Корецкий Александр. Смягчающие обстоятельства

Мария без малейшего смущения попросила Элефантова подержать плащ и
отлучилась в туалет, и он подумал, что впервые встретил женщину, абсолютно
лишенную жеманности, расценив полную естественность поведения как
свидетельство высокого уровня развития.
Алик с Толиком курили в машине, а Элефантов стоял над обрывом и
рассматривал реденькую цепочку чуть мерцающих огней у черного горизонта.
Вспышки неоновой вывески ударяли по глазам красным и голубым цветом.
Логика событий требовала, чтобы на обратном пути он попытался
поцеловать Марию: ответная реакция определит характер их дальнейших
взаимоотношений. Но, в отличие от большинства собратьев по полу, Элефантов
не считал, что, принимая приглашение в ресторан, женщина автоматически дает
согласие и на все остальное, что может за этим последовать. Более того, он
опасался, что Мария расценит его поползновения как стремление заставить ее
расплатиться за угощение. Бр-р-р! Его передернуло от одной возможности, что
такая мысль может прийти ей в голову. А ведь она, чего доброго, связав
ресторан и поцелуи и чувствуя себя обязанной, постесняется сказать "нет"...
Тем более что находится в какой-то зависимости: без их машины добраться до
города трудно, к тому же "голосовать" на трассе в сумерках одинокой молодой
женщине рискованно...
Нет, к черту, раз существует такая вероятность, лучше воздержаться от
всяких вольностей! Элефантов скорее предпочел бы умереть, чем становиться на
одну доску с типами, которые, затратившись на ужин, любыми путями пытаются
"получить свое"...
Но с другой стороны -- вдруг он все усложняет? Если он нравится Марии,
она с удовольствием проводит с ним время и ждет чего-то большего, то его
пассивность может ее разочаровать...
Элефантов знал за собой склонность к самокопанию. Часто оно приводило к
раздуванию из простых вещей трудноразрешимых проблем, созданию препятствий,
которые не мешали никому, кроме него самого: сверстники, проще смотревшие на
мир, их попросту не замечали, а потому успешно преодолевали.
Особенно наглядно это проявлялось в отношениях с женщинами. В решающий
момент любая, за редким исключением, говорит: "Не надо, перестань".
Девяносто девять процентов за то, что это притворство, обычная женская
уловка, но все же появляется мысль: а вдруг она действительно не хочет?
Тогда всякое продолжение будет грубым и некрасивым домогательством,
нарушением необходимого в подобных случаях принципа добровольности...
Чувствуя его колебания, партнерша, чтобы не уронить достоинства, уже не
может отступать, хотя, возможно, досадует на такую нерешительность и была бы
рада, прояви он настойчивость и не послушайся... Но он слушайся, боясь
совершить недостойный поступок, после которого будет стыдиться сам себя и не
сможет смотреть в глаза обиженной...
Иногда подобная щепетильность, возвращаясь как неумело запущенный
бумеранг, причиняла болезненную травму. Как с Настеной. Они встречались
довольно долго, и, пожалуй, он даже был в нее влюблен. Она позволяла
целовать себя, ласкать, раздевать донага, но потом говорила "нет", и он
останавливался в полной уверенности, что у нее есть веские основания не
позволять ему большего. А потом узнал, что в то же самое время она спала со
своим соседом, красивым нахальным парнем, не отягощенным иллюзиями насчет
женских добродетелей. Ему стало горько и почему-то стыдно, хотя ничего
позорного он не совершил. Он понял, что, хотя женщине нравится, когда о ней
думают хорошо и возвышенно, проще ей с приземленными, практического склада
людьми, умеющими помочь согрешить, подтолкнуть к постели обыденно и как
будто против ее воли. А романтикам достается только лирика: прогулки при
луне, походы, кино да поцелуи.
Это показалось Элефантову ужасно несправедливым, становиться
грубо-приземленным и практичным он не хотел, да и не мог, оставалось
примириться с мыслью, что отрицательные свойства "человеческой натуры имеют
в любовных делах преимущества перед порядочностью и благородством. Но
принять настолько чудовищную мысль было совершенно невозможно! И он решил:
нельзя всех стричь под одну гребенку! Утонченная, умная женщина никогда не
клюнет на нахальство и плохо задрапированную похоть!
Стало легче, но где-то в глубине сознания шевелилось: объяснить можно
все что угодно, особенно когда хочешь успокоиться. Надо переделывать себя,
братец, становиться проще!
