Иванов Алексей. Негромкий выстрел

по многим шпионским процессам, где контрразведчик Редль выступал как
блестящий эксперт, а доктор Виктор Поллак как высший государственный
обвинитель. Теперь доктор Поллак дослужился до одной из высших должностей -
старшего прокурора при главной прокуратуре Верховного и кассационного суда.
Всегда, когда Редль бывал в Вене, он непременно встречался с Поллаком. Они
боролись с государственной изменой в монархии плечом к плечу не один десяток
лет, и теперь Редль решил, несмотря ни на что, поужинать, как
договаривались, с Виктором. Кто знает, нельзя ли будет что-нибудь
предпринять...
Редль крикнул такси. Он чуть-чуть успокоился, но до конца взять себя в
руки не мог. Сыщики сели в другое такси, следуя по пятам. Их изумлению не
было предела, когда они увидели, что Редль направился по кратчайшей дороге к
"Кломзеру", туда, где была открыта его измена.
Еще больше агенты удивились, когда, войдя в вестибюль своего отеля,
полковник как к самому близкому человеку кинулся к грозе государственных
преступников, прославленному прокурору доктору Поллаку, а тот заключил его в
объятья. После приветствий полковник попросил у друга пять минут, чтобы
переодеться к ужину, и поднялся в свои апартаменты. Подходя к двери, Редль
увидел, как метнулась за угол коридора тень сыщика, приставленного к его
комнате.
Денщик Иосиф Сладек, уже прибывший поездом из Праги, помог ему быстро
сменить костюм на вечерний, повздыхал на безумный вид хозяина, не зная,
почему он так плохо стал вдруг выглядеть, но лишних вопросов не задал.
Редль и Поллак отправились в Иосифштадт, в свой любимый ресторан
"Ридгоф", где их всегда окружала изысканная публика. Уже в такси по дороге к
ресторану Поллак обратил внимание на то, что с его другом творится что-то
странное. Он был неестественно молчалив, глядел все время в одну точку, а
его голова изредка бессильно падала на грудь. Казалось, он вот-вот
разразится рыданьями.
Полковника действительно бросало то в жар, то в холод. Он не знал, как
начать свой самый важный в жизни разговор с Виктором, может ли тот его
спасти, или прикажет первому полицейскому арестовать его как
государственного преступника. Он лихорадочно думает только об одном: не
открыться ли во всем Поллаку или симулировать перед ним сумасшествие,
просить отправить в санаторий для душевнобольных, а оттуда или по дороге
бежать за границу.
Полковнику удался его план, но только в первый части. За столом он не
притрагивается ни к еде, ни к питью. Редль делает другу туманные намеки,
говорит о своей моральной запутанности, сбивчиво признается в каком-то
ужасном преступлении и вместе с тем искусно подводит доктора Поллака к
мысли, что им овладело внезапное безумие...
Бессвязная речь полковника вначале приводит прокурора в изумление, а
затем заставляет его попытаться прийти на помощь другу. Доктор Поллак не
знает еще, что лучшие агенты полицейпрезидиума Вены присматривают за ними,
пока друзья сидят за столиком...
Наконец прокурор начинает понимать, что с Редлем случилось что-то
страшное, в чем он может открыться только своему корпусному командиру, если
ему дадут возможность быстро вернуться в Прагу. Неумолимый прокурор, который
беспощадно подписывал ордер на арест по гораздо более ничтожным мотивам,
впадает в какую-то прострацию вместе с Редлем.
"Ведь это мой старый друг! - сентиментально думает Поллак. - Может
быть, выяснится все дело и окажется, что он ни в чем не виноват, а только
охвачен буйным умопомешательством! Его надо спасать, этого несчастного
человека, а затем уж расследовать все прегрешения по службе!"
Поллак встает, идет к телефону, просит соединить его с квартирой
начальника политической полиции, их общего приятеля. К изумлению прокурора,
Гайер в этот субботний вечер еще на службе, в своем кабинете, как отвечает
ему горничная. Телефонная барышня соединяет Виктора с кабинетом Гайера в
полицейпрезидиуме.
- Добрый вечер, ваше превосходительство! - начинает разговор Поллак. -
Мы сейчас с полковником Редлем ужинаем...
- Да, в "Ридгофе", господин старший прокурор! - отвечает Гайер.
- А откуда вам это известно? - изумляется Поллак.
