Страница:
– Послушай, – обратился к ней Блейн, – так как мы практически родственники, скажи мне откровенно. Ты знаешь об этом человеке больше, чем рассказала нам?
– Ваше святейшество подумает, что я не в своем уме, но я готова поклясться, что он владел Двуумером. Он пришел и стал ломиться в квартиру к Огверну, чтобы причинить ему какую-то неприятность. Когда я попыталась его остановить, он посмотрел мне в глаза и, будь он проклят, я едва не лишилась рассудка. Какое-то время я ничего не соображала и даже не могла пошевелиться.
Кинван выругался вслух у них за спиной.
– Прошу прощения, ваша светлость, – сказал он. – Взгляните на эту вещь.
Страж протянул ему медальон на цепочке. Он представлял собой свинцовый кружочек бардекской работы с награвированной на нем перевернутой пентаграммой и тремя непонятными сигилами.
– Он висел на шее этого ублюдка. Сомневаюсь, что то, о чем говорит Джилиан, – такая уж бессмыслица, как это может показаться.
Аластир сидел у огня, служившего ему магическим кристаллом, и наблюдал за смертью Эви. Он видел, что, пока мертвое тело барабанило ногами и дергалось в конвульсиях, от него отделился бледно-голубой эфирный двойник, поднялся и поплыл в воздухе над трупом. Аластир открыл рот, жадно хватая воздух, у него закружилась голова, и перед глазами появилось облако легкого, золотистого тумана. Ему пришлось напрячь всю свою натренированную волю, чтобы отогнать от себя этот туман и не потерять сознание. Между ним и Эви проходила нить, связывающая их ауры, благодаря которой Аластир мог в любое время высасывать из ауры ученика жизненную энергию, подпитывая ей свою. Разрыв этой нити для него был равносилен удару мечом. По другую сторону от костра сидел связанный по рукам и ногам Камдел и с ужасом смотрел на Аластира, когда тот ложился на спину. Хотя Аластир чувствовал себя совершенно истощенным, ему было необходимо «прижечь» свою рану.
Он включил способность ясновидения и увидел свою собственную ауру – слабо пульсирующее красноватое облако, пронизанное тонкими, черными нитями и напоминающее по форме яйцо. Из него, извиваясь, как обезглавленная змея, свисала оборванная нить света. На ней Аластир сконцентрировал внимание и начал втягивать ее в свою ауру, но тут он вспомнил о Камделе. Шатаясь, он поднялся на ноги и, не выключая ясновидение, посмотрел на съежившегося от страха лорда. Аура Камдела выглядела слишком бледной, складками облегающей его тело. Если он высосет из него хоть немного жизненной энергии, Камдел может умереть, а лорд все еще был полезным инструментом. Аластир сел, опустил голову на колени и втянул в себя световую нить, затем выключил ясновидение. Ему нужно было отдохнуть.
Тут он почувствовал, как Саркин воздействует на его сознание своим, требуя, чтобы Аластир срочно с ним связался. Ярость ученика была почти что осязаемой, она охватила учителя, как огненный смерч. Аластир возвел вокруг себя непроницаемый защитный слой, и тогда смерч отступил, а затем и вовсе исчез. Он снова лег и уснул.
Конечно, Саркин тоже наблюдал за событиями в комнате Огверна. Когда Аластир отказался выйти с ним на связь, он в порыве ярости схватил из кучи дров тяжелое бревно и разбил его о стену. Ржание перепуганной лошади заставило его опомниться. Усилием воли он успокоил дыхание, и вместе с ним к нему вернулся рассудок. Он находился в двадцати милях от Форта Хирэйф и поэтому ничем не мог помочь своему брату. Хотя тот, кто овладел Двуумером в большей степени, мог преодолеть это расстояние посредством световой субстанции, Саркин делал лишь первые шаги в этом опасном искусстве. Кроме того, через город протекала река, представляющая собой опасный для эфирика поток энергии, способной разорвать на части неопытного путешественника.
Однако нужно было как-то отомстить. Хотя Саркин испытывал желание просто оставить Аластира и ускакать прочь, он знал, что сам он не сможет схватить Джилл. По крайней мере, еще некоторое время, пока он не насытится местью сполна, ему придется мириться со своим учителем. С улыбкой, которая заставила бы вздрогнуть каждого, кто ее увидел, он снова сел у огня и стал наблюдать за Джилл. Пусть их разделяет двадцать миль, в его распоряжении было несколько хитрых приемов. Именно ее способности к Двуумеру и делали ее более уязвимой.
Блейн обращался с Джилл так, как будто она была женой его горячо любимого кузена, и по его настоянию управляющий поселил ее в просторной комнате с отдельным очагом, кроватью с роскошной вышивкой и расставленными вдоль стен серебряными подсвечниками. Паж принес ей горячую воду, и она с большим удовольствием приняла ванну, затем выставила тазик с грязной водой за дверь, чтобы паж унес его, и закрылась изнутри на засов. Весь день Джилл почти ничего не делала, а короткое сражение мечами заставило ее лишь немного понервничать, поэтому сейчас она не чувствовала никакой усталости. Несколько минут она ходила по комнате взад и вперед и смотрела, как пляшет по стенам свет множества свечей. В ее комнате и во всем броке царила полная тишина, но вдруг Джилл ощутила, что она была там не одна.
Ни звука, не было даже той, едва ощутимой на слух разницы в том, как распространяется звук, если в комнате присутствует кто-нибудь еще; и все же, она чувствовала, что кто-то наблюдает за ней, незримо находясь рядом. Чувствуя себя последней идиоткой, Джилл обнажила свой серебряный кинжал и медленно обошла комнату. Она не обнаружила никого, кроме мышки в углу, а, повернувшись, не увидела ничего, кроме света и безобидных теней. Но все же, здесь кто-то находился; никогда в жизни она не была еще в чем-либо так уверена – к ней кто-то подкрадывается.
Осторожными шагами она подошла к окну и отворила ставни. Никто не карабкался по гладкой каменной стене башни; внизу тьма окутывала опустевший двор крепости. Джилл посмотрела вверх и увидела звезды; у нее над головой простирался Млечный Путь, или по-деверийски Снежная Дорога, светлая, но холодная полоса на черном небе, безразличная к ней и к другим человеческим существам. Внезапно ее охватило отчаяние, черная тоска стиснула ей сердце, как будто для нее теперь все потеряло значение, и ее честь, и ее жизнь, и даже ее любовь к Родри, все, потому что человеческая жизнь была ничем иным, как крошечным пятнышком света во всепоглощающей тьме, подобным тем маленьким с булавочный укол звездам, равнодушным и жестоким. Она облокотилась на подоконник и почувствовала, что все глубже и глубже погружается в отчаяние, в котором растворяется ее энергия и воля. «Зачем бороться? – подумала она. – Все равно побеждает ночь. Зачем же с ней бороться?»
