Киз Грегори. Духи Великой реки (Дети Великой реки - 2)

   Теперь, впрочем, оно тоже ничего не значило - всего лишь имя старухи.
   - Нет. Я совсем не это имею в виду. Ты определенно меня знаешь, знаешь, как меня зовут, знаешь обо мне многое. Но я тебя не знаю.
   Ее лицо прояснилось, превратившись в бесстрастную маску, - ничего не выражающее лицо предсказательницы.
   - Но что-то ты помнишь?
   - Какие-то обрывки. Я знаю, что вырос здесь. Я помню эту улицу. Мне знакомо твое лицо - но я не знал, как тебя зовут, пока ты только что не сказала.
   Ее лицо по-прежнему оставалось непроницаемым.
   - Должно быть, какой-то вид запрета, - медленно проговорила она. - Но зачем им так тебя уродовать? В этом нет смысла, Гхэ.
   - Может быть... - начал он, - может, если бы ты мне рассказала, напомнила... Может быть, моя память просто спит.
   Ли медленно кивнула:
   - Может быть. Но все-таки зачем? Ты все еще джик?
   - Все еще, - ответил Гхэ. - Это навсегда.
   - Последний раз, когда мы виделись, тебя назначили следить за одной из Благословенных. Молоденькой девочкой. Что-нибудь произошло?
   - Я не помню, - солгал Гхэ. - Этого я тоже не помню. Старуха поджала губы.
   - Что ж, придется посмотреть, что говорят кости. Может быть, они что-нибудь подскажут. Посиди со мной немного.
   Гадалка выудила откуда-то матерчатую сумку и принялась вынимать из нее всякие принадлежности своего ремесла.
   - Это ты мне подарил, знаешь ли. - Она выложила на коврик маленькую палочку благовоний.
   - Неужели?
   - Да. Когда тебя посвятили в джики. И еще этот коврик и шапку. Будь добр, зажги палочку от огня у старого Шеварда, вон там. - Она махнула рукой в сторону продавца жареного мяса, расположившегося со своей жаровней в нескольких десятках шагов от нее. Гхэ кивнул, поднялся и подошел к торговцу.
   - Ли попросила меня зажечь от твоей жаровни палочку, - сказал он пожилому мужчине, который был, хоть Ли и назвала его старым, гораздо моложе гадалки.
   Торговец было нахмурился, но вдруг неожиданно улыбнулся:
   - Ах, да это же малыш Гхэ, верно? Мы тебя тут не видели целую вечность.
   - Правда?
   - Конечно. Ты не появлялся с... я уж и не помню, с какого времени. Во всяком случае, в последний раз ты был здесь еще до того, как о тебе расспрашивали жрецы.
   - Жрецы расспрашивали обо мне? - Гхэ изо всех сил старался, чтобы вопрос не выдал его интереса.
   - Да уж несколько месяцев назад. Вот тебе огонек. - Он протянул Гхэ горящую ветку ивы.
   - Спасибо. - Больше расспрашивать торговца он не мог: это показалось бы подозрительным. Зачем бы жрецам посылать сюда кого-то?
   Дело в том, конечно, что его тела так и не нашли. Тот джик, которого он убил во дворце, упомянул, что Гхэ видели мертвым, а потом он исчез. Поэтому жрецы и искали его.
   Что подозревают жрецы? Да и как они могут что-то подозревать? Все это встревожило Гхэ. Жрецы научили его убивать, но его знаний о магии, которой они пользуются, было явно недостаточно. Может быть, у них был способ следить за ним, видеть, что с ним произошло? Какая-то волшебная метка, своего рода подпись?
   Гхэ вернулся туда, где сидела старуха. Уж она-то должна была знать о расспросах жрецов, но почему-то ничего об этом не сказала...
   - Зажги курение, глупый мальчик, - сказала Ли, подняв глаза от костей. Гхэ так и сделал - держал конец палочки в огне, пока от нее не посыпались искры. Повалил густой пахучий дым.
   - Теперь сиди смирно. Я брошу кости, и мы посмотрим, что они скажут, как мы всегда делали.
