Страница:
ничего не замечая, продолжал:
- Выгоды нашего превосходства в силах значительно ослабляются сроками
нашей более длительной мобилизации и сосредоточением к границе значительных
войсковых масс. Такое сосредоточение происходит согласно нашей диспозиции на
23-й день, в то время как австрийцы заканчивают свое на 14-й день. Германцы
могут осуществить сосредоточение уже на 10-й день.
Царь наконец решился прервать своего военного министра, который,
очевидно, изрядно надоел ему изложением основ диспозиции, известных всякому
младшему офицеру в Генеральном штабе. Подняв на Сухомлинова пустые глаза,
Николай капризно выговорил:
- Владимир Александрович! Я призвал вас всех сюда вовсе не для
повторения мобилизационного плана, а для решения вопроса о частичной
мобилизации... - При этих словах Сазонов, Коковцев и Рухлов удивленно
переглянулись, как будто впервые услышали повестку столь важного совещания.
Царь продолжал: - Теперь, когда на Балканах разгорается война, нам
необходимо значительно усилить состав войсковых частей, стоящих близ
границы. Ведь вы сами вчера, на совещании с командующими войсками Киевского
и Варшавского военного округов, предлагали произвести мобилизацию Киевского
и подготовить частичную мобилизацию Одесского округов?! Я особенно
подчеркиваю, что вопрос идет только о нашем фронте против Австрии, и не имею
решительно в виду предпринимать чего-либо против Германии. Наши отношения с
ней не оставляют желать ничего лучшего, и я имею основание полагаться на
поддержку моего брата императора Вильгельма... Объясните же не диспозицию
вообще, а надобность в мобилизации господам министрам.
- Ваше величество, - поднялся со своего кресла Сухомлинов, - я не имею
прибавить ничего к столь ясно выраженным вами мыслям. Тем более все
телеграммы о мобилизации уже заготовлены и будут отправлены сегодня же, как
только закончится наше совещание.
- Военный министр предполагал распорядиться еще вчера, - сказал
Николай, обращаясь к графу Коковцеву, - но я предложил ему обождать еще один
день, так как я предпочитаю переговорить с теми министрами, которых полезно
предупредить заранее, прежде чем будет отдано распоряжение.
С величайшим изумлением три министра переглядывались друг с другом.
Иногда они бросали выразительные взгляды на Сухомлинова, который уселся на
свое место как ни в чем не бывало. Видимо, только присутствие государя
сдерживало бурное проявление ими чувства ярости в адрес того, кто подготовил
за их спиной и согласовал с царем решение такого вопроса, который прямо
влиял на судьбы европейской войны или мира.
- Начинайте хотя бы вы, Владимир Николаевич! - обратился царь к
Коковцеву.
Тот возбужденно вскочил, но сразу же овладел собой.
- Государь, я прошу заранее извинения, что не смогу, вероятно, найти
достаточно сдержанности, чтобы спокойно изложить все то, что так неожиданно
встало передо мной. Очевидно, государь, ваши советники - военный министр и
два командующих округами - не поняли, в какую беду ввергают они вас и
Россию, высказываясь за мобилизацию двух военных округов. Они, очевидно, не
разъяснили вам, ваше величество, что толкают страну прямо на войну с
Германией и Австрией, не понимая того, что при нынешнем состоянии наших
вооруженных сил, которые хорошо известны всем нам, - министр-председатель
обвел рукой гражданских министров, - только тот, кто не дает себе отчета в
роковых последствиях, может с легким сердцем допускать возможность войны,
даже не применив всех мер, способных предотвратить катастрофу...
- Я так же, как и вы, Владимир Николаевич, - перебил Коковцева Николай
II, - не допускаю и мысли о войне сейчас. Мы к ней не готовы, и вы очень
правильно называете легкомыслием самую мысль о войне. Но речь у нас идет не
о войне, а о простой предосторожности для пополнения рядов нашей слабой
армии. О том, чтобы приблизить несколько к границе войсковые части, слишком
оттянутые назад.
- Государь, но как бы ни смотрели мы сами на проектированные меры, -
снова возбужденно вымолвил Коковцев, - мобилизация остается мобилизацией, о
ней станет сразу же известно нашим противникам. Они ответят на нее тоже
мобилизацией, а может быть, даже и войною, к которой Германия давно
готовится и ждет повода начать.
- Вы преувеличиваете, Владимир Николаевич, - снова прервал графа
Николай, - я и не думаю мобилизовывать наши части против Германии, с которой
мы поддерживаем самые добрососедские отношения. Немцы не вызывают у нас
никакой тревоги. Между тем Австрия настроена определенно враждебно и
предприняла целый ряд мер против нас, вплоть до явного усиления укреплений
Кракова, о чем доносят наши разведчики... - Николай кивнул в сторону
Монкевица и Соколова, с чувством плохо скрытого удивления наблюдавших столь
эксцентрический способ Сухомлинова и государя решать принципиальные вопросы
большой политики.
- Ваше величество, но позвольте высказать основополагающую мысль о том,
что невозможно относиться раздельно к Австрии и Германии, - дрожащим от
обиды голосом продолжал Коковцев, - поелику обе связаны союзным договором,
вылившимся в полное подчинение Австрии Германии. Эти страны полностью
солидарны между собой как в общем плане, так и в самых мелких условиях его
осуществления. Мобилизуя части нашей армии, мы берем тяжелую ответственность
не только перед своей страной, но и перед союзною с нами Францией... Ведь,
по нашему военному соглашению с Францией, мы не имеем права даже предпринять
что-либо, не войдя в предварительное сношение с нашим союзником. Господин
Сухомлинов и господа командующие войсками не поняли этого элементарного
положения. Действуя подобным образом, они просто разрушают военную конвенцию
с нашим союзником, давая Франции право отказаться от исполнения ею
обязательств перед нами, коль скоро мы решаемся на такой роковой шаг, не
только не условившись с союзником, но даже не предупредив его.
Николай выслушивал взволнованную речь своего министра-председателя
молча, ни один мускул не дрогнул на его лице. Сухомлинов выглядел так,
словно все сказанное не имело к его личности ни малейшего отношения.
Начальник Генерального штаба слушал всю историю с видом полнейшего
изумления, и было видно, что его, как и гражданских министров, также обошли
в этом вопросе.
