Корецкий Александр. Смягчающие обстоятельства

недостаточно хитры, изворотливы были, за то и корят себя, за то ругают!
"Да и ты, братец, -- обратился к себе Элефантов, -- тоже думаешь, что
поступал правильно. Не думаешь? А почему же делал? Жену бросил с сыном, в
грязи вымазался, преступником стал! От любви большой к Марии? Слабенькое
оправдание! А она, в свою очередь, оправдается тем, что тебя не любила! И
точка, нет виноватых! Только так не бывает. Все равно приходится
расплачиваться -- рано или поздно, наглядно или скрыто..."
Время вышло. Элефантов отстраненно взял оружие, заглянул в черное
отверстие ствола, положил палец на спуск. В этот миг в дверь позвонили.
Чтобы не терять времени зря, Крылов решил допросить Нежинскую. Гусар
понес повестку, а он смотрел в окно, обдумывая предстоящий разговор.
Конечно, говорить правду не в ее интересах, но существует целый ряд
тактических приемов, с помощью которых можно заставить ее изобличить
Элефантова. Но, честно говоря, Крылову не хотелось этого делать. Первый раз
в жизни он не стремился любой ценой разоблачить виновного. И так же, как
Зайцев, испытывал сочувствие к Элефантову. Может быть, оттого, что сам не
так давно мог, пожалуй, наделать глупостей из-за Риты.
Рита... Отношение к ней после посещения семейства Рогальских
изменилось. Чуть-чуть, в неуловимой степени. Исчезла пронзительность
чувства, ощущение праздничности от общения... Сущая ерунда. То, чего у
многих никогда и не бывает, без чего женятся и выходят замуж, счастливо
живут всю жизнь и торжественно отмечают золотую свадьбу.
Гусар вернулся запыхавшимся.
-- Вручил?
-- Ее не было, бросил в почтовый ящик. А на улице встретил,
возвращалась домой...
-- Значит, найдет.
-- Это точно. В почтовом ящике повестку, а в замочной скважине записку,
обе приглашают на час дня. За неявку по повестке -- привод, по записке --
самоубийство. Интересно, что она выберет? Впрочем, женщинам свойственна
гуманность, так что к тебе она не придет...
-- Элефантов? -- не то спросил, не то уточнил Крылов. -- Черт, дотянули
резину!
-- Можно?
На пороге, обаятельно улыбаясь, стояла Нежинская. Как всегда,
безупречно, со вкусом одетая, ухоженная и красивая.
-- Вы пришли на полчаса раньше. Почему?
-- О, чтоб сэкономить время. Я договорилась встретиться с подружкой
полвторого -- надо заехать по женским делам в одно место... Вы же меня долго
не задержите?
-- А к человеку, который ждет вас до часа, вы не собираетесь? -- не
сдержался Гусар.
Лицо Нежинской стало холодным.
-- Вы не только крутитесь возле моего дома, но и читаете то, что не вам
адресовано! Стыдно!
-- Как вы думаете, он действительно может покончить с собой? -- спросил
Крылов.
-- Какое мне до этого дело? Пусть делает что хочет! Он же психопат!
-- Как и ваш бывший муж?
-- Почему вы лезете в мою личную жизнь? Кто дал вам такое право?
Нежинская изменилась в мгновенье ока -- куда девались обаяние и
очаровательная мягкость! Злая фурия в красивой маске.
-- Мне давно говорят, что вы выясняете совсем не то, что требуется, как
досужая сплетница. Даже пытаетесь заглянуть ко мне в постель! Ну и как,
интересно?
Она презрительно улыбнулась, как будто уличила Крылова в неблаговидных,
позорных делишках.
-- Не нервничайте, Мария Викторовна. Расследование велось по всем
правилам, хотя многое в нем вам пришлось не по нраву, -- спокойно сказал
Крылов. -- Здесь требуется точность во всем, а точность-то вы и не любите.
Потому что начинаете запутываться в мелочах, так как никогда не говорите
правды до конца.
-- Ну, знаете ли!
-- Знаю, знаю! Многое знаю. И вашу поговорку на первом допросе...
Помните, насчет того, что вам не везет, дескать, третий раз попадаете к
врачам? Первый раз -- авария, третий -- выстрел, а в связи с чем вы лечились
второй раз? Мы с вами так и не выяснили этот вопрос. Тогда...
-- А сейчас?!
