Клэнси Том. Слово президента

   — Для национальных гвардейцев вы здорово сражаетесь, — был вынужден признать Хэмм. Ещё никогда ему не приходилось так отзываться о частях Национальной гвардии. Да и вообще он редко признавал высокую боевую подготовку противника. Если бы не одна допущенная ошибка, план бригады «синих» был блестящим.
   — Спасибо за эту похвалу, полковник. Вас действительно застигло врасплох, что мои парни владеют системой связи, а?
   — Пожалуй.
   — Парням это так понравилось, что многие приходили в свободное время и часами просиживали на тренажёрах. Знаете, меня удивило, что вы все равно сумели победить нас.
   — Вы слишком близко подтянули резервные подразделения, — заметил Хэмм. — Вам казалось, что вы застали нас врасплох, и решили развить успех. А я успел нанести ответный контратакующий удар. — Это не было каким-то откровением. Старший контролёр-наблюдатель ясно дал понять опешившему командиру танковой бригады, в чём заключалась его ошибка.
   — Постараюсь запомнить и впредь не повторить такого промаха. Вы слышали новости?
   — Да. Какая подлость! — проворчал Хэмм.
   — Напасть на маленьких детей. Интересно, награждают ли агентов Секретной службы за проявленное мужество?
   — Думаю, да. Во всяком случае они совершили подвиг, защищая детей. — На том обсуждение этой темы закончилось. Пять агентов Секретной службы выполнили свой долг и погибли во время перестрелки. Должно быть, они допустили ошибки, но иногда просто не остаётся выбора. Это известно всем солдатам.
   — Да благославит Господь их храбрые души. — Полковник повторил слова Роберта Эдуарда Ли^[96], и его голос пробудил у Хэмма давно забытые воспоминания.
   — Что у вас за солдаты в бригаде? Вот вы, полковник Эддингтон, вы ведь не должны… Я хочу сказать, какова ваша настоящая профессия? — Хэмм задал этот вопрос, потому что полковнику было за пятьдесят, слишком много для командира бригады, даже в Национальной гвардии.
   — Я профессор военной истории в университете Северной Каролины. Вы спрашиваете о моих солдатах? Бригада должна была влиться в 24-ю механизированную дивизию в 1991 году, мы прибыли сюда, в Форт-Ирвин, для совершенствования боевой подготовки и потерпели сокрушительное поражение. Даже не успели как следует развернуться. Я был тогда заместителем командира батальона, Хэмм. Но мы хотели восстановить нашу былую славу. Полк получил знамёна во время революции, и поражение ущемило нашу гордость. Мы ждали нашей очереди, чтобы вернуться сюда почти через десять лет, молодой человек, и применение системы связи между экипажами танков предоставило нам благоприятную возможность. — Полковник был высоким худощавым мужчиной и смотрел на кадрового офицера сверху вниз. — Мы собираемся воспользоваться этой возможностью, сынок. Я хорошо знаком с военной теорией. Более тридцати лет я занимался ею и преподавал её своим студентам, так что мои парни не намерены лечь кверху лапками и сдаться, слышите? — Николас Эддингтон волновался и потому говорил с акцентом жителя южных штатов.
   — Особенно перед янки?
   — Совершенно верно! — Оба рассмеялись. Ник Эддингтон был преподавателем и потому имел склонность говорить без подготовки, с драматическим артистизмом. Затем его голос смягчился:
   — Знаете, если бы у нас не было этой связи, вы уничтожили бы нас…
   — Значит, высокие технологии приносят свою пользу?
   — Да, благодаря этому мы почти ни в чём не уступаем вам, хотя ваши парни превосходят нас в боевой подготовке. Все знают это, — признался Эддингтон, сделав, таким образом, великодушный шаг к примирению.
   — Принимая во внимание, что мы проводим весь день, занимаясь учениями, у нас не остаётся времени зайти в офицерский клуб, чтобы выпить пива. Вы позволите предложить мне угостить вас у себя дома, сэр?
   — Только покажите дорогу, полковник Хэмм.
