Страница:
жадной, расчетливой и распутной.
Элефантов так вдавил сигарету в пепельницу, что обжег себе пальцы.
Однажды они с Марией заспорили: что есть хитрость. Он считал, что это способ
компенсировать недостаток ума, она же горячо отстаивала прямо
противоположное.
Элефантов с горечью усмехнулся. Он не раз говорил ей, что она умная
женщина. Да и другие говорили. Лесть? Отчасти, но не только. Она умела
производить такое впечатление. Интеллигентное лицо, задумчивые глаза,
немногословность, за которой должно скрываться нечто значительное,
определенный житейский опыт. Вот, пожалуй, и все. Маска, прикрывающая
пустоту. Широтой кругозора и глубиной мышления она, конечно, не обладала.
Умение "подать себя" -- другое дело. Например, когда нечего сказать, сделать
вид, будто есть о чем промолчать...
Стемнело, но свет включать не хотелось. Элефантов встал, на ощупь нашел
диван, растянулся, не забыв поставить на пол, чтобы были под рукой,
пепельницу и сигареты. Курил он обычно немного и сегодня втрое перекрыл
норму, во рту было горько, в горле першило. В открытую балконную дверь
тянуло свежим ветерком.
На душе тоже было горько. По всем канонам сейчас следовало напиться, но
для него такой рецепт не годился: будет еще хуже.
Конечно, Марию не назовешь умной женщиной -- вернулся он к прерванной
мысли. Или хотя бы последовательной.
Сквозь разрывы в облаках просматривались звезды. Дул ветер, облака
двигались, и казалось, что светящиеся точки летят по небу, как армада ночных
бомбардировщиков. Хотя ночные бомбардировщики наверняка не имеют сигнальных
огней. Вот что значит стереотип мышления!
Она мыслила стереотипами, подходящими для данной конкретной ситуации. В
отрыве от нее безупречно правильные стереотипы вступали в противоречие. Вот,
например, как в разные моменты времени она оценивала их отношения. Снова в
телетайпной ленте памяти отчетливо пропечатывались давно умершие фразы.
"Это оправдано, если есть чувства. А если их нет... Я не могу быть
только с тобой! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец!.. Нет" не
выйду, все это глупости... А о Галине и Кирилле ты подумал?.."
Элефантов глубоко затянулся и, ощутив прилив дурноты, погасил сигарету.
Кто же такая Мария Нежинская?
Если быть объективным и придерживаться логики фактов, получить ответ
нетрудно. Как называется женщина, постоянно изменяющая мужу? Да еще с
несколькими любовниками? Идущая на связь без любви вопреки объявляемым вслух
принципам? Привыкшая изощряться, выкручиваться, лгать и предавать? Ничего не
стесняющаяся и до бесстыдства раскованная в постели? И, конечно, научившаяся
всем своим постельным штучкам не в супружестве? Не пощадившая мужа ради
сомнительной "свободы" и откровенно упивающаяся ею?
Ответ так и вертелся на языке, -- короткое, хлесткое и оскорбительное
бранное слово. Если бы кто-нибудь посмел так назвать Нежинскую, Элефантов
сцепился бы с ним насмерть, бил, кусал, царапал, грыз, пока не прикончил или
пока сам оставался жив. Но сейчас к страшному ответу он пришел сам! На
основе бесстрастного анализа неопровержимых фактов!
Но ведь Мария, чистоплотная и аккуратная Мария, с нежным лицом и
прекрасными глазами, с милой привычкой добавлять уменьшительные суффиксы в
слова, с синей жилкой на левой щиколотке, которую он так любил целовать, не
могла, никак не могла быть!.. На этот раз он даже мысленно не произнес
грязного, обжигающего, как позорное клеймо, слова.
Элефантов вскочил и щелкнул выключателем. Как вообще можно было
додуматься до такого! Он стоял посредине комнаты, щурясь от яркого света, и
постепенно приходил в себя.
Виноваты темнота, одиночество, ударная доза никотина, гипнотизирующие
мерцающие часы.
Человек, который несколько минут назад в темноте с холодной
безжалостностью патологоанатома препарировал светлый облик Прекрасной Дамы,
не был Сергеем Элефантовым!
"Как раз он им и был! Нормальный человек -- спокойный, трезвый, с
цепким аналитическим умом! А не слепой сентиментальный олух, в которого ты
превратился за последние месяцы!"
Такое с Элефантовым случилось впервые: его "я" раздвоилось, одна часть
управлялась разумом, вторая -- чувствами, и эти части спорили между собой.
Расщепление сознания -- признак шизофрении. Он вспомнил рассказ Марии, как
ее муж лечился у психиатра.
"Да ее просто нельзя любить, если не хочешь сойти с ума. Нежинский
испытал это на себе, теперь ты почувствовал то же самое. Так всегда бывает,
когда любимая женщина оказывается дрянью".
Элефантов привык спорить аргументирование, даже с самим собой. Но
сейчас у него был только один, весьма шаткий, чтобы не сказать более,
аргумент -- Мария не может быть такой. Почему? Да нипочему. Не может -- и
все тут. И хотя он понимал, что голословное утверждение и доводом-то считать
нельзя, но ухватился за него обеими руками. Что еще ему оставалось делать,
если чувства вступили в непримиримое противоречие с разумом?
"Все это чушь, -- обратился он к своей разумной половине. -- Ряд
неблагополучных жизненных обстоятельств может, конечно, представить ее в
неверном свете. Но это если пользоваться только двумя красками -- черной и
белой. А разве можно все упрощать там, где речь идет о сложной человеческой
натуре? Легче всего свести ее слова, действия и поступки к привычным
шаблонам: хорошо и плохо. Попробуй понять ее до конца, разобраться во всех
нюансах, руководивших ею побуждениях! Может, она стоит выше тех
предрассудков, которые называют моралью? Ведь есть вольные, свободолюбивые
лошади, на которых нельзя накинуть узду!"
Там, где касалось Марии, быть объективным он не мог, а придерживаться
логики не хотел. И все же, несмотря на все хитрости и уловки, избавиться от
терзающего его смятения, тягостных, на грани уверенности подозрений и острой
тоски не удалось.
Вдруг ему показалось, что виновник всего -- Хлыстунов, вот кто
вытесняет его из сердца Марии! Но за счет чего? Чем он лучше? Подходящего
ответа не было. Так внезапно оказавшийся в цивилизованном мире папуас не
смог бы понять, отчего все его огромное богатство -- дюжина консервных
банок, десяток разноцветных осколков и даже целая бутылка с яркой этикеткой
-- ровным счетом ничего не стоит.
Что же делать? Что? Что?!
Нет, надо отвлечься, так недолго и сойти с ума! Он не глядя взял с
полки книгу и усмехнулся подсознательной целенаправленности
немотивированного внешне движения. Тот самый томик Грина. Принадлежащий ей.
