Киз Грегори. Духи Великой реки (Дети Великой реки - 2)

   Она сидела верхом на лошади - своей кобылице, живущем в ней духе. Повсюду вокруг взвивались ввысь и опадали пыльные вихри, их танец напоминал Хизи танец придворных дам, которым ненденг и вино подарили недолгое подобие свободы, надежду на то, что движение принесет им забвение.
   Через весь огромный двор - Хизи знала, что это именно двор, - к ней шел человек-тень. Она видела, как он вышел из чертога на горизонте; человек-тень был высок, как Храм Воды, и, пока он шел, молнии осыпали его голову и плечи, словно огненный дождь. Пылающие стрелы, казалось, не поражали его. Хизи смотрела на приближающуюся фигуру с ужасом, которого даже природа потустороннего мира не могла смягчить. Кобылица под ней тревожно заржала, выкатив глаза, и заплясала на месте. Полированный мрамор зазвенел под ее копытами, как колокол.
   Внезапно небо озарилось ледяной белизной. Яростный свет ослепил Хизи, заставил ветер утихнуть, покачнул землю, на которой стояла кобылица. Когда сияние померкло, Хизи увидела лишь бесконечный двор, еще более темный, чем раньше. Крадущаяся гигантская тень исчезла. В вышине как показалось Хизи, распростерлись огромные крылья, тут же растворившиеся в необъятной глубине неба-крыши.
   - Я надеялся произвести на тебя впечатление, - где-то рядом вздохнул тихий голос. - Однако мне еще повезло, что удалось остаться в живых.
   Хизи взглянула туда, откуда донесся голос. Это был человек-тень, но ставший гораздо ниже. Ниже даже, чем она сама, и к тому же свернувшийся в комок.
   - Кто ты?
   - Я гаан, тот, что отправил искать тебя Мха и Чуузека. - Хизи открыла было рот, чтобы задать вопрос, но человек-тень быстро продолжал: - Тебе сказали, что я твой враг, я знаю. И знаю, что так тебе и должно казаться. У тебя много врагов, Хизи, и лишь несколько друзей, которые тебя любят.
   - Уж ты-то меня не любишь, - бросила Хизи.
   - Нет. Но я знаю того, кто тебя любит. Мне известно, что он приближается. Я могу отвести тебя к нему.
   - К кому? Что ты имеешь в виду?
   - К твоему старому учителю Гану. - Тень помолчала и усмехнулась. Гаан - Ган. Ты обратила на это внимание?
   - Ган в Ноле, - резко ответила Хизи, не обращая внимания на лингвистическое отвлечение. - Я никогда туда не вернусь.
   - Оба эти утверждения неверны, - возразил человек-тень. - И то и другое - ложь, хотя ты и не знаешь этого. Ган направляется сюда. Его послал твой отец, чтобы Ган заставил тебя одуматься.
   - Ган сам отослал меня из Нола, - прошептала Хизи, чувствуя, что вот-вот упадет с лошади. - Он не стал бы меня возвращать.
   - Я знаю то, что знаю. Даже Ган способен понять, что ошибался. Хизи, послушай меня. Раньше бог-Река - твой предок - спал. Мне неизвестно, что произошло между вами, но это повергло тебя в ужас. Представь себе огромное существо, которое во сне не узнало даже собственной дочери. В таком состоянии бог мог испугать тебя, и ты имела все основания опасаться его, может быть, даже бежать прочь. Но теперь бог-Река узнал тебя. Он чувствует раскаяние. Хизи, у него никогда не было более дорогого ему отпрыска. Караку это известно, поэтому он и вступил в сговор с Перкаром. Карак и Перкар причинят тебе зло, принцесса, хотя я и не знаю, какое именно.
   - Перкар мне друг.
   - Нет, принцесса, вовсе нет. И Чернобог тоже тебе не друг. Это он только что напал на меня.
   - Так ты говоришь. К тому же в таком случае он пришел мне на помощь: ты был чудовищем ростом до неба, а теперь стал жалким карликом.