   — Какова ваша специализация, профессор? — спросил командир Шестого полка «Чёрной кавалерии», направляясь к своей машине.
   — Темой моей диссертации было оперативное искусство Нейтана Бедфорда Форреста^[97].
   — Вот как? Я всегда восхищался Бафордом.
   — У него была всего пара дней, но это были блестящие дни. Он помог Линкольну одержать победу при Геттисберге^[98].
   — Его солдаты пользовались карабинами Спенсера, что давало им немалое техническое преимущество, — заметил Хэмм. — Это обстоятельство часто упускают из виду.
   — Действительно, он выбрал удачную позицию, а карабины Спенсера тоже способствовали его успеху, но главным было то, что Бафорд чётко следовал разработанному плану, — ответил Эддингтон.
   — В отличие от Стюарта. Джебу определённо не повезло в этот день^[99]. — Хэмм открыл дверцу машины для своего коллеги. Пройдёт несколько часов, прежде чем они приступят к подготовке следующего этапа учений, а Хэмм все свободное время посвящал изучению военной истории, особенно роли в ней кавалерии. Им предстоял интересный завтрак: пиво с яичницей и обсуждение истории Гражданской войны.

* * *

   Они встретились недалеко от детского сада, на автомобильной стоянке магазина «7-одиннадцать», продавцы которого этим утром сбились с ног, торгуя пончиками и кофе.
   — Привет, Джон, — поздоровался Хольцман, глядя на место вчерашнего нападения террористов на противоположной стороне улицы.
   — Доброе утро, Боб, — отозвался Пламер. Повсюду стояли телевизионные камеры — операторы спешили запечатлеть для истории сцену террористического акта.
   — Ты что-то рано встал для субботы — я имею в виду рано для сотрудника телевизионной компании, — с дружеской улыбкой заметил репортёр «Вашингтон пост». — Что ты думаешь о случившемся?
   — Это ужасно. — У самого Пламера было уже несколько внуков. — Похожее преступление случилось в Маалоте, в Израиле. Когда? Году в 1975, что-то вроде этого. — Террористические акты невольно сливались в памяти, настолько они походили друг на друга.
   Хольцман тоже не был уверен, когда террористы напали на детей в Маалоте.
   — Да, примерно, — заметил он. — У меня в редакции занимаются проверкой этого.
   — Террористические акты всегда хороши для новостей, но, видит Бог, было бы куда лучше обойтись без них.
   Сцена преступления практически опустела. Тела убитых увезли. Вскрытие трупов уже, наверно, закончилось, подумали репортёры. Но всё остальное осталось нетронутым, или почти нетронутым. Автомобили стояли на прежнем месте, и на глазах репортёров специалисты по баллистике протягивали бечёвки, чтобы имитировать выстрелы по манекенам, которые принесли из соседнего универмага, стараясь воссоздать каждую деталь случившегося. Чернокожий парень в куртке с надписью «Секретная служба» на спине был Норманом Джефферсом, одним из тех, кто отличился накануне. Теперь он показывал, как вышел из дома, расположенного напротив детского сада. Внутри помещения «Гигантских шагов» находился инспектор Патрик О'Дей. Другие агенты имитировали передвижения террористов. Один из них лежал у входа в детский сад, держа в руках красный пластиковый пистолет и прицеливаясь в «террористов». При расследовании уголовных преступлений генеральные репетиции всегда проводились после самого спектакля.
   — Его звали Дон Расселл? — спросил Пламер.
   — Да. Он был одним из самых старых ветеранов Секретной службы, — подтвердил Хольцман.
   — Проклятье, — пробормотал Пламер и мрачно покачал головой. — Прямо как в кино. Мы теперь редко пользуемся словом «герой», правда?
   — Да, считается, что мы больше не верим в героические подвиги. На самом деле всё обстоит иначе. Каждый старается представить события по-своему. — Хольцман допил кофе, смял пластиковый стаканчик и бросил его в урну. — Представь себе, отдать жизнь, защищая чужих детей.
