Клэнси Том. Слово президента

   Джек встал, подошёл к трибуне и пожал руку губернатору. Раскладывая папку с текстом речи на пюпитре, он смущённым кивком поблагодарил аудиторию, которой почти не видел. В первых рядах, на стульях, расставленных прямо на баскетбольной площадке, сидели самые видные граждане штата. В другое время и при других обстоятельствах они делали бы самые крупные взносы в избирательную кампанию. В данном случае Райан не был знаком с тем, как они отнесутся к нему. Не исключено, что взносы поступят от обеих партий. Затем он вспомнил, что самые крупные доноры всегда делали взносы в фонды избирательных кампаний обеих партий, чтобы при любом исходе выборов гарантировать себе доступ к власти. Сейчас они, наверно, уже обдумывают, как сделать взносы в его собственную избирательную кампанию.
   — Господин губернатор, разрешите поблагодарить вас за это любезное приглашение. — Райан повернулся и представил людей, сидящих на сцене позади него, называя их имена по списку, напечатанному на первой странице своего выступления, своих «хороших друзей», которых он после этого визита в Индианаполис больше не увидит Их лица сияли уже потому, что президент назвал имена в правильном порядке.
   — Уважаемые дамы и господа! Это мой первый визит в Индиану — «штат неуклюжих», как вы его называете, — но после такого тёплого приёма я уверен, что он не будет последним…
   В зале тут же раздался гром аплодисментов, словно на телевизионном шоу, когда поднимают плакат с надписью «Аплодисменты». Райан только что сказал правду, за которой последовало то, что могло быть ложью, а могло и не быть, и хотя слушатели не могли не знать этого, они аплодировали ему. И тут Джек впервые понял нечто очень важное.
   Господи, да ведь это действует как наркотик, подумал он, только сейчас начиная понимать, почему люди занимаются политикой. Нет человека, который мог бы стоять на трибуне, слышать приветственный шум, видеть восторженные лица и остаться равнодушным к этому. Он чувствовал это, несмотря на волнение перед началом выступления, несмотря на давящее чувство, что он занимает место, принадлежащее кому-то другому. Он, Джек Патрик Райан, стоит перед четырьмя тысячами людей, своих соотечественников, каждый из которых имеет равные с ним права перед законом, но в их представлении он кто-то совершенно иной. Он представляет Соединённые Штаты. Он — их президент, но не просто президент, а воплощение их надежд, их устремлений, образ их нации, и благодаря этому они готовы выразить свою любовь к человеку, которого не знают, поддержать приветственными возгласами каждое его слово, надеясь, что на мгновение он смотрит прямо в глаза каждому из них, и этот момент они запомнят навсегда как нечто необыкновенное. Это была власть, о существовании которой Райан даже не подозревал. Все, находящиеся в зале, всецело подчинялись его воле. Так вот почему люди посвящают свою жизнь стремлению стать президентом, окунуться в подобный момент, как в тёплую океанскую волну, в момент высшего преуспеяния.
   Но почему они считают, что он чем-то отличается от них? Что делает его в их представлении каким-то особым? — удивлённо подумал Райан. Он стал президентом по чистой случайности, а при всех других обстоятельствах именно они, сидящие сейчас в зале, возводят человека на вершину власти, своими действиями превращают обычного человека в нечто совершенно иное — а может быть, дело даже не в том. Это всего лишь впечатление. Райан остался таким же, каким он был месяц или год назад. За это время он узнал мало нового, а мудрости приобрёл ещё меньше. Он остался тем же человеком, хотя и на другой должности, с внешними отличиями своего нового поста, но сам-то он, окружённый кольцом телохранителей, купающийся в потоке человеческой любви, к которой он никогда не стремился, был всего лишь созданием своих родителей, следствием детства, образования и житейского опыта, подобно тем, кто сейчас приветствовал его с таким энтузиазмом. Они считали его кем-то другим, не таким, как остальные, выдающимся и, может быть, даже великим, но это было впечатлением, а не реальностью. Реальность данного момента состояла в потных руках, сжимающих края бронированной трибуны, в речи, написанной кем-то другим, и в человеке, который знал, что он не на своём месте, каким бы приятным ни был этот момент.