Далеко на горизонте, за спящим городом, поднималась последняя четверть луны – бледное свечение на фоне бездонной тьмы. Скоро и луна соскользнет во тьму и исчезнет. «Но она поднимается опять, – подумала Джилл. – Она восходит и снова набирает силу». Луна – желанная гостья в небе, когда заканчивается ее темное время, она возвращается, поднимается на серебряный маяк и там растет, поливая своим светом всех, и добрых людей, и злых. «Только для того, чтобы снова померкнуть», – промелькнула в ее сознании мысль. Но эта мысль пришла к ней к чьим-то чужим голосом, а не с ее собственным. Лишь тогда она осознала, что сражается с невидимым врагом неведомым ей до сих пор оружием.
Осознание этого рассеяло отчаяние. Джилл обернулась и внимательно осмотрела комнату. Никого не было, но все же, она произнесла вслух:
– Клянусь самой Богиней, в конце концов все равно побеждает свет!
Она была одна. Тот, кто незримо присутствовал, покинул комнату, но она знала, что он еще вернется и снова будет мучить ее, возможно, во сне, где она окажется пред ним беззащитной. Со слезами на глазах она села на край кровати и зажала дрожащие руки между коленями. В этой битве ей не могло помочь ее достойное похвалы умение владеть мечом. С Двуумером мог сражаться лишь Двуумер, а она им не владела и, вдобавок, чувствовала себя слабой. Теперь Джилл поняла, что, не признавая силу Двуумера, она оказалась беспомощной; что, если она и дальше будет ее отвергать, то ей придется постоянно соприкасаться со странными явлениями, на которые она не сможет ни повлиять, ни совладать с ними. И тут она вспомнила о Невине и о том, что он спешил к ней.
Много раз она видела, как старик связывался с другими мастерами Двуумера, используя в качестве магического кристалла огонь. Насколько она понимала, такие вещи мог делать только настоящий мастер, а не какой-нибудь невежда, как она. Все же она встала и медленно подошла к подсвечнику, на котором горело множество свечей. И вот, делая свою первую сознательную попытку использовать Двуумер, Джилл сначала почувствовала бессмысленность своей затеи, затем растерялась, и, наконец, испугалась; но она все же заставила себя посмотреть на огонь и подумать о Невине. Некоторое время она чувствовала в своем сознании лишь пустоту, затем что-то странное, похожее на тяжесть, вызванную чем-то необъяснимым; чувство, похожее на то, которое испытывает человек, когда внезапно забывает хорошо знакомое ему прежде имя и некоторое время ищет его в своей памяти.
Ее страх усиливался, страх от того, что она пользуется Двуумером, страх, вызванный чувством, что к ней кто-то подкрадывается. Страх все больше и больше охватывал ее; внезапно она вспомнила то, что, как ей показалось, знала всю свою жизнь: страх – это ее ключ, и какое-то сильное чувство вот-вот разрушит стены, ограждающие ее сознание.
– Невин! – закричала она. – Помоги мне!
И тут, над танцующими языками пламени она увидела его лицо – отчетливый образ с поднятыми от удивления густыми бровями и озабоченным взглядом.
– Спасибо всем богам за то, что ты позвала меня, – зазвучал в ее сознании голос старика. – Вот уже несколько дней я пытаюсь добраться до тебя.
Его голос звучал, как на самом деле, и Джилл захихикала, едва не впадая в истерику.
– Попытайся успокоиться, иначе изображение пропадет, – прозвучала его мысль, затем он резко добавил. – Представь себе, дитя, что ты сражаешься с мечом в руках. Ты же можешь сосредоточиться.
Когда он сказал ей об этом, Джилл поняла, что действительно может. Это было очень похоже на ту холодную, смертельную сосредоточенность, которая требовалась, чтобы отслеживать каждое движение противника.
– Я наблюдал за тобой несколько часов назад и видел, как отравил себя тот человек, – продолжал Невин. – Неудивительно, что ты так обеспокоена. Послушай, мне кажется, что наши враги очень сильны. Ты знаешь, что им нужно?
– Тот опал, который я везу с собой. По крайней мере, я думаю, что опал у меня. Этот маленький надменный ублюдок постоянно издевается надо мной и все время меняет форму.
Невин рассмеялся от души, и Джилл почувствовала, что ее страхи улетучились.
– Это и в самом деле опал. Я полагаю, что духи, населяющие его, иногда могут вызывать раздражение. Видишь ли, эта вещь – талисман благородных качеств, и они слишком серьезно воспринимают чувство гордости. Но скажи мне, тебя преследует тень умершего?
– Не знаю, но здесь кто-то был. Я позвала вас, потому что в моем сознании начали возникать какие-то чужие мысли, и я почувствовала, будто ко мне кто-то подкрадывается.
– В таком случае, это не он. Но не волнуйся. Я возведу вокруг тебя защитный слой. Ложись, дитя, спать и отдыхай. Я уже на подходе к Форту Хирэйф.
Образ Невина исчез. Джилл легла на кровать, но не стала гасить свечи и положила рядом с собой на подушку серебряный кинжал. Закрывая глаза, она была уверена, что не сможет уснуть. Казалось, прошел лишь один миг, вдруг она проснулась в комнате, залитой солнечным светом. Она услышала, как за дверью в коридоре насвистывает паж, и этот обычный свист показался ей самой прекрасной на свете музыкой. Она встала и подошла к окну. Внизу, под лучами утреннего солнца ходили, смеялись, разговаривали люди. Теперь было невозможно поверить в сражения Двуумера. И все же, она знала, что вчера, собрав всю свою волю, она разговаривала с Невином через огонь. Джилл вздрогнула, отошла от окна и поспешила одеться. Она хотела поскорее оказаться среди людей.
Когда она спустилась в большой зал, воспоминание о вчерашнем страхе стало закрадываться в ее сознание. За своими столами, подшучивая друг над другом, завтракали воины. Слуги сновали взад и вперед. Блейн пребывал в хорошем расположении духа и непринужденно разговаривал с Джилл, будто он совсем забыл о вчерашнем отравившемся незнакомце. В зал заходили высокопоставленные придворные: управляющий, менестрель, советники и писари; они останавливались возле гвербрета, говорили своему господину «доброе утро» и степенно кланялись Джилл. Блейн разломил сладкую булку с орешками и изысканным жестом протянул Джилл толстый ломоть. Ей было приятно видеть, что его светлость пьет за завтраком не мед, а эль.
– А все таки, как хорошо будет снова увидеть моего кузена, – сказал гвербрет. – В юношестве мы с ним прекрасно проводили время. Одно время мы вместе служили пажами в Форте Кантрэй. Тамошний старый гвербрет был ужасно упрямым человеком, и мы всегда были готовы на какую-нибудь проделку.
