Корецкий Александр. Смягчающие обстоятельства

своеобразная. Она ничего не рассказывала о себе, и он знал о ней очень мало.
Она не ходила в театры, редко бывала в кино. Мало читала. Не боялась
пьяных и темных улиц. Принимала как должное комплименты и знаки внимания.
Никогда ни на что не жаловалась и ни о чем не просила. Никогда не говорила:
"Я люблю тебя".
Он шептал эти слова в маленькое нежное ушко в минуты близости, как-то
она со стоном выдохнула в ответ: "И я... ", и в другой раз: "Я тоже..." И
только.
Элефантов не считал вырванное в мгновенья страсти признание полностью
добровольным, ему хотелось большего. Однажды, когда все кончилось, он
спросил напрямую:
-- Ты меня любишь?
И услышал:
-- Мне хорошо с тобой.
Сдержанность Марии насторожила.
-- Почему ты не говоришь, что любишь?
-- Я так не могу...
"Что "не могу"? Не могу сказать неправду? Но она же спит со мной, а без
любви, конечно, не стала бы этого делать... Или не могу выражать словами
сокровенные чувства? Более вероятно, ведь Машенька -- сложная натура..."
Мысли роились, как всполошенные птицы, но ответа -- точного, ставящего
все на свои места -- не появлялось, и оттого Элефантов, любящий ясность и
определенность, испытывал какой-то дискомфорт. Сомнения порождали тягостные
размышления.
Сколько раз эта красивая женщина со внешностью школьницы обсуждала
вопрос о своем отношении к любовнику? И со сколькими мужчинами?
Всегда стремящийся к полной информированности Элефантов с удивлением
обнаружил, что лучше пребывать в неведении на этот счет, и если бы смог, то
предпочел бы забыть о том, что знал. По молчаливому уговору они не упоминали
имен Спирьки, Эдика, Астахова, как будто те не имели к Марии никакого
отношения, но их тени время от времени омрачали настроение Элефантова. Когда
он смотрел на белье Марии, изящное, невесомое, сразу же вспоминалось, что
Спирька видел его тоже. И хотя воспоминание, вытесненное реальностью
происходящего, мелькало глубоко-глубоко в подсознании, он ощущал острый укол
ревности.
В объятиях Марии он забывал обо всем на свете. Но неприятное чувство
никогда не исчезало совсем, проявляясь в самые неподходящие моменты.
Она говорила "спасибо" после каждой близости, и это расценивалось им
как признак глубокой внутренней культуры и душевной тонкости. Но иногда
мелькала болезненная мысль: какой предыдущий любовник научил ее этому?
Он ругал себя, обзывал ханжой, но отделаться от ранящих переживаний не
мог. Ему казалось, что Мария холодна и не испытывает таких же чувств, как
он. Изо всех сил он старался убедиться в том, -- что ошибается.
-- Ты вспоминала обо мне?
-- Конечно, глупый...
И на сердце сразу становилось легко и спокойно.
"Время, на, все нужно время. Она привыкнет ко мне, убедится в моей
искренности, в моих чувствах, поймет, что я совсем не тот, каким был три
года назад. И тогда доверится мне полностью".
Но время шло, а спокойствие не приходило. Скорее наоборот.
-- Ты знаешь, я собираюсь уехать. На север.
Они гуляли по длинному, рассекающему город надвое тенистому бульвару, и
то, что она сказала, прозвучало совершенно ошеломляюще.
-- ??!
-- Наш родственник сейчас работает в Воркуте начальником шахты. Зовет к
себе: заработки высокие плюс коэффициент...
-- А как же диссертация? -- более глупого вопроса задать было нельзя.
-- Буду там заниматься. Да и уезжаю-то не на всю жизнь. Года через три
вернусь...
Элефантов не мог поверить, что она говорит всерьез.
-- Да Бог с тобой, Машенька! Какая Воркута? Ты посмотри на себя!
