Корецкий Александр. Смягчающие обстоятельства

лицо, потом горячая волна прокатилась по всему телу, и он ощутил прилив
тошноты.
-- Конечно. А то с кем же? -- голос звучал хрипло, но контрвопрос он
поставил умело.
-- Этого я тебе не скажу. Если она узнает, то не простит, а я не хочу
портить с ней отношения.
"Мразь! -- подумал Элефантов. -- Но врет или нет?"
-- Просто имей в виду, что, кроме Астахова, у нее есть и кое-кто еще...
"Врет или нет?"
-- Ну да какое это имеет значение? Молодая, красивая, свободная
женщина... Ей поневоле часто приходится использовать свои прелести... -- он
шумно отхлебнул, на верхней губе повисла пена.
-- Хочешь сказать, что она тоже шлюха? -- Элефантова затрясло от
ненависти к этому жалкому пропойце, походя поливающему грязью женщину, даже
ногтя которой он не стоит.
-- Ну почему обязательно шлюха? Жизнь есть жизнь. -- Спирька развел
руками. -- Вот представь: заболел у нее зуб. В поликлинике очередь, два дня
потеряешь, намучаешься, да еще сделают плохо... А она пришла, улыбнулась
ласково, и через полчаса все готово в лучшем виде. Ну, а потом обменяются с
врачом телефонами: у нее еще зубки есть, а ему, может, захочется с ней в
ресторан сходить, так что интерес взаимный...
Спирька сделал несколько жадных глотков.
-- Да так и везде. Одеться красиво хочется, а в магазинах товары --
только на пугало надевать. Чтобы "фирму" достать, тоже надо людей хороших
знать, а раз так -- принцип простой: услуга за услугу...
Элефантов вспомнил, что в последнее время Мария одевается с иголочки и
немалую помощь в этом ей оказывает Спирька, и его опять затошнило.
-- Портной, скорняк, сапожник, да мало ли к кому еще приходится
обращаться. И везде нужно внимание, качество, так сказать, индивидуальный
подход. Значит, что? Ну, одному достаточно глазки построить да дать "на
чай", а другому этого мало, интерес у него в ином... Не страшно, от нее не
убудет...
Первый раз в жизни Элефантову захотелось убить человека.
-- Так что не обращай внимания: Астахов или ктото там другой, третий --
все в порядке вещей. Она обычная баба, нечего делать из нее святую и
молиться на нее. Тем более что другие не тратят времени на подобные глупости
и ложатся с ней в постель и развлекаются как душа пожелает! Понял, наконец?
Обычная баба! И каждый может с ней переспать!
-- Чтобы так говорить, надо как минимум самому это испытать, -- голос
был спокойный, но чужой и страшный. Внутри туго, до отказа закрутилась
опасная пружина, которая, сорвавшись, должна была толкнуть его на
неожиданные, совершенно непредсказуемые действия. -- Иначе все твои слова --
гнусная брехня. Ты сам спал с ней?
-- А может, и спал! -- торжествующе захохотал Спирька, с превосходством
глядя на него, и эти торжествующие нотки, это пьяное превосходство убедили
Элефантова в том, что Спирька сказал правду.
Его плешивая голова была совсем рядом, один взмах тяжелой кружкой,
хруст костей, кровь... Крик, шум, толпа любопытных, милиция и самое главное
-- допросы, выяснение мотивов, копание в самом сокровенном... Но Спирьку
спасли даже не эти картины, которые мгновенно прокрутил мозг Элефантова. Он
вдруг ощутил сильную слабость, головокружение, к горлу подкатил комок. Едва
он успел отбежать в сторону и прислониться лбом к грязному некрашеному
забору, как его вырвало.
-- Нажрался как свинья, интеллигент вонючий, -- злобно ощерился
мордатый татуированный парень с железными коронками. -- Пошел отсюда, не
порть аппетит людям!
Элефантов никому не позволял разговаривать с собой таким тоном и в
другое время обязательно бы завязался с наглецом, несмотря на то, что тот
был явно сильнее, но сейчас он молча повернулся и пошел, с трудом
переставляя тяжелые ноги.