- Случайно, господин старший прокурор! - уклончиво отвечает шеф
полиции.
- Господин полковник Редль, - продолжает разговор Поллак, - как мне
кажется, внезапно настигнут каким-то серьезным психическим заболеванием. У
него какой-то психоз. Он все время говорит о моральных ошибках, духовной
катастрофе, о каком-то преступлении, которое якобы совершил... В период
просветления души он просил меня, господин статский советник, помочь ему
добраться до Праги или какого-нибудь хорошего санатория для психических
больных. Не можете ли вы в знак старой дружбы помочь организовать его отъезд
и выделить провожатого?
- Сегодня уже поздно, господин Поллак, ничего невозможно сделать, -
отвечает довольно сухо начальник полиции. - Успокойте Альфреда. Скажите ему,
чтобы завтра с утра он обратился лично ко мне - я охотно сделаю все, что от
меня зависит. Всего хорошего, господин старший прокурор! Сожалею, что мне
невозможно дольше разговаривать с вами!..
Печально заканчивается ужин в "Ридгофе". Ни музыка, ни беззаботная
обстановка, ни призывы самого метрдотеля, пришедшего на помощь Поллаку в
попытках развеселить и накормить старого клиента - Редля, не дали никакого
результата. Друзья выходят в душную майскую ночь, и Редль еле передвигает
ноги, так он разбит волнением. Но полковник находит в себе силы зайти после
ужина в кафе "Кайзергоф", то самое, где фортуна поманила за собой сыщиков.
Друзья заняли столик, и Редль, чуть смочив губы оранжадом, вновь с
жаром обратился к Виктору с просьбой о помощи. Виктор снова искал по
телефону поддержки у Гайера, но получил лишь сухую рекомендацию продолжить
дело только завтра утром...
Куранты на ратуше отзвонили половину двенадцатого, на Ринге еще кипела
ночная жизнь, отголоски которой доносились и сюда, в Херренгассе.
Старший прокурор Поллак подвел своего друга к запертым дверям отеля
"Кломзер", нажал кнопку звонка к швейцару. Затем он молча пожал руку Редлю,
который глядел на него безумными глазами, вокруг которых легли синяки, и
дождался, покуда вахмистр, гремя ключами, не отпер дверь и не впустил
господина полковника Редля в его любимый отель. Нетвердой походкой Альфред
стал подниматься к себе в бельэтаж.


40. Вена, май 1913 года

Началась ночь с субботы на воскресенье. В массивном новом здании
военного министерства окна этажа, где с апреля размещалось отделение
контрразведки Эвиденцбюро, так и не гасли. Здесь кипела напряженная работа,
о сути которой знали во всем бюро только два человека - Урбанский и Ронге.
Остальные были техническими исполнителями различных экспертиз, которые
срочно проводились по приказанию фон Гетцендорфа. Для того чтобы скрыть
истинный смысл следственных действий по делу Редля, которое пока не было
открыто официально, проводилось еще два десятка различных срочных
контрразведывательных операций якобы по поимке черногорских террористов.
...Если бы доктор Поллак задержался на несколько минут, провожая
полковника Редля домой, в гостиницу, то он увидел бы, как в полночь за
ближайшим углом остановился большой серый автомобиль военного ведомства, из
него вышли четыре офицера в парадных мундирах и позвонили у дверей
"Кломзера". Старик швейцар начал было ворчать, что согласно правилам
пользования отелем после одиннадцати вечера всякие визиты к его гостям
воспрещены, но офицеры бесцеремонно оттолкнули его.
Генерал постучал в дверь с виньеткой "No 1".
- Войдите! - говорит Редль охрипшим голосом.
Офицеры входят, затворяют дверь. Полковник, до этого сидевший за
столом, машинально встает. Он в домашнем парчовом халате, с мертвенно
бледным лицом. От его гордой осанки ничего не сохранилось. Несчастье,
кажется, просто придавило его.
- Я знаю, господа, по какому делу вы пришли, - полковник еле
выговаривает слова, - мне ничего другого не остается, как умереть. Я пишу
прощальные письма...
Генерал желает учинить допрос по всей форме. Он приказывает члену
комиссии, аудитору венского гарнизонного суда Форличеку сесть за стол и
писать протокол.
- Кто ваши сообщники? - задает первый вопрос Гофер.
- У меня их не было... - быстро, почти скороговоркой отвечает Редль
давно заготовленную фразу.
