Корецкий Александр. Смягчающие обстоятельства

свободно и раскованно, твоя закомплексованность сюда никак не вписывается!
-- Но вся жизнь не сводится к отдыху и развлечениям, музыке, коньяку и
постели, кое-что существует и за пределами этого круга...
-- Немногое!
-- ?!
-- Особенно для свободной женщины.
-- Говори прямо -- для шлюхи!
-- С такой прямолинейной категоричностью можно прилепить оскорбительный
ярлык куда угодно.
-- Работать в наше время необходимо, ну а после... Тут есть два пути:
бежать в магазин, на рынок, выстаивать очереди, тащить тяжеленные сумки,
торчать в жаре у чадящей плиты, стирать, гладить, шить, кормить мужа,
проверять уроки у ребенка, убирать квартиру, оплачивать коммунальные услуги,
размораживать холодильник -- я даже перечислять устал!
-- А второй путь?
-- Парикмахерская, косметический салон, маникюр-педикюр, цветы,
поклонники, шампанское, автомобили, музыка, рестораны, танцы, волнующий
флирт, новые увлечения...
-- Так живет бабочка-однодневка.
-- Ну и что? Для нее этот единственный день длится очень долго, всю
жизнь. Радостную, красочную, беззаботную... Ласковое солнце, изумрудная
трава, сладкий клевер, веселые товарищи и подружки, непрерывный причудливый
танец... Удовольствие, удовольствие и еще раз удовольствие! Если бабочка
ощущает себя, то наверняка испытывает счастье. И, уж конечно, не завидует
ломовой лошади, которая весь свой век тянет лямку в каменоломнях!
-- Но в конце концов наступает время расплаты.
-- Знаю, знаю. "А зима катит в глаза!" Такие поучительные концовки
встречаются только в баснях. В жизни расплачиваются другие: растолстевшие,
потерявшие привлекательность, пропахшие кухней... Извини меня, но где твоя
Галина? И почему ты сохнешь по яркой и бездумной стрекозе?
-- Она вовсе не такая!
-- Конечно, конечно. Вечное заблуждение влюбленных. Но сказал ты это
без убеждения. Значит...
-- Хватит копаться в душе!
-- Помилуй, ты же для этого меня и пригласил! Или я не прав, тебе не
нужен мой опыт в чуждой для тебя сфере и мой дельный совет?
-- Совета я пока не слышал -- одни поучения.
-- Значит, так. Полковник в отъезде, вернется через неделю. Получишь
свои десять штук, я тебя веду к одному человеку, отовариваешься по полной
программе: сапоги, дубленка, норковая шапка -- размеры знаешь? И отлично.
Упаковываешь в красивую сумку, прикупаешь гастрономический набор: "Мартель",
икра, балык, две палки сухой колбасы -- все это я тоже обеспечу, -- и
двигаешь к ней. "Примите, маркиза, в знак моей любви".
-- По-моему, это все ерунда... Не возьмет.
-- Берут не у всех, это верно. Тут надо постараться, дипломатично,
тонко все изобразить. Будто не ты ей, а она тебе одолжение делает, и взамен
ты ничего не просишь, просто уважение оказал, внимание проявил... поломается
немножко для вида и возьмет. А какая любовь меж вами вспыхнет! Все другие
враз с горизонта смотаются...
-- Так не подарки делают, а взятки дают! -- Элефантов выругался.
-- Много ты знаешь про взятки! -- почему-то озлился Орех. -- Просил
совета -- слушай!
В прокуренном зале третьеразрядного ресторана шло бурное веселье. Здесь
жрали, пили, орали, пели, заключали сделки, ругались с официантами,
ссорились, выходили драться и блевать в туалет, мирились, слюняво
лобызались, клялись в верности и вечной дружбе. Оглушительно гремела музыка,
черноволосые усатые молодцы, удачно торговавшие мандаринами на рынке,
выводили из-за столиков торопливо дожевывающих некрасивых потасканных
женщин, прекрасно понимающих, где и как закончится сегодня их путь, начатый
первым шагом к пятачку для танцев.