Между тем, несколько отдышавшись от клокотавшего в его груди
возмущения, Коковцев продолжал:
- Господин военный министр не имел даже права обсуждать такой
государственный шаг, как мобилизация, без сношения с министром иностранных
дел и со мною, как главою кабинета его величества. Зная личное благородство
и честность генерал-адъютантов Иванова и Скалона, которые вчера принимали
участие в выработке пагубного решения, я глубоко сожалею, что они не слышат
моих разъяснений, ибо уверен, что они разделили бы мои взгляды, как заранее
знаю, что их разделяют присутствующие министры.
- А что вы предлагаете для выхода из положения, Владимир Николаевич? -
проявил вдруг интерес к предмету обсуждения Николай.
Коковцев размышлял с минуту, а затем его глаза загорелись новой идеей.
- Взамен такой роковой меры, как мобилизация, ваше величество, сделать
то, что вполне лежит в вашей власти. Можно воспользоваться той статьею
устава о воинской повинности, которая дает право вашему величеству простым
указом Сенату задержать на шесть месяцев весь последний срок службы по всей
России и этим путем увеличить сразу на четверть состав нашей армии. В
практическом отношении от этого получилось бы, что без всякой мобилизации
оканчивающие свою службу с 1 января 1913 года нижние чины срока 1909 года
оставались бы в рядах до 1 июля 1913 года, а новобранцы, поступившие в части
с ноября по январь, поступили бы в строй в феврале, то есть за пять месяцев
до отпуска старослужащих. Таким образом, к весне, к самой опасной поре в
смысле развязывания противником войны, во всех полках под знаменами были бы
пять сроков службы, но никто не имел бы права упрекнуть нас в разжигании
войны.
Ваше величество! Не допустите роковой ошибки, последствия которой
неисчислимы, потому что мы не готовы к войне, и наши противники об этом
прекрасно знают. Не будем играть им в руку, закрывая глаза на суровую
действительность! - Коковцев сел в изнеможении и утирая со лба пот.
Николай, казалось, не слышал этого горячего обращения.
- А как определит боеготовность австро-венгерской армии начальник
делопроизводства? - вполголоса обратился Николай к Соколову.
Волновавшийся до той поры, как когда-то на экзаменах в академию,
Соколов, узнав предмет царского интереса, сразу успокоился и уверенно начал:
- Ваше императорское величество! Позвольте доложить, что
австро-венгерская армия как по величине, так и по обученности являет собой
весьма серьезного противника. Ее офицерский корпус по специальной военной
подготовке вряд ли уступает российскому, хотя острота германо-славянской
проблемы, когда большинство населения империи состоит из славян, а
большинство офицеров в армии - немцы, значительно ослабляет боеспособность
частей. Во главе армии стоит популярный в среде офицерства начальник
Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф. Его авторитет признает даже
германское офицерство, которое считает его выдающимся военачальником. У фон
Гетцендорфа мы нащупали чрезвычайно важное для нас слабое место - со времен
командования им дивизией в Тироле Конрад считает себя особым знатоком горной
войны, и большее значение он придает итальянскому театру войны по сравнению
с галицийским...
Царь вежливо демонстрировал свое внимание полковнику, и Соколову ничего
не оставалось, как продолжать экспромтом свой доклад:
- По документальным данным, главным направлением, где уже сейчас, в
мирное время, сосредоточиваются австрийские армии, является Восточная
Галиция. Главная масса австрийских полков располагается вдоль линии железной
дороги Краков-Львов, обращаясь фронтом на север, к стороне Варшавского
военного округа.
Дабы доклад сделался нагляднее, Соколов обогнул бильярд, остановился у
карты и продолжал, водя подвернувшейся указкой по просторам огромного
полотнища.
- Как мы полагаем, такой район сосредоточения австрийских армий выбран
под давлением германского Генерального штаба, опасающегося за Восточную
Пруссию и желающего всеми силами предохранить ее от развертывания русских
армий. В силу подобной концентрации австро-венгерских войск можно сделать
вывод, что главное направление, которое избрали германцы для начала войны, -
на Францию. Германская армия мнит французов своим главным и опаснейшим
противником, против коего направляет полуторамиллионную армию, могущую
сформироваться уже на десятый день мобилизации. Доктрина германского
Большого Генерального штаба, как нам известно, рассчитывает на быстрый
разгром Франции и обращение затем всеми силами против России. При этом
учитывается относительная длительность нашей мобилизации.
- Э... интересно, полковник, - промямлил царь, теребя аксельбант, -
расскажите-ка нам теперь о недостатках австрийской армии... поподробнее...
Служба в штабе Киевского военного округа на австро-венгерском
направлении много дала Соколову. Он не только изучал вероятного противника,
стоявшего против России на юго-западной границе, по ориентировкам Главного
штаба и донесениям военных атташе, но и сам обзавелся важными агентами в
Вене, Праге и Будапеште, регулярно встречался с ними то в Италии под видом
изучения памятников старины, то в Карлсбаде под видом лечения на водах, то в
Швейцарии, выдавая себя за туриста.
Теперь же, приняв австро-венгерское делопроизводство Генерального
штаба, он через посредство штаба Киевского военного округа, российских
официальных военных и негласных агентов досконально знал армию
Австро-Венгрии, ее сильные и слабые стороны, численный состав и вооружение,
дислокацию и основные планы, в том числе мобилизационный и расположения
соединений в предвоенный период.
- Армия Австро-Венгерской империи, хотя и сильный противник, но не
является передовой по сравнению с нашей армией ни в отношении организации и
обученности, ни по своей технике, - начал Соколов. - Она состоит из трех
главных частей: общей армии для обеих основных половин государства -
содержится на общий бюджет монархии, - австрийского ландвера с его
ландштурмом и венгерского ландвера, называемого гонвед, в состав коего
входит также ландштурм. Эти особые формирования для Австрии и Венгрии
содержатся на средства каждой из половин государства. По обученности ландвер
слабее общей армии, а ландштурм - даже слабее ландвера. Служба во всех трех
частях армии установлена в 12 лет: два года под знаменами (для кавалерии и
артиллерии - 3 года), 8 и соответственно 7 лет в резерве общей армии и 2
года в резерве обоих ландверов. При общем населении империи в 45 миллионов
человек мы исчисляем ежегодный призыв в полмиллиона человек. Численность
армии согласно полученному нами тексту закона нынешнего года должна быть в
военное время четыре с половиной миллиона человек. К числу крупных
недостатков австро-венгерской армии относится слабое оснащение воздушными
силами по сравнению с другими европейскими армиями и нашей армией. Дирижабли
и аэропланы появились у австрийцев только в 1909 году.