- Подумайте, мы не торопим вас... - призывает Урбанский.
Редль бросает на него взгляд, полный муки.
- Повторяю, у меня не было сообщников! Я работал один...
- Кому вы передавали информацию? - включается в допрос Ронге.
- Бесконтактно. Направлял почтой в условные адреса...
Урбанский уже успел сообщить Гоферу пожелание фон Гетцендорфа избежать
разрастания этого политического скандала, и ответы полковника вполне
удовлетворяют председателя комиссии. Он не видит в них характера
политической бомбы, которая могла бы взорваться, как если бы вместе с Редлем
работала целая группа противников монархии.
Для формы генерал задает еще один вопрос:
- Сообщите, какие важнейшие данные вы успели передать противнику?
- Все документы вы найдете в моей казенной квартире в помещении
корпусного командования в Праге, - уже с холодным спокойствием отвечает
полковник Редль. Он сделал выбор, утвердился в своих намерениях и ждет
продолжения допроса.
Комиссия больше спрашивать не собирается. Лишь ее председатель
интересуется:
- Имеете ли вы при себе огнестрельное оружие, господин Редль?
- Нет, не имею.
- Вам следует просить какое-нибудь огнестрельное оружие...
- Я... покорнейше... прошу... дать мне... револьвер! - твердо, с
расстановкой произносит полковник Редль.
Но ни у кого из членов комиссии также нет с собой револьвера. Тогда
майор Ронге быстро отправляется к себе домой и возвращается с маленьким
браунингом, каковой вручает Альфреду Редлю. Твердой рукой полковник
принимает оружие и сразу же загоняет патрон в ствол.
Форличек и Ронге невольно пятятся - оба синхронно подумали о том, что
ничто не мешает сейчас полковнику перестрелять всю комиссию и скрыться. Но
генерал и Урбанский лучше знают старого офицера разведки, не сомневаются в
его понятиях об офицерской чести. Помедлив минуту, члены комиссии, не
кланяясь, выходят.
Но на улице сомнения в том, что Редль покончит с собой, вспыхивают и у
председателя комиссии. Офицеры остаются на углу Банкгассе и Херренгассе,
чтобы видеть выход из отеля "Кломзер". Окно комнаты, где за глухими шторами
при свете ночника предатель пишет сейчас предсмертные письма, им не видно,
оно выходит во двор. По переулкам от Ринга еще идут редкие прохожие, кое-кто
начинает обращать внимание на четырех офицеров Генерального штаба. Полковник
Урбанский предлагает по одному съездить домой и переодеться в штатское
платье.
В гостинице все тихо - ни выстрела, ни шума, ни суматохи, которая
сообщила бы о развязке всей истории. Проходят часы. Снова по одному офицеры
ходят в кафе "Централь" и пьют там по чашке кофе, подкрепляя силы.
Полная неизвестность продолжается до пяти часов утра. Члены комиссии
должны выехать с первым поездом в Прагу, чтобы произвести обыск в квартире
Редля, а поезд уходит в 6.15. Нужно доложить и фон Гетцендорфу, что
предатель покончил с собой. Полковник Урбанский вспоминает, что те двое
агентов, которые вчера выследили Редля, уже принесли присягу в том, что
никогда слова не вымолвят о всей этой истории. Шеф отдела разведки вызывает
по телефону одного из них. Тут же, на углу, разрабатывается план операции,
как узнать, что все уже кончено. Сыщику вручают записку в конверте, которую
якобы старый друг господина полковника Редля поручил ему доставить к нему в
номер ровно в половине шестого утра. В дополнение к записке генерал дал
инструкции агенту не поднимать шума, если он найдет в номере что-либо
необычное, а вернуться и доложить.
Пронырливый агент тихо проскользнул в отель мимо дремлющего вахмистра и
через три минуты примчался к офицерам:
- Господин генерал, комната была открыта. Я вошел, а он лежит у стола,
скорченный и холодный. Рядом валяется браунинг...
Агента услали. Урбанский решил позвонить из кафе "Централь" в отель и
попросить портье вызвать к телефону господина полковника Редля. Он не стал
ждать ответа, поскольку по суматохе, вспыхнувшей в гостинице, понял, что
труп обнаружен.
