Иванов Алексей. Негромкий выстрел

Кедрин. - Сейчас нельзя утверждать, будет ли царствовать его наследник
Алексей, но если и будет, то в обстановке, навсегда очищенной нами от
малейшего запаха абсолютизма... Чем ярче будет разгораться над бедной
родиной, несущей в себе столько здоровых сил, заря политической и социальной
свободы, тем мрачнее будет сгущаться туман над именами ее царей, в том числе
и Кровавым Николаем, пока не скроет их навсегда в недрах истории
бесстрастной и немилосердной...
- Браво, браво! - зааплодировал Альтшиллер кончиками пальцев, когда
адвокатское красноречие Кедрина иссякло. - Право же, любезнейший брат, вы
хоть сейчас готовы свергнуть Романовых, не дожидаясь трехсотлетия их дома! А
что же надо сделать для этого практически, не вызвав при этом народной
революции, типа той, что разверзлась перед всеми нами в 1905 году?
- Надо вступить в войну и в ходе ее передать власть от царя к
избранникам имущих классов, кои доведут ее до необходимого конца, - сказал
Кедрин твердо и спокойно.
В глазах Альтшиллера погасли иронические искорки, которые горели все
время, пока Кедрин произносил свою филиппику против Романовых. Он также стал
серьезен и задумчив.
- Для этого следует довести Россию в войне на грань поражения, дабы
Государственная дума, из которой по случаю войны будут изгнаны большевики,
представляющие опасно грамотных рабочих, могла убрать всех этих великих
князей и порожденных ими безмозглых бюрократов. - Кедрин опять сменил
твердый тон на вкрадчивый: - И тут вам, дорогой брат, Александр Оскарович,
следует сделать свою работу. Вы должны, во-первых, воздействовать на
военного министра в пользу более энергичного демонтажа вооружения в
крепостях Модлина - Демблина - Плоцка, а также Варшавы. Памятуйте, что эти
крепости весьма высоко оценил еще Наполеон. Также надлежит всячески
саботировать развернутое в тылу русских армий строительство новой
оборонительной линии.
Кедрин, не стесняясь, излагал мысли, почерпнутые им на аудиенции у
Генриха Прусского, но теперь выдаваемые за свои. Господина камергера
Вышнеградского, председателя правления Петербургского международного банка и
владельца тульских меднопрокатных и патронных заводов, можно было бы
призвать сократить кредиты, а еще лучше - насовсем остановить производство в
Туле. Так появится удобный повод обвинить царскую бюрократию в
нераспорядительности и поставить своих людей к снабжению армии. Господин
Вышнеградский весьма симпатизирует кайзеру и легко пойдет на временные
неудобства, тем более что германская промышленность, как гарантировали в
Берлине, компенсирует эти неудобства - своими весьма выгодными заказами! -
не только господину камергеру, но и всем, кто захочет помочь святому делу...
- Самое главное я оставил на десерт, - пошутил Кедрин, вспомнив
гастрономические радости, которые он только что испытывал. - В Берлине
ожидают, что вы, я и все наши сторонники сможем нейтрализовать тех лиц,
которые доставляют наибольшие заботы его величеству кайзеру Вильгельму и
нашему общему другу - господину майору Вальтеру Николаи. Кажется, господин
майор располагает сведениями о том, что на Дворцовой площади в Петербурге
имеются весьма важные военные документы, полученные негласным путем из
Германии и Австро-Венгрии. Здесь, рядом с нами, - неопределенно махнул
Кедрин рукой в ту сторону, где, по его мнению, располагалась арка
Генерального штаба, - скопилось больше германских и австрийских тайн, чем их
осталось в Берлине и Вене.
- Какой кошмар! Я всегда думал наоборот! - всплеснул руками Альтшиллер.
- Меня просили передать вам в качестве самого главного пожелания лично
их величества кайзера и императора Франца-Иосифа, что надо найти предателей
в германском стане. Сейчас, когда подготовка к европейской схватке вступила
в решающий период, один нераскрытый шпион в германских и австрийских штабах
может стоить нашему делу больше, чем два корпуса, - повторил Кедрин слова
майора Вальтера Николаи. - В Берлине считают, что ваша близость с
Сухомлиновым должна дать возможность нащупать в Берлине и Вене предателя
или, не дай бог, предателей, что служат русской разведке.