Артиллерия Австро-Венгрии находится теперь в переходном периоде,
главный недостаток - бронзовые орудия сохраняются повсеместно. Артиллерия,
кроме того, малочисленна, особенно тяжелая.
Затем Соколов перешел к главному, принципиальному недостатку
австро-венгерской армии, проистекавшему из так называемой "лоскутности" всей
монархии, объединившей под короной Габсбургов земли многих балканских
народов.
- Армия нашего вероятного противника на юго-западе - единственная в
своем роде по национальному составу. Еще Наполеон утверждал, что это
является слабой стороной воинских формирований. Так, процентный состав армии
Австро-Венгрии по национальностям следующий: немцев, то есть австрийцев, -
29 процентов, или меньше одной трети, славян - 47 процентов, или почти
половина, мадьяр - 18 процентов, румын - 5 процентов и итальянцев - один
процент. Сильнейшими частями являются мадьярские. Корпус офицеров, несмотря
на многонациональный состав, хорошо обучен и превосходит в этом даже своих
союзников - прусское офицерство. Командный язык всей армии - немецкий, но
обучение ведется в национальных полках на родном языке...
- Спасибо, полковник! - прервал доклад Соколова Николай и обратился к
министру иностранных дел Сазонову.
- Сергей Дмитриевич, а каково ваше мнение по вопросу о мобилизации?
Сазонов проворно поднялся со своего места.
- Полагаю, ваше величество, что граф Коковцев прав вполне. Я сам был
просто уничтожен здесь, когда узнал о готовящейся катастрофе. Удивительно,
как Владимир Александрович (он посмотрел в сторону Сухомлинова) не учел, что
мы и прав-то не имеем на такую меру без соглашения с нашими союзниками, даже
если бы мы и были готовы к войне, а не только теперь, когда мы к ней
совершенно не готовы...
Затем царь предоставил слово Рухлову. Министр путей сообщения горячо
поддержал министра-председателя, но с одной оговоркой.
- Я не разделяю вообще мрачного взгляда на состояние нашей обороны, -
заявил Рухлов, - ибо никогда и ни одна страна не бывает полностью готова к
войне. Но браться за мобилизацию сейчас весьма опасно как с точки зрения
провоцирования Австрии и Германии, так и с точки зрения перевозки больших
масс новобранцев. Гораздо спокойнее оставить под знаменами на полгода
старослужащих и приготовиться таким образом к неожиданностям.
Николай поблагодарил кивком головы министра, а затем обратился к
Сухомлинову с просьбой высказать его мнение. Присутствующие затаили дыхание,
ожидая, как сможет военный министр совместить свою точку зрения с
противоположными ей у других министров. Но он и не думал совмещать, а просто
переменил ее.
- Я тоже согласен с мнением председателя совета и прошу разрешения
послать телеграммы генералам Иванову и Скалону, что мобилизации проводить не
следует, - сказал Сухомлинов.
На антресолях прозвучал легчайший, почти неслышный вздох облегчения,
словно это было дуновение ветерка. Все невольно подняли глаза туда, где тень
сгущалась под темным потолком, но ни одного движения не донеслось более
оттуда.
Царь, не вставая, ответил военному министру: "Конечно!", а затем
поднялся, показывая, что совещание заканчивается. Все встали. Подавая руку
сначала Коковцеву, Николай ласково сказал ему:
- Вы можете быть совсем довольны таким решением, а я им больше вашего.
После этого он оборотился к Сухомлинову:
- И вы должны быть очень благодарны Владимиру Николаевичу, так как
спокойно можете ехать за границу.
Когда вышли в приемную, где уже никого из мимолетных посетителей не
было, министры, не смущаясь присутствием офицеров, проявили свою
озадаченность последними словами императора. Коковцев тут же спросил
Сухомлинова, о каком его отъезде упомянул государь.
Снова общее удивление вспыхнуло, как и в начале совещания. Как будто не
замечая ничего, Сухомлинов самым естественным и спокойным тоном
ответствовал: "Моя жена за границей, и я хочу поехать на несколько дней
навестить ее".
- Владимир Александрович! Каким же образом вы, предполагая мобилизацию,
- с нажимом начал Коковцев, - могли решиться на отъезд, да еще и за
границу?!
- Что за беда, - без тени смущения ответил военный министр, -
мобилизацию ведь я буду проводить не своими руками, а пока все распоряжения
приводятся в исполнение, я всегда успел бы вернуться в Петербург. Я и не
предполагал отсутствовать более двух-трех недель, - успокаивал он
расстроенных его легкомыслием государственных деятелей.
Сазонов не смог сдержать своего возмущения. Не стесняясь присутствием
офицеров - подчиненных Сухомлинова, он обратился к нему с резкими словами:
- Неужели вы не понимаете, куда вы чуть не завели Россию?! Вам совсем
не стыдно играть судьбою государя и своей родины! Неужели ваша совесть не
подсказывает вам, что, не решись государь позвать нас сегодня и не дай он
нам возможность поправить то, что вы чуть не наделали, ваше легкомыслие было
бы уже непоправимо?! А вы тем временем даже собирались уезжать за границу!
Сухомлинов оглядел своего нового оппонента ясными детскими глазами и
пролепетал:
- А кто же, как не я, предложил его величеству собрать вас сегодня на
совещание после Большого приема? Если бы я не нашел это нужным, мобилизация
была бы уже начата, и в этом не было бы никакой беды; все равно войны нам не
миновать, и нам выгоднее начать ее раньше. Государь и я верим в нашу славную
армию. Неготовность ее к войне - заблуждение разных штатских людей, а мы
знаем, что из войны выйдет только одно хорошее для нас...
К спорящим подошел Воейков и, перебив Сухомлинова, пригласил министров
отобедать во дворце. Из вежливости он обратился с тем же к Монкевицу с его
спутником, но оба пережили такие неприятные минуты, что дружно отказались.
