Колесова Наталья. Карты судьбы

   – Может, перевязать?
   – Не надо, я сам.
   – Не хочешь, чтобы я до тебя дотрагивалась?
   Ингри вскинул удивленные глаза.
   – Что?
   – Ты избегаешь любого прикосновения – ко мне или к кому другому, – будто тебе от того больно или противно. За исключением той девочки… Чего ты боишься?
   На крепких скулах парня проступал румянец.
   – Я не… я не понимаю тебя.
   – Да неужто? Чего ты боишься, Ингри? Растаять? Или думаешь, людское прикосновение сделает тебя теплым и живым? Ведь ты же мертв, Ингри, что б ты тут не говорил! Хочешь, скажу, когда ты умер? Два года назад вместе со своими друзьями на перевале. Два года ты носишь с собою смерть – ты нянчишься с ней, ты любуешься ею! Ты жалеешь себя – ах, какой я несчастненький, бедненький, ах, почему я не умер вместе с ними!
   Его кулак врезался в стол, заставив меня замолчать.
   – Ты! – крикнул он. – Ты! Что ты понимаешь! Они приходят ко мне – каждую ночь, каждую ночь – год за годом! Знаешь, что они говорят мне? «Ингри, ты предал нас! Ингри, ты бросил нас!» Почему, спрашиваешь, я никогда не гадаю на картах? А ты знаешь, что это такое – открывать карту за картой и видеть одно – смерть, смерть, смерть? Ты знаешь, каково это? Да, я умер! Но я умер еще раньше – когда открывал эти проклятые карты. Я умирал – раз за разом – все сто девяносто девять раз! Ты – можешь – это – понять?
   Он кричал, а я смотрела на него. Сколько ж ты молчал, Ингри? А сколько молчала я?
   Я наклонилась к нему через стол.
   – Значит, я не могу этого понять? Ты подыхал когда-нибудь по-настоящему, Ингри? Не в бою, не от меча или стрелы – медленно, день за днем, зная, что умираешь, как умерли все вокруг у тебя на глазах? Мои сны старше, Ингри, много старше. Они до сих пор приходят ко мне и протягивают истлевшие руки и просят есть. А ты ложился когда-нибудь под жирного вонючего старика, потому что он не даст тебе сдохнуть с голоду? А ты прятал когда-нибудь куски под матрас, зная, что это глупо и смешно и сейчас тебе ничто не грозит?..
   Я выпрямилась, сердито смахивая слезы.
   – Дьявол, столько лет не ревела!
   Пауза.
   – И ты до сих пор прячешь сухари? – негромко спросил Ингри.
   – Ничего с собой не могу поделать.
   Я шмыгнула носом. Посмотрела на неподвижного парня.
   – Но знаешь, что? Моя смерть и мои сны старше, но знаешь, Ингри, я никогда не винила себя в том, что не умерла вместе с ними!
 
   «Думай-ка о Хоггарде!» – посоветовала я сама себе. И вновь продолжала думать об Ингри – об его дурьей башке, о тени за его спиной, о его старых глазах и молодом сильном теле…
   – О, дьявол! – я в сердцах ударила кулаками в тесто. – Он чужак! Он вернется на свой юг, когда разделается со своими делами! Он даже моложе меня!
   Я обращалась сама к себе, но услышала за спиной:
   – Кто это тебя моложе?
   В дверь заглядывали Кэти и Ингри.
   – Вы еще тут! – раздраженно воскликнула я. – Чего вам?
   – Шли мимо, – сказал Ингри, – слышим, разговариваешь с кем-то… Кто тебя моложе?
   Кэти хихикнула:
   – Видать, наша Гвенда, наконец, положила на кого-то глаз и расстраивается, что парень больно молодой!
   Вот вертихвостка!
   – Иди коров дои! – рявкнула я, и Кэти как ветром сдуло.
   Ингри остался.
   Я ожесточенно месила тесто, не обращая на него внимания. Ингри кашлянул, прошел и сел напротив. Я с минуту крепилась, не поднимая глаз, но терпение быстро лопнуло. Я отбросила с лица волосы и злобно глянула на него:
   – Что уставился?
   – Это правда?
   – Что?
   – Что ты влюбилась?
   – Тебе-то что?