   Как мы всегда делали... Гхэ поморщился. Кем она была для него? В старухе так много знакомого... И ведь он доверился ей, рассказал об огромных провалах в памяти. Это было глупо с его стороны, но что оставалось делать?
   Глядя на прохожих, снующих по улице Алого Саргана, Гхэ получил ответ. Он понял, что никто из них - богачи и бедняки, аристократы и простолюдины просто не видят старуху и сидящего перед ней мужчину, облаченного до самой шеи в плотный шелк. Они были незаметны, невидимы. У каждого, кто проходил мимо, были какие-то неотложные дела, свои мысли, цели, заботы. Если бы ему вздумалось ухватить этот пульсирующий ком, взять жизнь Ли...
   Ему все еще не хотелось убивать старуху. Когда-то она для него много значила, это ясно. Теперь же единственным, кто имел значение, была Хизи...
   Мысль о ней заставила Гхэ нахмуриться. Может быть, жрецы и искали его, но интересует их, должно быть, только Хизи. На что готовы жрецы, чтобы заполучить ее обратно? Послали ли они уже отряд по ее следам? Гхэ знал, что такое предположение должно бы встревожить его, подстегнуть к действиям, но сейчас впервые с тех пор, как он возродился, он ощущал тяжесть, приятное давление на лоб и глаза. Солнце было таким теплым и ласковым, голос Ли успокаивающе доносился словно откуда-то издали...
   - Теперь я бросаю кости. Ох, смотри, они готовы говорить: выпал "облачный глаз".
   Она бормотала что-то еще, но Гхэ уже не расслышал: его глаза закрылись.
   Когда через несколько мгновений он с усилием разлепил веки, старуха гневно смотрела на него. Гхэ потряс головой, не понимая, что с ним. Почему он чувствует такую усталость? И почему гадалка в такой ярости?
   - Ты не Гхэ, - прошипела та. - Я сразу это поняла. Ты чудовище, проглотившее моего мальчика!
   "Нет, - хотел он сказать. - Нет, ты только посмотри на мою шею. Это мое тело, моя голова, а не призрачная видимость. Это я..."
   Но ничего этого сказать он не мог. Он вообще не мог ничего сказать: его язык был нем, конечности не повиновались.
   Курение! Он должен был узнать запах, должен был догадаться! Гхэ напряг зрение, и все переменилось. Ли словно растаяла, от нее остался лишь пульсирующий узелок душевных нитей; так же выглядели и все прохожие на улице - вибрирующие клубки жизни в прозрачном мире. Вокруг курящейся палочки благовония росло пятно - вход в ничто, чернота темнее всякой тьмы, дыра, куда засасывалась его сила. Оскалив зубы, Гхэ неуклюже начал разгонять дым.
   - Нет! - задыхаясь, прошептала старуха. Она явно ожидала, что курение подействует на него сильнее. Гадалка начала что-то тихо бормотать.
   Теперь уже Гхэ не колебался. Он потянулся к старухе, отстранившись от бездонной дымной дыры, вырвал жизнь Ли и съел.
   Это заняло всего мгновение. Нити дернулись в его хватке, потом стали частью Гхэ. Ловя ртом воздух, он, спотыкаясь, рванулся в сторону от горящей палочки, и как только вырвался из дымного облака, почувствовал ужасный зуд во всем теле, словно кровь лишь теперь вернулась в его члены.
   Вокруг него продолжалась все та же уличная суета, люди спешили по своим делам. Гхэ, преодолевая слабость, нырнул в толпу. Он оглянулся лишь один раз: Ли склонилась на коврик, словно уснув, ее шапка со звездами и лунами свалилась, закрыв гадальные кости.
   "Какая красивая, - неожиданно с удивительной ясностью Гхэ вспомнил ее слова, сказанные когда-то давно. - Луны и звезды так и сияют. Это настоящее золото?"
   "Не знаю, - ответил он тогда. - Но я был уверен, что тебе понравится".
   И хотя ничего больше вспомнить не удалось, Гхэ заплакал.