- Тогда, если хотите, господа, - предложил Воейков. - в вашем
распоряжении у подъезда ландо, которое доставит вас в Петербург...
Воейков небрежно протянул Монкевицу и Соколову твердую ладонь
рубаки-кавалериста и повернулся на каблуках к своему столу.
Тот же самый скороход повел гостей в гардеробную по коридорам, где
несли службу лейб-гусары.
...Тяжелые серые тучи дышали холодом, грозили вот-вот пролиться дождем.
Соколов, проводив Монкевица до ландо, попрощался с генералом и решил немного
пройтись пешком, дабы привести в порядок мысли, широко разбежавшиеся после
совещания у царя. Он двинулся в сторону казарм конногренадеров, где у Роопа
была служебная квартира.
20. Царское Село, ноябрь 1912 года
Вечер еще только начинался, когда Соколов и Рооп вошли под своды
громадного и неуютного Белого зала офицерского собрания лейб-гусарского его
величества полка. Электричество светило вполсилы в огромных золоченых
люстрах, вокруг круглых закусочных столов, уставленных снедью и водками
различных настоев и цветов, почти все места были свободны. Только несколько
офицеров-гусар неторопливо начинали свой ужин, который должен был перейти
вскорости в полковой праздник.
Громоздкое, витиеватой архитектуры здание офицерского собрания было
построено совсем недавно по личному распоряжению государя. Николай II,
будучи наследником престола, командовал эскадроном в этом гусарском полку и
особенно любил бывать здесь теперь не только в дни полкового праздника, но и
в будни. Именно по этой причине великий князь Николай Николаевич, бывший
командиром полка во время службы в нем племянника, а теперь высочайшим шефом
лейб-гусар, никогда не занимал в собрании председательского места, ожидая в
любую минуту появления государя.
Старого гвардейца Роопа и его друга, про которого уже были наслышаны в
кавалерийских кругах из-за его блестящей победы в весеннем конкур-иппике,
горячо приветствовали старшие офицеры полка, вышедшие специально для этого
из бильярдной. Старик артельщик, хорошо знакомый с привычками гусар,
появился как из-под земли с золотым подносом, уставленным серебряными
чарочками. Первую, как всегда, выпили за здоровье государя, повернувшись
лицом к его портрету, писанному в форме лейб-гусар. Закусили грибками
отменного засола, и Рооп представил своего друга, благоразумно не уточняя
род работы Соколова в Генштабе.
Родовитые дворяне, составлявшие цвет офицерства полков конной гвардии,
воспитанные в традициях рыцарского благородства и стерильных понятий о чести
офицера, могли бы и не понять деликатного характера нынешней профессии
Соколова и осудили бы его, несмотря на то, что сами с издевкой и презрением
отзывались о немцах и австрияках.
Зала быстро наполнялась офицерами. Большинство из них были, как и
Соколов, в парадной форме, поскольку как раз в этом месяце на долю полка
выпало нести дворцовую службу. В люстрах дали полный свет, гусары стали
занимать места за длинным столом, с шумом и весельем переговариваясь и
приветствуя сослуживцев. Стол офицерской артели лейб-гусар производил на
гостя, видевшего его в первый раз, незабываемое впечатление. Он был уставлен
от края до края шеренгой серебряных кубков, ваз, блюд, кувшинов и других
уникальных произведений ювелиров, завоеванных офицерами в виде призов на
скачках, в стрелковых состязаниях или дарственных полку состоятельными его
запасниками. Здесь существовал обычай: новоиспеченному гвардейскому офицеру
вносить стоимость своего прибора из серебра, который заказывался с
выгравированным его именем ювелирной фирме Фаберже. Свыше трехсот таких
именных приборов лежали у белоснежных фарфоровых тарелок с шифром полка.
Серебро и фарфор блестели в ярком свете электричества так, что глаза ломило.
Командир полка Воейков появился после всех из боковой двери, окинул быстрым
взглядом собравшихся в зале и с большим достоинством занял место во главе
стола, по правую руку от председательского кресла, украшенного царским
вензелем.
В зал вошел хор трубачей под командой капельмейстера, одетого в отличие
от гусар в мундир чиновника военного ведомства и не считавшегося никем в
гвардии собратом-офицером. По знаку дирижера хор грянул увертюру "Славься,
славься!" из оперы Глинки "Жизнь за царя", и гусары встали в едином порыве.
Снова, но уже все вместе, провозгласили здравицу императору, и зазвенели
шпорами и орденами, поворачиваясь к портрету самодержца. Как почетных гостей
и представителей родственных по оружию полков Роопа и Соколова посадили
поблизости от командира, в отдалении от полковой молодежи, где веселье было
более искренним и непосредственным.
Второй тост подняли так же по традиции за наследника цесаревича.
Осушив свою чарку, Рооп наклонился к своему другу и проговорил ему
прямо в ухо, чтобы было слышно даже через нестройное, но громкое "ура!":
- Если бы болезнь наследника уменьшалась в обратной пропорции к
выпитому здесь за его здоровье, то гемофилия Алексея испарилась бы в один
миг!
Многоголосый шум неожиданно прервал резкий аккорд трубачей. В зал
входил государь. Завсегдатай офицерского собрания лейб-гусар, Николай
Александрович, разумеется, не мог не прийти сюда в день полкового праздника.
Его сопровождал великий князь Николай Николаевич. Лукавый был, как и царь, в
парадной форме лейб-гусар и уже несколько навеселе.
Артельщики быстро поменяли маленькие водочные стопки на более емкую
посудину для шампанского, внесли в серебряных жбанах со льдом бутылки этого
любимого царем и гусарами напитка. Не обмолвясь ни с кем ни словом, царь
встал у председательского места и молча поднял стакан с шипучим вином. Он
осушил его одним духом и так же молча сел на свое место. Лукавый последовал
его примеру, только свою склянку с шампанским опрокинул еще быстрее, чем
царь.
Веселье в высочайшем присутствии поначалу перестало клеиться. Хор
трубачей уже не мог развлечь господ офицеров, и Воейков скомандовал призвать
песенников. Праздник продолжался по традиционному ритуалу.