   – Это Хоггард? Нет, он тебя старше…
   – Тебе что, больше заняться нечем?
   Его зубы блеснули в усмешке:
   – Должен же я знать, на кого буду работать!
   – Ты становишься просто красавчиком, когда смеешься! – заметила я. – Смейся почаще, и тебе от девушек покоя не будет.
   – Куда мне столько?
   Я оперлась о кадушку и поглядела на солдата.
   – Ингри? Они не приходили сегодня?
   – Нет. А к тебе?
   – И ко мне тоже.
   Если он будет так смотреть, пироги никогда не будут готовы…
   – Иди покорми скотину… – слабо сказала я. Ингри улыбнулся, встал. Проходя мимо, мимолетно коснулся моей щеки ладонью.
   – Ты вся в муке…
   Я с досадой пихнула тесто кулаками. Оно было твердым, как камень. Дьявол, дьявол, дьявол!
 
   Как ни смешно, вечером мы опять говорили об этой треклятой колоде.
   – Что плохого в том, что люди хотят знать свою судьбу?
   – В юности мы с подругами гадали на венках. Мне вечно выпадал охотник. И никогда – корчмарь.
   – Мои карты не лгут.
   Я кивнула.
   – Попади они мне в руки лет несколько назад, я сочла бы это великой удачей. Но ведь ты так уже не думаешь, Ингри?
   Парень молчал.
   – Ты ненавидишь их, но не можешь без них жить – как обкурившийся черного мха пастух – без своего зелья. Не в Добрый час они попали в твои руки. И Сагвер, упокой высокая луна его бродячую душу, тоже под конец жизни наверняка был им не рад…
   Ингри долго молчал.
   – Все в жизни требует свою плату…
   Я раздраженно хлопнула ладонями по столу.
   – Мы уходили из нашей деревни впятером – до долины добралась я одна. Если бы твои карты тогда предсказали им смерть, они бы никуда не пошли, и меня тоже наверняка не было бы в живых. Но все, хватит! Давай поговорим о другом.
   – О чем?
   – О тебе.
   Он глядел исподлобья.
   – Кто ждет тебя на юге? Родители, жена?
   – Я был слишком молод, чтобы жениться.
   – Но не чтобы идти воевать?
   – Для войны я вполне созрел.
   – А что ваши девушки?
   – Девушки?
   – Они сами выбирают себе женихов или это делают родители?
   Ингри двинул бровями.
   – Обычно жених разговаривает с отцом. Но девушка тоже может показать, что парень ей нравится.
   – А как?
   – Может подарить ему что-нибудь… вышитый платок… или рубашку…
   Или безрукавку. Я сказала поспешно:
   – У нас такого обычая нет!
   – Я понял, – серьезно кивнул Ингри.
   – А парень?
   – Что – парень?
   – Как он ухаживает?
   Ингри пожал плечами.
   – Наверное, как везде! Тебе ли не знать!
   Я хмыкнула.
   – Да уж, охотников утешить молодую вдовушку нашлось немало! Это теперь поутихли.
   – Почему?
   – Ну… я крепкая женщина.
   – И у тебя появился Хоггард.
   Я не собиралась говорить о Хоггарде.
   – А какие слова ты говоришь девушкам, Ингри?
   Он глядел внимательно.
   – Хочешь их услышать?
   – Ну, если ты их не забыл…
   Его рука потянулась к колоде – рассеянно, привычно. И опустилась, когда Ингри перехватил мой взгляд.
   – Даже это ты не можешь решить сам?
   Ингри отвел темный взгляд за мое плечо, к окну, откуда за нами наблюдал старый Сунган. Помолчал и явно нехотя, тихо и бесцветно произнес несколько гортанных слов.
   – Ты говорил их той девочке?
   – Нет. Их берегут… для одной.
   – Так, значит, ты берег их – для меня?
   Приятно было видеть его таким растерянным. Он явно не мог понять – смеюсь я над ним или заигрываю.
   – Ингри, а я могла бы понравиться вашим мужчинам?
   Ингри молча смотрел на меня. Я осторожно вздохнула – воздух был тяжелым и сдавливал грудь, как стальной обруч.
   – Или… тебе, Ингри?