   - Как я уже сказал, я только хотел произвести на тебя впечатление. Даже самый великий гаан бессилен против бога вроде Карака, а сам Карак и другие боги - бессильны против Изменчивого. Ты его дочь, Хизи, и против тебя они тоже бессильны, - если только ты сама этого захочешь. Вся эта возня с мелкими духами, все эти ничтожные победы - таков мой удел, подобные мне на большее не способны. Твое же предназначение - изменить мир; тебе не следует пачкать руки, участвуя в жалких дрязгах.
   - Что же ты предлагаешь мне сделать? - спросила Хизи, не стараясь скрыть раздражения.
   - Брось тех, с кем ты сейчас. Найди Мха и Чуузека, которые следуют за тобой. Они отвезут тебя к Гану. Он объяснит тебе все остальное.
   - Оставь меня в покое.
   - Слушай меня, - прошипела тень, поднимаясь и начиная расти.
   Хизи ударила пятками кобылицу, и та рванулась вперед, занеся над тенью сверкающее копыто. Человек-тень отпрянул и заскользил прочь, пока наконец не скрылся за горизонтом. Однако голос его все еще звучал в ушах Хизи: "Ты должна узнать, кто твои истинные друзья. Тебе уже случалось делать подобные ошибки. Следи за Перкаром. И особенно следи за богом-Вороном".
   Равнина погрузилась во тьму, словно комната, где разом задули все свечи. Хизи наконец смогла уснуть обычным сном, и до рассвета никакие видения ее больше не тревожили.
   Перкар сидел, глядя в огонь, и гадал, почему не испытывает того подъема, который должен бы испытывать. Он чувствовал себя таким усталым странно усталым, если учесть, что он проснулся всего несколько часов назад; и все же мысль о новом забытьи вызывала у него непонятное отвращение.
   - Говорят, кому-то у этого костра очень требуется выпить, - раздался тихий голос у него за спиной. Это был Предсказатель Дождя, который вместе с Ю-Ханом чистил коней; они принесли к костру мех с вином.
   - Мне следовало помочь вам с лошадьми, - пробормотал Перкар. - Я уже достаточно поправился.
   - Ну, выглядишь ты совсем не достаточно хорошо, - ответил Предсказатель Дождя. - К тому же ухаживать за конями вполсилы - оскорбление для них.
   - Я вовсе не вполсилы... - начал Перкар, но Ю-Хан перебил его:
   - Предсказатель Дождя не хотел тебя обидеть. Ты еще не так силен, как думаешь, вот и все. Выпей-ка вина. - Он протянул юноше мех.
   Перкар вздохнул:
   - Хорошо. Прости меня, Предсказатель Дождя.
   Тот вытер лоб - у менгов этот жест означал, что никто ни на кого не сердится.
   - Ты боролся за свою жизнь с демонами, - сказал он, не глядя на Перкара. - Нельзя же ожидать, что это улучшит твое настроение.
   Перкар улыбнулся ему в ответ, хотя улыбка вышла несколько натянутая. Он хорошо относился к Предсказателю Дождя. К Ю-Хану он тоже хорошо относился, но ему все время казалось, что сердечность Ю-Хана - лишь следствие чувства долга, уважения к Братцу Коню, обязанностей гостеприимства. Перкару представлялось, что Предсказатель Дождя испытывает к нему искреннюю симпатию и к тому же интересуется обычаями скотоводов.
   - Пожалуй, вино и правда пойдет мне на пользу, - сказал он, надеясь тем самым разрядить остатки напряжения, и протянул руку к меху. Запрокинув голову, юноша сделал большой глоток, хотя и не без опасений. Опасения оказались оправданными: в мехе была кбена - крепкий напиток, изготовлявшийся из какого-то степного растения, сладкий, но с привкусом гнилых груш. Да, эта дрянь совсем не походила на воти - любимый напиток воинов его народа; однако все же и кбена согрела Перкара. Он знал по опыту, что первый глоток - самый неприятный, и поэтому отхлебнул еще, прежде чем передать мех Предсказателю Дождя. Трое мужчин пили молча, наблюдая, как богиня огня пожирает тонкие веточки можжевельника. Ночное небо низко нависло над ними, луны и звезд видно не было.