-- С чего это ты, Серега! Вроде и не пил почти! Спирька шел рядом,
как-то суетливо заглядывая ему в лицо, и, наверное, жалел, что сболтнул
лишнее.
-- Сейчас я тебя доведу...
Добрый, заботливый друг. Впрочем, он, наверное, искренен и действует в
соответствии со своеобразным кодексом чести -- ни в коем случае не бросать
собутыльника и, оградив от возможных в таких случаях неприятностей: милиции,
вытрезвителя -- доставить до самого порога и сдать на руки домочадцам.
Добрый, заботливый друг!
Элефантов испытывал к Спирьке такую ненависть, что не мог на него
смотреть. Но проявить это -- значило выдать себя окончательно.
-- Все уже прошло. От жары ударило в голову. Ну пока, мне сюда.
Не подав руки, Элефантов свернул в первый же переулок.
На неприглядном, поросшем бурьяном пустыре возле трамвайного депо
громоздились штабеля черных, крепко пахнущих смолой шпал. Выбрав
относительно чистое место, Элефантов растянулся на земле и, положив руки под
голову, уставился в яркое голубое небо. Если бы кто-то из знакомых увидел
его в таком месте и в такой позе, он бы несказанно удивился, да и сам
Элефантов никогда раньше не поверил бы, что будет валяться в жухлой
вытоптанной траве на окраине города и думать тяжкую думу о вещах, которые не
волновали его уже много лет.
Он понял, что неимоверно любит Марию, не представляет себе жизни без
нее и бешено ревнует. Удивительно! Когда все это зародилось в его душе,
почему так неожиданно дало столь бурные всходы? Он испытывал горечь и обиду,
и мысли были горькими и обидными.
"Спирька... Жалкий, ни на что не годный человечишка, пьянь... пусть бы
кто-нибудь другой, это можно было бы понять... Впрочем, я сам виноват...
Тогда, три года назад, Мария доверилась мне -- и что получила взамен? Ни
любви, ни тепла, ни участливости...
Потом чертовы курсы... Вдвоем в чужом городе, это невольно объединяет.
А в один прекрасный день он воспользовался ситуацией, подпоил и добился
своего. Потом это могло войти в привычку -- женское сердце мягкое, а он
умеет быть обходительным, услужливым, необходимым... Ей же надо на кого-то
опереться в жизни, и она, конечно, не подозревает, что он способен предать
за бутылку водки... Он хамелеон -- с ней совершенно другой, и она пребывает
в заблуждении... Несчастная женщина. А все потому, что я вел себя как
животное..."
Элефантову захотелось заснуть, чтобы уйти от тяжких размышлений, как
давным-давно, когда все обиды и душевная боль проходили за время детского
сна... И оставалось только жалеть, что такой простой и действенный способ
избавления от переживаний с годами становился недоступным.
Через несколько дней на работу позвонила Мария. Ее голос подействовал
на Элефантова, как инъекция кофеина.
-- Здравствуй, Машенька! -- возбужденно заорал он, не пытаясь скрыть
радости. -- Мы по тебе очень соскучились!
-- Я слышу, -- она говорила совершенно спокойно, без эмоций, не
выказывая своего отношения к его радости и его словам.
Они поболтали ни о чем, Элефантов отчетливо представлял Марию, стоящую
в будке междугородного автомата, и сердце его колотилось быстрее. Где-то
вдалеке мелькала мысль: "Кто ждет ее возле переговорного пункта? ", но
никаких реальных образов за ней не стояло, и поэтому она не могла омрачить
радостного настроения.
Поняв, с кем он разговаривает, подошел Спирька и, протянув руку, застыл
в выжидающей позе.
-- Ну ладно, Машенька, тут у меня вырывают трубку, так что до свидания,
желаю хорошо отдохнуть, надеюсь, скоро увидимся.
-- Спасибо, тебе тоже счастливо.