Помнящий прикосновение Ее рук...
Он перелистнул несколько страниц.
"Черняк слушал, недоумевая, что могло так мучить контрабандиста. Логика
его была совершенно ясна и непоколебима: если что-нибудь отнимают -- нужно
бороться, а в крайнем случае -- отнять самому.
-- Вас это мучает? -- спросил он, посмотрев на Шмыгуна немного
разочарованно, как будто ожидал от него твердости и инициативы. -- А есть ли
у вас револьвер?.."
Это место, да и весь рассказ производили на него сильное впечатление.
Группка нагло обманутых, застывших в беспомощной растерянности людей и их
случайный знакомый, бродяга и авантюрист, мимоходом решивший все их
проблемы. С помощью твердой натуры, крепкой руки и револьвера.
Сюжет не новый, постоянно повторяющийся: герой-одиночка,
восстанавливающий справедливость мощным ударом и метким выстрелом. Но
гриновский Черняк вовсе не супермен, у него обычные, а не пудовые кулаки и
даже револьвер -- только атрибут, не столько решающий довод, сколько
необходимый довесок к спокойному умению отчетливо видеть цель и с
непреклонной решительностью ее добиваться.
Сам Элефантов, привыкший действовать только в рамках дозволенного, не
представлял, как можно без колебаний и сомнений идти напролом через все
преграды и запреты, и всегда немного завидовал тем, кто на это способен.
Он положил книгу на стол.
А ты, Серега, можешь стремиться к заветному рубежу без оглядки, не
считаясь ни с чем? Ведь ты не трус и если раньше не делал ничего такого, то
только потому, что не было значительной цели. Сейчас она есть...
Он прислушался к себе. Та же тоска, растерянность, горечь. "Если что-то
отнимают, надо бороться, а в крайнем случае отнять самому". Уже давно он не
испытывал душевного покоя, метался, ревновал, переживал... "Вас это мучает?
А есть ли у вас револьвер?"
Сергей открыл платяной шкаф и, пошарив среди изрядно поредевших вещей,
вытащил из дальнего угла тяжелый, глухо лязгнувший чехол зеленого брезента.
Пальцы привычно расстегнули два ремешка, присоединили стволы к ложу,
защелкнули цевье. В руках у него был короткий японский штуцер. Верхний ствол
гладкий, двенадцатого калибра, под дробовой патрон, нижний -- нарезной. Из
любого он легко попадал с пятидесяти метров в консервную банку.
Двадцать два тридцать семь. Самое время. Элефантов читал достаточно
детективных романов, чтобы знать, что делают в подобных случаях. Он положил
в карман два -- хватит и одного, но всегда должен быть запас -- хищно
вытянутых остроконечных патрона, связку ключей, накопившихся в хозяйстве за
долгие годы, фонарик. В футляр для чертежей поставил разобранный штуцер,
завернутый в старую болонью. Готово. В двадцать два сорок пять он вышел на
улицу, на такси подъехал к нужному месту, последний квартал прошел пешком. В
темном углу двора, надетской площадке, надел плащ и дождевую кепочку,
спрятал в песочницу футляр, накинул на шею ружейный ремень и, придерживая
через карманы части оружия, чтобы не звенели, зашел в подъезд и поднялся
наверх.
Вопреки опасениям, подобрать ключ к чердачной двери удалось довольно
быстро. Здесь было душно и темно, фонарик пришелся как раз кстати. Осторожно
ступая, Элефантов подошел к слуховому окну. Нужные ему окна располагались
как раз напротив и чуть ниже -- очень удобно. Лампа под старинным оранжевым
абажуром освещала обеденный стол, за которым ужинал Эдик Хлыстунов.
"Какие-то тридцать пять -- сорок метров", -- прикинул Элефантов,
собирая штуцер. Патрон мягко скользнул в патронник, четко щелкнул замок.
Отличная машина.
В оранжевой комнате появилась мама Эдика со стаканом чая в руках.
Элефантов прицелился. Он охотился на кабана, лося и волка, но в человека
целил впервые. Как всегда, перед выстрелом он сросся с оружием, стал
продолжением непомерно удлинившегося ствола и перенесся в миг, следующий за
спуском курка. Резкий, усиленный замкнутым пространством звуковой удар,
красно-желтая вспышка, слабо тренькнувшее в комнате со старомодным абажуром
стекло, опрокинувшийся навзничь вместе со стулом Хлыстунов, безумное лицо и
истошный, душераздирающий крик его матери...
Отраженное от цели воображение вернулось на захламленный чердак, где
остро пахло бездымным порохом, и убийца лихорадочно разбирал сделавший свое
дело штуцер.
Элефантов вернулся из будущего мгновения, которому так и не суждено
было стать настоящим. Нажать на спуск и хладнокровно влепить пулю в лоб
Хлыстунову он, конечно, не мог.
Собственно, он с самого начала знал, что не выстрелит. Сделанное до сих
пор -- только попытка доказать самому себе нечто весьма существенное, но
настолько неуловимое, что точно сформулировать это словами было
затруднительно. А приблизительно, огрубленно... Что ж, можно сказать так:
способность бороться за свою возлюбленную методами, свойственными
настоящему, не знающему сомнений мужчине. И тем, что он уже выполнил, а на
юридическом языке это называлось приготовлением к убийству, он доказал
требуемое.
Ведь от научного сотрудника Сергея Элефантова -- начинающего ученого,
соискателя степени кандидата технических наук, законопослушного гражданина и
члена профсоюза, все совершенное за последний час потребовало не меньшего
напряжения воли, смелости и решительности, чем расправа с шайкой бандитов от
лихого ковбоя из заокеанского вестерна. А стрелять в людей он, естественно,
не умел. Эта способность, наверное, требовала каких-то особых качеств,
которыми он не обладал.
Элефантов переломил ружье. С отрывистым щелчком вылетел и шлепнулся
где-то позади неиспользованный патрон. "Черт, забыл выключить эжектор!
Теперь не найдешь! Ну да хрен с ним!"
Все. Игра в гриновского героя кончилась. В реальной сегодняшней жизни
пуля козырем не является. Элефантов снова повесил разобранное ружье на шею,
под плащ.
Хлыстунов допил чай и смотрел телевизор -- гладенький, самодовольный и
благополучный. У него не было серьезных проблем и мучительных переживаний,
он не умел жить страстями и, уж конечно, не был способен на авантюрные,
экстраординарные поступки. Даже из-за Марии.
Элефантов ощутимо почувствовал свое превосходство, и у него улучшилось
настроение. Что Мария в таком нашла? Нет, это не соперник!
"Все равно обойду я любого, в порошок разгрызу удила, лишь бы выдержали
подковы и печенка не подвела!" -- насвистывая, он направился к выходу, не
зажигая фонарика, так как прекрасно ориентировался в темноте.