Он остановился и посмотрел на подбежавшего к нему пажа.
– Что случилось? – спросил он.
– Ваша светлость, на улице стоит очень странный старик. Он говорит, что хочет видеть вас по очень срочному делу, но внешне он похож на нищего, и говорит, что его зовут «никто».
– Клянусь всеми богами, это Невин! – воскликнула Джилл.
– Ты знаешь этого человека? – несколько удивленно спросил Блейн.
– Знаю, ваша светлость. И прошу вас, ради меня и ради Родри, примите его.
– Хорошо. Пригласи его сюда, парень, и запомни, ты всегда должен почтительно обращаться со старшими, какими бы убогими они ни были.
Когда паж побежал за стариком, Джилл задрожала и почувствовала, будто залитый солнцем шумный зал вдруг стал чем-то ненастоящим. Похоже, и Блейну передалось ее настроение; он поднялся и, нахмурившись, посмотрел в сторону дверей как раз в тот момент, когда там показался Невин. Старик вошел с развевающимся за спиной изорванным в клочья плащом и опустился перед гвербретом на колено с легкостью, которой бы позавидовали многие молодые придворные.
– Прошу извинить меня, ваша светлость, за то, что отвлекаю вас, – сказал Невин, – но дело и вправду очень неотложное.
– Всякий, кто нуждается во мне, для меня желанный гость. Что же тебя так встревожило, добрый господин?
– Тот человек, который отравил себя вчера вечером.
– О, боги! – изумленно воскликнул Блейн. – Неужели весть об этом распространилась так быстро?
– Да, для тех, кто имеет уши, чтобы слышать. Ваша светлость, я пришел, чтобы избавить вас от лишних расходов на погребение этого ненормального. Его светлость знает, где лежит труп?
– Послушай, он твой родственник?
– Если считать, что в каждом роду найдется паршивая овца, то можно сказать, что родственник.
Гвербрет был озадачен. Он бросил взгляд на Джилл.
– Ваша светлость, пожалуйста, сделайте то, что он просит, – сказала она.
– Хорошо. Я не думаю, что это может кому-то навредить.
Несомненно сгорая от любопытства, Блейн проводил Невина и Джилл во двор крепости и разыскал там одного из стражей. Как оказалось, ночью стражи завернули труп в одеяло и отнесли в маленький сарай, где обычно хранились дрова. Невин и Джилл обнаружили его между поленницами, вынесли наружу и положили на мощенный булыжником двор. Невин опустился рядом с ним на колени и раскрыл одеяло, чтобы было видно лицо.
– Я его не узнаю, – произнес он наконец. – А это не к добру.
Он сел на корточки, положил руки на бедра и долго смотрел на труп. По тому, как неподвижно он сидел, и по сонному выражению глаз Джилл предположила, что старик погрузился в транс. Время от времени его губы беззвучно шевелились, будто он с кем-то разговаривал. Наконец он поднял голову, посмотрел на них и поднялся на ноги. Его взгляд, казалось, выражал глубокую печаль.
– Маленький дурачок, – произнес Невин. – Он попался в чужие сети. Отправим его на вечный покой.
Показывая жестом, чтобы Джилл и Блейн отошли в сторону, он встал у изголовья трупа и поднял вверх руки, словно воздавая молитву солнцу. Долгое время он просто стоял с сосредоточенным выражением лица, затем медленно опустил руки, описывая в воздухе правильную дугу, и остановился, когда его пальцы указывали на лежащую на булыжнике мертвую плоть. Труп вспыхнул огнем, неестественным, страшным огнем, с пляшущими серебристо-голубыми языками. Невин громко сказал три непонятных слова, и тогда пламя стало белым, обжигающим, взвилось высоко в воздух яркими языками, на которые было невозможно смотреть. Блейн выругался и прикрыл лицо рукой. Джилл стояла, прикрывая глаза обеими руками. Она услышала мучительный стон, затем глубокий ужасный вздох, который, как ни странно, выражал некоторое облегчение; этот звук был похож на вздох раненого, который знает, что его смерть уже близко и скоро освободит его от мучений.
– Дело сделано! – сказал Невин.
Джилл убрала руки и увидела, как Невин три раза топнул ногой по земле. На месте трупа лежала лишь горсть белого пепла. Невин щелкнул пальцами, и тут подул легкий ветерок, подхватил пепел и развеял, затем стих так же внезапно, как и поднялся.
– Итак, – сказал старик, – его душа освободилась от тела и сейчас находится на пути в мир иной.
Затем, повернувшись к гвербрету, добавил:
– Странные вещи происходят в ваших владениях, ваша светлость.
– Да уж, – заикаясь сказал Блейн. – Но, будь проклят черный волосатый осел владыки преисподней, что это такое?
– Двуумер, конечно же. На что же это еще похоже?
Блейн попятился назад, его лицо побледнело, рот то открывался, то закрывался. Невин одарил его открытой добродушной улыбкой, похожей на ту, которой мать улыбается своему ребенку, когда тот столкнулся с чем-то еще недоступным для его понимания.
– Пришло время каждому человеку королевства узнать правду о Двуумере, – сказал Невин. – Его светлость может поздравить себя, он оказался в числе первых. Ваша светлость позволит нам с Джилл оставить вас на некоторое время? В городе меня ждет еще одно срочное дело.
Блейн посмотрел на все еще теплый булыжник и вздрогнул.
– Если мой господин того желает, – гвербрет вдруг повысил Невина в ранге, – я не стану возражать.
Невин взял Джилл под руку и зашагал с ней уверенной походкой.
– Вы просто себе не представляете, как я рада вас видеть, – сказала она. – Мне было так страшно.
– Я думаю. Но послушай, дитя, опасность еще не миновала. Ты должна это понимать. Держись поблизости от меня и в точности делай то, что я говорю.
Джилл едва не заплакала от огорчения, потому что была уверена, что, когда приедет Невин, она окажется в безопасности.
– Наблюдая за тобой, я видел, что ты охраняла Огверна, вора, – продолжал он. – Отведи меня к нему. Раз этой ночью тебе было плохо, держу пари, что-нибудь подобное происходило и с ним. Над вами кто-то издевается, чтобы как-нибудь отомстить за смерть Эви.
– Эви? Откуда вы знаете его имя?
– Он сам мне только что сказал. Но, так как он пролежал некоторое время мертвым, я узнал от него совсем не много, потому что его тень уже начала слабеть и разрушаться. И тогда, вместо того, чтобы выдавливать из него какую-то еще информацию, я отправил его на суд богов.
Слушая эти разговоры о призраках, Джилл почувствовала, как от страха немеет все ее тело.
