Страница:
теперь будет...
-- Какая мать, какой Юртасик?
-- Вы сегодня задержали Петю Юртасика, он соседа ножом пугал, что ли...
Я с ним в школе учился. Вот мать и пристала: сходи, узнай у Крылова, он тебя
допрашивал, вроде как знакомый...
-- А она откуда в курсе всех дел? Элефантов махнул рукой.
-- Когда придет к вам, поймете. Уникальная женщина! Энергии вагон, уже
весь город на ноги поставила!
-- Скажи, что ко мне ходить не нужно. Дело передадут в прокуратуру --
тяжкие телесные повреждения, сопротивление работникам милиции, а потом -- в
суд.
Раз Элефантов и без вызова оказался у меня, я решил его допросить, но
сказать о своем намерении не успел: в кабинет влетела полная краснолицая
женщина в черном траурном платье с ворохом бумаг в одной руке и клеенчатой
хозяйственной сумкой в другой.
-- Кого в суд? Петю моего?! -- с негодованием закричала она и, отпихнув
Элефантова в сторону, плюхнулась на стул передо мной.
-- Да вы знаете, какой он больной? Он себя не помнит, не отвечает за
себя, его психозы накрывают... Вот, вот, -- она бросала неразборчиво
исписанные листки с лиловыми печатями и прихлопывала сверху ладонью.
Толстые, унизанные кольцами пальцы громыхали о стол, подтверждая весомость
каждого документа.
-- А вот от самого профессора Иваницкого, -- победно громыхнула
посетительница последний раз и снисходительно глянула на меня. -- А вы
говорите -- под суд! -- в голосе Петиной мамы слышались великодушные нотки,
извиняющие человеческую глупость.
-- Так что оставляйте себе справки, какие надо, кроме, конечно,
профессорской, а Петьку отдайте, мы его с Серегой сейчас в психдиспансер
отвезем, я уже договорилась.
Как у нее все просто получалось!
-- Да вы не думайте, я через час заявление от Кольки привезу, что он
претензий не имеет. Если надо еще чего -- тоже привезу. Хотите, напишет --
сам на ножик напоролся?!
-- Ничего он не напишет.
-- Да ну! Как же иначе! Я ему уже апельсинов купила, -- посетительница
приподняла, как бы взвешивая, свою сумку. -- Меду купила, курицу, орехов...
-- Потерпевший сейчас на операционном столе, неизвестно, выживет ли...
-- Ничего, завтра напишет. Я ему бульон понесу вместе с Серегой...
Элефантов незаметно выскользнул за дверь.
-- Так где Петька? -- деловито спросила она. -- Смирительную надевали?
Можете снять, мы с Серегой его управим, он меня слушается.
Я вызвал помощника дежурного и, с трудом прервав словоизвержение
Петиной мамы, объяснил, что отпускать ее сына никто не собирается,
интересующие вопросы она сможет выяснить у следователя, а сейчас я прошу ее
покинуть кабинет.
Сержант взял ее под локоть и, преодолевая некоторое сопротивление, с
вежливой настойчивостью вывел в коридор, а я, чуть не испепеленный ее
прощальным взглядом, посочувствовал следователю, которому придется вести это
дело.
Бесцеремонная посетительница выбила меня из колеи и спугнула
Элефантова, который, видимо, хорошо знал, чего можно ожидать от матери
бывшего соученика.
Я сидел перед чистым лицом бумаги, собираясь с мыслями, когда в кабинет
зашел председатель домкома по Каменногорскому, 22, Бабков, такой же
величавый, как и в прошлый раз.
-- Только что повестку принесли, -- сообщил он, усаживаясь. -- Да я и
сам собирался. Вы меня позавчера позвали чердак смотреть, а зря... Вот!
Он вытащил из портфеля и бухнул на стол тяжелый газетный сверток, в
котором оказался ржавый амбарный замок.
-- В углу лежал, а вы не заметили! Как он туда попал, где раньше висел
-- вопросов встает много...
-- Егор Петрович, а вы могли бы узнать того человека?
-- Который на чердак лазил? Конечно! Только покажите, сразу скажу!
Я пригласил понятых и положил перед Бабковым лист с десятком
фотографий.
-- Не этот, не этот, не этот...
Палец миновал фото Спиридонова, не остановился и на снимке Элефантова.
-- Вот он!
-- Точно?
-- Абсолютно, так и запишите: твердо опознал на девятой фотографии, ну
и так далее.
Бабков "опознал" подставную фотографию, на которой изображен человек,
заведомо не имеющий отношения к делу.
-- Ошибки не будет?
-- Никогда! У меня память острая! Я составил протокол, Бабков с
достоинством расписался.
-- Я так понимаю, что если у вас его фотография имеется, то, значит,
узнали, кто такой, -- он был явно доволен своей проницательностью. --
Неплохо, неплохо...
Егор Петрович настолько размяк, что мне удалось убедить его забрать
замок. Ушел Бабков в полной уверенности, что оказал следствию неоценимую
услугу.
На следующий день я допрашивал мордатого автомобилевладельца Петра
Гасило. Он, как и в прошлый раз, ничего не знал и не помнил, но я придумал,
как освежить его память.
-- На каком-этаже вы живете?
-- На втором, -- вопрос его явно удивил.
-- Вокруг есть высокие дома?
-- Напротив пятиэтажка... -- удивление возрастало.
-- Вы занавешиваете окна?
Гасило стал нервно теребить замок своей замшевой куртки.
-- Когда как... А почему... Почему вы об этом спрашиваете?
-- Да так. Советую задергивать шторы перед тем, как включаете свет. И
поплотнее.
Гасило бросило в жар.
-- Вы думаете, и в меня могут...
-- Не исключено. На всякий случай примите меры предосторожности и не
выходите на балкон.
-- Какие это меры! -- Гасило подскочил на стуле. -- Он может меня у
подъезда, в машине, да где угодно! Не я, а вы обязаны принять меры!
-- Для этого мы должны знать как можно больше. А вы не хотите говорить
откровенно. И тем самым, возможно, подвергаете свою жизнь опасности.
-- Еще не хватало! И правда, Машка... То есть Мария Викторовна сказала:
"От него всего можно ожидать". Действительно, стрельнет в меня, чего
доброго... Вот ввязался в историю!
Гасило обхватил голову руками. Он был готов. И я предложил ему по
порядку, подробно рассказать о событиях того вечера. Страх оказался
прекрасным стимулятором памяти: он заговорил охотно, с жаром и
жестикуляцией.
-- С Машкой меня кент познакомил, Толян, она с ним в институте
работает. Было у них что или нет -- не знаю, он говорит: помоги, баба
деловая, внакладе не останешься. Ну, помог, не жалко, взяла стенку, потом
звонит: на чашку кофе... Ну, ясное дело. Пришел, кофе, коньяк, то да се,
короче, остаюсь ночевать, она уже постель стелит, вдруг -- дзинь! Я сразу
думаю: кто-то камень в стекло пустил! А она за бок -- хвать, согнулась,
смотрю -- кровь!