   Он по-прежнему молчал. Ему, похоже, тоже было не вздохнуть – ноздри его дрогнули, тяжело втягивая воздух, зрачки расширились, словно проглатывая меня… И я впервые в жизни обрадовалась мужскому желанию.
   Я вздрогнула, когда он резко встал. Отошел к окну, уткнулся лбом в перекрестье рамы, вглядываясь в то, что было видно только ему одному. Прошло немало времени, прежде чем он повернул голову – я видела бледный, тающий в темноте профиль.
   – Да, – ответил то ли мне, то ли самому себе. – Но, Гвенда… они ждут. Они зовут меня.
   Я знала, что стоит подойти, прикоснуться – и Ингри не устоит, останется со мной…
   Сегодня.
   Но я знала и другое. Я сделала то, чего не делала уже много лет, – я заглянула в свое будущее. И не увидела там Ингри.
   Я не святая, о нет, я не святая! Я не помогаю тем, кто не просит помощи, да и не всем, кто ее попросит. Если бы на месте этого парня был другой…
   Я молча поднялась и вышла.
 
   – Ну наконец-то… Я вся испарилась.
   Ингри привалился спиной к перилам, разглядывая мой дорожный плащ, юбку для верховой езды, меховые сапоги… Сказал не сразу:
   – Думаю, бесполезно говорить, что я пойду один?
   – Правильно думаешь.
   Ингри положил на стол дорожный мешок, на него – руки – и сказал очень мягко:
   – Это МОЙ долг, Гвенда.
   – Кто ж у тебя его отымает… Идем? Лошади готовы.
   – А твоя корчма?
   – Кэти с матерью здесь пока управятся.
   – Ты всегда так упряма?
   – Когда это меня касается.
   – А я тебя касаюсь?
   – Конечно. Не хочу терять такого хорошего работника.
   Ингри хмыкнул.
   – Идем мы, наконец? – я решительно направилась к двери и остановилась, оглянувшись. Ингри медленно снимал с шеи мешочек с картами. Снял, подержал в руке. Не глядя на меня, вытряхнул на стол. Так, значит, парень, тебе все равно, что с тобою будет? Пальцы Ингри скользнули по глянцевым картам. Задержались на одной. Ингри смотрел в стену перед собой, словно прислушиваясь к чему-то. Решившись, резко перевернул карту – я не сводила с него глаз. Взглянул. Двинул бровью. Положил. Перевернул следующую. Взглянул. Улыбнулся. Открыл третью, посмотрел и повернулся ко мне. Я настороженно всматривалась, пытаясь понять, что он вытянул. Обычная сумрачная маска…
   – Гвенда, – сказал Ингри. – Сделай это. Для меня.
   Он протягивал мне свою колоду. Карты тускло отсвечивали красным.
   – Пожалуйста, Гвенда, – настойчиво повторил Ингри. Я с трудом оторвала взгляд от зачаровывающей колоды. Красное и черное… черное и красное… жизнь и смерть-кровь и ночь…
   – Что, твои карты хотят сменить хозяина, да, Ингри?
   Его рука застыла.
   – Подумай, – сказала я быстро, пока он не перебил меня, – просто подумай, Ингри. Волшебные вещи – не просто вещи. Они… живые. Они выполняют твою волю, но взамен забирают больше, гораздо больше! Тебе уже нечего им дать, Ингри. Нет славы, нет друзей, нет любви… Ты всем заплатил за удачу. Почему ты идешь на перевал? По долгу? По совести? Или потому что так велят твои карты?
   Он глядел на меня – но не видел. Черные пустые глаза, белое застывшее лицо… Опустил ресницы и стал медленно, бережно, по одной, складывать карты в мешочек.
 
   Дни проходили как один. Мы ехали. Спали. Ели. Снова ехали. Мы почти не разговаривали друг с другом. Лошади были неутомимы, перевал приближался, и мне становилось все страшнее. Но я приняла решение – как однажды, еще совсем девчонкой – и не жалела об этом.
   …Я остановила лошадь вслед за Ингри. Северный склон был пологий, ветер сдувал снег, и древняя черная дорога ползла вниз, в долину, бесконечной извивающейся змеей.
