Киз Грегори. Духи Великой реки (Дети Великой реки - 2)

   Глаза юноши открылись шире, но голос звучал совсем слабо:
   - Он тебя ищет, - донесся еле слышный шепот. - Бог-Река ищет тебя. Ты должна отправиться к горе Шеленг. Найди знаки... - Его губы продолжали шевелиться, но больше не издали ни звука.
   - Телом он кажется немного сильнее, - через несколько секунд сказал Нгангата. - Но он должен бы уже совсем поправиться. Что тебе сказал Братец Конь?
   - Что Перкара околдовали.
   - Это все, что он тебе сказал?
   - Не все, - призналась Хизи, - но остальное я должна обдумать.
   - Думай скорее, - сказал полукровка, - если есть что-то, что ты можешь сделать.
   Из-за спины Хизи Тзэм прорычал:
   - Поберегись, тварь. - Слова менгского языка падали с его языка тяжело, словно камни.
   Нгангата нахмурился, но ничего не ответил; не отвел он и глаз от лица Хизи.
   - Я буду думать быстро, - пообещала она и вышла из шатра.
   Тзэм последовал за ней, бросив на полуальву тяжелый взгляд.
   - Спасибо тебе, Тзэм, - сказала Хизи, когда они оказались снаружи, но Нгангата прав. Я не могу позволить Перкару умереть.
   - Можешь. Возможно, его смерть избавит нас от многих неприятностей.
   - Нет, Тзэм, ты же знаешь, что это не так. - Великан что-то неразборчиво проворчал и пожал плечами. - Нгангата очень похож на тебя.
   - Его мать великанша? Не думаю.
   - Ты же понимаешь, что я имею в виду.
   Тзэм печально кивнул:
   - Да, принцесса, я понимаю. Ты хочешь сказать, что мы одинаковы в том, чем не являемся, а не в том, кто мы есть.
   - Ох... - Хизи смотрела на вещи совсем с другой стороны, но Тзэм в точности выразил ее мысль. Каждый из них наполовину человек и наполовину... кто-то еще. Они не были в полном смысле слова людьми.
   - Тзэм, я... - Но ничто, что она могла бы сказать сейчас, не прозвучало бы правильно. Хизи огорченно развела руками. - Оставь меня ненадолго одну, - наконец сказала она Тзэму.
   - Принцесса, это было бы неразумно.
   - Оставайся рядом с дверью. Если что-нибудь случится, я закричу.
   На секунду у нее мелькнула мысль, что он не подчинится, но Тзэм вошел в шатер, и его огромная рука опустила полотнище, закрывающее вход.
   Оставшись в одиночестве на ступеньке, Хизи еще раз посмотрела на барабан.
   Он казался живым; у костра, где менги совершали свой обряд, гремели большие барабаны, и маленький барабанчик вздрагивал в унисон своим братьям.
   Хизи думала о Перкаре, о тех поездках верхом, что они совершали вместе, о том, как начинали блестеть его глаза, когда речь заходила о его родных землях. Она вспомнила ту внезапную близость к нему, которую ощутила всего несколько дней назад, когда он показывал ей стадо дикого скота. Как может она позволить какой-то черной твари съесть все это, раз у нее есть средство помочь? Перкар говорил, что он совершил тяжкие преступления, - и Хизи ему верила. Но она тоже делала ужасные вещи. И теплое чувство к Перкару жило в ней, Хизи теперь понимала это, потому что оно отозвалось раскаленной болью, когда Перкар решил покинуть ее, чтобы отправиться к богине потока, и боль с тех пор лежала тяжелым грузом у нее на сердце. Хизи отрицала, что ее чувство - любовь; по крайней мере совсем не такая любовь, которая заставляет мечтать выйти за человека замуж, - но что-то хрупкое жило в ней, существовало только потому, что в ее жизни был Перкар. И когда это "что-то" не превращалось в раскаленную или ледяную боль, оно было теплым и приятным. Не доставляющим удобство, а чем-то похожим на щекочущее предчувствие смеха или радостных слез.