Альтшиллер даже не пытался отвертеться от нового, весьма трудного
задания. Он молча слушал разглагольствования Кедрина, с удивлением увидев в
нем вдруг неизвестного доселе коллегу по службе в германской разведке.
Получив неделю назад сообщение из Берлина о состоявшейся вербовке и указание
о том, что получит новые инструкции от самого Кедрина во время личной
встречи, он с нетерпением ждал заседания масонской ложи, дабы, не вызывая
подозрений, сговориться с Кедриным о свидании. Теперь же он размышлял о том,
как просто и ловко нашел единомышленника, пользующегося столь большим весом
в масонских и кадетских делах. Поистине пути господни неисповедимы! Вот и
пришло время наметить, как самым безболезненным образом выполнить сложное
поручение хозяев. Русские секреты, при всем простодушии и склонности к
рутине офицеров императорского Генерального штаба, так просто не валяются
даже на столе его высокопоставленного друга и покровителя генерала
Сухомлинова...
Встреча двух шпионов заканчивалась. Кофе был допит, сигары докурены,
инструкции переданы.
Учтиво приподняв на прощанье шляпы, банкир и адвокат расстались у
зеркальных дверей. Альтшиллер поспешил к карете, а Кедрин вернулся в теплый
вестибюль дожидаться извозчика, за которым побежал на перекресток мальчик.
Кедрин был доволен собой и прожитым днем. Он считал, что положил
весомый камень в фундамент своего грядущего величия. Он не мучился
угрызениями совести, что предавал тех самых выборщиков от городского
мещанства и купечества, которые послали его в российский парламент -
Государственную думу. Не беспокоило его и то обстоятельство, что своей
подлой шпионской деятельностью он провоцировал войну. Жажда власти и
обогащения толкала его на все новые и новые подлости и предательства. Ради
денег и власти он был готов продать любому императору или королю, любому
правительству или любому монарху не только каких-то безвестных ему мужиков,
но даже собственных братьев - масонов, своих компаньонов по аферам, по бирже
- словом, всех и вся, включая ближнюю и дальнюю родню. Ибо Кедрин был
воплощением торгашества всех времен - эгоистичный, холодный и расчетливый,
видящий свое отечество там, где больше прибыли, где есть возможность
заработать - хотя бы на предательстве.


18. Царское Село, ноябрь 1912 года

Большой прием государя закончился, царь и его свита удалились. Гости
группами потянулись в гардеробную. Скользя по паркету, Монкевиц подошел к
Соколову, озиравшемуся на месте и несколько подавленному сделанным
церемонийместером указанием.
- Каково, друг мой? - обратился Николай Августович к подчиненному. - Не
правда ли, его величество был великолепен?! А как хорошо он знает армию и ее
расквартирование!
- Точно так, господин генерал! Но зачем понадобился государю я?
- Причина ясная, - закосил в стороны глазами Монкевиц. - Его величество
весьма озабочен возмутительным поведением Австро-Венгрии, которая в ответ на
выход сербских войск к Адриатическому морю в Северной Албании начала
мобилизацию. В Берлине, как доносит наш военный агент, непрерывно идут
совещания австро-венгерских и германских государственных людей. Пахнет
европейской войной, а Россия к ней не готова. Попугать Турцию или Австрию
еще можем, а серьезно воевать - проскачка выйдет!
- Тогда все ясно. Его величество, видимо, хочет, чтобы я доложил
обстановку по моему делопроизводству...
- Надеюсь, вы готовы? - спросил Монкевиц и снова стрельнул глазами в
разные стороны.
- Непременно, ваше превосходительство!
Появился скороход, мало похожий на живого человека. Круглая шляпа с
черными, белыми и желтыми страусовыми перьями, черный, расшитый золотыми
лентами кафтан, белые панталоны в обтяжку до колен, чулки и черные башмаки с
бантами делали его нереальным, какой-то иллюстрацией к сказкам Андерсена. Он
повел Монкевица и Соколова длинными коридорами Александровского дворца во
внутренние покои, туда, где должен был продолжаться прием, однако теперь уже
малый. На такую аудиенцию, которая превращалась в рабочий доклад государю
или совещание, приглашались военные и чиновники значительно меньшим числом.
