Страница:
заокеанских лабораториях, но использующие законы природы и укладывающиеся в
наши представления об окружающем мире. Я ощутил почву под ногами и
готовность действовать. С этим надо было спешить: Бестелесный шагнул с этажа
и унесся прочь, превращаясь в крохотную точку, растворившуюся в черно-синем
небе.
Нежинская осталась одна.
С трудом распрямляя затекшие ноги, я вышел изза бочки.
-- Что вы здесь делаете?
Мое появление не произвело никакого эффекта. Нежинская не проявила ни
удивления, ни испуга.
-- Добрый вечер.
Она была в обтягивающем черном без украшений платье, перехваченном
широким кожаным поясом с массивной резной пряжкой, на ногах узкие черные
туфельки на высоченной "шпильке". Мне стало неловко за свой мятый,
перепачканный цементом костюм, взъерошенный, возбужденный вид, грубый,
бесцеремонный тон.
Нежинская улыбнулась, и я понял: именно этого -- смущения и
замешательства -- она и добивалась фальшивым спокойствием и светскими
манерами, уместными, если бы мы встретились вечером в парке возле ее дома.
На меня накатила волна злости.
-- Уже не вечер, а ночь! И когда вы теми же словами приветствовали
своего шефа, тоже была ночь! Что вы здесь делаете в такое время?
-- Дышу воздухом.
Ее пальцы скользнули по пряжке ремня.
-- Я ведь живу поблизости, вот мое окошко.
Она показала пальчиком.
-- Когда не спится, прихожу сюда немного погулять.
-- По воздуху?
-- Почему по воздуху? -- удивилась Нежинская. -- По асфальту.
Мы стояли в парке возле цветочной клумбы, мимо проходили нарядные люди,
где-то играла музыка, и я не мог понять: что я здесь делаю, где находился
раньше, почему на мне такой грязный жеваный костюм и с какой стати я задаю
незнакомой красивой женщине бестактные вопросы.
Но тут в поясе у моей собеседницы что-то затрещало, заискрило,
вырвалась тонкая струя дыма, деревья, кустарник, цветочная клумба и прохожие
заколыхались, как киноизображение на раскачиваемом ветром экране, в картине
окружающего стали появляться трещины и разрывы, в которые проглядывали
бетонные балки, перекрытия, звезды, и мы вновь оказались на двенадцатом
этаже недостроенного дома, я все вспомнил и полез за пистолетом.
-- Не шевелиться!
Но было поздно: Нежинская прыгнула вперед, вытянув руки с
растопыренными пальцами, из-под ногтей торчали отсверкивающие в лунном свете
бритвенные лезвия. В этот миг на ней вспыхнуло платье, удар не достиг цели:
пальцы скользнули по пиджаку, располосовав его в клочья. Нежинская зарычала,
извиваясь змеей, сорвала через голову пылающее платье, под ним ничего не
было, даже тела: только голова, шея, руки до плеч и ноги до бедер были из
плоти, потом шли шарниры и пружины, которыми они крепились к металлическому
туловищу.
Я бросился к лестничному пролету и покатился вниз, чувствуя омертвевшей
спиной жадное леденящее дыхание. Лестничные марши мелькали один за другим,
где-то на восьмом или седьмом этаже я почувствовал опасность впереди и,
свернув по изгибу лестницы очередной раз, увидел впереди страшную
паукообразную фигуру Нежинской, к которой меня неумолимо несла сила инерции.
Я выстрелил. Бесшумно вспыхнул оранжевый шар, заклубилось облако дыма,
его я проскочил на скорости, ожидая каждую секунду, что десяток бритв
раскромсает мне горло.
Я бежал, прыгал, катился, сумасшедший спуск должен был уже давно
кончиться, но лестница по-прежнему уходила вниз, и у меня даже мелькнула
ужасная мысль, что поверхность земли осталась наверху, а меня умышленно
гонят дальше -- прямо в преисподнюю!
Но нет, вот знакомая груда кирпичей, деревянные носилки -- последний
пролет. Я пролетел его как на крыльях и, не успев затормозить, с маху
врезался в бетонную стену. Выход был замурован.
Я обернулся, прижавшись к преграде спиной, и увидел Нежинскую,
распластавшуюся в прыжке, рука машинально вскинула пистолет и правильно
выбрала прицел, но я знал, что это не поможет, и точно -- спуск не
поддавался, мгновение растянулось. Нежинская наплывала медленно и
неотвратимо, тускло отсвечивало металлическое туловище, ярким огнем полыхали
бритвы из-под ногтей, на ногах тоже был этот ужасный педикюр, и все двадцать
острых, чуть изогнутых лезвий нацеливались в наиболее уязвимые и
незащищенные места -- шею, живот.
Я дернулся, закричал, проснулся и еще несколько секунд не мог поверить,
что не надо никуда бежать, ни от кого спасаться, докладывать начальству о
шабаше упырей, подвергаться освидетельствованию у психиатра... Все позади!
Но позади ли? Я лежу на стульях, кругом толстые каменные стены,
сводчатый потолок, сбоку кто-то сопит в ухо... Поворачиваю голову и прямо
перед собой вижу волчью морду!
Черт побери! Теперь я проснулся окончательно.
-- Пошел вон!
Буран, не привыкший к такому обращению, обиженно отворачивается и
уходит, а я встаю с болью во всем теле и, поднимаясь в дежурку, кляну на чем
свет стоит свое жесткое ложе и заодно тех, кто уже два месяца ремонтирует
комнату отдыха. И все же, к чему этот сон?
"К активизации розыска!" -- ответил бы Фролов. Начальство однозначно
истолковывает любые приметы и неодобрительно относится к отсутствию
положительных результатов. Что совершенно справедливо.
"Ладно, Мария Викторовна. Я все-таки развею дымовую завесу, один за
другим переберу все скользкие фактики вашего дела и выясню, кто стрелял и
почему! -- мысленно обратился я к Нежинской, чувствуя, что испытываю к этой
красивой и элегантной женщине глухую неприязнь. -- А заодно и то, почему вы
не хотите нам помочь, окружаете себя недомолвками, оговорками, прямой ложью,
наконец!"
До конца недели я приложил все усилия, чтобы раскрутить колесо розыска.
В комитете ДОСААФ договорился о включении в соревнования по пулевой
стрельбе команды НИИ ППИ. Институт выставил пятерых стрелков, в том числе
Спиридонова.
Через областное общество охотников вышел на крупного знатока
охотничьего оружия, владельца богатейшей коллекции патронов Яковченко,
провел с ним два часа, получил уйму интересных, но не относящихся к розыску
сведений, а напоследок узнал, что не опознанный экспертами патрон --
японский, от двуствольного промыслового штуцера, снабженного точным
прицельным устройством. Такие штуцеры в небольших количествах раньше
поступали к нам по береговой торговле, как правило, оседали в пограничной
полосе и в глубь страны не попадали, во всяком случае, сам Яковченко ни
одного не видел.