   Так как же мне сейчас поступить? — задал себе вопрос президент Соединённых Штатов, лихорадочно отыскивая ответ на него, пока стихнут аплодисменты. Он никогда не станет тем человеком, за которого его принимают. Он — порядочный человек, но не великий, а президентство было должностью, постом, исполнительной властью, и обязанности президента определены Джеймсом Медисоном^[58]. Как и все в жизни, президентство являлось местом перехода от одной реальности к другой. Прошлое — это то, что невозможно изменить, а в будущее ты пытаешься заглянуть. Лишь настоящее представляет собой то, где ты находишься в данный момент, и здесь, в настоящем, ты стараешься сделать все, что от тебя зависит. Может быть, если тебе повезёт, ты оправдаешь возлагаемые на тебя надежды. Надо заслужить это, оправдать надежды собравшихся в зале, потому что они, дав тебе власть, одновременно возложили на тебя огромную ответственность, и в ответ на выражения любви и надежды они требуют от тебя ревностного служения. Внезапно отрезвлённый, Джек посмотрел на стеклянную панель перед собой, в которой отражался текст его речи, сделал глубокий вдох и начал говорить, как он делал это, будучи преподавателем истории в Аннаполисе.
   — Я приехал сюда, чтобы поговорить с вами об Америке…
   Внизу, перед трибуной, выстроилась шеренга из пяти агентов Секретной службы. Все в тёмных очках, скрывающих глаза, так что слушатели в аудитории не знали, куда направлен их взгляд. К тому же люди без глаз невольно производят пугающее впечатление. Руки агентов были сжаты перед собой, а улитки наушников позволяли им поддерживать контакт друг с другом. Они непрерывно переводили взгляд с одного человека на другого. В дальнем конце зала находились агенты с биноклями. Телохранители знали, что любовь толпы не бывает единодушной и в ней могут находиться даже те, кто способны попытаться убить человека, которого обожают. По этой причине передовая группа агентов, прибывшая в Индианаполис заранее, установила металлодетекторы в каждом входе, а бельгийские собаки-ищейки, натренированные на поиски взрывчатых веществ, обнюхали все здание. И по этой причине агенты с предельным вниманием следили за происходящим, подобно тому как пехотинцы в зоне боевых действий реагируют на каждую тень.
   — … мощь Америки не в Вашингтоне, а в Индиане, Нью-Мексико, в каждом месте, где американцы живут и работают, где бы оно ни находилось. Мы в Вашингтоне не являемся Америкой — это вы представляете собой Америку. — Голос президента гремел из репродукторов системы трансляции — не слишком хорошая система, думали агенты, правда, поездка готовилась слишком поспешно. — А мы работаем на вас. — Приветственные крики раздавались из аудитории, которая не замечала низкого качества звука.
   Кабели телевизионных камер вели к автобусам, стоящим снаружи. Установленные тут же тарелки антенн передавали звук и изображение на спутники связи. Сегодня репортёры сидели главным образом позади аудитории, ведя записи, хотя в их распоряжении находился полный текст выступления президента и письменное обещание, что на этот раз президент не будет отступать от него. Все они скажут сегодня «речь президента», хотя это совсем не было президентской речью. Репортёры знали, кто написал её. Кэлли Уэстон уже говорила о ней кое с кем из них. Они следили за реакцией слушателей, что было гораздо проще, так как не слепили лучи прожекторов.
   — … это не возможность, а ответственность, которую разделяем все мы, потому что Америка принадлежит всем нам. Вот почему долг управления Америкой начинается здесь, а не в Вашингтоне. — Новый гром аплодисментов.
   — Хорошая речь, — заметил Том Доннер, обращаясь к своему комментатору и аналитику Джону Пламеру.
   — И отличная манера говорить. Я побеседовал с суперинтендантом военно-морской академии в Аннаполисе. Там считают, он был прекрасным лектором, — ответил Пламер.
   — Здесь хорошая аудитория для него, главным образом молодёжь. И он не коснулся главных политических проблем.
   — Да, постепенно втягивается в политику, — согласился Джон. — У тебя ведь выделена ещё одна группа для вечерней передачи, верно?
   Доннер посмотрел на часы.
   — Наверно, они уже работают, — заметил он.

* * *

   — Итак, доктор Райан, как вам нравится быть первой леди? — с тёплой улыбкой спросила Кристина Мэттьюз.