Но это оказалось трудной задачей. Сколько раз он давал себе зарок
покончить с бесконечными сомнениями, "упроститься" до предела, но болезненно
обостренное самолюбие перестраховывалось в стремлении избежать даже
возможностей какой-либо унизительной ситуации, заставляло "прокручивать" все
варианты поведения и анализировать возможные последствия -- не представляют
ли они опасности для его достоинства?
Выбраться из клубка сложностей он так и не смог, решив в конце концов,
что комплексы есть у каждого человека, а боязнь "потерять лицо" -- не самый
худший из них.
-- Эй, ученый! -- окликнул его Орехов. -- О чем задумался? Опять
решаешь мировые проблемы? Иди лучше к нам -- анекдот расскажу, обхохочешься!
Элефантов направился к машине. Если бы Орехов узнал, о чем он думает,
то обхохотался бы без всяких анекдотов. Для него все в жизни было просто,
никаких проблем не существовало. Тем более с женщинами. И как ни странно, их
не отпугивала его прямолинейность, нахрапистость и бульдожья хватка.
Элефантов объяснял это так: тот имеет дело с женщинами недалекими,
малоинтеллигенгными, низкого культурного уровня, одним словом, с самками.
Орехов не утверждал, что все бабы одинаковы, и чем больше с ними
церемониться, тем больше они выкобениваются.
"Как лошадь! -- хохотал он. -- Если почувствует, что наездник
неопытный, сам не знает, чего хочет, или не умеет правильно узду держать --
мигом сбросит! А настоящего жокея почует -- и пошла, милая, как по струнке!"
Такие откровения Элефантова коробили, и верить им не хотелось. Для себя
он твердо решил, что Ореху просто не приходилось встречать порядочных
женщин, которые дали бы ему прочувствовать всю глубину его заблуждений.
-- Однажды муж уехал в командировку, -- давясь от смеха, начал Алик.
Элефантов устроился на широком заднем сиденье и, потянув за ремень,
откинул приставное кресло. И тут же сообразил, что особенность конструкции
"ЗИМа" предоставляет Марии свободу выбора: она может сесть в кресло,
отгородившись от него проходом, а может -- рядом с ним. Как женщина
сообразительная, она, безусловно, выберет место, которое ее больше
устраивает не только удобством...
-- А ты что, нашел дома шпалу или кусок рельса? -- продолжал Орехов. --
Нет, просто я застал у нее в постели железнодорожника!
Мария села рядом с Элефантовым, ответила на поцелуй, потом чуть
отстранилась.
-- Быстро ты нашел общий язык с новой сотрудницей?
В полумраке отчетливо выделялись чуть крупноватые белые зубы, открытые
широкой улыбкой.
Не отвечая, Элефантов вновь привлек ее к себе. Они целовались всю
дорогу, в то время как Орех с Толиком вполголоса обсуждали какие-то свои
дела и, казалось, забыли про пассажиров.
В городе Элефантов вышел первым и, глядя вслед удаляющимся огонькам
"ЗИМа", подумал: как Мария объяснит мужу позднее возвращение? Что-нибудь
придумает... Хотя, глядя на нее, никогда не скажешь, что она способна
правдоподобно лгать...
"Все-таки ты дурак! -- обратился он сам к себе. -- Носишься со своими
сомнениями, пестуешь их, и что в результате? Вот сегодня -- хорош бы ты был,
если бы сидел сложа ручки, как пай-мальчик! Обмануть ожидания женщины,
лишить себя и ее приятных минут -- и ради чего? Из-за боязни, видите ли,
выглядеть в дурном свете! С этой глупой мнительностью пора кончать!"
И он еще, уже в который раз, дал себе слово покончить с самокопанием,
всевозможными сомнениями и ненужными переживаниями.
Жена привыкла к тому, что он задерживается на работе, занимаясь
внеплановыми опытами, поэтому объяснять ничего не требовалось и врать не
пришлось. Отказавшись от ужина, Элефантов включил телевизор, но мысли витали
далеко от происходящего на экране.
Процесс сближения с Нежинской мог завершиться тем, что они станут
любовниками. Хотя такая возможность и не представлялась Элефантову
достаточно реальной, в принципе она существовала. Значит, следовало
определить линию дальнейшего поведения.
Элефантов вышел на балкон, уселся в шезлонг и, запрокинув голову,
закурил, рассматривая черное, исколотое звездами небо.