Проверил Спиридонова -- тот никогда не бывал в зонах береговой
торговли, родственников или знакомых там не имел, охотой не увлекался. И
вдруг неожиданность: десять лет назад он занимался стрельбой, выполнил
первый разряд! Эту запись я обвел двумя кружками, с тем чтобы еще к ней
вернуться.
Несколько дней я собирал фотографии лиц из окружения Нежинской,
наклеивал на бланки фототаблиц вперемежку со снимками посторонних лиц. Потом
пришел в экспериментальный дом кооператива "Уют", в бесшумном лифте поднялся
на седьмой этаж и позвонил в дверь против квартиры потерпевшей.
-- Здравствуйте, Валентина Ивановна, я из милиции, майор Крылов.
У соседки Нежинской Прохоровой острый нос, тонкие выщипанные брови и
быстрые маленькие глазки. Такими любят изображать на карикатурах сплетниц.
Гусар уже беседовал с ней, но безрезультатно: "Не слышала, не видела, не
знаю". Скорей всего не хочет "ввязываться в историю".
-- Вы меня знаете? -- беспокойный взгляд обшаривал с головы до ног,
настороженно шевелился острый носик. -- Ах, ваш товарищ здесь был... Вот
жизнь! Инкассаторов грабят, по квартирам стреляют. Нашли его, да? Кто же
это?
-- Пока нет, Валентина Ивановна...
Она огорченно поджала губы.
-- Но если вы нам поможете, обязательно найдем. Кое-какие соображения
уже есть.
-- А какие? Что вы подозреваете? Любовник, да? Кто?
В любопытстве Прохоровой было что-то болезненное.
-- Вот вы и подскажите, -- добродушно улыбнулся я. -- А то
скромничаете, отказываетесь. У вас же в двери "глазок"!
Толстые накрашенные губы сложились в многозначительную улыбку.
-- Имеется. Иногда я выгляну, не без того.
-- И чудесно, -- я постарался улыбнуться еще добродушней. --
Расскажите, кто приходил к Нежинской, с кем она дружила, -- это может очень
пригодиться следствию.
-- Конечно, тогда вам будет ясно, кого ловить, тогда отыщете, -- видно
было, что Прохоровой очень хочется поспособствовать поимке преступника, хотя
бы для того, чтобы узнать наконец разгадку мучающей ее тайны. -- Только не
хочу я всех этих протоколов, судов, повесток. Зачем мне? Если бы так, без
записей...
-- Можно и без записей.
Хоть ориентирующую информацию получить. Как говорится, "с паршивой
овцы... ".
-- Тогда слушайте.
Прохорова понизила голос и скороговоркой рассказала, что Нежинская
ведет далеко не монашеский образ жизни, сын постоянно живет у бабушки, а она
часто принимает гостей, веселится, много мужчин (бабенка интересная, следит
за собой, хотя и тоща больно), и тогда, когда бабахнули, привела одного,
сидели весь вечер, потом он выскочил как ошпаренный -- и в дверь, а вскоре
врачи приехали.
-- Только все это, -- Прохорова приложила палец к губам, -- в тайне,
как договорились.
-- Как он выглядел?
-- Последний-то? -- Прохорова презрительно скривилась. -- Мордатый
такой, глаза круглые, во!
Она прижала свернутые бубликами пальцы к переносице.
-- Губы отвисают, бакенбарды торчат -- страхолюдина! И чего она в нем
нашла? Одет, правда, по-модному: курточка желтая замшевая, джинсы, да и
держаться барином -- важный, не подступись!
-- А как зовут, фамилия?
-- Вот этого не знаю. На машине приехал, видела, я как раз домой шла, у
подъезда и встретились. "Жигули" синего цвета.
-- Номер не запомнили? -- безнадежно спросил я.
-- Как же не запомнила? -- обиделась Прохорова. -- Записала. Я все
машины записываю на всякий случай. Краж-то сколько развелось...
Она открыла сервант, порылась в коробке из-под конфет.
-- Вот он! 22-81 КМП.
-- Спасибо, Валентина Ивановна, нам это пригодится.
Я положил на скользкий пластик кухонного стола фототаблицу.
-- Кого-нибудь знаете?
-- Как же! Вот этот к ней часто ходил и этот тоже, -- палец с неровно
подрезанным ногтем указал на Хлыстунова, Спиридонова, потом уперся в лицо
Элефантова.
-- Вот он раза два-три был. Редко да метко, однажды за полночь
заявился! Да вы не всех принесли...
Улыбка Прохоровой была явно ехидной.
Вернувшись в отдел, я дал задание ГАИ и через час узнал, что владельцем
автомобиля является гражданин Федотов, инвалид третьей группы, а пользуется
им по доверенности некто Гасило -- дальний родственник хозяина, завскладом
мебельной базы.
На следующий день Гасило робко приоткрыл дверь кабинета. От его
важности не осталось и следа -- подчеркнуто предупредительный,
законопослушный гражданин, которого непонятно почему, очевидно по
недоразумению, вызвали в милицию.
-- Чем могу... уголовному розыс... Никогда не быв... но если чего
над...
Скороговорка, проглоченные окончания слов -- именно этот голос записал
магнитофон диспетчерской "Скорой помощи".
Я спросил Гасило про вечер у Нежинской, он удивленно моргал глазами, а
когда понял, что его персона сама по себе милицию не интересует, выложил с
определенными корректировками суть дела.
Получалось, что он зашел к Марии Викторовне выпить чашку чаю, они
разговаривали на общие темы, вдруг со звоном лопнуло стекло, хозяйка
схватилась за бок, между пальцев побежала кровь. Нежинская попросила вызвать
"Скорую", что он и сделал, а обратно возвращаться не стал, чтобы не
"впутываться в историю". Нежинскую знал две недели, познакомились, когда она
покупала мебель, разумеется, абсолютно законно, через магазин, на складе
просто проверяла комплектность гарнитура, мол, чтобы царапин не было, стекла
целы, винтики-гаечки на месте... Отношения между ними чисто товарищеские,
ничего другого он, конечно, и в мыслях не держал. Что произошло в тот вечер,
он толком не понял. Нежинскую больше не видел и уточнить не мог, поэтому
никакого мнения на этот счет не имеет, догадок и подозрений тоже нет и
вообще не задумывался над происшедшим. О взаимоотношениях потерпевшей с
другими людьми ничего не знает, добавлений и уточнений нет.
Когда протокол был подписан, я предупредил Гасило, что, возможно, ему
придется еще давать показания, он снова скис и бесшумно вытек из кабинета,
прошелестев напоследок что-то вроде "до свид... ".