Презрение, холодное убивающее презрение волнами заливало кабинет, и тон
был ледяным и уничтожающим.
-- А сейчас вы ждете смерти Элефантова и порадуетесь ей, потому что
благодаря этому останетесь такой же чистенькой, аккуратной и пахучей, как
всегда, и исчезнет реальная возможность по уши вымазаться в...
-- И что из всего вашего монолога следует? Хотите отдать под суд мен
я?!
-- Жизнь вынесет вам приговор. В компетенцию милиции и суда подобные
вещи не входят.
-- Тогда к чему эти рассуждения? Что из них следует?
-- Только то, что вы -- шлюха.
-- Что?!
Бледное лицо Нежинской вспыхнуло пятнами, глаза расширились. Она
вскочила со стула, сделала шаг вперед, но, наткнувшись на тяжелый взгляд
Крылова, замерла.
-- Это вам даром не пройдет! -- страшным голосом сказала она. -- Вас
выгонят со службы! Я буду жаловаться!
-- К сожалению, жаловаться по этому поводу вы можете только на себя, --
сказал Крылов в прямую спину и бросил взгляд на часы.
Без четверти час.
-- Быстро машину! -- приказал он в селектор дежурному и вместе с
Гусаром бросился вниз, чуть не сбив на лестнице Марию Викторовну Нежинскую.
Ровно в час Крылов позвонил Элефантову. В квартире что-то упало,
послышались бегущие шаги, дверь распахнулась настежь, и, увидев, как
озаренное надеждой лицо хозяина скривила гримаса разочарования, Крылов
перестал жалеть, что оскорбил Нежинскую.
Упредив движение хозяина, инспектор шагнул через порог. Элефантов
бросился назад, но опять не успел: майор первым ворвался в комнату, поднял и
разрядил штуцер. Элефантов оцепенело опустился на пол.
-- Сядьте в кресло, -- резко бросил Крылов, но владевшее им напряжение
отступало, и он смягчил тон.
-- Если хотите облегчить свою участь, я напишу в рапорте, что мы пришли
по вашему вызову. Это все, что я могу для вас сделать.
-- Мне все равно, -- еле слышно выдавил Эле -- фантов.
-- Зови понятых, -- приказал Крылов Гусару. -- Будем оформлять протокол
добровольной выдачи оружия...
Вернувшись в отдел, Крылов позвонил Зайцеву и доложил обстановку.
-- Как он? -- спросил следователь.
-- Пишет явку с повинной. Это будет еще одним смягчающим
обстоятельством.
-- А что, есть и другие?
Через толстое стекло, делившее дежурную часть пополам, Крылов посмотрел
на склоненную голову Элефантова, стекающие по лбу капли пота, закушенную до
крови губу.
-- Есть. Да ты и сам знаешь -- их здесь целый вагон.
И, вспомнив любимую присказку следователя, добавил:
-- И маленькая тележка.
-- Сейчас приеду, -- вздохнул на другом конце провода Зайцев. -- Если
бы ты знал, как мне не хочется вести это дело.
-- Знаю.
Крылов не испытывал ни малейшего удовольствия от успешно завершенного
расследования, скорее наоборот -- усталость и раздражение, как бывало при
неудачах.
-- Сообщи родственникам о задержании, -- попросил он Гусара. -- Скажи,
что могут принести передачу.
Он поднялся в свой кабинет, развалился на стуле, закрыл глаза. Все-таки
Старик в очередной раз оказался провидцем. Старик! Его как током ударило!
-- Мне кто-нибудь звонил? -- нервно спросил он в трубку внутренней
связи.
-- Нет, -- удивленно ответил дежурный -- Я бы передал...
Черт! Старик должен был сообщить, что у него все в порядке. Правда, в
кабинете никого не было, но он бы обязательно перезвонил дежурному!
Все это Крылов додумывал на бегу. Через минуту оперативная машина мчала
его по известному адресу. Но он безнадежно опоздал.
Надежда Толстошеева вернулась через полчаса. В авоське она принесла
булку хлеба, кусок колбасы и бутылку вина -- вся улица могла видеть, что она
собирается хорошо угостить гостя, как и положено доброй хозяйке.
-- Покушайте, дедушка, проголодались небось с дороги, -- ворковала она,
накрывая стол, -- и винца по рюмочке выпьем, за приезд к нам...