Гасило испуганно выкатил глаза, заново переживая страшную картину.
-- Эх, говорит, зря связалась с этим полудурком, и мне -- быстро звони
в "Скорую".
Он перевел дух.
-- Выбежал на улицу, позвонил, сел в тачку, а ехать не могу: руки, ноги
дрожат. Думаю: еще чуть, получил бы "маслину" в голову, и все удовольствие!
-- Нежинская знает, кто в нее стрелял?
-- Конечно! -- хмыкнул Гасило. -- Не каждый же день в нее стреляют. Но
не скажет. Я потом расспрашивал, она в ответ: наверное, один дурачок из
бывших друзей, от него всего можно ожидать. И предупредила: держи язык за
зубами!
Гасило посмотрел искренним взглядом раскаявшегося правонарушителя.
-- Потому и держал. Но если самого могут прихлопнуть -- какой резон
молчать?
Уходя, он спросил, не мог бы я охранять его по вечерам частным образом,
за вознаграждение. Видно, от страха ум за разум совсем зашел у бедняги.
Следующим на повторный допрос пришел Спиридонов.
Пористая дряблая кожа, воспаленные глаза, отечность -- скрытый порок
все отчетливее проявлялся во внешности, по существу, переставая быть
скрытым. Добавь сюда грязную мятую одежду -- и никаких вопросов: спившийся
бродяга, готовый клиент для вытрезвителя. Но Спиридонов в отглаженном, хотя
и не слишком тщательно, костюме, чистой рубашке, при галстуке.
И впечатление меняется, потасканный вид можно легко объяснить
нездоровьем... Особенно если такому объяснению склонны верить.
Он тоже придерживался первоначальных показаний, демонстрируя полную
неосведомленность по всем задаваемым вопросам.
-- Вы хорошо стреляете?
Я спросил это неожиданно, без всякой связи с предыдущим, но Спиридонов
не удивился.
-- Не знаю... Когда-то занимался, имел разряд. А недавно на
соревнованиях отстрелял скверно. Без тренировки навык теряется...
"Да и пьянство не способствует точности", -- подумал я и спросил, где
он находился в вечер преступления.
-- Какого числа? -- переспросил Спиридонов, сосредоточенно щурясь, и
мучительно задумался.
-- Точно не помню. В какой-то компании.
И поспешил пояснить:
-- Как раз дни рождения у товарищей шли один за другим да торжества
разные.
Он вытащил записную книжку с календариком и принялся тщательно его
рассматривать.
Я уже точно знал главное -- не он. Независимо от того, есть у него
алиби или нет. Не он.
-- Вот, кажется... Да, точно! Вначале пили пиво в баре, до закрытия, а
потом пошли ко мне. Ну, в общем... посидеть. С кем был? Пожалуйста,
записывайте...
-- Вас не удивляют мои вопросы?
-- Чего ж удивляться? Мария мне все рассказала. Вот вы и ищете...
-- Нежинская кого-нибудь подозревает?
-- Спросите у нее. Насколько я знаю, нет. Она вообще не
распространяется об этой истории -- кому приятно?
-- Что вы можете сказать об Элефантове?
-- А чего мне о нем говорить? Я не начальник, не отдел кадров.
Спиридонов держался совершенно спокойно, хотя пальцы дрожали. Может,
они всегда дрожат?
Подписав протокол, он задержался у двери.
-- Элефантов -- способный парень. На все руки мастер! Сейчас ищет
биополя, когда учился -- увлекался акустическими системами, научную работу
писал, премию получил. А недавно вспомнил старое и сделал Громову глушитель
на лодочный мотор, тот очень доволен. До свидания.
Выходя, Спиридонов чуть заметно улыбнулся.
Что ж, намек более чем прозрачен. Интересно, за что он ненавидит
коллегу?
Громова я повстречал у института после работы, мы шли в одном
направлении и разговорились. Об отдыхе на природе, охоте, рыбалке. Громов
рассказал, что проводит выходные на реке, забираясь на катере вверх по
течению, где есть необитаемые острова с прекрасными пляжами и отличным
клевом.
Я спросил, сколько времени надо добираться до столь благодатных мест и
много ли при этом сжигается бензина. Разговор перешел в техническое русло,
оказалось, что у Громова такой же катер, как у моего приятеля, я пожаловался
на сильный шум мотора, мешающий отдыхать.
Громов обрадованно закивал, сказав, что это конструктивный недостаток
данного типа двигателя, но ему сделали специальное устройство, сводящее шум
к минимуму. Видя мое сомнение, он азартно предложил немедленно проехать на
пристань и убедиться в сказанном. Я согласился.
Действительно, небольшой перфорированный цилиндр, врезанный в районе
выпускного патрубка, почти устранял рев мотора. Я очень заинтересовался
приспособлением, но Громов сказал, что такие не продаются, ему изготовил
сослуживец -- Элефантов, "я его знаю и могу попросить сделать еще одно".
-- Работы здесь немного, Сергей за два часа выточил, прямо у нас, на
производственном участке. Главное -- все рассчитать. А у него есть
универсальная формула -- сам вывел! Говорил: возьми авторское свидетельство
-- пойдут эти штуки в производство -- разбогатеешь. А ему возиться неохота!
Громов любезно одолжил чертеж глушителя, и расстались мы весьма
довольные друг другом.
Мне не терпелось поговорить с Элефантовым, и хотя следующим днем была
суббота, позвонил ему домой.
-- Вас слушает автоматический секретарь, -- раздался голос Элефантова.
-- Хозяина нет дома, если хотите что-нибудь передать -- магнитофон запишет.
У вас есть три минуты, говорите.
Я ничего говорить не стал и повесил трубку.
Тут же раздался звонок.
-- Добрый день. Это я звоню.
С момента ссоры после посещения Рогальских мы не виделись.
-- Добрый день.
-- Ты еще злишься? -- Она говорила примирительным тоном.
-- Да нет...
Я действительно не злился, но что-то в отношении к Рите изменилось,
хотя я пока не понял, что именно.
-- Может, встретимся вечером?
-- В семь возле речного вокзала?
-- Хорошо.
Я позвонил экспертам, Давыдов оказался на месте. Главный специалист по
любым смертоносным предметам.
-- Ты мне и нужен. Сейчас подъеду.
Через полчаса я положил перед ним чертеж и спросил, можно ли
использовать подобную штуку для бесшумного выстрела.
Давыдов всмотрелся, одобрительно причмокнул языком.
-- Конечно. Только почему такой здоровый? На пушку?
-- Изготовить меньшего размера, наверное, несложно?
-- Дело техники. Важно знать принцип.
Прямо из кабинета Давыдова я позвонил Элефантову.
-- Вас слушает автоматический секретарь, алло, я слушаю, хозяина нет
дома, да здесь я, говорите, -- два одинаковых голоса накладывались друг на
друга, -- ...магнитофон запишет, черт, опять...
