанах, сшитых по
гусарскому образцу, но с желтым широким басоном, укрепляли пюпитры и
пробовали свои инструменты.
Парадные ворота для публики, с колоннами и тамбуром, не закрывались,
впуская вместе с толпой морозный воздух. Напротив входа чернели ущельем
другие ворота и проход в манеж, где человек двадцать рабочих в красных
рубахах и казаки лейб-гвардии полка в красных чекменях стояли у тяжелых
барьеров и легких белых реек, дожидаясь команды ставить их на поле. Там же,
чуть отступя от них, лицом к полю сгрудилась солдатская аристократия
гвардейских полков - подпрапорщики, усатые и раскормленные вахмистры.
Соколов оглядел залу манежа, толпу зрителей у вешалок. Яркими пятнами
праздничных весенних туалетов выделялось много дам и девиц. Ложи начинали
заполняться. Алексей оборотился назад.
В предманежнике было уже яблоку негде упасть. Солдаты-вестовые еще
быстрее двигались возле лошадей, замывая и зачищая ноги, перебинтовывая их,
осматривая и поправляя седловку.
Искра издалека увидела Соколова и тихо заржала. Он протолкался к
лошади.
- Вот ведь, обрадовалась увидеть своего человека! - сказал Иван. - Я,
ваше благородие, с кавалергардским вахмистром за вас и за нее парей держал!
Он - за своего ротмистра, а я за вас!
- Спасибо, Иван! - ответил на доверительность признания Соколов и стал
проверять подпругу и седло.
Загремели трубачи. Эхо басов и геликонов возвращалось от стен, путая и
делая неузнаваемой мелодию. Все свободные места на трибунах и многие кресла
лож были уже заполнены. Последние парижские туалеты и только что привезенные
из Ниццы корзины цветов радугой переливались в ложах. Резко и звонко,
покрывая гомон зрителей, зазвонил колокол. Улан с перевязью распорядителя
вошел в предманежник, басовито крикнул:
- Господа, начинаем премировку, прошу садиться...
Соколов перекрестился и по-жокейски, не касаясь стремян, прыгнул в
седло. Серые дощатые ворота в стене распахнулись, трубачи кавалерийской
школы грянули "рысь", всадники чинно, по номерам, заранее розданным, стали
выезжать в манеж.
Посреди него уже стояли члены жюри - сухой и желчный барон
Неттельгорст, командир лейб-гвардии казачьего полка; отставной кавалергард,
граф Шереметев; стройный, как юный прапорщик, с тонкими и длинными
"кавалерийскими" усами генерал-адъютант и георгиевский кавалер Струков;
давешний улан-распорядитель и неизвестный Соколову штатский в цилиндре и
длинном черном сюртуке.
Первым на вывозном из Англии гунтере - крупной охотничьей лошади выехал
конногренадер с погонами ротмистра. Он едва справлялся со своим гнедым.
Хвост у жеребца был коротко обрублен и все время подергивался, а гривы не
было вообще. Гнедой шел тяжело, болтая плоскими копытами. Массивный всадник
возвышался над крупной лошадью, и его локти были по-спортсменски манерно
расставлены в стороны. Соколов подумал, что именно против этого гунтера
поставил свой рубль Иван.
Вторым шел вороной белоногий жеребец, хозяина которого шапочно знал
Соколов. Коня, хотя он и был отпрыском арабского Искандера, звали, нарушая
традицию, по-европейски Лорд-Иксом. На нем выступал кавалергард граф
Кляйнмихель, поступавший в академию в одной группе с Соколовым, но
провалившийся на экзаменах. Граф был хотя и кавалергард, но щуплого
телосложения. Отпечаток всех мыслимых пороков покоился на его бледном лице.
Но в седле он держался хорошо.