Царь проводил этот прием, как правило, в библиотеке, превращенной во "второй
кабинет его величества". Здесь стоял, помимо круглого стола, заваленного
книгами, огромный бильярд, на котором Николай Александрович продолжал иногда
свою партию, безучастно внимая докладам министров.
Всезнающий Монкевиц предупредил по дороге Соколова о том, что кабинет
этот сообщается через антресоли с будуаром Александры Федоровны, и
императрица, оставаясь никем не видимая, слушает на них особенно интересные
сообщения царю. Николай Августович намекнул своему подчиненному, что если он
хочет понравиться царице, то должен живописать свой доклад яркими красками и
насытить его забавными деталями.
И снова Соколова покоробило неприязненное чувство к Монкевицу, он
вспомнил почему-то сразу разговоры о ярых германофильских симпатиях
Александры Федоровны, которую вельможи, отставленные от двора по настоянию
царицы, презрительно называли "Гессенской мухой". Для себя Алексей
Алексеевич решил держаться в строжайших рамках субординации и не
проговариваться, ни словом об источниках - агентах, которых ненужной
откровенностью можно поставить под смертельный удар.
Когда Монкевиц и Соколов, предводительствуемые скороходом, добрались до
приемной, здесь уже толпились парадные мундиры. Сразу было трудно понять, то
ли они все ждут момента приема государем, то ли уже побывали на аудиенции и
теперь просто договаривают светские разговоры с приятелями. Вскоре через
приемную проследовали в императорскую библиотеку - кабинет председатель
совета министров граф Владимир Николаевич Коковцев, министр иностранных дел
Сазонов, министр путей сообщения Рухлов, военный министр Сухомлинов и
начальник Генерального штаба Жилинский.
Двое последних ответили полупоклонами на приветствие Монкевица и
Соколова, коих были начальниками. Импозантный, но уже стареющий бонвиван,
Сухомлинов даже милостиво улыбнулся Соколову, которого знал по службе под
своим началом еще в Киевском военном округе за работящего и дельного
офицера.
Генерал-адъютанта Сухомлинова сопровождал до приемной немецкий адмирал
фон Гинце, состоящий "лично при особе государя" в ранге военно-морского
атташе. Гинце, как видно, очень хотелось вместе с министром проскочить в
кабинет к государю, но дежурный офицер произвел неуловимый жест перед
адмиралом, и тот сделал вид, будто не собирался вовсе пересекать порог
царского кабинета, а только провожал своего приятеля Сухомлинова, развлекая
его разговором.
Соколов подивился беспардонности этого матерого разведчика, о недавнем
пассаже которого в яхт-клубе злословил весь Петербург. Яхт-клуб, как во
всякой европейской столице, издавна служил в Питере прибежищем дипломатов,
где они к тому же могли встречаться с чиновной и военной элитой - членами
этого в высшей степени респектабельного заведения. Правда, великолепные
обеды подавались крупным сановникам Российской империи, собиравшимся в
яхт-клубе позлословить и обсудить самые горячие новости, в иной, более
поздний час, нежели дипломатам.
Однажды хитроумный фон Гинце, явно в расчете на то, что после парадного
обеда из двенадцати блюд, обильно политых вином, господа министры и члены
Государственного совета будут менее воздержаны на язык, задержался в
столовой зале после дипломатической трапезы и спрятался за каминный экран.
Расторопный официант, получавший вдобавок к своему жалованью вознаграждение
в корпусе жандармов, приметил хитрость германца. Когда обед был в полном
разгаре и гости стали высказываться на щекотливые, а то и запретные темы,
официант Петрушка, якобы по неловкости, уронил резной японский экран. Глазам
изумленного общества предстал военно-морской атташе дружественной державы,
скорчившийся в неудобной позе подле холодного камина. Господа министры были
весьма шокированы, однако прожженный шпион, дослужившийся подобными трюками
до адмиральского звания, ничуть не смутился. Он сделал вид, что принимает
какие-то пилюли, поскольку-де ему после обеда стало нехорошо, затем
выпрямился, раскланялся со знакомыми и был таков. Инцидент наделал много
шуму в военной среде, молодые морские офицеры даже хотели вызвать шпиона на
дуэль, но дело прослышала императрица, вызвала буянов на аудиенцию и умолила
их не давать выхода чувствам...