Ему нравились глаза Нежинской, импонировала свобода поведения и
внутренняя культура, которую он усмотрел в манерах, разговоре, умении
держать себя в обществе малознакомых людей. Каких-либо чувств или хотя бы
физического влечения к ней он не испытывал, и вообще она была женщиной не
его вкуса.
Но, с другой стороны, в несоответствии между обликом и поведением Марии
скрывалась загадка, относящаяся к ее внутреннему миру, которую Элефантов
хотел разгадать. А сделать это можно было, только сойдясь с ней поближе. Тем
более что все предшествующие попытки к сближению воспринимались ею
благосклонно, и теперь, когда остается сделать последний шаг,
останавливаться вроде бы как-то неудобно... Она может заподозрить его в
недостатке смелости, чрезмерной стеснительности или в чем-то еще...
Чаши весов уравновесились.
Элефантов не был ни застенчивым, ни трусливым, несколько раз ему
приходилось изменять жене, хотя потом он каждый раз жалел об этом, но
расценивать близость с женщиной как нечто повседневное и обыденное он не
мог, за это Орехов и считал его слюнявым идеалистом.
Как всякий самолюбивый человек, Элефантов стремился избавляться от тех
черт характера, которые могут истолковываться как проявление комплекса
неполноценности или, по крайней мере, загонять их поглубже, чтобы скрыть от
посторонних глаз.
Сейчас он вновь выругал себя за сомнения и колебания. В конце концов,
окончательное решение остается за Марией, то, что она проводила с ним время,
ездила в ресторан и целовалась, вовсе не означало, что она согласится на
большее. Но если он, со своей стороны, не предпримет попытки к решающему
шагу, значит. Орехов прав, да и Нежинская может подумать, что он слюнтяй.
Что ж, раз так...
Сильным щелчком Элефантов отбросил окурок и проследил, как красный
огонек, описав дугу, рассыпался, ударившись об асфальт, на мелкие искорки,
которые тут же потухли.
На следующий день Элефантов пришел на работу рано, но Нежинская уже
сидела за своим столом.
-- Будем целоваться? -- с порога спросил он, стремясь шутливостью
вопроса сгладить возможную неловкость, которая могла возникнуть между ними.
-- Да что ты говоришь! -- со смехом ужаснулась Мария.
-- Ну, а что тут такого, ведь никого же нет! -- Он легко коснулся ее
губ и заметил, что глаза Марии ласково сияют.
В перерыве Элефантов вышел с Марией на улицу и как можно небрежнее
предложил:
-- Давай съездим ко мне в гости.
-- К тебе? В гости? -- не поняв, переспросила Нежинская.
-- Ну, не совсем ко мне, -- удивляясь собственному нахальству, пояснил
он. -- Есть одна уютная свободная квартирка...
Для того чтобы говорить это, ему приходилось делать над собой усилие,
но, преодолевая застенчивость, он с удовлетворением думал, что теперь его
нельзя упрекнуть в слюнтяйстве, хотя где-то в подсознании шевелилось
опасение: вдруг Мария оскорбится, с возмущением оборвет его, исхлещет
обидными словами, а то, чего доброго, бросит в лицо деньги, которые он на
нее истратил. И тогда останется только провалиться сквозь землю, Элефантов
знал, что такого позора он не вынесет.
-- Видишь ли, ты очень просто смотришь на эти вещи, -- глядя в сторону,
медленно проговорила Мария. -- Наверное, это правильно... Но у меня много
знакомых, нельзя, чтобы кто-то нас увидел...
Вот и все. Беспокоящая мысль исчезла, на смену пришла другая: пожалуй,
Орехов прав -- решительность дает хорошие результаты, а вечно сомневающиеся
слюнтяи всегда оказываются в дураках. Конкретный пример: слово сказано и
ответ получен. Остается, прикрывшись флером благопристойности, обговорить
конкретные детали.
-- Не увидят, -- убеждающе произнес он. -- Так когда?
Они стояли в десятке метров от входа в институт, мимо проходили
сотрудники, многие здоровались, и никто не подозревал, о чем беседуют
заведующий сектором Элефантов и инженер Нежинская.
В этот раз Мария не сказала ничего конкретного, но Элефантов, войдя в
роль "настоящего жокея", повторил вопрос через день, потом через два, через
неделю...
Наконец она решилась.
Уезжая в двухмесячную командировку, Витя Ларин оставил Элефантову ключи
от новой квартиры и поручение приглядывать, чтобы все было в порядке, но за
прошедшее время он так и не удосужился выбраться сюда. Вся обстановка
единственной комнаты состояла из двух стульев и массивной тахты без спинки и
ножек, стоявшей прямо на полу. Везде лежала пыль, застоявшийся воздух тоже
пропах пылью.