Но по дороге домой настроение снова стало портиться от мысли, отогнать
которую не удавалось. Элефантов постарался думать о чем-либо другом, но она
упорно выплывала на первый план, настолько короткая и четкая, что не
воспринять ее однозначно было невозможно при всем желании.
Дело вовсе не в Хлыстунове!
Когда Элефантов прятал штуцер обратно в шкаф, его второе "я" ехидно
прошептало: "Тебе пришлось бы перестрелять полгорода. Патронов не хватит.
Лучше уж выстрели один раз в нее -- и дело с концом!"
Элефантов выругался и сильно хлопнул дверцей.
Утром он позвонил Орехову.
-- Скажи своему купчику, что, если он не передумал, я готов. Да, по
тому делу. И чем скорее он раскошелится, тем лучше.
Орех поощряюще закудахтал в ответ, но Элефантов не стал слушать.
"Попробуем по-другому, -- с тяжелой злостью думал он, захватив ладонью
нижнюю часть лица. -- Всей этой свистобратии до меня далеко. И если я
возьмусь за крапленые карты и сяду играть по их же правилам -- все равно
буду первым!"
Под пальцами скрипнула щетина, Элефантов достал бритву. Из зеркала на
него смотрело незнакомое лицо: запавшие щеки, туго обтянутые кожей скулы,
мешки под глазами, лихорадочный недобрый взгляд.
-- Ну, здравствуй, -- сказал Элефантов. -- Только имей в виду: ты не
победил меня, а я поддался тебе.
"А это имеет значение?" -- глазами спросил тот, новый.
И Элефантов должен был признать, что никакого.
Ответ с Сахалина пришел раньше, чем можно было ожидать. Крепкий парень
с обветренным лицом уверенно распахнул дверь кабинета, резко протянул руку,
и еще до того, как представился, стало ясно: свой.
-- Палатов, начальник Холмского уголовного розыска.
Он дружелюбно улыбнулся.
-- Исполнял запрос, а тут появилась необходимость проскочить в ваши
края: интересующий нас человек здесь объявился. Вот, думаю, два дела сразу и
сделаю.
Палатов положил на стол несколько бумаг.
-- Посмотрите вначале это, а потом о моих нуждах потолкуем.
Протоколы допросов нескольких сотрудников метеостанции, знавших
Элефантова.
"... Хороший, дельный человек, знающий специалист, в общем, надежный
парень. Увлекался охотой, хорошо стрелял. Своего оружия не было, пользовался
ружьями товарищей..."
Во втором протоколе то же самое, в третьем... Вот оно! "... Несколько
раз охотился с двуствольным карабином иностранного производства, который
одалживал у кого-то из местных жителей. Собирался купить его, но купил или
нет -- я сказать не могу..."
Справка Холмского РОВД: "За Элефантовым С. Н. огнестрельного либо
холодного оружия не зарегистрировано".
-- Что у вас там за карабины иностранного производства?
-- Японские двустволки. Верхний ствол под дробовой патрон, нижний --
пулевой. Хорошая штука. Откидной диоптрический прицел, автоматический
выбрасыватель гильз. У местного населения их много, да и в экспедициях...
Я порылся в сейфе, поставил на стол патрон.
-- От нижнего ствола?
-- Точно!
Палатов подбросил патрон на ладони и вернул на место.
-- Этот парень, которым вы интересовались, стрелял классно. На пари
вешал на палку консервную банку, отходил и метров с пятидесяти -- бах! Вся в
пробоинах! Ну дробовой сноп -- понятно, многие попадали, а потом он пулей --
бац! И опять в цель. Вот этого почти никто повторить не мог. Кстати, в связи
с чем вы его проверяете?
-- Покушение на убийство.
-- Из этой японской штучки?
-- Похоже, что да.
-- А почему "покушение"?
-- Промахнулся, чуть зацепил по ребрам.
Палатов с сомнением покачал головой.
-- Судя по тому, как о нем отзываются, непохоже, чтобы он выстрелил в
человека. Да еще промазал!
Палатов невесело улыбнулся, глядя, как я прячу патрон.
-- Впрочем, чего в жизни не бывает! И люди меняются, и отличные стрелки
промахиваются. Давайте перейдем к моему делу...
Вечером без вызова пришел Элефантов.
-- Вы забыли спросить, делал ли я глушитель для двигателя.
Понятно, Громов рассказал о нашем разговоре.
-- Я и так знаю.
-- Значит, хотели поинтересоваться, могу ли изготовить такой же, но
поменьше?
Да что с ним случилось? Умышленно обостряет ситуацию, лезет на рожон!
Нервы? Непохоже -- спокоен...
-- А действительно, можете?
-- Могу. Только...
Элефантов улыбнулся, глядя прямо мне в глаза.
-- Только нет смысла с ним возиться для разового использования.
Компенсировать перепад давлений и уменьшить силу ударной волны можно с
помощью подручных материалов. Например, двух обычных резиновых сосок для
детского питания.
-- Понятно. Что вы еще хотите рассказать?
-- Пока ничего. Только спросить.
-- Пожалуйста.
-- Раз вы меня подозреваете, мне, очевидно, нельзя больше приходить к
Игнату Филипповичу?
Так звали Старика.
-- Я хотел с ним посоветоваться.
-- Почему же нельзя? Посоветоваться всегда можно. Только вряд ли вы его
застанете, он сейчас очень занят.
-- Я постараюсь.
-- Кстати, получить совет вы можете и у меня.
-- Учту. Спасибо.
Он круто повернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Я набрал номер Зайцева. Телефон не отвечал, следователя на месте не
было.
Визит Элефантова и его поведение можно было расценивать
одним-единственным образом: как заявление -- это сделал я!
Но какова цель такого заявления? И зачем ему Старик?
Старик был нужен Элефантову для того, чтобы вывалить весь груз,
накопившийся на душе за последнее время, вдавливающий его в землю с каждым
днем все сильнее, не дающий спать, есть, пить, жить. Вывалить и получить
совет. Элефантов знал, каким будет этот совет, но хотел выслушать его от
Старика.
Старика дома не оказалось.
Окно Сизова было темным, на стук никто не отозвался. Элефантов решил
ждать, чтобы убить время, забрел в гремящий музыкой парк и почти сразу
наткнулся на аляповатую будочку с заманчивой надписью: "Иллюзион".
Пожелтевшая табличка у входа поясняла: аттракцион создает иллюзию вращения,
полета и падения.
Хороши иллюзии! Элефантов нагнулся к крохотному окошку кассы.
-- А иллюзию радости он не создает?
-- Нет, -- старушка в круглых очках поджала губы. -- Это в комнате
смеха. Нам зачем, у нас и так очередь целый день стоит...
Элефантов двинулся в глубь парка, постоял у павильона "Игральные
автоматы", заглянул в дверь, как притянутый магнитом, прошел внутрь к стенду
"Снайпер", машинально бросив в узкую щель монету, пригнулся к закрепленному
на шарнире ружью. Вдавив в плечо вытертый тысячами рук приклад, он легко
ловил цель, вдавливал спуск до легкого щелчка, чуть поворачивал корпус.