   Перкар скоро обнаружил, что перспектива напиться допьяна вызывает у него такое же отвращение, как и сон. Когда мех в пятый раз вернулся к нему, он покачал головой и передал его Ю-Хану. Тот только пожал плечами и сделал большой глоток.
   Вино разбудило что-то в Перкаре; в обычных обстоятельствах он бы не упомянул о случившемся.
   - Я знаю, вам пришлось нелегко, - пробормотал он, обращаясь к менгам.
   Ю-Хан кивнул: он сразу понял, что имел в виду Перкар, и принял подразумевавшуюся благодарность. По выражению же лица Предсказателя Дождя было ясно, что тому требуются более пространные объяснения.
   - Покинуть свое племя и помогать нам: ведь началась война, да и вообще. - Даже нескольких глотков крепкой кбены хватило, чтобы у Перкара начал заплетаться язык; юноша чувствовал себя поглупевшим и жалел, что вместо красноречивой благодарности что-то неуклюже и виновато бормочет... Поправлять неудачные слова, как всегда, было поздно.
   Предсказатель Дождя пожал плечами: он уловил, что имеет в виду Перкар.
   - Наш дядя прав, а остальные ошибаются. К тому же мне никогда не нравились эти парни из клана Четырех Елей. Они всегда страдали манией величия.
   Ю-Хан оживился:
   - Помнишь Заплетающего Гриву?
   - Я слышал эту историю, - ответил Предсказатель Дождя.
   - А я нет, - пробормотал Перкар.
   - Заплетающий Гриву заявил, что само солнце беседовало с ним. Он хотел, чтобы мы все отправились с ним завоевывать южные земли - Нол, поселения рыбаков, весь мир.
   - Ну и ну!
   - Да. - Ю-Хан сделал еще глоток. - Он говорил, что менгам суждено править городами.
   - И что же случилось?
   Ю-Хан загадочно улыбнулся:
   - Ты же видел город. Захотелось бы тебе им править? Перкар вытаращил глаза на менгов, соображая, какого ответа от него ждут.
   - Нет. Клянусь богами, нет. Предсказатель Дождя хлопнул по плечу родича:
   - Вот и мы тоже именно так ему сказали.
   Вскоре Ю-Хан отправился в дозор, а Предсказатель Дождя улегся спать. Путники раскинули два шатра: один для Тзэма, Братца Коня, Хина и Хизи, другой - для молодых менгов, Нгангаты и Перкара. Юноша завернулся в одеяло и улегся рядом с Предсказателем Дождя, взяв с него обещание, что тот разбудит его перед рассветом. Правда, по взгляду, который бросил на него Ю-Хан, прежде чем уйти, было ясно: менги считали, что Перкару еще нельзя доверить охрану лагеря.
   Юноша долго лежал без сна, не в силах понять, что же его грызет. Однажды он задремал, но тут же проснулся, обливаясь потом, с отчаянно колотящимся сердцем. Предсказателя Дождя в шатре не было, на его месте лежал Ю-Хан. Нгангата свернулся под своим одеялом и тихо похрапывал. Недолгий сон совсем не освежил Перкара, но какая-то часть головоломки за это время легла на свое место, и теперь юноша понял, что за темная тревога заняла место демона, которого изгнали Хизи и Братец Конь. Она словно прокричала Перкару свое имя. Страх.
   То, что раньше было всего лишь искрой, теперь разгорелось в яркое пламя. За последний год Перкар видел больше кровопролитий, чем мог вообразить. Он и сам убивал. Его несколько раз смертельно ранили проткнули копьем горло, пронзили сердце. Все эти раны продолжали ему сниться, боль от каждой навсегда запечатлелась в его теле, в его памяти. Думать об этом много было ужасно неприятно. И однако, несмотря на все это, Перкара не оставляла иллюзия собственной неуязвимости; только вера в нее помогала справиться со страхами. Когда, будучи ребенком, он впервые в ночной тьме понял страшную истину: однажды смерть придет и за ним, он сумел справиться с собой только благодаря уверенности - эта ужасная несправедливость совершится еще через много, много лет. Живший во взрослом Перкаре ребенок надеялся на Харку - чтобы отдалить смерть и не думать о ней.