Раздались короткие гудки.
Я собирался вызвать Элефантова к себе, но в конце концов можно приехать
и к нему домой.
Дверь открылась после второго звонка. Элефантов держал в руке дымящийся
паяльник, пахло канифолью.
-- Только влез в схему, пока не сделал пайку, не мог оторваться, --
пояснил он. -- Проходите.
Элефантова, похоже, не удивил мой приход. А может, он хорошо владеет
собой.
Серый, выкрашенный эмалевой краской ящик возле телефона был раскрыт,
наружу торчали жгуты разноцветных проводов.
-- Автоматический секретарь барахлит. Не отключается, когда я беру
трубку. Чаю выпьем?
Видимо, отказ прозвучал слишком сухо.
-- Это официальный визит?
-- Да, пожалуй.
-- Тогда одну секунду, я сделаю так... и вот так...
Он дважды прикоснулся паяльником к контактам.
-- Теперь -- к вашим услугам.
Я спросил, где он был в вечер покушения на Нежинскую, Элефантов пожал
плечами.
-- Может, гулял, ходил в кино, может, дома: работал или читал. Не
помню. Да для вас это и неважно. Вас интересует, чтобы кто-нибудь
подтвердил, где я находился в тот момент. А я веду довольно замкнутый образ
жизни, мало с кем общаюсь. Так что алиби у меня нет.
-- А что вы можете сказать о Нежинской?
Лицо Элефантова окаменело.
-- Почему я должен о ней говорить?
Он принялся запихивать жгуты проводов в чрево автоматического
секретаря, лица его я больше не видел.
-- Вы с ней долго работали, ее научные исследования соприкасаются с
вашими, она написала статью под влиянием ваших идей.
Плечи Элефантова дернулись.
-- Черт, током ударило!
В дверь позвонили.
-- Зотов Володя, -- представил Элефантов жизнерадостно улыбающегося
толстяка с грушевидным лицом и таким же грушевидным туловищем. -- Мой сосед
и товарищ по детским играм.
Похоже, он был рад перемене темы разговора.
-- Я к тебе за шнуром, -- объявил Зотов и капитально уселся в кресло.
-- Хочу переписать пластинку, а подсоединить проигрыватель к магнитофону
нечем. Проигрыватель старый, там выход двухконтактный, а сейчас на всех
шнурах штепсельные разъемы, -- пояснил он мне. -- Я, конечно, если бы знал
-- на работе подобрал, но сегодня выходной, а товарищ принес пластинку...
Элефантов вынес ему шнур.
-- Это не такой. Здесь вилка не с той стороны.
-- Да какая разница? Включишь наоборот!
-- Это будет неправильно. Качество может пострадать. Зачем? Лучше все
сделать хорошо.
-- Ну, бери этот, -- Элефантов дал гостю второй шнур.
Тот его придирчиво осмотрел, помял в руках, вытянул во всю длину и
покачал головой.
-- Этот тоже не годится. Изоляция треснута. Вот тут. Давай нож --
разрежем оплетку -- сам увидишь.
Элефантов обреченно махнул рукой и принес целый моток разнообразных
шнуров.
-- На, сам выбирай! Ты меня вводишь в безысходное состояние!
Он повернулся ко мне.
-- Однажды на Памире ночевали на леднике, туман, звезд нет, чернота
кругом, крючья поползли, пока закрепились заново, потеряли ориентировку, где
пропасть -- справа, слева, близко, далеко?
-- Со мной тоже был случай! -- оживился Зотов и положил шнуры на пол.
-- Пошел я в подвал, тут свет погас, а у меня ни свечки, ни фонарика, и где
дверь -- убей, не помню...
-- Пожалуйста! -- Элефантов воздел руки к небу. -- Ну можно ли выносить
этого человека? На леднике оставалось только ждать рассвета и не шевелиться,
а с ним -- не давать пищи для разговора и ждать, пока уйдет.
Зотов не обиделся.
-- Я не спешу. Нюсе сказал -- к тебе пошел, за шнурами. Может, пива
попьем? Я схожу. Только баллон дай, да и деньги у меня в других штанах.
-- Пива не хочу. Выбирай шнур, я спешу.
Элефантов мученически вздохнул и вышел на балкон.
-- Чего это он такой нервный? -- добродушно улыбаясь, спросил Зотов, и
я понял, что выносить его в больших дозах очень трудно. -- Вы где работаете?
-- В пожарной охране.
Нелюбезность тона не смутила собеседника, наоборот, он улыбнулся еще
шире.
-- Вот здорово! Я тоже хотел когда-то. Вы у меня дымоход не посмотрите,
я тут рядышком живу, три минуты хода...
-- Исключено, сегодня я отдыхаю.
-- Ну ладно. -- Зотов рассматривал шнуры вместе и по отдельности,
сравнивал длину, толщину и другие, известные только ему параметры, морщил
лоб, хмурил брови, но сделать выбор не мог и вновь положил шнуры на пол.
-- Интересно, как он починил свой автоответчик?
Выставив массивный, обтянутый вылинявшим трико зад, Зотов склонился над
аппаратом, чем-то щелкнул, послышался характерный звук движущейся ленты.
-- ...Ты даже этого не смог сделать! Я буду молчать, мне ни к чему
скандал, думаю, у тебя хватит ума...
Злой женский голос был мне знаком, я бы вспомнил, кому он принадлежит,
если бы послушал еще немного, но Элефантов вихрем влетел в комнату,
отшвырнул Зотова в сторону и выключил магнитофон.
-- Какого черта! Ты мне все испортил! Я не закончил ремонт, а теперь
надо все начинать заново!
По ярости Элефантова я понял, чей это голос.
-- Ничего ему не сделалось. Серый, давай посмотрим, -- растерянно
бубнил Зотов, но Элефантов не желал его слушать.
-- Ты нашел, что хотел?
-- Они все не подходят: один короткий, у другого вилка плохо
припаяна... Знаешь что, дай паяльник, я быстренько поправлю.
По лицу Элефантова было видно, что сейчас он сделает нечто страшное, но
тут, к счастью, зазвонил телефон.
-- Меня нет, -- быстро сказал толстяк. -- Я только что ушел домой.
Элефантов снял трубку.
-- Да, у меня, -- он мстительно улыбнулся. -- Передаю...
Грушевидное лицо Зотова обмякло.
-- Сейчас иду... У него не было подходящего, пришлось искать,
подбирать, чинить... Да, домой... Нет, больше никуда... Нюсь, а Нюсь...
-- Уже положила...
Испуг прошел, и Зотов говорил как ни в чем не бывало.
-- Дай мне тот шнур, что я первым смотрел. Раз такая спешка -- больше
ничего не придумаешь.
Толстяк неуклюже выкатился из комнаты.
-- Посмотрите в окно, не пожалеете, -- сказал Элефантов.
Мы вместе пронаблюдали, как Зотов выскочил из подъезда, дернулся было к
беседке, где забивали "козла", но, влекомый неведомой силой, протрусил мимо,
рысцой пересек двор и скрылся за углом.