   И даже если отбросить чувства, Перкар что-то знает, что-то важное относительно ее, Хизи.
   Значит, нечего и думать, чтобы позволить ему умереть; Хизи должна признаться в этом самой себе, как она только что призналась Тзэму. Выбор у нее был невелик, а такое решение вообще закрывало все пути, кроме одного. Завтра она попросит Братца Коня научить ее песне гаана. Хизи на самом деле теперь не особенно доверяла старику, но ведь остальным менгам можно верить еще меньше. То, как они обошлись с Перкаром после стольких месяцев совместной охоты и пиров, показывало, как кочевники относятся к чужеземцам.
   Но Перкар умирает, а Река преследует ее. Так сказал сам Перкар, сказал, что она должна отправиться к Шеленгу. Шеленгу, легендарной горе, откуда Река берет начало. Если бог-Река ищет ее, то зачем Хизи укрываться у его истоков? Это было ей непонятно, но ведь Перкар разговаривал с одним из своих богов, тем, который помог им бежать из Нола, тем, который как будто готов им помочь. Что все это значит? "Найди знаки", - прошептал Перкар, но Хизи не знала, что значит и это. Может быть, не значит ничего - ведь Перкар так тяжело болен... А узнать она должна, чтобы что-то предпринять. Снова Хизи играли силы, которых она не понимала, а этого терпеть она не собиралась. Ей нужны знания, нужна сила. И получить их можно с помощью маленького барабана.
   - Как дела у твоего друга? - прервал ее мысли спокойный голос. Хизи вздрогнула и обернулась.
   Это оказался тот странный кочевник, Мох, тот, который нашел ее в пустыне. Он вышел, очевидно, из-за екта. Следил за ней? Хизи собралась позвать Тзэма.
   - Я не причиню тебе зла, - так же спокойно заверил ее молодой человек. - Я пришел только узнать, как себя чувствует чужеземец.
   - Какое тебе до этого дело? Он тебе не родич. - Хизи подчеркнула последнее слово, внезапно ощутив отвращение к самому понятия родства. Ее родственники в Ноле никогда особенно ею не интересовались; может быть, они ценили ее как невесту, которую можно выгодно выдать замуж, но никогда как личность, как Хизи. Они отправили бы ее вниз по Лестнице Тьмы и забыли о ее существовании. Ее семья ничем не заслужила ни любви, ни уважения, но тем не менее требовала их от Хизи. А уж эти менги доводили понятие родства до таких смешных пределов, что Хизи хотелось громко и презрительно рассмеяться.
   Мох не оскорбился ни ее словами, ни прямым - и грубым по понятиям кочевников - взглядом.
   - Верно, и, сказать по правде, я не обрадуюсь и не огорчусь, если он умрет. Мне только жаль, что тогда гостеприимство здешнего клана окажется запятнанным.
   - Для меня это не имеет значения. Вы, менги, много говорите о своих законах и традициях, но, как и все другие люди на свете, готовы поступиться ими, как только они начинают вам мешать.
   - С некоторыми так случается, когда опасность кажется очень большой или в пылу спора. Однако не следует говорить, будто мы пренебрегаем своими обычаями.
   - Одни слова, - фыркнула Хизи. - Что тебе от меня нужно?
   Лицо Мха не выражало ничего, кроме сочувствия, но Хизи видела такое и раньше, на лице другого молодого и красивого юноши, а позволить два раза одинаково обмануть себя она не собиралась.
   - Я хотел только объяснить тебе...
   - Разве ты должен мне что-то объяснять?
   - Не должен, - ответил Мох, и на краткое мгновение в его зеленых глазах промелькнуло какое-то сильное чувство, тут же сменившееся старательно отработанным равнодушием. Он ведь, напомнила себе Хизи, всего на два или три года старше ее самой.
   - Не должен, - повторил Мох, - но все же я хочу поговорить с тобой.
   - Что ж, говори, но не трать напрасно сил на попытку обмануть меня фальшивым сочувствием. Оно меня только сердит.