   Ингри уже слез с коня и медленно шел к большой насыпи слева от дороги. Над насыпью стоял граненый каменный столб. Это, что ли, могила Картежников? Я прищурилась, вглядываясь: столб был исчерчен то ли трещинами, то ли бесконечной вязью букв. Ингри поднялся к нему по выступам насыпи, прикоснулся руками, прислонился лбом… Я моргнула, смахивая снег с ресниц, и увидела, что что-то случилось: то ли у парня подвернулась нога, то ли он поскользнулся – Ингри сползал по столбу, скользя ладонями по ледяному камню. Губы его шевелились, словно он шептал молитву или читал, с закрытыми глазами читал имена, выбитые на стеле…
   И тогда я поняла, наконец поняла – кто он.
   Расщелина – или маленькая пещера – оказалась в самый раз. Туда даже можно было завести лошадей. Я нашла следы старых костров и развела свой. Так и не решившись позвать Ингри, сидела, тупо вглядываясь в ясное пламя и ожидая. Ингри пришел, когда совсем стемнело. Я молча подвинула к нему котелок, он взял ложку, подержал и положил обратно. Сидел лицом к расщелине и напряженно смотрел и слушал. Я начала дрожать: не от страха или холода – от ожидания. Потянулась, дотронулась до его руки – то ли успокоить, то ли успокоиться. Ингри отсутствующе взглянул на меня и снова перевел глаза на вход в пещеру. Ветер усиливался, захлестывая и нашу расщелину, снег прилетал из темноты, образуя мгновенные зыбкие силуэты… Я наклонила голову, прислушиваясь: ветер вздыхал, посвистывал, постанывал – и чудилось в этих звуках: «Ингри-и, ты пре-эда-ал на-с-с… Ингри-и…» Я взглянула неверяще – он сидел неподвижно, откинувшись к стене, и слушал. Лишь блестели в темноте глаза.
   – Ты и вправду бросил их? – спросила я.
   – Да, – сказал он отсутствующе.
   – Я не верю.
   – Они умерли без меня. Это одно и то же. Они всегда верили мне. Моим картам.
   – Перестань! – крикнула я. – Я ненавижу твои проклятые карты!
   Он взглянул устало.
   – Они спасли тебе жизнь.
   – Они? Или ты?
   – Если бы я не был предупрежден…
   – А если б они предупредили, что при этом погибнешь ты сам? Пошел бы ты со мной – как идешь сейчас, зная, что тебя ждет смерть?
   Он промолчал, подтверждая мою догадку. У меня перехватило дыхание, но я продолжала:
   – …или как твои люди пошли на перевал, зная, что никто из них не вернется?
   – Они не знали, – сказал Ингри тихо.
   – Что?
   – Они не знали. Я не сказал им. Я сказал только то, что говорил всегда: «Некоторые из вас умрут». Они не знали, на что идут, Гвенда.
   – Ты не оставил им выбора? Боялся, они не пойдут в бой?
   – Может быть… некоторые. Но я… я хотел, – он беспомощно посмотрел на меня, – чтоб у них оставалась надежда.
   – Тогда почему ты не хочешь дать надежду себе – или мне? Будь слепым, но сохрани надежду, парень.
   – Мои карты никогда не обманывают, Гвенда!
   Мне захотелось завопить, завыть от тоски и злобы, вырвать из его рук проклятые карты, разорвать, сжечь – чтобы их не было никогда, никогда…
   – Ну тогда иди, парень, – сказала я сухо. – Иди и сделай то, что считаешь нужным.
   Я наклонилась, вороша костер; полетели искры, я вскинула руку, заслоняясь от них – и от взгляда сидящего напротив мужчины.
   – Гвенда…
   – Иди, – сказала я сквозь зубы. – Иди, умри, как ты давно хотел. Мне все равно, как это будет! Отдашь ли ты себя мертвецам-оборотням или перережешь себе горло… Если ты думаешь, что так и надо, что это хорошо и правильно, потому что так сказали твои карты, и потому что ты сам этого хочешь, иди и сдохни, Ингри!
   – Гвенда.
   Я отмахнулась от искр и от его голоса.
   – Иди к своим любимым мертвецам – они ведь ждали тебя так долго! Иди и целуйся со своей подружкой-смертью! Ты все забываешь, что и живые могут ждать и любить тебя и…
   – Гвенда.