-- Живет и доволен жизнью...
Я почувствовал, что настроение у хозяина испорчено, и не стал
спрашивать про устройство к лодочному мотору Громова. В конце концов,
сделать это никогда не поздно.
Вечером, как договорились, мы встретились с Ритой. В свое оправдание
она сказала, что пошла со мной к Рогальским "для установления контактов",
так как Галина обещала помочь ей разменять квартиру.
-- Не могу же я вечно жить с родителями! А разъехаться на хороших
условиях тяжело. Пообщались для дела, ничего страшного, не понимаю, почему
ты вдруг встал на дыбы!
-- "Для дела"! Ко мне на правах друга приходил Семен Федотович, просил
уладить его неприятности!
-- Кстати, Галина мне об этом говорила. Ты можешь что-нибудь сделать?
-- Уже сделал. Дал коленом под зад и выбросил из кабинета.
Рита надулась.
-- Не исключено, что она так же поступит со мной.
-- Может, прикажешь "для дела" влезть в грязные махинации твоих
приятелей?
-- Галина сказала, что там недоразумение с документами, надо просто
объяснить...
-- За такое "недоразумение" положено лет десятьпятнадцать. И помогать в
этих делишках я никому не намерен. Даже ради твоей квартиры.
-- Ладно, не сердись, -- Рита взяла меня под руку, плотно прижалась,
заглянула в лицо. -- Я же не знала, что это так серьезно. Больше никогда не
обращусь с подобными просьбами, обещаю.
-- И вообще держись подальше от этой публики. Их взаимные услуги,
встречные уступки засасывают, как болото. Дашь палец -- руку откусят.
-- Хорошо, милый, -- кротко согласилась она.
Мы гуляли по набережной, поужинали в крохотном кафе у самой воды, потом
поехали ко мне -- родители были в отпуске.
И все же в наших отношениях что-то изменилось. Но что?
Обдумывать это мне было некогда, потому что перипетии расследуемого
дела вытесняли из головы все остальное.
-- Значит, ты его подозреваешь? -- спросил Зайцев, рассматривая чертеж
глушителя.
-- Прямых данных по-прежнему нет, но... Чувствую, что он как-то
причастен к этому выстрелу. Может быть, не в качестве главной фигуры, но
все-таки...
-- Почему не главной?
-- Нет мотива. Просто так положительный человек, научный сотрудник,
автор изобретений, статей и т.д., и т.п., не станет лезть на башенный кран и
палить в сослуживицу из винтовки с самодельным глушителем. Не станет, и все
тут!
-- Это верно.
Следователь раскрыл картонную папку, перелистнул несколько страниц.
-- Давай твои протоколы -- подошью в дело, -- скучным голосом сказал
он. И невыразительно продолжил:
-- Ты знаешь, что у него произошло с женой? Нет? А я узнал. Влюбился он
внезапно! Горячая любовь, безумная страсть -- настолько, что решился бросить
семью! А от сильных чувств к поступкам из ряда вон выходящим -- один шаг!
-- Даже к покушению на убийство? Трудно поверить. Не тот человек!
-- Кстати, многие допрошенные отмечают, что он сильно изменился в
последнее время. Очень сильно.
Зайцев опять полистал дело, нашел нужный лист, с расстановкой прочел:
-- Элефантова трудно узнать, иногда создается впечатление, что он
превратился в другого человека.
Следователь захлопнул папку.
-- Вот в каком направлении нам придется работать. Почему он так
изменился, чем вызвано происшедшее с ним превращение?
И самое главное: на что способен новый, изменившийся Элефантов?
После близости с Марией все изменилось. Исчез сгибающий в три погибели
гнет, стало легко дышать, жизнь снова наполнилась смыслом. Элефантов
расправил плечи, ощущая, что к нему вернулась былая энергичность и
уверенность в себе. За неделю он разобрал гору накопившихся бумаг:
возвращенные на доработку статьи, отклоненная заявка на изобретение,
черновики неоконченных работ, беглые заметки по проведенным опытам. Еще
недавно ему казалось, что справиться со всем этим будет невозможно и за
полгода.
Наконец-то он сделал то, что давно собирался: отыскал и склонил к
сотрудничеству раздражительного и нелюдимого Пореева, которого все считали
сумасшедшим или шарлатаном, потому что он уверял, будто умеет читать чужие
мысли. Но он не был ни тем, ни другим. Уровень биопотенциала Пореева
оказался в восемь раз выше, чем у любого из наугад выбранных полутора
десятков человек. Полуинтуитивные догадки подтверждались практически. Теперь
следовало проводить сотни контрольных измерений, экспериментировать,
расширяя состав контрольной группы, активно искать других, подобных Порееву
уникумов. Предстояла огромная, дьявольски интересная и чрезвычайно
перспективная работа, справиться с которой в одиночку, полукустарными
методами Элефантов не мог.
Он подготовил подробную докладную записку в министерство,
аргументированно обосновал необходимость организации отдела по проблемам
сверхчувственной связи. Директор поморщился, покачал головой:
-- Уж больно здесь мистикой попахивает. Смотри, Сергей Николаевич, не
навреди сам себе. Курочкин и так тебя алхимиком выставляет, да и бывший
начальник, Кабаргин, считает авантюристом. Защитился бы на своем
энцефалографе, положение приобрел, а потом...
Но докладную подписал.
Итак, все шло хорошо, все получалось и удавалось. Наступила полоса
везения, и Элефантов не сомневался: удачу ему приносит Мария. Она же --
источник вдохновения, муза, способствующая его творчеству. Он хорошо спал,
часто снилась Мария, и сны эти были легкими, радостными и приятными.
Они встречались несколько раз в неделю, и каждый раз Элефантов
волновался, отправляясь на свидание. Он обнаружил, что для него стало
потребностью дарить Марии цветы, причем только такие, которые ее достойны.
Приторно красивые каллы отвергались, как неискренние, восковые лилии -- как
ненатуральные, георгины казались слишком печальными. И если не было
достаточно свежих и красивых роз излюбленного им сорта, Элефантов покупал
естественные и милые ромашки либо махровые с горьким ароматом гвоздики.
Ярко-красные или снежно-белые. Полутонов и оттенков он не признавал.
По дороге он внимательно осматривал встречающихся женщин, сравнивая их
с Марией. И сравнения были явно не в их пользу. Мария никогда не наденет
желтые туфли под зеленое платье. Не будет зевать и лузгать семечки на улице.
Не станет перекрикиваться с подружкой через дорогу. Разве что вот эта
стройная девушка в джинсовом костюме и красивых солнцезащитных очках... Но
когда они поравнялись, Элефантов заметил, что умопомрачительные босоножки
открывают давно не мытые ступни, и брезгливо передернулся. Представить,
чтобы Мария легла в постель, не вымыв ноги, было, конечно, совершенно
невозможно.
Несомненно, Нежинская -- необыкновенная женщина. Хотя и довольно
-- Какая мать, какой Юртасик?