Элефантов передал трубку. Поговорив с Марией, он почувствовал прилив
бодрости, а давешние рассуждения Спирьки показались совершеннейшей чушью, не
заслуживающей никакого внимания. Но тут же в сердце снова зашевелились
сомнения.
Спирька разговаривал с Нежинской о таких же пустяках, как и он, --
спрашивал о погоде, теплое ли море, как отдыхается. Но что-то изменилось в
его лице, интонациях, он говорил очень мягко, с отчетливым налетом грусти, и
Элефантов опять ощутил укол ревности.
-- Ну пока, -- Спирька печально покивал головой и слегка улыбнулся. --
Я тоже.
От этих последних слов Элефантова снова, как и накануне в пивной,
бросило в жар, и он ощутил тошноту. Что "я тоже"? Это могло означать только
одно: на прощанье Мария сказала ему "целую" и он, чтобы не поняли
посторонние, ответил совсем безобидно: "Я тоже".
Никто ничего и не понял, кроме того, кто обостренно воспринимал каждое
слово, анализировал тональность голоса, интонацию, выражение лица
говорившего... Кто знал больше других и сопоставлял фразы с
взаимоотношениями, стоящими за ними, кого нельзя было обмануть кажущейся
незначительностью как бы невзначай брошенного слова...
"Значит, все-таки правда! И она его любит -- ведь звонила не просто так
и не мне, а именно ему, значит, скучает!" Сердце разрывалось от ревности и
тоски.
"Но почему он как в воду опущенный?"
Спирька курил, невидящими глазами глядя в окно, и вид у него был совсем
не веселый.
"Я бы на его месте веселился, дурачился, рассказывал анекдоты,
хохотал... В чем же дело?"
И вдруг Элефантов понял, что Мария в Хосте действительно не одна и
Спирьку мучает ревность, поэтому он так отзывался о ней, чернил ее, чтобы
как-то загладить причиняемый его самолюбию ущерб. Но почему сейчас он
говорил с Марией как ни в чем не бывало? Впрочем, бесхребетностный
человечишка... Мария ошибается в нем, не знает истинного лица...
И Элефантов твердо решил, что, как только Мария вернется, он вступит в
игру и вытеснит Спирьку из ее жизни. В том, что это ему удастся, он не
сомневался: Мария умная женщина и может определять цену людям. И если
Элефантов по ряду показателей проигрывал Астахову, то, безусловно,
превосходил Спиридонова.
Мария вышла на работу в пятницу, и, увидев ее -- красивую, загорелую,
-- Элефантов ощутил такое волнение, что у него закружилась голова. С трудом
он взял себя в руки, но она заметила необычность в его поведении, хотя и не
подозревала, что является ее причиной.
Во время перерыва Элефантов предложил Нежинской погулять вечером по
набережной, и она согласилась. Он с нетерпением ждал окончания работы, потом
считал минуты на месте свидания. Ему показалось, что в конце квартала
мелькнула тоненькая знакомая фигурка, но к условленному месту Мария так и не
подошла: либо он ошибся, либо она перепутала и свернула на другую улицу. Как
ни странно, Элефантов испытал некоторое облегчение: сейчас его намерения
открыть Марии душу казались глупыми и совершенно мальчишескими. К тому же
такой порыв оправдан только тогда, когда встречается понимание и сочувствие,
в противном случае есть риск оказаться в глупом положении. А глупых
положений Элефантов боялся пуще всего на свете.
"Ладно, подождем до понедельника, -- решил он. -- Там будет видно".
Но в понедельник Нежинская на работу не вышла. В конце дня позвонила ее
мать и сказала, что Марию сбила машина.