   Но теперь он испытал смерть несколько раз подряд, ощутил, что значит погрузиться в небытие. Тем, что сердце его еще бьется, он был обязан Харке, но теперь Перкар понял, что даже и Харка не защитит его. Не защитит от Карака, отшвырнувшего его, словно ребенка, не защитит от Чуузека, который с легкостью выбил его из седла.
   Сознание Перкара не помнило последних нескольких дней, но что-то в нем помнило, он чувствовал себя так, словно лежал в могиле, и пауки выползали из его рта, а черви ели глаза. Простой воин, мальчишка, он не был способен справиться со всем этим. Он оказался втянут в борьбу, которую следовало бы вести шаманам, волшебникам, богам. Он проиграет, даже будь его сердце неуязвимым и полным геройства; но сердце Перкара вовсе не было неуязвимым, оно несло на себе глубокие шрамы - вовсе не метафорические. И теперь... Теперь больше всего Перкару хотелось уехать, оставить Хизи и Нгангату и все лежащие на нем обязанности, спрятаться - спрятаться от богов, от войны, от самого неба.
   Хизи проснулась на рассвете. Нгангата, ругаясь, седлал своего коня. Тем же были заняты и менги.
   - Глупцы! Мне следовало присмотреть за ним. Не надо было... Кто в это время нес дозор?
   - Я, - ответил Предсказатель Дождя, стараясь, чтобы его голос не выдал никаких чувств. - Он сказал, что немного вернется назад, чтобы увидеть, когда встанет солнце, далеко ли погоня.
   - Ясное дело, - оскалился Нгангата. Хизи села, полная тревоги.
   - Что случилось?
   - Перкар исчез, - ответил ей Тзэм.
   XXII
   ЛОВУШКА СНОВИДЕНИЯ
   Гхэ ощутил мгновенную боль и почуял запах вытекающей жизни. Озадаченный, он обернулся и увидел, как один из солдат воткнул себе в глаз стрелу и загоняет ее все глубже.
   Нет. Не так. В солдата выстрелили, и он, умирая, ухватился за древко. В тот момент, когда Гхэ понял это, еще два солдата яростно заорали: в палубу рядом с ними вонзились стрелы.
   Туман скрывал нападающих, но от зрения Гхэ они не укрылись: полдюжины каноэ выстроились поперек Реки выше по течению. Все они быстро приближались к кораблю, на каждом десять - пятнадцать варваров гребли изо всех сил.
   Императорские гвардейцы знали свое дело; растерянность длилась недолго. Через несколько секунд два десятка воинов выстроились на носу корабля, заслонившись щитами, ощетинившись мечами и копьями, из-за их спин начали лететь стрелы. Трое солдат зарядили и развернули катапульту. Гхэ как раз гадал, что должен предпринять, когда его более чуткие, чем у человека, уши уловили шум за кормой. Гхэ решительно кинулся назад по крышам кают.
   Целый отряд варваров кишел вокруг троих нолийских солдат, обагривших кровью доски палубы. Кроме этих мертвецов, только дикари видели, как Гхэ, оскалив зубы, спрыгнул с крыши. Двое воинов успели выстрелить в него, но стрелы не остановили Гхэ. В то же мгновение он оказался среди врагов, словно пантера в стае собак.
   Спокойное путешествие вверх по Реке притупило бдительность солдат. Жители деревень послушно доставляли припасы, когда корабль причаливал к берегу, и чем дальше отряд удалялся от столицы, тем больший интерес к нему выказывали местные власти. Губернатор Вуна устроил для путешественников великолепное пиршество, и хотя Гавиал морщил нос - возможно, провинциальные обычаи казались ему недостаточно изысканными, - Гхэ, как и солдаты, оценил гостеприимство сановника. Это было только накануне. Губернатор предупредил, что племена дехше на восточном берегу проявляют воинственность, но, как понял Гхэ, нападения в основном случались на крепости дальше к югу.