-- Вы сегодня задержали Петю Юртасика, он соседа ножом пугал, что ли...
Я с ним в школе учился. Вот мать и пристала: сходи, узнай у Крылова, он тебя
допрашивал, вроде как знакомый...
-- А она откуда в курсе всех дел? Элефантов махнул рукой.
-- Когда придет к вам, поймете. Уникальная женщина! Энергии вагон, уже
весь город на ноги поставила!
-- Скажи, что ко мне ходить не нужно. Дело передадут в прокуратуру --
тяжкие телесные повреждения, сопротивление работникам милиции, а потом -- в
суд.
Раз Элефантов и без вызова оказался у меня, я решил его допросить, но
сказать о своем намерении не успел: в кабинет влетела полная краснолицая
женщина в черном траурном платье с ворохом бумаг в одной руке и клеенчатой
хозяйственной сумкой в другой.
-- Кого в суд? Петю моего?! -- с негодованием закричала она и, отпихнув
Элефантова в сторону, плюхнулась на стул передо мной.
-- Да вы знаете, какой он больной? Он себя не помнит, не отвечает за
себя, его психозы накрывают... Вот, вот, -- она бросала неразборчиво
исписанные листки с лиловыми печатями и прихлопывала сверху ладонью.
Толстые, унизанные кольцами пальцы громыхали о стол, подтверждая весомость
каждого документа.
-- А вот от самого профессора Иваницкого, -- победно громыхнула
посетительница последний раз и снисходительно глянула на меня. -- А вы
говорите -- под суд! -- в голосе Петиной мамы слышались великодушные нотки,
извиняющие человеческую глупость.
-- Так что оставляйте себе справки, какие надо, кроме, конечно,
профессорской, а Петьку отдайте, мы его с Серегой сейчас в психдиспансер
отвезем, я уже договорилась.
Как у нее все просто получалось!
-- Да вы не думайте, я через час заявление от Кольки привезу, что он
претензий не имеет. Если надо еще чего -- тоже привезу. Хотите, напишет --
сам на ножик напоролся?!
-- Ничего он не напишет.
-- Да ну! Как же иначе! Я ему уже апельсинов купила, -- посетительница
приподняла, как бы взвешивая, свою сумку. -- Меду купила, курицу, орехов...
-- Потерпевший сейчас на операционном столе, неизвестно, выживет ли...
-- Ничего, завтра напишет. Я ему бульон понесу вместе с Серегой...
Элефантов незаметно выскользнул за дверь.
-- Так где Петька? -- деловито спросила она. -- Смирительную надевали?
Можете снять, мы с Серегой его управим, он меня слушается.
Я вызвал помощника дежурного и, с трудом прервав словоизвержение
Петиной мамы, объяснил, что отпускать ее сына никто не собирается,
интересующие вопросы она сможет выяснить у следователя, а сейчас я прошу ее
покинуть кабинет.
Сержант взял ее под локоть и, преодолевая некоторое сопротивление, с
вежливой настойчивостью вывел в коридор, а я, чуть не испепеленный ее
прощальным взглядом, посочувствовал следователю, которому придется вести это
дело.
Бесцеремонная посетительница выбила меня из колеи и спугнула
Элефантова, который, видимо, хорошо знал, чего можно ожидать от матери
бывшего соученика.
Я сидел перед чистым лицом бумаги, собираясь с мыслями, когда в кабинет
зашел председатель домкома по Каменногорскому, 22, Бабков, такой же
величавый, как и в прошлый раз.
-- Только что повестку принесли, -- сообщил он, усаживаясь. -- Да я и
сам собирался. Вы меня позавчера позвали чердак смотреть, а зря... Вот!
Он вытащил из портфеля и бухнул на стол тяжелый газетный сверток, в
котором оказался ржавый амбарный замок.
-- В углу лежал, а вы не заметили! Как он туда попал, где раньше висел
-- вопросов встает много...
-- Егор Петрович, а вы могли бы узнать того человека?
-- Который на чердак лазил? Конечно! Только покажите, сразу скажу!
Я пригласил понятых и положил перед Бабковым лист с десятком
фотографий.
-- Не этот, не этот, не этот...
Палец миновал фото Спиридонова, не остановился и на снимке Элефантова.
-- Вот он!
-- Точно?
-- Абсолютно, так и запишите: твердо опознал на девятой фотографии, ну
и так далее.
Бабков "опознал" подставную фотографию, на которой изображен человек,
заведомо не имеющий отношения к делу.
-- Ошибки не будет?
-- Никогда! У меня память острая! Я составил протокол, Бабков с
достоинством расписался.
-- Я так понимаю, что если у вас его фотография имеется, то, значит,
узнали, кто такой, -- он был явно доволен своей проницательностью. --
Неплохо, неплохо...
Егор Петрович настолько размяк, что мне удалось убедить его забрать
замок. Ушел Бабков в полной уверенности, что оказал следствию неоценимую
услугу.
На следующий день я допрашивал мордатого автомобилевладельца Петра
Гасило. Он, как и в прошлый раз, ничего не знал и не помнил, но я придумал,
как освежить его память.
-- На каком-этаже вы живете?
-- На втором, -- вопрос его явно удивил.
-- Вокруг есть высокие дома?
-- Напротив пятиэтажка... -- удивление возрастало.
-- Вы занавешиваете окна?
Гасило стал нервно теребить замок своей замшевой куртки.
-- Когда как... А почему... Почему вы об этом спрашиваете?
-- Да так. Советую задергивать шторы перед тем, как включаете свет. И
поплотнее.
Гасило бросило в жар.
-- Вы думаете, и в меня могут...
-- Не исключено. На всякий случай примите меры предосторожности и не
выходите на балкон.
-- Какие это меры! -- Гасило подскочил на стуле. -- Он может меня у
подъезда, в машине, да где угодно! Не я, а вы обязаны принять меры!
-- Для этого мы должны знать как можно больше. А вы не хотите говорить
откровенно. И тем самым, возможно, подвергаете свою жизнь опасности.
-- Еще не хватало! И правда, Машка... То есть Мария Викторовна сказала:
"От него всего можно ожидать". Действительно, стрельнет в меня, чего
доброго... Вот ввязался в историю!
Гасило обхватил голову руками. Он был готов. И я предложил ему по
порядку, подробно рассказать о событиях того вечера. Страх оказался
прекрасным стимулятором памяти: он заговорил охотно, с жаром и
жестикуляцией.
-- С Машкой меня кент познакомил, Толян, она с ним в институте
работает. Было у них что или нет -- не знаю, он говорит: помоги, баба
деловая, внакладе не останешься. Ну, помог, не жалко, взяла стенку, потом
звонит: на чашку кофе... Ну, ясное дело. Пришел, кофе, коньяк, то да се,
короче, остаюсь ночевать, она уже постель стелит, вдруг -- дзинь! Я сразу
думаю: кто-то камень в стекло пустил! А она за бок -- хвать, согнулась,
смотрю -- кровь!