Мария должна подойти через пять минут -- чтобы не привлекать
постороннего внимания, они решили заходить порознь, и до ее прихода
следовало хотя бы немного навести здесь порядок.
Намочив тряпку, Элефантов протер подоконник, стулья, поколотил ладонью
матрац и распахнул дверь на балкон. Окраина. Частный сектор. Маленькие,
покосившиеся домишки, бесконечные заборы, прямоугольники приусадебных
участков, крохотные огородики. Размеренный, почти деревенский уклад жизни.
Старый, обреченный на снос район -- новостройки подошли уже вплотную.
Внизу толпились люди, вначале показалось -- вокруг прилавка. Небольшой
базарчик, что ли? Присмотревшись, он понял, что ошибся. Это отпевали
покойника.
Элефантову стало неприятно. Подумалось: увиденная картина символична и
как-то связана с тем, что сейчас должно произойти. Но в чем смысл этого
символа? Дурное предзнаменование? Грозное предостережение: мол, ничего
хорошего греховная связь с Марией не сулит? Или, наоборот, напоминание о
бренности и кратковременности человеческого существования, о том, что часы,
дни, недели, месяцы и годы пролетают быстро, и если не заботиться о
маленьких радостях, то можно безнадежно опоздать?
А может быть, это выражение философской концепции: мертвым -- небесное,
а живым -- земное? Или еще более глубокий: хотя человек и умер, но жизнь
продолжается, молодость берет свое, а любовь обещает зарождение новой жизни?
Впрочем, он не может сказать, что любит Марию, и вряд ли она любит его,
к тому же адюльтерные связи, как известно, не преследуют цели продолжения
рода...
Но тогда вообще зачем он здесь?
Элефантов закурил, выпуская дым в проем балконной двери.
Если Нежинская размышляет о том же самом, она тоже задаст себе этот
вопрос. Ответить на него ей очень просто: достаточно повернуться и уйти.
Может, так и будет лучше... Кстати, сколько минут уже он ее ждет?
Плям-плям, -- раздельно проговорил звонок.
"Утри слюни, братец, -- посоветовал Элефантов сам себе, направляясь к
двери. -- Опять тебя потянуло на высокие материи. Горбатого могила
исправит!"
-- Сразу нашла? -- спросил он.
-- Конечно. Ты же объяснил.
Переступив порог, Мария с интересом осмотрелась.
-- Интерьерчик, конечно, своеобразный... -- затараторил Элефантов. Ему
было неудобно за обнаженную недвусмысленность обстановки, и он пытался
затушевать это оживленной болтовней.
-- ...как у вегетарианца Коли Калачова из дикого общежития имени монаха
Бертольда Шварца...
Мария смотрела непонимающе.
-- Ну, Ильф и Петров, -- подбодрил он. -- "Двенадцать стульев". Комната
-- пенал, и посередине -- матрац. Помнишь?
-- Я не читала, -- покачала головой она.
Такую неосведомленность в любом другом человеке Элефантов расценил бы
как признак крайней невежественности, но сейчас он подумал, что Мария
молодец -- не старается казаться умнее, чем есть.
-- Много потеряла. Ничего, я тебе дам. Замечательный роман!
Собираясь сюда, Элефантов хотел купить бутылку шампанского, но в
магазине была только водка и крепленое вино. Значит, подготовительный период
отпадал, следовало сразу переходить к делу: всякая заминка усиливала
неловкость.
-- Наконец-то мы одни... -- другим голосом произнес он, подойдя
вплотную к Нежинской.
-- Ты этого долго ждал? -- тихо спросила Мария.
-- Да, долго...
-- Просто так тебе казалось...
Лицо Марии было совсем близко, глаза загадочно поблескивали. Губы у нее
оказались мягкими и влажными.
Когда он начал ее раздевать, она, в свою очередь, стала расстегивать на
нем рубашку, сняла и положила на стул галстук. Смелая женщина!
-- Чему ты улыбаешься? -- Элефантову показалось, что она почему-то
смеется над ним.
-- Я всегда улыбаюсь, -- немного напряженным тоном ответила она.
Когда одежды упали, оказалось, что Нежинская худее, чем он предполагал.