   — Я ещё не разобралась с этим. — Они беседовали в маленьком кабинете Кэти, окна которого выходили на центр Балтимора. Здесь едва хватало места для письменного стола и трех кресел (одного, удобного, — для врача, одного — для пациента и ещё одного — для супруга или супруги, или для матери пациента). Теперь сюда втиснулись осветительные софиты и телевизионные камеры, и в результате Кэти казалось, что её загнали в ловушку. — Знаете, я сожалею, что не могу теперь готовить пищу для своей семьи.
   — Вы — хирург, а ваш муж ожидает, что вы будете ещё и готовить? — Удивление корреспондента Эн-би-си граничило с негодованием.
   — Я всегда любила готовить. Это помогает мне расслабиться после возвращения домой. — Вместо того чтобы смотреть телевизор, едва не добавила профессор Кэролайн Райан. На ней был новый накрахмаленный белый халат. Ей пришлось потратить пятнадцать минут на укладку волос и макияж, а ведь её ждали пациенты. — К тому же я умею хорошо готовить.
   Ну, тогда другое дело. На лице корреспондента появилась лукавая улыбка.
   — А какое блюдо президент любит больше всего? — спросила она.
   На лице Кэти появилась ответная улыбка.
   — Он любит простую пищу. Бифштекс, печёный картофель, свежие кукурузные початки и мой фирменный шпинатовый салат. Как врач я не устаю напоминать ему, что в таком питании многовато холестерина. А Джек здорово управляется с грилем. Да и вообще в доме он умеет управляться со многим. Он даже не отказывается косить траву.
   — Позвольте мне напомнить вам о той ночи, когда родился ваш сын, той ужасной ночи, когда террористы…
   — Я никогда не забуду её, — тихо ответила Кэти.
   — Ваш муж тогда убил людей. Вы врач по профессии. Как вы отнеслись к этому?
   — Джек и Робби — теперь он адмирал Джексон, Робби и Сисси, его жена, наши близкие друзья, — объяснила Кэти. — Короче говоря, они поступили так, как должны были поступить, иначе нас не было бы в живых. Я ненавижу насилие. Я хирург. На прошлой неделе мне пришлось оперировать человека, перенёсшего травму, — мужчина потерял глаз в результате драки в баре в нескольких кварталах отсюда. Но Джек руководствовался совсем иным, он вынужден был поступить так. Мой муж защищал меня, Салли и маленького Джека, который тогда даже ещё не родился.
   — Вам нравится быть врачом?
   — Да, я люблю свою работу и никогда не променяю её ни на что другое.
   — Но обычно первая леди…
   — Я знаю, что вы имеете в виду. Я занимаюсь не политикой, а медициной. Я веду научные исследования и работаю в глазной клинике, которая является лучшей в мире. Даже сейчас меня ждут пациенты. Они нуждаются во мне — и, знаете, я тоже нуждаюсь в них. Моя работа — это то, без чего я себя не мыслю. Кроме того, я мать и жена, и мне нравится почти все в моей жизни.
   — За исключением таких интервью? — с улыбкой спросила Кристин.
   — Я ведь не обязана отвечать на подобный вопрос, правда? — лукаво усмехнулась Кэти. В этот момент Мэттьюз поняла, что у неё появилась ключевая фраза для интервью.
   — Что за человек ваш муж?
   — Разве мой ответ на такой вопрос может быть полностью объективным? Я люблю его. Он рисковал жизнью ради меня и моих детей. Всякий раз, когда я нуждалась в нём, он был рядом. Я сделаю для него то же самое. В этом и состоит смысл любви и семейной жизни, не так ли? Джек — умный и честный человек. Правда, временами слишком переживает. Бывает, он просыпается ночью — я имею в виду дома — и полчаса сидит у окна, глядя на море. Мне кажется, он не знает, что я заметила это.
   — А сейчас такое случается?
   — За последнее время — нет. Он ложится спать очень усталым. Ещё никогда ему не приходилось работать так много.
   — Он занимал и другие должности в правительстве, в ЦРУ, например. Ходят слухи, что он…
   Кэти прервала вопрос, подняв руку.
   — У меня нет допуска к секретным материалам. О его работе я ничего не знаю и, наверно, не хочу знать. То же самое относится и ко мне. Я не имею права обсуждать конфиденциальные сведения о моих пациентах с Джеком или с кем-нибудь другим, за исключением врачей нашего института.