Стройным шагом в зал вошли песенники. То были и рядовые гусары, и усачи
- Выгоды нашего превосходства в силах значительно ослабляются сроками
нашей более длительной мобилизации и сосредоточением к границе значительных
войсковых масс. Такое сосредоточение происходит согласно нашей диспозиции на
23-й день, в то время как австрийцы заканчивают свое на 14-й день. Германцы
могут осуществить сосредоточение уже на 10-й день.
Царь наконец решился прервать своего военного министра, который,
очевидно, изрядно надоел ему изложением основ диспозиции, известных всякому
младшему офицеру в Генеральном штабе. Подняв на Сухомлинова пустые глаза,
Николай капризно выговорил:
- Владимир Александрович! Я призвал вас всех сюда вовсе не для
повторения мобилизационного плана, а для решения вопроса о частичной
мобилизации... - При этих словах Сазонов, Коковцев и Рухлов удивленно
переглянулись, как будто впервые услышали повестку столь важного совещания.
Царь продолжал: - Теперь, когда на Балканах разгорается война, нам
необходимо значительно усилить состав войсковых частей, стоящих близ
границы. Ведь вы сами вчера, на совещании с командующими войсками Киевского
и Варшавского военного округов, предлагали произвести мобилизацию Киевского
и подготовить частичную мобилизацию Одесского округов?! Я особенно
подчеркиваю, что вопрос идет только о нашем фронте против Австрии, и не имею
решительно в виду предпринимать чего-либо против Германии. Наши отношения с
ней не оставляют желать ничего лучшего, и я имею основание полагаться на
поддержку моего брата императора Вильгельма... Объясните же не диспозицию
вообще, а надобность в мобилизации господам министрам.
- Ваше величество, - поднялся со своего кресла Сухомлинов, - я не имею
прибавить ничего к столь ясно выраженным вами мыслям. Тем более все
телеграммы о мобилизации уже заготовлены и будут отправлены сегодня же, как
только закончится наше совещание.
- Военный министр предполагал распорядиться еще вчера, - сказал
Николай, обращаясь к графу Коковцеву, - но я предложил ему обождать еще один
день, так как я предпочитаю переговорить с теми министрами, которых полезно
предупредить заранее, прежде чем будет отдано распоряжение.
С величайшим изумлением три министра переглядывались друг с другом.
Иногда они бросали выразительные взгляды на Сухомлинова, который уселся на
свое место как ни в чем не бывало. Видимо, только присутствие государя
сдерживало бурное проявление ими чувства ярости в адрес того, кто подготовил
за их спиной и согласовал с царем решение такого вопроса, который прямо
влиял на судьбы европейской войны или мира.
- Начинайте хотя бы вы, Владимир Николаевич! - обратился царь к
Коковцеву.
Тот возбужденно вскочил, но сразу же овладел собой.
- Государь, я прошу заранее извинения, что не смогу, вероятно, найти
достаточно сдержанности, чтобы спокойно изложить все то, что так неожиданно
встало передо мной. Очевидно, государь, ваши советники - военный министр и
два командующих округами - не поняли, в какую беду ввергают они вас и
Россию, высказываясь за мобилизацию двух военных округов. Они, очевидно, не
разъяснили вам, ваше величество, что толкают страну прямо на войну с
Германией и Австрией, не понимая того, что при нынешнем состоянии наших
вооруженных сил, которые хорошо известны всем нам, - министр-председатель
обвел рукой гражданских министров, - только тот, кто не дает себе отчета в
роковых последствиях, может с легким сердцем допускать возможность войны,
даже не применив всех мер, способных предотвратить катастрофу...
- Я так же, как и вы, Владимир Николаевич, - перебил Коковцева Николай
II, - не допускаю и мысли о войне сейчас. Мы к ней не готовы, и вы очень
правильно называете легкомыслием самую мысль о войне. Но речь у нас идет не
о войне, а о простой предосторожности для пополнения рядов нашей слабой
армии. О том, чтобы приблизить несколько к границе войсковые части, слишком
оттянутые назад.
- Государь, но как бы ни смотрели мы сами на проектированные меры, -
снова возбужденно вымолвил Коковцев, - мобилизация остается мобилизацией, о
ней станет сразу же известно нашим противникам. Они ответят на нее тоже
мобилизацией, а может быть, даже и войною, к которой Германия давно
готовится и ждет повода начать.
- Вы преувеличиваете, Владимир Николаевич, - снова прервал графа
Николай, - я и не думаю мобилизовывать наши части против Германии, с которой
мы поддерживаем самые добрососедские отношения. Немцы не вызывают у нас
никакой тревоги. Между тем Австрия настроена определенно враждебно и
предприняла целый ряд мер против нас, вплоть до явного усиления укреплений
Кракова, о чем доносят наши разведчики... - Николай кивнул в сторону
Монкевица и Соколова, с чувством плохо скрытого удивления наблюдавших столь
эксцентрический способ Сухомлинова и государя решать принципиальные вопросы
большой политики.
- Ваше величество, но позвольте высказать основополагающую мысль о том,
что невозможно относиться раздельно к Австрии и Германии, - дрожащим от
обиды голосом продолжал Коковцев, - поелику обе связаны союзным договором,
вылившимся в полное подчинение Австрии Германии. Эти страны полностью
солидарны между собой как в общем плане, так и в самых мелких условиях его
осуществления. Мобилизуя части нашей армии, мы берем тяжелую ответственность
не только перед своей страной, но и перед союзною с нами Францией... Ведь,
по нашему военному соглашению с Францией, мы не имеем права даже предпринять
что-либо, не войдя в предварительное сношение с нашим союзником. Господин
Сухомлинов и господа командующие войсками не поняли этого элементарного
положения. Действуя подобным образом, они просто разрушают военную конвенцию
с нашим союзником, давая Франции право отказаться от исполнения ею
обязательств перед нами, коль скоро мы решаемся на такой роковой шаг, не
только не условившись с союзником, но даже не предупредив его.
Николай выслушивал взволнованную речь своего министра-председателя
молча, ни один мускул не дрогнул на его лице. Сухомлинов выглядел так,
словно все сказанное не имело к его личности ни малейшего отношения.
Начальник Генерального штаба слушал всю историю с видом полнейшего
изумления, и было видно, что его, как и гражданских министров, также обошли
в этом вопросе.