   Но вот они перед ним. Гхэ с разгона отшвырнул нескольких противников к борту и врезался в гущу воинов, поражая их своим сверкающим, как сосулька, кинжалом. Он пользовался клинком по двум причинам. Во-первых, солдаты на корабле не знали об его истинной природе, и Гхэ не хотел, чтобы узнали; пусть лучше считают его искусным бойцом - каковым он на самом деле и был. Более же важным было другое: он наслаждался, когда кинжал рассекал плоть, наслаждался изысканной геометрией нападения и защиты, и хотя вытянуть жизни из варваров ему было легче, чем поразить их кинжалом, это доставляло ему больше удовольствия. Бой напомнил ему о той радости, которую он испытывал, учась искусству джика, и с этим воспоминанием к Гхэ пришло смутное понимание того, почему он был верен жрецам: те подарили ему красоту, искусство убивать элегантно.
   Конечно, он имел над противниками то несправедливое преимущество, что уже был мертв. Его раны закрывались почти сразу же: так близко от Реки его силы непрерывно пополнялись.
   Гхэ резким ударом ноги сломал лодыжку варвару, тут же вонзил кинжал в раскрывшийся в крике рот и развернулся, отражая удар - скорее ради удовольствия, чем из необходимости.
   Сбоку блеснул металл, и неожиданно сталь впилась в горло Гхэ. В горло...
   Вопль Гхэ перешел в бульканье, голова склонилась на плечо. Вражеский клинок перерубил его шею почти пополам, и Гхэ скорее почувствовал, чем увидел, как враг занес меч для второго удара.
   Гхэ задул жизни окруживших его варваров, словно свечи, отчаянно пытаясь поддержать руками голову. Она уже выпрямлялась, он уже чувствовал знакомый странный зуд. Гхэ подавил новый рвущийся наружу крик, и половинки горла соединились; приступ сильной дрожи едва не швырнул его на палубу. Гхэ вновь увидел перед собой лицо белокожего варвара, вызванного Хизи демона, почувствовал, как тот снес ему голову, как его жизнь и воспоминания уносит темный ветер. Привалившись к поручням, Гхэ трясся, как древний старик.
   И тут его сердце разорвалось. Скорее рефлекс и тяжесть тела, а не осознанное усилие кинули Гхэ за борт, в глубокие воды. "Ли, вспоминай обо мне с добротой", - успел подумать Гхэ - второй раз за время своих двух жизней.
   Ган услышал неожиданные крики, пение стрел. Он аккуратно положил кисточку для письма, подошел к двери каюты и закрыл ее на задвижку. Было ясно: то ли на корабль напали, то ли взбунтовалась команда или солдаты. Ган предположил скорее первое. Хотя Гавиал не пользовался авторитетом среди своих людей - уж очень он был глуп, - никто всерьез не оспаривал его власть. К тому же Квен Шен умело направляла его действия, так что матросы и солдаты оставались довольны. Отборные императорские гвардейцы и вообще-то не были склонны бунтовать, а путешествие к тому же было пока легким и приятным. На удивление приятным.
   Так что скорее всего на корабль напали варвары дехше; впрочем, Ган не исключал, что все подстроено губернатором Вуна. Уж очень хитрым становилось лицо любезного сановника, когда он думал, будто за ним никто не наблюдает, и уж слишком интересовал его корабль и цель отправки отряда вверх по Реке. Губернатор наверняка не поверил предложенным ему объяснениям - в изложении Гавиала они звучали совершенно бессмысленно. Что, если правитель заключил союз с варварами в надежде завоевать независимость? Ган достаточно хорошо знал историю Нола - да и других империй, - чтобы понимать: такие вещи случаются, когда государство слабеет, а сейчас именно это происходило с Нолом. А может быть, все проще: губернатор просто занимается пиратством.