Элефантов был пьян. Он с отвращением смотрел на колышущуюся толпу
плотных, разгоряченных тел, белые и красные маски, соответствующие
старательно разыгрываемым ролям. Здесь не было отрицательных персонажей:
все, как сговорившись, лепили только два образа -- галантного,
мужественного, обходительного мужчины и добродетельной, безусловно
порядочной женщины, хотя липкие похотливые руки и бесстыдно вихляющиеся зады
напрочь перечеркивали старания актеров.
-- Протоплазма. Танцующая протоплазма...
Ему было противно все происходящее и сам себе, а он в любом состоянии
умел видеть себя со стороны -- и сам себе он был противен.
Но слова Ореха казались убедительными, и он не жалел, что обратился к
нему за советом. В последнее время он начал подозревать, что в опьяняющей
вседозволенности, легкой бесшабашности отношений есть притягательная сила,
которую он, жестко стиснутый рамками положенного и недопустимого, не в
состоянии понять, и это делает его на голову ниже Марии. Рамки следовало
раздвинуть или даже сломать вообще, и лучшего помощника, чем Орех, для этого
не найти.
-- Сейчас присмотрим баб-с... Классных девочек тут, конечно, нет, ну да
какая разница, нам же не жениться...
-- Я не желаю связываться с проститутками, -- надменно сказал
Элефантов.
-- Опять ярлыки! Смотри на вещи проще -- в этом твое спасенье. Все бабы
одинаковы. Стоит тебе уяснить эту простую истину, и ты уже никогда не будешь
мучиться любовными переживаниями.
-- И превращусь в животное, -- прежним тоном проговорил Элефантов, но
Орех пропустил его слова мимо ушей.
-- Кстати, вношу поправку в свой совет: зачем тебе тратить на эту
птичку столько денег? Я подберу ей замену с учетом всех твоих пожеланий:
рост, упитанность, цвет волос...
-- В тебе пропадает торговец лошадьми! -- изрек Элефантов. -- Лучше ее
никого нет!
-- Бедняга, ты зациклился. Верней всего от подобных заблуждений
способна излечить дурная болезнь. Если понадобится хороший доктор -- у меня
есть...
-- Я тебе морду набью!
Элефантова бросило в жар.
-- Хо-хо-хо! А хорошо бить старых друзей? К тому же я тебя учил
драться, а не наоборот! -- Орех выпятил челюсть.
-- А мне плевать!
-- Это за тобой водится, потому и уважаю. В бой с открытым забралом, не
считая врагов! Молодец. Но обязательно сломаешь шею, и никто тебя не
похвалит. Скажут -- дурак!
-- Боря Никифоров похвалит. Он молодец. Раздел вчера на партсобрании
этого индюка Кабаргина. И за соавторства липовые, и за чванство,
некомпетентность. Не побоялся!
-- Тоже неумно. Доплюется против ветра! Чего ж ты у него совета не
спросил?
-- А он всякой хурды-мурды не знает. Он правильно жить учит, честно.
-- Ты был с ним всегда заодно.
-- Был. Пока не сломался...
-- Вот то-то! Помнишь, что я когда-то говорил? Все ломается! Рано или
поздно.
-- Не все. Никифоров не сломается, потому мне ему в глаза глядеть
стыдно. Уверен, еще много есть людей таких, как он, только я их, жалко, не
знаю.
-- Нету их, потому и не знаешь. Нетути!
Элефантов уперся в Орехова долгим изучающим взглядом.
-- Жалко мне тебя, бедняга.
-- Себя пожалей.
-- И себя жалко. Только я стал таким, как ты, сознательно и понимаю,
что спустился на десяток ступеней вниз. А ты ничего этого не осознаешь.
Орехов зевнул.
-- А какая разница?