Мария была в кипенно-белом сафари (все белые вещи она стирала каждые
три дня), превосходно оттеняющем загар, изящные босоножки на высоченной
"шпильке" подчеркивали стройность тонких ног. Хрупкая, как былинка.
-- Ты же европейская женщина, картинка из журнала! -- Элефантов даже
проглатывал слова от волнения. -- Пальчики как спички, маникюр... Что тебе
взбрело в голову? Да и зачем тебе эти деньги?
Мария выпятила нижнюю губу.
-- Без денег ты не человек...
-- То есть как? -- Элефантов не поверил ушам. Это была "философия"
деляг и коммерсантов, которых он откровенно презирал. -- Выходит, Никифоров
не человек?
У него самого тоже не было денег, но он привел как пример безденежья
своего бывшего завлаба, непрактичность и житейская беспомощность которого
вошли в поговорку у всех, кто его знал.
-- Человек, конечно, человек, -- голос у Марии был скучный, казалось,
она жалеет, что сболтнула лишнее.
Интересно, где она набралась этой дури? Сама-то она так думать не
может, это ясно...
-- ...Но без денег не обойтись, -- вслух размышляла она. -- Нужна
дубленка, а это как-никак восемьсот рэ. А то и больше. Где их взять?
-- Может, купить пальто? -- нерешительно посоветовал Элефантов, ощущая
радость от сопричастности к делам и заботам любимой женщины.
-- В нем мне будет холодно, -- чуть капризно проговорила она, и
Элефантов понял, что сморозил глупость. Стереотип мышления! Жена прекрасно
обходится стареньким пальто, дубленка для нее -- недостижимая мечта. Но
Мария -- совсем другое дело! Ей, худенькой и нежной, красивый тулупчик
просто необходим!
И тут же он остро ощутил свою несостоятельность. Он всегда считал, что
деньги -- всего лишь бумажки, которые не определяют человеческого счастья.
Но если бы сейчас случилось чудо и откуда-то появились эти проклятые
восемьсот рублей, он был бы счастлив, что может порадовать Машеньку,
защитить любимое существо от зимнего холода. Хотя дубленки в большом
дефиците... Просто так не купишь, надо "доставать", а для этого знать
ходы-выходы, иметь "контакты", связи с нужными людьми... Жизнь повернулась
непривычной стороной, и Элефантов почувствовал незнакомое чувство
беспомощности.
Неожиданно вспомнился забывшийся эпизод детства.
На открытой киноплощадке неподалеку от дома по субботам собирался
"птичий рынок". Кроме голубей, канареек и попугайчиков, здесь продавали
рыбок, черепах и прочую живность. Сергей любил разглядывать умильно-потешных
котят и неуклюжих щенков, которых хозяева приносили в выстланных тряпицами
корзинах, клеенчатых сумках или просто за пазухой, выкладывали на жесткие
лавки и отчаянно нахваливали, привлекая внимание возможных покупателей.
-- Злые, как черти, а вырастают во! -- крепкий небритый парень лет
двадцати пяти, который казался маленькому Сергею взрослым мужиком, может
быть, благодаря именно заросшей физиономии, а может, изза уверенной манеры
держаться, будто весь базар принадлежал ему, -- водил ладонью в метре от
земли, и хотя с трудом верилось, что пять мохнатых комочков могут
превратиться в таких огромных псов, Сергей заинтересованно остановился.
Щенков было пять -- четыре черные, как смола, один светлый и мельче
размером.
-- Их мать чуть не до смерти загрызла соседа, а в прошлом году двоих в
клочья порвала, -- громко рассказывал мужик. -- Я ее по пьяному делу ногой
ударил, так килограмм мяса из икры вырвала. Подходи, покажу!
Он задрал штанину.
"Нашел чем хвастать", -- подумал Сергей, уверенный, что такими жуткими
историями можно только отпугнуть покупателей.