Идти третьим жребий выпал Алексею Алексеевичу. Искра волновалась. Она
прижимала тонкие, красиво обрезанные уши, обнажала белизну зубов, морща губу
под храпками. Волнение словно подстегивало ее, и она едва касалась ногами
пола манежа, отделяя левую переднюю от земли раньше, чем правая задняя
опиралась о пол. Все лошади шли строевой рысью. Соколов мерно поднимался и
опускался в такт музыке, его мягкие удары о седло усиливали ритмичность
движения лошади. Казалось, Искра танцует по воздуху. Ее хвост шлейфом был
откинут назад, мягкая челка разделилась на две прядки. Даже рядом с изящным
вороным жеребцом она казалась утонченной красавицей. Впереди тяжело скакал
гунтер.
Взоры всех зрителей были прикованы к Искре, и Соколов слышал, как на
обеих сторонах манежа - на трибунах, где собралась простая публика, и в
ложах по левую руку, - раздавались возгласы:
- Браво, красавица! Какая славная лошадь!
Иван, протиснувшийся в проходе почти до самого манежа, с восторгом
смотрел на свою любимицу.
- Шагом! - скомандовал генерал Струков, и всадники прошли еще полный
круг шагом.
Когда они покинули арену, среди судей разгорелся спор.
- Ваше превосходительство, - сказал улан-распорядитель, - можно кончать
и раздать призы за экстерьер так, как они шли...
- Что вы! - возмутился Струков. - Этого тяжеловесного гунтера вы хотите
поставить выше русских лошадей!
- Но ведь и у графа не военная лошадь. У нее трудный рот и ноги не
совсем сухие... - вмешался в разговор граф Шереметев.
- Я би аух не доваль первий и фторой мест этим лошадь! - решительно
заявил барон Неттельгорст, понимавший толк в хороших лошадях. Его слово
решило спор в пользу Искры. Генерал сделал знак на вышку - ударили в
колокол.
Всадники покинули манеж, а затем трех премированных лошадей вызвали на
арену. Теперь у них под ушами уже были привязаны к оголовьям банты из
розовых у Искры, голубых у вороного и гунтера лент.
Трубачи заиграли туш, и три всадника провели лошадей галопом. Снова
ударил колокол. Радостный, но настроенный на более серьезную борьбу, Соколов
вместе с возбужденной Искрой покинули манеж.
2. Петербург, март 1912 года
Артель рабочих в красных рубахах дружно выбежала на арену устанавливать
препятствия. Зрители зашевелились, многие покинули свои места и пестрой
толпой двинулись вдоль лож, разглядывая светских красавиц и их парижские
модные новинки, переговариваясь со знакомыми, раскланиваясь и улыбаясь.
Трубачи гремели модные мотивы, праздник был в самом разгаре.
Между тем все четырнадцать повышенной трудности препятствий заняли свои
места. Из них самое высокое на вид и неприступное - кирпичная стенка высотой
в два аршина и шесть вершков - называлось в кавалерийском просторечии "гроб"
и иногда вполне оправдывало свое название. Остальные были из бревен, но
поверх каждого из них, в том числе и стенки, укладывались на легких шестах
белые рейки, которые сваливались от малейшего прикосновения копыт.
На скачку записалось шестнадцать лучших наездников Петербурга. Все
знали, как трудны препятствия конкур-иппика: неизбежны были падения,
переломы рук, ног, а то и более страшные увечья. Доктор и фельдшера 2-й
гвардейской дивизии были наготове.
Музыка затихла, зрители постепенно заняли свои места, в воздухе
установилось то самое напряжение, которое бывает в цирке во время особенно
опасного номера.
Призом победителю был не только огромный серебряный кубок, учрежденный
высочайшим покровителем Общества любителей конного спорта, но и изрядная
сумма денег от клуба.
Жребий бросал тот самый офицер-улан, что выступал распорядителем.
Соколов никого из соперников не знал, и они смотрели на него как на чужака.
Алексею показалось, что все обрадовались, когда ему выпал тринадцатый нумер.