Через несколько минут администрация уведомила полицию о случившемся у
них самоубийстве постояльца. Комиссия, заранее приготовленная и
проинструктированная, в составе обер-комиссара полиции доктора Тауса и
старшего участкового врача доктора Шильда явилась немедленно. Врач
констатировал самоубийство господина полковника Редля, который, стоя перед
зеркалом, выстрелил себе из браунинга в рот.
Доктор Таус тем временем уложил в свой портфель письма, лежавшие на
столе, - два запечатанных и одну открытую записку. В конвертах были
обращения к старшему брату Редля и корпусному командиру барону Гислю фон
Гислинген, а записка гласила: "Легкомыслие и страсти погубили меня. Молитесь
за меня. Смертью искупаю свои заблуждения. Альфред".
И постскриптум: "Теперь три четверти второго. Сейчас умру. Прошу тела
моего не вскрывать. Молитесь за меня".
Было совершенно очевидно, что произошло самоубийство, которое в те годы
было отнюдь не редкостью среди офицеров европейских армий. Пулей искупали
карточные долги, которые было невозможно отдать, неизлечимые болезни, скуку
гарнизонной жизни в захолустье, неразделенную любовь к даме из света, позор
пьяных оскорблений, обиды, невозможные стерпеть от начальства, и "позорную"
для офицера нищету. Именно поэтому комиссия из полиции спокойно
констатировала смерть полковника, сложила и опечатала его вещи, а труп
поздно ночью, чтобы не волновать постояльцев "Кломзера", отправила в
закрытом фургоне в морг при гарнизонном лазарете.
Первая часть истории - венская - закончилась ровно через двенадцать
часов после того, как полковник Альфред Редль, он же "коммерсант Никон
Ницетас", получил на главном почтамте свои письма до востребования.
В вечерних венских газетах императорское и королевское телеграфное
агентство поместило небольшое извещение о самоубийстве начальника штаба VIII
пражского корпуса. Оно было составлено в самых уважительных выражениях:
"Генеральный штаб и весь офицерский корпус императорской и королевской
армии с глубоким прискорбием извещают... Высокоталантливый офицер, которому,
несомненно, предстояла блестящая карьера, в припадке душевной болезни...
Несколько месяцев страдал упорной бессонницей... В Вене, где он находился по
делам службы...".


41. Прага, май 1918 года

В полдень 25 мая полковник Урбанский и майор-аудитор Форличек прибыли в
Прагу. Фон Гетцендорф предупредил своего старого приятеля барона Гисля о
приезде начальника главного разведывательного отдела Генштаба с важным
поручением. Корпусного командира известили в той же телеграмме, что его
любимец, полковник Редль, покончил в Вене ночью самоубийством.
Генерал от инфантерии Гисль фон Гислинген любезно встретил полковника
Урбанского фон Остромиец, усадил его на самое почетное место за столом.
Обедали они вдвоем, и, когда лакей, принесший блюда, вышел, Урбанский открыл
Гислю истинную причину смерти Альфреда Редля.
Гисль фон Гислинген был поражен как громом. Он долго не мог прийти в
себя и все вытирал лысину крахмальной салфеткой вопреки этикету, до которого
был весьма охоч.
- Какой ужас! Какой ужас! - то и дело повторял генерал, едва не теряя
сознание от поразившей его вести.
Кое-как офицеры доели свой обед и решили сразу же идти на квартиру
Редля. Она была совсем рядом - на той же лестнице, увенчанной символической
картиной "Гибель богов". Денщик полковника Иосиф Сладек, как оказалось, был
со своим хозяином в Вене, куда и увез второй комплект ключей. Дубовые двери
не поддавались усилиям солдат. Генерал приказал позвать гарнизонного
слесаря, но оказалось, что по случаю воскресенья он мертвецки пьян и раньше
утра приступить к работе не может. Сердитый Гисль потребовал от своего
адъютанта "приволочь тогда любого штатского, лишь бы он владел молотком и
всякими там железками"... Этот приказ корпусного командира вызвал в
дальнейшем последствия, которых так старательно пытался избежать начальник
Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф...
В воскресенье 25 мая в Праге должен был состояться футбольный матч
между чешским ферейном "Унион" и немецким футбольным клубом "Штурм". Немцы
рассчитывали побить в состязании своих извечных соперников чехов, но с
самого начала игра складывалась не в их пользу. Болельщики, кипевшие на
трибунах, узнали, что два лучших защитника "Штурма" - Маречек и Вагнер - не
явились на игру. Хавтайм немцам еще удалось сыграть 3:3, но превосходство
ферейна "Унион" к концу игры стало преобладающим, и он победил со счетом
7:5.