Но небритого обступили люди, с интересом разглядывали изуродованную
ногу, с таким же интересом поворачивались к щенкам, поднимали их, распяливая
на весу, тыкали пальцами в крошечные ротики, разжимали слабые челюсти,
проверяя прикус.
Черные пытались устрашающе щериться, издавали писк, похожий на рычание,
хватали острыми неопасными пока зубками грубые чужие руки и тем вызывали
смех и одобрительно реплики. Светлый щеночек добродушно переносил
малоприятные процедуры, очевидно, думая, что с ним так играют, и даже
несколько раз лизнул малюсеньким круглым розовым язычком вертевшие его
пальцы.
-- Сейчас, надо его разозлить, -- мужик поставил светлого на скамейку и
стал больно щелкать по головке, но щенок только пятился, растерянно тычась
мордочкой то в одну, то в другую сторону.
-- Сейчас, сейчас... -- приговаривал мужик, сам начиная свирепеть.
-- Брось, не видишь, что ли, -- злости у него нет, -- сказал кто-то.
Люди стали расходиться.
Черных щенков раскупили, светлый остался один, и охотников на него не
было, хотя, на взгляд Сергея, из всей пятерки он самый симпатичный и совсем
не заслужил разлуки с братьями, одиночества и ударов по голове.
-- Что смотришь, пацан, нравится? -- обратился хозяин к Сергею и
добродушно подмигнул. -- Беги к мамке, бери деньги, за десятку отдам.
Старая десятка, а впоследствии новый рубль, была по тем временам для
шестилетнего пацана солидной суммой. Но он со всех ног бросился домой,
уверенный, что на такое благое дело деньги у матери найдутся.
Ася Петровна выслушала его сбивчивый рассказ и поморщилась:
-- Что за глупости, не хватало еще псины в доме! И потом, они заразные
-- глисты, блохи, чумка. Ты совсем с ума сошел!
Сергей побежал обратно, опасаясь, что продавец ушел, но тот был на
месте.
-- Ну что, принес? Нет? Эх ты, -- мужик опять добродушно подмигнул. --
Ну ладно... Не тащить же его обратно.
Он махнул рукой и стал собираться. У Сергея мелькнула надежда, что
сейчас хозяин возьмет и отдаст ему щенка без всяких денег. А уж мать он
сумеет уговорить, в конце концов, можно положить подстилку в коридоре, у
двери, он сам будет ухаживать, ведь держат же многие собак и ничем не
болеют...
Мужик посчитал деньги, засунул в карман, осмотрелся -- не забыл ли
чего, но не положил щенка в уютную, пахнущую собачьим теплом корзинку, а
взял двумя пальцами за задние ноги и коротким движением ударил о край
скамейки, в третий раз добродушно подмигнул Сергею, завернул серое тельце в
смятую газету, которую постилал на лавку, и бросил в кучу мусора.
Если бы не эти добродушные подмигивания, до Сергея тоже не сразу бы
дошел смысл совершившегося, настолько невероятно жестоким и вместе с тем
будничным оно было, но, по крайней мере, он не стал бы лезть в мусор и
разворачивать смятую газету в надежде, что это фокус, пусть и неудачная, но
шутка неплохого в общем мужика, оставившего ему таким образом целого и
невредимого щенка...
Потом он бился в истерике, ругал мать самыми жуткими словами, и
испуганные родители всерьез собирались купить ему собаку...
Беспомощный Элефантов из далекого детства вернулся в настоящее.
Вдруг вспомнилась тяжесть десятитысячной пачки, которую он весело
швырнул перед Семеном Федотовичем, и он с удивлением ощутил сожаление... Да
что это с ним! Через некоторое время подоспеет крупная сумма за внедрение в
производство бесконтактного энцефалографа, и тогда...
-- Пока я не могу тебе ее купить... Но через годик...
-- Да ну тебя к черту! -- раздраженно сказала Мария. -- Что я, тебя
прошу?
Элефантов ошеломленно замолчал. Он никогда не думал, что корректная и
тихая Мария способна на грубость. Тем более что он ее не заслужил.
