Кожевников Владимир. Забытый - Москва

   Женщины заливаются хохотом.
   - Какая Тоська? Та что ль, бобровская "економка"?!
   - Та, сыне, та. Нет для меня страшней кошмара, чем ее во сне увидать. Сразу просыпаюсь в холодном поту.
   Люба и Юли покатываются аж до слез.
   - Ну ладно, прощевайте. До завтра. Пойду. Кошмар кошмаром, а отдохнуть надо. Утром зайду, обговорим, что делать, - и монах тяжело поднялся.
   Дмитрий дернулся было задержать, усадить, поговорить. Так хорошо ему было сейчас! Но вспомнил уроки, преподанные ему Юли, Иоганном, самим монахом... Сдержался. Пожал протянутую руку:
   - До завтра, отче. Утром жду.
   * * *
   Когда монах вышел, ненадолго повисла тишина. Потом резко поднялась Юли:
   - Пойду и я, князь. Мой рассказ потерпит, ничего спешного в нем нет, а тебе отдохнуть с дороги надо. Да и у княгини рассказов тебе на всю ночь хватит. А я завтра отчитаюсь. Покойной ночи!
   - Покойной ночи, - только и успели ответить Дмитрий с Любой, а она скользнула из-за стола, бесшумно по лесенке вверх и исчезла.
   - За что я ее люблю, - Люба покачала головой, - с тех пор, как ты ее тогда поругал, или что уж там у вас произошло, всегда все у нее к месту, вовремя, ловко, незаметно и - лучше не придумаешь.
   - Этого у нее не отнимешь, - Дмитрий улыбнулся и откровенно посмотрел на жену, - но тут бы и дурак догадался.
   Люба смутилась:
   - Ладно, идем. Только как же?.. нельзя ведь... нехорошо... Видишь, какая я... тяжелая, некрасивая...
   - Ты у меня самая красивая всегда. А меня не бойся. Но хоть обнять-то тебя, потрогать... Можно же?..
   Люба краснеет:
   - Можно, пойдем.
   - Пойдем!
   - Не забыл, где спальня-то?
   - А я и не помнил.
   - Эх ты, бродяга. Когда ж ты домой-то вернешься насовсем?
   - Не скоро. А может...
   - Типун тебе на язык.
   * * *
   Несмотря на сильнейшую разрядку с Юли, Дмитрия потянуло к Любе с такой силой, что он сам себе изумился. Это было тем более удивительно, что Люба была уже очень тяжела, нехороша. Но груди ее!
   И когда разделись в спальне, он кинулся на нее сзади, обхватил, начал тискать так, что она застонала и даже попыталась вырываться. Это уж и вовсе свихнуло его, так что лишь едва успев войти, он уже почувствовал томленье и, не успев толком ощупать и как следует ощутить ее, застонал и ослаб. Люба сразу же вырвалась и ехидно хихикнула:
   - Ишь как изголодался-то! Едва донес. Не стыдно беременную жену мучить?
   - Ань! - Дмитрий искренне изумлялся, - ты меня беременная гораздо страшней зажигаешь.
   - Ладно, ладно. Зубы не заговаривай. Небось набрал там себе нижегородских - гарем. Они, говорят, там все толстые, да пузатые, как я сейчас.
   - Да-а, в Нижнем мне только гарема и не хватает. Пузатых особенно (а перед глазами почему-то нарисовалась жена разбойника Гришки, ее далеко вперед торчащая грудь). Слушай, а что это ты про нижегородских баб? Тебе и про меня кто-то доводит?
   - Да пока Бог милует. Просто вижу, как они от тебя обмирают...
   - Как же это ты видишь?!
   - Да уж вижу.
   - Ишь ты, ясновидящая! - он обнимает ее, хватает за грудь, снова начинает тискать. Но Люба, хотя и осторожно, но решительно высвобождается:
   - Э-эй, делу время, потехе час. Ты слушать-то меня собираешься? - в голосе знакомые нотки.
   - Да я чуть позже хотел... - Дмитрий с досадой откинулся на подушку. "Все, любовь кончилась, дела начались". Он вздыхает:
   - Ладно. Давай.