Больше всех переживал старшина немецкого клуба, который только недавно
оказал большую услугу этому самому "герою" Вагнеру, лучшему беку ферейна, и
тот в благодарность обещал больше не пропускать матчи. Старшина "Штурма" за
пределами футбольного поля был редактором пражской газеты "Прагер тагеблатт"
и корреспондентом берлинского вечернего листка. Он принял на следующий день
Вагнера в своей клетушке общего редакционного зала. Редактор источал
суровость и недружелюбие.
- Я на самом деле не мог прийти, - мямлил бек, по вине которого команда
проиграла.
- Можешь теперь уже не объясняться, это никому не поможет, скотина, -
сурово выговаривал редактор.
- Но меня увели из дома, когда я уже собрался ехать на матч, - пытался
пояснить Вагнер. - Пришел офицер из штаба корпуса и сказал, что их слесарь
заболел и надо идти открывать замок в квартире.
- Это пятиминутное дело, - возмутился редактор, - а мы тебя ждали целый
час и не начинали игру, ублюдок ты эдакий!
- Но, кроме входной двери, мне пришлось вскрывать и другие замки в этой
офицерской квартире - в шкафах и столах!..
Услышав эту тираду, журналист весь обратился в слух.
- Кому же принадлежит эта квартира? - с ехидцей спросил он слесаря. -
Может быть, ты нарочно придумал эту сказочку, чтобы оправдаться?
- Что вы, господин старшина! - опять принялся объяснять простодушный
слесарь. - Квартира наверняка генеральская - такая богатая...
- А где же был сам генерал?
- Эти господа из комиссии - а комиссия приехала из самой Вены - все
искали какие-то документы, фотографии, и господин корпусной командир
высказывался в том смысле, что хозяин квартиры, большой барин, умер вчера в
Вене...
Старшина перестал покрикивать на своего футболиста, он уже был весь
поглощен рассказом слесаря. А Вагнер, почувствовав в нем благодарного
слушателя, готового забыть проступок, все наворачивал и наворачивал
подробности вчерашнего обыска.
Он поведал, как при каждом листочке, вынутом из письменного стола и
показанном генералу Гислю, старик кивал головой и бормотал: "Ужасно, ужасно!
Кто бы мог подумать!"
Оказывается, в квартире имелась богатая фотолаборатория, где тоже нашли
какие-то пластинки и старые отпечатки, при виде которых генерал и полковник
пришли в ужас. Третий офицер из тех двух, что прибыли из Вены, все сидел и
записывал каждую бумагу в особую тетрадь. А когда обыск закончился, генерал
вытер лысину от пота и сказал: "Ах эти русские! Ну и помог им этот мерзавец
чех! Доверяй им после этого!"
Слесарь-бек ушел, обласканный редактором, который не только простил ему
вчерашнюю неявку на матч, но и предложил пяток крон на пиво. Журналисту
стало совершенно ясно, что обыск вчера производился в квартире полковника
Редля, начальника штаба корпуса, о неожиданной смерти которого в Вене была
уже перепечатка в пражских газетах, в том числе и его собственной. Во всех
газетных листках города Праги были даже помещены хвалебные некрологи в
память этого видного военного. Для опытного журналиста это служило явным
признаком того, что из правдивого сообщения об истинных причинах смерти
полковника Редля, как их понимал редактор, цензура не пропустит ни строчки.
Простая мысль о том, как обойти все рогатки, очень быстро пришла в
голову журналисту, много лет воевавшему с цензурой. "А не поместить ли
сообщение в форме опровержения? - подумал он. - Ведь только патентованный
идиот сможет не понять такого опровержения".
Прием этот был для пражских газетчиков ненов. Сколько раз им
приходилось до этого в аллегорической или опровергательной форме писать,
например, о жестокой эксплуатации и зверском обращении с чешскими рабочими в
замке эрцгерцога Франца-Фердинанда Конопиште, что под Прагой. Цензура не
могла придраться к таким, например, заметкам:
"Нам сообщают, что слухи о том, будто чешский батрак в имении его
высочества эрцгерцога Франца-Фердинанда Конопиште был жестоко избит
телохранителями эрцгерцога за то, что осмелился пересечь парк по дорожке для
гостей эрцгерцога, не подтвердились". Вся Прага умела читать между строк,
правильно понимала такие сообщения и ненавидела австрияков, хозяйничавших на
чешской земле.