Фамилии опознанных Прохоровой заняли свои места в плане расследования.
На схеме они выглядели кружочками, связанными пунктирами с квадратиком, в
котором была вписана фамилия потерпевшей.
Судьбы Элефантова и Нежинской сплелись в тугой узел три года назад. Он
еще работал в экспериментальной лаборатории НИИ средств автоматики и связи и
только начал собирать материал о возможности использования биологических
энергоресурсов организма для внечувственной передачи информации. Дело
спорилось, появлялись новые идеи, как-то сами собой намечались пути их
реализации. В редакции солидных журналов было направлено несколько объемных
статей, содержащих оригинальный анализ полученных данных. Элефантов сумел
несколько раз выступить на научных конференциях, преподнося свои доклады как
результат обобщения побочных эффектов, возникающих по ходу основных
исследований.
Его сообщения вызвали интерес, широкое обсуждение, что помогло Боре
Никифорову, напористому и энергичному завлабу, "пробить" тему в план и
получить под нее новое оборудование и несколько штатных единиц. Одну из них
заняла Нежинская.
В то время ей было двадцать семь, но Элефантов сразу отметил, что
выглядит она значительно моложе, что у нее фигура балерины, красивые
васильковые глаза, располагающая внешность. Голубое платье идеально
подходило к цвету штор, это вызывало шутки насчет предусмотрительности
нового инженера, и оказалось, что у нее хорошая мягкая улыбка.
Она пришла с производства и охотно рассказывала о прошлой работе, но,
не теряя времени, начала осваивать новые обязанности: перечитала все
имеющиеся в лаборатории инструкции, ознакомилась с техническими
характеристиками приборов, просмотрела отчеты по оконченным темам. Натыкаясь
на непонятное, не стеснялась спрашивать, и Элефантов объяснял, замечая, что
она быстро схватывает суть.
Нежинская оказалась общительной, доброжелательной и быстро освоилась в
коллективе. Теперь традиционные ежедневные чаепития проходили под ее
руководством, и все сразу ощутили преимущества этого. Мария принесла из дому
огромный, ярко расписанный чайник, ввела систему дежурств и то поручала
кому-нибудь купить пирожных, то посылала за колбасой, сыром и делала
бутерброды, а иногда угощала пирогами собственного изготовления. Обязанности
по уборке и мытью посуды она добровольно взяла на себя, как принимала на
себя и многое другое, чего могла бы и не делать.
Поскольку институтские уборщицы не слишком перетруждались, Мария по
утрам вытирала пыль со столов, брала стирать шторы и занавески. В конце
работы, если мужчины замешкаются, аккуратно подстелив газету, ловко
забиралась на высокий подоконник и закрывала фрамугу. Тонкая, хрупкая,
узкобедрая, на фоне неба она казалась совсем девчонкой, школьницей.
Элефантов слыл в институте весельчаком, остряком и, хотя по натуре не
являлся ни тем, ни другим, вынужден был оправдывать сложившуюся репутацию.
Его считали любителем "клубнички", и он, подыгрывая, привык отпускать
соленые шутки, рассказывать рискованные анекдоты.
К его удивлению. Нежинскую это нимало не шокировало, она громко и
весело смеялась и даже, не оставаясь в долгу, поведала несколько пикантных
житейских историй с забавным концом.
Такую простоту в общении Элефантов расценил как признак
раскрепощенности, этакой эмансипированности современной молодой женщины,
которой, впрочем, трудно было ожидать от Марии, с ее внешностью и манерами
прилежной, скромной старшеклассницы.
Свое открытие Элефантов не обнародовал, но стал присматриваться к
Нежинской повнимательнее. И обнаружил, что в ее поведении проскальзывают
черточки, приглашающие к ухаживанию, а загадочный взгляд наводит на мысль о
тихом омуте, в котором, как известно, водятся черти.
Все это удивляло, будоражило любопытство, предполагаемая тайна
притягивала как магнит. И тогда Элефантов решил попробовать ее разгадать.
Однажды, улучив момент, когда поблизости никого не было, он предложил
Марии вместе пообедать. Как отреагирует Нежинская на попытку перевести их
отношения из чисто служебных в иное русло, он не знал и приготовился в
случае отказа обратить все в шутку, чтобы не оказаться в неловком положении.
Но она медленно и, как ему показалось, со значением наклонила голову,
соглашаясь, так что оставалось только назначить место и время встречи.
На такси они приехали в загородную шашлычную, Элефантов получил из рук
плотного армянина с побитым оспой лицом глубокую тарелку, наполненную щедро
посыпанными луком и политыми уксусом крупными ломтями дымящейся свинины,
несколько кусочков хлеба и бутылку сухого вина, а Мария тем временем
заставила неопрятную женщину в замызганном сером халате убрать со столика,
стоящего в самом уютном месте -- в углу веранды под деревьями, -- принесла
из буфета салфетки и еще раз протерла липкую пластиковую поверхность, а из
нескольких соорудила импровизированную скатерть.
-- О, да ты отлично похозяйничала, молодец, -- Элефантову понравилась
самостоятельность спутницы. -- Не знаю, что бы я без тебя делал!
-- Пустяки, -- засмеялась Нежинская. -- Вот я без тебя действительно
умерла бы от голода. А так, -- она кивнула на гору аппетитно пахнущего мяса,
-- мы являемся обладателями отменного шашлыка.
-- Грузины говорят, что шашлык может быть только из баранины, --
сосредоточенно проговорил Элефантов, наполняя стаканы.
-- Ничего, -- бодро ответила Мария. -- У свинины свои преимущества --
она мягче.
Элефантов поднял стакан.
-- Выпьем за общение. За то, чтобы встречаться не только в служебной
обстановке, но и вот так, на природе!
-- С удовольствием!
Мясо брали прямо руками, из одной тарелки. Мария ела деликатно, не
торопясь, мелкими глотками отпивая терпкое красное вино. Элефантов
подкладывал ей куски без жира, рассказывал смешные историй из своей жизни и
был рад, что все складывается так удачно и они чувствуют себя легко и
непринужденно.
Одна из многочисленных живущих здесь собак подошла близко к столику и
смотрела на них умными и добрыми, как у человека, глазами. Мария улыбнулась
и бросила ей кусочек. Пес понюхал, покрутил головой и важно удалился.
-- Собачки здесь избалованные, -- сказал Элефантов. -- С утра столько
мяса съедают...
-- Хорошо им, -- засмеялась Нежинская. -- Не приходится связываться с
общепитом. Я каждый день иду в столовую с дрожью...
Они поднялись.
-- Спасибо за обед. Но мы, наверное, опоздаем?
-- Спасибо за приятную компанию, -- в тон ей ответил Элефантов. -- А
насчет опоздания не волнуйся: Никифоров у нас демократ -- требует
результативной работы, а когда она делается, его не интересует.