Отделалась она относительно легко: ушибы, несколько ссадин и слабое
сотрясение мозга. Элефантов ходил к ней почти каждый день. Выдумывая самые
невероятные предлоги, он срывался с работы и ехал на рынок, покупал у
краснощеких кавказцев мандарины, яблоки, персики, гранаты, придирчиво
отбирая красивые, крупные, один к одному плоды, затем отправлялся в
цветочный ряд. Здесь он тоже священнодействовал, выбирая самые свежие розы,
и не всякие, а только нежно-розового цвета с длинными, туго сжатыми в бутон
лепестками. Потом, сгорая от нетерпения, мчался в клинику на автомобиле и
волновался всю дорогу и когда бросал камешек в окно на третьем этаже,
успокаиваясь только тогда, когда за стеклом появлялась Мария и с улыбкой
кивала, давая понять, что сейчас спустится вниз.
Мария похудела и осунулась, под глазами появились темные круги, челка
не могла замаскировать кровоподтека на лбу, но для Элефантова она ничуть не
утратила очарования и притягательной силы.
В отличие от большинства находящихся здесь женщин, растрепанных,
неопрятных, расхаживающих в рваных халатах и стоптанных шлепанцах, Мария не
перестала следить за собой. Красивые отглаженные платья, модные босоножки. И
пахло от нее совсем не больничным: чистым телом, шампунем и импортным мылом.
-- Как тебе это удается? -- поинтересовался как-то Элефантов.
-- Очень просто: познакомилась поближе с сестрой-хозяйкой и теперь
принимаю душ каждый день!
Встречала она его весело, целовала в щеку, зарывалась лицом в букет.
-- Ты меня балуешь! Чудесные розы! В палате все заметили, что у тебя
постоянный вкус!
"И постоянен я не только к сорту цветов", -- впрочем, это он сказал про
себя. Решиться на объяснение он так и не мог, потому что не был уверен, как
расценит Мария его признание.
Они уходили за больничную ограду в большой тенистый парк, гуляли по
малолюдным аллеям, сидели на разноцветных скамейках, грызли яблоки и
болтали. Травмы и больничная обстановка не оказали угнетающего влияния на
Марию. Она шутила, смеялась анекдотам, рассказывала забавные истории из
местной жизни.
Элефантов пытался расспросить, что же с ней произошло, но Мария
отвечала кратко, без всяких подробностей:
-- Пошла на красный свет, а из-за поворота -- "Волга". Хорошо еще, что
водитель успел притормозить.
У Элефантова на миг возникло неприятное ощущение, что она лжет. Но с
какой стати?
-- Если посмотреть на твои ушибы, то может показаться, что ты сидела в
самой машине, -- осторожно сказал он. -- Знаешь, такие ссадины остаются от
удара в лобовое стекло во время резкого торможения...
-- Ну почему... Ссадины все одинаковы...
То же самое ощущение шевельнулось опять, хотя Элефантов не смог бы
объяснить, каким чувством он улавливает оттенок фальши в
невозмутимо-спокойном голосе. Да ему и не хотелось ничего объяснять и ни о
чем задумываться. Сомнение шевельнулось и исчезло.
Элефантову было хорошо с Марией, он подумал, что за годы знакомства они
никогда не проводили столько времени вместе, не гуляли просто так, не
разговаривали на мелкие житейские темы, которые, оказывается, тоже могут
быть важными и интересными. И никогда он не хотел так заботиться о -- Марии,
никогда не скучал по ней и не стремился увидеться, никогда не дарил ей
цветов.
"Моя вина! -- думал он, досадуя на себя. -- Сколько времени упущено!
Если бы я отнесся к ней тогда по-другому, все было бы иначе. Она бы,
конечно, не связалась с этим ничтожеством Спирькой, дорвала бы с Астаховым и
была бы гораздо счастливее, чем сейчас... Каким же я был дураком!"
Часы их свиданий пролетали очень быстро, она провожала его до ворот и
возвращалась, а Элефантов смотрел вслед, лаская взглядом легкую фигурку до
тех пор, пока она не скрывалась из глаз. Каждый раз он ожидал, что она
обернется, помашет рукой, улыбнется на прощание, и будет понятно, что между
ними протянулась какая-то ниточка, пусть пока еще тонкая... Но Мария никогда
не оборачивалась, и это его обижало, хотя обида оставалась глубоко-глубоко
внутри, а в голову одна за другой приходили тягостные мысли.
