Страница:
– Он сделался посмешищем в глазах всего Элдифа. У меня сердце кровью обливается, когда я думаю о его жене. Ведь он обращается с бедняжкой, как со скаковой лошадью. А люди тем временем заключают друг с другом пари, забеременеет она или нет. И, надо думать, перевес далеко не на нашей стороне. Боже мой, какими жестокими могут быть люди.
– Совершенно верно. Но, послушайте, как вы собираетесь поступить с Родри? Он – последний из наследников Мэйлвейда, кому править Абервином. Вам необходимо вернуть его домой.
– В то время, как Риис рвет и мечет? Вы просто не видели его. Весь день он ходит кругами, объятый яростью, и в его присутствии никто даже не смеет вымолвить слово «дитя». Теперь он ни за что не согласиться призвать Родри назад. Кроме того, уже нашлось достаточно жаждущих, которые возгорелись ненавистью к его брату в надежде, что, если Риис умрет бездетным, их клан сможет претендовать на эти земли.
– Это горькая истина.
– Да уж. Держу пари, что в Совете Избирателей уже начались тайные происки и интриги.
Она усмехнулась как бы сама над собой и продолжила:
– Я уже и сама начала плести интриги. Когда мы уедем в Канобэйн, я хочу забрать незаконную дочь Родри оттуда, где она сейчас воспитывается, и держать ее у себя. Маленькая Родда будет залогом в моей борьбе, к тому же я хочу следить за ее воспитанием сама. Во всяком случае, у того, кто женится на наследнице Родри, законной или незаконной, будет хоть маленький шанс выставить свои притязания на Совет.
– Клянусь Богиней, я вами восхищен. В то время, как большинство женщин продолжали бы рвать на себе волосы, будь их сын в изгнании, вы затеваете интригу на четырнадцать лет вперед.
– Большинство женщин не имеют той власти, которая дана мне. Даже если они одного со мной ранга.
Несколько минут они сидели в напряженной тишине. Ловиан выглядела очень уставшей и несчастной, и Невин предположил, что она думает о более горькой истине: Родри не был настоящим Мэйлвейдом. Но было очень важным убедить людей в обратном. Хотя Невин не мог предсказывать будущее со всей определенностью, он был просто уверен, что Родри предстоит править в западном Элдифе, и если не как гвербрет Абервина, то, по меньшей мере, как тиэрин Форта Гвербин. Ни его, ни Властителей Судьбы не волновало, кем был отец Родри. Это заботило лишь знать.
– Вы знаете, что меня пугает больше всего? – вдруг спросила Ловиан. – Что со смертью Рииса может начаться открытая война. Это непременно случится, когда недовольные кандидаты почувствуют, что Совет обошелся с ними несправедливо. Но к тому времени я давно умру, и мне будет совершенно незачем об этом беспокоиться.
Так как Риису было только двадцать девять, и он не жаловался на здоровье, ее последнее замечание звучало вполне оправданно. Но вдруг Невин почувствовал острую боль: Двуумер посылал ему предупреждение. По всей видимости, ей придется похоронить другого сына.
– Что-нибудь случилось? – спросила она, прочитав беспокойство на его лице.
– О, я просто подумал, что мы должны призвать Родри обратно.
– Ах, если бы слова были золотыми монетами, мы бы были такими богатыми, как сам король.
Она тяжело вздохнула и добавила:
– Всегда грустно видеть, как умирает великий клан, но было бы вдвойне печально увидеть конец Мэйлвейдов.
– Ваша правда.
В действительности, она даже представить себе не могла, каким это было бы горем. Клан Мэйлвейда всегда имел слишком большое значение для Двуумера, хотя все начиналось очень даже скромно, с событий без малого трехсотлетней давности.
КЕРМОР и ЭЛДИФ 790—797 г.
– Совершенно верно. Но, послушайте, как вы собираетесь поступить с Родри? Он – последний из наследников Мэйлвейда, кому править Абервином. Вам необходимо вернуть его домой.
– В то время, как Риис рвет и мечет? Вы просто не видели его. Весь день он ходит кругами, объятый яростью, и в его присутствии никто даже не смеет вымолвить слово «дитя». Теперь он ни за что не согласиться призвать Родри назад. Кроме того, уже нашлось достаточно жаждущих, которые возгорелись ненавистью к его брату в надежде, что, если Риис умрет бездетным, их клан сможет претендовать на эти земли.
– Это горькая истина.
– Да уж. Держу пари, что в Совете Избирателей уже начались тайные происки и интриги.
Она усмехнулась как бы сама над собой и продолжила:
– Я уже и сама начала плести интриги. Когда мы уедем в Канобэйн, я хочу забрать незаконную дочь Родри оттуда, где она сейчас воспитывается, и держать ее у себя. Маленькая Родда будет залогом в моей борьбе, к тому же я хочу следить за ее воспитанием сама. Во всяком случае, у того, кто женится на наследнице Родри, законной или незаконной, будет хоть маленький шанс выставить свои притязания на Совет.
– Клянусь Богиней, я вами восхищен. В то время, как большинство женщин продолжали бы рвать на себе волосы, будь их сын в изгнании, вы затеваете интригу на четырнадцать лет вперед.
– Большинство женщин не имеют той власти, которая дана мне. Даже если они одного со мной ранга.
Несколько минут они сидели в напряженной тишине. Ловиан выглядела очень уставшей и несчастной, и Невин предположил, что она думает о более горькой истине: Родри не был настоящим Мэйлвейдом. Но было очень важным убедить людей в обратном. Хотя Невин не мог предсказывать будущее со всей определенностью, он был просто уверен, что Родри предстоит править в западном Элдифе, и если не как гвербрет Абервина, то, по меньшей мере, как тиэрин Форта Гвербин. Ни его, ни Властителей Судьбы не волновало, кем был отец Родри. Это заботило лишь знать.
– Вы знаете, что меня пугает больше всего? – вдруг спросила Ловиан. – Что со смертью Рииса может начаться открытая война. Это непременно случится, когда недовольные кандидаты почувствуют, что Совет обошелся с ними несправедливо. Но к тому времени я давно умру, и мне будет совершенно незачем об этом беспокоиться.
Так как Риису было только двадцать девять, и он не жаловался на здоровье, ее последнее замечание звучало вполне оправданно. Но вдруг Невин почувствовал острую боль: Двуумер посылал ему предупреждение. По всей видимости, ей придется похоронить другого сына.