– Ну что ты! – попытался успокоить ее Невин. – В этом нет ничего необычного, просто сейчас не самое подходящее время все это тебе объяснять. Давай посмотрим, что там с нашим Огверном.
Войдя в гостиницу «Красный дракон», они обнаружили, что Невин не даром беспокоился. Перепуганный хозяин гостиницы рассказал им, что этой ночью Огверн захворал и сейчас находится в своей квартире. Они чуть ли не бежали в мастерскую портного, и Джилл старалась выбирать боковые улицы и задворки, чтобы не вызвать естественное подозрение городской стражи и из боязни встретить брата Эви. Она постучала, и Цапля открыл им дверь.
– Я узнала, что Огверн заболел, – сказала Джилл, – поэтому я привела знахаря, которому можно доверять.
– Да будут благословенны все боги преисподней! – сказал он с неподдельной набожностью. – Все было настолько ужасно. Никогда не думал, что мне придется благодарить проклятую стражу, но, если бы его светлость не поставил того крепкого парня дежурить у двери, клянусь, Огверн выбросился бы из окна.
Невин с мрачным видом кивнул, как будто именно это он и ожидал услышать. Они вошли в комнату и увидели Огверна, который лежал в кровати, по самую шею укрывшись потертым синим одеялом. Он не отрываясь смотрел в потолок и выглядел скорее до смерти напуганным, чем больным.
– Эта ночь была сущим адом, – рассказывал Цапля. – Мы сидели в «Красном драконе» за бокалом эля, как вдруг он весь затрясся и начал бредить.
– Я не хочу об этом слышать, – застонал Огверн и завернулся в одеяло с головой. – Дайте человеку спокойно умереть.
– Не бойся, добрый господин, ты не умрешь, – сказал Невин твердым голосом. – Я – знахарь, пришел тебя лечить. Давай-ка вылезай из-под одеяла и расскажи мне симптомы своей болезни.
Одеяло стало медленно опускаться, и на Невина уставились два черных глаза.
– Я схожу с ума. О, мой рок, моя судьба! Лучше мне умереть, чем сделаться безумным. Добрый знахарь, приготовь мне какой-нибудь не слишком горький яд.
– Этого ты от меня не дождешься. Перестань причитать и расскажи мне о своем бреде.
– Но я и вправду не знаю, о чем здесь можно говорить. Внезапно я почувствовал беспричинный страх, добрый господин, я задрожал всем телом, с меня ручьями полился пот. Видишь ли, я вдруг почувствовал себя обреченным. Я знал, что непременно умру, и ничто меня не спасет.
Голос Огверна задрожал. Он добавил:
– Никогда в жизни я не чувствовал такой страх.
– Потом он начал кричать, что лучше пусть он умрет сейчас, чем медленной смертью, – вмешался Цапля. – Он схватил свой кинжал, и мы едва успели его остановить. Затем я и еще двое парней привели его сюда, и как раз в этот момент появился городской страж. После того, как Огверн попытался выпрыгнуть из окна, нам пришлось привязать его к кровати, но он продолжал бредить и кричал, что хочет умереть.
– Кажется, я начинаю понимать, – сказал Невин. – Затем, на рассвете он внезапно успокоился.
– Верно, – ответил Огверн.
У него появилась надежда. Он сел на кровати, и все увидели, что он находился под одеялами полностью одетым.
– Это было так неожиданно, очень похоже на приступ лихорадки, – добавил толстяк.
– Совершенно верно, но это была не лихорадка, а отрава. Слушай, Огверн, должно быть, в городе у тебя есть враг, который и положил в твой бокал одну особенную травку: oleofurtiva tormenticula smargedinni.
Невин произнес это производящее впечатление название очень напыщенно. Затем он продолжал:
– К счастью, твой огромный вес спас тебя от смертельной дозы. Яд расстраивает психику, позволяя горячему и мокрому одержать победу над холодным и сухим, то есть над тем, что поддерживает умственные способности. Затем, когда организм чувствует воздействие яда, разум отказывается понимать, что же на самом деле происходит, и не может предпринять нужные меры. Таким образом, этот коварный яд имеет двойное воздействие.
– О, боги! – прошептал Огверн. – Какое дьявольское снадобье, добрый господин.
– Теперь ты должен тщательно оберегать себя. Чтобы вывести остатки яда, две недели ты должен есть только холодную, сухую пищу: сухари, яблоки, можно белое мясо птицы, но обязательно охлажденное. Это очистит твой рассудок от темных мыслей.
– Я последую твоим советам, добрый знахарь. Боже, я же был на волосок от смерти!
Так как Огверн уже не умирал, он нашел в себе силы подняться с кровати и настоял, чтобы Невин взял серебряник за свой визит.
– А все-таки, как жаль, что я не болен, – с грустью заметил Огверн. – После обеда мне придется предстать пред лицом его светлости. Послушай, Джилл, старайся говорить как можно меньше. Скажи только, что ты была моим телохранителем, а остальное предоставь мне.
– Мы потратили на эту историю уйму времени, – вставил Цапля. – Я думаю, у нас не плохо получилось.
На обратном пути Невин настоял, чтобы они зашли в храм Бела, который стоял у реки, и он опустил краденый серебряник Огверна в копилку в помощь беднякам. Шагая рядом с ним, Джилл не переставала беспокойно оглядываться, опасаясь, что в любую секунду из-за стены может выскочить враг.
– Невин, а как брат Эви умудрился положить яд Огверну в эль?
– Что? Выходит, я умею врать не хуже любого серебряного клинка, раз ты поверила в эту чушь. Чтобы успокоить Огверна, я с ходу воздвиг перед ним целую медицинскую теорию. Ему необходимо постоянно быть настороже, но я не мог сказать ему правду, потому что он никогда бы не поверил мне.
– Вы хотите сказать, что на самом деле это был не яд?
– Это не яд. Название, которое я сказал, на языке древних руманов означает: маленький изумрудный источник мучений для жирных воров.
– Что же, в таком случае, с ним произошло?
Невин бросил взгляд на берег реки. Внизу, у самой воды два мальчика пасли коров, мирно пощипывающих траву. Кроме них, Невина и Джилл на общественном выгоне не было не души.
– Брат Эви воздействовал на сознание Огверна точно таким же образом, каким он пытался воздействовать на твое, – сказал Невин. – Сомневаюсь, что он стал бы доводить тебя до самоубийства, потому что в этом случае твои вещи оказались бы под охраной Блейна, и у них бы не было возможности получить опал. Но он хотел над тобой поиздеваться, чтобы ты немного помучилась. Так как нас с тобой связывает что-то вроде нити, я мог на расстоянии возвести вокруг тебя защитный слой. Но нашему несчастному вору я просто не мог ничем помочь, пока не прибыл на место. Я позабочусь, чтобы сегодняшняя ночь прошла для него спокойно.