В обеденный перерыв они не уложились, пришлось сказать коллегам, что
ходили в модное кафе, пользующееся преувеличенной славой качества пищи и
длинными очередями. Объяснение было естественным, и больше никаких вопросов
не последовало.
Раскованность Нежинской Элефантову понравилась, ее общество оказалось
приятным, и этот обед он вспоминал с удовольствием. А установившиеся между
ними неформальные, скрытые от глаз окружающих отношения волновали
предвкушением чего-то нового и необычного.
Примерно через неделю Элефантову позвонил Алик Орехов.
-- Послушай, старик, нельзя же так! Ты совсем пропал! Ну, я понимаю --
наука, большие свершения, это все хорошо, но друзей тоже забывать не
годится!
-- Да я...
-- Не надо, не надо! Расскажешь все сегодня вечером. Я отремонтировал
наконец свою колымагу, и мы с Толиком собираемся проскочить в "Нептун".
Естественно, заедем за тобой. Ну, как?
-- Ладно. А если я буду не один?
-- О чем речь, старик! Все равно возьмем!
Выслушав приглашение, Мария задумалась, и ему показалось, что
откажется, но нет, она кивнула и спокойно ответила:
-- Поедем. Только ненадолго.
После работы они вышли к условленному месту. "ЗИМ" Орехова прибыл
минута в минуту.
-- Как тебе нравится такой вид транспорта? -- спросил Элефантов, когда
они направились к машине. -- Не правда ли, сразу видно, что владелец умеет
жить?
-- Да-а-а, -- протяжно проговорила Мария, рассматривая сверкающий
свежей краской лимузин. -- Тут не ошибешься!
"Нептун" стоял на холме у восточного въезда в город, значительно
возвышаясь над окружающей местностью. Из больших овальных окон открывался
хороший обзор: берег, лежащий далеко внизу, прыгающие на волнах у причальной
стенки лодки и катера, которые отсюда казались разноцветными щепочками,
юркие буксиры, медленно идущие по фарватеру тяжело груженные баржи;
противоположный берег с широкими песчаными пляжами, неровная полоса рощи и
желто-зеленые квадраты полей до самого горизонта.
Официантами здесь были мужчины, все как на подбор проворные,
расторопные, в одинаковых черных костюмах, с галстуками-бабочками, похожими
манерами и выражением лиц.
Мягкий рассеянный свет, лепные водоросли, медузы и морские звезды на
стенах должны, по замыслу оформителей, создавать иллюзию пребывания на
океанском дне.
Оркестр находился в другом конце вытянутого полукругом зала, поэтому
можно было разговаривать, почти не повышая голоса. Мария участия в беседе не
принимала, хотя оживленно смеялась анекдотам, которых Орехов знал
бесчисленное множество.
После нескольких рюмок водки, выпитых под тонкие ломтики розоватого
балыка, Орехов, и без того словоохотливый, вообще не закрывал рта: сетовал
на трудную и неблагодарную работу снабженца, возмущался отсутствием гибкости
законов, из-за которых правильные, целесообразные и всем выгодные действия
могут нежданно-негаданно привести на скамью подсудимых.
-- Если все так плохо, почему же ты не уйдешь? -- спросил Элефантов. --
Подыщи себе место полегче и поспокойнее!
-- Тут я уже привык, -- Алик наполнил всем стопки. -- Да и свои
преимущества имеются: кого-то я знаю, кто-то знает меня... Я помог одному,
мне помог другой. Простой пример: купил списанный старый "ЗИМ" за две
тысячи. Капитальный ремонт с заменой двигателя, подтяжка, регулировка -- еще
две. Сейчас ходит как часы! А обошелся дешевле "Москвича"! Вот так-то!
Добедко взмахнул рукой.
-- Но что это я все о себе? Расскажи, Серый, как ты науку двигаешь?
Когда результаты будут? Нельзя же всю жизнь на двух сотнях сидеть!
-- Сто восемьдесят.
-- Что? -- не понял он.
-- Оклад, говорю, у меня сто восемьдесят.
-- И вдобавок ко всему -- навару никакого! Разве это тебя устраивает?
-- Пока да.
-- Пока! А потом?
-- А потом буду получать больше.
-- Сколько? Ну у двести пятьдесят, пусть даже триста! Много, по-твоему?
-- Перестань, Орех, -- вмешался Толик. -- Даме эти разговоры
неинтересны.
-- Почему же, как раз наоборот. -- Алик наклонился к Нежинской. -- Как
вы считаете, сколько должен зарабатывать мужчина?
-- Не знаю, -- улыбнулась она. -- Наверное, столько, чтобы хватало...
-- Давайте выпьем за удачу, -- предложил Элефантов. -- А что касается
заработка, то скажу тебе так -- еще ни разу в жизни не чувствовал себя
ущербным изза недостатка денег. И надеюсь, что не почувствую. За удачу!
Он чокнулся с Марией и выпил.
Ему казалось, что Нежинская разделяет его взгляды. По сравнению с
сидящими за соседними столиками женщинами, щеголяющими шикарными вечерними
туалетами, обилием колец, перстней, сережек, она в простеньком шерстяном
платьице и видавших виды босоножках выглядела весьма скромно.
И дело не в том, что, отправившись в ресторан неожиданно, не успела
сменить повседневную одежду. У нее не было дорогих вещей, и, зная ее три
недели, Элефантов мог уверенно сказать, что весь ее гардероб видел. Пара
платьев, поношенный костюмчик, девчоночьи желтые туфли, на стельках которых
остались следы предыдущего ремонта -- крупные цифры, выведенные химическим
карандашом, да похожие на мужские полуботинки со шнуровкой для дождливой
погоды... Но Мария не испытывала комплекса неполноценности и наверняка не
завидовала всем эти бабам, затянутым в дорогие тряпки и увешанным ювелирными
побрякушками. И это делало ее проще, ближе, понятнее.
"Молодец девочка, -- Элефантов с удовольствием смотрел в открытое
чистое лицо Марии. -- Сказано -- человек моего круга! Живет на зарплату,
значит, солидарна с такими же, как она. И умница -- этого фанфарона Орехова
видит насквозь, вон, смешинки в глазах..."
Он почувствовал прилив теплых чувств к симпатичной и умной женщине,
единомышленнице и, нащупав под скатертью узкую кисть, нежно ее погладил.
Мария не убрала руки и никак не отреагировала на ласку, выражение лица тоже
не изменилось, так что Орехов и Толик ничего не заметили.
Помня о просьбе спутницы, Элефантов все время поглядывал на часы и,
когда стрелка приблизилась к восьми, предложил возвращаться в город.