Между тем, несколько отдышавшись от клокотавшего в его груди
возмущения, Коковцев продолжал:
- Господин военный министр не имел даже права обсуждать такой
государственный шаг, как мобилизация, без сношения с министром иностранных
дел и со мною, как главою кабинета его величества. Зная личное благородство
и честность генерал-адъютантов Иванова и Скалона, которые вчера принимали
участие в выработке пагубного решения, я глубоко сожалею, что они не слышат
моих разъяснений, ибо уверен, что они разделили бы мои взгляды, как заранее
знаю, что их разделяют присутствующие министры.
- А что вы предлагаете для выхода из положения, Владимир Николаевич? -
проявил вдруг интерес к предмету обсуждения Николай.
Коковцев размышлял с минуту, а затем его глаза загорелись новой идеей.
- Взамен такой роковой меры, как мобилизация, ваше величество, сделать
то, что вполне лежит в вашей власти. Можно воспользоваться той статьею
устава о воинской повинности, которая дает право вашему величеству простым
указом Сенату задержать на шесть месяцев весь последний срок службы по всей
России и этим путем увеличить сразу на четверть состав нашей армии. В
практическом отношении от этого получилось бы, что без всякой мобилизации
оканчивающие свою службу с 1 января 1913 года нижние чины срока 1909 года
оставались бы в рядах до 1 июля 1913 года, а новобранцы, поступившие в части
с ноября по январь, поступили бы в строй в феврале, то есть за пять месяцев
до отпуска старослужащих. Таким образом, к весне, к самой опасной поре в
смысле развязывания противником войны, во всех полках под знаменами были бы
пять сроков службы, но никто не имел бы права упрекнуть нас в разжигании
войны.
Ваше величество! Не допустите роковой ошибки, последствия которой
неисчислимы, потому что мы не готовы к войне, и наши противники об этом
прекрасно знают. Не будем играть им в руку, закрывая глаза на суровую
действительность! - Коковцев сел в изнеможении и утирая со лба пот.
Николай, казалось, не слышал этого горячего обращения.
- А как определит боеготовность австро-венгерской армии начальник
делопроизводства? - вполголоса обратился Николай к Соколову.
Волновавшийся до той поры, как когда-то на экзаменах в академию,
Соколов, узнав предмет царского интереса, сразу успокоился и уверенно начал:
- Ваше императорское величество! Позвольте доложить, что
австро-венгерская армия как по величине, так и по обученности являет собой
весьма серьезного противника. Ее офицерский корпус по специальной военной
подготовке вряд ли уступает российскому, хотя острота германо-славянской
проблемы, когда большинство населения империи состоит из славян, а
большинство офицеров в армии - немцы, значительно ослабляет боеспособность
частей. Во главе армии стоит популярный в среде офицерства начальник
Генерального штаба Конрад фон Гетцендорф. Его авторитет признает даже
германское офицерство, которое считает его выдающимся военачальником. У фон
Гетцендорфа мы нащупали чрезвычайно важное для нас слабое место - со времен
командования им дивизией в Тироле Конрад считает себя особым знатоком горной
войны, и большее значение он придает итальянскому театру войны по сравнению
с галицийским...
Царь вежливо демонстрировал свое внимание полковнику, и Соколову ничего
не оставалось, как продолжать экспромтом свой доклад:
- По документальным данным, главным направлением, где уже сейчас, в
мирное время, сосредоточиваются австрийские армии, является Восточная
Галиция. Главная масса австрийских полков располагается вдоль линии железной
дороги Краков-Львов, обращаясь фронтом на север, к стороне Варшавского
военного округа.
Дабы доклад сделался нагляднее, Соколов обогнул бильярд, остановился у
карты и продолжал, водя подвернувшейся указкой по просторам огромного
полотнища.
- Как мы полагаем, такой район сосредоточения австрийских армий выбран
под давлением германского Генерального штаба, опасающегося за Восточную
Пруссию и желающего всеми силами предохранить ее от развертывания русских
армий. В силу подобной концентрации австро-венгерских войск можно сделать
вывод, что главное направление, которое избрали германцы для начала войны, -
на Францию. Германская армия мнит французов своим главным и опаснейшим
противником, против коего направляет полуторамиллионную армию, могущую
сформироваться уже на десятый день мобилизации. Доктрина германского
Большого Генерального штаба, как нам известно, рассчитывает на быстрый
разгром Франции и обращение затем всеми силами против России. При этом
учитывается относительная длительность нашей мобилизации.
- Э... интересно, полковник, - промямлил царь, теребя аксельбант, -
расскажите-ка нам теперь о недостатках австрийской армии... поподробнее...
Служба в штабе Киевского военного округа на австро-венгерском
направлении много дала Соколову. Он не только изучал вероятного противника,
стоявшего против России на юго-западной границе, по ориентировкам Главного
штаба и донесениям военных атташе, но и сам обзавелся важными агентами в
Вене, Праге и Будапеште, регулярно встречался с ними то в Италии под видом
изучения памятников старины, то в Карлсбаде под видом лечения на водах, то в
Швейцарии, выдавая себя за туриста.
Теперь же, приняв австро-венгерское делопроизводство Генерального
штаба, он через посредство штаба Киевского военного округа, российских
официальных военных и негласных агентов досконально знал армию
Австро-Венгрии, ее сильные и слабые стороны, численный состав и вооружение,
дислокацию и основные планы, в том числе мобилизационный и расположения
соединений в предвоенный период.
- Армия Австро-Венгерской империи, хотя и сильный противник, но не
является передовой по сравнению с нашей армией ни в отношении организации и
обученности, ни по своей технике, - начал Соколов. - Она состоит из трех
главных частей: общей армии для обеих основных половин государства -
содержится на общий бюджет монархии, - австрийского ландвера с его
ландштурмом и венгерского ландвера, называемого гонвед, в состав коего
входит также ландштурм. Эти особые формирования для Австрии и Венгрии
содержатся на средства каждой из половин государства. По обученности ландвер
слабее общей армии, а ландштурм - даже слабее ландвера. Служба во всех трех
частях армии установлена в 12 лет: два года под знаменами (для кавалерии и
артиллерии - 3 года), 8 и соответственно 7 лет в резерве общей армии и 2
года в резерве обоих ландверов. При общем населении империи в 45 миллионов
человек мы исчисляем ежегодный призыв в полмиллиона человек. Численность
армии согласно полученному нами тексту закона нынешнего года должна быть в
военное время четыре с половиной миллиона человек. К числу крупных
недостатков австро-венгерской армии относится слабое оснащение воздушными
силами по сравнению с другими европейскими армиями и нашей армией. Дирижабли
и аэропланы появились у австрийцев только в 1909 году.