   Ган услышал скрип открывшейся двери и шаги в проходе. Двигаясь медленно, чтобы случайно не выдать себя шумом, он нагнулся к замочной скважине. Перед ним промелькнул человек, скользнувший из залитого солнцем дворика в тень помещения. Дверь, ведущая на крохотную заднюю палубу, в этот момент широко распахнулась, и на фоне яркого света обрисовался четкий силуэт солдата с луком в руках. Сквозь замочную скважину Ган заметил за дверью еще одну фигуру: человек тяжело привалился к поручням. Гану показалось, что это Йэн, хотя он и не мог быть в этом уверен. Воин поднял лук и спустил тетиву. Йэн - если это был Йэн - свалился за борт.
   Лучник сделал шаг вперед и вышел на палубу.
   Теперь Ган мог его рассмотреть. Это не был дикарь или наемник губернатора Вуна. Ган узнал одного из императорских солдат: он несколько раз видел его стоящим в дозоре. Старик поежился. Что происходит? Ган решил, что стоит иначе отнестись к возможности мятежа. Он бесшумно отодвинулся от замочной скважины, только теперь заметив, что задерживает дыхание.
   Раздался стук закрываемой двери, потом шаги приблизились к каюте Гана. Человек остановился и слегка подергал запертую дверь.
   К этому моменту Ган сидел на постели и с преувеличенным вниманием смотрел на потолок. Если убийца заглянет в замочную скважину, незачем ему видеть, что внимание Гана привлечено к двери. Пусть лучше думает, будто старик испуганно прячется и ждет, когда битва закончится.
   Впрочем, конечно, именно так оно и есть.
   Шаги удалились. Ган услышал, как открылась дверь, ведущая на главную палубу. К этому времени шум сражения почти утих. Были слышны воинские команды, но отчаянные крики и стоны прекратились.
   Руки Гана тряслись, когда через несколько минут он набрался храбрости выглянуть из каюты. Поблизости никого не было видно, но он слышал, как несколько солдат разговаривают на задней палубе. Должно быть, они пробрались туда вдоль борта или по крышам кают: Ган слышал топот наверху с самого начала боя.
   В тот момент, когда Ган вышел во дворик, дверь на главную палубу распахнулась, и на какой-то ужасный момент старик подумал, что это возвращается убийца. Однако, хотя перед ним стоял солдат, это определенно был другой человек.
   - С тобой все в порядке? - торопливо спросил гвардеец. - Они сюда не проникли?
   - Нет, - ответил Ган. - И кто "они"?
   - Варвары, не то дехше, не то менги. Я их не различаю.
   - Их прогнали?
   - Прогнали или перебили. - Воин хищно улыбнулся. - Добыча оказалась не такая легкая, как они рассчитывали.
   Ган рассеянно кивнул. Солдат обошел каюты - все они были пусты. Ган следом за гвардейцем вышел на заднюю палубу.
   - Великая Река, что здесь произошло? - пробормотал воин.
   Ган насчитал одиннадцать мертвых тел. Три принадлежали солдатам, но остальные - варварам, темнокожим, в грубых одеждах из кожи и войлока. Ган решил, что лакированные деревянные пластины, нашитые на кожаные куртки, должно быть, выполняли роль лат. Лица дикарей оказались сплошь покрыты татуировкой - синими линиями и кругами.
   - Я думаю, это дехше, - сказал он солдату. - Я читал, что они в отличие от менгов так разукрашивают свои лица.
   - Ну, дехше или менги, они все подохли, - сообщил солдат и перевернул одно из тел. - Этот даже не поранен. - Труп таращил на Гана глаза, в которых все еще отражалось изумление и ужас.
   Ган почувствовал, что его вырвет, за секунду до того, как это случилось, и поэтому успел наклониться над бортом; палуба и так была покрыта кровью и вывалившимися внутренностями. Солдат, не желая, должно быть, смущать старика, ушел; не задержались на палубе и еще трое, проверявшие, нет ли где выживших противников. После того как спазмы прекратились, Ган остался стоять на коленях у поручней, боясь снова взглянуть на трупы, чтобы его опять не начало выворачивать. Грудь старика болела, и он стал делать глубокие вдохи, чтобы успокоиться. Глядя на кипящую воду за кормой, Ган пытался убедить себя, будто кошмар уже позади, хотя, конечно, понимал, что все еще только начинается.