– Что-нибудь случилось? – спросила она, прочитав беспокойство на его лице.
– О, я просто подумал, что мы должны призвать Родри обратно.
– Ах, если бы слова были золотыми монетами, мы бы были такими богатыми, как сам король.
Она тяжело вздохнула и добавила:
– Всегда грустно видеть, как умирает великий клан, но было бы вдвойне печально увидеть конец Мэйлвейдов.
– Ваша правда.
В действительности, она даже представить себе не могла, каким это было бы горем. Клан Мэйлвейда всегда имел слишком большое значение для Двуумера, хотя все начиналось очень даже скромно, с событий без малого трехсотлетней давности.
КЕРМОР и ЭЛДИФ 790—797 г.
Примерно в неделе езды от Абервина, в таком месте, которое вполне могло бы называться западной границей Элдифа, если бы за ней кто-нибудь жил, на широкой вершине выходящего в море и покрытого травою утеса стояла крепость. Каменная стена, давно не знавшая ремонта, опоясывала большой двор, вымощенный булыжником и местами уже поросший травой. Внутри находился приземистый каменный брок, несколько беспорядочно стоящих деревянных сараев и узкая башня, возвышавшаяся как аист среди цыплят. Каждый вечер Аваскейн поднимался по винтовой лестнице, состоящей из ста пятидесяти ступенек, и выходил на плоскую вершину башни. С помощью тяжелой лебедки с воротом он поднимал связки дров, которые внизу прикрепляли к тросу его сыновья, и складывал их в кучу под легким навесом над чашей маяка. На закате он зажигал факел и подносил его к первой связке. Здесь, недалеко от берега находились подводные скалы, которые с маяка были видны как белая рябь на синем фоне. С корабля их нельзя было рассмотреть вовсе. Если капитан видел свет Канобэйна, он поворачивал свое судно в открытое море, подальше от опасности.
За последние несколько лет число проходивших здесь кораблей значительно сократилось. В связи с войной за трон Дэвери торговля переживала глубокий спад. Бывали минуты, когда холодный зимний ветер безжалостно хлестал его под навесом, и Аваскейн задавал себе вопрос: зачем он продолжает поддерживать огонь? Но если хоть один корабль пойдет ко дну, за это будет в ответе он сам. Как же он тогда будет себя чувствовать? Кроме того, сам принц Мэйл еще много лет назад перед тем, как уйти на войну и больше не вернуться, велел ему поддерживать огонь.
Аваскейн воспитывал двух сыновей, Марила и Эгамина, чтобы они после смерти отца продолжали его дело, зажигая огонь на маяке. Марил, флегматичный парень, был доволен работой и их, в некотором смысле, привилегированным положением в деревне Канобэйн. Однако Эгамин, которому едва исполнилось четырнадцать, постоянно ворчал, чертыхался и грозился убежать из дому, чтобы стать всадником в армии короля. Аваскейн в таких случаях давал ему хорошую затрещину и приказывал немедленно замолчать.
– Сам принц просил меня и мою семью каждый вечер зажигать огонь, – говорил он обычно. – И мы будем это делать.
– Но послушай, папа, – всегда возражал ему Эгамин. – Держу пари, ты больше никогда не увидишь этого принца.
– Может и не увижу. Но если увижу, то скажу, что я честно выполнял порученную мне работу. Я как старый барсук. Я знаю свое дело.
Аваскейн жил с сыновьями и женой Скуной в большом зале брока, где они готовили еду, спали и делали прочие дела. Верхние этажи закрывались, чтобы сохранять зимой тепло. Дважды в год Скуна проветривала все комнаты, вытряхивала мебельные чехлы и подметала полы на случай, если в один прекрасный день принц вернется в свое загородное жилище. Во дворе у них был огород, бегали цыплята, в хлеве хрюкали несколько молодых поросят. Местные фермеры обеспечивали их остальными необходимыми продуктами в качестве части налога на свет Канобэйна. Те же фермеры снабжали их дровами, которые рубили в огромных девственных дубравах, тянущихся на север и на запад.
– Мы очень даже неплохо живем, – говорил бывало Аваскейн Эгамину. – Благодари богов за то, что послали нам спокойствие.
На что Эгамин лишь отрицательно качал своей упрямой головой с черной шевелюрой волос и говорил, что боги послали им зеленую тоску. Кроме фермеров, редко кто приходил в Форт Канобэйн.
Следовательно, это явилось большим событием, когда однажды после полудня у ворот появился человек. Так как по утрам Аваскейн обычно спал, его день только что начался с прогулки по двору, как вдруг он увидел на дороге всадника на коричневом коне и двух серых мулов, тяжело нагруженных холщовыми мешками. Когда всадник спешился, Аваскейн с удивлением обнаружил, что им была полная, средних лет женщина. Хотя она носила платье, на ней были так же выпачканные бриджи, что позволяло ей ехать верхом, как мужчине. Ее седые волосы были собраны в узел на затылке, как обычно делали незамужние женщины, а черные глаза смотрели весело и дружелюбно. Но самым странным в ней были ее руки, выкрашенные по локти в какой-то особый цвет – грязно-коричневый с синим отливом.
– Доброе утро, – сказала она. – Держу пари, вы очень удивились, увидев меня на дороге.
– Да, конечно. Но все равно, вы желанная гостья, – ответил Аваскейн. – Разрешите поинтересоваться, как вас зовут.
– Примилла. Я приехала сюда из Абернауса и ищу редкие растения для нашей артели красильщиков.
– Подумать только! Впрочем, добро пожаловать. Я приготовлю вам поесть, если вы не откажетесь пообедать у нас.
Примилла и не собиралась отказываться. Пока Марил ухаживал за ее лошадью и мулами, она охотно расправилась с куском ветчины и миской овсянки. С собой она привезла кучу новостей из Абернауса, столицы Элдифа, и Скуна с Эгамином жадно слушали последние городские сплетни.
– Конечно же, о принце Мэйле опять нет никаких новостей, – произнес наконец Аваскейн.
– Вы знаете, есть. Но весьма невеселые. На днях схоронили его жену. Бедняжка умерла от лихорадки.
Примилла грустно покачала головой и добавила:
– Как это все-таки ужасно. Она так и не смогла снова увидеть мужа.