Дед Макогонова для приличия отказывался, говорил что-то про котлеты в
вокзальном буфете, но видно было -- закусить он не прочь, а уж против
выпивки и подавно не возражал.
Надежда Толстошеева подливала умело: ее рюмка оставалась полной, а
Старик, который пил только водку да когда-то давно спирт и шнапс, скрывая
отвращение, прикончил бутылку сладковатого дешевого портвейна.
Он отметил нервозную суетливость хозяйки, поймал быстрый оценивающий
взгляд на опьяневшего деда Макогонова, ощутил спад владеющего ею возбуждения
и понял, что скорее всего она звонила из автомата возле магазина, получила
определенные инструкции, добросовестно их выполнила, и теперь дело
приближается к развязке.
-- Что-то нету непутевых, -- глянув на часы, скучно проговорила она и
тут же заставила себя продолжить прежним, весело-оживленным тоном, -- а
поезжайте-ка сами за ними -- так верней будет! Дачный поселок, участок пяты
и...
"Почему пятый, а не двадцать седьмой?" -- подумал Старик. Дачи у
Толстошеевых не было, поэтому названная хозяйкой простая цифра отражала
только ограниченность ее фантазии. Впрочем, нет -- вот как складно дальше
заворачивает!
-- ...Деревянная дача, голубая, под шиферной крышей, да вам любой
покажет, у нас яблоки вкусные, все берут, потому каждый знает...
Значит, они будут ждать у въезда на дачный участок и вызовутся
проводить его на встречу с внуком...
Надежда вывела пьяненького деда Макогонова во двор, избегая встречаться
с ним взглядом. Покачнувшись, Старик оперся на ее локоть и почувствовал, что
Толстошееву бьет нервная дрожь. Конечно, неприятно провожать человека туда,
куда она провожает доверчивого провинциального дедушку. Особенно после того,
как принимала его у себя в доме, угощала, пила за здоровье.
-- Точно покажут дачу-то?
-- Конечно, дедушка, не сомневайтесь.
Неприятно, но не смертельно. Надежда переживет это так же, как пережила
все происшедшее ранее. Будет спокойно спать, открыто смотреть в глаза
соседям, сослуживцам. Они-то ничего не знают, а значит, ничего и не было.
Правда, остается еще свое собственное знание, его не выбросить, не
вытравить, не убить. Тяжкий грех на душе -- крест на всю жизнь...
Но с собой можно договориться, оправдаться, найти какие-то смягчающие
обстоятельства. Дескать, трудно было, тяжко, а я решилась, чтобы дом спасти,
семью уберечь... Благородство сплошное, и только. Она и действительно
оберегает сейчас свой чистенький, аккуратный домик, хельгу с дорогими
сервизами, свои модные сапожки, содержимое тяжелых шифоньеров, спрятанные
где-то кровавые тридцать четыре тысячи, своего мужа-убийцу и своего
деверя-убийцу. Каждый человек имеет за спиной что-то свое, что он любит,
ценит и готов защищать любой ценой. Любой. Что тут жизнь какого-то чужого
старого придурка, который сам виноват, поскольку узнал что не следовало и
влез куда не надо!
-- А вот как раз такси, -- обрадованно закричала Надежда. -- Скажите
шоферу: дачный поселок, а там пятый участок спросите. Деньги есть или,
может, дать?
-- Есть, дочка, спасибо, -- растроганно поблагодарил дед Макогонова. --
Дай Бог, еще свидимся.
У Надежды дернулась щека, но улыбка осталась -- ненатуральная, будто
нарисованная.
"Обязательно свидимся, сучка", -- подумал Старик, останавливая медленно
катящее по улице такси.
-- Дачный поселок! -- нарочно громко сказал он водителю, садясь на
переднее сиденье, и обернулся посмотреть, слышала ли Надежда, ведь ей,
очевидно, нужно сообщить родственникам, что все идет по плану...
Но женщина не вышла на улицу, зеленая калитка плотно закрылась.
Наверняка смотрит сквозь щели забора, дожидаясь того момента, чтобы
броситься к телефону.
"Нам тоже встретится телефон", -- удовлетворенно подумал Старик,
чувствуя, как проходит сковывавшее его напряжение.
Один звонок -- и операция вступит в завершающую фазу. Они зря
предоставили опьяневшему деду эту кратковременную свободу действий.
"Возле главпочты остановимся", -- хотел сказать он, но не успел: на
краю тротуара с поднятой рукой стоял человек.