Артиллерия Австро-Венгрии находится теперь в переходном периоде,
главный недостаток - бронзовые орудия сохраняются повсеместно. Артиллерия,
кроме того, малочисленна, особенно тяжелая.
Затем Соколов перешел к главному, принципиальному недостатку
австро-венгерской армии, проистекавшему из так называемой "лоскутности" всей
монархии, объединившей под короной Габсбургов земли многих балканских
народов.
- Армия нашего вероятного противника на юго-западе - единственная в
своем роде по национальному составу. Еще Наполеон утверждал, что это
является слабой стороной воинских формирований. Так, процентный состав армии
Австро-Венгрии по национальностям следующий: немцев, то есть австрийцев, -
29 процентов, или меньше одной трети, славян - 47 процентов, или почти
половина, мадьяр - 18 процентов, румын - 5 процентов и итальянцев - один
процент. Сильнейшими частями являются мадьярские. Корпус офицеров, несмотря
на многонациональный состав, хорошо обучен и превосходит в этом даже своих
союзников - прусское офицерство. Командный язык всей армии - немецкий, но
обучение ведется в национальных полках на родном языке...
- Спасибо, полковник! - прервал доклад Соколова Николай и обратился к
министру иностранных дел Сазонову.
- Сергей Дмитриевич, а каково ваше мнение по вопросу о мобилизации?
Сазонов проворно поднялся со своего места.
- Полагаю, ваше величество, что граф Коковцев прав вполне. Я сам был
просто уничтожен здесь, когда узнал о готовящейся катастрофе. Удивительно,
как Владимир Александрович (он посмотрел в сторону Сухомлинова) не учел, что
мы и прав-то не имеем на такую меру без соглашения с нашими союзниками, даже
если бы мы и были готовы к войне, а не только теперь, когда мы к ней
совершенно не готовы...
Затем царь предоставил слово Рухлову. Министр путей сообщения горячо
поддержал министра-председателя, но с одной оговоркой.
- Я не разделяю вообще мрачного взгляда на состояние нашей обороны, -
заявил Рухлов, - ибо никогда и ни одна страна не бывает полностью готова к
войне. Но браться за мобилизацию сейчас весьма опасно как с точки зрения
провоцирования Австрии и Германии, так и с точки зрения перевозки больших
масс новобранцев. Гораздо спокойнее оставить под знаменами на полгода
старослужащих и приготовиться таким образом к неожиданностям.
Николай поблагодарил кивком головы министра, а затем обратился к
Сухомлинову с просьбой высказать его мнение. Присутствующие затаили дыхание,
ожидая, как сможет военный министр совместить свою точку зрения с
противоположными ей у других министров. Но он и не думал совмещать, а просто
переменил ее.
- Я тоже согласен с мнением председателя совета и прошу разрешения
послать телеграммы генералам Иванову и Скалону, что мобилизации проводить не
следует, - сказал Сухомлинов.
На антресолях прозвучал легчайший, почти неслышный вздох облегчения,
словно это было дуновение ветерка. Все невольно подняли глаза туда, где тень
сгущалась под темным потолком, но ни одного движения не донеслось более
оттуда.
Царь, не вставая, ответил военному министру: "Конечно!", а затем
поднялся, показывая, что совещание заканчивается. Все встали. Подавая руку
сначала Коковцеву, Николай ласково сказал ему:
- Вы можете быть совсем довольны таким решением, а я им больше вашего.
После этого он оборотился к Сухомлинову:
- И вы должны быть очень благодарны Владимиру Николаевичу, так как
спокойно можете ехать за границу.
Когда вышли в приемную, где уже никого из мимолетных посетителей не
было, министры, не смущаясь присутствием офицеров, проявили свою
озадаченность последними словами императора. Коковцев тут же спросил
Сухомлинова, о каком его отъезде упомянул государь.
Снова общее удивление вспыхнуло, как и в начале совещания. Как будто не
замечая ничего, Сухомлинов самым естественным и спокойным тоном
ответствовал: "Моя жена за границей, и я хочу поехать на несколько дней
навестить ее".
- Владимир Александрович! Каким же образом вы, предполагая мобилизацию,
- с нажимом начал Коковцев, - могли решиться на отъезд, да еще и за
границу?!
- Что за беда, - без тени смущения ответил военный министр, -
мобилизацию ведь я буду проводить не своими руками, а пока все распоряжения
приводятся в исполнение, я всегда успел бы вернуться в Петербург. Я и не
предполагал отсутствовать более двух-трех недель, - успокаивал он
расстроенных его легкомыслием государственных деятелей.
Сазонов не смог сдержать своего возмущения. Не стесняясь присутствием
офицеров - подчиненных Сухомлинова, он обратился к нему с резкими словами:
- Неужели вы не понимаете, куда вы чуть не завели Россию?! Вам совсем
не стыдно играть судьбою государя и своей родины! Неужели ваша совесть не
подсказывает вам, что, не решись государь позвать нас сегодня и не дай он
нам возможность поправить то, что вы чуть не наделали, ваше легкомыслие было
бы уже непоправимо?! А вы тем временем даже собирались уезжать за границу!
Сухомлинов оглядел своего нового оппонента ясными детскими глазами и
пролепетал:
- А кто же, как не я, предложил его величеству собрать вас сегодня на
совещание после Большого приема? Если бы я не нашел это нужным, мобилизация
была бы уже начата, и в этом не было бы никакой беды; все равно войны нам не
миновать, и нам выгоднее начать ее раньше. Государь и я верим в нашу славную
армию. Неготовность ее к войне - заблуждение разных штатских людей, а мы
знаем, что из войны выйдет только одно хорошее для нас...
К спорящим подошел Воейков и, перебив Сухомлинова, пригласил министров
отобедать во дворце. Из вежливости он обратился с тем же к Монкевицу с его
спутником, но оба пережили такие неприятные минуты, что дружно отказались.