   - Хорошо. - Мох взглянул в сторону западной части лагеря; оттуда доносился лихорадочный барабанный бой, искры от костра разлетались в стороны, как падучие звезды.
   - Скоро бог-конь отправится домой. Ты должна увидеть это, если хочешь понять мой народ.
   - Мне совсем не хочется его понимать, - ответила Хизи. - Говори о деле.
   Мох нахмурился, в первый раз проявив раздражение.
   - Хорошо. Ты знаешь о войне между моим народом и племенем твоего друга?
   - Знаю. Это ты привез новости, разве ты забыл? Мох кивнул:
   - Верно. Но начавшаяся война больше, чем просто война между смертными, повелительница Нола. Она - сражение между богами, не похожее на все, что знал мир уже много столетий. Среди моего народа есть провидцы, шаманы, предсказывающие будущее, посещающие мир снов и приносящие оттуда пророчества; они видели многие несчастья, которые принесет эта война.
   Хизи заметила, что взгляд воина прикован к ее барабану, и переложила его так, чтобы Мох не мог до него дотянуться.
   - Продолжай, - сказала она.
   - Дело вот в чем. - Мох на мгновение закусил губу. - Если война разгорится, погибнут многие люди, кони и, возможно, даже боги. Они уже умирают, знаешь ли. Не уверен, что такое тебе понятно.
   - Я видела, как умирают люди, - ответила Хизи. - Я знакома со смертью.
   - Сейчас умирают мои родичи.
   - Я сочувствую им ровно настолько же, насколько они сочувствуют мне или Перкару, - бросила Хизи.
   Мох глубоко вздохнул.
   - Ты пытаешься рассердить меня, но мой народ поручил мне сказать тебе важную вещь, и я скажу, что должен, несмотря ни на что. Тебя, Хизи, гааны видели в снах. Тебя видел великий пророк, могущественный гаан, который хотел бы отвратить ужасы войны, установить мир. Но его сон говорит, что лишь ты можешь принести мир.
   - Я? - прищурилась Хизи. Мох кивнул:
   - Ты. Так говорят видения. В тебе единственная надежда на мирный исход, а этот скотовод, Перкар, несет смерть. Ты должна бросить его и уехать со мной. Я отвезу тебя к гаану, и тогда вместе мы сможем положить конец войне. Если же ты останешься с ним, - Мох показал в сторону екта, тогда на наши земли падет огненный дождь, который опустошит и выжжет их.
   - Я могу принести мир? Каким образом?
   - Не знаю. Мне сказали только то, что я передал тебе, но тот, кому явилось видение, выше доверия или обмана. Мои слова - правда, уверяю тебя.
   - Конечно, я тебе верю, - ответила Хизи. Ей так этого хотелось. Она была повинна в столь многих смертях, что мысль о себе как о миротворице была подобна прекрасному цветку, расцветшему в бесплодной пустыне. Хизи жадно тянулась к прекрасному образу, хотя и понимала, что он ложный. Не может не быть ложным.
   - Но как ты смеешь? - медленно проговорила она. - Как ты смеешь? Двенадцать лет никому не было дела, что со мной происходит, счастлива я или горюю, жива я или умерла. А теперь весь мир только во мне и нуждается, чтобы использовать, как инструмент ремесленника. Я пожертвовала всем, что любила, чтобы избегнуть такой участи. Можешь ли ты это понять? Я бежала из дому и стала жить с вами, вонючими варварами, чтобы избегнуть ожидающей меня участи! Я отдала уже все, что способна отдать, слышишь? Так как же ты смеешь предлагать мне снова стать чьим-то орудием? - Хизи дрожала, ее голос стал пронзительным. Слова лились изо рта помимо ее воли, но ей было уже все равно. Буря, бушевавшая в ее сердце, могла быть паникой или яростью или тем и другим; Хизи не могла отличить, так тесно все переплелось. - Убирайся, слышишь? Будь у меня и правда та сила, которой, как считает твой народ, я обладаю, неужели ты думаешь, что я стала бы помогать вам? Я бы уничтожила вас, оставила только почерневшие кости, рассеяла ваш пепел по всему миру!