Да, Мария радовалась его приходу, да, она целовала его и охотно
проводила с ним время, но он чувствовал, что она рассматривает его просто
как хорошего знакомого, отвлекающего от однообразия больничной жизни. И не
больше. Наверное, так же, а может быть, еще радостнее она встречала и
Спирьку, который тоже часто приходил сюда.
Элефантов поморщился, как от зубной боли.
По молчаливому уговору они со Спирькой проведывали Марию в разные дни,
и тот тоже очень суетился, собираясь к ней. После беседы у пивной Элефантов
почти перестал с ним разговаривать, но по отдельным репликам, которые
предназначались специально для него, понял, что к Марии ходит кто-то еще.
Присутствие этого третьего иногда давало о себе знать: как-то Мария,
позвонив, отменила Спирькин визит, и тот, отвернувшись к окну, переживал,
нервно глотая сигаретный дым. А однажды соседка по палате, которая
завидовала небольничному виду Марии, частым посещениям и обилию цветов,
улучив момент, как бы невзначай сообщила Элефантову:
-- Сегодня к ней муж приходил. Долго разговаривали, почти до самого
обеда!
Элефантов понял, что это и есть Он. Но почему "муж"? Догадки досужей
сплетницы? Или так отрекомендовала Мария? Недалекие, примитивные бабы всегда
выдают любовников либо сожителей за законных супругов, чтобы подчеркнуть
свою добропорядочность. Но Мария не станет прибегать к столь жалким уловкам.
Как бы невзначай, полушутя, он пересказал этот разговор Марии и
напряженно замолчал. Нежинская неопределенно пожала плечами.
-- Они же не знают, кто муж, кто не муж...
От этого обтекаемого, ничего не объясняющего и довольно двусмысленного
ответа тоже дохнуло неискренностью. Почти неуловимо. Но достаточно для того,
чтобы на душе заскребли кошки.
Впрочем, теперь кошки скребли на душе постоянно. От неопределенности
положения. Ревности. Неотвязных тягостных мыслей.
Вчера, например, Мария привела его к остановке и посадила в подошедший
троллейбус раньше обычного. Попросту говоря, выпроводила. Умело, так, чтобы
он этого не заметил. Зачем?
Все дела и заботы отодвинулись для Элефантова на второй план, ничто его
не интересовало, не радовало и не огорчало. Ничто, кроме одного. Мария.
Мария. Мария. Он стал хмурым, невнимательным и рассеянным. Работа валилась
из рук, исследования не продвигались ни на шаг, он с трудом отбывал урочные
часы. И оживал, только когда шел к Марии. Нет, когда видел ее одну и
проходили опасения, что можно столкнуться с Ним и оказаться в дурацком
положении бедного родственника. Он ведь ужасно боялся дурацких положений. И
не терпел неопределенности.
На первый решительный шаг его толкнул Спирька.
-- Наверное, лучше не ходить к Марии, -- он пришел с опухшей помятой
физиономией, в обед выпил пива и опять захмелел. -- Даже мне.
-- Почему? -- поинтересовался Элефантов.
-- Видишь ли, в чем дело, -- когда у Спирьки пробуждался алкогольный
интеллект, он становился вычурным и велеречивым. -- Можно ей помешать. У нее
ведь свои дела, о которых ты, как человек, бесспорно, неглупый, -- он сделал
полупоклон, -- безусловно, не можешь не догадываться. Она свободная
женщина...
Элефантова передернуло.
-- ...и это многое означает. Не правда ли?
-- А почему ты подчеркнул "даже мне"? -- В Элефантове вновь начала
зарождаться тихая ярость.
-- Да потому, -- Спирька многозначительно полузакрыл глаза, -- что у
меня с ней особые отношения, в которые тебе лучше не лезть.