   Толпившиеся вокруг репортёры пользовались традиционным слэнгом времён покорения Запада. Один из местных телевизионных репортёров назвал случившееся «Перестрелкой в детском загоне»^[100], и был накануне единодушно признан победителем за самое низкопробное название, которым он наградил нападение террористов на детский сад, и руководство его станции получило к утру сотни возмущённых телефонных звонков. Менеджер службы новостей остался очень доволен, так как подтвердилось его мнение о многочисленной аудитории, глядящей ночные передачи этого канала. Самым раздражённым оказался Пламер, заметил Боб Хольцман. Старый репортёр по-прежнему считал, что телевизионные передачи должны отличаться высоким качеством и безупречным вкусом — такое мнение разделяли оба, и Пламер и Хольцман.
   — Есть какие-нибудь новости о Райане? — спросил Боб.
   — Ничего, кроме пресс-релиза. Кэлли Уэстон написала текст, и Арни передал корреспондентам, аккредитованным при Белом доме. Трудно винить его за то, что после всего случившегося он решил увезти на пару дней свою семью. Им нужно прийти в себя, да и он сам заслужил это после стольких неприятностей, особенно от вас, Джон.
   — Боб, я припоминаю, что…
   — Да, я знаю. Меня обвели вокруг пальца. Элизабет Эллиот дала мне намеренно искажённую информацию о Райане ещё в то время, когда он был заместителем директора ЦРУ. — Хольцман повернулся и посмотрел на своего коллегу. — Это была ложь. После этого я лично извинился перед ним. Ты знаешь, о чём в действительности шла речь?
   — Нет, — признался Пламер.
   — Речь шла об операции в Колумбии. Он действительно там был. В результате погибло несколько американских солдат, в том числе сержант ВВС. С тех пор Райан заботится о его семье. Он принял меры, чтобы дети сержанта закончили колледж, причём все расходы оплатил сам.
   — Но ты не напечатал об этом ни единого слова, — возразил Пламер.
   — Это верно. Семья сержанта отнюдь не принадлежит к числу общественнозначимых семей, правда? Да и я узнал об этом спустя много времени. Просто решил, что нет смысла в публикации, не представляющей интереса для читателей. — Заключительная фраза служила ключом к их профессии. Репортёры сами решали, что интересно для общественности и что нет. Таким образом, выбирая темы публикаций, они контролировали прессу, предоставляя читателям то, что, по их мнению, они имеют право знать. На этом и основывалось могущество средств массовой информации — обладая правом выбора тем, журналисты могли кого-то превознести, а чью-то репутацию смешать с грязью, потому что далеко не все истории, появляющиеся в средствах массовой информации, начинались с чего-то сенсационного. Это относилось в первую очередь к политическим деятелям.
   — Может быть, ты сделал ошибку.
   Хольцман пожал плечами.
   — Может быть, но я не ожидал, что Райан станет президентом, так же как и он сам. Тогда Райан поступил, как честный человек, — черт побери, более чем честный. Понимаешь, Джон, некоторые детали колумбийской операции никогда не увидят свет. Мне кажется, что я знаю все подробности, но не могу опубликовать их. Это нанесёт вред стране и никому не поможет.
   — И всё-таки, что тогда сделал Райан, Боб?
   — Он предупредил международный скандал и принял меры, чтобы виновные так или иначе понесли наказание…
   — Одним из них был Джим Каттер? — спросил Пламер, все ещё пытаясь понять, на что способен Райан.
   — Нет, Каттер действительно покончил с собой. Инспектор О'Дей, тот самый, что застрелил вчера террористов и сейчас сидит в помещении детского сада, следил за ним и видел, как Джим бросился под автобус.
   — Ты уверен в этом?
   — Абсолютно. Райан даже не подозревает, что все это мне известно. У меня несколько надёжных источников информации, и полученные от них сведения совпадают с опубликованными фактами. Или все это полная правда, или самая изощрённая ложь, с которой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Знаешь, кто находится сейчас в Белом доме, Джон?
   — Кто?
   — Честный человек. Не просто «относительно честный», которого считают честным лишь потому, что до сих пор его не поймали. Райан — кристально честный человек. Я думаю, что он ни разу в жизни не совершил нечестного поступка.