   — Нам хотелось бы увидеть вас с вашими пациентами и…
   Первая леди отрицательно покачала головой, заставив Мэттьюз замолчать.
   — Нет, это больница, а не телевизионная студия. И причина не в моём нежелании, а в правах моих пациентов. Для них я не первая леди, а доктор Райан. Я не знаменитость, а врач и хирург. Для моих студентов я профессор и преподаватель.
   — И насколько мне известно, вы один из лучших специалистов в своей области, — добавила Мэттьюз, чтобы увидеть, как отреагирует на это доктор Райан.
   На лице Кэти появилась искренняя улыбка.
   — Да, я получила премию Ласкера, а уважение коллег — дар более ценный, чем деньги, но вы знаете, дело не только в этом. Иногда — не слишком часто, — но иногда после серьёзной операции и последующего выздоровления я снимаю бинты в затемнённой комнате, мы постепенно усиливаем освещение, и тогда я вижу это. Я вижу это на лице пациента. Я восстановила зрение, и глаза видят снова, а взгляд на лице пациента — видите ли, никто не занимается медициной ради денег — по крайней мере здесь, в Хопкинсе. Мы работаем тут ради здоровья людей, а я стараюсь сохранить и восстановить зрение, и взгляд на лице пациента, который появляется после успешного завершения работы, — это словно Бог похлопывает тебя по плечу и говорит: «Молодчина». Вот почему я никогда не брошу медицину, — закончила Кэти Райан с глубоким чувством, зная, что этот отрывок покажут по телевидению сегодня вечером, и надеясь, что, может быть, какой-нибудь способный школьник увидит её лицо, услышит эти слова и решит подумать о профессии врача. Если уж ей пришлось примириться с напрасной потерей времени, может быть, этим она поможет своей профессии.
   Отличная фраза, подумала Кристин Мэттьюз, но при двух с половиной минутах телевизионного времени, отведённого на интервью, лучше пустить ту часть, где она говорит, как ей не нравится роль первой леди. К разговорам о профессии врача все давно привыкли.

Глава 24
В полёте

   Обратно они вернулись быстро и без задержек. Губернатор отправился к себе. Люди, встречавшие президента на тротуарах, вернулись на работу, и сейчас по улицам шли за покупками обычные прохожие. Они оборачивались и, наверно, удивлялись реву сирен, не понимая причины, а те, кто знали, раздражённо смотрели вслед, недовольные шумом. Райан откинулся на мягкую спинку сиденья, испытывая усталость, наступившую после выступления.
   — Ну как я, справился? — спросил он, глядя, как мимо окон со скоростью семьдесят миль в час проносились окрестности Индианаполиса. Он улыбнулся при мысли, что можно ехать по городу с такой скоростью без риска быть оштрафованным.
   — Вообще-то очень неплохо, — первой отозвалась Кэлли. — Вы говорили, словно преподаватель.
   — В прошлом я и был преподавателем, — ответил президент. И если повезёт, буду им снова, подумал он.
   — Для такого выступления сойдёт, но для других понадобится чуть больше эмоций, — заметил Арни.
   — Не надо спешить, — посоветовала Кэлли главе администрации. — Лучше продвигаться шаг за шагом.
   — В Оклахоме мне предстоит произнести эту же речь, верно? — спросил президент.
   — С небольшими изменениями, но не особенно существенными. Только не забудь, что ты больше не в Индиане. Это «штат землезахватчиков», а не «неуклюжих». Опять упомянешь торнадо, но говори о футболе вместо баскетбола.
   — Оклахома тоже потеряла обоих сенаторов, зато у них остался один конгрессмен. Он будет сидеть в президиуме вместе с тобой, — напомнил ван Дамм.
   — Как случилось, что он уцелел? — равнодушно поинтересовался Джек.
   — Наверно, провёл ночь с девкой, — последовал короткий ответ. — Тебе предстоит объявить о новом контракте для авиабазы ВВС Тинкер. Это значит, что они получат пятьсот новых рабочих мест и местные газеты отзовутся о выступлении благожелательно.