Элефантов стиснул зубы. "Ах ты жалкая пьянь! Особые отношения! Да я
сделаю из тебя котлету! Но вдруг это правда? Нет, к черту, хватит! Спрошу у
нее напрямую! Если она занята и я ей мешаю, значит, надо взять себя в руки и
кончать со всем этим! А если он пытается интриговать, то я отучу его раз и
навсегда!"
-- Сегодня у меня к тебе дело.
Элефантов волновался и безуспешно пытался это скрыть, но отступать не
собирался.
-- Пожалуйста, -- Мария не выразила удивления, как будто по деловым
вопросам к ней обращались тут каждый день.
-- Ты обсуждаешь с уважаемым Валентином Спиридоновым мои визиты?
Волнение усилилось, он почувствовал, что у него дергаются губы. Никогда
раньше такого с ним не было.
-- Нет, -- несколько удивленно ответила Нежинская. -- Почему ты
спросил?
-- Наверное, не просто так.
Губы у него задергались еще сильнее.
-- Ты волнуешься, -- встревоженно сказала Мария. -- Серега, ты сильно
волнуешься!
-- Да, я сильно волнуюсь, -- голос предательски подрагивал. -- Но я
хочу знать правду...
Волнение Элефантова передалось и Марии, она говорила напряженно и
нервно.
-- ...и я тебе отвечу. Спиридонов хороший человек -- добрый, мягкий,
отзывчивый. Но он не тот, кого я могла бы любить и находиться в близких
отношениях...
Ее голос тоже дрогнул, на глаза навернулись слезы, она сдавила пальцами
переносицу и запрокинула голову, но говорить не перестала.
-- Не тот. Он недостоин любви. Мне очень неприятно говорить на эту
тему, но раз ты поставил вопрос...
Ответ Марии опередил вопрос Элефантова, очевидно, она предугадала ход
его мыслей.
-- ...Я считаю, что человека, готового на все ради бутылки водки,
любить нельзя!
Она прикрыла глаза и, закрыв ладонями лицо, приложила пальцы к векам.
Такая реакция настолько не соответствовала ее обычной невозмутимости, что у
Элефантова мелькнула чудовищно нелепая мысль: Мария играет, причем хорошо
играет... Он даже не успел устыдиться: подозрение бесследно растворилось в
нахлынувшей теплой волне. Она говорила искренне, она открыла свою душу,
которую обычно прятала за напускным равнодушием и рискованной
бесшабашностью, поэтому ее поведение и кажется необычным! Мария оказалась
такой, какой он ее видел, и от этой мысли Элефантову -- захотелось плясать!
-- Успокойся, Машенька, -- он отнял ее руки от лица и с жаром принялся
их целовать. -- Извини, что заставил тебя нервничать, ты хорошая, порядочная
женщина...
-- Порядочная! -- с оттенком то ли горечи, то ли сарказма произнесла
Мария, и Элефантов не понял, к чему относится эта горечь или сарказм.
-- ...А Спирька -- мерзавец!
В подсознании Элефантова вертелся целый рой вопросов по поводу
обстоятельств, косвенно подтверждающих слова Спирьки, но он отмел их
начисто. Если верить человеку, то полностью и безоговорочно. Именно так он и
поверил Марии. А всякие зацепки для подозрений... Мало ли какие бывают
совпадения, иной раз кажется, что факты бесспорны, а на самом деле за ними
ничего не стоит. Мария откровенна и правдива, а раз так...
-- Завтра же набью ему морду!
Этих слов Элефантов не говорил уже лет двадцать пять -- со времен
начальной школы.
-- Не хватало еще, чтобы вы из-за меня дрались -- Мария несколько
успокоилась. -- Нашли яблоко раздора! Не вздумай этого делать!
Элефантов пообещал, но про себя решил, что, если Спирька хотя бы
намеком еще раз бросит тень на Марию, он вобьет слова ему в глотку вместе с
обломками зубов.
Но Спирька больше ничего о Марии не говорил. Да и вообще они совсем
перестали разговаривать, за исключением тех случаев, когда по условиям
работы без этого нельзя было обойтись.