И снова Элефантов подумал, что никакой особой разницы тут нет.
В его жизни опять наступила черная полоса. Мария вертелась в суматошном
колесе ремонтно-приобретательских забот, в хороводе многочисленных друзей,
разрывалась на части телефонными звонками, постоянно куда-то спешила. С
Элефантовым она была обычно-улыбчивой, стандартно-любезной; и чрезвычайно
занятой, вопрос о свиданиях отпадал сам собой.
Чтобы поговорить наедине, Элефантов поджидал Марию утром на остановке,
но она приехала с другого направления. Откуда? Не скрывая раздражения,
ответила, что была у портнихи.
-- В восемь утра у портнихи?
Невинный вопрос, обнажающий всю нелепость ее объяснения, привел Марию в
ярость:
-- А почему, собственно, я должна перед тобой отчитываться? Кто ты
такой?
Элефантов растерянно молчал, сраженный откровенной враждебностью и
расчетливой безжалостностью тона.
-- Ты же никто, понимаешь, никто!
Мария прошла сквозь него, как через пустое место. Цок, цок, цок --
постукивали об асфальт высоченные каблуки. Независимая походка, гордо
вздернутый подбородок. Отставая на шаг, за ней плелся уничтоженный
Элефантов.
-- Ты все хочешь выпытать, расспрашиваешь обо мне Спирьку, Эдика! --
Нежинскую распирало от негодования, она остановилась, повернув к Сергею злое
красивое лицо. -- Что тебя интересует? Хочешь, чтобы я сказала: "Сережа,
после развода (она не забыла вставить это реабилитирующее "после развода") я
спала с тем, с тем, с тем?"
Резкими жестами она загибала пальцы -- один, второй, третий...
"Не хватит пальцев..." -- мелькнуло в оглушенном сознании.
-- Это идиотское желание разложить все по полочкам, вместо того чтобы
довольствоваться тем, что есть!
Мария снова двинулась к институту, бросив через плечо:
-- ...Тем более что претендовать на большее ты не можешь!
Элефантов как привязанный потащился следом. Кабан с простреленным
сердцем иногда пробегает несколько сот метров, пятная кровью жухлую желтую
траву или ослепительно белый снег. Но на асфальте, как ни странно, крови не
было. Впрочем, еще не все выстрелы сделаны.
-- Ты почему-то решил, что имеешь на меня исключительное право.
Думаешь, я не чувствую, что с тобой происходит, когда мне звонит Эдик, Алик,
Толян? Ты бы хотел отвадить их всех и остаться один! Свет в окошке!
Хотя последняя фраза сочилась сарказмом, Элефантов беспомощно объяснил:
-- Я же люблю тебя...
-- Брось! -- Мария презрительно отмахнулась. --
Помнишь, как это начиналось? "Нептун" помнишь? Ты хотел похвастать
перед друзьями -- вот и все! И усадил рядом с собой на заднее сиденье!
-- Подожди, подожди, -- Элефантов встрепенулся.
Он хорошо помнил тот вечер, и свои сомнения, и то, что Мария сама
выбрала место рядом с ним. Нацеленные в самое уязвимое жаканы упреков
пролетели мимо. Благородное негодование Нежинской было игрой, и сознание
этого придало ему силы.
-- Опомнись, милая! А то договоришься до того, что я совратил невинную
девушку!
Мария опять отмахнулась, не желая слышать его возражения.
-- Когда ты вызвался помочь мне с научной работой, я думала, что это от
чистого сердца, для моей пользы...
-- А для чего же? -- Элефантов остановился, будто ударившись лицом о
фонарный столб.
-- Для зависимости! -- Мария пронзила его ненавидящим взглядом.
От чудовищной несправедливости этого обвинения у Сергея перехватило
дыхание.
-- Дура. Ты просто дура!