Из глаз Скуны брызнули слезы, а Аваскейн почувствовал, что сам вот-вот разрыдается. Это все было похоже на печальное сказание менестреля.
– Наверное ходят разговоры о том, чтобы лишить принца его титула, а вместо него поставить его сына?
– Да, поговаривают. А что вы сами думаете на этот счет?
– Я поклялся служить Мэйлу и буду ему служить. Я как старый барсук, добрая госпожа. Я знаю свое дело.
Примилла улыбнулась, как будто находя его преданность восхитительной. Это было большим утешением после насмешек со стороны других людей. Он посмотрел гостье в глаза и встретил ее проницательный взгляд, который не сочетался с веселым выражением круглого лица и розовыми щеками; это удивило Аваскейна.
Ночью, когда луна была в зените, Примилла поднялась по каменным ступенькам на вершину башни, чтобы составить Аваскейну компанию. Она помогла положить в чашу маяка вторую вязанку дров, затем подошла к краю посмотреть на открывающийся сверху вид. Внизу по покрытой рябью поверхности моря уходила к невидимому горизонту серебряная дорожка лунного света. В чистом весеннем небе звезды казались такими близкими, как будто их легко можно было достать, стоило лишь протянуть руку.
– Красиво, не правда ли? – спросил Аваскейн. – А ведь кроме меня и моих парней немногие утруждают себя подняться и посмотреть.
– У вас, должно быть, крепкие ноги от этих чертовых ступенек, добрый человек.
– О, ко всему быстро привыкаешь.
Загорелись свежие дрова, танцующие языки пламени отбрасывали вокруг золотистый свет. Примилла удобно облокотилась на каменные перила и стала созерцать пологий морской берег с выступающими мокрыми скалами, похожими на привидения в серебряных одеждах.
– Я, конечно, прошу прощения, но мне редко приходилось видеть женщину, путешествующую в одиночку. Вас не пугает, что на дороге может встретиться опасность? – спросил Аваскейн.
– Если придется, я могу сама за себя постоять, – ответила Примилла и усмехнулась. – Кроме того, сейчас по дорогам ходит не так много народу, чтобы была причина беспокоиться. Поверьте, для меня это стоящее занятие, путешествовать по лесам и искать нужные травы. Всю жизнь я работала красильщицей, а сейчас решила найти лучшие краски для моей артели. Мы будем изучать тот материал, который я привезу, выкрасим куски материи и посмотрим, как они стираются. Ведь никогда не знаешь, где ты найдешь свое счастье.
Она показала свои пропитавшиеся краской руки и добавила:
– Вот она, вся моя жизнь, оставившая отпечаток на коже.
Аваскейн свято верил в то, что каждый должен приложить немало усилий прежде чем увидит плоды своего труда, поэтому он понял смысл ее слов. Но даже после того, как Примилла уехала, он время от времени вспоминал женщину с синими руками и спрашивал себя: что же у нее все-таки было на уме?
Столица Элдифа, город Абернаус раскинулся по обоим берегам реки Дилбрей примерно в двух милях от морского побережья и гавани. За каменными стенами по холмам, сделанным в виде террас, извивались мощенные булыжником улицы. На вершине самого высокого холма стояла королевская крепость с развевающимися голубыми с серебристым знаменами трона Дракона. Внизу, в долинах, были беспорядочно разбросаны источающие скверный запах тесные трущобы городской бедноты. В Абернаусе сложилось так, что расположение жилища человека по высоте указывало на его положение на социальной лестнице. Занимая место главы артели красильщиков, Примилла жила на вершине невысокого холма на широком огороженном участке, где располагались мастерские. Вместе с ней в трехэтажном круглом доме жили пять ее учеников, прислуживавших своей наставнице в обмен за учение. На покрытом булыжником дворе находились длинные бараки, в которых помещались главные цехи артели. Производимая здесь под ее личным руководством продукция направлялась прямо ко двору короля.
Хотя во время своей поездки в Канобэйн Примилла действительно собрала редкие красящие растения, она была очень раздосадована тем, что ей пришлось провести так много времени вдали от забот своей артели. Однако долг по отношению к Двуумеру был для нее превыше обязательств перед красильщиками. Для нее было бы непростительным отказать в помощи председателю Совета Тридцати Двух. Хотя Примилла понятия не имела, почему Невин интересуется делами Мэйла, принца Абервина и Канобэйна, она охотно согласилась заглянуть в эту далекую провинцию и разузнать все, что можно. Теперь, когда она убедилась, что люди Канобэйна остались верными принцу, можно было сосредоточиться на более важном вопросе – его положении при дворе.
К счастью, ситуация, сложившаяся этим летом, позволяла ей легко добиться благосклонности высшей знати, потому что король запросил у городских артелей огромный заем, чтобы продолжать борьбу за трон Дэвери. Хотя особы благородных кровей обычно посмеивались над торговцами, когда королю требовались деньги, артельщики и купцы вдруг становились самыми почитаемыми в королевстве людьми. В ту же ночь по возвращении из поездки Примилла попала на первое из многочисленных собраний, созванных артелями и купечеством для выбора представителей, которые должны будут пойти во дворец, чтобы согласовать условия сделки. Она хотела поработать и поэтому легко вошла в совет. Хотя среди купцов разгорелось соперничество за место в совете, из ремесленников немногие изъявили желание отрываться от своего дела.
Наконец после недели непрерывных заседаний и закулисной борьбы комиссия из пяти артельщиков под председательством ростовщика Гротира встретилась с четырьмя королевскими советниками в узкой палате на втором этаже королевского брока. Пока писари обоих сторон что-то тщательно записывали, делегаты усаживались за длинным дубовым столом. Примилла ожидала, что на заседании будут звучать неопределенные вопросы и уклончивые ответы, но вместо этого поднялся первый советник, черноглазый, мешковатый мужчина по имени Кадли, и прямо заявил, что король хочет получить пять тысяч золотом.
– О, боги! – воскликнул Гротир. – Вы понимаете, добрый господин, что, если такой заем не будет во время погашен, артели просто разорятся?