Теперь Элефантов постоянно думал о Марии, -- и мысли эти были
радостнее, чем прежде. Раскрывшись с неожиданной стороны, она стала еще
дороже.
"Вот видишь, -- говорил себе Элефантов, -- стоило только поговорить
откровенно, по-человечески, и все стало на свои места! А ты почти год носил
в себе сомнения, переживания и чувства, стеснялся... Она же не может читать
мысли?" И он решил всегда быть с Нежинской прямым и честным.
В эти же дни, размышляя о взаимоотношениях с Марией, он неожиданно
сочинил стихи. Они родились сами -- оставалось только перенести на бумагу:
Будь все это игрою от скуки,
Я, конечно, спокойней бы был
И забыл твои нежные руки,
Запах бархатной кожи забыл,
Я не ждал бы тебя, как прохлады,
И не видел бы в розовых снах,
Позабыл бы я привкус помады
На податливых мягких губах.
Постоянство мне служит укором,
Но в привычном мелькании дней
Все стоит перед мысленным взором
Хрупкость стройной фигурки твоей.
Когда-то давно, в юности, он писал стихи одной женщине, но так и не
показал их ей. Сейчас его тоже охватили сомнения: не будет ли он смешным?
Но колебался Элефантов недолго: он же решил быть откровенным и
полностью доверять ей. А она сумеет правильно оценить его поступки.
-- Удивительно...
Мария внимательно посмотрела на него и перечитала еще раз.
-- Удивительно... -- медленно повторила она. -- Просто так этого не
напишешь. Тут нужно вдохновение...
Мария с каким-то новым выражением рассматривала Элефантова, а он
радостно думал, что не ошибся: только тонкая натура способна так точно все
понять.
Фактически он признался ей в любви.
Выздоравливала Мария медленно: мучили головокружения, иногда нарушалась
координация движений, резкость зрения. Ей кололи кучу витаминов и
укрепляющих препаратов, но особого эффекта это не давало. Иногда Мария
начинала грустить, и Элефантов ненавязчиво, исподволь ободрял ее, как бы
невзначай рассказывая истории об аналогичных, только еще более тяжелых
болезнях своих дальних знакомых, которые в конце концов полностью
выздоравливали.
Ему удавалось ободрить ее, поднять настроение, и как-то она сказала:
-- Ты действуешь на меня успокаивающе. Как это у тебя получается?
Он только пожал плечами. Ответить правду? Прозвучит слишком красиво и
напыщенно.
-- Не знаю.
Но то, что его поддержка нужна Марии, обрадовало Элефантова. Он
чувствовал, что она стала относиться к нему лучше, и еще, уже в который раз,
выругал себя за излишнюю гордость, мешавшую раньше открыться любимой
женщине.
Но через несколько дней произошло событие, вновь выбившее его из колеи.
Было воскресенье, и он приехал к Марии во внеурочное время -- перед обедом.
-- Сегодня мы не пойдем гулять, -- она, как всегда, весело
поздоровалась, поблагодарила за цветы. -- Ко мне приедут из дома...
Они сидели на скамейке у входа в клинику, когда к ним вприпрыжку
подбежал Игорек.
-- Мама! -- Он обхватил Марию за шею, и она прижала сынишку к себе.
Вслед за внуком не торопясь шла Варвара Петровна, а следом, широко
улыбаясь, -- Эдик Хлыстунов с объемистой хозяйственной сумкой в руках.
-- Здравствуй, Серега, -- он протянул руку, ничуть не удивляясь
встрече. -- Как наша больная?
-- Да вроде поправляется. -- Элефантов лихорадочно думал: почему
Хлыстунов здесь? Обычная услужливость свойского парня -- подвезти, поднести,
проведать? Или нечто другое? Он умел быстро реагировать на неожиданные
ситуации, но сейчас настолько растерялся, что не мог прийти ни к какому
выводу.
-- Пойдем, Мария, я тебе передачу до палаты донесу, а то сумка
тяжеленная!
Элефантов первый раз встретился с матерью Марии, говорить им было не о