Язык сам произнес слова, которых он не посмел бы сказать Прекрасной
Даме, ноги круто развернули туловище и понесли прочь, телом управляли
рефлексы прежнего Элефантова, не сносившего оскорблений, а новый жалко
надеялся, что Мария догонит, извинится и разрыва, несмотря ни на что, не
произойдет, хотя прекрасно понимал тщетность этой надежды.
Возмущенное цоканье каблучков растворилось в шуме начинающего день
города, а для Элефантова все было уже кончено.
Ничего не видя вокруг, он добрел домой, разбито провалялся три часа в
постели, уткнувшись лицом в мокрую подушку, потом, следуя въевшейся в плоть
привычке к порядку, пошел в поликлинику и получил освобождение от работы.
Диагноз: переутомление, нервное истощение. Рекомендовано получить
консультацию у психоневролога.
К психиатру Элефантов не пошел. Он сидел дома, глотал пригоршни
транквилизаторов и целые дни проводил в глухом оцепенении, много спал,
старательно вытеснял из памяти подробности и детали своей беседы и учился
переносить не проходящую ни на минуту ноющую боль в душе.
Когда ой вернулся на работу, то с удивлением обнаружил, что здесь
ничего не изменилось, и Мария была такой же, как прежде, разве что держала
себя с ним чуть суше, чем с остальными. Внешний, видимый всем слой жизни
оставался вполне пристойным, благополучным, а более глубокий и скрытый от
глаз окружающих струился теперь для него отдельно, был сумрачным и
тоскливым, тем более что тайная жизнь Марии оставалась яркой, красочной и
веселой. Он определял это по ее улыбке, по возбужденному шушуканью с
привлекательной блондинкой Мартой Ереминой, которая стала заходить к подруге
почти каждый день, по отрывкам телефонных переговоров с чрезмерно
накрашенной Верой Угольниковой, по односложным, чтобы не поняли посторонние,
ответам в плотно прижатую к уху трубку, по понимающему хихиканью в ответ на
шутки невидимых собеседников.
Стараясь уберечься, Элефантов выходил из лаборатории, как только
Нежинскую просили к телефону, медленно гулял по коридорам, иногда спускался
вниз, во внутренний дворик, неспешным, прогулочным шагом проходил в
невидимый из окон закоулок и со всего размаха ввинчивал кулак в кирпичную
стену. Но отвлечься удавалось только на миг, когда в мозг ударяла первая,
самая острая волна боли, потом, когда он не торопясь шел обратно, рассеянно
полизывая ссадины, боль в разбитых фалангах жила на равных с той, другой, не
заглушая ее, и облегчения не наступало.
Потом он возвращался на место, органично вписывался в рабочую
обстановку, и никто ничего не замечал, кроме одного человека: он знал, что
Мария чувствует его внутреннее состояние, видит его полную растерянность,
смятение и боль, понимает, что причиной этому -- она сама. И он
подсознательно ожидал, что Женщина-Праздник придет ему на помощь, ведь от
нее одной зависело его восприятие окружающего мира, и, конечно, ей об этом
было известно.
Но Мария никак не проявляла свою осведомленность и, судя по всему, не
собиралась приходить к нему на помощь. И такое бессердечие, безжалостность
Прекрасной Дамы угнетали Элефантова еще больше, чем все ее предыдущие
поступки.
Мир сузился, он загнанно выглядывал наружу через черную с острыми
рваными краями щель, пьянки с Ореховым не помогали ее расширить -- даже во
время самого развеселого застолья щемящая боль в сердце не отпускала, а
утром похмелье добавляло к душевным мукам и физические страдания.
Карпухин прислал письмо, торопя с обоснованием темы, он писал также,
что Кабаргин развил активное наступление на методологически ошибочную,
чуждую нашей науке теорию внечувственной передачи информации,
пропагандируемую безответственным выскочкой Элефантовым, и советовал
подготовиться к серьезным сражениям. В последнем абзаце профессор
интересовался успехами Нежинской и недоумевал, почему она не поддерживает
связь с научным руководителем. Завершалось письмо выражением надежды на
трудолюбие и способности Сергея, которые только и могут обеспечить
достижение поставленной цели.