   Этой ночью он уснул впервые за последние семь дней - впервые с момента своего возрождения. Гхэ спал, и ему снились сны.
   Это были не такие сны, как он помнил. Это не были смутные искаженные отражения его мелких страхов или воспоминаний, игра призраков без смысла и цели. Сновидения оказались ясными, яркими, простыми. Цвета выглядели странными, слишком резкими, без всяких полутонов. Все, чему следовало бы быть зеленым, казалось желтоватым; все красные тона выглядели как запекшаяся кровь. Но сновидения были полны смысла, смысла, врывавшегося в уши, словно звук надтреснутой трубы, такой сильный, что явившиеся во сне образы начинали сотрясаться. Образы были яркими, но непонятными. Так, подумал Гхэ, наверное, слышат звуки насекомые, если человек наклонится и заговорит с ними.
   Ему снилось, что он - единое целое, свернувшаяся в идеальное кольцо огромная сытая змея, кусающая себя за хвост. Ощущение было ужасно древним, полузабытым.
   Он помнил, как явился Блистающий Бог, начал дразнить и манить его. Во сне Блистающий Бог напоминал маленькое солнце, нечто с золотыми перьями, олицетворение света. Ему снилось чувство стыда и гнева - Блистающий Бог все же обманул его, заставил разомкнуть кольцо, заставил вытянуться, - стыда и гнева на то, что позволил себя провести, раскрылся. В отместку он принялся пожирать свет Блистающего Бога и почти убил его, но противник ускользнул, хотя и лишился блеска и красоты.
   И теперь он несся через весь мир, и страх и стыд начали отступать; он протянулся на лиги и лиги, пожирая все по пути, выгрызая себе ложе, уютное и удобное. На короткое время он ощутил довольство, удивительную шумную радость. Но время шло, все вокруг менялось, он прокладывал себе новый путь и начал чувствовать голод. Сначала это было просто неудобство от того, что он больше не единое целое. Он не был теперь кольцом, не был совершенным. Небо выпивало его, растения засасывали в свои длинные тонкие тела, и в конце концов он низвергался в великую пустоту, бездну столь бездонную, что даже он не мог ее заполнить. Он весь превратился в движение, ничто в нем не оставалось неподвижным, ничто не принадлежало ему навсегда. И голод рос и рос, росло желание поглотить весь мир, сделать его частью себя, чтобы ничего, кроме него самого, не осталось. Тогда снова он замкнется в себе, станет свернувшейся змеей, кусающей собственный хвост. Пришло время, когда ничто не имело значения, кроме этого неутолимого голода.
   Проходили века, и он обнаружил пределы своего могущества. Другие боги догадались, что он затеял. Его брат, Владыка Леса, послал Блистающего Бога и Охотницу, и они установили границы. Он не обращал на них внимания, но пределы его могуществу оставались. Он зарылся в этот мир, и мир теперь не выпускал его.
   Прошли еще века, и Гхэ чувствовал теперь потребность более раздирающую, чем все, что он знал прежде. С каждым годом гнев его рос.
   И когда гнев стал совсем непереносимым, на берега его пришли люди. Они чем-то были похожи на богов, хотя в них и не горело такое же пламя. Однако они оказались изобретательны и кое в чем обрели великое могущество. Он понял - это сосуды, которые он может наполнить, почувствовал, что теперь сможет выйти из пределов, покинуть свое ложе и пожрать противников-богов.
   Поэтому он начал наполнять людей. Они были малы, в них вмещалась лишь малая его часть, - но со временем, он знал, сосуды их тел станут постепенно совершенствоваться. Это тоже выгодно отличало людей от богов: они менялись, не оставались застывшими. Отличало от всех богов, кроме него: он-то мог изменяться. Постоянные перемены и были его величайшей силой, тем, что делало его не похожим на других богов. И они же были его величайшим страданием.
   Он терпеливо разбрасывал частицы себя, и, к его удивлению, люди построили на берегу город. Они распространились в глубь суши, они убивали богов там, куда приходили, и раздвинули пределы его власти больше, чем это удавалось ему самому. Это было хорошо; он по-прежнему ждал - поколения сменяли поколения, люди становились все сильнее, все больше его силы могли нести в своих телах.