Тут же всплыл в памяти давний разговор со Спирькой, когда тот
утверждал, что кроткий вид Нежинской обманчив, на самом деле ей пальца в рот
не клади.
"Неужели он знает ее лучше, чем я?" -- мелькнула горькая мысль. А на
втором плане проплыла другая, не менее неприятная: что кроется за этим
желанием уехать на север?
...Одно из двух: или она тяжело переживает разлуку с Астаховым и хочет
убежать подальше, как раненое животное прячется в чащобе, зализывая раны,
либо... Начальник шахты, о котором говорила Мария, -- Петренко Петр
Григорьевич -- уехал в Воркуту совсем недавно. Раньше Мария не называла его
родственником, считалось, что он хороший знакомый их семьи. Сорок лет,
энергичный, перспективный. Как Астахов. И тезка... Может, и он такой же
родственник?
Любой из этих вариантов означал, что к нему, Сергею Элефантову, она не
испытывает никаких чувств, не связывает с ним свои планы на будущее. Но
почему? Неужели он такой никчемный?
"Да брось, Серега! Нечего цепляться к мелочам и превращать муху в
слона! Надо занять ее делом, заинтересовать, и она перестанет метаться
туда-сюда!" -- одернул он себя, но неприятное ощущение не исчезло полностью
-- какая-то крохотная пружинка закатилась в дальний закоулок души, где уже
накопилось изрядное количество других, точно таких же.
Тему для Марииной диссертации Элефантов сформулировал в тот же день:
"Физико-математический аппарат экстрасенсорной связи". Тут же составил план,
за неделю написал реферат.
-- Так быстро? -- Мария удивилась не зря: у начинающего аспиранта или
соискателя на все это уходит обычно месяцев семь, а то и десять. -- Ты
молодец!
Ему было приятно, тем более что похвалила она его только второй раз.
Сдержанность Нежинской огорчала, полностью раскрывшись, он ожидал такого же
ответного чувства, но вместо теплой волны любви и нежности ощущал исходивший
от нее холодок. Он убеждал себя, что это ему только кажется, заглядывал в
васильковые глаза, надеясь увидеть то ласковое сияние, которое появлялось
иногда три года назад, но, увы, непроницаемые шторки скрывали происходящее в
ее душе, и лицо всегда оставалось спокойным и до равнодушия бесстрастным.
Вскоре Элефантова вызвали в Москву, в министерство. Он доложил
результаты своих исследований вначале сотруднику, курирующему их институт,
затем начальнику отдела. Те слушали внимательно, но, как ему казалось, без
заинтересованности и в конце задавали один и тот же вопрос: "Чем
подтверждаются ваши выкладки?"
Он рассказывал о феномене Пореева, показывал таблицы, схемы и графики
контрольных измерений, чувствуя, что все это особенно не убеждает
собеседников.
-- А вы уверены, что биопотенциал вашего, гм, телепата, -- слово
"телепат", непривычное и даже неуместное в строгой обстановке министерства,
прозвучало как ругательство, -- действительно выше нормы?
Начальник отдела внушительно возвышался над полированным, темного
дерева столом. Массивная голова на толстой шее, аккуратный пробор в редеющих
волосах. Красивые импортные очки с дымчатыми стеклами несколько
компенсировали заурядность лица. И голос у него был внушительный, веский,
отбивающий всякую охоту спорить.
-- Но, Алексей Архипович, вот же результаты замеров, а вот, для
сравнения, данные контрольной группы.
Элефантов держался уверенно, так как был убежден в неопровержимости
представленных материалов, но по безмолвной реакции куратора понял, что
дерзость его поведения переходит всякие границы.
Дымчатые стекла зловеще блеснули.
-- Графики и таблицы я видел. -- Фразы получались рублеными и тяжелыми.
-- Но это только цифры, не больше. Как они получены? Методика экспериментов?