   Я подняла голову – он стоял на коленях по другую сторону костра, и огонь плясал на его лице и в его окаянных глазах. Я увидела его неуверенно протянутую руку. Сказала устало:
   – Иди. Я буду ждать.
   Мы почувствовали их одновременно. Одновременно оглянулись. Одновременно встали. Там, в темноте, взвивались мгновенные снежные вихри – то ли тени, то ли призраки, то ли души умерших, ждущие обещанной дани.
   Ингри дошел до выхода, оглянулся. Сказал – почти с улыбкой:
   – Смешно. Ведь тогда я хотел умереть – и не умер. А теперь…
   Не договорив, он вынул меч и с силой вонзил его в мерзлую землю у входа в пещеру. Положил ладонь на рукоять. Лезвие меча отражало огонь, так же светились глаза Сагвера, легендарного командира легендарного отряда Картежников.
   – Никто не тронет тебя этой ночью, – сказал он и, миновав свой пылающий меч, шагнул в разом проглотившую его ночь.
 
   Я стояла, прислонившись лбом к камню – холод ноющей болью входил в кости черепа – и смотрела, как он идет: очень усталый, понурый, очень старый человек… Сутулясь, волоча ноги, он шел, похоже, сам не понимая, куда. Шел, потому что иначе бы просто упал – лицом в месиво камней, льда и снега. Он подошел ко мне почти вплотную и поднял голову. Смотрел долго, очень долго, словно не видя меня или вспоминая, где меня видел. Я не шевелилась, глядя в его глаза – черные и холодные, как скалы Сунгана. Кто вернулся ко мне? Ингри? Сагвер? Кто-то третий? Или лишь пустая оболочка, оставшаяся от них?
   – Все… – сказал он.
 
   Мы возвращались. Ингри чуть впереди, я сзади, следя, как бы он не свалился с лошади. Всех моих трав и настоев хватило только на то, чтоб он влез в седло и кое-как в нем держался. Он молчал, но когда-нибудь он расскажет, каково это – драться со смертью, с судьбой, с самим собой…
   Если я когда-нибудь решусь его об этом спросить.
   Ингри остановил лошадь, и я с усталой покорностью увидела, как, горбясь, намотав на запястье поводья, он достает непослушными пальцами свой мешочек с картами Судьбы. Ингри прикрыл глаза, слегка покачнувшись (я протянула руку – поддержать – и опустила), медленно вытянул колоду, бережно раздвигая блестящие лаковые карты. Погладил их кончиками пальцев, словно не решаясь загадать или вытянуть загаданное…
   И вдруг резко, коротко размахнувшись, кинул карты вперед-вверх.
   Немо открыв рот, я смотрела, как неведомо откуда налетевший вихрь радостно подхватил рассыпавшуюся колоду, закружил, понес над пропастью, над дорогой, над белизной снегов и чернотой скалистых пиков. Ингри сидел, сгорбившись в седле, и глядел, как летят над Сунганом двести человеческих судеб, двести несбывшихся надежд, двести незаданных вопросов, двести жизней, двести смертей… Ветер швырнул мне в лицо колючую пригоршню снега – и карту. Машинально поймав ее, я взглянула и разжала пальцы. Мелькнула маленькая, пестрая, невиданная в Сунгане птица…
   Я воровато оглянулась на Сагвера – не заметил ли? Ингри смотрел на меня, и глаза его на изможденном бледно-снежном лице были теплыми и живыми. Они улыбались.
   – Едем, Гвенда, – сказал Ингри. – Едем домой.
 
   – И он так и не вернулся на свой юг?
   – Думаю, нет. Думаю, он нашел в морозном Сунгане то, что оказалось ему дороже щедрого солнца и южной благодати…
   – А его карты? – тихо спросил Дайяр. – Что с ними случилось? Так они и сгинули там, в горах?
   – Может, и сгинули, – согласилась гадалка. ~ А может, однажды той дорогой через перевал шла женщина. Может, она увидела что-то пестрое на белом снегу. Может, наклонилась и подняла эту вновь собравшуюся колоду. Может, теперь эти карты не дают своей хозяйке покоя и снова и снова гонят ее в путь-дорогу. Может, эта женщина раскладывает их для ночных странников и тем самым меняет их судьбу…
   Тишина. Молодые люди молча смотрели на нее. Гадалка пожала плечами и мягко сказала:
   – Я сказала – может быть…
   Дайяр вновь принялся перебирать отброшенные карты. Постучал пальцем по одной.