   Она хотела продолжать, но наконец спохватилась, рассудок поборол гнев. Хизи хотелось причинить боль Мху, заставить его лицо утратить сдержанное выражение; она направила на него свою ярость, как делала это в Ноле. Там воины падали, содрогаясь, и умирали. Мох же лишь печально улыбнулся.
   - Мне жаль, что я так огорчил тебя. Я думал, ты сочтешь за честь спасти два народа, а может быть, и целый мир от страданий и гибели. Наверное, я ошибся в тебе.
   - Твои боги ошиблись во мне, - бросила Хизи. - Весь мир ошибается во мне. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое.
   - Твоя судьба не такова, - мягко ответил Мох.
   - Я сама буду определять свою судьбу, - рявкнула Хизи, перекрикивая усиливающийся грохот барабанов.
   Мох отступил, все еще снисходительно улыбаясь.
   - Мне нужно идти. Обряд заканчивается.
   - Я и велела тебе убираться, - фыркнула Хизи.
   - Верно. Но я еще поговорю с тобой позже, когда ты все обдумаешь.
   - Я уже обдумала, - ответила Хизи. - Я сыта по горло этими мыслями.
   Мох пожал плечами, поклонился и отступил на несколько шагов, потом повернулся и направился к костру. Хизи следила за ним взглядом, чувствуя, как все ее тело сотрясается от ярости. Она сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь успокоиться, потом оглянулась.
   Полотнище, закрывающее вход в ект, слегка отходило наружу.
   - Все в порядке, Тзэм, он ушел, - сказала Хизи, и полотнище опустилось. - Спасибо тебе, Тзэм, - добавила Хизи. Великан по крайней мере всегда на ее стороне, потому что любит ее, а не ради каких-то ее таинственных сил.
   Хизи снова взяла барабан, заметив, как дрожат ее пальцы. Она смотрела в сторону костра, где провожали домой бога-коня.
   - Тзэм, иди сюда, - позвала Хизи.
   Огромная голова Тзэма немедленно высунулась из двери.
   - Да, принцесса?
   - Как ты думаешь, крыша екта выдержит наш вес? Тзэм задумчиво взглянул на шатер.
   - Я раньше видел, как многие сидят на крышах. Ты ничего не весишь, а я не тяжелее троих человек. Думаю, столбы выдержат и больше.
   Хизи кивнула, вспомнив, на каких толстых опорах покоится крыша.
   - Тогда помоги мне залезть наверх, - сказала она. - Я хочу увидеть церемонию.
   - Как прикажешь, принцесса, - ответил Тзэм. - И не объяснишь ли ты мне, чего хотел этот варвар. Я не все слышал.
   - Объясню, обещаю тебе, только позже.
   Они обошли ект; на задней его стороне наружные опоры образовывали что-то вроде лестницы. Тзэм подсадил Хизи и сам неуклюже влез следом. Хизи ожидала, что крыша по крайней мере заскрипит под таким весом, но она выдержала их с легкостью.
   Хизи встала на ноги и присмотрелась к собравшимся вокруг костра менгам.
   Видно было не особенно хорошо. Огромный столб пламени освещал ближайшие к нему возбужденные лица, более смутно - соседние, а дальше толпа превращалась в сборище теней, за которым стояла тьма. Вокруг костра было свободное пространство шириной в дюжину шагов в любом направлении. Семеро барабанщиков колотили в свои инструменты - от такого же маленького, как барабан Хизи, до огромного, в рост человека, - расположившись на ближайшем к Хизи краю площадки. К тому же, казалось, каждый кочевник тоже извлекает из чего-то звуки - колокольчика, трещотки, чего угодно. Барабаны, однако, заглушали все остальное своим громом.