Теперь фон Гинце как ни в чем не бывало отирался в толпе приглашенных
на малый прием. Кто находился в других группках сановников, ожидавших вызова
в царский кабинет, Соколов не знал, да и особенного интереса не проявлял.
Подле двустворчатой двери, ведшей в царский кабинет, стоял большой
письменный стол. Место за ним занимал маленького роста дежурный офицер,
командир лейб-гвардии гусарского полка, несшего в ноябре дворцовую службу,
сорокапятилетний Свиты генерал-майор Владимир Николаевич Воейков. Монкевиц,
перехватив его взгляд, подобострастно раскланялся и потом объяснил Соколову
причину своей особенной любезности тем, что вскорости, то есть уже к
рождеству, Воейков должен был принять пост дворцового коменданта.
В приемную заглянул неожиданно приятель Соколова, командир конных
гренадеров Рооп, про которого вспоминал недавно царь. Будучи уже давно в
Петербурге и хорошо зная все хитросплетения придворной военной жизни, он
специально решил встретиться с Соколовым накануне столь значительного
момента его жизни, как представление императору. Однако генерал был занят по
службе и не смог повидать приятеля до Большого приема.

Владимир Рооп и Алексей Соколов отошли в укромный уголок приемной, пока
не настанет черед вызова к государю Монкевица и новоиспеченного полковника.
Рооп уже однажды сыграл важную роль в жизни Соколова. Когда-то,
закончив, как и Соколов, Академию Генерального штаба, он служил в штабе
войск гвардии и Петербургского военного округа, откуда был назначен военным
агентом в Вену. Веселый и беззаботный гвардейский офицер, за которым ходила
слава необычайного покорителя женских сердец, Рооп совершенно не производил
впечатления того основательного и дотошного штабного работника,
предусмотрительного в мелочах и с широким складом мышления, каким был на
самом деле. В бытность свою в Вене он, казалось, посвящал все свое время
амурным похождениям и нисколько не интересовал по этой причине австрийскую
контрразведку. Однако легкомысленный гусар, выпивавший на пари полдюжины
шампанского, не пьянея, и служивший притчей во языцех во всех салонах Вены,
Будапешта, Праги, был талантливым разведчиком. Он установил самые тесные
дружеские отношения со многими офицерами императорского и королевского
Генерального штаба в Вене, а знаменитый майор Редль, признанный создатель
контрразведывательной службы австрийской императорской армии,
конфиденциально состоял в числе его лучших друзей.
Когда Роопу пришла очередь получать полк, он был отозван из Вены в
Киевский военный округ и стал командовать белоцерковскими гусарами.
Соколову, занимавшемуся изучением австро-венгерской армии в штабе округа, он
и передал все свои негласные знакомства в Австро-Венгрии, которые Алексей с
его легкой руки продолжал успешно развивать.
Теперь Роопа очень интересовало, как идут дела у его главного венского
знакомого, Филимона Стечишина, и он постарался тактично навести разговор на
эту тему.
- Филимон работает великолепно, - уловив, куда тот клонит разговор,
сообщил другу Соколов. - Теперь у него под началом целая организация чехов,
достигших в австрийской армии высоких чинов, Но оставшихся в глубине души
славянами и борцами за независимость Чехии. Один из этих офицеров - теперь
крупный чин в генштабе, а другой твой знакомый, Альфред, получил повышение,
стал вторым человеком в Праге - начальником штаба восьмого корпуса.
- Поздравляю тебя, Алексей, ты прекрасно развернул работу в Австрии, -
вполголоса одобрил Рооп. - А если у тебя есть еще несколько таких друзей в
Дунайской монархии, как Редль, то тогда можно считать, что ты знаешь об
австрийской армии почти все.
- Даже если б я знал о ней все, ты всегда будешь знать чуточку больше,
- улыбнулся своему другу и коллеге Соколов.
- Не советую тебе только раскрывать здесь источники своей информации, -
так же вполголоса промолвил Рооп. - Ты знаешь, наверное, что у нас при дворе
очень сильна германская партия, которая делает ставку на симпатии царицы. Да
и наша с тобой старая пассия, Екатерина Викторовна, супруга военного
министра, тоже проявляет слишком большую активность в пользу разных там
немчиков.