- Тогда, если хотите, господа, - предложил Воейков. - в вашем
распоряжении у подъезда ландо, которое доставит вас в Петербург...
Воейков небрежно протянул Монкевицу и Соколову твердую ладонь
рубаки-кавалериста и повернулся на каблуках к своему столу.
Тот же самый скороход повел гостей в гардеробную по коридорам, где
несли службу лейб-гусары.
...Тяжелые серые тучи дышали холодом, грозили вот-вот пролиться дождем.
Соколов, проводив Монкевица до ландо, попрощался с генералом и решил немного
пройтись пешком, дабы привести в порядок мысли, широко разбежавшиеся после
совещания у царя. Он двинулся в сторону казарм конногренадеров, где у Роопа
была служебная квартира.
20. Царское Село, ноябрь 1912 года
Вечер еще только начинался, когда Соколов и Рооп вошли под своды
громадного и неуютного Белого зала офицерского собрания лейб-гусарского его
величества полка. Электричество светило вполсилы в огромных золоченых
люстрах, вокруг круглых закусочных столов, уставленных снедью и водками
различных настоев и цветов, почти все места были свободны. Только несколько
офицеров-гусар неторопливо начинали свой ужин, который должен был перейти
вскорости в полковой праздник.
Громоздкое, витиеватой архитектуры здание офицерского собрания было
построено совсем недавно по личному распоряжению государя. Николай II,
будучи наследником престола, командовал эскадроном в этом гусарском полку и
особенно любил бывать здесь теперь не только в дни полкового праздника, но и
в будни. Именно по этой причине великий князь Николай Николаевич, бывший
командиром полка во время службы в нем племянника, а теперь высочайшим шефом
лейб-гусар, никогда не занимал в собрании председательского места, ожидая в
любую минуту появления государя.
Старого гвардейца Роопа и его друга, про которого уже были наслышаны в
кавалерийских кругах из-за его блестящей победы в весеннем конкур-иппике,
горячо приветствовали старшие офицеры полка, вышедшие специально для этого
из бильярдной. Старик артельщик, хорошо знакомый с привычками гусар,
появился как из-под земли с золотым подносом, уставленным серебряными
чарочками. Первую, как всегда, выпили за здоровье государя, повернувшись
лицом к его портрету, писанному в форме лейб-гусар. Закусили грибками
отменного засола, и Рооп представил своего друга, благоразумно не уточняя
род работы Соколова в Генштабе.
Родовитые дворяне, составлявшие цвет офицерства полков конной гвардии,
воспитанные в традициях рыцарского благородства и стерильных понятий о чести
офицера, могли бы и не понять деликатного характера нынешней профессии
Соколова и осудили бы его, несмотря на то, что сами с издевкой и презрением
отзывались о немцах и австрияках.
Зала быстро наполнялась офицерами. Большинство из них были, как и
Соколов, в парадной форме, поскольку как раз в этом месяце на долю полка
выпало нести дворцовую службу. В люстрах дали полный свет, гусары стали
занимать места за длинным столом, с шумом и весельем переговариваясь и
приветствуя сослуживцев. Стол офицерской артели лейб-гусар производил на
гостя, видевшего его в первый раз, незабываемое впечатление. Он был уставлен
от края до края шеренгой серебряных кубков, ваз, блюд, кувшинов и других
уникальных произведений ювелиров, завоеванных офицерами в виде призов на
скачках, в стрелковых состязаниях или дарственных полку состоятельными его
запасниками. Здесь существовал обычай: новоиспеченному гвардейскому офицеру
вносить стоимость своего прибора из серебра, который заказывался с
выгравированным его именем ювелирной фирме Фаберже. Свыше трехсот таких
именных приборов лежали у белоснежных фарфоровых тарелок с шифром полка.
Серебро и фарфор блестели в ярком свете электричества так, что глаза ломило.
Командир полка Воейков появился после всех из боковой двери, окинул быстрым
взглядом собравшихся в зале и с большим достоинством занял место во главе
стола, по правую руку от председательского кресла, украшенного царским
вензелем.
В зал вошел хор трубачей под командой капельмейстера, одетого в отличие
от гусар в мундир чиновника военного ведомства и не считавшегося никем в
гвардии собратом-офицером. По знаку дирижера хор грянул увертюру "Славься,
славься!" из оперы Глинки "Жизнь за царя", и гусары встали в едином порыве.
Снова, но уже все вместе, провозгласили здравицу императору, и зазвенели
шпорами и орденами, поворачиваясь к портрету самодержца. Как почетных гостей
и представителей родственных по оружию полков Роопа и Соколова посадили
поблизости от командира, в отдалении от полковой молодежи, где веселье было
более искренним и непосредственным.
Второй тост подняли так же по традиции за наследника цесаревича.
Осушив свою чарку, Рооп наклонился к своему другу и проговорил ему
прямо в ухо, чтобы было слышно даже через нестройное, но громкое "ура!":
- Если бы болезнь наследника уменьшалась в обратной пропорции к
выпитому здесь за его здоровье, то гемофилия Алексея испарилась бы в один
миг!
Многоголосый шум неожиданно прервал резкий аккорд трубачей. В зал
входил государь. Завсегдатай офицерского собрания лейб-гусар, Николай
Александрович, разумеется, не мог не прийти сюда в день полкового праздника.
Его сопровождал великий князь Николай Николаевич. Лукавый был, как и царь, в
парадной форме лейб-гусар и уже несколько навеселе.
Артельщики быстро поменяли маленькие водочные стопки на более емкую
посудину для шампанского, внесли в серебряных жбанах со льдом бутылки этого
любимого царем и гусарами напитка. Не обмолвясь ни с кем ни словом, царь
встал у председательского места и молча поднял стакан с шипучим вином. Он
осушил его одним духом и так же молча сел на свое место. Лукавый последовал
его примеру, только свою склянку с шампанским опрокинул еще быстрее, чем
царь.
Веселье в высочайшем присутствии поначалу перестало клеиться. Хор
трубачей уже не мог развлечь господ офицеров, и Воейков скомандовал призвать
песенников. Праздник продолжался по традиционному ритуалу.
Стройным шагом в зал вошли песенники. То были и рядовые гусары, и усачи