Щелчок, поворот, щелчок -- после каждого гас очередной светящийся круг.
Элефантов погасил один ряд мишеней, второй, третий...
Цели вспыхнули заново, загорелось табло "призовая игра". С прежней
неотвратимой методичностью Элефантов вновь загасил мишени одну за другой.
-- Видал, бесплатно! Вот здорово!
Четверка пацанов обступила "Снайпер", восторженно рассматривая
Элефантова.
Он вытащил пригоршню монет, протянул: "Налетайте".
Три щепотки из маленьких пальцев ударили в ладонь, склевывая монеты.
Больше всех ухватил востролицый пацан, похожий чем-то на Ваську Сыроварова.
-- Ура, живем! Аида в "Подводный бой", -- три маленькие фигурки
бросились к соседнему автомату.
-- А ты что же? -- обратился Элефантов к четвертому, который не брал
денег.
-- Да не надо... -- тот пожал плечами и смущенно попятился. Он тоже
кого-то напоминал. Элефантову вдруг показалось, что пласты времени
деформировались, вспучились и перед ним стоит семилетний Сергей Элефантов,
скованный и закомплексованный, ошарашенный невиданными электронными играми и
не умеющий воспользоваться внезапной удачей.
-- Бери, не стесняйся, -- Элефантов пошарил в кармане и протянул
мальчику смятую трехрублевку.
-- Нет, нет, что вы, -- испуганно забормотал тот и даже спрятал руки за
спину.
-- Дядя, давайте мне, мы потом поделим, -- "Васька Сыроваров" подскочил
вплотную, требовательно дергая Элефантова за пиджак. -- Мы и ему дадим,
че-слово!
Купюра выпорхнула из пальцев. "Сыроваров" мгновенно исчез, двое
приятелей выбежали следом за ним. "Пьяный... пока не передумал", --
донеслось с улицы, раздался топот.
-- Убежали... Видишь, парень, зазевался -- и все! В жизни зевать
нельзя...
-- А чужое разве можно брать? -- спросил мальчик, -- И зачем вы деньги
раздаете? Это тоже неправильно.
-- Нельзя, говоришь? А он считает -- можно.
-- Игорь все хапает. Его мать учит: дают -- бери, бьют -- беги.
-- А тебя по-другому учат?
Мальчик снисходительно улыбнулся.
-- Конечно, по-другому. У него своя голова, у меня своя. До свиданья!
Элефантов побрел по узким аллеям. В закутке возле забора "Васька
Сыроваров" объяснялся с приятелями.
-- Во вам, выкусите! Я взял -- значит, мое! А то схвачу кирпич и дам по
роже!
Элефантов долго сидел на влажной от чего-то скамейке, наконец встал.
Пора идти. Только куда?
"Австралийские аборигены и бушмены Южной Африки -- бродячие собиратели
и охотники, на стоянке вкапывают в землю шест, развешивают на нем скарб,
вытаптывают вокруг ямку, а после ночлега кочуют в том направлении, куда
укажет наклон шеста", -- вспомнил он вычитанную где-то фразу и выругал сам
себя. Надо было меньше читать! Тогда бы не рефлексировал, как прыщавый
гимназист!
Когда он проходил мимо нового модного ресторана "Турист", с автостоянки
выкатился знакомый "ЗИМ", проехал было мимо, но тут же мигнул стоп-сигналом
и сдал назад.
-- Садись, не зевай! -- с обычным смешком бодро крикнул Орехов.
Рядом с ним сидела женщина, и Элефантов тяжело плюхнулся на заднее
сиденье.
-- Вечерний моцион? А мы вот поужинали... Кстати, познакомьтесь:
Сергей, Элизабет...
Женщина полуобернулась. Красивая. Обольстительная улыбка, равнодушные
глаза. Волна дорогих духов.
-- Мы уже знакомы.
-- Ах да, правда.
Улыбка потухла. И шлюхам бывает стыдно.
-- Давно не виделись, Сергей, надо поговорить. Сейчас завезем
Элизабет...
Орехов завез Лизу домой, и это был совсем не тот дом, в котором Сергей
с ней познакомился.
-- Пока, зайка, не скучай, я заеду.
Орехов чмокнул ее в щечку, ароматное облако вытекло из авто.
-- Она теперь здесь живет?
-- Да. У Полковника неприятности, вот и сменила квартиру.
-- И не только квартиру, я вижу.
Орех довольно рассмеялся.
-- Семену Федотовичу все равно не до нее.
Это точно. Элефантов вспомнил, как тот вылетел из кабинета Крылова,
жалкий, испуганный, словно побитая собака. Если бы Сергей не был уверен, что
такого не может быть, он бы решил, что ему наподдали пониже спины.
-- А что случилось?
-- Что случилось?
Орехов резко затормозил и повернул к Элефантову круглое лицо с
испуганно вытаращенными глазами.
-- Время наступило другое, вот что случилось! Строгости, учет,
контроль, ответственность! Помнишь Ивана Варфоломеевича? Сидит! Дом описали,
имущество, бассейном, дурак, хвастался, а теперь это отягчающее
обстоятельство! Он с Полковником крепко повязан, так что тот, считай, тоже
погорел. Кстати! Тебе здорово повезло, что не успел с Семеном связаться!
Счастливчик!
Элефантов горько усмехнулся.
-- А как твои дела?
-- Нормально. Мне-то что до них! Я сам по себе. Когда ловят китов,
плотве бояться нечего.
Орехов включил передачу и плавно тронулся с места.
-- С ребятами сошелся замечательными: спортсмены -- здоровые, веселые.
На стадион с ними хожу, в сауну -- жир сбрасываю, пить почти бросил --
только по субботам. Так что все хорошо! Хочешь, познакомлю с друзьями?
Характерной чертой Орехова было то, что у него в друзьях никогда не
числились больные и неудачники.
Оказавшись дома, Элефантов подумал о Крылове. Они с майором держались
за разные концы невидимой, прочной нити, тот медленно, но верно подтягивал
ее к себе, рано или поздно они сойдутся вплотную. Интересно, о чем сейчас
думает он?
А Крылов в этот момент размышлял об Элефантове и пытался понять, какие
же мотивы заставили его прицелиться в Нежинскую. И почему он промахнулся.
-- Твоя ошибка в том, что ты ее обожествлял. Неземная, возвышенная,
необыкновенная, единственная, неповторимая! Этими представлениями ты связал
себя по рукам и ногам, отсюда твоя необоснованная требовательность,
подозрительность, глупые претензии... Все это только отпугивает женщину!
-- Но...
-- Она хорошая девочка, холостячка, отдельная квартира, кофе, коньячок,
музыка. Можно отлично отдохнуть, развлечься, для этого надо вести себя
Элефантов так вдавил сигарету в пепельницу, что обжег себе пальцы.