– Ваше святейшество подумает, что я не в своем уме, но я готова поклясться, что он владел Двуумером. Он пришел и стал ломиться в квартиру к Огверну, чтобы причинить ему какую-то неприятность. Когда я попыталась его остановить, он посмотрел мне в глаза и, будь он проклят, я едва не лишилась рассудка. Какое-то время я ничего не соображала и даже не могла пошевелиться.
Кинван выругался вслух у них за спиной.
– Прошу прощения, ваша светлость, – сказал он. – Взгляните на эту вещь.
Страж протянул ему медальон на цепочке. Он представлял собой свинцовый кружочек бардекской работы с награвированной на нем перевернутой пентаграммой и тремя непонятными сигилами.
– Он висел на шее этого ублюдка. Сомневаюсь, что то, о чем говорит Джилиан, – такая уж бессмыслица, как это может показаться.
Аластир сидел у огня, служившего ему магическим кристаллом, и наблюдал за смертью Эви. Он видел, что, пока мертвое тело барабанило ногами и дергалось в конвульсиях, от него отделился бледно-голубой эфирный двойник, поднялся и поплыл в воздухе над трупом. Аластир открыл рот, жадно хватая воздух, у него закружилась голова, и перед глазами появилось облако легкого, золотистого тумана. Ему пришлось напрячь всю свою натренированную волю, чтобы отогнать от себя этот туман и не потерять сознание. Между ним и Эви проходила нить, связывающая их ауры, благодаря которой Аластир мог в любое время высасывать из ауры ученика жизненную энергию, подпитывая ей свою. Разрыв этой нити для него был равносилен удару мечом. По другую сторону от костра сидел связанный по рукам и ногам Камдел и с ужасом смотрел на Аластира, когда тот ложился на спину. Хотя Аластир чувствовал себя совершенно истощенным, ему было необходимо «прижечь» свою рану.
Он включил способность ясновидения и увидел свою собственную ауру – слабо пульсирующее красноватое облако, пронизанное тонкими, черными нитями и напоминающее по форме яйцо. Из него, извиваясь, как обезглавленная змея, свисала оборванная нить света. На ней Аластир сконцентрировал внимание и начал втягивать ее в свою ауру, но тут он вспомнил о Камделе. Шатаясь, он поднялся на ноги и, не выключая ясновидение, посмотрел на съежившегося от страха лорда. Аура Камдела выглядела слишком бледной, складками облегающей его тело. Если он высосет из него хоть немного жизненной энергии, Камдел может умереть, а лорд все еще был полезным инструментом. Аластир сел, опустил голову на колени и втянул в себя световую нить, затем выключил ясновидение. Ему нужно было отдохнуть.
Тут он почувствовал, как Саркин воздействует на его сознание своим, требуя, чтобы Аластир срочно с ним связался. Ярость ученика была почти что осязаемой, она охватила учителя, как огненный смерч. Аластир возвел вокруг себя непроницаемый защитный слой, и тогда смерч отступил, а затем и вовсе исчез. Он снова лег и уснул.
Конечно, Саркин тоже наблюдал за событиями в комнате Огверна. Когда Аластир отказался выйти с ним на связь, он в порыве ярости схватил из кучи дров тяжелое бревно и разбил его о стену. Ржание перепуганной лошади заставило его опомниться. Усилием воли он успокоил дыхание, и вместе с ним к нему вернулся рассудок. Он находился в двадцати милях от Форта Хирэйф и поэтому ничем не мог помочь своему брату. Хотя тот, кто овладел Двуумером в большей степени, мог преодолеть это расстояние посредством световой субстанции, Саркин делал лишь первые шаги в этом опасном искусстве. Кроме того, через город протекала река, представляющая собой опасный для эфирика поток энергии, способной разорвать на части неопытного путешественника.
Однако нужно было как-то отомстить. Хотя Саркин испытывал желание просто оставить Аластира и ускакать прочь, он знал, что сам он не сможет схватить Джилл. По крайней мере, еще некоторое время, пока он не насытится местью сполна, ему придется мириться со своим учителем. С улыбкой, которая заставила бы вздрогнуть каждого, кто ее увидел, он снова сел у огня и стал наблюдать за Джилл. Пусть их разделяет двадцать миль, в его распоряжении было несколько хитрых приемов. Именно ее способности к Двуумеру и делали ее более уязвимой.
Блейн обращался с Джилл так, как будто она была женой его горячо любимого кузена, и по его настоянию управляющий поселил ее в просторной комнате с отдельным очагом, кроватью с роскошной вышивкой и расставленными вдоль стен серебряными подсвечниками. Паж принес ей горячую воду, и она с большим удовольствием приняла ванну, затем выставила тазик с грязной водой за дверь, чтобы паж унес его, и закрылась изнутри на засов. Весь день Джилл почти ничего не делала, а короткое сражение мечами заставило ее лишь немного понервничать, поэтому сейчас она не чувствовала никакой усталости. Несколько минут она ходила по комнате взад и вперед и смотрела, как пляшет по стенам свет множества свечей. В ее комнате и во всем броке царила полная тишина, но вдруг Джилл ощутила, что она была там не одна.
Ни звука, не было даже той, едва ощутимой на слух разницы в том, как распространяется звук, если в комнате присутствует кто-нибудь еще; и все же, она чувствовала, что кто-то наблюдает за ней, незримо находясь рядом. Чувствуя себя последней идиоткой, Джилл обнажила свой серебряный кинжал и медленно обошла комнату. Она не обнаружила никого, кроме мышки в углу, а, повернувшись, не увидела ничего, кроме света и безобидных теней. Но все же, здесь кто-то находился; никогда в жизни она не была еще в чем-либо так уверена – к ней кто-то подкрадывается.
Осторожными шагами она подошла к окну и отворила ставни. Никто не карабкался по гладкой каменной стене башни; внизу тьма окутывала опустевший двор крепости. Джилл посмотрела вверх и увидела звезды; у нее над головой простирался Млечный Путь, или по-деверийски Снежная Дорога, светлая, но холодная полоса на черном небе, безразличная к ней и к другим человеческим существам. Внезапно ее охватило отчаяние, черная тоска стиснула ей сердце, как будто для нее теперь все потеряло значение, и ее честь, и ее жизнь, и даже ее любовь к Родри, все, потому что человеческая жизнь была ничем иным, как крошечным пятнышком света во всепоглощающей тьме, подобным тем маленьким с булавочный укол звездам, равнодушным и жестоким. Она облокотилась на подоконник и почувствовала, что все глубже и глубже погружается в отчаяние, в котором растворяется ее энергия и воля. «Зачем бороться? – подумала она. – Все равно побеждает ночь. Зачем же с ней бороться?»