Кадли улыбнулся, потому что все, находящиеся в палате, знали, что Гротир лжет. Когда заседавшие наконец заговорили всерьез, Примилла задумалась о размере займа. Раз королю было нужно много денег, значит он, похоже, собирается предпринять генеральное наступление, что не предвещает ничего хорошего для узника, томящегося в Керморе. Как и ожидалось, заседание завершилось взаимным согласием. Когда артельщики покидали палату, Примилла немного задержалась и спросила Кадли, не найдется ли у него немного времени показать ей королевский парк.
– Конечно, добрая госпожа. Несомненно, вам будет интересно, ведь ваша работа во многом связана с растениями.
– Действительно, для меня будет большим наслаждением увидеть живые цветы, потому что на работе нам приходится смотреть лишь на мелко нарубленные или вареные.
Любезно усмехнувшись, он повел Примиллу во двор, за башню брока. Невысокая кирпичная стена, такая, чтобы ее не могла переступить лошадь, отделяла территорию, на которой находились крошечного размера лужайки, окаймленные цветочными клумбами, и похожие на зеленые драгоценные камни в разноцветной плетеной оправе. Здесь они провели четверть часа, разговаривая о различных цветах, пока, наконец, Примилла не почувствовала, что настал подходящий момент сделать ход.
– Вы знаете, – начала она, – несколько дней назад я была у западной границы и собирала там диковинные растения. Однажды мне пришлось остановится в Канобэйне; это загородная резиденция принца Мэйла, вы знаете.
– О! Неужели они там еще помнят принца?
– Еще как! Печальная у Мэйла участь. Мне почему-то кажется, что, делая этот заем, король хочет предоставить принца судьбе.
– Говорю это только вам, добрая госпожа, хотя вы и сами обо всем догадались. Нашему сеньору еще много лет назад надо было продолжать войну, ну а Мэйла пусть бы казнили. Но принцесса Мадиан обратилась к королю с просьбой, чтобы ее мужу сохранили жизнь. Так как она воспитывалась при дворе, король относился к ней, как к дочери.
– Но теперь принцесса умерла.
– Совершенно верно.
– А что говорит сын Мэйла?
– Видите ли, исключительно из соображений порядочности, Огреторик просит за своего отца. Но, боже мой, ведь он еще даже не родился, когда Мэйл уехал воевать. Не может же человек вечно испытывать сострадание к тому, кого он никогда не видел.
«Особенно, когда у него есть все шансы унаследовать чей-то титул», – подумала Примилла. Она решила, что настала пора самой предпринять конкретные шаги вместо того, чтобы уповать на бестолковых советников. На следующей неделе она выбрала несколько мотков лучших шерстяных темно-синих ниток для вышивания и отослала в качестве дара жене Огреторика, Камладе. Ее продукция, выкрашенная вайдой в цвет индиго, всегда пользовалась огромным спросом, потому что только опытный красильщик мог гарантировать, что весь моток будет иметь равномерную окраску – важная деталь для изысканной вышивки. Дар открыл перед Примиллой двери замка: на следующий день ей была назначена аудиенция с госпожой.
Паж проводил ее в необычно маленькую палату на третьем этаже одной из боковых башен. Хотя комната была обставлена роскошной мебелью, стульями с мягкими сиденьями, увешена коврами, из окна открывался удручающий пейзаж. Камлада, миловидная блондинка шестнадцати лет, принимала Примиллу одна, без служанок, присутствие которых означало бы высокое положение, занимаемое госпожой при дворе. Единственной ее компанией был маленький терьер, который сидел у своей госпожи на коленях и время от времени повизгивал на протяжении всей беседы.
– Благодарю вас за чудесные нитки, добрая госпожа. Такой цвет будет очень хорошо смотреться на одной из рубашек моего мужа.
– Это будет для меня большой честью, моя госпожа.
Камлада улыбнулась и жестом показала на мягкую скамеечку для ног, стоявшую возле ее стула. Примилла услужливо села, госпожа окинула ее взглядом.
– Всю свою жизнь я провела при дворе, – заметила Камлада. – Сомневаюсь, что этот дар – всего лишь нежная забота с вашей стороны. Вы хотите, чтобы мой муж сделал вам какое-то одолжение?
– Да, совсем небольшое. Я хочу, чтобы он лишь знал о моем существовании. Видите ли, на западной границе растут некоторые очень редкие травы, из которых мы получаем краски. Мне бы хотелось, чтобы наша артель получила право открыть на них промысел, хотя первыми об этом заявили красильщики Абервина. Как-никак принцу подвластны и Абервин, и Канобэйн.
– Принцу? Но ведь он еще не принц.
– По крайней мере, учитывая обстоятельства, он в большей степени принц, чем его отец.
Камлада резко встала и подошла к окну, маленький терьер поплелся за ней.
– Я чем-то обидела мою госпожу? – спросила Примилла. – Покорнейше прошу простить меня.
– Просто вы напомнили мне горькую истину. Никто не знает, какое место занимает при дворе мой муж и какие нам с ним даны полномочия. Вы никогда не встречались с принцессой Мадиан?
– Мне не была оказана такая честь. Но, говорят, она была нежной и преданной женой.
– Она действительно была такой. Все просто обожали ее, но, посмотрите, что она получила взамен? Мне всегда было очень жаль бедняжку, а теперь ее не стало.
– И вы, по праву, должны получить ее титул.
– О, добрая госпожа, пока жив мой свекор, я вообще не буду иметь никакого титула. Конечно, это звучит ужасно, но я так боюсь, что и меня может ожидать та же участь, которая постигла Мадиан. Вдруг и мне суждено вечно находиться при дворе, не имея никакого влияния. К тому же, король не любит меня так, как любил ее.
– Я понимаю ваши опасения, моя госпожа.
Примилла поняла кое-что еще: хотя Огреторик никогда не видел отца, свою жену он видит каждую ночь. Она решила срочно связаться с Невином через огонь и сообщить ему эту тревожную весть.
Как наиболее приближенный советник короля, Невин обладал большими правами, чем остальные придворные. Закончив разговор с Примиллой, он поспешил в королевские апартаменты и вошел туда без лишних условностей, даже не послав пажа предупредить о своем визите. Когда-то Невин часто задавал себе вопрос, а вправе ли он сообщать королю секретную информацию, полученную по каналам Двуумера. На этот раз он решил, что имеет на это право, потому что претензия Элдифа на трон была настолько необоснованной, что были слишком очевидны его захватнические планы. Невин увидел посетителя, который зашел перед ним. Это был принц Кобрин, ныне начальник королевской стражи. В свои двадцать один год он выглядел высоким, стройным, красивым юношей, и был так похож на Даннина, что у Невина и короля при виде его слезы наворачивались на глаза.