   - Ну слушай, - и начала неторопливо, нараспев даже, как сказку, Великая княгиня - девочка славная. Упряма немного, немного заносится, но если с ней поладить... Я поладила. Ей только сразу поперек не говорить, и все. Тогда она быстро раскрывается. По-моему, до конца. Все рассказывает, даже про постельные дела. Жалуется, что устает очень, что братик гоняет ее ночи напролет, а сам такой большой, тяжелый...
   - Это скоро пройдет.
   - Как сказать, люди все разные... Но для меня-то это не главное. Главное, что все рассказывает, делится. А вот братик, видать, не очень с ней откровенничает. О его заботах от нее - ничего.
   - Помилуй, какие заботы, если, говоришь, всю ночь только давай и давай! Вот когда для разговоров время появится, тогда и...
   - Ну, может быть... Да и не страшно, потому что он от меня ничего не таит пока. Особенно, если я от твоего имени начинаю. С ушкуйниками этими: мне и преподносить ничего не пришлось, сам взвился: "Я их!" да "Я им покажу!" Но его от дел пока оттирают, как могут. Видят, что куда бы он ни полез, уже по-другому, по-своему гнет. Может, это и правильно в какой-то степени, чтобы дров по молодости не наломал, но если так и дальше пойдет, останется он куклой сидеть над теми, кто настоящие дела творит. Особенно заметно, прямо в глаза бросается, это во внутригородских делах. Тут "ДЯДЯ ВАСЯ". Тысяцкий!
   - Люб, а как тут у них в городе сам механизм власти? От Вильны отличается?
   - Не сильно. Весь город поделен на участки, по слободам в основном, чтоб одного пошиба люди жили: гончары, кузнецы, кожевники, оружейники, каретники, ну и так далее. Каждая слобода выбирает себе соцкого, сотника, значит. А уж соцкими заправляет тысяцкий. Они ему и оброк, и налоги, и штрафы, и работы, а от него им приказы, наказы, распоряжения. В эти дела Василь Василич никому нос сунуть не дает, даже Великому князю.
   - Откуда известно?
   - Соцкие сильно стонут. Зажал их Василий Василич, и пожаловаться некому.
   - А что значит - зажал? Дочиста обирает?
   - Пожалуй, нет... Живут на Москве очень неплохо. Крепко живут. Даже если с Бобровкой сравнивать... Тут ведь главное наказание, когда в Орду "ВЫХОД" собирают. Но с "выходом" уже как бы обычай сложился: обдирают крестьян (насчет хлеба), охотников (насчет мехов, соболей), а налегают на окрестные, подвластные княжества. Все же текущие дела, оброк там, налоги все это терпимо.
   - Чего ж они стонут?
   - В сравнении, видно, дело. Поговаривают, что при князе Иване налогов платили гораздо меньше, а казна княжеская богаче была. А при Босоволкове Алексее Петровиче и того пуще.
   - О! Это уже серьезно! Раз говорят, значит, есть что-то? Дыма ведь без огня...
   - Безусловно. Он же никого бояться не стал.
   - А митрополит?
   - Похоже, митрополит не желает лезть в межбоярские отношения. Вообще во всякие хозяйственные дела. Ему вполне хватает дел церковных и межгосударственных. И все его люди, то есть лично ему преданные, занимаются внешнеполитическими делами. Главные из них - брат его Феофан и племянник, Феофанов сын Данило. По слухам, сынок похлеще отца, Феофан староват и болеет часто. Так вот Данило для митрополита как... ну, как отец твой для Олгерда был.
   - О! Тогда бы познакомиться не мешало.
   - Он сейчас в Орде.
   - Да? Ну тогда как вернется - сведи.
   - Ты-то когда вернешься?
   - Не знаю, Любань, еще с год, пожалуй.
   - Господи! Долго как.
   - Ничего. Ты башню построй. Как построишь, так я и вернусь.
   - Построим. Там у меня Иоганн.
   - Иоганн молодец, но мы отвлеклись.