Выступающие ключицы, оттопыренные лопатки, торчащие кости таза -- во всем
этом было что-то болезненное. Когда она нагнулась, чтобы расшнуровать свои
полуботинки, Элефантов с трудом заставил себя поцеловать узкую спину с
отчетливо выделяющимися позвонками.
Нагота Марии не располагала к ласкам, и Элефантов поспешил быстрее
закончить то, ради чего они сюда пришли.
В последнюю минуту Мария сказала:
-- Иногда я думаю, что этого не следовало бы делать...
-- Перестань, -- приникнув к влажному рту, он подумал, что она тоже не
удержалась от кокетства. От тахты почему-то пахло мышами.
Близость с Марией не доставила Элефантову удовольствия, и она,
почувствовав его холодность, поспешила высвободиться.
-- Все, я убегаю.
И тут же добавила:
-- Это наша последняя такая встреча.
"Ну и хорошо", -- подумал он. Теперь, когда все кончилось, он жалел,
что вступил в связь с женщиной, к которой не испытывал никаких чувств.
Сейчас он потерял к Марии всякий интерес, но допустить, чтобы она это
поняла, было нельзя: некрасиво, неблагородна.
Поэтому он вслух произнес:
-- Не надо так говорить.
И постарался, чтобы в голосе чувствовалась некоторая укоризна.
Когда она встала, он, вспомнив что-то, сказал:
-- Посмотри в окошко.
Мария босиком подошла к окну. Ноги у нее были прямые, длинные, икры
почти не выражены, узкие щиколотки и широкие пятки.
-- Продают что-то?
-- Присмотрись внимательней.
-- Фу! Зачем ты это сделал?
-- Я размышлял, как соотносится то, что происходит там, и то, что
происходило здесь. И не пришел к определенному выводу. А ты что скажешь?
-- Да ну тебя! -- она действительно была раздосадована. -- Испортил мне
настроение!
Собрав свои вещи в охапку, Мария ушла на кухню одеваться.
Выходили они тоже раздельно, договорившись встретиться на остановке
такси. Элефантов пришел туда первым и, ожидая Марию, размышлял о том, что
произошло.
Все очень просто, как и говорил Орех. Неужели он во всем прав? И
действительно, ни к чему сомнения, переживания, а вера в идеалы попросту
глупость?
На другой стороне улицы показалась Мария. Немного угловатая, с сумкой
через плечо, она шла как ни в чем не бывало.
Впрочем, а как она должна идти? Судя по уверенному поведению в постели,
она не первый раз изменяет мужу. А так никогда не скажешь... Хотя некоторые
сомнения появились уже во время знакомства... Но мало ли что может
показаться. Предположения остаются предположениями. Возможно, это ее первое
грехопадение... К тому же, по существу, вынужденное -- под натиском
домогательств очень напористого субъекта... Не исключено, что она сожалеет о
случившемся...
"Опять? -- одернул себя Элефантов. -- Когда-нибудь ты покончишь с этим
самоедством?"
Они отсутствовали на работе часа два: по официальной версии, получали
на заводе "Прибор" результаты внедрения в производство последних
исследований лаборатории. На самом деле все необходимые данные Элефантов
получил накануне -- работник он был быстрый и энергичный.
Жизнь шла своим чередом. Новые идеи проверялись расчетами, потом на
ватмане появлялась блоксхема будущего прибора, затем рождалась
принципиальная схема -- десятки конденсаторов, резисторов, реле, катушек
индуктивности, транзисторов, причудливо связанных сложной, как кровеносная
система, сетью проводников. На следующем этапе в лаборатории пахло канифолью
и расплавленным оловом -- начинался монтаж модели, ее доводка и много других
операций, которые завершались либо внедрением нового образца, либо закрытием
темы как бесперспективной.
Сектор Элефантова обеспечивал теоретическую сторону разработок, а также
проверку жизнеспособности идей, предлагаемых многочисленными изобретателями.
Работы хватало, кроме того, Элефантов ухитрялся выкраивать время и медленно,
но верно доводил бесконтактный энцефалограф.
Дни пролетали один за другим, нередко приходилось задерживаться по
вечерам. В обеденный перерыв он с Нежинской ходил в институтскую столовую,
иногда они вместе возвращались с работы. Мария держалась так, будто между
ними ничего не было, и порой Элефантов сомневался в реальности того, что
происходило несколько недель назад в нежилой, пахнущей пылью и мышами
квартире на окраине города.
Как-то Орехов предложил поехать поужинать в только что открывшийся
загородный ресторанчик "Сторожевая вышка". Элефантов пригласил Марию, и, к
его удивлению, она отказалась. Совершенно неожиданно это его огорчило; хотя
он и принял участие в поездке, но настроение было испорчено.