-- Возьмем попутчика?
Не дожидаясь ответа, таксист тормознул, и потрясенный Старик, как
сквозь вату, услышал отрепетированный диалог:
-- На Дачный поселок не довезете?
-- Садись, в самую точку попал, как раз туда едем...
Нет, бандиты не оставили ему свободы действий. Потому что когда
водитель, задавая необязательный вопрос, первый раз повернулся лицом, он
понял: за рулем такси -- Николай Толстошеев. Старик видел только фото, к
тому же тот отпустил бороду, нахлобучив кепку на правый глаз, надел темные
очки, и все же Старик узнал его безошибочно. Так же как "проголосовавшего"
человека, ловко прыгнувшего на заднее сиденье, прямо ему за спину.
-- На миг он потерял самообладание: слишком неожиданно обернулось дело,
да еще в тот момент, когда, казалось, опасность позади. Но те мгновения,
которые понадобились, чтобы прийти в норму, естественно вписывались в
заторможенность реакции пьяного, поэтому вопрос деда Макогонова хотя и
прозвучал с опозданием, подозрений у братьев не вызвал.
-- Так вы тоже на Дачный едете? Мне там пятый участок нужен, не
покажете?
-- Покажу, дед, не бойся, и пятый, и сорок пятый, -- натужно хохотнул
сзади Владимир Толстошеев, но веселого тона не вышло, и он, поперхнувшись,
замолчал.
-- Внук загулял с друзьями на даче, вот и еду искать, -- словоохотливо
пояснил дед Макогонова водителю. -- А где тот участок -- Бог его знает...
Николай Толстошеев смотрел прямо перед собой, из-под фуражки выбегали и
стекали по щеке крупные капли пота.
-- Хорошо, провожатый нашелся, -- дед Макогонова дружелюбно обернулся к
Владимиру Толстошееву, -- теперь небось не заблудимся.
В машине было нежарко, но Владимир тоже потел и вытирал лицо ладонью.
Конечно, и им неприятно, хотя и успокаивают себя, дескать, дед сам виноват,
встал поперек дороги, надо спасать все.
А собственно, что "все"? Лодку или мотоцикл, которые можно купить, не
привлекая излишнего внимания, и не особенно нужные в силу лени и устойчивых
стереотипов проведения свободного времени? Атрибуты "зажиточной" жизни,
важные для Надежды, но в общем-то малоинтересные им самим?
Что "все"? Деньги, отобранные у инкассаторов, большие деньги,
распорядиться которыми им не хватит фантазии потому, что интересы убоги, а
потребности примитивны и ограниченны? Ну, ежедневная доза дешевого
портвейна, который в силу многолетней привычки уже не заменить более
благородным напитком. Ну, третьеразрядные рестораны с несвежей икрой,
разбавленным, заказанным для "шика" коньяком, показной угодливостью и
беспардонным обсчетом официантов, потасканными девицами и сопутствующей
возможностью заполучить ущерб для здоровья. Ну, пара-тройка нетрезвых летних
месяцев, карты на пляже, гоготанье да дурацкая возня в воде, вечерние бары,
выяснение отношений в подворотне, те же девицы с той же опасностью... Что
еще? Все, точка!
И ради этого инкассатор. Валька, теперь не в меру бойкий дедок, ради
этого постоянный страх, ухищрения, ночные кошмары, ожидание неминуемой, уж
будьте уверены, расплаты -- да в своем ли вы уме?
В своем. Вы считаете себя хитрыми и умными, удачливыми и смелыми, хотя
сейчас, перед очередным преступлением, трусливо потеете...
Старик успокоился окончательно.
Такси вырвалось за город, на шоссе, ведущее к дачным участкам. Сзади
машин не было. Знали ребята из группы наблюдения Старика или нет, они
зафиксировали факт посещения дома Толстошеевых -- и только. Если бы его
страховал Крылов...
Ладно, к делу. Такси угнано недавно, какой-то ротозей пошел обедать и,
наверное, только хватился пропажи, пока решится заявить -- пройдет еще
время, значит, рассчитывать на заслоны не приходится. Братья в летней
одежде, автомат под ней не спрячешь, пистолет -- тоже, разве что в машине,
но скорее всего ножи -- хватит для ничего не подозревающего пьяненького
дедка, с лихвой хватит...