Однажды они с Марией заспорили: что есть хитрость. Он считал, что это способ
компенсировать недостаток ума, она же горячо отстаивала прямо
противоположное.
Элефантов с горечью усмехнулся. Он не раз говорил ей, что она умная
женщина. Да и другие говорили. Лесть? Отчасти, но не только. Она умела
производить такое впечатление. Интеллигентное лицо, задумчивые глаза,
немногословность, за которой должно скрываться нечто значительное,
определенный житейский опыт. Вот, пожалуй, и все. Маска, прикрывающая
пустоту. Широтой кругозора и глубиной мышления она, конечно, не обладала.
Умение "подать себя" -- другое дело. Например, когда нечего сказать, сделать
вид, будто есть о чем промолчать...
Стемнело, но свет включать не хотелось. Элефантов встал, на ощупь нашел
диван, растянулся, не забыв поставить на пол, чтобы были под рукой,
пепельницу и сигареты. Курил он обычно немного и сегодня втрое перекрыл
норму, во рту было горько, в горле першило. В открытую балконную дверь
тянуло свежим ветерком.
На душе тоже было горько. По всем канонам сейчас следовало напиться, но
для него такой рецепт не годился: будет еще хуже.
Конечно, Марию не назовешь умной женщиной -- вернулся он к прерванной
мысли. Или хотя бы последовательной.
Сквозь разрывы в облаках просматривались звезды. Дул ветер, облака
двигались, и казалось, что светящиеся точки летят по небу, как армада ночных
бомбардировщиков. Хотя ночные бомбардировщики наверняка не имеют сигнальных
огней. Вот что значит стереотип мышления!
Она мыслила стереотипами, подходящими для данной конкретной ситуации. В
отрыве от нее безупречно правильные стереотипы вступали в противоречие. Вот,
например, как в разные моменты времени она оценивала их отношения. Снова в
телетайпной ленте памяти отчетливо пропечатывались давно умершие фразы.
"Это оправдано, если есть чувства. А если их нет... Я не могу быть
только с тобой! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец!.. Нет" не
выйду, все это глупости... А о Галине и Кирилле ты подумал?.."
Элефантов глубоко затянулся и, ощутив прилив дурноты, погасил сигарету.
Кто же такая Мария Нежинская?
Если быть объективным и придерживаться логики фактов, получить ответ
нетрудно. Как называется женщина, постоянно изменяющая мужу? Да еще с
несколькими любовниками? Идущая на связь без любви вопреки объявляемым вслух
принципам? Привыкшая изощряться, выкручиваться, лгать и предавать? Ничего не
стесняющаяся и до бесстыдства раскованная в постели? И, конечно, научившаяся
всем своим постельным штучкам не в супружестве? Не пощадившая мужа ради
сомнительной "свободы" и откровенно упивающаяся ею?
Ответ так и вертелся на языке, -- короткое, хлесткое и оскорбительное
бранное слово. Если бы кто-нибудь посмел так назвать Нежинскую, Элефантов
сцепился бы с ним насмерть, бил, кусал, царапал, грыз, пока не прикончил или
пока сам оставался жив. Но сейчас к страшному ответу он пришел сам! На
основе бесстрастного анализа неопровержимых фактов!
Но ведь Мария, чистоплотная и аккуратная Мария, с нежным лицом и
прекрасными глазами, с милой привычкой добавлять уменьшительные суффиксы в
слова, с синей жилкой на левой щиколотке, которую он так любил целовать, не
могла, никак не могла быть!.. На этот раз он даже мысленно не произнес
грязного, обжигающего, как позорное клеймо, слова.
Элефантов вскочил и щелкнул выключателем. Как вообще можно было
додуматься до такого! Он стоял посредине комнаты, щурясь от яркого света, и
постепенно приходил в себя.
Виноваты темнота, одиночество, ударная доза никотина, гипнотизирующие
мерцающие часы.
Человек, который несколько минут назад в темноте с холодной
безжалостностью патологоанатома препарировал светлый облик Прекрасной Дамы,
не был Сергеем Элефантовым!
"Как раз он им и был! Нормальный человек -- спокойный, трезвый, с
цепким аналитическим умом! А не слепой сентиментальный олух, в которого ты
превратился за последние месяцы!"
Такое с Элефантовым случилось впервые: его "я" раздвоилось, одна часть
управлялась разумом, вторая -- чувствами, и эти части спорили между собой.
Расщепление сознания -- признак шизофрении. Он вспомнил рассказ Марии, как
ее муж лечился у психиатра.
"Да ее просто нельзя любить, если не хочешь сойти с ума. Нежинский
испытал это на себе, теперь ты почувствовал то же самое. Так всегда бывает,
когда любимая женщина оказывается дрянью".
Элефантов привык спорить аргументирование, даже с самим собой. Но
сейчас у него был только один, весьма шаткий, чтобы не сказать более,
аргумент -- Мария не может быть такой. Почему? Да нипочему. Не может -- и
все тут. И хотя он понимал, что голословное утверждение и доводом-то считать
нельзя, но ухватился за него обеими руками. Что еще ему оставалось делать,
если чувства вступили в непримиримое противоречие с разумом?
"Все это чушь, -- обратился он к своей разумной половине. -- Ряд
неблагополучных жизненных обстоятельств может, конечно, представить ее в
неверном свете. Но это если пользоваться только двумя красками -- черной и
белой. А разве можно все упрощать там, где речь идет о сложной человеческой
натуре? Легче всего свести ее слова, действия и поступки к привычным
шаблонам: хорошо и плохо. Попробуй понять ее до конца, разобраться во всех
нюансах, руководивших ею побуждениях! Может, она стоит выше тех
предрассудков, которые называют моралью? Ведь есть вольные, свободолюбивые
лошади, на которых нельзя накинуть узду!"
Там, где касалось Марии, быть объективным он не мог, а придерживаться
логики не хотел. И все же, несмотря на все хитрости и уловки, избавиться от
терзающего его смятения, тягостных, на грани уверенности подозрений и острой
тоски не удалось.
Вдруг ему показалось, что виновник всего -- Хлыстунов, вот кто
вытесняет его из сердца Марии! Но за счет чего? Чем он лучше? Подходящего
ответа не было. Так внезапно оказавшийся в цивилизованном мире папуас не
смог бы понять, отчего все его огромное богатство -- дюжина консервных
банок, десяток разноцветных осколков и даже целая бутылка с яркой этикеткой
-- ровным счетом ничего не стоит.
Что же делать? Что? Что?!
Нет, надо отвлечься, так недолго и сойти с ума! Он не глядя взял с
полки книгу и усмехнулся подсознательной целенаправленности
немотивированного внешне движения. Тот самый томик Грина. Принадлежащий ей.
Помнящий прикосновение Ее рук...