Элефантов бросил конверт в ящик и больше о нем не вспоминал.
Сияющий Орехов принес радостную весть: приехал Семен Федотович и готов
"отгрузить хрусты", можно прямо сегодня.
-- К черту! -- ответил Элефантов. -- Я передумал продаваться.
-- Дурак, продаются все! Не обязательно за деньги: должность, квартира,
почести, женские ласки -- что угодно может служить разменной монетой!
Орех даже охрип.
-- Разница лишь в цене. Десять тысяч -- достаточная сумма, чтобы тебя
стал уважать каждый, кто об этом узнает! Обычно продаются гораздо дешевле!
-- А по-моему, женщина называется продажной независимо от того, за
сколько ее купили. И я не желаю уподобляться этим!..
Орех поднял руку.
-- Подумай хорошо, Сергей! Десять штук тебе никогда не заработать.
-- Плевать мне на твои десять штук, -- устало сказал Элефантов. -- И на
всех, кто продается, кто покупает и кто в этом посредничает.
Орех побагровел.
-- Тогда какого черта ты морочишь голову солидным людям?! Из-за тебя и
я попал в глупое положение! С какими глазами я приду к Полковнику?! В общем,
так, -- он перевел дух. -- Больше я с тобой никаких дел не имею! А ты сядь
перед зеркалом и подумай, что у тебя есть и что ты потерял!
Вряд ли Орехов предполагал, что Элефантов последует его совету. Итог
коротких размышлений оказался убийственным: в активе не было ничего!
Ничего...
Вспомнился давно прочитанный в фантастическом сборнике необычный по
сюжету рассказ: атомная война -- нажата роковая кнопка, вспыхнул
ослепительный шар, и все кончено... Но в мертвой пустыне чудом уцелел
крохотный кусочек жизни. Не атомное убежище -- обычная вилла, тонкие стены,
зловещий мутный свет проникает сквозь покрытые радиоактивной пылью стекла,
но люди внутри живы. Смертоносное излучение не может им повредить, потому
что они защищены Светлым Кругом любви и счастья. Их воля и любовь мешают
невидимой неуловимой смерти проникнуть внутрь дома, поэтому опасней
жестокого излучения любое сомнение, недоверие, недостаток любви... У
Элефантова тоже был свой Светлый Круг, в котором он чувствовал себя
защищенным и неуязвимым. Но любовь он предал, волю потерял...
"Здесь нет моей вины: рок, судьба... И необыкновенно сильное чувство к
Марии".
"Найти себе оправдание проще всего, -- возразила вторая половина его
"я". -- Нежинская тоже легко объяснит себе бессердечие и жестокость
отсутствием чувств к тебе, влечением к кому-нибудь другому, да мало ли чем
еще. А как ты оправдаешься перед Галиной? И Кириллом?"
Предательство не имеет смягчающих обстоятельств, Элефантов это
прекрасно понимал, и возразить ему было нечего. Мелькнула мысль о зеленом
чехле в шкафу. Традиционный конец банкротов...
Несколько раз звонили из головного института Калина и его зам,
оставляли и без того известные Элефантову телефоны, просили с ними
связаться. Он собирался сделать это со дня на день, но каждый раз
откладывал: не знал, о чем говорить и на что соглашаться, в его жизни царила
полнейшая неопределенность и еще жила надежда на восстановление отношений с
Марией.
Как-то после работы Марию встретили Еремина и Угольникова, оживленно
болтая, они пошли рядом -- броские, яркие, нарядные. Элефантов с Дореевым
отставали шагов на пятнадцать, Сергей с болезненной чуткостью улавливал
слова и фразы, обостренной интуицией восполнял пробелы, когда проехавший
автомобиль или громыхающий трамвай заглушал звонкие голоса.