"Ой ли?" -- усмехнулся про себя Старик, вспомнив похожую ситуацию, в
которую ему довелось попасть почти сорок лет назад. "Опель-Адмирал"
осторожно катился по узкой лесной дороге, он так же сидел впереди, рядом с
рыжим Вилли -- шофером и телохранителем майора Ганшке, сам майор развалился
на заднем сиденье, возле него бдительно нес службу чрезвычайно
исполнительный адъютант, не выпускавший из рук портфеля, который был нужен
Старику больше, чем все пассажиры машины вместе взятые.
Этот участок леса полностью контролировался немцами, и во всей колонне
только Старик знал, что через несколько минут на повороте, возле высокой
сосны, идущий впереди бронетранспортер подорвется на мине, в замыкавший
колонну грузовик с солдатами полетят гранаты и автоматные очереди, а штабная
легковушка останется невидимой, за нее отвечает он сам, и надо опасаться
Вилли с его чудовищной силой и мгновенной реакцией, да и Ганшке быстр и
решителен, а у адъютанта всегда в кармане взведенный "вальтер".
Старик предельно сконцентрировался и, не поворачивая головы, увидел
весь салон "Опель-Адмирала", себя, считающего метры до поворота, управляя со
стороны, сунул собственную руку за отворот шинели и срастил ее с ребристой
рукояткой готового к бою "люгера".
Старик еще раз усмехнулся.
Как бы повели себя потеющие Толстошеевы, если бы узнали, что перед ними
не беззащитный хмельной, ничего не подозревающий дедок, а сотрудник
уголовного розыска, вооруженный и готовый к отпору, сумевший в давнем
военном лесу за несколько секунд перестрелять трех матерых гитлеровцев?
Шоссе сворачивало направо, к дачам, машина пошла прямо по проселку.
Грамотно: сюда никто не ездит, через два километра лесопосадка и заброшенный
песчаный карьер -- очень удобное место. Надо перехватить инициативу, иначе
можно опоздать.
Как всегда, в решительную минуту Старик почувствовал прилив энергии, а
ощущение нравственного превосходства над бандитами было столь велико, что
ему стало весело.
-- Ну что, скоро приедем? -- глупый дед Макогонова оживился, сел
вполоборота к водителю, оглянувшись, подмигнул заднему пассажиру. -- Сейчас
найдем Вальку и все вместе разопьем бутылочку! У меня есть плосконькая, на
триста граммов!
Он расстегнул пиджак и сунул руку к левому боку, очевидно, проверяя,
цела ли заветная плоская бутылочка.
-- Не мельтеши, мешаешь, -- сквозь зубы процедил водитель, увеличивая
скорость.
Второй пассажир сидел молча, зажав между коленями подрагивающие руки.
-- Ах, мешаю! -- с пьяной задиристостью оскорбился дед Макогонова. --
Тогда тормози, не желаю с тобой ехать!
-- Да близко уже, -- водитель сильнее нажал педаль газа.
-- А я не желаю! -- куражился дед. -- Высаживай!
Через пару сотен метров дорога делала поворот, как тогда, только вместо
сосны -- телеграфный столб.
-- Па-а-а-думаешь, мешаю я ему! -- бушевал дед Макогонова, раздражая
братьев и облегчая их задачу оправдаться в том, что им предстояло сделать.
-- Я тебе деньги плачу! И еще угостить хотел.
Такси вписывалось в поворот, когда, придвинувшись вплотную к водителю,
дед Макогонова вцепился в руль и резко рванул на себя.
Старик уже давно не схватывался врукопашную и не имел возможности
убедиться, что годы берут свое и силы пока еще незаметно покидают
тренированное тело. И когда ему не удалось сразу перехватить управление, он
успел удивиться, в то время как устойчиво закрепленные рефлексы резко
бросили левый локоть в лицо Николаю Толстошееву, тот ослабил пальцы, и
Старик выкрутил наконец руль, машина пошла юзом, но короткой заминки
оказалось достаточно, чтобы Николай Толстошеев успел сунуть Старику нож в
левую лопатку за секунду до того, как такси врезалось в столб. Старик лежал
метрах в трех от разбитой машины, на поросшем высохшей травой бугорке. Рана
была безусловно смертельной, исключавшей, по мнению врачей, "возможность
совершения целенаправленных действий". Скорее всего судмедэксперты не
ошиблись, просто Старик в очередной раз сделал невозможное. Несмотря на
заклинившую дверцу, он сумел выбраться из такси, дополз до тактически
выгодного места и открыл огонь по уходящим бандитам. Три -- выстрела -- один
промах.