Он перелистнул несколько страниц.
"Черняк слушал, недоумевая, что могло так мучить контрабандиста. Логика
его была совершенно ясна и непоколебима: если что-нибудь отнимают -- нужно
бороться, а в крайнем случае -- отнять самому.
-- Вас это мучает? -- спросил он, посмотрев на Шмыгуна немного
разочарованно, как будто ожидал от него твердости и инициативы. -- А есть ли
у вас револьвер?.."
Это место, да и весь рассказ производили на него сильное впечатление.
Группка нагло обманутых, застывших в беспомощной растерянности людей и их
случайный знакомый, бродяга и авантюрист, мимоходом решивший все их
проблемы. С помощью твердой натуры, крепкой руки и револьвера.
Сюжет не новый, постоянно повторяющийся: герой-одиночка,
восстанавливающий справедливость мощным ударом и метким выстрелом. Но
гриновский Черняк вовсе не супермен, у него обычные, а не пудовые кулаки и
даже револьвер -- только атрибут, не столько решающий довод, сколько
необходимый довесок к спокойному умению отчетливо видеть цель и с
непреклонной решительностью ее добиваться.
Сам Элефантов, привыкший действовать только в рамках дозволенного, не
представлял, как можно без колебаний и сомнений идти напролом через все
преграды и запреты, и всегда немного завидовал тем, кто на это способен.
Он положил книгу на стол.
А ты, Серега, можешь стремиться к заветному рубежу без оглядки, не
считаясь ни с чем? Ведь ты не трус и если раньше не делал ничего такого, то
только потому, что не было значительной цели. Сейчас она есть...
Он прислушался к себе. Та же тоска, растерянность, горечь. "Если что-то
отнимают, надо бороться, а в крайнем случае отнять самому". Уже давно он не
испытывал душевного покоя, метался, ревновал, переживал... "Вас это мучает?
А есть ли у вас револьвер?"
Сергей открыл платяной шкаф и, пошарив среди изрядно поредевших вещей,
вытащил из дальнего угла тяжелый, глухо лязгнувший чехол зеленого брезента.
Пальцы привычно расстегнули два ремешка, присоединили стволы к ложу,
защелкнули цевье. В руках у него был короткий японский штуцер. Верхний ствол
гладкий, двенадцатого калибра, под дробовой патрон, нижний -- нарезной. Из
любого он легко попадал с пятидесяти метров в консервную банку.
Двадцать два тридцать семь. Самое время. Элефантов читал достаточно
детективных романов, чтобы знать, что делают в подобных случаях. Он положил
в карман два -- хватит и одного, но всегда должен быть запас -- хищно
вытянутых остроконечных патрона, связку ключей, накопившихся в хозяйстве за
долгие годы, фонарик. В футляр для чертежей поставил разобранный штуцер,
завернутый в старую болонью. Готово. В двадцать два сорок пять он вышел на
улицу, на такси подъехал к нужному месту, последний квартал прошел пешком. В
темном углу двора, надетской площадке, надел плащ и дождевую кепочку,
спрятал в песочницу футляр, накинул на шею ружейный ремень и, придерживая
через карманы части оружия, чтобы не звенели, зашел в подъезд и поднялся
наверх.
Вопреки опасениям, подобрать ключ к чердачной двери удалось довольно
быстро. Здесь было душно и темно, фонарик пришелся как раз кстати. Осторожно
ступая, Элефантов подошел к слуховому окну. Нужные ему окна располагались
как раз напротив и чуть ниже -- очень удобно. Лампа под старинным оранжевым
абажуром освещала обеденный стол, за которым ужинал Эдик Хлыстунов.
"Какие-то тридцать пять -- сорок метров", -- прикинул Элефантов,
собирая штуцер. Патрон мягко скользнул в патронник, четко щелкнул замок.
Отличная машина.
В оранжевой комнате появилась мама Эдика со стаканом чая в руках.
Элефантов прицелился. Он охотился на кабана, лося и волка, но в человека
целил впервые. Как всегда, перед выстрелом он сросся с оружием, стал
продолжением непомерно удлинившегося ствола и перенесся в миг, следующий за
спуском курка. Резкий, усиленный замкнутым пространством звуковой удар,
красно-желтая вспышка, слабо тренькнувшее в комнате со старомодным абажуром
стекло, опрокинувшийся навзничь вместе со стулом Хлыстунов, безумное лицо и
истошный, душераздирающий крик его матери...
Отраженное от цели воображение вернулось на захламленный чердак, где
остро пахло бездымным порохом, и убийца лихорадочно разбирал сделавший свое
дело штуцер.
Элефантов вернулся из будущего мгновения, которому так и не суждено
было стать настоящим. Нажать на спуск и хладнокровно влепить пулю в лоб
Хлыстунову он, конечно, не мог.
Собственно, он с самого начала знал, что не выстрелит. Сделанное до сих
пор -- только попытка доказать самому себе нечто весьма существенное, но
настолько неуловимое, что точно сформулировать это словами было
затруднительно. А приблизительно, огрубленно... Что ж, можно сказать так:
способность бороться за свою возлюбленную методами, свойственными
настоящему, не знающему сомнений мужчине. И тем, что он уже выполнил, а на
юридическом языке это называлось приготовлением к убийству, он доказал
требуемое.
Ведь от научного сотрудника Сергея Элефантова -- начинающего ученого,
соискателя степени кандидата технических наук, законопослушного гражданина и
члена профсоюза, все совершенное за последний час потребовало не меньшего
напряжения воли, смелости и решительности, чем расправа с шайкой бандитов от
лихого ковбоя из заокеанского вестерна. А стрелять в людей он, естественно,
не умел. Эта способность, наверное, требовала каких-то особых качеств,
которыми он не обладал.
Элефантов переломил ружье. С отрывистым щелчком вылетел и шлепнулся
где-то позади неиспользованный патрон. "Черт, забыл выключить эжектор!
Теперь не найдешь! Ну да хрен с ним!"
Все. Игра в гриновского героя кончилась. В реальной сегодняшней жизни
пуля козырем не является. Элефантов снова повесил разобранное ружье на шею,
под плащ.
Хлыстунов допил чай и смотрел телевизор -- гладенький, самодовольный и
благополучный. У него не было серьезных проблем и мучительных переживаний,
он не умел жить страстями и, уж конечно, не был способен на авантюрные,
экстраординарные поступки. Даже из-за Марии.
Элефантов ощутимо почувствовал свое превосходство, и у него улучшилось
настроение. Что Мария в таком нашла? Нет, это не соперник!
"Все равно обойду я любого, в порошок разгрызу удила, лишь бы выдержали
подковы и печенка не подвела!" -- насвистывая, он направился к выходу, не
зажигая фонарика, так как прекрасно ориентировался в темноте.