* * *

   Бен Гудли не знал, назначили его новым советником по национальной безопасности или нет. Если назначили, то он будет слишком молодым для столь ответственной должности, но, по крайней мере, президент, с которым ему придётся работать, хорошо разбирается в международных проблемах. В результате он превращался больше в первоклассного секретаря, чем советника, но у него не было возражений. За непродолжительное время пребывания в Лэнгли он узнал многое и начал быстро продвигаться по служебной лестнице, став одним из самых молодых офицеров аналитической службы ЦРУ — должность, к которой стремились многие. Он добился этого потому, что умел анализировать сведения и знал, к какой категории относить важную информацию. Но больше всего ему нравилось работать непосредственно с президентом Райаном. Гудли знал, что может говорить с боссом откровенно и что Джек — он всё ещё в мыслях называл его по имени, хотя не мог больше произносить его имени вслух, — всегда посвятит его в свои мысли. Работа с президентом многому научит доктора Гудли, и он накопит опыт, бесценный для человека, новой целью жизни которого стало когда-нибудь занять пост директора ЦРУ, занять благодаря знаниям и заслугам, а не в качестве политической подачки.
   На стене напротив его стола висели часы, показывающие положение солнца во всех регионах земного шара. Он заказал такие часы сразу по появлении в Белом доме, и, к его изумлению, их доставили буквально на следующий день, вместо того чтобы пропускать сделанную им заявку через пять бюрократических инстанций, занятых поставками. Он слышал, что Белый дом — единственная часть правительства, которая действительно функционирует, и не поверил этому. Молодой выпускник Гарвардского университета находился на государственной службе почти четыре года и считал, что знает все о методах действий исполнительной власти — что там работает, а что нет. Но это был приятный сюрприз, и такие часы, как он узнал по опыту работы в оперативном центре ЦРУ, позволяют мгновенно определить время суток в любом регионе мира — гораздо быстрее и удобнее, чем ряды обычных часов, которые установлены в некоторых учреждениях. Он смотрит на положение полудня и автоматически рассчитывает время в том районе, который его интересует. Ещё более важным было то, что он мог мгновенно понять, какие события происходят в необычное время, и оценить обстановку ещё до прибытия бюллетеня службы информации. Именно такой бюллетень появился сейчас на телефаксе, подключённом к каналу, защищённому от прослушивания.
   Агентство национальной безопасности периодически рассылало обзоры событий, происходящих в мире. В его оперативном центре работали старшие офицеры, и хотя они проявляли больший интерес к техническим вопросам, чем к политическим, как это делал и сам Бен, там работали опытные и умные люди. Доктор Гудли знал многих не только по отзывам, но и по именам, и понял, в чём преимущества каждого из них. Полковник ВВС, являющийся старшим дневной смены оперативного центра АНБ, не любил беспокоить людей по мелочам. Это было уделом тех, кто занимали рядовые должности. Когда полковник ставил своё имя под бюллетенем, его содержание всегда было важным и заслуживало прочтения. Так и произошло сразу после полудня по вашингтонскому времени.
   Гудли увидел, что это «молния», касающаяся событий в Ираке. Ещё одним достоинством полковника было то, что он не пользовался кодом «критический», чтобы привлечь к себе внимание, как поступали некоторые. Бен посмотрел на свои новые часы. В Багдаде уже зашло солнце. Наступило время отдыха для одних, работы для других. И такая работа будет продолжаться всю ночь, чтобы успеть закончить дело без постороннего вмешательства, с тем, чтобы когда наступит следующий день, он был действительно новым и действительно иным.
   — Боже! — выдохнул Гудли. Он ещё раз прочитал страницу, повернулся в своём кресле, снял телефонную трубку и нажал кнопку номер три быстрого набора.
   — Офис директора, — ответил голос пожилой женщины.
   — Гудли хочет поговорить с Фоули.
   — Одну минуту, доктор Гудли. — И тут же:
   — Привет, Бен.
   — Здравствуйте, директор. — Он считал, что не должен обращаться к директору ЦРУ по имени. Возможно, ему придётся вернуться в Лэнгли ещё до конца года, и там он вряд ли займёт место среди высокопоставленных чиновников на седьмом этаже. — Вы уже получили то, что получил я? — Страница у него в руке была ещё тёплой от принтера.
   — Ирак?
   — Совершенно верно.