   - Да. Второй племянник Алексия, Степан Феофаныч, хлопочет на западной стороне. Дебрянск, Смоленск и дальше в Литву. Понимаешь, ведь Алексий считается митрополитом всея Руси, а доступа, скажем, в Чернигов, даже в Киев, прежнюю свою резиденцию, не имеет. Не говоря уже о Галиче, Львове, той же Волыни. Сунулся в 65-м (1357) - помнишь? - еле ноги унес, целых три года Олгерд его мучил, чуть не уморил. Теперь ему приходится полулегально с тамошними епископами общаться. Все это через Степана. Работка, я тебе скажу, - не позавидуешь. А отступать ни на вот столечко нельзя - сразу католики тут как тут! И дядюшка твой все время норовит своего митрополита в Литве посадить. Так что церковная борьба давно стала политической. Ясно ведь как белый день: кто признает Алексия, тот подчиняется Москве, кто против него копает, тот отворачивается к Литве. Тверь вон... А ведь у митрополита нет главней задачи, чтобы единство митрополии сохранить.
   - Чтобы единство сохранить, - усмехнулся Дмитрий, - надо политику бросить. И заниматься чисто церковными делами.
   - Как бросить?! Все, что своими руками создавал, с Калитой еще - и бросить?! Брось он сейчас Москву - и что станется?!
   - Хм! Да не волнуйся ты так, все я понимаю, защитница. Не бросит он Москву теперь никогда. Но и митрополию не соединит. А ведь как бы это укрепило Русь! А?! Но что об этом говорить... А что же, своих у него только и есть, что два племянника?
   - Ну что ты. Там семья мощная. Кроме Феофана еще три брата, четыре племянника. Но и кроме родни много... Из тех, кто чисто государственными делами занят, много говорят о Муромском князе, Федоре Глебовиче. В Москве же все молодые Алексию в рот глядят, а те, кто постарше, за спиной у Василь Василича мнутся, стараются ему не перечить...
   - А кто эти, постарше которые?
   - Ну... Квашня Иван Родионыч, Зерно Дмитрий Василич, Добрынский, Кочевин, татарин этот, Черкиз. Кто не в Москве, а по уделам сидят, на вотчинах...
   - В общем ясно. Стало быть главная задача тебе вырисовывается - все о Василь Василиче знать. Он наш главный противник. Так?
   - Так, Митя, так. Страшноватый человек, боюсь я. Ведь Алексея Петровича не иначе, как он...
   - Больше некому.
   - А ну как он почует (хитер и осторожен как бес!), да и тебя... - Люба крестится.
   - Вряд ли, если ты у него под ногами путаться не начнешь. Нечего еще чуять-то. Меня тут вовсе пока нет, так что... Ты не особенно усердствуй, но все, что узнаешь не очень красивого, от братика не таи.
   - О, это я уже! Так, между прочим...
   - А откуда узнаешь?
   - От Юли. Она там жуткую авантюру затеяла, сам расспроси.
   - Умница ты моя! Ладно, хватит на сегодня.
   - Хватит, так хватит.
   - Слушай, а что там митрополит с сыновьями нашими затеял? Уж не в монастырь ли прочит? Если так, я против.
   - Что ты! Он из них грамотеев делает, помощников себе. Приставил к ним двух монахов, по учителю к каждому, стало быть. Они уже читают бойко, что твой пономарь. А еще боярина Аминку, татарина. Ну и Иоганна. Аминка с ними по-татарски бормочет, а Иоганн по-немецки.
   - Ух ты! Ну и как, получается?
   - Еще как! Они Аминке только по-татарски, а Иоганну только по-немецки отвечают, даже если те их по-русски спрашивают. Смех и грех, ей-Богу!
   - Ай, здорово! Ну а насчет подраться? Из лука, там, пострелять, на коне поноситься?
   - Мить, да ведь маленькие они еще, ты уж все сразу хочешь. Но если честно, особо на улицу не рвутся.
   - Вот что значит - отца подолгу нет. Женское воспитание.
   - Ну при чем тут я?! - обижается Люба. - Когда митрополит их от меня чуть не насовсем отнял! А ты еще с упреками.