Веселье в "Нептуне" только начиналось. Орехов заупрямился, но, когда
Элефантов сказал, что они доберутся на попутках, сдался. Они вышли на улицу,
наши представления об окружающем мире. Я ощутил почву под ногами и
готовность действовать. С этим надо было спешить: Бестелесный шагнул с этажа
и унесся прочь, превращаясь в крохотную точку, растворившуюся в черно-синем
небе.
Нежинская осталась одна.
С трудом распрямляя затекшие ноги, я вышел изза бочки.
-- Что вы здесь делаете?
Мое появление не произвело никакого эффекта. Нежинская не проявила ни
удивления, ни испуга.
-- Добрый вечер.
Она была в обтягивающем черном без украшений платье, перехваченном
широким кожаным поясом с массивной резной пряжкой, на ногах узкие черные
туфельки на высоченной "шпильке". Мне стало неловко за свой мятый,
перепачканный цементом костюм, взъерошенный, возбужденный вид, грубый,
бесцеремонный тон.
Нежинская улыбнулась, и я понял: именно этого -- смущения и
замешательства -- она и добивалась фальшивым спокойствием и светскими
манерами, уместными, если бы мы встретились вечером в парке возле ее дома.
На меня накатила волна злости.
-- Уже не вечер, а ночь! И когда вы теми же словами приветствовали
своего шефа, тоже была ночь! Что вы здесь делаете в такое время?
-- Дышу воздухом.
Ее пальцы скользнули по пряжке ремня.
-- Я ведь живу поблизости, вот мое окошко.
Она показала пальчиком.
-- Когда не спится, прихожу сюда немного погулять.
-- По воздуху?
-- Почему по воздуху? -- удивилась Нежинская. -- По асфальту.
Мы стояли в парке возле цветочной клумбы, мимо проходили нарядные люди,
где-то играла музыка, и я не мог понять: что я здесь делаю, где находился
раньше, почему на мне такой грязный жеваный костюм и с какой стати я задаю
незнакомой красивой женщине бестактные вопросы.
Но тут в поясе у моей собеседницы что-то затрещало, заискрило,
вырвалась тонкая струя дыма, деревья, кустарник, цветочная клумба и прохожие
заколыхались, как киноизображение на раскачиваемом ветром экране, в картине
окружающего стали появляться трещины и разрывы, в которые проглядывали
бетонные балки, перекрытия, звезды, и мы вновь оказались на двенадцатом
этаже недостроенного дома, я все вспомнил и полез за пистолетом.
-- Не шевелиться!
Но было поздно: Нежинская прыгнула вперед, вытянув руки с
растопыренными пальцами, из-под ногтей торчали отсверкивающие в лунном свете
бритвенные лезвия. В этот миг на ней вспыхнуло платье, удар не достиг цели:
пальцы скользнули по пиджаку, располосовав его в клочья. Нежинская зарычала,
извиваясь змеей, сорвала через голову пылающее платье, под ним ничего не
было, даже тела: только голова, шея, руки до плеч и ноги до бедер были из
плоти, потом шли шарниры и пружины, которыми они крепились к металлическому
туловищу.
Я бросился к лестничному пролету и покатился вниз, чувствуя омертвевшей
спиной жадное леденящее дыхание. Лестничные марши мелькали один за другим,
где-то на восьмом или седьмом этаже я почувствовал опасность впереди и,
свернув по изгибу лестницы очередной раз, увидел впереди страшную
паукообразную фигуру Нежинской, к которой меня неумолимо несла сила инерции.
Я выстрелил. Бесшумно вспыхнул оранжевый шар, заклубилось облако дыма,
его я проскочил на скорости, ожидая каждую секунду, что десяток бритв
раскромсает мне горло.
Я бежал, прыгал, катился, сумасшедший спуск должен был уже давно
кончиться, но лестница по-прежнему уходила вниз, и у меня даже мелькнула
ужасная мысль, что поверхность земли осталась наверху, а меня умышленно
гонят дальше -- прямо в преисподнюю!
Но нет, вот знакомая груда кирпичей, деревянные носилки -- последний
пролет. Я пролетел его как на крыльях и, не успев затормозить, с маху
врезался в бетонную стену. Выход был замурован.
Я обернулся, прижавшись к преграде спиной, и увидел Нежинскую,
распластавшуюся в прыжке, рука машинально вскинула пистолет и правильно
выбрала прицел, но я знал, что это не поможет, и точно -- спуск не
поддавался, мгновение растянулось. Нежинская наплывала медленно и
неотвратимо, тускло отсвечивало металлическое туловище, ярким огнем полыхали
бритвы из-под ногтей, на ногах тоже был этот ужасный педикюр, и все двадцать
острых, чуть изогнутых лезвий нацеливались в наиболее уязвимые и
незащищенные места -- шею, живот.
Я дернулся, закричал, проснулся и еще несколько секунд не мог поверить,
что не надо никуда бежать, ни от кого спасаться, докладывать начальству о
шабаше упырей, подвергаться освидетельствованию у психиатра... Все позади!
Но позади ли? Я лежу на стульях, кругом толстые каменные стены,
сводчатый потолок, сбоку кто-то сопит в ухо... Поворачиваю голову и прямо
перед собой вижу волчью морду!
Черт побери! Теперь я проснулся окончательно.
-- Пошел вон!
Буран, не привыкший к такому обращению, обиженно отворачивается и
уходит, а я встаю с болью во всем теле и, поднимаясь в дежурку, кляну на чем
свет стоит свое жесткое ложе и заодно тех, кто уже два месяца ремонтирует
комнату отдыха. И все же, к чему этот сон?
"К активизации розыска!" -- ответил бы Фролов. Начальство однозначно
истолковывает любые приметы и неодобрительно относится к отсутствию
положительных результатов. Что совершенно справедливо.
"Ладно, Мария Викторовна. Я все-таки развею дымовую завесу, один за
другим переберу все скользкие фактики вашего дела и выясню, кто стрелял и
почему! -- мысленно обратился я к Нежинской, чувствуя, что испытываю к этой
красивой и элегантной женщине глухую неприязнь. -- А заодно и то, почему вы
не хотите нам помочь, окружаете себя недомолвками, оговорками, прямой ложью,
наконец!"
До конца недели я приложил все усилия, чтобы раскрутить колесо розыска.
В комитете ДОСААФ договорился о включении в соревнования по пулевой
стрельбе команды НИИ ППИ. Институт выставил пятерых стрелков, в том числе
Спиридонова.
Через областное общество охотников вышел на крупного знатока
охотничьего оружия, владельца богатейшей коллекции патронов Яковченко,
провел с ним два часа, получил уйму интересных, но не относящихся к розыску
сведений, а напоследок узнал, что не опознанный экспертами патрон --
японский, от двуствольного промыслового штуцера, снабженного точным
прицельным устройством. Такие штуцеры в небольших количествах раньше
поступали к нам по береговой торговле, как правило, оседали в пограничной
полосе и в глубь страны не попадали, во всяком случае, сам Яковченко ни
одного не видел.