Марту и Веру пригласили в ресторан какие-то парни, но их трое, и они
попросили прихватить подружку для комплекта. Марии предлагалось дополнить
компанию, чтобы развлечение было полноценным.
Предложение знакомиться с посторонними мужчинами для ресторанного
веселья должно было оскорбить Марию. К тому же она до предела занята,
страдает от головных болей и каждую свободную минуту спешит провести с
сыном. Элефантов был уверен: откажется, дав понять, что такое
времяпрепровождение не для нее.
Но Мария соглашалась идти в ресторан, ее интересовал только один
вопрос: что собой представляют предполагаемые спутники и можно ли будет
"убежать в случае чего".
Еремина и Угольникова в один голос заверили: "Ребята хорошие, убегать
не захочешь..." Мария засмеялась и сказала, что доверяет мнению подруг.
Подслушанный разговор просветил Нежинскую как рентген. Знание правил
постыдных игр, в которых уход из ресторана домой является запрещенным ходом,
готовность следовать этим правилам, делить красиво сервированный столик с
незнакомыми мужчинами, получающими право требовать ответных услуг, -- все
это не оставляло места иллюзиям.
Спирька был прав. С ней действительно может переспать каждый. Почему бы
и нет? Если отсутствует фильтр чувств, разборчивости, взыскательности...
Каждый. Кто захочет. И кто может оказаться полезным. Или вызовет ответное
желание. Или просто будет достаточно настойчив. Почему бы и нет? С ее
пониманием "свободы", взглядами на "друзей", со свободными подружками,
считающими семью помехой и имеющими отдельные квартиры.
От боли в душе Элефантов скрежетал зубами.
Между делом лечь в постель с новым "другом" для нее так же привычно,
как сходить в кино. Ни бури эмоций, ни трепетного волнения, ничего. Она не
сохранит привязанности, не строит планы на будущее, не договаривался о
свиданиях. Спарились и разбежались. Но в пухлой, исписанной записной книжке
остаются координаты партнера. Так хороший хозяин прячет в кладовку найденный
гвоздь, гайку, шайбу -- когда-нибудь пригодится.
Она чрезвычайно практична, тут Спирька тоже прав. "Друзья" подобраны,
как инструменты в мастерской, разложены по возможностям: продукты,
промтовары, стройматериалы, железнодорожные билеты, "фирменные" вещи,
транспорт, индпошив -- и так далее, на все случаи жизни. Не беда, что они
забыли про нее, позвонит -- вспомнят, охотно окажут требуемую услугу и
переспят с ней еще разок. Она для них такой же инструмент, как и они для
нее, а когда обе стороны придерживаются одинаковых правил, нет поводов для
разногласий и обид.
Правда, некоторые, имеющие такую же склонность к слюнтяйству, как и он
сам, не могут или не хотят забыть ее и зачисляются в действующий резерв:
постоянно крутятся вокруг, оказывают услуги, из кожи вон лезут, чтобы
угодить... И получают иногда то, что для них так много значит, а для нее
ничего не стоит. И радуются объедкам с чужого стола, хотя выглядят смешными
и жалкими.
Элефантов вспомнил Васю Горяева, визиты которого к Марии представлялись
теперь совершенно в ином свете. Был ли он в действительности несчастным
влюбленным? И так ли уж безуспешно добивался взаимности? Они посмеивались
над ним, и Мария смеялась тоже, но были дни, когда она отпрашивалась с
работы на несколько часов -- к врачу, портнихе или куда-то еще...
Тогда Элефантов еще не подозревал, что может стоять за подобными
отлучками, и потешался над Нежинским, который, не заставая жену на месте, с
явным беспокойством расспрашивал, где она и когда придет. Н-да... Как он
теперь понимал это волнение!
Да и многое стало понятным. Как пелена с глаз! Элефантов прозрел.
Он приписывал ей мысли, которые никогда ее не посещали, и чувства,
которых она никогда не испытывала, находил сложность в натуре простой, как
кафельная плитка.