Но по дороге домой настроение снова стало портиться от мысли, отогнать
которую не удавалось. Элефантов постарался думать о чем-либо другом, но она
упорно выплывала на первый план, настолько короткая и четкая, что не
воспринять ее однозначно было невозможно при всем желании.
Дело вовсе не в Хлыстунове!
Когда Элефантов прятал штуцер обратно в шкаф, его второе "я" ехидно
прошептало: "Тебе пришлось бы перестрелять полгорода. Патронов не хватит.
Лучше уж выстрели один раз в нее -- и дело с концом!"
Элефантов выругался и сильно хлопнул дверцей.
Утром он позвонил Орехову.
-- Скажи своему купчику, что, если он не передумал, я готов. Да, по
тому делу. И чем скорее он раскошелится, тем лучше.
Орех поощряюще закудахтал в ответ, но Элефантов не стал слушать.
"Попробуем по-другому, -- с тяжелой злостью думал он, захватив ладонью
нижнюю часть лица. -- Всей этой свистобратии до меня далеко. И если я
возьмусь за крапленые карты и сяду играть по их же правилам -- все равно
буду первым!"
Под пальцами скрипнула щетина, Элефантов достал бритву. Из зеркала на
него смотрело незнакомое лицо: запавшие щеки, туго обтянутые кожей скулы,
мешки под глазами, лихорадочный недобрый взгляд.
-- Ну, здравствуй, -- сказал Элефантов. -- Только имей в виду: ты не
победил меня, а я поддался тебе.
"А это имеет значение?" -- глазами спросил тот, новый.
И Элефантов должен был признать, что никакого.
Ответ с Сахалина пришел раньше, чем можно было ожидать. Крепкий парень
с обветренным лицом уверенно распахнул дверь кабинета, резко протянул руку,
и еще до того, как представился, стало ясно: свой.
-- Палатов, начальник Холмского уголовного розыска.
Он дружелюбно улыбнулся.
-- Исполнял запрос, а тут появилась необходимость проскочить в ваши
края: интересующий нас человек здесь объявился. Вот, думаю, два дела сразу и
сделаю.
Палатов положил на стол несколько бумаг.
-- Посмотрите вначале это, а потом о моих нуждах потолкуем.
Протоколы допросов нескольких сотрудников метеостанции, знавших
Элефантова.
"... Хороший, дельный человек, знающий специалист, в общем, надежный
парень. Увлекался охотой, хорошо стрелял. Своего оружия не было, пользовался
ружьями товарищей..."
Во втором протоколе то же самое, в третьем... Вот оно! "... Несколько
раз охотился с двуствольным карабином иностранного производства, который
одалживал у кого-то из местных жителей. Собирался купить его, но купил или
нет -- я сказать не могу..."
Справка Холмского РОВД: "За Элефантовым С. Н. огнестрельного либо
холодного оружия не зарегистрировано".
-- Что у вас там за карабины иностранного производства?
-- Японские двустволки. Верхний ствол под дробовой патрон, нижний --
пулевой. Хорошая штука. Откидной диоптрический прицел, автоматический
выбрасыватель гильз. У местного населения их много, да и в экспедициях...
Я порылся в сейфе, поставил на стол патрон.
-- От нижнего ствола?
-- Точно!
Палатов подбросил патрон на ладони и вернул на место.
-- Этот парень, которым вы интересовались, стрелял классно. На пари
вешал на палку консервную банку, отходил и метров с пятидесяти -- бах! Вся в
пробоинах! Ну дробовой сноп -- понятно, многие попадали, а потом он пулей --
бац! И опять в цель. Вот этого почти никто повторить не мог. Кстати, в связи
с чем вы его проверяете?
-- Покушение на убийство.
-- Из этой японской штучки?
-- Похоже, что да.
-- А почему "покушение"?
-- Промахнулся, чуть зацепил по ребрам.
Палатов с сомнением покачал головой.
-- Судя по тому, как о нем отзываются, непохоже, чтобы он выстрелил в
человека. Да еще промазал!
Палатов невесело улыбнулся, глядя, как я прячу патрон.
-- Впрочем, чего в жизни не бывает! И люди меняются, и отличные стрелки
промахиваются. Давайте перейдем к моему делу...
Вечером без вызова пришел Элефантов.
-- Вы забыли спросить, делал ли я глушитель для двигателя.
Понятно, Громов рассказал о нашем разговоре.
-- Я и так знаю.
-- Значит, хотели поинтересоваться, могу ли изготовить такой же, но
поменьше?
Да что с ним случилось? Умышленно обостряет ситуацию, лезет на рожон!
Нервы? Непохоже -- спокоен...
-- А действительно, можете?
-- Могу. Только...
Элефантов улыбнулся, глядя прямо мне в глаза.
-- Только нет смысла с ним возиться для разового использования.
Компенсировать перепад давлений и уменьшить силу ударной волны можно с
помощью подручных материалов. Например, двух обычных резиновых сосок для
детского питания.
-- Понятно. Что вы еще хотите рассказать?
-- Пока ничего. Только спросить.
-- Пожалуйста.
-- Раз вы меня подозреваете, мне, очевидно, нельзя больше приходить к
Игнату Филипповичу?
Так звали Старика.
-- Я хотел с ним посоветоваться.
-- Почему же нельзя? Посоветоваться всегда можно. Только вряд ли вы его
застанете, он сейчас очень занят.
-- Я постараюсь.
-- Кстати, получить совет вы можете и у меня.
-- Учту. Спасибо.
Он круто повернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Я набрал номер Зайцева. Телефон не отвечал, следователя на месте не
было.
Визит Элефантова и его поведение можно было расценивать
одним-единственным образом: как заявление -- это сделал я!
Но какова цель такого заявления? И зачем ему Старик?
Старик был нужен Элефантову для того, чтобы вывалить весь груз,
накопившийся на душе за последнее время, вдавливающий его в землю с каждым
днем все сильнее, не дающий спать, есть, пить, жить. Вывалить и получить
совет. Элефантов знал, каким будет этот совет, но хотел выслушать его от
Старика.
Старика дома не оказалось.
Окно Сизова было темным, на стук никто не отозвался. Элефантов решил
ждать, чтобы убить время, забрел в гремящий музыкой парк и почти сразу
наткнулся на аляповатую будочку с заманчивой надписью: "Иллюзион".
Пожелтевшая табличка у входа поясняла: аттракцион создает иллюзию вращения,
полета и падения.
Хороши иллюзии! Элефантов нагнулся к крохотному окошку кассы.
-- А иллюзию радости он не создает?
-- Нет, -- старушка в круглых очках поджала губы. -- Это в комнате
смеха. Нам зачем, у нас и так очередь целый день стоит...
Элефантов двинулся в глубь парка, постоял у павильона "Игральные
автоматы", заглянул в дверь, как притянутый магнитом, прошел внутрь к стенду
"Снайпер", машинально бросив в узкую щель монету, пригнулся к закрепленному
на шарнире ружью. Вдавив в плечо вытертый тысячами рук приклад, он легко
ловил цель, вдавливал спуск до легкого щелчка, чуть поворачивал корпус.