Оборудование, аппаратура? И вообще, как вы фиксируете биопотенциал? И что
это за единица измерения "мнеж"?
Элефантов смутился. Во-первых, потому, что Алексей Архипович нащупал
самые уязвимые точки его теории, а во-вторых... "Мнеж" расшифровывалось
очень просто: Мария Нежинская. Но об этом не знал еще ни один человек на
свете. Даже она сама.
-- Биопотенциал измерялся на приборе моей конструкции...
-- Он защищен авторским свидетельством?
Безусловно, Алексей Архипович обладал железной хваткой и беспощадным
ударом. Элефантов уже знал, что последует за этим.
-- Нет, заявка отклонена...
-- Наверняка в связи с недостаточным теоретическим обоснованием?
-- Да... Но прибор-то существует! А заявку я доработаю и представлю
повторно!
-- Я вам, конечно, желаю успеха. Но пока получается, что все ваши
выводы строятся на результатах измерений уровня биополя, а прибор, которым
это делается, официально не признан! Так?
-- Так.
Эле фантов решил и проигрывая не терять достоинства.
-- А следовательно, научность и достоверность вашего исследования
равняется... Чему?
-- Вы хотите сказать -- нулю? Ну а если через полгода, год заявку
примут, биоэнергометр получит право гражданства, что тогда?
-- Не знаю. -- Теперь дымчатые стекла блестели немного снисходительно.
-- Тогда будет видно.
Куратор поднялся, всем своим видом давая понять, что недопустимо
затянувшийся визит пора заканчивать.
-- Но такой подход приведет только к потере времени! Ведь уже сейчас
видно, что существует эффект экстрасенсорной связи! Разве можно отказываться
от исследований только по формальным соображениям?
Элефантов почти кричал, куратор, втянув голову в плечи, делал вид, что
его здесь нет, он не видит и не слышит происходящего. Наступила тревожная
пауза. В проблеске очков появился интерес.
-- Ну что ж... Если ваша правота пропорциональна убежденности... Пусть
головной НИИ даст свое заключение. Одобрят саму идею -- мы не станем
придираться к формальностям.
В головном институте Элефантов разговаривал с профессором Карпухиным.
Ранее они несколько раз встречались на конференциях, Карпухин
доброжелательно отзывался о его докладах, интересовался научными планами.
Сейчас он тоже встретил его приветливо.
-- Мне лично твоя разработка нравится. Смело, ново, логично. Но, -- он
потрогал короткий седеющий "ежик". -- Что скажет совет? С одной стороны --
это не по нашему профилю, с другой -- институтов и министерств такого
профиля пока что вообще не существует. Да и все остальное -- чисто оценочные
вопросы. Можно решить их так, можно -- этак. И каждое решение будет
правильным. Даже не знаю, что получится...
Ну да ладно, -- он решительно взмахнул рукой. -- Зачем попусту гадать и
распускать слюни раньше времени! Свои взгляды нужно отстаивать. Так что
готовься убеждать членов совета!
-- Иван Егорович, у меня еще один вопрос. -- Элефантов прикладывал
усилия, чтобы не показать смущения. -- Наша сотрудница выбрала тему, смежную
с моей. Я хотел проконсультироваться -- насколько она диссертабельна.
Он протянул листок с планом.
-- Ну-ка, ну-ка...
Карпухин читал, далеко отведя руку.
-- Это даже слишком широко. Тут замах на докторскую! Но весьма толково.
Как ее фамилия?
-- Нежинская.
-- Никогда не слышал. Она публиковала что-нибудь?
-- Да нет, только начинает... Вы не согласитесь взять научное
руководство?
-- Ну отчего же! Тема интересная, перспективная. Вот только справится
ли она? Знаешь, сколько есть соискателей, неспособных довести до конца то,
за что они взялись?
-- Справится.
-- Тогда вопросов нет. Через месяц я приеду к вам на конференцию, пусть
подготовят развернутый план, мы поговорим и будем решать. Кстати, а что ты
думаешь?