   Внутри круга тесно столпившихся менгов прыгали танцоры в масках, которые напомнили Хизи маски тех жрецов, что приходили осматривать ее. Хизи поежилась, радуясь, что она далеко от них. Среди танцоров выделялся один, разряженный особенно ярко и совершающий особенно безумные прыжки; казалось, он передразнивает остальных, как клоун на представлениях во дворце ее отца. Этот персонаж был облачен в юбку из прозрачного зеленого нолийского шелка и узкие красные штаны. На его карикатурно улыбающейся маске торчал нос, напоминающий клюв, а вместо волос развевались черные перья. Самой странной особенностью танцора были его ноги, которые Хизи иногда удавалось разглядеть: они были обуты в башмаки, создававшие полную иллюзию трехпалых птичьих лап.
   В колеблющемся свете поблизости от костра был виден бог-конь потрясающе красивая кобыла редкой масти, которую менги называли вуздас: серая, как грозовая туча, с неровными белыми полосами, похожими на молнии. В своей роскошной сбруе, украшенной серебряными и золотыми колокольчиками, перьями и длинными полосками меха, кобылица скользила между танцорами, гордо, но пугливо, шарахаясь иногда от толпы.
   - Что за варварство, - пробормотал Тзэм.
   Хизи согласилась с ним, хотя в представлении была и какая-то странная красота.
   Кривляющийся клоун неожиданно кинулся к кобылице и вскочил на нее верхом; животное выгнуло спину и встало на дыбы, взметнув вверх передние ноги с серебряными копытами, потом начало яростно брыкаться задними ногами. Всадник не удержался на ней и минуты, кувырком слетел с лошади, но ловко перекатился по земле и вскочил на ноги. Это вызвало одобрительный рев толпы. Кобылица в ярости принялась хватать зубами и лягать других танцоров и менгов, окруживших площадку. Она врезалась в толпу, и Хизи заметила по крайней мере одного человека, упавшего от удара копыта; потом клоун отвлек лошадь, хлопнув ее по крупу. Кобылица обернулась и кинулась было за ним, но остановилась, озадаченная криками и суетой.
   Из толпы появились четверо женщин, вооруженных копьями, и у Хизи перехватило горло; однако новые участницы не приблизились к лошади, а просто присоединились к танцующим.
   Хизи взглянула на Тзэма и заметила, что он полностью поглощен происходящим. Она вынула собственный барабан из чехла, хотя и сама не знала зачем. Наблюдая за церемонией и совсем не думая о своей проблеме, Хизи каким-то образом пришла к решению. Из маленького кожаного мешочка, висящего на поясе, она достала костяное шило.
   Движения танцоров становились все более неистовыми, барабанный бой все учащался; казалось, между ударами теперь совсем не остается промежутков. Хизи стиснула шило в руке и уколола им палец, стараясь загнать острие поглубже.
   Было больно, и мысль о том, что она проливает собственную кровь, вызвала у Хизи дурноту. Она прикусила губу, упрекая себя за слабость.
   "Что меня останавливает?" - подумала она и нажала сильнее, но все же слишком слабо, чтобы показалась кровь.
   В этот момент ночь, казалось, взорвалась; барабанный бой и крики достигли невероятной частоты и вдруг смолкли. Хизи ахнула и вздрогнула от неожиданности, проткнув при этом костяным острием кожу. Ее возглас превратился в болезненное шипение, и в ту же секунду женщины вонзили копья в кобылицу.
   Лошадь взвизгнула, издав совершенно нечеловеческий и одновременно странно похожий на стон человека звук. Она, казалось, взлетела в воздух и кинулась на нападающих; острое копыто ударило одну из женщин в плечо, и человеческая кровь смешалась с лошадиной. Остальные копейщицы отскочили. Толпа в безмолвии наблюдала, как лошадь двинулась за одной из них, но споткнулась. Из четырех ран хлестала кровь, копья торчали в теле животного. Передние ноги кобылицы подогнулись, и она словно преклонила колени; еще несколько секунд она старалась подняться на все четыре ноги, потом, внезапно сдавшись, рухнула на темную землю с тяжело вздымающимися боками.
   К кобылице подбежали танцоры. Один из них положил голову издыхающей лошади себе на колени, второй положил одну руку ей на грудь и высоко поднял другую. Хизи смотрела, забыв о собственном кровоточащем пальце.