   – А я знаю, что это за знак! Дорога, ведь так?
   – Так.
   – Ты убрала из моего расклада дорогу? – недовольно спросила Санни. – Что же, мне теперь придется остаться навеки-вечные здесь, в этой корчме?
   – Дороги бывают разными, моя девочка. Разными бывают цели. Вот что, например, гонит в путь-дорогу тебя? – спросила женщина Дайяра. Тот посмотрел на нее, на Санни. Сказал просто:
   – Я ищу место, где можно построить новый дом.
   – Дом?– невольно переспросила Санни.
   Дайяр подался ей навстречу. Развел сильные широкие ладони:
   – Взамен того, что мы потеряли. Мы с друзьями сговорились найти мирное, благодатное место – там, где мы, и наши женщины, и наши дети… когда они будут… – все мы будем жить в безопасности. Первый, кто отыщет такое место, подает весточку остальным. В Сунгане сейчас много пустующих земель. Я надеюсь… я знаю – я найду здесь то, что ищу.
   Санни не сводила с него глаз – он как будто отвечал ее мечтам, ее мыслям…
   – А ты, – спросил ее Дайяр, – чего ищешь ты?
   – Того же, – сказала Санни одними губами. – Того же самого…
   И, словно очнувшись, пробормотала, отворачиваясь:
   – Ну, или что-то похожее. Наверняка, все люди хотят одного.
   – Не все, – возразил Дайяр, – далеко не все. Большая удача встретить такого же, как ты…
   – Иногда и разные люди идут одной дорогой и приходят к единой цели. Правда, не всегда добровольно… Хм-м…
   Гадалка задумалась. Дайяр заговорщицки подмигнул Санни – мол, жди новую историю! Та невольно улыбнулась в ответ – ее улыбка вспыхнула свечкой в ночи. Женщина вздохнула:
   – В этой истории совсем нет колдовства. Ну, или совсем немножко. И никто из них не ждал ничего хорошего от дороги, разделенной на двоих…

ДОРОГА

   Погружая пальцы босых ног в теплую пыль дороги, Верда в полдень вошла в деревню. Деревня была небольшая – одна из многих, встретившихся ей в пути. Она и завернула-то сюда, только чтобы пополнить запас воды…
   Опершись о посох, Верда остановилась поглядеть, как деревенские мужчины, гомоня и отталкивая друг друга, пинают какое-то грязное, падающее и вновь поднимающееся существо. Рассеянно откинула на плечи серый капюшон.
   – Что же это? – сказала сама себе – по привычке. – Его же так забьют до смерти…
   – Забьют, – равнодушно подтвердил стоявший рядом бородатый зевака, – и поделом.
   И вдруг оживился:
   – Или ты хочешь взять его?
   – Как это?
   – Хочешь спасти ему жизнь?
   – Да… конечно, да.
   – Эй! – крикнул зевака. – Эй! Оставьте его! Эта женщина хочет взять его себе! Эй, слушайте, что говорю, ну!
   Не сразу, оглядываясь, понемногу остывая, мужчины расступились. Зевака вошел в круг, наклонился над слабо шевелившимся в пыли человеком.
   – Эта женщина заступилась за тебя, Полковник! Хочет взять твою поганую жизнь… Благодари богов или своих дружков-демонов – женщина берет тебя!
   – Не-ет… – бедняга затряс головой, словно ему залило водой уши, – не-е… я не… я не хо… чу… убей… лучше убей…
   Недоумевающая Верда коснулась руки соседа.
   – Что это он?
   – Ты заступилась за него, так? – спросил тот терпеливо, словно говорил с малым ребенком.
   – Да.
   – Тебе его отдали. Теперь его жизнь в твоих руках. И смерть тоже. Он твой раб до самой могилы.
   – Не-е… – хрипел человек, мотая разбитой головой. Зевака ухватил его за остатки одежды и проволок по пыли, толкнув в ноги отшатнувшейся Верды.
   – Целуй ноги своей хозяйке, подонок! А ты, странница, забирай его да убирайся подобру-поздорову, пока мы не передумали!