   - Да что ты, маленькая! Я очень рад. Не всем же мечом махать, в самом деле. Если они к грамоте охочи, да еще языки чужие знать будут!.. Далеко пойдут, ни один князь, ни один митрополит без них не обойдется. Только вот в монахи бы не забрели.
   - Ну а если и в монахи - чего страшного?
   - Знаешь, - Дмитрий помялся, подыскивая слова, - не хочется, чтобы мое дитя половину, а то и больше, прекрасных на этом свете вещей пропустило. Живешь-то ведь всего раз, а там, - он ткнул большим пальцем вверх, - может, и лучше будет, только ведь совсем не так, не то...
   - А чего же ты не хочешь в этой жизни пропустить? - Дмитрий слышит в ее голосе лукавую настороженность.
   - Пропустить?.. Ну вот тебя, например... Груди твои... - он находит и стискивает ее грудь, - губы твои, глаза, ночи рядом с тобой... А потом появление нового человека. Разве это не чудо? А ведь у монаха ничего такого не может быть. А еще веселый пир, лихая охота. Поход, битва и - победа! Вот главное! Чувство, когда ты победил и кого-то спас, кого-то защитил! Понимаешь?!
   - Понимаю, Митя, понимаю. Не беспокойся, не станут они монахами. Не такого отца дети! Да и я послежу...
   * * *
   - Все мужики - козлы!
   - Господи, Юли! Что ж ты на них такая злая? - вздыхает Люба.
   - А бабы? - Дмитрий весело скалится, пытаясь заглянуть Юли в глаза, но та сердито смотрит в миску.
   Они завтракают втроем. Рано, еще не рассвело, в столовой палате горят свечи.
   - А бабы - куры! Но о них речи нет, - Юли продолжает хмуриться, - а вот мужики... Как они мне надоели! Каждый божий день, со всех сторон, и у каждого только одно на уме.
   - Прямо уж у каждого! - Люба, кажется, искренне не согласна, а Дмитрию становится неуютно - ну как разговор свернет на его персону? - и он поспешно перебивает:
   - Что ж, даже у митрополита?
   - Господи, Митя, куда тебя занесло?! - Люба крестится.
   - Митрополит не ангел, а всего лишь человек, - отрезает Юли, - хотя и умный очень. А тоже иногда - так посмотрит!
   - Юли, перестань! - почти умоляющим голосом вскрикивает Люба.
   - Что - перестань? Тут ушей лишних нет, а перед НИМ ничего не утаишь. Так чего мне притворяться?
   - Что-то ты сегодня... Очень уж агрессивно, - качает головой Дмитрий.
   - Надоедает, - Юли поднимает глаза и впервые за утро улыбается. Вовсе даже не агрессивно. "Играет", - понимает Дмитрий.
   - Мы ведь не на молитву собрались, - Юли откладывает ложку, - ты издали приехал, через день-два опять исчезнешь. Надолго. От нас отчета ждешь, а мы от тебя - указаний. Так чего вокруг да около кружить?
   - Ох, деловая, - улыбается и Люба, - ну так отчитывайся.
   - Я-то отчитаюсь. Только у меня как-то... я не знаю, как сказать... Задачи нет. К кому цепляться? Что узнавать? Конкретно - что? - Юли жмет плечами. - Так, вообще? Тогда что, мне со всей Москвой переспать?
   - Юли! - прыскает, краснея, Люба, а Дмитрий утыкается в рукав: "Ах, стерва ты моя!"
   - Ну в самом деле, - посмеивается Юли, - кого мне охмурять? Я подраскинула умишком своим скудным: если уж... то самых-самых. Так или нет?
   - Главней митрополита у нас нет, - подзудел Дмитрий, а Люба безнадежно махнула рукой, давайте, мол, бесполезно вас одергивать.
   - Митрополиту восьмой десяток, его, пожалуй, уже бесполезно. Да и к чему? Святого человека искушать, грех на душу брать. Да еще и получится ли... Есть и помоложе, и поглупее, а знают не меньше. Вот дьяк его Фрол, например. Вся переписка митрополита через него идет. Или, может, другой кто нужен? Поважней?