– Вы по срочному делу, мой господин? – спросил Кобрин. – Если так, то я могу удалиться.
– Дело-то срочное, но вас оно тоже касается. – Невин поклонился Глину, стоявшему у камина. – Элдиф взял у артельщиков Абернауса огромный заем. Я вижу только одно место, куда он может вложить такие деньги: наши границы.
– Вот те на! – проговорил король. – А я-то думал: как долго они будут лить слезы по одному из трех наследников? Ну, Кобрин, придется нам коренным образом пересматривать все планы сражений на это лето. Держу пари, Элдиф собирается перейти нашу границу еще до того, как мы получим официальное извещение о низложении Мэйла. Чтобы это понять, не обязательно прибегать к помощи Двуумера.
– Да уж. – Кобрин засмеялся, затем прорычал себе под нос. – Но здесь этих ублюдков будет ждать сюрприз.
– Мой сеньор, – вмешался Невин. – Вы собираетесь привести свою угрозу в исполнение и казнить Мэйла?
Глин почесал подбородок тыльной стороной ладони, обдумывая, что ответить. Его полное лицо с годами сделалось еще более квадратным, щеки побагровели.
– Конечно же, мне не хочется вешать беззащитного человека, но если Элдиф выступит с войной, у меня не останется другого выхода. Во всяком случае, пока у меня в руках не будет официального документа о низложении принца, я не собираюсь с ним ничего делать. Может быть, Элдиф изменит свое решение; ведь, если мы казним Мэйла, то не сможем потом оживить его.
На этой же неделе принц Кобрин повел пять сотен воинов по дороге вдоль морского побережья к границе с Элдифом. По морю их сопровождали корабли с провизией и военные галеры. Через три недели тревожного ожидания в Кермор вернулись гонцы: войско одержало блестящую победу, наголову разбив обезумевшую от неожиданности армию Элдифа. Тремя днями позже из Элдифа прибыли герольды с официальным письмом о низложении принца Мэйла и передаче всех его полномочий и титула его сыну, Огреторику. Невин поспешил наверх сообщить об этом Мэйлу.
Он нашел развенчанного принца сидящим за письменным столом, заваленным его любимыми книгами. Повсюду лежали куски пергамента – первые главы комментариев Мэйла к «Этике» Ристолина из древних сказаний народа Греггикон. Невин был просто уверен, что комментарии получатся превосходными, если только Мэйл успеет закончить их при жизни. В свои тридцать четыре года Мэйл преждевременно поседел, белые пряди покрывали некогда черную с отливом голову.
– Я принес вам дурную весть, – начал Невин.
– Меня лишили титула? – спросил он прямо, даже несколько сухо. – Я понял, к чему идет дело, когда услышал, как стражники говорили о войне на границе.
– К сожалению это правда.
– Ну что ж, теперь мне очень пригодятся идеи Ристолина о человеческой добродетели. Похоже, целью всей моей жизни было красиво умереть на рыночной площади. Я бы сказал, сила духа – вот самая подходящая добродетель для такого финала, а вы что думаете на этот счет?
– Послушайте. Вас никто не повесит, если я об этом походатайствую.
– Вы дарите мне надежду. Но, может быть, было бы лучше умереть и обрести свободу на том свете, чем сидеть в башне и коптить небо. Вы знаете, я нахожусь здесь дольше, чем прожил у себя в Элдифе. Подумать только! Большая половина жизни в гостях у Глина.
– Держу пари, свобода того света не покажется такой привлекательной, когда палач накинет вам на шею петлю. Я зайду к вам сразу же, как поговорю с королем.
Лишь поздно вечером король освободился от текущих дел, и Невину представилась возможность поговорить с ним с глазу на глаз. Они вышли в сад, обнесенный стеной. У живописного ручья стояли ивы, опустив в воду свои длинные ветви; пышно цвели кроваво-красные розы, единственный штрих краски в крошечном парке, за которым специально ухаживали так, чтобы он казался заброшенным.
За последние несколько лет число проходивших здесь кораблей значительно сократилось. В связи с войной за трон Дэвери торговля переживала глубокий спад. Бывали минуты, когда холодный зимний ветер безжалостно хлестал его под навесом, и Аваскейн задавал себе вопрос: зачем он продолжает поддерживать огонь? Но если хоть один корабль пойдет ко дну, за это будет в ответе он сам. Как же он тогда будет себя чувствовать? Кроме того, сам принц Мэйл еще много лет назад перед тем, как уйти на войну и больше не вернуться, велел ему поддерживать огонь.
Аваскейн воспитывал двух сыновей, Марила и Эгамина, чтобы они после смерти отца продолжали его дело, зажигая огонь на маяке. Марил, флегматичный парень, был доволен работой и их, в некотором смысле, привилегированным положением в деревне Канобэйн. Однако Эгамин, которому едва исполнилось четырнадцать, постоянно ворчал, чертыхался и грозился убежать из дому, чтобы стать всадником в армии короля. Аваскейн в таких случаях давал ему хорошую затрещину и приказывал немедленно замолчать.
– Сам принц просил меня и мою семью каждый вечер зажигать огонь, – говорил он обычно. – И мы будем это делать.
– Но послушай, папа, – всегда возражал ему Эгамин. – Держу пари, ты больше никогда не увидишь этого принца.
– Может и не увижу. Но если увижу, то скажу, что я честно выполнял порученную мне работу. Я как старый барсук. Я знаю свое дело.
Аваскейн жил с сыновьями и женой Скуной в большом зале брока, где они готовили еду, спали и делали прочие дела. Верхние этажи закрывались, чтобы сохранять зимой тепло. Дважды в год Скуна проветривала все комнаты, вытряхивала мебельные чехлы и подметала полы на случай, если в один прекрасный день принц вернется в свое загородное жилище. Во дворе у них был огород, бегали цыплята, в хлеве хрюкали несколько молодых поросят. Местные фермеры обеспечивали их остальными необходимыми продуктами в качестве части налога на свет Канобэйна. Те же фермеры снабжали их дровами, которые рубили в огромных девственных дубравах, тянущихся на север и на запад.