   — Ты, должно быть, читал это дважды, Бен. Я только что вызвал к себе Васко. — Сотрудники отдела Ирака в ЦРУ были недостаточно квалифицированными, таким было мнение обоих, а этот сотрудник Госдепа превосходно разбирался в проблемах региона.
   — Происходящие там события кажутся мне очень важными.
   — Согласен, — ответил Эд Фоули с невидимым для Бена кивком. — Господи, они действуют там очень быстро. Дай мне час, чтобы разобраться, может быть, полтора.
   — Я считаю, мы должны сообщить об этом президенту, — произнёс Бен с настойчивостью, которую постарался скрыть. По крайней мере так ему показалось.
   — Ему нужна более конкретная информация, чем та, которую мы можем дать ему сейчас. Ты меня слушаешь, Бен? — спросил директор ЦРУ.
   — Слушаю, директор.
   — Джек не убьёт тебя за проявленное терпение, а мы сейчас не можем сделать ничего, кроме как следить за развитием событий. Не забывай, мы не должны перегружать его информацией. Теперь у него нет времени вдаваться в такие детали. Ему нужны краткие и чёткие сведения. В этом и заключается твоя задача. Я помогу тебе, — продолжил директор, напомнив Гудли, насколько он младше его.
   — О'кей. Буду ждать. — Послышался щелчок, и связь прервалась.
   Прошла примерно минута, в течение которой Гудли ещё раз прочитал бюллетень АНБ, и тут снова зазвонил телефон.
   — Доктор Гудли слушает.
   — Доктор, это канцелярия президента, — послышался голос одной из старших секретарей. — По прямой линии президенту звонит господин Головко. Вы не поговорите с ним?
   — Переключите его на меня, — ответил Гудли и выругался про себя.
   — Говорите, — сказала она, уходя с канала связи.
   — Говорит Бен Гудли.
   — Это Головко. Кто вы?
   — Исполняющий обязанности советника президента по национальной безопасности. — И я знаю, кто вы, подумал Бен.
   — Гудли? — Бен чувствовал по голосу Головко, что тот роется в памяти. — Ах да, вы офицер аналитической службы, который только-только начал бриться. Поздравляю с повышением.
   Искусство притворяться впечатляло, хотя Гудли не сомневался, что на столе Головко лежит его досье, где перечисляется все вплоть до размера ботинок. Даже у Головко не может быть такой блестящей памяти. Гудли провёл в Белом доме достаточно времени, чтобы новость успела распространиться, а Служба внешней разведки — бывший КГБ — не утратила способности работать.
   — Видите ли, господин министр, кто-то должен отвечать на телефонные звонки. — Искусство притворяться было обоюдным. Вообще-то Головко не был министром, хотя его полномочия не уступали министерским, и, строго говоря, это являлось тайной. Ответ был слабоват, но всё-таки Бен дал понять, что не станет «мальчиком на побегушках». — Чем могу быть полезен?
   — Вы знаете, что у нас с Иваном Эмметовичем существует договорённость?
   — Да, сэр, знаю.
   — Очень хорошо. Передайте ему, что вот-вот на свет появится новая страна — Объединённая Исламская Республика. Пока в неё войдут Иран и Ирак. Предполагаю, она будет расширяться и дальше.
   — Насколько надёжна ваша информация, сэр? — Нужно проявить вежливость, подумал Бен.
   — Молодой человек, я не стал бы звонить вашему президенту, если бы сомневался в источниках своей информации. Но я понимаю, что вы должны задать этот вопрос, — великодушно согласился Головко. — Источник информации вас не касается. Однако он настолько надёжен, что я лично ручаюсь за это. Если у меня будет что-то новое, поставлю вас в известность. У вас есть аналогичные сведения?
   Вопрос поставил Гудли в тупик. Он замер, уставившись в поверхность своего письменного стола. У него не было указаний, как поступать при таких обстоятельствах. Да, он знал, что президент Райан обдумывал проблемы сотрудничества с Головко, советовался с Фоули и они приняли решение дать согласие. Но никто не сказал ему, какая информация может передаваться в Москву и какая нет. У него не было времени, чтобы связаться с Лэнгли, потому что тогда он продемонстрирует русскому свою слабость, а русские не хотели иметь дело со слабой Америкой. Бен оказался в безвыходном положении. Решение нужно принимать немедленно. На всё это ему потребовалась треть секунды.