Рооп, прапрадед которого приехал в Россию во времена Петра Великого из
Дании, терпеть не мог немцев и особенно не жаловал молодую жену своего
бывшего командира Сухомлинова.
- А как она здесь прижилась? - поинтересовался Соколов петербургской
судьбой красавицы, вызывавшей восторг всех офицеров Киевского округа, когда
она появлялась на балах в офицерском собрании.
- Ты знаешь, свет капризен. И хотя Екатерина Викторовна - супруга
генерал-адъютанта, светского гвардейца и военного министра, любимца
императора, ее не признают в петербургских салонах из-за того, что она
родилась в простой малороссийской семье. Впрочем, зачем я тебе говорю все
эти азбучные истины, ведь вы, киевляне, лучше нас, петербуржцев, знаете
подноготную этой красавицы. Могу тебе только по секрету сообщить, что, когда
Владимир Александрович представил ее государю, красота Сухомлиновой и ее
молодость произвели у него такой фурор, что, как говорят злые языки, царь
несколько оживился и даже обратил на эту красоту внимание своей супруги. Ну
а ты хорошо знаешь, что значит, когда одной женщине, да еще считающей себя
красивой, говорят о красоте другой. Вот царица и возненавидела Екатерину
Викторовну.
Насмешливый блеск в глазах Роопа погас так же внезапно, как и появился.
Он с нескрываемым осуждением довольно громко произнес:
- А вообще, нашему военному министру следовало бы больше думать об
укреплении российской армии, а не о светских развлечениях своей молодой
жены. Слишком часто ездит он с ней в отпуск в Париж и в Ниццу, забывая, что
русскую армию следует готовить к войне, дабы не повторилась Цусима...
Из ближайшей к ним группе ожидающих кто-то обернулся, услышав среди
общего негромкого говора какой-то диссонанс. Рооп задумчиво умолк, и Алексей
не решился вновь беспокоить его расспросами о петербургской жизни. Он только
отметил про себя, что не у него одного вызывают сомнения деловые качества
военного министра России.
Приглашенных в передней все убывало. Рооп тоже собирался уходить. Перед
прощаньем он позвал друга на вечеринку лейб-гусар в офицерское собрание
полка, с командирами которого успел особенно подружиться за годы службы в
конногвардейской дивизии, куда входили и лейб-гусары и конногренадеры,
Алексей обещал с удовольствием, ежели, разумеется, не задержится нынче
вечером здесь, во дворце. Он много слышал о праздниках гвардейцев и был не
прочь увидеть воочию их широту и разгул.
Наконец, когда никого из приглашенных, кроме Сухомлинова, Монкевица и
Соколова, в приемной не осталось, к этой маленькой группе неслышной
семенящей походкой истинного царедворца приблизился Воейков и пригласил
господ к царю.


19. Царское Село, ноябрь 1912 года

Царский кабинет-бильярдная был несколько темноват. Соколов сначала не
разглядел невзрачного полковника, стоявшего подле высокой изразцовой печи,
на выступе которой почти вровень с головой царя покоился беломраморный бюст
кого-то из его царственных предков.
- Садитесь, господа, - безразличным тоном произнес самодержец и
принялся ходить вдоль большого зеленого поля бильярда, на который бросала
яркий свет электрическая лампа. Другая лампа светила в круглом шелковом
абажуре, низко висящем над круглым библиотечным столом с семью деревянными
креслами вокруг него. Среднее из кресел, с более высокой спинкой, занимал,
вероятно, сам царь. Справа располагались Сухомлинов и Жилинский, а слева,
как бы составляя фракцию гражданских министров, - Коковцев, Сазонов и
Рухлов. По виду министров было ясно, что они только что закончили обсуждение
какого-то нудного вопроса и теперь готовы перейти к следующему пункту
программы.
Невысокие антресоли оставляли мало места под тяжелым потолком мореного
дуба. Повсюду на стенах в золоченых тяжелых рамах висели безвкусные картины,
перемежавшиеся с семейными царскими фотографиями в золотых тонких рамочках.