   - А кто может быть поважней?
   - Это княгиня скажет, только она может расчесть.
   - Такого, пожалуй, нет, - подумав, отзывается Люба.
   - Значит не зря я время потратила!
   - А ты что, уже?! - изумленно открывает рот Дмитрий.
   - Он же монах! - ахает Люба.
   - Уже или нет - это никому не интересно, - почти высокомерно заявляет Юли, - важно, что через него к нам важные вести пошли.
   - Например?
   - Хм! Ну, например, откуда ты о своем назначении в Нижний узнал?
   - Ах вот оно как!
   - Да уж так.
   - Ох, Юли, - вздыхает Люба, - гореть тебе в аду.
   - Чего не сделаешь для любимых людей, - смеется Юли, а сама - зырк в Дмитрия, - только ты, Люб, все забываешь, что Ботагоз говорит: мы согрешим, да покаемся, согрешим, да покаемся...
   Дмитрий с Любой хохочут так, что слуги заглядывают в двери - не случилось ли чего. Юли машет на них, и дверь захлопывается.
   - Ну что ж, надо выручать. А, Люб?
   - Конечно. И скорее! - веселится Люба. - А то и сами вслед за ней загремим в геенну огненную.
   - Кого это выручать? Зачем? - Юли делает надменное лицо.
   - Тебя. От божьих людей отступись.
   - И от Фрола?!
   - От Фрола не-ет... - все опять смеются, - этот уж пущщай догорает. Других не трогай, чтобы Бога не гневить. Займись кем-нибудь попроще.
   - Это кем же?
   - Ну кто у нас и самый главный, и... попроще?
   Юли начинает размышлять вслух:
   - Володька? Маловат еще, четырнадцати нет... - и вдруг грустнеет, бледнеет, опускает глаза - гаснет. Кураж слетает, остается грустная, усталая, немолодая уже женщина. Люба сразу замечает эту перемену, но, не понимая причины, не знает, что и сказать. Зато Дмитрий сразу все понял: "Э-э, брат, да ты, никак, меня вспомнила. Четырнадцать... Олений выгон... Надо тебя отвлечь".
   - Юли, а как к тебе Василь Василич относится?
   - Тысяцкий, что ль? - Юли словно встряхивается, она снова собранна, весело-задириста и красива. - Как и все. Такой же козел! Может, еще и хуже. Глядит, как постным маслом поливает. Только староват уже и он, и что проку пенька седого в грех вводить, когда можно как и у митрополита... Да у него ж сыновья какие молодцы, в самой поре мужчины! Что Иван, что Микула, да и Полиевкт, хотя...
   - Да, Полиевкт - это уж ты хватила, да и Микула тебе ни к чему. А вот Иван, - Дмитрий серьезнеет, - наследник, будущий тысяцкий. Им надо заняться. По-настоящему.
   - Ну вот это уже разговор, - Юли мрачно улыбается, - теперь понятно, куда гнуть и чего добиваться. И вперед! - она наливает себе довольно много меду и, ни к кому не обращаясь, не приглашая и не дожидаясь, с наслаждением выпивает до дна и стукает чашей о стол.
   Князь с княгиней удовлетворенно переглянулись, но Юли, оказывается, еще не высказалась до конца. Она передернула плечами:
   - А божьих людей терять вовсе незачем. Там, кроме Фрола, нужных ребят пруд пруди.
   - А сможешь?
   - Чего?
   - И там, и там.
   - Хха! Ну, Мить, ты ей-Богу!.. Первый день меня знаешь? Я не только там и там, я еще и вон там, и вот тут, и сбоку, и как хочешь. Я их всех, козлов, по кругу пущу и лбами столкну, они так из-за меня между собой перебодаются - шерсть клочьями полетит!
   - Твоими бы устами, Юли, мед пить, - Дмитрий смотрел так откровенно, столько в его взгляде было восхищения и любви, что Юли загорается радостью и смущением, шарит по столу руками и глазами одновременно, хватает кувшин и подливает себе еще:
   - Что я и делаю по мере сил!