– Мы очень даже неплохо живем, – говорил бывало Аваскейн Эгамину. – Благодари богов за то, что послали нам спокойствие.
На что Эгамин лишь отрицательно качал своей упрямой головой с черной шевелюрой волос и говорил, что боги послали им зеленую тоску. Кроме фермеров, редко кто приходил в Форт Канобэйн.
Следовательно, это явилось большим событием, когда однажды после полудня у ворот появился человек. Так как по утрам Аваскейн обычно спал, его день только что начался с прогулки по двору, как вдруг он увидел на дороге всадника на коричневом коне и двух серых мулов, тяжело нагруженных холщовыми мешками. Когда всадник спешился, Аваскейн с удивлением обнаружил, что им была полная, средних лет женщина. Хотя она носила платье, на ней были так же выпачканные бриджи, что позволяло ей ехать верхом, как мужчине. Ее седые волосы были собраны в узел на затылке, как обычно делали незамужние женщины, а черные глаза смотрели весело и дружелюбно. Но самым странным в ней были ее руки, выкрашенные по локти в какой-то особый цвет – грязно-коричневый с синим отливом.
– Доброе утро, – сказала она. – Держу пари, вы очень удивились, увидев меня на дороге.
– Да, конечно. Но все равно, вы желанная гостья, – ответил Аваскейн. – Разрешите поинтересоваться, как вас зовут.
– Примилла. Я приехала сюда из Абернауса и ищу редкие растения для нашей артели красильщиков.
– Подумать только! Впрочем, добро пожаловать. Я приготовлю вам поесть, если вы не откажетесь пообедать у нас.
Примилла и не собиралась отказываться. Пока Марил ухаживал за ее лошадью и мулами, она охотно расправилась с куском ветчины и миской овсянки. С собой она привезла кучу новостей из Абернауса, столицы Элдифа, и Скуна с Эгамином жадно слушали последние городские сплетни.
– Конечно же, о принце Мэйле опять нет никаких новостей, – произнес наконец Аваскейн.
– Вы знаете, есть. Но весьма невеселые. На днях схоронили его жену. Бедняжка умерла от лихорадки.
Примилла грустно покачала головой и добавила:
– Как это все-таки ужасно. Она так и не смогла снова увидеть мужа.
Из глаз Скуны брызнули слезы, а Аваскейн почувствовал, что сам вот-вот разрыдается. Это все было похоже на печальное сказание менестреля.
– Наверное ходят разговоры о том, чтобы лишить принца его титула, а вместо него поставить его сына?
– Да, поговаривают. А что вы сами думаете на этот счет?
– Я поклялся служить Мэйлу и буду ему служить. Я как старый барсук, добрая госпожа. Я знаю свое дело.
Примилла улыбнулась, как будто находя его преданность восхитительной. Это было большим утешением после насмешек со стороны других людей. Он посмотрел гостье в глаза и встретил ее проницательный взгляд, который не сочетался с веселым выражением круглого лица и розовыми щеками; это удивило Аваскейна.
Ночью, когда луна была в зените, Примилла поднялась по каменным ступенькам на вершину башни, чтобы составить Аваскейну компанию. Она помогла положить в чашу маяка вторую вязанку дров, затем подошла к краю посмотреть на открывающийся сверху вид. Внизу по покрытой рябью поверхности моря уходила к невидимому горизонту серебряная дорожка лунного света. В чистом весеннем небе звезды казались такими близкими, как будто их легко можно было достать, стоило лишь протянуть руку.
– Красиво, не правда ли? – спросил Аваскейн. – А ведь кроме меня и моих парней немногие утруждают себя подняться и посмотреть.
– У вас, должно быть, крепкие ноги от этих чертовых ступенек, добрый человек.
– О, ко всему быстро привыкаешь.
Загорелись свежие дрова, танцующие языки пламени отбрасывали вокруг золотистый свет. Примилла удобно облокотилась на каменные перила и стала созерцать пологий морской берег с выступающими мокрыми скалами, похожими на привидения в серебряных одеждах.
– Я, конечно, прошу прощения, но мне редко приходилось видеть женщину, путешествующую в одиночку. Вас не пугает, что на дороге может встретиться опасность? – спросил Аваскейн.
– Если придется, я могу сама за себя постоять, – ответила Примилла и усмехнулась. – Кроме того, сейчас по дорогам ходит не так много народу, чтобы была причина беспокоиться. Поверьте, для меня это стоящее занятие, путешествовать по лесам и искать нужные травы. Всю жизнь я работала красильщицей, а сейчас решила найти лучшие краски для моей артели. Мы будем изучать тот материал, который я привезу, выкрасим куски материи и посмотрим, как они стираются. Ведь никогда не знаешь, где ты найдешь свое счастье.
Она показала свои пропитавшиеся краской руки и добавила:
– Вот она, вся моя жизнь, оставившая отпечаток на коже.
Аваскейн свято верил в то, что каждый должен приложить немало усилий прежде чем увидит плоды своего труда, поэтому он понял смысл ее слов. Но даже после того, как Примилла уехала, он время от времени вспоминал женщину с синими руками и спрашивал себя: что же у нее все-таки было на уме?
Столица Элдифа, город Абернаус раскинулся по обоим берегам реки Дилбрей примерно в двух милях от морского побережья и гавани. За каменными стенами по холмам, сделанным в виде террас, извивались мощенные булыжником улицы. На вершине самого высокого холма стояла королевская крепость с развевающимися голубыми с серебристым знаменами трона Дракона. Внизу, в долинах, были беспорядочно разбросаны источающие скверный запах тесные трущобы городской бедноты. В Абернаусе сложилось так, что расположение жилища человека по высоте указывало на его положение на социальной лестнице. Занимая место главы артели красильщиков, Примилла жила на вершине невысокого холма на широком огороженном участке, где располагались мастерские. Вместе с ней в трехэтажном круглом доме жили пять ее учеников, прислуживавших своей наставнице в обмен за учение. На покрытом булыжником дворе находились длинные бараки, в которых помещались главные цехи артели. Производимая здесь под ее личным руководством продукция направлялась прямо ко двору короля.