Гасило испуганно выкатил глаза, заново переживая страшную картину.
-- Эх, говорит, зря связалась с этим полудурком, и мне -- быстро звони
в "Скорую".
Он перевел дух.
-- Выбежал на улицу, позвонил, сел в тачку, а ехать не могу: руки, ноги
дрожат. Думаю: еще чуть, получил бы "маслину" в голову, и все удовольствие!
-- Нежинская знает, кто в нее стрелял?
-- Конечно! -- хмыкнул Гасило. -- Не каждый же день в нее стреляют. Но
не скажет. Я потом расспрашивал, она в ответ: наверное, один дурачок из
бывших друзей, от него всего можно ожидать. И предупредила: держи язык за
зубами!
Гасило посмотрел искренним взглядом раскаявшегося правонарушителя.
-- Потому и держал. Но если самого могут прихлопнуть -- какой резон
молчать?
Уходя, он спросил, не мог бы я охранять его по вечерам частным образом,
за вознаграждение. Видно, от страха ум за разум совсем зашел у бедняги.
Следующим на повторный допрос пришел Спиридонов.
Пористая дряблая кожа, воспаленные глаза, отечность -- скрытый порок
все отчетливее проявлялся во внешности, по существу, переставая быть
скрытым. Добавь сюда грязную мятую одежду -- и никаких вопросов: спившийся
бродяга, готовый клиент для вытрезвителя. Но Спиридонов в отглаженном, хотя
и не слишком тщательно, костюме, чистой рубашке, при галстуке.
И впечатление меняется, потасканный вид можно легко объяснить
нездоровьем... Особенно если такому объяснению склонны верить.
Он тоже придерживался первоначальных показаний, демонстрируя полную
неосведомленность по всем задаваемым вопросам.
-- Вы хорошо стреляете?
Я спросил это неожиданно, без всякой связи с предыдущим, но Спиридонов
не удивился.
-- Не знаю... Когда-то занимался, имел разряд. А недавно на
соревнованиях отстрелял скверно. Без тренировки навык теряется...
"Да и пьянство не способствует точности", -- подумал я и спросил, где
он находился в вечер преступления.
-- Какого числа? -- переспросил Спиридонов, сосредоточенно щурясь, и
мучительно задумался.
-- Точно не помню. В какой-то компании.
И поспешил пояснить:
-- Как раз дни рождения у товарищей шли один за другим да торжества
разные.
Он вытащил записную книжку с календариком и принялся тщательно его
рассматривать.
Я уже точно знал главное -- не он. Независимо от того, есть у него
алиби или нет. Не он.
-- Вот, кажется... Да, точно! Вначале пили пиво в баре, до закрытия, а
потом пошли ко мне. Ну, в общем... посидеть. С кем был? Пожалуйста,
записывайте...
-- Вас не удивляют мои вопросы?
-- Чего ж удивляться? Мария мне все рассказала. Вот вы и ищете...
-- Нежинская кого-нибудь подозревает?
-- Спросите у нее. Насколько я знаю, нет. Она вообще не
распространяется об этой истории -- кому приятно?
-- Что вы можете сказать об Элефантове?
-- А чего мне о нем говорить? Я не начальник, не отдел кадров.
Спиридонов держался совершенно спокойно, хотя пальцы дрожали. Может,
они всегда дрожат?
Подписав протокол, он задержался у двери.
-- Элефантов -- способный парень. На все руки мастер! Сейчас ищет
биополя, когда учился -- увлекался акустическими системами, научную работу
писал, премию получил. А недавно вспомнил старое и сделал Громову глушитель
на лодочный мотор, тот очень доволен. До свидания.
Выходя, Спиридонов чуть заметно улыбнулся.
Что ж, намек более чем прозрачен. Интересно, за что он ненавидит
коллегу?
Громова я повстречал у института после работы, мы шли в одном
направлении и разговорились. Об отдыхе на природе, охоте, рыбалке. Громов
рассказал, что проводит выходные на реке, забираясь на катере вверх по
течению, где есть необитаемые острова с прекрасными пляжами и отличным
клевом.
Я спросил, сколько времени надо добираться до столь благодатных мест и
много ли при этом сжигается бензина. Разговор перешел в техническое русло,
оказалось, что у Громова такой же катер, как у моего приятеля, я пожаловался
на сильный шум мотора, мешающий отдыхать.
Громов обрадованно закивал, сказав, что это конструктивный недостаток
данного типа двигателя, но ему сделали специальное устройство, сводящее шум
к минимуму. Видя мое сомнение, он азартно предложил немедленно проехать на
пристань и убедиться в сказанном. Я согласился.
Действительно, небольшой перфорированный цилиндр, врезанный в районе
выпускного патрубка, почти устранял рев мотора. Я очень заинтересовался
приспособлением, но Громов сказал, что такие не продаются, ему изготовил
сослуживец -- Элефантов, "я его знаю и могу попросить сделать еще одно".
-- Работы здесь немного, Сергей за два часа выточил, прямо у нас, на
производственном участке. Главное -- все рассчитать. А у него есть
универсальная формула -- сам вывел! Говорил: возьми авторское свидетельство
-- пойдут эти штуки в производство -- разбогатеешь. А ему возиться неохота!
Громов любезно одолжил чертеж глушителя, и расстались мы весьма
довольные друг другом.
Мне не терпелось поговорить с Элефантовым, и хотя следующим днем была
суббота, позвонил ему домой.
-- Вас слушает автоматический секретарь, -- раздался голос Элефантова.
-- Хозяина нет дома, если хотите что-нибудь передать -- магнитофон запишет.
У вас есть три минуты, говорите.
Я ничего говорить не стал и повесил трубку.
Тут же раздался звонок.
-- Добрый день. Это я звоню.
С момента ссоры после посещения Рогальских мы не виделись.
-- Добрый день.
-- Ты еще злишься? -- Она говорила примирительным тоном.
-- Да нет...
Я действительно не злился, но что-то в отношении к Рите изменилось,
хотя я пока не понял, что именно.
-- Может, встретимся вечером?
-- В семь возле речного вокзала?
-- Хорошо.
Я позвонил экспертам, Давыдов оказался на месте. Главный специалист по
любым смертоносным предметам.
-- Ты мне и нужен. Сейчас подъеду.
Через полчаса я положил перед ним чертеж и спросил, можно ли
использовать подобную штуку для бесшумного выстрела.
Давыдов всмотрелся, одобрительно причмокнул языком.
-- Конечно. Только почему такой здоровый? На пушку?
-- Изготовить меньшего размера, наверное, несложно?
-- Дело техники. Важно знать принцип.
Прямо из кабинета Давыдова я позвонил Элефантову.
-- Вас слушает автоматический секретарь, алло, я слушаю, хозяина нет
дома, да здесь я, говорите, -- два одинаковых голоса накладывались друг на
друга, -- ...магнитофон запишет, черт, опять...
Раздались короткие гудки.