Далеко на горизонте, за спящим городом, поднималась последняя четверть луны – бледное свечение на фоне бездонной тьмы. Скоро и луна соскользнет во тьму и исчезнет. «Но она поднимается опять, – подумала Джилл. – Она восходит и снова набирает силу». Луна – желанная гостья в небе, когда заканчивается ее темное время, она возвращается, поднимается на серебряный маяк и там растет, поливая своим светом всех, и добрых людей, и злых. «Только для того, чтобы снова померкнуть», – промелькнула в ее сознании мысль. Но эта мысль пришла к ней к чьим-то чужим голосом, а не с ее собственным. Лишь тогда она осознала, что сражается с невидимым врагом неведомым ей до сих пор оружием.
Осознание этого рассеяло отчаяние. Джилл обернулась и внимательно осмотрела комнату. Никого не было, но все же, она произнесла вслух:
– Клянусь самой Богиней, в конце концов все равно побеждает свет!
Она была одна. Тот, кто незримо присутствовал, покинул комнату, но она знала, что он еще вернется и снова будет мучить ее, возможно, во сне, где она окажется пред ним беззащитной. Со слезами на глазах она села на край кровати и зажала дрожащие руки между коленями. В этой битве ей не могло помочь ее достойное похвалы умение владеть мечом. С Двуумером мог сражаться лишь Двуумер, а она им не владела и, вдобавок, чувствовала себя слабой. Теперь Джилл поняла, что, не признавая силу Двуумера, она оказалась беспомощной; что, если она и дальше будет ее отвергать, то ей придется постоянно соприкасаться со странными явлениями, на которые она не сможет ни повлиять, ни совладать с ними. И тут она вспомнила о Невине и о том, что он спешил к ней.
Много раз она видела, как старик связывался с другими мастерами Двуумера, используя в качестве магического кристалла огонь. Насколько она понимала, такие вещи мог делать только настоящий мастер, а не какой-нибудь невежда, как она. Все же она встала и медленно подошла к подсвечнику, на котором горело множество свечей. И вот, делая свою первую сознательную попытку использовать Двуумер, Джилл сначала почувствовала бессмысленность своей затеи, затем растерялась, и, наконец, испугалась; но она все же заставила себя посмотреть на огонь и подумать о Невине. Некоторое время она чувствовала в своем сознании лишь пустоту, затем что-то странное, похожее на тяжесть, вызванную чем-то необъяснимым; чувство, похожее на то, которое испытывает человек, когда внезапно забывает хорошо знакомое ему прежде имя и некоторое время ищет его в своей памяти.
Ее страх усиливался, страх от того, что она пользуется Двуумером, страх, вызванный чувством, что к ней кто-то подкрадывается. Страх все больше и больше охватывал ее; внезапно она вспомнила то, что, как ей показалось, знала всю свою жизнь: страх – это ее ключ, и какое-то сильное чувство вот-вот разрушит стены, ограждающие ее сознание.
– Невин! – закричала она. – Помоги мне!
И тут, над танцующими языками пламени она увидела его лицо – отчетливый образ с поднятыми от удивления густыми бровями и озабоченным взглядом.
– Спасибо всем богам за то, что ты позвала меня, – зазвучал в ее сознании голос старика. – Вот уже несколько дней я пытаюсь добраться до тебя.
Его голос звучал, как на самом деле, и Джилл захихикала, едва не впадая в истерику.
– Попытайся успокоиться, иначе изображение пропадет, – прозвучала его мысль, затем он резко добавил. – Представь себе, дитя, что ты сражаешься с мечом в руках. Ты же можешь сосредоточиться.
Когда он сказал ей об этом, Джилл поняла, что действительно может. Это было очень похоже на ту холодную, смертельную сосредоточенность, которая требовалась, чтобы отслеживать каждое движение противника.
– Я наблюдал за тобой несколько часов назад и видел, как отравил себя тот человек, – продолжал Невин. – Неудивительно, что ты так обеспокоена. Послушай, мне кажется, что наши враги очень сильны. Ты знаешь, что им нужно?
– Тот опал, который я везу с собой. По крайней мере, я думаю, что опал у меня. Этот маленький надменный ублюдок постоянно издевается надо мной и все время меняет форму.
Невин рассмеялся от души, и Джилл почувствовала, что ее страхи улетучились.
– Это и в самом деле опал. Я полагаю, что духи, населяющие его, иногда могут вызывать раздражение. Видишь ли, эта вещь – талисман благородных качеств, и они слишком серьезно воспринимают чувство гордости. Но скажи мне, тебя преследует тень умершего?
– Не знаю, но здесь кто-то был. Я позвала вас, потому что в моем сознании начали возникать какие-то чужие мысли, и я почувствовала, будто ко мне кто-то подкрадывается.
– В таком случае, это не он. Но не волнуйся. Я возведу вокруг тебя защитный слой. Ложись, дитя, спать и отдыхай. Я уже на подходе к Форту Хирэйф.
Образ Невина исчез. Джилл легла на кровать, но не стала гасить свечи и положила рядом с собой на подушку серебряный кинжал. Закрывая глаза, она была уверена, что не сможет уснуть. Казалось, прошел лишь один миг, вдруг она проснулась в комнате, залитой солнечным светом. Она услышала, как за дверью в коридоре насвистывает паж, и этот обычный свист показался ей самой прекрасной на свете музыкой. Она встала и подошла к окну. Внизу, под лучами утреннего солнца ходили, смеялись, разговаривали люди. Теперь было невозможно поверить в сражения Двуумера. И все же, она знала, что вчера, собрав всю свою волю, она разговаривала с Невином через огонь. Джилл вздрогнула, отошла от окна и поспешила одеться. Она хотела поскорее оказаться среди людей.
Когда она спустилась в большой зал, воспоминание о вчерашнем страхе стало закрадываться в ее сознание. За своими столами, подшучивая друг над другом, завтракали воины. Слуги сновали взад и вперед. Блейн пребывал в хорошем расположении духа и непринужденно разговаривал с Джилл, будто он совсем забыл о вчерашнем отравившемся незнакомце. В зал заходили высокопоставленные придворные: управляющий, менестрель, советники и писари; они останавливались возле гвербрета, говорили своему господину «доброе утро» и степенно кланялись Джилл. Блейн разломил сладкую булку с орешками и изысканным жестом протянул Джилл толстый ломоть. Ей было приятно видеть, что его светлость пьет за завтраком не мед, а эль.
– А все таки, как хорошо будет снова увидеть моего кузена, – сказал гвербрет. – В юношестве мы с ним прекрасно проводили время. Одно время мы вместе служили пажами в Форте Кантрэй. Тамошний старый гвербрет был ужасно упрямым человеком, и мы всегда были готовы на какую-нибудь проделку.