Хотя во время своей поездки в Канобэйн Примилла действительно собрала редкие красящие растения, она была очень раздосадована тем, что ей пришлось провести так много времени вдали от забот своей артели. Однако долг по отношению к Двуумеру был для нее превыше обязательств перед красильщиками. Для нее было бы непростительным отказать в помощи председателю Совета Тридцати Двух. Хотя Примилла понятия не имела, почему Невин интересуется делами Мэйла, принца Абервина и Канобэйна, она охотно согласилась заглянуть в эту далекую провинцию и разузнать все, что можно. Теперь, когда она убедилась, что люди Канобэйна остались верными принцу, можно было сосредоточиться на более важном вопросе – его положении при дворе.
К счастью, ситуация, сложившаяся этим летом, позволяла ей легко добиться благосклонности высшей знати, потому что король запросил у городских артелей огромный заем, чтобы продолжать борьбу за трон Дэвери. Хотя особы благородных кровей обычно посмеивались над торговцами, когда королю требовались деньги, артельщики и купцы вдруг становились самыми почитаемыми в королевстве людьми. В ту же ночь по возвращении из поездки Примилла попала на первое из многочисленных собраний, созванных артелями и купечеством для выбора представителей, которые должны будут пойти во дворец, чтобы согласовать условия сделки. Она хотела поработать и поэтому легко вошла в совет. Хотя среди купцов разгорелось соперничество за место в совете, из ремесленников немногие изъявили желание отрываться от своего дела.
Наконец после недели непрерывных заседаний и закулисной борьбы комиссия из пяти артельщиков под председательством ростовщика Гротира встретилась с четырьмя королевскими советниками в узкой палате на втором этаже королевского брока. Пока писари обоих сторон что-то тщательно записывали, делегаты усаживались за длинным дубовым столом. Примилла ожидала, что на заседании будут звучать неопределенные вопросы и уклончивые ответы, но вместо этого поднялся первый советник, черноглазый, мешковатый мужчина по имени Кадли, и прямо заявил, что король хочет получить пять тысяч золотом.
– О, боги! – воскликнул Гротир. – Вы понимаете, добрый господин, что, если такой заем не будет во время погашен, артели просто разорятся?
Кадли улыбнулся, потому что все, находящиеся в палате, знали, что Гротир лжет. Когда заседавшие наконец заговорили всерьез, Примилла задумалась о размере займа. Раз королю было нужно много денег, значит он, похоже, собирается предпринять генеральное наступление, что не предвещает ничего хорошего для узника, томящегося в Керморе. Как и ожидалось, заседание завершилось взаимным согласием. Когда артельщики покидали палату, Примилла немного задержалась и спросила Кадли, не найдется ли у него немного времени показать ей королевский парк.
– Конечно, добрая госпожа. Несомненно, вам будет интересно, ведь ваша работа во многом связана с растениями.
– Действительно, для меня будет большим наслаждением увидеть живые цветы, потому что на работе нам приходится смотреть лишь на мелко нарубленные или вареные.
Любезно усмехнувшись, он повел Примиллу во двор, за башню брока. Невысокая кирпичная стена, такая, чтобы ее не могла переступить лошадь, отделяла территорию, на которой находились крошечного размера лужайки, окаймленные цветочными клумбами, и похожие на зеленые драгоценные камни в разноцветной плетеной оправе. Здесь они провели четверть часа, разговаривая о различных цветах, пока, наконец, Примилла не почувствовала, что настал подходящий момент сделать ход.
– Вы знаете, – начала она, – несколько дней назад я была у западной границы и собирала там диковинные растения. Однажды мне пришлось остановится в Канобэйне; это загородная резиденция принца Мэйла, вы знаете.
– О! Неужели они там еще помнят принца?
– Еще как! Печальная у Мэйла участь. Мне почему-то кажется, что, делая этот заем, король хочет предоставить принца судьбе.
– Говорю это только вам, добрая госпожа, хотя вы и сами обо всем догадались. Нашему сеньору еще много лет назад надо было продолжать войну, ну а Мэйла пусть бы казнили. Но принцесса Мадиан обратилась к королю с просьбой, чтобы ее мужу сохранили жизнь. Так как она воспитывалась при дворе, король относился к ней, как к дочери.
– Но теперь принцесса умерла.
– Совершенно верно.
– А что говорит сын Мэйла?
– Видите ли, исключительно из соображений порядочности, Огреторик просит за своего отца. Но, боже мой, ведь он еще даже не родился, когда Мэйл уехал воевать. Не может же человек вечно испытывать сострадание к тому, кого он никогда не видел.
«Особенно, когда у него есть все шансы унаследовать чей-то титул», – подумала Примилла. Она решила, что настала пора самой предпринять конкретные шаги вместо того, чтобы уповать на бестолковых советников. На следующей неделе она выбрала несколько мотков лучших шерстяных темно-синих ниток для вышивания и отослала в качестве дара жене Огреторика, Камладе. Ее продукция, выкрашенная вайдой в цвет индиго, всегда пользовалась огромным спросом, потому что только опытный красильщик мог гарантировать, что весь моток будет иметь равномерную окраску – важная деталь для изысканной вышивки. Дар открыл перед Примиллой двери замка: на следующий день ей была назначена аудиенция с госпожой.
Паж проводил ее в необычно маленькую палату на третьем этаже одной из боковых башен. Хотя комната была обставлена роскошной мебелью, стульями с мягкими сиденьями, увешена коврами, из окна открывался удручающий пейзаж. Камлада, миловидная блондинка шестнадцати лет, принимала Примиллу одна, без служанок, присутствие которых означало бы высокое положение, занимаемое госпожой при дворе. Единственной ее компанией был маленький терьер, который сидел у своей госпожи на коленях и время от времени повизгивал на протяжении всей беседы.
– Благодарю вас за чудесные нитки, добрая госпожа. Такой цвет будет очень хорошо смотреться на одной из рубашек моего мужа.
– Это будет для меня большой честью, моя госпожа.
Камлада улыбнулась и жестом показала на мягкую скамеечку для ног, стоявшую возле ее стула. Примилла услужливо села, госпожа окинула ее взглядом.
– Всю свою жизнь я провела при дворе, – заметила Камлада. – Сомневаюсь, что этот дар – всего лишь нежная забота с вашей стороны. Вы хотите, чтобы мой муж сделал вам какое-то одолжение?