   Но тут его одолело оцепенение, и он уснул. Теперь он просыпался лишь ненадолго; поэтому прошло много времени, прежде чем он понял: это неспроста, кто-то усыпляет его, лишает его способности мыслить. Открытие причинило тупую боль. Он все еще не понимал, что с ним происходит; он лишь чувствовал, что в сердце его города возник черный колодец, высасывающий из него силы, лишающий могущества. У него все еще рождались дети, становящиеся сильнее с каждым поколением, но они были далеко от него. И вот наконец родилась девочка, способная вместить всю его силу.
   Ее у него отняли.
   Гхэ проснулся и сел на подстилке. В его маленькой комнатке царила темнота, но он все равно мог видеть голые стены, узел с одеждой и оружие все, чем он владел.
   "Хизи", - подумал он. Она была той, кого ждала Река. Гхэ передернуло. Мысли и чувства, явившиеся ему в сновидении, не принадлежали человеку; они лишь казались человеческими, потому что отразились в его сознании.
   Но то, что Река чувствует в отношении Хизи, не исказилось его восприятием, не стало похоже ни на одну эмоцию, испытанную Гхэ прежде, хотя несколько и напоминало вожделение. Прежний Гхэ ничего бы не понял, но Гхэ теперешний начинал понимать. Поэтому-то его и передернуло.
   Гхэ также понял нечто, не приходившее ему в голову раньше.
   Река ничего не знает о жрецах, не знает даже, что они существуют. Для Реки они - пустое место, ничто. А средоточие боли, темный колодец, высасывающий силы, безжалостно погружающий в сон... Гхэ знал, что это. Он бывал там много, много раз.
   Это был Большой Храм Воды.
   X
   ИГРА Б ПЯТНАШКИ
   Тзэм встретил их на краю деревни. Забравшись на фундамент разрушенного жилища, он отмахивался от стайки любопытных детишек. Увидев его, Хизи соскользнула из-за спины Братца Коня и кинулась к великану.
   - Принцесса, - прорычал Тзэм, - где ты была?
   - Я потом тебе все расскажу, - пообещала Хизи. - А пока побудь со мной рядом. Пожалуйста.
   - Конечно, принцесса. - Великан бросил на вновь прибывших подозрительный взгляд и сказал на своем ломаном менгском достаточно громко, чтобы те услышали: - Уж не обидели ли они принцессу?
   - Нет, - ответила Хизи. - Они просто проводили меня в деревню.
   - Здесь не дворец, принцесса, - проговорил Тзэм уже более спокойно по-нолийски, - тебе не следует убегать одной, когда вздумается.
   - Я знаю, - согласилась Хизи, - я это знаю. Братец Конь тоже по-нолийски обратился к Тзэму:
   - Великан, отведи свою госпожу в мой ект и хорошо за ней присматривай. Мне нужно кое-чем заняться, и я хочу, чтобы ты позаботился об ее безопасности. Я пришлю к вам и Ю-Хана.
   - Зачем? - спросил Тзэм. - Что случилось?
   - Я пока еще не уверен, - ответил старик. - Как только буду знать, приду и расскажу. - Хизи заметила, что Мох - и, конечно, Чуузек - начали проявлять беспокойство.
   В подтверждение этому Чуузек прорычал, обращаясь к родичу:
   - Что означает эта белиберда? Что они говорят? - Мох лишь озадаченно пожал плечами.
   Не обращая на них никакого внимания, Братец Конь повернулся к Хизи и сказал, по-прежнему по-нолийски:
   - Не бойся меня, дитя. Я знаю, что ты видела, и поверь: бояться тебе нечего. Мне следовало больше объяснить тебе перед началом обряда, вот и все. Прими мои извинения. Я приду поговорить с тобой, как только смогу, - в моем екте, в присутствии твоего великана. - Он улыбнулся, и Хизи ничего не оставалось, кроме как поверить ему: искренность Братца Коня перевешивала те странности, что она наблюдала.