Проверил Спиридонова -- тот никогда не бывал в зонах береговой
торговли, родственников или знакомых там не имел, охотой не увлекался. И
вдруг неожиданность: десять лет назад он занимался стрельбой, выполнил
первый разряд! Эту запись я обвел двумя кружками, с тем чтобы еще к ней
вернуться.
Несколько дней я собирал фотографии лиц из окружения Нежинской,
наклеивал на бланки фототаблиц вперемежку со снимками посторонних лиц. Потом
пришел в экспериментальный дом кооператива "Уют", в бесшумном лифте поднялся
на седьмой этаж и позвонил в дверь против квартиры потерпевшей.
-- Здравствуйте, Валентина Ивановна, я из милиции, майор Крылов.
У соседки Нежинской Прохоровой острый нос, тонкие выщипанные брови и
быстрые маленькие глазки. Такими любят изображать на карикатурах сплетниц.
Гусар уже беседовал с ней, но безрезультатно: "Не слышала, не видела, не
знаю". Скорей всего не хочет "ввязываться в историю".
-- Вы меня знаете? -- беспокойный взгляд обшаривал с головы до ног,
настороженно шевелился острый носик. -- Ах, ваш товарищ здесь был... Вот
жизнь! Инкассаторов грабят, по квартирам стреляют. Нашли его, да? Кто же
это?
-- Пока нет, Валентина Ивановна...
Она огорченно поджала губы.
-- Но если вы нам поможете, обязательно найдем. Кое-какие соображения
уже есть.
-- А какие? Что вы подозреваете? Любовник, да? Кто?
В любопытстве Прохоровой было что-то болезненное.
-- Вот вы и подскажите, -- добродушно улыбнулся я. -- А то
скромничаете, отказываетесь. У вас же в двери "глазок"!
Толстые накрашенные губы сложились в многозначительную улыбку.
-- Имеется. Иногда я выгляну, не без того.
-- И чудесно, -- я постарался улыбнуться еще добродушней. --
Расскажите, кто приходил к Нежинской, с кем она дружила, -- это может очень
пригодиться следствию.
-- Конечно, тогда вам будет ясно, кого ловить, тогда отыщете, -- видно
было, что Прохоровой очень хочется поспособствовать поимке преступника, хотя
бы для того, чтобы узнать наконец разгадку мучающей ее тайны. -- Только не
хочу я всех этих протоколов, судов, повесток. Зачем мне? Если бы так, без
записей...
-- Можно и без записей.
Хоть ориентирующую информацию получить. Как говорится, "с паршивой
овцы... ".
-- Тогда слушайте.
Прохорова понизила голос и скороговоркой рассказала, что Нежинская
ведет далеко не монашеский образ жизни, сын постоянно живет у бабушки, а она
часто принимает гостей, веселится, много мужчин (бабенка интересная, следит
за собой, хотя и тоща больно), и тогда, когда бабахнули, привела одного,
сидели весь вечер, потом он выскочил как ошпаренный -- и в дверь, а вскоре
врачи приехали.
-- Только все это, -- Прохорова приложила палец к губам, -- в тайне,
как договорились.
-- Как он выглядел?
-- Последний-то? -- Прохорова презрительно скривилась. -- Мордатый
такой, глаза круглые, во!
Она прижала свернутые бубликами пальцы к переносице.
-- Губы отвисают, бакенбарды торчат -- страхолюдина! И чего она в нем
нашла? Одет, правда, по-модному: курточка желтая замшевая, джинсы, да и
держаться барином -- важный, не подступись!
-- А как зовут, фамилия?
-- Вот этого не знаю. На машине приехал, видела, я как раз домой шла, у
подъезда и встретились. "Жигули" синего цвета.
-- Номер не запомнили? -- безнадежно спросил я.
-- Как же не запомнила? -- обиделась Прохорова. -- Записала. Я все
машины записываю на всякий случай. Краж-то сколько развелось...
Она открыла сервант, порылась в коробке из-под конфет.
-- Вот он! 22-81 КМП.
-- Спасибо, Валентина Ивановна, нам это пригодится.
Я положил на скользкий пластик кухонного стола фототаблицу.
-- Кого-нибудь знаете?
-- Как же! Вот этот к ней часто ходил и этот тоже, -- палец с неровно
подрезанным ногтем указал на Хлыстунова, Спиридонова, потом уперся в лицо
Элефантова.
-- Вот он раза два-три был. Редко да метко, однажды за полночь
заявился! Да вы не всех принесли...
Улыбка Прохоровой была явно ехидной.
Вернувшись в отдел, я дал задание ГАИ и через час узнал, что владельцем
автомобиля является гражданин Федотов, инвалид третьей группы, а пользуется
им по доверенности некто Гасило -- дальний родственник хозяина, завскладом
мебельной базы.
На следующий день Гасило робко приоткрыл дверь кабинета. От его
важности не осталось и следа -- подчеркнуто предупредительный,
законопослушный гражданин, которого непонятно почему, очевидно по
недоразумению, вызвали в милицию.
-- Чем могу... уголовному розыс... Никогда не быв... но если чего
над...
Скороговорка, проглоченные окончания слов -- именно этот голос записал
магнитофон диспетчерской "Скорой помощи".
Я спросил Гасило про вечер у Нежинской, он удивленно моргал глазами, а
когда понял, что его персона сама по себе милицию не интересует, выложил с
определенными корректировками суть дела.
Получалось, что он зашел к Марии Викторовне выпить чашку чаю, они
разговаривали на общие темы, вдруг со звоном лопнуло стекло, хозяйка
схватилась за бок, между пальцев побежала кровь. Нежинская попросила вызвать
"Скорую", что он и сделал, а обратно возвращаться не стал, чтобы не
"впутываться в историю". Нежинскую знал две недели, познакомились, когда она
покупала мебель, разумеется, абсолютно законно, через магазин, на складе
просто проверяла комплектность гарнитура, мол, чтобы царапин не было, стекла
целы, винтики-гаечки на месте... Отношения между ними чисто товарищеские,
ничего другого он, конечно, и в мыслях не держал. Что произошло в тот вечер,
он толком не понял. Нежинскую больше не видел и уточнить не мог, поэтому
никакого мнения на этот счет не имеет, догадок и подозрений тоже нет и
вообще не задумывался над происшедшим. О взаимоотношениях потерпевшей с
другими людьми ничего не знает, добавлений и уточнений нет.
Когда протокол был подписан, я предупредил Гасило, что, возможно, ему
придется еще давать показания, он снова скис и бесшумно вытек из кабинета,
прошелестев напоследок что-то вроде "до свид... ".
Фамилии опознанных Прохоровой заняли свои места в плане расследования.