Редактор помчался к главному редактору и владельцу газеты с
предложением опубликовать заметку по материалам, сообщенным Вагнером, но в
форме опровержения. Спорить пришлось долго. Шеф не хотел рисковать
конфискацией вечернего номера газеты, но журналистская страсть в конце
концов победила: он дал согласие на публикацию заметки на последней странице
петитом, рядом с объявлениями.
Тогда редактор помчался в типографию и сам отлично набрал пятнадцать
строк:
"Из высокоавторитетных кругов нас просят опровергнуть циркулирующие
главным образом среди офицерства слухи о том, что начальник штаба VIII
корпуса императорского и королевского Генерального штаба полковник Альфред
Редль, как известно, два дня назад покончивший с собой в Вене, будто бы
передавал наши военные тайны и занимался шпионажем в пользу России.
Назначенная для расследования этого дела комиссия, прибывшая в Прагу из Вены
и производившая в воскресенье обыск в присутствии корпусного командира,
господина генерала барона Гисля фон Гислингена, в квартире Редля при штабе
корпусного командования, со вскрытием всех ящиков и других хранилищ, пришла
к заключению, что в трагической смерти полковника Редля сыграли роль
преступления совершенно другого рода".
В тот же вечер газета вышла, благополучно миновав цензуру. Пражский
цензор думал, вероятно, что опровержение исходит от корпусного командования,
а штаб корпуса, которому немедленно доложили про заметку, решил, что
опровержение из Вены.
Политическая бомба разорвалась. Тут же опровержение было передано по
телефону в Вену, и за него схватились столичные газетчики. Редактор послал
его уже в форме заметки, в Берлин, в свою "Берлинер Цайтунг ам Абенд",
пражским корреспондентом которой являлся. Бомба детонировала в столице
Германской империи...


42. Прага, май 1913 года

Вечерние венские газеты приходили в Прагу с вечерним экспрессом в тот
же день. Уже на вокзале, у почтового вагона, мальчишки-газетчики вечером 25
мая начали кричать: "Экстр-р-ренное сообщение, экстр-р-ренное сообщение! В
Вене прошлой ночью застрелился начальник штаба пражского корпуса полковник
Редль! Торжественные похороны в Вене! Самоубийство полковника Редля!
Начальник штаба пражского корпуса покончил с собой!"
Постепенно газетчики сбегали вниз, в город, растекались по вечерним
воскресным улицам, где чинно прогуливались перед оном обыватели,
неторопливо, по-воскресному, цокали копыта фиакров и шелестели шины-дутики
дорогих колясок. Последние лучи заходящего солнца отсвечивали зловещим
пурпуром над Градчанами и Малой Страной, предвещая ясный день на завтра,
когда всю идиллию воскресного вечера неожиданно нарушили эти пронзительные
голоса о самоубийстве полковника Редля.
Одного из мальчишек-газетчиков, надрывавшегося на площади святого
Вацлава как раз напротив подъезда Живностенского банка, поманил из коляски
господин в светлом летнем костюме. Он кинул ему геллер, принял газету и
ткнул кончиком зонта кучера, чтобы тот тронул. Прекрасные серые лошади легко
повлекли экипаж, владелец которого небрежно развернул газету как раз на той
самой странице, где сообщалось о неожиданной трагической смерти
высокопоставленного военного, прибывшего по служебным делам в Вену.
Господин в коляске, пробежав глазами заметку императорского и
королевского телеграфного агентства, вдруг побледнел и, приподнявшись на
сиденье, скомандовал кучеру: "К ближайшему кафе, где есть телефон!"
Через минуту коляска остановилась у кафе, господин в светлом костюме,
презрев косой взгляд швейцара, инстинкт которого не одобрял такого наряда в
вечернее время, вошел внутрь и разыскал кабинет с телефоном.
- Фройляйн, 2-17-33, пожалуйста!.. Профессор, это вы у аппарата? Добрый
вечер! Вы еще не видели вечерних венских газет?.. Выходите на улицу через
четверть часа, я заеду за вами...
От Вацлавки до Томашовой улицы ровно четверть часа езды в экипаже.
Когда господин вице-директор Пилат подъезжал к дому профессора, "Градецкий"