Он остановился и посмотрел на подбежавшего к нему пажа.
– Что случилось? – спросил он.
– Ваша светлость, на улице стоит очень странный старик. Он говорит, что хочет видеть вас по очень срочному делу, но внешне он похож на нищего, и говорит, что его зовут «никто».
– Клянусь всеми богами, это Невин! – воскликнула Джилл.
– Ты знаешь этого человека? – несколько удивленно спросил Блейн.
– Знаю, ваша светлость. И прошу вас, ради меня и ради Родри, примите его.
– Хорошо. Пригласи его сюда, парень, и запомни, ты всегда должен почтительно обращаться со старшими, какими бы убогими они ни были.
Когда паж побежал за стариком, Джилл задрожала и почувствовала, будто залитый солнцем шумный зал вдруг стал чем-то ненастоящим. Похоже, и Блейну передалось ее настроение; он поднялся и, нахмурившись, посмотрел в сторону дверей как раз в тот момент, когда там показался Невин. Старик вошел с развевающимся за спиной изорванным в клочья плащом и опустился перед гвербретом на колено с легкостью, которой бы позавидовали многие молодые придворные.
– Прошу извинить меня, ваша светлость, за то, что отвлекаю вас, – сказал Невин, – но дело и вправду очень неотложное.
– Всякий, кто нуждается во мне, для меня желанный гость. Что же тебя так встревожило, добрый господин?
– Тот человек, который отравил себя вчера вечером.
– О, боги! – изумленно воскликнул Блейн. – Неужели весть об этом распространилась так быстро?
– Да, для тех, кто имеет уши, чтобы слышать. Ваша светлость, я пришел, чтобы избавить вас от лишних расходов на погребение этого ненормального. Его светлость знает, где лежит труп?
– Послушай, он твой родственник?
– Если считать, что в каждом роду найдется паршивая овца, то можно сказать, что родственник.
Гвербрет был озадачен. Он бросил взгляд на Джилл.
– Ваша светлость, пожалуйста, сделайте то, что он просит, – сказала она.
– Хорошо. Я не думаю, что это может кому-то навредить.
Несомненно сгорая от любопытства, Блейн проводил Невина и Джилл во двор крепости и разыскал там одного из стражей. Как оказалось, ночью стражи завернули труп в одеяло и отнесли в маленький сарай, где обычно хранились дрова. Невин и Джилл обнаружили его между поленницами, вынесли наружу и положили на мощенный булыжником двор. Невин опустился рядом с ним на колени и раскрыл одеяло, чтобы было видно лицо.
– Я его не узнаю, – произнес он наконец. – А это не к добру.
Он сел на корточки, положил руки на бедра и долго смотрел на труп. По тому, как неподвижно он сидел, и по сонному выражению глаз Джилл предположила, что старик погрузился в транс. Время от времени его губы беззвучно шевелились, будто он с кем-то разговаривал. Наконец он поднял голову, посмотрел на них и поднялся на ноги. Его взгляд, казалось, выражал глубокую печаль.
– Маленький дурачок, – произнес Невин. – Он попался в чужие сети. Отправим его на вечный покой.
Показывая жестом, чтобы Джилл и Блейн отошли в сторону, он встал у изголовья трупа и поднял вверх руки, словно воздавая молитву солнцу. Долгое время он просто стоял с сосредоточенным выражением лица, затем медленно опустил руки, описывая в воздухе правильную дугу, и остановился, когда его пальцы указывали на лежащую на булыжнике мертвую плоть. Труп вспыхнул огнем, неестественным, страшным огнем, с пляшущими серебристо-голубыми языками. Невин громко сказал три непонятных слова, и тогда пламя стало белым, обжигающим, взвилось высоко в воздух яркими языками, на которые было невозможно смотреть. Блейн выругался и прикрыл лицо рукой. Джилл стояла, прикрывая глаза обеими руками. Она услышала мучительный стон, затем глубокий ужасный вздох, который, как ни странно, выражал некоторое облегчение; этот звук был похож на вздох раненого, который знает, что его смерть уже близко и скоро освободит его от мучений.
– Дело сделано! – сказал Невин.
Джилл убрала руки и увидела, как Невин три раза топнул ногой по земле. На месте трупа лежала лишь горсть белого пепла. Невин щелкнул пальцами, и тут подул легкий ветерок, подхватил пепел и развеял, затем стих так же внезапно, как и поднялся.
– Итак, – сказал старик, – его душа освободилась от тела и сейчас находится на пути в мир иной.
Затем, повернувшись к гвербрету, добавил:
– Странные вещи происходят в ваших владениях, ваша светлость.
– Да уж, – заикаясь сказал Блейн. – Но, будь проклят черный волосатый осел владыки преисподней, что это такое?
– Двуумер, конечно же. На что же это еще похоже?
Блейн попятился назад, его лицо побледнело, рот то открывался, то закрывался. Невин одарил его открытой добродушной улыбкой, похожей на ту, которой мать улыбается своему ребенку, когда тот столкнулся с чем-то еще недоступным для его понимания.
– Пришло время каждому человеку королевства узнать правду о Двуумере, – сказал Невин. – Его светлость может поздравить себя, он оказался в числе первых. Ваша светлость позволит нам с Джилл оставить вас на некоторое время? В городе меня ждет еще одно срочное дело.
Блейн посмотрел на все еще теплый булыжник и вздрогнул.
– Если мой господин того желает, – гвербрет вдруг повысил Невина в ранге, – я не стану возражать.
Невин взял Джилл под руку и зашагал с ней уверенной походкой.
– Вы просто себе не представляете, как я рада вас видеть, – сказала она. – Мне было так страшно.
– Я думаю. Но послушай, дитя, опасность еще не миновала. Ты должна это понимать. Держись поблизости от меня и в точности делай то, что я говорю.
Джилл едва не заплакала от огорчения, потому что была уверена, что, когда приедет Невин, она окажется в безопасности.
– Наблюдая за тобой, я видел, что ты охраняла Огверна, вора, – продолжал он. – Отведи меня к нему. Раз этой ночью тебе было плохо, держу пари, что-нибудь подобное происходило и с ним. Над вами кто-то издевается, чтобы как-нибудь отомстить за смерть Эви.
– Эви? Откуда вы знаете его имя?
– Он сам мне только что сказал. Но, так как он пролежал некоторое время мертвым, я узнал от него совсем не много, потому что его тень уже начала слабеть и разрушаться. И тогда, вместо того, чтобы выдавливать из него какую-то еще информацию, я отправил его на суд богов.
Слушая эти разговоры о призраках, Джилл почувствовала, как от страха немеет все ее тело.