   Она скользнула взглядом по хмурым лицам и, пожав плечами, пошла прочь. Забыла даже, что собиралась набрать воды. Мельком оглянувшись на выходе из деревни, увидела как следом еле тащится шатающаяся, спотыкающаяся, подгоняемая толчками и пинками фигура. Верда нахмурилась и ускорила шаг.
   Он настиг ее после полудня, когда Верда сидела поодаль от дороги, задумчиво пережевывая твердые сочные корни медведки. Словно пес, идущий по следу, проломился сквозь кусты и остановился перед ней, хрипло и жадно хватая горячий воздух разбитым ртом. Подняв голову, она молча смотрела на него: он казался таким огромным… Не нашла ничего лучшего, как протянуть ему медведку. Мужчина скорее свалился, чем опустился на колени, взял корень, надкусил одной стороной зубов.
   – Кости целы? – спросила Верда.
   Он повел плечом, смугло светившимся сквозь пыль и лохмотья одежды. Скривился:
   – Вроде…
   – Сними рубаху.
   Он только глянул угрюмо. Верда достала нож. Надрезав лохмотья, заскорузлые от грязи, пота и крови, спустила их с широких плеч. Быстро, привычно, даже небрежно ощупала ребра, надавливая там, постукивая здесь – мужчина дышал сквозь зубы, – сказала уверенно:
   – Одни ушибы. Заживет.
   Он криво усмехнулся.
   – Мне ли не знать… Ты лекарка?
   – И это тоже.
   – Куда идешь?
   – Тебе что за дело?
   – Раз я иду с тобой, хочу знать – куда.
   Верда, складывающая сумку, удивленно вскинула глаза:
   – Почему это ты идешь со мной?
   – Разве не ты спасла меня? Тот, кто заступится за осужденного на смерть, берет его в рабы.
   Он ударил разбитым кулаком в жесткую пыльную щетину травы.
   – Мне и не присниться не могло, что я стану рабом женщины!
   Слабо улыбнувшись, Верда пожала плечами:
   – Мне не нужен раб. Радуйся, что спасся, – и иди на все четыре стороны. Ты свободен.
   – Я? Я свободен? Ты взяла меня при всем народе! Я твой раб до конца жизни – моей или твоей!
   Верда забеспокоилась.
   – Но я отпускаю тебя! Ты мне не нужен.
   – Если не нужен, зачем забрала мою жизнь?
   Она качнула головой. Разговор напоминал собаку, ловящую свой собственный хвост.
   – Я не знаю ваших обычаев. Я иду издалека, а страна такая большая…
   – Зато я их знаю! – возразил мужчина. – И вся округа знает – кто я теперь!
   Верда со вздохом признала свое временное поражение.
   – Я сказала – ты услышал. Теперь я буду спать.
   – А я что должен делать? – строптиво спросил ее раб.
   – Делай что хочешь. Хотя… вымойся. От тебя воняет.
   День клонился к вечеру. Верда села на расстеленном плаще, потирая отекшие веки. Он не ушел. Он вымылся и даже постирал и повесил сушиться на ветки кустарника одежду. Лежал поодаль, искоса наблюдая за ней. Верда развязала сумку, достав баночку с мазью, подошла к своему странному спутнику. Его спина вздрогнула от ее прикосновения, но прохладная мазь быстро утишила боль. Верда жестом приказала ему перевернуться. Казалось, ее не смущает его нагота. Лекарка, не иначе…
   Поднявшись, перекинула через плечо холщовую сумку. Оперлась о посох.
   – Мне пора.
   Он сел.
   – А я?
   – Поступай как знаешь, – устало сказала она.
   Ее босые ноги по щиколотку погрузились в горячую пыль дороги. Уставшее солнце медленно катилось к западу, и Верда шла за ним следом. Вскоре «раб» догнал ее. Несколько часов отдыха явно пошли ему на пользу, двигался он гораздо ловчей и быстрее. Первое впечатление оказалось обманчивым – он был ненамного выше ее, но широк в плечах и явно очень силен. Он то и дело проводил рукой по лицу заросшему темной щетиной, словно изучая его – похоже привык гладко бриться… да и волосы подстрижены коротко как у военных. Они называли его Полковником…