   — И всё-таки он наивен, ведёт себя, как ребёнок, заблудившийся в лесу, — упрямо повторил Пламер. Это были громкие слова, пусть ещё не признание собственной ошибки, однако он уже начал испытывать первые угрызения совести.
   — Может быть, и так. Но кто сказал, что мы должны преследовать его, вести себя, словно хищные волки? Нет, все это не правильно. Мы призваны бороться с коррупцией, с мошенниками, однако мы занимались этим так долго и так успешно, что упустили из виду, что в правительстве могут оказаться честные люди. — Хольцман снова посмотрел на своего коллегу. — А теперь мы противопоставляем одного другому, чтобы сделать наши новости более привлекательными и сенсационными, повысить рейтинг передач и увеличить тираж газет, и в ходе всего этого сами оказываемся коррумпированными. Разве мы не должны предпринять что-то, чтобы исправить допущенное зло?
   — Я догадываюсь, о чём ты спрашиваешь, но моим ответом будет «нет».
   — В век относительных ценностей приятно обнаружить нечто абсолютное, даже если оно и является ошибочным, мистер Пламер, — съязвил Хольцман. Реакция, которой он ожидал, последовала незамедлительно:
   — Хитёр ты, Боб, чертовски хитёр, но тебе не удастся обмануть меня, понял? — Комментатор заставил себя улыбнуться. Он не мог не признать, что попытка была блестящей. Хольцман был выходцем из тех времён, о которых Пламер вспоминал с особой ностальгией.
   — Что, если я докажу тебе свою правоту?
   — Тогда почему ты не написал об этом? — спросил Пламер. Ни один настоящий репортёр не смог бы удержаться от столь сенсационной новости.
   — Я всего лишь не опубликовал эту историю. Но никогда не говорил, что не написал её, — поправил Боб приятеля.
   — Твой редактор немедленно уволил бы тебя, если бы ты…
   — Ну и что? Неужели нет ничего, чем ты никогда не занимался, даже после того как у тебя есть все, к чему ты стремился?
   — Ты говорил о доказательствах, — уклонился от прямого ответа Пламер.
   — Они в тридцати минутах отсюда. Но эти сведения не могут быть опубликованы.
   — Почему я должен верить тебе?
   — Но ведь я полагаюсь на тебя, Джон. Что является для нас главным? Публикация чего-то сенсационного, верно? Но кто подумает о стране, о её народе? Где кончается профессиональная ответственность и начинается ответственность перед страной? Я не опубликовал эту историю потому, что семья потеряла отца. Он оставил дома беременную жену. Правительство не могло заявить о своём участии в операции, и поэтому Райан решил исправить ситуацию. Он сделал это из собственных средств. Он никогда не ожидал, что кто-то узнает об этом. Как я должен был поступить? Разоблачить семью? Ради чего, Джон? Это нанесло бы непоправимый ущерб как стране, так и этой семье, а семья и без того перенесла тяжёлую потерю. Моя публикация помешала бы детям получить образование. Существует множество других новостей, позволяющих обойтись без этой. Но вот что я скажу тебе, Джон: вы причинили боль честному человеку, а твой приятель с широкой улыбкой на лице лгал своей аудитории, преследуя свою личную цель. Неужели нам на все наплевать?
   — Тогда почему бы тебе не опубликовать это?
   Хольцман заставил Джона подождать несколько секунд, прежде чем ответил:
   — Я готов предоставить тебе возможность исправить положение. Ты ведь тоже принял участие в обмане. Но мне нужно твоё честное слово, Джон. Я согласен поверить ему.
   Значит, все обстояло не так просто, не могло не обстоять. Пламера как профессионала оскорбили дважды: во-первых, его обманул его молодой коллега из Эн-би-си, один из той новой поросли, которая считает, что успех телевизионного журналиста основывается на том, как он выглядит перед камерой. Во-вторых, он был обманут Эдом Келти, который использовал его, чтобы причинить боль… невинному человеку? По крайней мере это нужно выяснить. Он обязан сделать это, в противном случае ему будет противно смотреть на себя в зеркало.