На схеме они выглядели кружочками, связанными пунктирами с квадратиком, в
котором была вписана фамилия потерпевшей.
Судьбы Элефантова и Нежинской сплелись в тугой узел три года назад. Он
еще работал в экспериментальной лаборатории НИИ средств автоматики и связи и
только начал собирать материал о возможности использования биологических
энергоресурсов организма для внечувственной передачи информации. Дело
спорилось, появлялись новые идеи, как-то сами собой намечались пути их
реализации. В редакции солидных журналов было направлено несколько объемных
статей, содержащих оригинальный анализ полученных данных. Элефантов сумел
несколько раз выступить на научных конференциях, преподнося свои доклады как
результат обобщения побочных эффектов, возникающих по ходу основных
исследований.
Его сообщения вызвали интерес, широкое обсуждение, что помогло Боре
Никифорову, напористому и энергичному завлабу, "пробить" тему в план и
получить под нее новое оборудование и несколько штатных единиц. Одну из них
заняла Нежинская.
В то время ей было двадцать семь, но Элефантов сразу отметил, что
выглядит она значительно моложе, что у нее фигура балерины, красивые
васильковые глаза, располагающая внешность. Голубое платье идеально
подходило к цвету штор, это вызывало шутки насчет предусмотрительности
нового инженера, и оказалось, что у нее хорошая мягкая улыбка.
Она пришла с производства и охотно рассказывала о прошлой работе, но,
не теряя времени, начала осваивать новые обязанности: перечитала все
имеющиеся в лаборатории инструкции, ознакомилась с техническими
характеристиками приборов, просмотрела отчеты по оконченным темам. Натыкаясь
на непонятное, не стеснялась спрашивать, и Элефантов объяснял, замечая, что
она быстро схватывает суть.
Нежинская оказалась общительной, доброжелательной и быстро освоилась в
коллективе. Теперь традиционные ежедневные чаепития проходили под ее
руководством, и все сразу ощутили преимущества этого. Мария принесла из дому
огромный, ярко расписанный чайник, ввела систему дежурств и то поручала
кому-нибудь купить пирожных, то посылала за колбасой, сыром и делала
бутерброды, а иногда угощала пирогами собственного изготовления. Обязанности
по уборке и мытью посуды она добровольно взяла на себя, как принимала на
себя и многое другое, чего могла бы и не делать.
Поскольку институтские уборщицы не слишком перетруждались, Мария по
утрам вытирала пыль со столов, брала стирать шторы и занавески. В конце
работы, если мужчины замешкаются, аккуратно подстелив газету, ловко
забиралась на высокий подоконник и закрывала фрамугу. Тонкая, хрупкая,
узкобедрая, на фоне неба она казалась совсем девчонкой, школьницей.
Элефантов слыл в институте весельчаком, остряком и, хотя по натуре не
являлся ни тем, ни другим, вынужден был оправдывать сложившуюся репутацию.
Его считали любителем "клубнички", и он, подыгрывая, привык отпускать
соленые шутки, рассказывать рискованные анекдоты.
К его удивлению. Нежинскую это нимало не шокировало, она громко и
весело смеялась и даже, не оставаясь в долгу, поведала несколько пикантных
житейских историй с забавным концом.
Такую простоту в общении Элефантов расценил как признак
раскрепощенности, этакой эмансипированности современной молодой женщины,
которой, впрочем, трудно было ожидать от Марии, с ее внешностью и манерами
прилежной, скромной старшеклассницы.
Свое открытие Элефантов не обнародовал, но стал присматриваться к
Нежинской повнимательнее. И обнаружил, что в ее поведении проскальзывают
черточки, приглашающие к ухаживанию, а загадочный взгляд наводит на мысль о
тихом омуте, в котором, как известно, водятся черти.
Все это удивляло, будоражило любопытство, предполагаемая тайна
притягивала как магнит. И тогда Элефантов решил попробовать ее разгадать.
Однажды, улучив момент, когда поблизости никого не было, он предложил
Марии вместе пообедать. Как отреагирует Нежинская на попытку перевести их
отношения из чисто служебных в иное русло, он не знал и приготовился в
случае отказа обратить все в шутку, чтобы не оказаться в неловком положении.
Но она медленно и, как ему показалось, со значением наклонила голову,
соглашаясь, так что оставалось только назначить место и время встречи.
На такси они приехали в загородную шашлычную, Элефантов получил из рук
плотного армянина с побитым оспой лицом глубокую тарелку, наполненную щедро
посыпанными луком и политыми уксусом крупными ломтями дымящейся свинины,
несколько кусочков хлеба и бутылку сухого вина, а Мария тем временем
заставила неопрятную женщину в замызганном сером халате убрать со столика,
стоящего в самом уютном месте -- в углу веранды под деревьями, -- принесла
из буфета салфетки и еще раз протерла липкую пластиковую поверхность, а из
нескольких соорудила импровизированную скатерть.
-- О, да ты отлично похозяйничала, молодец, -- Элефантову понравилась
самостоятельность спутницы. -- Не знаю, что бы я без тебя делал!
-- Пустяки, -- засмеялась Нежинская. -- Вот я без тебя действительно
умерла бы от голода. А так, -- она кивнула на гору аппетитно пахнущего мяса,
-- мы являемся обладателями отменного шашлыка.
-- Грузины говорят, что шашлык может быть только из баранины, --
сосредоточенно проговорил Элефантов, наполняя стаканы.
-- Ничего, -- бодро ответила Мария. -- У свинины свои преимущества --
она мягче.
Элефантов поднял стакан.
-- Выпьем за общение. За то, чтобы встречаться не только в служебной
обстановке, но и вот так, на природе!
-- С удовольствием!
Мясо брали прямо руками, из одной тарелки. Мария ела деликатно, не
торопясь, мелкими глотками отпивая терпкое красное вино. Элефантов
подкладывал ей куски без жира, рассказывал смешные историй из своей жизни и
был рад, что все складывается так удачно и они чувствуют себя легко и
непринужденно.
Одна из многочисленных живущих здесь собак подошла близко к столику и
смотрела на них умными и добрыми, как у человека, глазами. Мария улыбнулась
и бросила ей кусочек. Пес понюхал, покрутил головой и важно удалился.
-- Собачки здесь избалованные, -- сказал Элефантов. -- С утра столько
мяса съедают...
-- Хорошо им, -- засмеялась Нежинская. -- Не приходится связываться с
общепитом. Я каждый день иду в столовую с дрожью...
Они поднялись.
-- Спасибо за обед. Но мы, наверное, опоздаем?
-- Спасибо за приятную компанию, -- в тон ей ответил Элефантов. -- А
насчет опоздания не волнуйся: Никифоров у нас демократ -- требует
результативной работы, а когда она делается, его не интересует.