   Поднявшись на ноги, чтобы вернуться к себе, Ган увидел, как из воды протянулась рука и слабо ткнулась в борт. Пальцы попытались ухватиться за поручень, соскользнули, рука снова ушла в воду. Ган нахмурился: рядом с ним на палубе лежал причальный канат, захлестнутый вокруг тумбы. Но друг или враг этот утопающий? Впрочем, разве есть у него на этом корабле друзья? Рука мелькнула снова, силы явно оставляли пловца.
   Ган взялся за тяжелый канат. Его придавил труп варвара, и старику пришлось оттаскивать еще теплое тело. Ган столкнул канат за борт, он с тихим плеском упал в воду. Ган поднял с палубы чей-то меч, решив, что если человек окажется врагом, он просто перерубит канат. Старый библиотекарь слишком поздно понял, что сделать это тяжелым мечом ему может оказаться нелегко.
   Ган впервые в жизни держал в руках меч.
   Канат натянулся; из воды показалась голова. Старик разжал руку, сжимавшую клинок, увидев, что это Йэн. На лице молодого человека были написаны недоумение и боль. Он взглянул на Гана затуманенными глазами.
   - Ли?.. - Это был вопрос и проклятие одновременно.
   - Давай, парень, - подбодрил его Ган. - Мне не хватит сил тебя вытащить, но самую трудную часть работы ты уже сделал. - Старик вспомнил воина с луком и почувствовал уверенность: стрелял тот именно в Йэна. У Гана екнуло сердце: может быть, все напрасно и молодой человек умрет, несмотря на все усилия. Как вообще ему удалось не отстать от корабля?
   Йэн сумел подтянуться к поручню, и Ган, ухватив его за рубашку, начал тянуть, с горечью чувствуя, как слабы его руки. Какой прок от его помощи... Но все же Йэн сумел навалиться животом на край палубы, пролез под перилами и упрямо пополз по доскам. Гану теперь была видна рана, оставленная стрелой, хотя сама стрела выпала. Из раны текла кровь - или какая-то похожая на нее темная жидкость. Ган оглянулся, но поблизости никого не было.
   - Давай... Идти сможешь? Нужно добраться до моей каюты. - Ведь убийца был на корабле, и если он узнает, что плохо справился с делом, может явиться, чтобы докончить начатое.
   Йэн сумел подняться на колени, потом, опираясь на плечо Гана, встал на ноги, хотя старик еле удержал его. Тяжело отдуваясь, Ган довел молодого человека до двери своей каюты и там попытался осторожно опустить на пол. В результате упали они оба, и Ган больно ударился бедром о твердые доски. Боль была такая ужасная, что на секунду старик подумал, будто сломал кость.
   Снаружи донеслись шаги нескольких человек. Ган со стоном отпихнул Йэна, дополз на четвереньках до двери и захлопнул ее прежде, чем кто-нибудь смог заглянуть внутрь. Привалившись спиной к створке, он ждал неизбежного стука. Что скажет он солдатам? От боли из глаз старика текли слезы, думать как следует он не мог. Потом боль сменилась онемением. Никто не попытался войти в каюту.
   Йэн закашлялся. На губах у него выступила кровь; Ган знал, что это плохой признак, и удивился, когда молодой человек, шатаясь, поднялся на ноги, подошел к двери и запер ее. Теперь, когда он взглянул на Гана, он явно узнал его. Одновременно по лицу Йэна скользнуло какое-то странное выражение.
   - Нет, - пробормотал он, словно разговаривая сам с собой, - не буду.
   Ган впервые задал себе вопрос: а почему, собственно, он спас Йэна, несмотря на постоянное недоверие к молодому человеку? Но ведь Йэн единственный, кого он хоть немного знает на корабле. И Хизи он нравился, что тоже играло свою роль.