   Телевизионный комментатор взял миниатюрный диктофон из руки Хольцмана и нажал на кнопку записи.
   — Это Джон Пламер, сегодня суббота, семь пятьдесят утра, и мы стоим напротив детского сада «Гигантские шаги». Роберт Хольцман и я собираемся сейчас поехать в какое-то другое место. Я дал слово, что расследование, которое мы намерены провести, останется строго конфиденциальным и не будет оглашено. Запись на ленте является подтверждением этого обещания. Джон Пламер, — закончил он, — Служба новостей компании Эн-би-си. — Он нажал на кнопку «стоп», затем снова включил запись. — Однако, если Боб поступил нечестно по отношению ко мне, сказанное ранее теряет свою силу.
   — Ну что ж, это справедливо, — согласился Хольцман, вынимая кассету из диктофона и пряча её в карман. Обещание, данное Пламером, не имело никакой юридической силы. Даже если бы между ними был заключён договор с взаимными обязательствами, Первая поправка к Конституции^[101], по-видимому, не признала бы его легитимности. Но Пламер дал слово, и оба репортёра понимали, что есть вещи, которые нельзя нарушать, даже в современный век. По пути к машине Боба, Пламер остановился рядом со своим продюсером.
   — Мы вернёмся примерно через час, — предупредил он.

* * *

   «Хищник» описывал плавные круги на высоте около десяти тысяч футов. Из соображений удобства, офицеры разведывательной службы на станциях слежения «След шторма» и «Пальма» присвоили трём корпусам армии Объединённой Исламской Республики обозначения I, II и III. В данный момент крохотный беспилотный самолёт кружил над корпусом I, состоящим из бронетанковой дивизии восстановленной Республиканской гвардии Ирака и такой же дивизии бывшей иранской армии, носящей название «бессмертных» — так в прошлом называлась личная гвардия Ксеркса. Войска были развёрнуты стандартно, в классическом построении, два полка впереди и один сзади, в форме треугольника, причём в каждом случае третий полк составлял дивизионный резерв. Две дивизии были выстроены в одну линию. Линия фронта, однако, была удивительно небольшой, каждая дивизия вытянулась всего на тридцать километров, а расстояние между ними составляло только пять.
   Боевая подготовка велась исключительно напряжённо. Через каждые несколько километров были установлены цели — вырезанные из фанеры макеты танков. Когда они попадали в поле видимости, по ним открывали огонь. «Хищник» не мог определить, насколько точно велась стрельба, хотя было видно, что в большинстве своём цели оказывались разбиты к тому моменту, когда мимо них проходил первый эшелон боевых машин. Танки были главным образом российского производства, причём бронетанковые части, предназначенные для прорыва обороны противника, были укомплектованы тяжёлыми танками Т-72 и Т-80, изготовленными на гигантском заводе в Челябинске. Пехота была оснащена боевыми машинами пехоты, БМП. Корпуса ОИР пользовались советской тактикой. Это было очевидно по передвижению подразделений, которые находились под строгим контролем дивизионного командования. Огромные массы боевых машин двигались с геометрической точностью, подобно уборочным комбайнам на пшеничных полях Канзаса, проносясь по пустыне ровными линиями.
   — Я уже видел это в кино, — заметил главный сержант на станции электронной разведки.
   — Где? — спросил майор Сабах.
   — Нам показывали русские — тогда советские — фильмы по тактике ведения боя, сэр.
   — Есть разница между ними? — Очень хороший вопрос, подумал сержант из разведывательной службы.
   — Весьма небольшая, майор. — Он показал на нижнюю часть экрана. — Видите? Командир роты растянул свои танки в линию, сохраняя точное расстояние и интервалы между машинами. Недавно «хищник» пролетал над разведывательными силами дивизии, выдвинутыми вперёд, и они тоже были выстроены точно так же, как и в советском учебном фильме. Вы не занимались изучением советской тактики, майор?
   — Только в том плане, как она осуществлялась иракскими войсками, — признался кувейтский офицер.