-- У меня уже все на выходе.
-- Так выдавай побыстрее. А то талантливая молодежь, -- Карпухин потряс
планом, -- тебя обойдет.
-- Пусть обходит, я только порадуюсь.
Распрощавшись с Карпухиным, Элефантов выскочил на улицу. Три дня он
работал на пределе. Бесконечные министерские коридоры, двери, похожие одна
на другую, встречи на разных уровнях, беседы, от которых многое зависело,
споры с теми, с кем удобнее соглашаться, обидное чувство неравенства, когда
невольно ждешь, что собеседник противопоставит твоей аргументации
административный окрик, сразу дающий понять, кто есть кто. Все на нервах, с
постоянным напряжением.
Болела голова, хотелось есть, но усталости он не чувствовал, наоборот,
ощущал эмоциональный подъем. Даже не от того, что командировка прошла в
общем-то успешно; хотя значимость этого была чрезвычайно высока, она
отходила на второй план по сравнению с тем, что являлось для него СЕЙЧАС
более важным. Мария! Они договорились: если он окончит дела раньше срока, то
прилетит к ней и ночь они проведут вместе. Шансов справиться с делами до
окончания командировки было совсем немного. Но он приложил все силы, и ему
это удалось. Уже опаздывая в аэропорт, Элефантов забежал в несколько
магазинов. Французских духов, которые он мечтал подарить Марии, в продаже не
оказалось, но зато ухитрился без очереди купить шикарный бельевой гарнитур в
яркой, красочной коробочке.
Таксист гнал вовсю, но, когда они приехали, уже началась посадка в
самолет, и билет ему продали на следующий рейс, вылетающий через два часа.
Отсрочка огорчила Элефантова, он подошел к секции и, когда поток пассажиров
иссяк, спросил у красивой, сильно накрашенной дежурной, не сможет ли она
отправить его немедленно. Дежурная окинула внимательным взглядом, и, видимо,
он ей понравился, потому что спросила она любезным тоном:
-- А зачем вам спешить? Через два часа спокойно вылетите без лишних
хлопот!
-- Дело в том, что меня ждет любимая женщина. И хочется увидеть ее как
можно скорей.
Элефантов сам удивлялся, что спокойно говорит такие слова постороннему
человеку и не испытывает при этом ни малейшего смущения.
Дежурная посмотрела на него с новым выражением, сделала исправление в
билете и пропустила к автобусу. Когда садились в самолет, она прошептала
что-то на ухо стюардессе, та удивленно воскликнула: "Разве в наше время
такое бывает?!" -- и во время полета смотрела на Элефантова с нескрываемым
интересом. От этих взглядов он чувствовал себя неловко и отворачивался к
иллюминатору, хотя там ничего, кроме угольной черноты, видно не было.
На стоянке такси толпилась очередь, но расторопный дядя с лицом
пройдохи, заломив невероятную цену, посадил его в оранжевую "Ладу" и, чтобы
сделать поездку приятней, включил магнитофон. Стереоколонки создавали в
замкнутом пространстве исключительный эффект, музыка обволакивала сознание,
Элефантов расслабился и закрыл глаза.
Мария! Она была его путеводной звездой, маяком, к которому он стремился
через время и расстояния, преодолевая все препятствия, встающие на пути.
Сейчас они увидятся. Скучала ли она по нему? Ждет ли его с таким же
нетерпением?
В окнах Нежинской света не было. Может, устала и рано легла спать? Ведь
уже почти одиннадцать! Поднимаясь пешком по лестнице, он ощутил сильное
волнение, когда звонил в дверь, волнение усилилось. Никакого ответа. Нет
дома? Но они же договорились! Или наоборот -- дома, но не одна? Его бросило
в жар.
К будке телефона-автомата он подошел с ужасным настроением. Сейчас все
выяснится. Если ее нет у матери... Уже заранее он чувствовал себя обманутым
и обокраденным.