– Ну что ты! – попытался успокоить ее Невин. – В этом нет ничего необычного, просто сейчас не самое подходящее время все это тебе объяснять. Давай посмотрим, что там с нашим Огверном.
Войдя в гостиницу «Красный дракон», они обнаружили, что Невин не даром беспокоился. Перепуганный хозяин гостиницы рассказал им, что этой ночью Огверн захворал и сейчас находится в своей квартире. Они чуть ли не бежали в мастерскую портного, и Джилл старалась выбирать боковые улицы и задворки, чтобы не вызвать естественное подозрение городской стражи и из боязни встретить брата Эви. Она постучала, и Цапля открыл им дверь.
– Я узнала, что Огверн заболел, – сказала Джилл, – поэтому я привела знахаря, которому можно доверять.
– Да будут благословенны все боги преисподней! – сказал он с неподдельной набожностью. – Все было настолько ужасно. Никогда не думал, что мне придется благодарить проклятую стражу, но, если бы его светлость не поставил того крепкого парня дежурить у двери, клянусь, Огверн выбросился бы из окна.
Невин с мрачным видом кивнул, как будто именно это он и ожидал услышать. Они вошли в комнату и увидели Огверна, который лежал в кровати, по самую шею укрывшись потертым синим одеялом. Он не отрываясь смотрел в потолок и выглядел скорее до смерти напуганным, чем больным.
– Эта ночь была сущим адом, – рассказывал Цапля. – Мы сидели в «Красном драконе» за бокалом эля, как вдруг он весь затрясся и начал бредить.
– Я не хочу об этом слышать, – застонал Огверн и завернулся в одеяло с головой. – Дайте человеку спокойно умереть.
– Не бойся, добрый господин, ты не умрешь, – сказал Невин твердым голосом. – Я – знахарь, пришел тебя лечить. Давай-ка вылезай из-под одеяла и расскажи мне симптомы своей болезни.
Одеяло стало медленно опускаться, и на Невина уставились два черных глаза.
– Я схожу с ума. О, мой рок, моя судьба! Лучше мне умереть, чем сделаться безумным. Добрый знахарь, приготовь мне какой-нибудь не слишком горький яд.
– Этого ты от меня не дождешься. Перестань причитать и расскажи мне о своем бреде.
– Но я и вправду не знаю, о чем здесь можно говорить. Внезапно я почувствовал беспричинный страх, добрый господин, я задрожал всем телом, с меня ручьями полился пот. Видишь ли, я вдруг почувствовал себя обреченным. Я знал, что непременно умру, и ничто меня не спасет.
Голос Огверна задрожал. Он добавил:
– Никогда в жизни я не чувствовал такой страх.
– Потом он начал кричать, что лучше пусть он умрет сейчас, чем медленной смертью, – вмешался Цапля. – Он схватил свой кинжал, и мы едва успели его остановить. Затем я и еще двое парней привели его сюда, и как раз в этот момент появился городской страж. После того, как Огверн попытался выпрыгнуть из окна, нам пришлось привязать его к кровати, но он продолжал бредить и кричал, что хочет умереть.
– Кажется, я начинаю понимать, – сказал Невин. – Затем, на рассвете он внезапно успокоился.
– Верно, – ответил Огверн.
У него появилась надежда. Он сел на кровати, и все увидели, что он находился под одеялами полностью одетым.
– Это было так неожиданно, очень похоже на приступ лихорадки, – добавил толстяк.
– Совершенно верно, но это была не лихорадка, а отрава. Слушай, Огверн, должно быть, в городе у тебя есть враг, который и положил в твой бокал одну особенную травку: oleofurtiva tormenticula smargedinni.
Невин произнес это производящее впечатление название очень напыщенно. Затем он продолжал:
– К счастью, твой огромный вес спас тебя от смертельной дозы. Яд расстраивает психику, позволяя горячему и мокрому одержать победу над холодным и сухим, то есть над тем, что поддерживает умственные способности. Затем, когда организм чувствует воздействие яда, разум отказывается понимать, что же на самом деле происходит, и не может предпринять нужные меры. Таким образом, этот коварный яд имеет двойное воздействие.
– О, боги! – прошептал Огверн. – Какое дьявольское снадобье, добрый господин.
– Теперь ты должен тщательно оберегать себя. Чтобы вывести остатки яда, две недели ты должен есть только холодную, сухую пищу: сухари, яблоки, можно белое мясо птицы, но обязательно охлажденное. Это очистит твой рассудок от темных мыслей.
– Я последую твоим советам, добрый знахарь. Боже, я же был на волосок от смерти!
Так как Огверн уже не умирал, он нашел в себе силы подняться с кровати и настоял, чтобы Невин взял серебряник за свой визит.
– А все-таки, как жаль, что я не болен, – с грустью заметил Огверн. – После обеда мне придется предстать пред лицом его светлости. Послушай, Джилл, старайся говорить как можно меньше. Скажи только, что ты была моим телохранителем, а остальное предоставь мне.
– Мы потратили на эту историю уйму времени, – вставил Цапля. – Я думаю, у нас не плохо получилось.
На обратном пути Невин настоял, чтобы они зашли в храм Бела, который стоял у реки, и он опустил краденый серебряник Огверна в копилку в помощь беднякам. Шагая рядом с ним, Джилл не переставала беспокойно оглядываться, опасаясь, что в любую секунду из-за стены может выскочить враг.
– Невин, а как брат Эви умудрился положить яд Огверну в эль?
– Что? Выходит, я умею врать не хуже любого серебряного клинка, раз ты поверила в эту чушь. Чтобы успокоить Огверна, я с ходу воздвиг перед ним целую медицинскую теорию. Ему необходимо постоянно быть настороже, но я не мог сказать ему правду, потому что он никогда бы не поверил мне.
– Вы хотите сказать, что на самом деле это был не яд?
– Это не яд. Название, которое я сказал, на языке древних руманов означает: маленький изумрудный источник мучений для жирных воров.
– Что же, в таком случае, с ним произошло?
Невин бросил взгляд на берег реки. Внизу, у самой воды два мальчика пасли коров, мирно пощипывающих траву. Кроме них, Невина и Джилл на общественном выгоне не было не души.
– Брат Эви воздействовал на сознание Огверна точно таким же образом, каким он пытался воздействовать на твое, – сказал Невин. – Сомневаюсь, что он стал бы доводить тебя до самоубийства, потому что в этом случае твои вещи оказались бы под охраной Блейна, и у них бы не было возможности получить опал. Но он хотел над тобой поиздеваться, чтобы ты немного помучилась. Так как нас с тобой связывает что-то вроде нити, я мог на расстоянии возвести вокруг тебя защитный слой. Но нашему несчастному вору я просто не мог ничем помочь, пока не прибыл на место. Я позабочусь, чтобы сегодняшняя ночь прошла для него спокойно.