Прекрасная Дама... Гордая, честная, бескорыстная... Идиот, Господи,
какой идиот! Но как можно было не видеть очевидного? Ну понятно: в любимой
женщине легко отыскать те черты, которые хочется. И все-таки... Ведь он до
определенного времени сомневался, но потом поверил ей во всем и сразу.
Элефантов вспомнил их первое объяснение в больнице, и забытый с детства
спазм обиды бессовестно обманутого, верящего в идеалы мальчика перехватил
горло. Слова, жесты, слезы -- все было ложью. Тебе нужна тонкая ранимая
натура? Пожалуйста, получай! Хочется иметь единомышленницу, думающую так,
как ты? Бери, не жалко! Рецепт прост: правильные слова да немного
артистизма...
Она не особенно старалась, решающую роль играло его собственное
воображение. И все же фальшь ощущалась, расхождения между словами Марии и ее
поступками накапливались и приводили его в смятение, а каждая попытка
выяснить отношения натыкалась на явное раздражение и неподдельную злость.
Еще бы! Ведь своими глупыми притязаниями на любовь, верность он посягал на
весь ее уклад! Хотел лишить многочисленных нужных инструментов, лишить права
знакомиться с кем и где она хочет, права с кем хочет кататься на машине и
ложиться в постель...
А что предлагал взамен? Себя! Ха-ха-ха! Не имеющего ни денег, ни
полезных знакомых, ни широких возможностей! Не умеющего облегчать жизнь,
доставать красивую одежду, вывозить на шикарные курорты!
С точки зрения практичной деловой женщины, предлагаемая сделка была
полностью проигрышной. Хотя... Сделать для нее диссертацию не сможет больше
никто. Но это слишком далекая перспектива, такая же абстрактная и
малореальная, как какие-то там марсианские каналы. Для игр, к которым она
привыкла, он предлагал слишком крупную ставку.
И потом -- канитель с диссертацией, даже при условии, что основную
работу он возьмет на себя, требовала от нее значительных усилий. А надо
признать, как ни неприятно, но никуда от этого факта не денешься, что
очаровательная, интеллигентного вида Мария относилась к людям со стратегией
поведения низшего типа, которые приносят более значимые, но отдаленные цели
в жертву ближайшему удовлетворению своих потребностей.
Так что, с ее точки зрения, сделка была проигрышной по всем статьям.
Но он не предлагал сделку! Он признавался в любви, писал ей стихи,
дарил цветы -- обращался к ее душе, не сомневаясь, что она способна понять и
правильно оценить его порывы! И от этого она, наверное, начинала ощущать
себя дрянью и, чтобы избавиться от неприятного ощущения, била наотмашь в
самые уязвимые места, передергивала факты, подтасовывала слова, искажала
события, и в результате виноватым оказывался он. Но сама-то она знала, что
он ни совсем не виноват, и ненавидела его за это, как предатели ненавидят
предаваемых ими людей.
Внезапно мелькнула догадка настолько ужасная, что у него ослабели ноги
и вспотел лоб. Новый облик Нежинской предсказывал другое объяснение
недомоганию, которое Элефантов посчитал последствием купания в холодном
озере и заглушил антибиотиками! Он вспомнил слова Орехова в ресторане и
ощутил прилив дурноты: во всем, что касалось теневых сторон жизни, тот был
ясновидцем!
На другой день он пошел в поликлинику, усатый врач поздравил его с
"боевым крещением" и посоветовал не унывать.
-- Ничего страшного, вроде насморка. Через неделю будешь здоров! Только
в следующий раз не затягивай, бывают варианты похуже!
Как большинство медиков этой специальности, он был циником.
Неделю Элефантов сидел в унизительных очередях, получал болезненные
уколы, сдавал анализы, белый кафель процедурной напоминал мертвецкую --
наверное, потому, что внутри у него было холодно и мертво.