-- Алло, -- родной голос Марии мгновенно стер мрачные мысли, Элефантов
ощутил острую радость, прилив сил и угрызения совести за то, что мог думать
о всяких глупостях.
-- Здравствуй, Машенька!
-- Здравствуй.
Печаль в ее голосе вновь заронила в душу тревогу.
-- Как дела, родная?
-- Не очень хорошо. Неприятности...
-- Что случилось?
-- Потом расскажу.
-- Так ты будешь ночевать у мамы?
-- Наверное...
В голосе он уловил неуверенность.
-- Или все-таки подъедешь?
-- Ну хорошо... -- произнесла она после чуть заметной паузы.
-- Жду тебя, дорогая, целую!
Обуреваемый сложными чувствами, Элефантов сел на скамейку чуть в
стороне от дома. Раз Мария ради него идет через ночной город, значит, она
любит! Между ними уже существует незримая связь, и ее сдержанность и
немногословие он напрасно принимает за холодность. От этих мыслей стало
хорошо и спокойно. Но что за неприятности? Ведь ему почти ничего не известно
о ее жизни. Как она проводит время без него, чем интересуется, что ее радует
и печалит... Он не решался расспрашивать, боясь спугнуть преждевременным
любопытством то тонкое, едва ощутимое, что их объединяло. Но, с другой
стороны, она-то должна испытывать потребность поделиться с ним своими
заботами? А если нет, значит, она ему не доверяет... Но почему?
Как бывало почти всегда, размышления о взаимоотношениях с Марией
вызывали у него горький осадок своей шаткостью и неопределенностью. Ночной
ветерок продувал насквозь, и Элефантов поежился.
Вдали показалась пара, Элефантов не обратил на нее внимания, но, когда
они подошли ближе, в девушке он узнал Марию.
Вот тебе на! С кем это она? С Эдиком? Или с кемлибо еще, неизвестным
ему, Элефантову, но имеющим на нее достаточные права? Откуда он взялся?
Находился в гостях у Варвары Петровны и пошел ее проводить? А у Марии не
было повода отказать?
У него опять стало муторно на душе. Ситуация складывалась совершенно
нелепая. Если сейчас они как ни в чем не бывало поднимутся к Нежинской... Да
нет, она этого не допустит, она же знает, что он здесь и ждет... Но она тоже
может быть связана обстоятельствами, возможно, потому у нее и был такой
грустный голос. Элефантов сжал зубы. Еще никогда неопределенность его
положения по отношению к Марии не проявляла себя так наглядно.
Пара подошла поближе, и Мария протянула парню руку, но тот покачал
головой и пошел с ней дальше. Свет фонаря высветил его лицо -- Элефантову
оно было незнакомо. Кто же это?
Они подошли к дому, Мария снова попыталась распрощаться, и вновь ее
спутник не захотел этого сделать, а указал на дверь подъезда. Мария
возражала и осматривалась по сторонам, и вдруг Элефантов понял, что это
совершенно посторонний человек, который скорее всего увязался за ней в
поисках легкого приключения. У него будто гора с плеч свалилась. Ситуация
упростилась до предела. Он устал, перенервничал, замерз, ему совершенно не
хотелось драться, да и настроение было совсем не боевое, но этот расклад был
стократ лучше любого другого...
-- Мария!
Он вышел из тени и направился к ней. Мария пошла навстречу.
-- Это что -- уличные приставания?
Он крепко взял Марию за руку, высоко, ощутив тепло ее подмышки.
-- Да, -- она засмеялась. -- А я ищу тебя, ищу.
Они подошли к подъезду. Парень стоял на месте. Года двадцать два,
довольно нахальное лицо, кажется, нетрезв. Надо было отдать Марии портфель,
но теперь этот жест мог излишне обострить обстановку.
-- Он тебе ничего не сделал?
-- Нет, что ты, -- она весело улыбалась.
Элефантов предпочел бы обойтись без драки, но был готов в любую минуту