– Да, совсем небольшое. Я хочу, чтобы он лишь знал о моем существовании. Видите ли, на западной границе растут некоторые очень редкие травы, из которых мы получаем краски. Мне бы хотелось, чтобы наша артель получила право открыть на них промысел, хотя первыми об этом заявили красильщики Абервина. Как-никак принцу подвластны и Абервин, и Канобэйн.
– Принцу? Но ведь он еще не принц.
– По крайней мере, учитывая обстоятельства, он в большей степени принц, чем его отец.
Камлада резко встала и подошла к окну, маленький терьер поплелся за ней.
– Я чем-то обидела мою госпожу? – спросила Примилла. – Покорнейше прошу простить меня.
– Просто вы напомнили мне горькую истину. Никто не знает, какое место занимает при дворе мой муж и какие нам с ним даны полномочия. Вы никогда не встречались с принцессой Мадиан?
– Мне не была оказана такая честь. Но, говорят, она была нежной и преданной женой.
– Она действительно была такой. Все просто обожали ее, но, посмотрите, что она получила взамен? Мне всегда было очень жаль бедняжку, а теперь ее не стало.
– И вы, по праву, должны получить ее титул.
– О, добрая госпожа, пока жив мой свекор, я вообще не буду иметь никакого титула. Конечно, это звучит ужасно, но я так боюсь, что и меня может ожидать та же участь, которая постигла Мадиан. Вдруг и мне суждено вечно находиться при дворе, не имея никакого влияния. К тому же, король не любит меня так, как любил ее.
– Я понимаю ваши опасения, моя госпожа.
Примилла поняла кое-что еще: хотя Огреторик никогда не видел отца, свою жену он видит каждую ночь. Она решила срочно связаться с Невином через огонь и сообщить ему эту тревожную весть.
Как наиболее приближенный советник короля, Невин обладал большими правами, чем остальные придворные. Закончив разговор с Примиллой, он поспешил в королевские апартаменты и вошел туда без лишних условностей, даже не послав пажа предупредить о своем визите. Когда-то Невин часто задавал себе вопрос, а вправе ли он сообщать королю секретную информацию, полученную по каналам Двуумера. На этот раз он решил, что имеет на это право, потому что претензия Элдифа на трон была настолько необоснованной, что были слишком очевидны его захватнические планы. Невин увидел посетителя, который зашел перед ним. Это был принц Кобрин, ныне начальник королевской стражи. В свои двадцать один год он выглядел высоким, стройным, красивым юношей, и был так похож на Даннина, что у Невина и короля при виде его слезы наворачивались на глаза.
– Вы по срочному делу, мой господин? – спросил Кобрин. – Если так, то я могу удалиться.
– Дело-то срочное, но вас оно тоже касается. – Невин поклонился Глину, стоявшему у камина. – Элдиф взял у артельщиков Абернауса огромный заем. Я вижу только одно место, куда он может вложить такие деньги: наши границы.
– Вот те на! – проговорил король. – А я-то думал: как долго они будут лить слезы по одному из трех наследников? Ну, Кобрин, придется нам коренным образом пересматривать все планы сражений на это лето. Держу пари, Элдиф собирается перейти нашу границу еще до того, как мы получим официальное извещение о низложении Мэйла. Чтобы это понять, не обязательно прибегать к помощи Двуумера.
– Да уж. – Кобрин засмеялся, затем прорычал себе под нос. – Но здесь этих ублюдков будет ждать сюрприз.
– Мой сеньор, – вмешался Невин. – Вы собираетесь привести свою угрозу в исполнение и казнить Мэйла?
Глин почесал подбородок тыльной стороной ладони, обдумывая, что ответить. Его полное лицо с годами сделалось еще более квадратным, щеки побагровели.
– Конечно же, мне не хочется вешать беззащитного человека, но если Элдиф выступит с войной, у меня не останется другого выхода. Во всяком случае, пока у меня в руках не будет официального документа о низложении принца, я не собираюсь с ним ничего делать. Может быть, Элдиф изменит свое решение; ведь, если мы казним Мэйла, то не сможем потом оживить его.
На этой же неделе принц Кобрин повел пять сотен воинов по дороге вдоль морского побережья к границе с Элдифом. По морю их сопровождали корабли с провизией и военные галеры. Через три недели тревожного ожидания в Кермор вернулись гонцы: войско одержало блестящую победу, наголову разбив обезумевшую от неожиданности армию Элдифа. Тремя днями позже из Элдифа прибыли герольды с официальным письмом о низложении принца Мэйла и передаче всех его полномочий и титула его сыну, Огреторику. Невин поспешил наверх сообщить об этом Мэйлу.
Он нашел развенчанного принца сидящим за письменным столом, заваленным его любимыми книгами. Повсюду лежали куски пергамента – первые главы комментариев Мэйла к «Этике» Ристолина из древних сказаний народа Греггикон. Невин был просто уверен, что комментарии получатся превосходными, если только Мэйл успеет закончить их при жизни. В свои тридцать четыре года Мэйл преждевременно поседел, белые пряди покрывали некогда черную с отливом голову.
– Я принес вам дурную весть, – начал Невин.
– Меня лишили титула? – спросил он прямо, даже несколько сухо. – Я понял, к чему идет дело, когда услышал, как стражники говорили о войне на границе.
– К сожалению это правда.
– Ну что ж, теперь мне очень пригодятся идеи Ристолина о человеческой добродетели. Похоже, целью всей моей жизни было красиво умереть на рыночной площади. Я бы сказал, сила духа – вот самая подходящая добродетель для такого финала, а вы что думаете на этот счет?
– Послушайте. Вас никто не повесит, если я об этом походатайствую.
– Вы дарите мне надежду. Но, может быть, было бы лучше умереть и обрести свободу на том свете, чем сидеть в башне и коптить небо. Вы знаете, я нахожусь здесь дольше, чем прожил у себя в Элдифе. Подумать только! Большая половина жизни в гостях у Глина.
– Держу пари, свобода того света не покажется такой привлекательной, когда палач накинет вам на шею петлю. Я зайду к вам сразу же, как поговорю с королем.
Лишь поздно вечером король освободился от текущих дел, и Невину представилась возможность поговорить с ним с глазу на глаз. Они вышли в сад, обнесенный стеной. У живописного ручья стояли ивы, опустив в воду свои длинные ветви; пышно цвели кроваво-красные розы, единственный штрих краски в крошечном парке, за которым специально ухаживали так, чтобы он казался заброшенным.