Подыскивая слова, точно гимназист, не выучивший урок, Николай
Александрович предложил Сухомлинову объяснить присутствующим причину, по
которой их всех здесь собрали.
- Господа, мы на пороге... э... кризиса, который... должен сказать...
способен вызвать... потрясение основ... Мы должны... в ближайшие дни... а
может быть, и часы... точно решить насчет военных приготовлений и... самой
мобилизации. Владимир Александрович сейчас все расскажет... - царю было,
видимо, трудно говорить, и он теребил золотой аксельбант на своем красном
чекмене. Закончив фразу, он бросил взгляд на антресоли, и Соколов вспомнил,
что ему говорил Монкевиц о возможном присутствии государыни на этом
совершенно секретном совещании.
Царь обошел бильярдный стол и сел в свое кресло. Он нажал незаметную
кнопку звонка под столом. В кабинет скользнул Воейков.
- Карту Балкан, - коротко бросил царь, и через несколько секунд
огромная, многометровая карта Балканского полуострова появилась на стене
бильярдной. Карта была обработана цветными карандашами, и на ней четко
выделялись не только текущие позиции союзников и турок за последнюю неделю,
их предыдущие линии и стрелы наступлений, фланговых обходов, но и дислокация
войск Киевского и Одесского округов русской армии, расположения дивизий
румынской и австро-венгерской армий. Соколов заметил на карте множество
неточностей и решил, когда настанет его момент докладывать, обратить на них
внимание самодержавного главнокомандующего.
- Прошу вас, Владимир Александрович, - предоставил слово Николай своему
военному министру.
- Ваше величество, - начал Сухомлинов свой доклад, - лично для меня в
течение многих лет, а точнее - с 1903 года, совершенно определенно
выяснилась вероятность столкновения с Габсбургской монархией. Еще явственнее
такая необходимость встала во время аннексии ею Боснии и Герцеговины в 1909
году. Тогда же я убедился, что в случае этого столкновения Германия станет
на сторону Габсбургов. Таким образом, ясно обрисовалась цель поддержания
нашей боевой готовности.
Генерал-адъютант продолжал размеренным голосом изрекать истины,
которые, вероятно, он не только выучил заранее наизусть, но и многократно
отрепетировал для того, чтобы произвести впечатление на царя. Из доклада
следовало, что масштаб для оборудования вооруженных сил России должен был
отвечать не только боевой готовности одной лишь австро-венгерской армии, но
и соединенных с нею сил германских армий и флота. Вместе с тем, учитывая
союзнические обязательства, которые взяла на себя Франция согласно военной
конвенции, российская императорская армия должна быть, по крайней мере, так
же сильна, как армия германская. По разработанному проекту приложения к
мобилизационному плану "О силах и вероятных планах наших западных
противников", проекту, который на днях будет представлен на высочайшее
утверждение, предусматриваются два случая.
Случай первый - главные силы Германии будут против Франции, а все силы
Австро-Венгрии, кроме сил, выделяемых на Южный фронт, - против России.
Случай второй - главные силы Германии с силами Австро-Венгрии - против
России.
В случае первом против России действуют 12-13 корпусов австрийских и
3-6 корпусов германских, против Сербии 3-4 корпуса австрийских.
Во втором случае против России действуют 12-13 корпусов австрийских и
18 корпусов германских.
Сухомлинов продолжал размеренно излагать диспозицию, не поднимая глаз
от заранее заготовленной записки, а Николай все так же безучастно глядел
пустыми глазами куда-то мимо карты.
- Мы считаем все же, - докладывал военный министр, - что в случае войны
Германия направит свой главный удар против Франции, оставив против нас не
более трети своих сил - около 300 батальонов. При этом Румыния со своей
сотней батальонов выступит на стороне Срединных империй. Итого общая
численность австро-германо-румынских войск составит в начале военных
действий около 1000-1100 батальонов против наших 1500. Мы предполагаем
также, что Италия останется нейтральной или будет связана союзом с
Болгарией, а 15-й и 16-й австрийские корпуса, специально подготовленные для
войны с Сербией, останутся против наших славянских братьев.
Монотонность генеральского доклада начала действовать усыпляюще на
Николая. Он стал позевывать, вежливо прикрывая рот перчаткой. Сухомлинов,