   Братец Конь повернулся к конникам и перешел на менгский:
   - Извините мне мою невежливость. Великан почти не знает нашего языка.
   - Могу научить его парочке словечек, - бросил Чуузек. Мох только кивнул.
   - Для меня большая честь познакомиться с тобой, сестра, - сказал Хизи Мох, подчеркнув обращение "сестра". - Надеюсь, мне вскоре удастся расспросить тебя о твоей родине. Мне многое хочется узнать о великом городе - я сам никогда его не видел.
   Хизи вежливо кивнула, но ничего не ответила вслух. Огромная рука Тзэма легла ей на плечо, и так они прошли сквозь толпу. Позади раздались крики и смех: приехавшие на праздник раньше приветствовали вновь прибывших.
   - В чем дело, принцесса? - снова спросил Тзэм по дороге к екту Братца Коня.
   - Хотела бы я это знать, - мрачно ответила Хизи.
   Вскоре незаметно появился Ю-Хан. Он уселся у костра, разложенного перед входом, и принялся о чем-то оживленно беседовать с воином-ровесником. Но Хизи видела, что он всё время оглядывает лагерь, то и дело посматривая на ект.
   - Должен ли он удерживать нас или не дать кому-то сюда проникнуть? задумчиво проговорила она, и тяжелые брови Тзэма сошлись к переносице. Он больше не задавал ей вопросов, но Хизи сама рассказала ему об обстоятельствах встречи со Мхом и Чуузеком. Она, правда, умолчала о том, что заставило ее убежать в пустыню; о случившемся с ней она не хотела говорить до тех пор, пока сама во всем не разберется. Тзэму, казалось, хватило и услышанного: в конце концов, в Ноле он провел бесконечные часы, сопровождая девочку на почтительном расстоянии, когда она в поисках уединения бродила по лабиринтам заброшенной древней части дворца.
   - Интересно, что это за война? - спросил Тзэм.
   - Не знаю. Я только думаю, что когда Перкар и Нгангата вернутся, их ждет неласковый прием.
   - Но что война будет означать для нас? Для тебя?
   - Надеюсь, Братец Конь все объяснит, когда вернется. - Хизи помолчала. - Мне кажется, он считает, будто мне грозит какая-то опасность.
   - Без сомнения, - откликнулся Тзэм. - Но что за опасность? Что нужно от тебя этим менгам?
   Хизи недоуменно пожала плечами. Великан вздохнул:
   - Мне все было понятно во дворце. Там я мог защитить тебя. Здесь... Здесь я ничего не знаю. Лучше бы нам покинуть эти места, принцесса.
   - И куда же отправиться? Такого места, которое мы бы знали лучше, просто нет. А в Нол мы вернуться не можем.
   - Может быть, в какой-нибудь другой город. Лхе, Уи...
   - Это очень далеко, Тзэм. Как мы туда доберемся, - только ты и я? Да и когда доберемся, что мы там будем делать? Никто ведь не примет меня как принцессу. Нам пришлось бы жить в трущобах.
   - Куда же тогда, по-твоему? Хизи помолчала, раздумывая.
   - Может быть, здесь нам будет не хуже, чем где-то еще. Или...
   -Да?
   - Может быть, у соплеменников Перкара. Тзэм поморщился:
   - То племя ничем не лучше этого. Варвары они и есть варвары.
   - Да ладно, - отмахнулась от проблемы Хизи.
   - Ты когда-то раньше говорила, что мы могли бы найти соплеменников моей матери. - Тзэм вовсе не был расположен менять тему.
   - Да, верно, - ответила Хизи. - Только где они живут? И как мы их найдем? Мы с тобой не можем путешествовать вдвоем. Разве ты умеешь разжигать огонь, охотиться, ставить ловушки? Я-то точно не умею. - Она посмотрела в глаза великану. - Раньше казалось, Тзэм, что весь мир лежит перед нами. Теперь же я вижу вещи в ином свете. - Она мгновение поколебалась, потом продолжила: - Но есть одна вещь, которую я могу делать. Это даст нам возможность выбирать, я думаю.
   - И что же это? - покачал своей массивной головой великан.