   Тут в столовую ввалился отец Ипат. Он хищно оглядел стол и прорычал:
   - Уже мед спозаранку хлещут! Подождать не могли, что ль?! А тебя, Митрий, между прочим, Великий князь требует. Немедленно! И сильно обижается, почему ты вчера к нему не зашел.
   * * *
   И теперь на стене Дмитрий все-таки упрекнул:
   - А что ж ты вчера не зашел? Мне и не доложил никто. Утром только уж, отец Ипат когда... Что ж ты? Друг называется.
   - Прости, тезка. Устал как черт. Дело уже к вечеру, там жена, там дети, пока очухался - ночь... Э-э, да что я оправдываюсь?
   - Действительно...
   - Не то все! Боялся - не примешь. Скажешь - завтра.
   - Ох и дура-ак! - Дмитрий посветлел лицом.
   - Да сейчас-то вижу, что дурак, а вчера...- Бобер посмотрел виновато.
   - Ладно уж. Только смотри! Выкинь из башки всю эту дурь. Ты теперь для меня - и главная забота, и главная надежда, и самый желанный гость. Понял?!
   - Понял.
   - Гляди у меня! Теперь обскажи поподробней, пока лишних ушей нет, с чем и зачем приехал, что от меня надо?
   - От тебя кроме кремля пока ничего. А приехал... Да просто соскучился! Ну и узнать, как тут дела, осмот... Да! Действительно, пока лишних ушей нет... Тайный ход из кремля где ведете?
   - Вот тут, под нами, из Чешковой башни. Вместе ж решали. Забыл?
   - Не забыл. Но только об этом уже пол-Москвы знает.
   - Да ты что?!!
   - Вот тебе и что. Отсюда совет. Даже не совет, а просьба, даже требование. Требование не мое, а обстоятельств. Здесь тайный ход не делать.
   - Да уж теперь... Что толку его делать.
   - Именно. Значит, тогда так: поручи это дело полностью Иоганну. И всех других от него отсеки. Бояр, начальников разных там - всех! Чтобы он там, внизу один распоряжался и отчитывался только перед тобой.
   - И что?
   - Иоганн будет там копаться очень активно, и для всех это будет знак, что ход делается, а мы его делать не будем. Выкопаем только, скажем, колодец для отвода глаз.
   - А ход?
   - А ход из Собакиной башни в берег Неглинки, в бурелом. Знаешь то место?
   - Да-да-да-да-да! Но тогда и там Иоганн?
   - Ну а как же. Ты официально поручи ему надзор за колодцами в башнях. И все. Ведь еще и у Свибла колодец будет. Так что никто ничего заподозрить не должен.
   - Добро! Что еще?
   - Еще? Все. Только рот на замок - и все.
   - Это понятно. Ты-то что дальше?
   - Я, тезка, в Серпухов смотаюсь. Посмотрю, как там мои арбалеты, арбалетчики. Как Окский рубеж смотрится.
   - Эх! Мне бы с тобой! Да дела не пускают. Митрополит Тверью пугает, Кашинский князь защиты просит - тьфу!
   - Что поделаешь, доля твоя такая. Терпи! А мы за тебя постараемся. Знаешь, не получается у меня в Нижнем с арбалетчиками. Ни черта! Придется, пожалуй, всех своих из Серпухова туда забрать.
   - Всех-то зачем? Ну как всех там и положишь?
   - В одинаковых условиях надо держать. А насчет потерь... Чем стрелков больше, тем потерь меньше. Но только что с того? Если я и всех заберу, до последнего человека, и то это будет капля в море. А с татарами без арбалетов - дохлый номер. У меня одна надежда: может, хоть когда работу моих стрелков увидят, призадумаются.
   - Да, брат, барана хоть под нож, хоть к яслям, один черт за рога тащить приходится. Упирается!
   - Упирается, - смеется Бобер. - Братишку отпустишь со мной?
   - Зачем?
   - Ну, неудобно. Его же удел. Что мы там без него нахозяйствуем? Надо с хозяином.
   - Какой он еще хозяин, - важно, по-взрослому, по-вельяминовски цедит Дмитрий, - впрчем, если захочет - пускай. Привыкает, учится...