Я собирался вызвать Элефантова к себе, но в конце концов можно приехать
и к нему домой.
Дверь открылась после второго звонка. Элефантов держал в руке дымящийся
паяльник, пахло канифолью.
-- Только влез в схему, пока не сделал пайку, не мог оторваться, --
пояснил он. -- Проходите.
Элефантова, похоже, не удивил мой приход. А может, он хорошо владеет
собой.
Серый, выкрашенный эмалевой краской ящик возле телефона был раскрыт,
наружу торчали жгуты разноцветных проводов.
-- Автоматический секретарь барахлит. Не отключается, когда я беру
трубку. Чаю выпьем?
Видимо, отказ прозвучал слишком сухо.
-- Это официальный визит?
-- Да, пожалуй.
-- Тогда одну секунду, я сделаю так... и вот так...
Он дважды прикоснулся паяльником к контактам.
-- Теперь -- к вашим услугам.
Я спросил, где он был в вечер покушения на Нежинскую, Элефантов пожал
плечами.
-- Может, гулял, ходил в кино, может, дома: работал или читал. Не
помню. Да для вас это и неважно. Вас интересует, чтобы кто-нибудь
подтвердил, где я находился в тот момент. А я веду довольно замкнутый образ
жизни, мало с кем общаюсь. Так что алиби у меня нет.
-- А что вы можете сказать о Нежинской?
Лицо Элефантова окаменело.
-- Почему я должен о ней говорить?
Он принялся запихивать жгуты проводов в чрево автоматического
секретаря, лица его я больше не видел.
-- Вы с ней долго работали, ее научные исследования соприкасаются с
вашими, она написала статью под влиянием ваших идей.
Плечи Элефантова дернулись.
-- Черт, током ударило!
В дверь позвонили.
-- Зотов Володя, -- представил Элефантов жизнерадостно улыбающегося
толстяка с грушевидным лицом и таким же грушевидным туловищем. -- Мой сосед
и товарищ по детским играм.
Похоже, он был рад перемене темы разговора.
-- Я к тебе за шнуром, -- объявил Зотов и капитально уселся в кресло.
-- Хочу переписать пластинку, а подсоединить проигрыватель к магнитофону
нечем. Проигрыватель старый, там выход двухконтактный, а сейчас на всех
шнурах штепсельные разъемы, -- пояснил он мне. -- Я, конечно, если бы знал
-- на работе подобрал, но сегодня выходной, а товарищ принес пластинку...
Элефантов вынес ему шнур.
-- Это не такой. Здесь вилка не с той стороны.
-- Да какая разница? Включишь наоборот!
-- Это будет неправильно. Качество может пострадать. Зачем? Лучше все
сделать хорошо.
-- Ну, бери этот, -- Элефантов дал гостю второй шнур.
Тот его придирчиво осмотрел, помял в руках, вытянул во всю длину и
покачал головой.
-- Этот тоже не годится. Изоляция треснута. Вот тут. Давай нож --
разрежем оплетку -- сам увидишь.
Элефантов обреченно махнул рукой и принес целый моток разнообразных
шнуров.
-- На, сам выбирай! Ты меня вводишь в безысходное состояние!
Он повернулся ко мне.
-- Однажды на Памире ночевали на леднике, туман, звезд нет, чернота
кругом, крючья поползли, пока закрепились заново, потеряли ориентировку, где
пропасть -- справа, слева, близко, далеко?
-- Со мной тоже был случай! -- оживился Зотов и положил шнуры на пол.
-- Пошел я в подвал, тут свет погас, а у меня ни свечки, ни фонарика, и где
дверь -- убей, не помню...
-- Пожалуйста! -- Элефантов воздел руки к небу. -- Ну можно ли выносить
этого человека? На леднике оставалось только ждать рассвета и не шевелиться,
а с ним -- не давать пищи для разговора и ждать, пока уйдет.
Зотов не обиделся.
-- Я не спешу. Нюсе сказал -- к тебе пошел, за шнурами. Может, пива
попьем? Я схожу. Только баллон дай, да и деньги у меня в других штанах.
-- Пива не хочу. Выбирай шнур, я спешу.
Элефантов мученически вздохнул и вышел на балкон.
-- Чего это он такой нервный? -- добродушно улыбаясь, спросил Зотов, и
я понял, что выносить его в больших дозах очень трудно. -- Вы где работаете?
-- В пожарной охране.
Нелюбезность тона не смутила собеседника, наоборот, он улыбнулся еще
шире.
-- Вот здорово! Я тоже хотел когда-то. Вы у меня дымоход не посмотрите,
я тут рядышком живу, три минуты хода...
-- Исключено, сегодня я отдыхаю.
-- Ну ладно. -- Зотов рассматривал шнуры вместе и по отдельности,
сравнивал длину, толщину и другие, известные только ему параметры, морщил
лоб, хмурил брови, но сделать выбор не мог и вновь положил шнуры на пол.
-- Интересно, как он починил свой автоответчик?
Выставив массивный, обтянутый вылинявшим трико зад, Зотов склонился над
аппаратом, чем-то щелкнул, послышался характерный звук движущейся ленты.
-- ...Ты даже этого не смог сделать! Я буду молчать, мне ни к чему
скандал, думаю, у тебя хватит ума...
Злой женский голос был мне знаком, я бы вспомнил, кому он принадлежит,
если бы послушал еще немного, но Элефантов вихрем влетел в комнату,
отшвырнул Зотова в сторону и выключил магнитофон.
-- Какого черта! Ты мне все испортил! Я не закончил ремонт, а теперь
надо все начинать заново!
По ярости Элефантова я понял, чей это голос.
-- Ничего ему не сделалось. Серый, давай посмотрим, -- растерянно
бубнил Зотов, но Элефантов не желал его слушать.
-- Ты нашел, что хотел?
-- Они все не подходят: один короткий, у другого вилка плохо
припаяна... Знаешь что, дай паяльник, я быстренько поправлю.
По лицу Элефантова было видно, что сейчас он сделает нечто страшное, но
тут, к счастью, зазвонил телефон.
-- Меня нет, -- быстро сказал толстяк. -- Я только что ушел домой.
Элефантов снял трубку.
-- Да, у меня, -- он мстительно улыбнулся. -- Передаю...
Грушевидное лицо Зотова обмякло.
-- Сейчас иду... У него не было подходящего, пришлось искать,
подбирать, чинить... Да, домой... Нет, больше никуда... Нюсь, а Нюсь...
-- Уже положила...
Испуг прошел, и Зотов говорил как ни в чем не бывало.
-- Дай мне тот шнур, что я первым смотрел. Раз такая спешка -- больше
ничего не придумаешь.
Толстяк неуклюже выкатился из комнаты.
-- Посмотрите в окно, не пожалеете, -- сказал Элефантов.
Мы вместе пронаблюдали, как Зотов выскочил из подъезда, дернулся было к
беседке, где забивали "козла", но, влекомый неведомой силой, протрусил мимо,
рысцой пересек двор и скрылся за углом.