   - Братец Конь говорит, что у меня дар колдуньи. Похоже, магическая сила - это единственное, что у меня есть.
   - У тебя есть я, принцесса.
   Взгляд Хизи смягчился, и она похлопала великана по руке.
   - Ты же знаешь, как высоко я тебя ценю, Тзэм. Ты мой единственный настоящий друг. Но здесь все определяет род, к которому принадлежит человек, а этого мы лишены. Ценится также богатство - кони, екты, - но его тоже у нас нет. Нет у нас и воинской славы, и охотничьих трофеев. И вряд ли мы ими сможем когда-нибудь обзавестись.
   Великан печально кивнул:
   - Да, я понимаю.
   - Но кочевники ценят еще и силу, а она, может быть, у меня есть.
   - Колдовство опасно, принцесса.
   - Да. Да, но это единственный наш шанс завоевать признание. И если мы хотим иметь возможность отправиться куда пожелаем, нужно, чтобы люди захотели нам помочь. Мы должны найти какой-то способ расплатиться с ними.
   - Или их принудить.
   - Да, - тихо откликнулась Хизи. - Об этом я тоже думала.
   Деревня выглядела совсем не так, как когда Перкар и Нгангата уезжали: она шире раскинулась по равнине, наполнилась красками и жизнью; по проложенным вокруг дорожкам для скачек неслись кони, стоял оглушительный шум. Все это выглядело варварским, отчаянным, возбуждающим, - но было тут и что-то знакомое Перкару. Празднество чем-то напоминало ему возвращение с пастбищ или сенокос в его родном племени, хотя веселились здесь более шумно и дико.
   Однако там, где проезжали они с Нгангатой, лица застывали - даже лица знакомых им кочевников; по этому признаку Перкар понял, что новости о начале войны уже достигли деревни Братца Коня. Да и как могло быть иначе, если здесь собрались племена со всей менгской степи?
   - Может быть, нам лучше было бы вовсе здесь не появляться, - прошипел Нгангата.
   - У нас не было выбора, - проворчал в ответ Перкар, гадая, сколько воинов они с Харкой сумеют уложить прежде, чем все его душевные нити окажутся рассечены. Меч делал его гораздо могущественнее обычного смертного, но вовсе не давал неуязвимости; встреча с Чернобогом не оставила в этом никаких сомнений. - Если они нападут, я не хочу, чтобы ты сражался вместе со мной. Война между моим народом и менгами тебя не касается.
   Нгангата бросил на него яростный взгляд.
   - Может быть, ты и забыл, скотовод, но хоть ни один из ваших кланов не признает родства со мной, все же вырос я среди вас, и это вашему вождю я клялся в верности. Не так уж много дал мне твой народ, но то немногое, что дал, не тебе у меня отбирать.
   Перкар внимательно посмотрел на Нгангату, потом смущенно кивнул:
   - Прости меня. Ты волен умереть вместе со мной, конечно.
   - Спасибо.
   Словно их согласие послужило сигналом, к ним с криками поскакало несколько всадников. Перкар, оскалив зубы, схватился за рукоять Харки.
   "Они не нападают на вас, - сказал меч. - Пока еще нет. Держи меня наготове".
   Перкар перевел дух; всадники разделились и окружили их с Нгангатой, громко крича и размахивая топорами и кривыми саблями. Перкар не знал никого из этих кочевников; все они, как и те, что напали на них у потока, носили на шлемах перья - знак войны. У каждого был плащ из человеческой кожи, и высохшие руки хлопали на ветру, как крылья призраков.
   Они с Нгангатой молча сидели на своих конях, выслушивая проклятия, которые выкрикивали менги. Наконец один из всадников отделился от остальных и заставил своего разгоряченного коня танцевать на месте. Это был совсем молодой воин с могучими мышцами.
   - Эй, ты! - крикнул он Перкару. - Скотовод! Мы будем биться.
   Перкар не смотрел ему в глаза; прямой взгляд считался у менгов оскорблением. Вместо этого юноша взглянул на небо, словно разглядывая облака.
   - Я не собираюсь сражаться с тобой, - ответил он.