Впоследствии он еще несколько раз подкатывался к Нежинской с
предложениями посетить ресторан или сходить "в гости", но каждый раз
натыкался на холодный отказ.
Элефантов не мог разобраться, в чем дело. Набивает себе цену? Вполне
вероятно. Он чувствовал, что если бы она охотно поддерживала с ним связь, то
вскоре бы надоела. А нестандартное поведение подогревало интерес и усиливало
влечение. Значит, хитрость, уловка? Но слишком долго хитрить нельзя: недолго
и перегнуть палку, насовсем отпугнув любовника. Это-то она должна понимать?
Впрочем, возможен и другой вариант: не ощутив любви к себе, оскорбилась
и не захотела продолжать банальную интрижку. Тогда она благородная женщина,
а он на ее фоне выглядит похотливым и беспринципным типом.
Кто же такая на самом деле Мария Нежинская? Элефантов не терпел
неопределенностей, ему нужен был ясный и четкий ответ. Получив очередной
отказ, он попытался выяснить отношения.
-- В чем дело, Мария? Ты что, шутишь со мной?
-- По-моему, это ты шутишь, -- холодно ответила она. -- И довольно
давно!
Последние слова прозвучали хлестко, как пощечина.
Объяснять она ничего не хотела, только однажды сказала:
-- Знаешь поговорку -- как женщина становится другом? Знакомая --
любовница -- друг. Так вот теперь мы друзья. Разве тебе этого мало?
"Своеобразный способ приобретать друзей!" -- подумал Элефантов, а вслух
сказал:
-- Ну что ж, давай будем друзьями.
И оставил ее в покое, хотя не переставал ломать голову над вопросом:
что же представляет собой Мария Нежинская?
Он знал, что мужа она не любит. Об этом свидетельствовал ряд косвенных
признаков: она почти никогда не вспоминала о нем, в то время как он звонил
ей несколько раз в день, беспокоился, не заставая ее на месте, расспрашивал,
куда пошла и скоро ли вернется. Коллеги иронизировали по поводу такой опеки,
и Мария не только не пресекала шуток, но охотно к ним присоединялась. Да и
при разговоре с супругом в ее голосе часто проскальзывали высокомерные,
снисходительные или раздраженные нотки.
Однажды, когда непринужденная, свободно текущая беседа за чашкой чая
коснулась деликатного вопроса о семейном счастье, Мария высказала свой
взгляд на проблему.
-- В браке бывает счастливой только одна сторона. Поэтому надо выбрать:
либо выходить за человека, которого любишь ты, и подчинять свою жизнь его
прихотям и желаниям, либо за того, кто любит тебя и будет делать все для
твоего удобства, довольства и благополучия...
-- Ты выбрала второй вариант? -- бестактно спросил Элефантов.
-- Ну почему же...
Она уклонилась от прямого ответа и перевела разговор на другую тему. Но
все было и так ясно.
Элефантов неоднократно видел практическое воплощение этого принципа:
Нежинский, словно молодой влюбленный, встречал Марию после работы,
разглядывал ее светящимися глазами, пытался забрать сумки, а супруга,
принимая знаки внимания как должное, гордо и независимо шагала рядом.
Иногда к Марии приходил рыжеватый" немного заторможенный парень -- Вася
Горяев, который раньше работал с ней на "Приборе". Он некоторое время сидел
в лаборатории, старательно поддерживал разговор, цепляясь за ускользающие
темы, потом просил Нежинскую проводить его и долго беседовал с ней в
коридоре или на скамеечке под окнами института. Бывало, что он звонил и тоже
о чем-то говорил с Марией.
И Элефантов и остальные сотрудники считали его несчастным влюбленным,
безуспешно добивающимся взаимности, подтрунивали над ним, при этом Мария
смеялась и веселилась вместе со всеми. А Элефантов удивлялся: чем могла
Нежинская так приворожить парня?
Впрочем, он и сам испытывал к ней странное, противоречивое чувство. С
одной стороны, он ее не любил, а с другой -- его влекло к ней как магнитом.
Он снова стал предлагать ей сходить "в гости", и внезапно она
согласилась. Связь возобновилась. Ларин вернулся из командировки, женился,
поэтому Элефантову пришлось одалживать ключи у разных своих приятелей. Все
происходило по старой схеме: они уходили на "Прибор", в библиотеку либо