Старший Толстошеев проживет еще два дня и успеет назвать адрес своего
убежища. Там найдут большую спортивную сумку, на дне которой хранятся
обернутые старыми рубахами самодельные автомат и два пистолета. Сверху,
аккуратно упакованные в плотную бумагу и целлофан, инкассаторские деньги --
все тридцать четыре тысячи без двухсот рублей.
Обыск у Надежды Толстошеевой ничего не даст, она будет чувствовать себя
уверенно и все отрицать, но на аккуратном пакете обнаружат отпечатки ее
пальцев; и внутри, на пачках с деньгами, тоже: то ли любовь к порядку
заставила пересчитать добытую родственниками сумму, то ли желание подержать
в руках, кожей ощутить долгожданное богатство.
На коллегии управления заслушают доклад Мишуева о проведенной операции,
он отчитается, как всегда, умело, получится, что весь отдел особо тяжких во
главе с ним самим действовал правильно, а Старик допустил самодеятельность,
в результате чего и погиб. Правда, Мишуев не забудет добавить, что Старик
руководствовался лучшими побуждениями и ему искренне жаль своего учителя.
Все сказанное Мишуевым уложится в канву происшедших событий, и логика
его будет неуязвимой. Но генерал спросит, чего стоит правильность, не
приносящая результата и вынудившая Старика действовать неправильно, на свой
страх и риск, чтобы наконец добиться успеха ценой собственной жизни.
Мишуев смешается и ничего не ответит, первый раз в жизни его увидят
растерянным. Через неделю Мишуева переведут в хозяйственный отдел,
руководить материальным снабжением. Если бы Старик узнал о таком решении, он
бы посчитал его очень разумным. Самого Старика представят к ордену, этого он
тоже узнать не сможет, впрочем, он всегда равнодушно относился к почестям и
наградам.
Однако все это произойдет потом, а сейчас Крылов стоял на повороте
загородной проселочной дороги и остановившимися глазами смотрел на мертвого
Старика, уткнувшегося лицом в жесткую, колючую траву.
Следователь диктовал протокол, врач стягивал в стороне резиновые
перчатки, эксперт-криминалист щелкал затвором фотоаппарата. Впереди, метрах
в сорока, проводила осмотр вторая следственная бригада, но Крылов даже
смотреть не мог в ту сторону.
Формальности подошли к концу. Старика увезла унылая серая машина,
Крылов на дежурной вернулся в город, но в отдел не пошел, а бесцельно побрел
по улице.
Пружинила серая мостовая, качались серые дома, мелькали серые лица.
Смерть Старика лежала на его совести. Если стоишь в прикрытии -- обязан
принять в себя нож или пулю. Не сделал этого -- грош тебе цена, никаких
смягчающих обстоятельств тут нет. Необязательность и ненадежность вообще не
имеют оправданий.
Смеркалось, фонари еще не зажглись, кривые грязные проулки вывели его
на окраину, где доживали свой век насыпные бараки и теснились уродливые
блочные пятиэтажки. Крылов шел вдоль выщербленного бетонного забора
зоопарка. Заледеневшая в сердце ярость мешала дышать, холодное напряжение
сковало тело. Невропатолог прописал бы ему полный покой и пригоршню
успокаивающих и снотворных таблеток.
За бесконечным забором тоскливо выл волк. Если бы он вырвался из
клетки, перемахнул через ограду... Да нет, волк-то при чем... Сожравшая
Старика наглая, кровожадная, ненасытная нечисть хуже любого зверя...
Крылов обогнул белый прямоугольник торгового центра, направляясь к
троллейбусной остановке. За углом кто-то с блатной хрипотцой выкрикивал
ругательства. Осторожно, будто боясь спугнуть, Крылов пошел на голос.
-- Клал я на вашу очередь! -- корявый упырь с не успевшей отрасти
прической куражился у входа в бар. Его боялись, он это чувствовал и, шевеля
чем-то в кармане, старался усилить эффект. -- Кто хоть слово вякнет -- шкифы
выну! Ну, кто?
-- Я вякну, -- тихо, чтобы не выдал голос, сказал Крылов, подойдя
сзади.