   - Мы здесь по приглашению Братца Коня, - добавил Нгангата. - Мы приехали не для того, чтобы биться.
   - Это правда, - услышал Перкар чьи-то слова. - Они охотились с нами вместе в предгорьях. - Еще несколько голосов подтвердили слова Нгангаты.
   - Охотились в предгорьях... Не там ли он раздобыл моего брата, Свирепого Тигра? - Воин ткнул толстым пальцем в коня, и Перкар понял, что и без того напряженная ситуация стала совсем для них неблагоприятной. Это ведь были менги. Конечно, они узнали коня и стали гадать, где его хозяин.
   Перкар оказался избавлен от необходимости отвечать: к первому воину присоединился еще один. Он тоже был совсем молод, и глаза его имели необычный для менга цвет - они были почти зеленые.
   - Помолчи, Чуузек. Братец Конь все объяснил нам про этих двоих.
   - Эй, кто-нибудь, приведите Братца Коня, - раздался крик из толпы. - И побыстрее! - Перкар не обернулся на голос, но ему показалось, что кричал Хуулег, парень, с которым они вместе охотились и пили пиво.
   - Как я уже сказал, - повторил Перкар, - я ни с кем не намерен сражаться. - Воин, которого назвали Чуузеком, бросил на него яростный взгляд. Окружившие их всадники, казалось, разделились во мнениях: многие подбадривали Чуузека, но другие не менее громко возражали против такого нарушения гостеприимства. - Что ты имеешь против меня?
   - Вы - те самые белокожий и житель леса. Вы начали эту войну, - громко заявил Чуузек, словно сообщая общепризнанный факт.
   Перкар лишь мог, открыв рот, таращить на него глаза. Вместо него на обвинение ответил Нгангата:
   - Кто это тебе сказал?
   - Гаан. Пророк.
   При этих словах все умолкли, но тут раздался голос Братца Коня:
   - Ну вот, мои племянники вернулись, - сказал он сухо и совсем негромко; однако в тишине, последовавшей за откровением Чуузека, его услышали все.
   - Племянники менга - менги, - бросил Чуузек.
   - Так и есть, - согласился Братец Конь. - Они менги - в этом лагере и сейчас. - Старик протолкался сквозь толпу, за ним по пятам шли двое молодых воинов его клана. Братец Конь холодно посмотрел на Чуузека. - Менги знают, как подобает вести себя в деревне родича.
   - Да, - подтвердил зеленоглазый парень. - Конечно, знают.
   Чуузек, лицо которого было искажено яростью, неожиданно широко улыбнулся и повернулся к Братцу Коню.
   - Ты меня не понял, шутсебе. Сейчас ведь бенчин, время пиров и игр. Я только спросил твоего племянника, не хочет ли он сыграть в бечиинеш.
   - Не хочет, - рявкнул Братец Конь.
   Перкар сжал губы, отчаянно пытаясь вспомнить, что же значит "бечиинеш". Он слышал это слово раньше; вроде бы это что-то похожее на "урони"... Нет: "шлепни". Действительно игра, и притом грубая.
   Чуузек отмахнулся от возражения Братца Коня.
   - Он может сам мне ответить - раз уж он такой маленький и мягкотелый, что игры менгов не для него.
   - Ну, - мягко сказал Перкар, - сражаться я не собираюсь, но если ты хочешь только поиграть...
   Братец Конь нахмурился и покачал головой; Нгангата тоже поднял брови, показывая Перкару, что тот соглашается на опасное предложение. Однако нужно же было что-то предпринять, иначе его не оставят в покое даже на то недолгое время, которое нужно, чтобы забрать Хизи. А если бы это и удалось, ничто не помешает отряду воинов последовать за ними и напасть в пустыне, где их не будут защищать авторитет Братца Коня и законы гостеприимства. Нет, пришло время ему показать себя - вот и Чуузек смотрит выжидающе.
   Чтобы добраться до дома, ему нужно пересечь пять сотен лиг территории, принадлежащей менгам. Лучше разделаться с этим - или по крайней мере попробовать - сейчас же.