-- Живет и доволен жизнью...
Я почувствовал, что настроение у хозяина испорчено, и не стал
спрашивать про устройство к лодочному мотору Громова. В конце концов,
сделать это никогда не поздно.
Вечером, как договорились, мы встретились с Ритой. В свое оправдание
она сказала, что пошла со мной к Рогальским "для установления контактов",
так как Галина обещала помочь ей разменять квартиру.
-- Не могу же я вечно жить с родителями! А разъехаться на хороших
условиях тяжело. Пообщались для дела, ничего страшного, не понимаю, почему
ты вдруг встал на дыбы!
-- "Для дела"! Ко мне на правах друга приходил Семен Федотович, просил
уладить его неприятности!
-- Кстати, Галина мне об этом говорила. Ты можешь что-нибудь сделать?
-- Уже сделал. Дал коленом под зад и выбросил из кабинета.
Рита надулась.
-- Не исключено, что она так же поступит со мной.
-- Может, прикажешь "для дела" влезть в грязные махинации твоих
приятелей?
-- Галина сказала, что там недоразумение с документами, надо просто
объяснить...
-- За такое "недоразумение" положено лет десятьпятнадцать. И помогать в
этих делишках я никому не намерен. Даже ради твоей квартиры.
-- Ладно, не сердись, -- Рита взяла меня под руку, плотно прижалась,
заглянула в лицо. -- Я же не знала, что это так серьезно. Больше никогда не
обращусь с подобными просьбами, обещаю.
-- И вообще держись подальше от этой публики. Их взаимные услуги,
встречные уступки засасывают, как болото. Дашь палец -- руку откусят.
-- Хорошо, милый, -- кротко согласилась она.
Мы гуляли по набережной, поужинали в крохотном кафе у самой воды, потом
поехали ко мне -- родители были в отпуске.
И все же в наших отношениях что-то изменилось. Но что?
Обдумывать это мне было некогда, потому что перипетии расследуемого
дела вытесняли из головы все остальное.
-- Значит, ты его подозреваешь? -- спросил Зайцев, рассматривая чертеж
глушителя.
-- Прямых данных по-прежнему нет, но... Чувствую, что он как-то
причастен к этому выстрелу. Может быть, не в качестве главной фигуры, но
все-таки...
-- Почему не главной?
-- Нет мотива. Просто так положительный человек, научный сотрудник,
автор изобретений, статей и т.д., и т.п., не станет лезть на башенный кран и
палить в сослуживицу из винтовки с самодельным глушителем. Не станет, и все
тут!
-- Это верно.
Следователь раскрыл картонную папку, перелистнул несколько страниц.
-- Давай твои протоколы -- подошью в дело, -- скучным голосом сказал
он. И невыразительно продолжил:
-- Ты знаешь, что у него произошло с женой? Нет? А я узнал. Влюбился он
внезапно! Горячая любовь, безумная страсть -- настолько, что решился бросить
семью! А от сильных чувств к поступкам из ряда вон выходящим -- один шаг!
-- Даже к покушению на убийство? Трудно поверить. Не тот человек!
-- Кстати, многие допрошенные отмечают, что он сильно изменился в
последнее время. Очень сильно.
Зайцев опять полистал дело, нашел нужный лист, с расстановкой прочел:
-- Элефантова трудно узнать, иногда создается впечатление, что он
превратился в другого человека.
Следователь захлопнул папку.
-- Вот в каком направлении нам придется работать. Почему он так
изменился, чем вызвано происшедшее с ним превращение?
И самое главное: на что способен новый, изменившийся Элефантов?
После близости с Марией все изменилось. Исчез сгибающий в три погибели
гнет, стало легко дышать, жизнь снова наполнилась смыслом. Элефантов
расправил плечи, ощущая, что к нему вернулась былая энергичность и
уверенность в себе. За неделю он разобрал гору накопившихся бумаг:
возвращенные на доработку статьи, отклоненная заявка на изобретение,
черновики неоконченных работ, беглые заметки по проведенным опытам. Еще
недавно ему казалось, что справиться со всем этим будет невозможно и за
полгода.
Наконец-то он сделал то, что давно собирался: отыскал и склонил к
сотрудничеству раздражительного и нелюдимого Пореева, которого все считали
сумасшедшим или шарлатаном, потому что он уверял, будто умеет читать чужие
мысли. Но он не был ни тем, ни другим. Уровень биопотенциала Пореева
оказался в восемь раз выше, чем у любого из наугад выбранных полутора
десятков человек. Полуинтуитивные догадки подтверждались практически. Теперь
следовало проводить сотни контрольных измерений, экспериментировать,
расширяя состав контрольной группы, активно искать других, подобных Порееву
уникумов. Предстояла огромная, дьявольски интересная и чрезвычайно
перспективная работа, справиться с которой в одиночку, полукустарными
методами Элефантов не мог.
Он подготовил подробную докладную записку в министерство,
аргументированно обосновал необходимость организации отдела по проблемам
сверхчувственной связи. Директор поморщился, покачал головой:
-- Уж больно здесь мистикой попахивает. Смотри, Сергей Николаевич, не
навреди сам себе. Курочкин и так тебя алхимиком выставляет, да и бывший
начальник, Кабаргин, считает авантюристом. Защитился бы на своем
энцефалографе, положение приобрел, а потом...
Но докладную подписал.
Итак, все шло хорошо, все получалось и удавалось. Наступила полоса
везения, и Элефантов не сомневался: удачу ему приносит Мария. Она же --
источник вдохновения, муза, способствующая его творчеству. Он хорошо спал,
часто снилась Мария, и сны эти были легкими, радостными и приятными.
Они встречались несколько раз в неделю, и каждый раз Элефантов
волновался, отправляясь на свидание. Он обнаружил, что для него стало
потребностью дарить Марии цветы, причем только такие, которые ее достойны.
Приторно красивые каллы отвергались, как неискренние, восковые лилии -- как
ненатуральные, георгины казались слишком печальными. И если не было
достаточно свежих и красивых роз излюбленного им сорта, Элефантов покупал
естественные и милые ромашки либо махровые с горьким ароматом гвоздики.
Ярко-красные или снежно-белые. Полутонов и оттенков он не признавал.
По дороге он внимательно осматривал встречающихся женщин, сравнивая их
с Марией. И сравнения были явно не в их пользу. Мария никогда не наденет
желтые туфли под зеленое платье. Не будет зевать и лузгать семечки на улице.
Не станет перекрикиваться с подружкой через дорогу. Разве что вот эта
стройная девушка в джинсовом костюме и красивых солнцезащитных очках... Но
когда они поравнялись, Элефантов заметил, что умопомрачительные босоножки
открывают давно не мытые ступни, и брезгливо передернулся. Представить,
чтобы Мария легла в постель, не вымыв ноги, было, конечно, совершенно
невозможно.
Несомненно, Нежинская -- необыкновенная женщина. Хотя и довольно