Он не был суеверным и не боялся "несчастливой" цифры, однако опасался, что
Искра переволнуется и "перегорит" в своем станке, покуда дойдет очередь. Он
то подходил к своей лошадке, нежно поглаживая ее шею, то возвращался к
манежу и следил за наездниками. Подле каждого препятствия стояли по два
лейб-казака в малиновых чикчирах и размеренно, как заводные куклы,
поворачивались лицом к очередному соревнователю. Первые шесть соперников шли
с большим количеством ошибок и без всяких шансов на успех. То и дело
раздавался легкий шелест соскользнувших реек или тяжкий грохот падающих
бревен.
Соколов отвернулся от манежа, но тут же сначала громкое "Ах", а затем
дружный смех заставили его оборотиться к полю. Одна из лошадей -
тяжеловесный гунтер под ротмистром в конногренадерском мундире -
подхватилась и, не слушаясь наездника, понесла, не разбирая препятствий, по
манежу. Но офицер сумел овладеть положением - когда гунтер встал подле
ворот, чтобы начать прохождение препятствий снова, шпоры наездника были все
в крови, а бока серого коня-великана порозовели от острых колесиков.
Седьмым вышел на своем вороном Лорд-Иксе граф Кляйнмихель. Его крупный
жеребец с места пошел уверенным галопом. Кавалергард сидел плотно, по новой
моде наклонясь вперед и слегка отставив локти. Под блестящими подковами
Лорд-Икса не шевельнулась ни одна рейка. Конь шел на каждый прыжок чисто и
красиво. Перед препятствием всадник как бы выдыхал призывное "э-эп!" и легко
переносился через бревенчатые и хворостяные заборы. В манеже стояла
напряженная тишина. Ее нарушал только мерный звук копыт лошади и негромкое
поощрительное "э-эп!" наездника. Соколов не мог оторвать глаз от красивого
зрелища и понимал, что каждый прыжок приближает графа к победе.
Предпоследним препятствием, тринадцатым по счету, был двойной
бревенчатый забор, над которым легко возносились рейки. Лорд-Икс неотвратимо
приближался без штрафных очков к нему и мерно, словно маятник часов,
вздымался над препятствиями, легко перелетая барьеры. И вдруг перед двойным
забором Кляйнмихель как-то неловко качнулся в седле, его лошадь сбилась от
этого с ноги и передними ногами громко, словно по пустому ящику, ударила по
верхнему бревну. Она сбила его вместе с рейкой. Гул разочарования прокатился
по трибунам, особенно в ложах, где многие, наверное, хорошо знали блестящего
гвардейца.
Граф остановил коня и тут же наказал его за провинность, а затем пошел
на последнее - самое сложное - препятствие. Вороной легко перепрыгнул
каменный "гроб", но весь эффект выступления Кляйнмихеля был потерян, и он,
понурясь, заехал в предманежник.
Следующие номера выступали тоже не особенно удачно - сбивали и бревна,
и рейки, попусту носились между препятствиями, не сумев овладеть конями.
Десятым выступал известный Соколову белобрысый и маленький корнет Махов
из офицерской кавалерийской школы. Он пошел не на казенной лошади, которые в
школе все были отменно хороши, а на своей, слабоногой. До своего заезда он
похвалялся кому-то из знакомых, стоя рядом с Соколовым, что купил этого
английского на семь восьмых скакуна с завода великого князя Дмитрия
Константиновича, нахального лошадиного великосветского барышника. Алексей и
раньше слышал, что великий князь собственноручно торговал лошадьми и,
случалось, ловко умел всучить негодного скакуна молодому и робкому офицеру,
зачарованному принадлежностью заводчика к царской семье.
Махов пошел на сложную скачку из явного упрямства и гордости. Соколов
видел, что он был весьма слабым наездником, и тут же узнал от всеведущего
Ивана, что корнет, стремясь преодолеть свою робость перед лошадьми и ездой,
специально записался в офицерскую кавалерийскую школу и упорно выходил на
манеж, доказывая себе и товарищам смелость, без которой, как учил еще
Суворов, ни один офицер не смеет надевать мундир.
Перед выходом на арену Махов долго крестился, шептал слова молитвы, но
в седле он держался как-то неуверенно, и его конь стал закидываться уже на