В обеденный перерыв они не уложились, пришлось сказать коллегам, что
ходили в модное кафе, пользующееся преувеличенной славой качества пищи и
длинными очередями. Объяснение было естественным, и больше никаких вопросов
не последовало.
Раскованность Нежинской Элефантову понравилась, ее общество оказалось
приятным, и этот обед он вспоминал с удовольствием. А установившиеся между
ними неформальные, скрытые от глаз окружающих отношения волновали
предвкушением чего-то нового и необычного.
Примерно через неделю Элефантову позвонил Алик Орехов.
-- Послушай, старик, нельзя же так! Ты совсем пропал! Ну, я понимаю --
наука, большие свершения, это все хорошо, но друзей тоже забывать не
годится!
-- Да я...
-- Не надо, не надо! Расскажешь все сегодня вечером. Я отремонтировал
наконец свою колымагу, и мы с Толиком собираемся проскочить в "Нептун".
Естественно, заедем за тобой. Ну, как?
-- Ладно. А если я буду не один?
-- О чем речь, старик! Все равно возьмем!
Выслушав приглашение, Мария задумалась, и ему показалось, что
откажется, но нет, она кивнула и спокойно ответила:
-- Поедем. Только ненадолго.
После работы они вышли к условленному месту. "ЗИМ" Орехова прибыл
минута в минуту.
-- Как тебе нравится такой вид транспорта? -- спросил Элефантов, когда
они направились к машине. -- Не правда ли, сразу видно, что владелец умеет
жить?
-- Да-а-а, -- протяжно проговорила Мария, рассматривая сверкающий
свежей краской лимузин. -- Тут не ошибешься!
"Нептун" стоял на холме у восточного въезда в город, значительно
возвышаясь над окружающей местностью. Из больших овальных окон открывался
хороший обзор: берег, лежащий далеко внизу, прыгающие на волнах у причальной
стенки лодки и катера, которые отсюда казались разноцветными щепочками,
юркие буксиры, медленно идущие по фарватеру тяжело груженные баржи;
противоположный берег с широкими песчаными пляжами, неровная полоса рощи и
желто-зеленые квадраты полей до самого горизонта.
Официантами здесь были мужчины, все как на подбор проворные,
расторопные, в одинаковых черных костюмах, с галстуками-бабочками, похожими
манерами и выражением лиц.
Мягкий рассеянный свет, лепные водоросли, медузы и морские звезды на
стенах должны, по замыслу оформителей, создавать иллюзию пребывания на
океанском дне.
Оркестр находился в другом конце вытянутого полукругом зала, поэтому
можно было разговаривать, почти не повышая голоса. Мария участия в беседе не
принимала, хотя оживленно смеялась анекдотам, которых Орехов знал
бесчисленное множество.
После нескольких рюмок водки, выпитых под тонкие ломтики розоватого
балыка, Орехов, и без того словоохотливый, вообще не закрывал рта: сетовал
на трудную и неблагодарную работу снабженца, возмущался отсутствием гибкости
законов, из-за которых правильные, целесообразные и всем выгодные действия
могут нежданно-негаданно привести на скамью подсудимых.
-- Если все так плохо, почему же ты не уйдешь? -- спросил Элефантов. --
Подыщи себе место полегче и поспокойнее!
-- Тут я уже привык, -- Алик наполнил всем стопки. -- Да и свои
преимущества имеются: кого-то я знаю, кто-то знает меня... Я помог одному,
мне помог другой. Простой пример: купил списанный старый "ЗИМ" за две
тысячи. Капитальный ремонт с заменой двигателя, подтяжка, регулировка -- еще
две. Сейчас ходит как часы! А обошелся дешевле "Москвича"! Вот так-то!
Добедко взмахнул рукой.
-- Но что это я все о себе? Расскажи, Серый, как ты науку двигаешь?
Когда результаты будут? Нельзя же всю жизнь на двух сотнях сидеть!
-- Сто восемьдесят.
-- Что? -- не понял он.
-- Оклад, говорю, у меня сто восемьдесят.
-- И вдобавок ко всему -- навару никакого! Разве это тебя устраивает?
-- Пока да.
-- Пока! А потом?
-- А потом буду получать больше.
-- Сколько? Ну у двести пятьдесят, пусть даже триста! Много, по-твоему?
-- Перестань, Орех, -- вмешался Толик. -- Даме эти разговоры
неинтересны.
-- Почему же, как раз наоборот. -- Алик наклонился к Нежинской. -- Как
вы считаете, сколько должен зарабатывать мужчина?
-- Не знаю, -- улыбнулась она. -- Наверное, столько, чтобы хватало...
-- Давайте выпьем за удачу, -- предложил Элефантов. -- А что касается
заработка, то скажу тебе так -- еще ни разу в жизни не чувствовал себя
ущербным изза недостатка денег. И надеюсь, что не почувствую. За удачу!
Он чокнулся с Марией и выпил.
Ему казалось, что Нежинская разделяет его взгляды. По сравнению с
сидящими за соседними столиками женщинами, щеголяющими шикарными вечерними
туалетами, обилием колец, перстней, сережек, она в простеньком шерстяном
платьице и видавших виды босоножках выглядела весьма скромно.
И дело не в том, что, отправившись в ресторан неожиданно, не успела
сменить повседневную одежду. У нее не было дорогих вещей, и, зная ее три
недели, Элефантов мог уверенно сказать, что весь ее гардероб видел. Пара
платьев, поношенный костюмчик, девчоночьи желтые туфли, на стельках которых
остались следы предыдущего ремонта -- крупные цифры, выведенные химическим
карандашом, да похожие на мужские полуботинки со шнуровкой для дождливой
погоды... Но Мария не испытывала комплекса неполноценности и наверняка не
завидовала всем эти бабам, затянутым в дорогие тряпки и увешанным ювелирными
побрякушками. И это делало ее проще, ближе, понятнее.
"Молодец девочка, -- Элефантов с удовольствием смотрел в открытое
чистое лицо Марии. -- Сказано -- человек моего круга! Живет на зарплату,
значит, солидарна с такими же, как она. И умница -- этого фанфарона Орехова
видит насквозь, вон, смешинки в глазах..."
Он почувствовал прилив теплых чувств к симпатичной и умной женщине,
единомышленнице и, нащупав под скатертью узкую кисть, нежно ее погладил.
Мария не убрала руки и никак не отреагировала на ласку, выражение лица тоже
не изменилось, так что Орехов и Толик ничего не заметили.
Помня о просьбе спутницы, Элефантов все время поглядывал на часы и,
когда стрелка приблизилась к восьми, предложил возвращаться в город.
Веселье в "Нептуне" только начиналось. Орехов заупрямился, но, когда
Элефантов сказал, что они доберутся на попутках, сдался. Они вышли на улицу,