Щелчок, поворот, щелчок -- после каждого гас очередной светящийся круг.
Элефантов погасил один ряд мишеней, второй, третий...
Цели вспыхнули заново, загорелось табло "призовая игра". С прежней
неотвратимой методичностью Элефантов вновь загасил мишени одну за другой.
-- Видал, бесплатно! Вот здорово!
Четверка пацанов обступила "Снайпер", восторженно рассматривая
Элефантова.
Он вытащил пригоршню монет, протянул: "Налетайте".
Три щепотки из маленьких пальцев ударили в ладонь, склевывая монеты.
Больше всех ухватил востролицый пацан, похожий чем-то на Ваську Сыроварова.
-- Ура, живем! Аида в "Подводный бой", -- три маленькие фигурки
бросились к соседнему автомату.
-- А ты что же? -- обратился Элефантов к четвертому, который не брал
денег.
-- Да не надо... -- тот пожал плечами и смущенно попятился. Он тоже
кого-то напоминал. Элефантову вдруг показалось, что пласты времени
деформировались, вспучились и перед ним стоит семилетний Сергей Элефантов,
скованный и закомплексованный, ошарашенный невиданными электронными играми и
не умеющий воспользоваться внезапной удачей.
-- Бери, не стесняйся, -- Элефантов пошарил в кармане и протянул
мальчику смятую трехрублевку.
-- Нет, нет, что вы, -- испуганно забормотал тот и даже спрятал руки за
спину.
-- Дядя, давайте мне, мы потом поделим, -- "Васька Сыроваров" подскочил
вплотную, требовательно дергая Элефантова за пиджак. -- Мы и ему дадим,
че-слово!
Купюра выпорхнула из пальцев. "Сыроваров" мгновенно исчез, двое
приятелей выбежали следом за ним. "Пьяный... пока не передумал", --
донеслось с улицы, раздался топот.
-- Убежали... Видишь, парень, зазевался -- и все! В жизни зевать
нельзя...
-- А чужое разве можно брать? -- спросил мальчик, -- И зачем вы деньги
раздаете? Это тоже неправильно.
-- Нельзя, говоришь? А он считает -- можно.
-- Игорь все хапает. Его мать учит: дают -- бери, бьют -- беги.
-- А тебя по-другому учат?
Мальчик снисходительно улыбнулся.
-- Конечно, по-другому. У него своя голова, у меня своя. До свиданья!
Элефантов побрел по узким аллеям. В закутке возле забора "Васька
Сыроваров" объяснялся с приятелями.
-- Во вам, выкусите! Я взял -- значит, мое! А то схвачу кирпич и дам по
роже!
Элефантов долго сидел на влажной от чего-то скамейке, наконец встал.
Пора идти. Только куда?
"Австралийские аборигены и бушмены Южной Африки -- бродячие собиратели
и охотники, на стоянке вкапывают в землю шест, развешивают на нем скарб,
вытаптывают вокруг ямку, а после ночлега кочуют в том направлении, куда
укажет наклон шеста", -- вспомнил он вычитанную где-то фразу и выругал сам
себя. Надо было меньше читать! Тогда бы не рефлексировал, как прыщавый
гимназист!
Когда он проходил мимо нового модного ресторана "Турист", с автостоянки
выкатился знакомый "ЗИМ", проехал было мимо, но тут же мигнул стоп-сигналом
и сдал назад.
-- Садись, не зевай! -- с обычным смешком бодро крикнул Орехов.
Рядом с ним сидела женщина, и Элефантов тяжело плюхнулся на заднее
сиденье.
-- Вечерний моцион? А мы вот поужинали... Кстати, познакомьтесь:
Сергей, Элизабет...
Женщина полуобернулась. Красивая. Обольстительная улыбка, равнодушные
глаза. Волна дорогих духов.
-- Мы уже знакомы.
-- Ах да, правда.
Улыбка потухла. И шлюхам бывает стыдно.
-- Давно не виделись, Сергей, надо поговорить. Сейчас завезем
Элизабет...
Орехов завез Лизу домой, и это был совсем не тот дом, в котором Сергей
с ней познакомился.
-- Пока, зайка, не скучай, я заеду.
Орехов чмокнул ее в щечку, ароматное облако вытекло из авто.
-- Она теперь здесь живет?
-- Да. У Полковника неприятности, вот и сменила квартиру.
-- И не только квартиру, я вижу.
Орех довольно рассмеялся.
-- Семену Федотовичу все равно не до нее.
Это точно. Элефантов вспомнил, как тот вылетел из кабинета Крылова,
жалкий, испуганный, словно побитая собака. Если бы Сергей не был уверен, что
такого не может быть, он бы решил, что ему наподдали пониже спины.
-- А что случилось?
-- Что случилось?
Орехов резко затормозил и повернул к Элефантову круглое лицо с
испуганно вытаращенными глазами.
-- Время наступило другое, вот что случилось! Строгости, учет,
контроль, ответственность! Помнишь Ивана Варфоломеевича? Сидит! Дом описали,
имущество, бассейном, дурак, хвастался, а теперь это отягчающее
обстоятельство! Он с Полковником крепко повязан, так что тот, считай, тоже
погорел. Кстати! Тебе здорово повезло, что не успел с Семеном связаться!
Счастливчик!
Элефантов горько усмехнулся.
-- А как твои дела?
-- Нормально. Мне-то что до них! Я сам по себе. Когда ловят китов,
плотве бояться нечего.
Орехов включил передачу и плавно тронулся с места.
-- С ребятами сошелся замечательными: спортсмены -- здоровые, веселые.
На стадион с ними хожу, в сауну -- жир сбрасываю, пить почти бросил --
только по субботам. Так что все хорошо! Хочешь, познакомлю с друзьями?
Характерной чертой Орехова было то, что у него в друзьях никогда не
числились больные и неудачники.
Оказавшись дома, Элефантов подумал о Крылове. Они с майором держались
за разные концы невидимой, прочной нити, тот медленно, но верно подтягивал
ее к себе, рано или поздно они сойдутся вплотную. Интересно, о чем сейчас
думает он?
А Крылов в этот момент размышлял об Элефантове и пытался понять, какие
же мотивы заставили его прицелиться в Нежинскую. И почему он промахнулся.
-- Твоя ошибка в том, что ты ее обожествлял. Неземная, возвышенная,
необыкновенная, единственная, неповторимая! Этими представлениями ты связал
себя по рукам и ногам, отсюда твоя необоснованная требовательность,
подозрительность, глупые претензии... Все это только отпугивает женщину!
-- Но...
-- Она хорошая девочка, холостячка, отдельная квартира, кофе, коньячок,
музыка. Можно отлично отдохнуть, развлечься, для этого надо вести себя