   — Так вот, тактика иракской армии мало отличалась от советской. Суть её в том, чтобы нанести мощный стремительный удар, прорвать оборону противника и не дать ему времени на перегруппировку. При этом руководство танковыми частями осуществляется централизовано. Для русских ведение боя — чистая математика.
   — А каков их уровень боевой подготовки?
   — Достаточно высокий, сэр.

* * *

   — Эллиот организовала слежку за Райаном прямо отсюда, — показал Хольцман, подъезжая к магазину «7-одиннадцать».
   — Ты хочешь сказать, что по её указанию за ним следили?
   — Да. Лиз ненавидела его. Я никогда… нет, в конце концов мне всё-таки удалось разобраться в этом. У неё были личные счёты с Райаном. По какой-то причине она возненавидела его ещё до того, как Боб Фаулер стал президентом. Причём до такой степени, что организовала утечку информации, которая должна была нанести ущерб его семье. Здорово, правда?
   Это не произвело особого впечатления на Пламера.
   — Таков Вашингтон.
   — Верно, но она использовала своё официальное положение и государственные средства для сведения личных счётов. Такая вендетта, может быть, и характерна для Вашингтона, но является противозаконной. — Хольцман выключил двигатель и жестом показал Пламеру, что можно выходить.
   Внутри они увидели маленькую женщину, хозяйку магазина, и кучу детей американо-азиатской наружности, которые раскладывали на полках товары перед началом утренней субботней торговли.
   — Здравствуйте, — приветствовала их Кэрол Циммер. Она узнала Хольцмана, который заходил, чтобы купить хлеб и молоко. Впрочем, тогда его главной целью было осмотреть магазин. Она не знала, что он репортёр. Но лицо Джона Пламера показалось ей знакомым, и Кэрол показала на него. — Я видела вас по телевидению!
   — Да, я действительно с телевидения, — с улыбкой признался комментатор.
   Старший сын — на нагрудной табличке было написано имя Лоренс — был настроен менее дружелюбно.
   — Чем могу помочь вам, сэр? — спросил он. Юноша говорил по-английски без акцента, взгляд его ярких глаз был подозрительным.
   — Мне хотелось бы поговорить с вами, если не возражаете, — вежливо сказал Пламер.
   — О чём, сэр?
   — Вы знакомы с президентом, не правда ли?
   — Кофеварка вон там, сэр. Пончики на прилавке. — Юноша повернулся к ним спиной. Судя по всему, свой высокий рост, подумал Пламер, он унаследовал от отца. Похоже, он получил неплохое образование.
   — Одну минуту! — позвал его Пламер. Лоренс повернулся к нему.
   — В чём дело? Нам нужно заниматься работой. Извините.
   — Ларри, будь вежливым с джентльменом.
   — Мама, я ведь рассказывал тебе, что он сделал, помнишь? — Когда Лоренс снова посмотрел на репортёров, его глаза красноречиво говорили, что он думает о них. Этот взгляд болезненно ранил Пламера, причинив ему такую боль, какой он уже давно не испытывал.
   — Извините меня, прошу вас, — сказал комментатор. — Я всего лишь хочу поговорить с вами. Как видите, здесь нет никаких телевизионных камер.
   — Ты сейчас учишься на медицинском факультете, Лоренс? — спросил Хольцман.
   — Откуда вы это знаете? Кто вы такой, черт побери?
   — Лоренс! — послышалось предупреждение матери.
   — Одну минуту, пожалуйста! — Пламер поднял вверх руки. — Я действительно хочу всего лишь поговорить с тобой. Здесь нет камер, никто не записывает наш разговор. Все сказанное останется между нами.
   — Да уж, конечно. Вы дадите нам своё слово?
   — Лоренс!
   — Мама, позволь мне заняться этим! — огрызнулся студент и тут же извинился. — Извини, мама, но ты не знаешь, в чём дело.
   — Я всего лишь пытаюсь разобраться…
   — Я видел, что вы сделали, мистер Пламер. Неужели никто не сказал вам этого? Когда вы плюёте в лицо президенту, вы плюёте в лицо моего отца! А теперь покупайте, что вам нужно, и уходите. — Он снова отвернулся от них.