   Коленопреклоненная женщина стала размахивать поднятой рукой, отбивая в бликах огня медленный ритм. Самый маленький барабан подхватил этот ритм, потом постепенно к нему присоединились остальные; зазвучали неровные бум, бум, бум.
   - Это бьется ее сердце, - сказала Хизи Тзэму, и тот кивнул. В руке Хизи ее собственный барабан вибрировал, откликаясь на дрожание воздуха. Из толпы начали выходить люди и класть подарки к телу умирающей лошади: вяленое мясо, курения, бурдюки с пивом и перебродившим кобыльим молоком, украшения. Братец Конь рассказывал Хизи об этой части церемонии: каждый менг произносил молитвы, чтобы бог-конь забрал их с собой, унес на гору. На гору? Шеленг!
   У Хизи закружилась голова от внезапного понимания. Бог-Река и величайшие боги менгов происходят из одного и того же места! Это не могло быть иначе. Могло существовать лишь одно такое место, одна такая гора.
   Барабанный бой замедлился, стал прерывистым в соответствии с жестами женщины, прижавшейся к груди кобылицы. От последнего удара содрогнулась сама ночь, наступила абсолютная тишина. Хизи судорожно вздохнула; ей хотелось понять... Боль в проколотом пальце напомнила ей о том, что она сделала, и Хизи опустила глаза. Как сквозь туман до нее дошло, что несколько капель ее крови упали на шкуру, обтягивающую барабан.
   "Ну вот, дело сделано", - подумала она. Может быть, то, что это произошло в такой торжественный момент, добавит ей силы, хотя Хизи и сомневалась в менгской магии.
   Снова грохнули барабаны, и Хизи удивленно подняла глаза. Они били снова и снова, сначала неровно, потом все быстрее. Хизи растерянно смотрела на костер, не понимая, в чем дело, и ее охватила странная паника. Она чувствовала, как отчаянно колотится ее сердце, опережая все учащающийся барабанный бой. Если раньше барабаны следовали за биением сердца лошади, то что же теперь? Возрождающаяся жизнь бога, призрака, духа?
   И неожиданно ритм барабанного боя совпал с ударами собственного сердца Хизи, и маленький инструмент в ее руке ожил, не просто откликаясь на звуки ритуальных барабанов, но говоря голосом ее сердца, словно в нем теперь текла кровь из ее вен. Зуд в чешуйке на руке стал невыносимой, обжигающей болью, и Хизи сама стала языком пламени, ураганом. Барабан открыл перед ней дверь в абсолютное ничто. Тзэм тянул к ней руки, разинув рот, но он двигался медленно, так медленно; Хизи, подобно буре, ищущей пустоту, которую могла бы заполнить, с воплем провалилась в распахнувшуюся дверь.
   XV
   В ГЛУБИНАХ ХРАМА
   Неожиданная слабость не проходила, но и не усиливалась. Гхэ мрачно улыбнулся. Он был воскрешен для того, чтобы отправиться туда, куда сам бог-Река не мог пойти, и свое предназначение, похоже, он исполнит даже здесь, в средоточии бессилия бога. Способность видеть в темноте почти исчезла, и Гхэ теперь в большей мере полагался на умения духа погибшего мальчика, прислушивался к любому звуку, ловил касающиеся кожи дуновения воздуха - использовал обостренные чувства слепого.
   Туннель, по которому он пробирался, привел его в какое-то большее помещение; оно было пустым, но наполненным слабым, слабым гулом. Гхэ понял, что он ощущает близость огромного центрального колодца храма, текущей по нему воды, и это подтвердило то, что он приближается к цели. На ощупь и с помощью сохранившейся слабой способности видеть в темноте Гхэ нашел проход, заложенный кирпичами. Хотя он стал слаб, но все же не так слаб, как обыкновенный человек, и древняя кладка поддалась, кирпичи легко превращались в глину, из которой когда-то были слеплены. Теперь Гхэ пожалел, что у него нет клинка или хотя бы металлического прута; пришлось голыми руками раздвигать, выдирать, выковыривать кирпичи. Когда он наконец проделал дыру, сквозь нее дохнуло невероятной затхлостью; куда бы он ни проник, это помещение тоже было замуровано.