Упырь мигом обернулся, в руке оказалась бритва. Но тут же вурдалачья
харя сморщилась, а когда расправилась опять, то оказалась обычной пьяной
физиономией, да и бритва вмиг исчезла.
-- Извиняюсь, начальник, с друзьями поспорил...
-- Какой я тебе начальник! Я рабочий с "Красного молота", но укорот
пьяной сволочи завсегда дам! Доставай свою железку!
Но упырь не хотел доставать бритву, он дергался и визжал, когда Крылов,
не видя ничего вокруг, тряс его за грудки и тихо, сквозь зубы, цедил что-то
страшное в мигом протрезвевшее мурло. Стриженый почуял неладное и не давал
повода превратить себя в котлету, наоборот, тонко верещал и просил о помощи.
Потом бывшего упыря вырвали из рук Крылова, инспектор обрел зрение и
увидел местного участкового с двумя дружинниками.
-- Что с тобой, Саша? -- удивился коллега. -- Ты вроде не в себе!
Поехали, подвезем до отдела.
Только в кабинете Крылов полностью опомнился. Домой, спать... Он
опечатал сейф. Зазвонил телефон.
-- Поздно работаешь! -- судя по голосу, у Риты было хорошее настроение.
-- Не хочешь мне чего-нибудь предложить?
-- Не звони мне больше, -- хрипло ответил он. -- Больше мне не звони,
никогда.
Рита замолчала, потом что-то спросила, но Крылов положил трубку.
Следствие по делу Элефантова продолжалось недолго. Обвиняемый признал,
что стрелял в Нежинскую, но объяснить причины преступления и руководившие им
мотивы отказался. Показания потерпевшей тоже отличались краткостью: она
совершенно не знает, почему Элефантов покушался на ее жизнь, очевидно, у
него не все в порядке с психикой.
Жена Элефантова пришла в райотдел сразу же после сообщения Гусара.
Когда задержанного известили, что его ждет женщина, он встрепенулся,
разнервничался, а увидев Галину, обмяк и заплакал. Она регулярно приносила
передачи, как могла, ободряла в теплых письмах. "Ты болел, -- писала она, --
а теперь болезнь прошла, и все будет хорошо. А суда не бойся, суд разберется
по справедливости".
Нежинская на суд не явилась, представлявший ее интересы адвокат
предъявил справку, что потерпевшая по состоянию здоровья не может давать
показаний, так как ей противопоказаны нервные нагрузки.
При вынесении приговора суд учел отсутствие тяжких последствий
преступления, исключительно положительную характеристику подсудимого,
признание им вины и явку с повинной, а также другие смягчающие
обстоятельства.
В результате Элефантова осудили на четыре года условно. Два года он
строил химкомбинат -- вначале был подсобным рабочим, потом каменщиком,
работал добросовестно, перевыполнял план, за что и был освобожден
условно-досрочно, как отбывший половину срока. Сразу же уехал из города с
семьей, и больше о нем ничего не слышали.
Работы Элефантова в области внечувственной передачи информации получили
признание, напряженность биополя повсеместно измеряется в мнежах, хотя
почему у этой единицы такое название, никто не знает. Во многих поздних
трудах исследователей данной проблемы имеются ссылки на статью неизвестной
ученому миру Нежинской. Как случайному автору удалось на голом месте
подготовить столь серьезную работу и почему не появились другие публикации,
также остается загадкой.
Шли годы, медленно вращался маховик жизни, расставляя по местам людей,
факты и события и таким образом, чтобы это отвечало логике справедливости.
Александр Крылов с товарищами по мере сил старались, чтобы закономерность
жизненного развития не нарушалась.
Лет через семь после описанных событий Крылов увидел вышедшую из двери
инспекции по делам несовершеннолетних Нежинскую и с трудом узнал ее. Некогда
гладкая кожа увяла, подернулась сеткой морщин, запавшие щеки и глаза,
заострившийся нос, неопределенного цвета волосы. Как на давней неудачной
фотографии.
Стояла поздняя осень, дул пронзительный холодный ветер, и она глубоко
запахивала ворот потертого кожаного пальто. Разноцветные "Лады" проносились
мимо, не притормаживая и не сигналя, никто не высовывался в окошки, не
кричал и не приглашал прокатиться.
Зима была не за горами.
Ростов -- Анапа -- Кисловодск -- Ростов
18.10.80 -- 17.09.84г.