   Гхэ расширил отверстие достаточно, чтобы в него можно было проползти, и скользнул внутрь; покрывающая его с ног до головы грязь послужила смазкой. Он осторожно опустил ноги на каменный пол; шума и так уже он произвел больше, чем следовало, и теперь гадал, как охраняется это помещение и не прозвучал ли уже где-то сигнал тревоги.
   Гхэ оказался в зале с мраморным полом, однако с низкими сводами. Он мог стоять выпрямившись, но пальцы вытянутой руки касались потолка. Зал был велик, шагов в двадцать или больше шириной, и оштукатуренные стены покрывали смутно различимые фрески. Гхэ подошел к стене и попытался разглядеть изображение, но видел он все очень смутно, а различать цвета не мог вообще. Пожав плечами, он двинулся дальше, предварительно сняв башмаки, в которых хлюпала и булькала вода. Камень под ногами был гладкий и прохладный, и сквозь него по-прежнему доносился шум воды, текущей где-то неподалеку.
   Зал скоро расширился и углубился: пол наклонно уходил вниз, и Гхэ увидел, что попал в помещение, заполненное водой; по крайней мере заполненное частично - открывшееся Гхэ пространство напоминало прорезанный каналами город, каждое здание в котором отделяется от соседних потоком меньше шага шириной. Эти миниатюрные здания были каменными - мраморными, гранитными, из полосатого песчаника. Гхэ за время обучения хорошо изучил свойства каждой породы - джик должен знать, как влезть на любую скалу, можно ли вбить в камень клинья и так далее. Озадаченный, Гхэ шел по залу, пока его нога не коснулась воды. Неожиданное покалывание охватило все его тело; ощущение походило на то, что он испытывал, погружаясь в Реку, но было более сильным. Гхэ нагнулся и дотронулся до поверхности воды рукой; пальцы его остались сухими.
   "Дымная вода, - подумал Гхэ. - Призрак Реки".
   Он вспомнил зал, в котором возродился, погруженные в воду чертоги, где обитают Благословенные. Дымная вода удерживает их там, но его она не удержала, только дала могущество. Гхэ почувствовал, как сила словно густеет в нем, когда он вступил в сухую жидкость, но способность видеть в темноте увеличилась ненамного. Сила Реки здесь была, сила, но не разум.
   Если дымная вода - оковы для Благословенных, то кто заключен здесь? Но Гхэ подумал, что ответ ему известен - и из воспоминаний джика, и из осторожных намеков Обсидианового кодекса. Он приблизился к одному из сооружений-островов и взялся за ручку бронзовой дверцы.
   Дверца легко открылась, и Гхэ заглянул внутрь.
   В тесном пространстве лежал человек, или, точнее, то, что от него осталось. Сквозь истлевшее роскошное одеяние торчали кости, бесплотные пальцы сжимали ржавый железный скипетр. Гхэ с любопытством смотрел на останки. Кем был этот правитель? Хизи могла бы это узнать, она прочла бы древние иероглифы, покрывающие саркофаг и, без сомнения, описывающие деяния покойного. Для него, впрочем, это особого значения не имело, и, слегка поклонившись, Гхэ отступил и стал закрывать дверцу.
   Кости шевельнулись, подернулись дымкой, и Гхэ внезапно осознал, что скелет покрыт почти невидимым саваном, прозрачной пленкой. Теперь она замерцала, начала струиться, как воздух над раскаленной плитой или огнем. Невесомое щупальце осторожно коснулось Гхэ, и он не воспротивился: ему было любопытно, что оно будет делать. Легкая боль, жжение возникло там, где к его плоти прикоснулось щупальце, и весь саван внезапно заискрился и засиял, по нему побежали оттенки разных цветов. Сами кости оставались неподвижными.