   - Давно пора.
   * * *
   - Князь Владимир! Мы в гости к тебе. Можно? - монах открыл и с трудом протиснулся в низенькую сводчатую дверь.
   - Заходи, Ипатий. С кем ты?
   - А вот, князь мой волынский из Нижнего наведался, хочет с тобой потолковать.
   - Со мной?! О чем? - навстречу Дмитрию поднялся долговязый (уже выше его) и широкоплечий, но еще по-детски худой и неуклюжий парнишка. Лицо, как и у братанича, круглое, простоватое, но глаза большие, внимательные, в них радостный испуг.
   - Здравствуй, князь! - Дмитрий протянул руку и ощутил в своей ладони широкую, крепкую и сухую ладонь, энергичное пожатие. "Что ж, молодец. С таким пожатием по крайней мере не размазня и не раздолбай".
   - Здравствуй, князь... Бобер, - Владимир запнулся, смутился и сразу покраснел чуть не до слез.
   - Бобры князьями не бывают, - Дмитрий постарался улыбнуться попростодушней, - вернее, князей Бобрами не зовут. Но мне это прозвище нравится. Деда моего так называли, а он умница был и храбрец, настоящий богатырь.
   - Рассказывал мне Ипатий и о нем. Вы проходите, садитесь. - Владимир оправился от смущения, приободрился.
   Гости прошли, сели у стола. Дмитрий осмотрелся. Горенка маленькая, с одним крошечным оконцем, которое и летом-то, наверное, ничего не освещало, а уж сейчас... Поэтому на столе горят три свечи в шандале. По стенам лавки, посередине стол, у стола еще две лавки. На столе кроме свечей краюха хлеба, нож, плошка с медом, в ней большая деревянная ложка. Жбан с квасом и книга из аккуратно сшитых листов харатьи. Дмитрию показалось что-то очень уж знакомое, он придвинулся, заглянул...
   - Э-э, князь! Да ты никак Плутархосом интересуешься.
   Владимир опять покраснел ужасно. Молчал, улыбался робко.
   - Не отец ли Ипат чтение это тебе подсунул вместо Псалтыри?
   - Он, - выдохнул Владимир.
   - Здорово! Я ведь тоже в твои годы, так же вот, вместо Псалтыри, этой книжкой зачитывался. Мудрая книжка. А? Воевать умело учит. Как ты считаешь?
   - Да я еще прочел-то немного... Но здорово! Ведь как давно это было, а они уже все премудрости воинские знали! Получше теперешних наших воевод. Даже не верится.
   - Так-то, брат. Оказывается, сколько уже всего на свете было. Все было! А мы и не знаем...
   - А откуда узнать-то! - неожиданно вскинулся Владимир. - Если б не Ипатий, я и этого бы не узнал.
   - Вот видишь, какой у нас отец Ипат необыкновенный. Нам его беречь надо, чтоб не только нас учил, а и иных многих.
   - Ладно, хватит шутить, князь, - заворчал монах, - говори лучше, зачем мы пришли.
   - Я, между прочим, вовсе не шучу, - Дмитрий строго взглянул на Владимира, и тот поспешно опустил глаза, - а пришли мы по важному делу, князь.
   - Слушаю вас, - Владимир неожиданно важно выпрямился и принял величественную позу. Видимо, так его учили. Дмитрий переглянулся с монахом, и тот как будто даже в недоумении чуть пожал плечами. Дмитрий решил, что действовать надо чинно и с лестью:
   - Дело касается того участка, который ты выделил мне от щедрот своих в твоем уделе в Серпухове.
   - Тебя что-то не устраивает?
   - Наоборот. Триста десятин на окском берегу - это, может, и слишком. Но ты давал, а я брал, все это, так сказать, заочно. Мы же не видели ничего на месте. Может, ты себя этим как-то утеснил или кого-нибудь из своих бояр, холопов. Может границу удобней где-то в ту или другую сторону подвинуть или сократить... Понимаешь? Сделать надо так, чтобы всем было удобно, и уж потом это какой-нибудь грамотой закрепить, чтобы среди подручников наших недоразумений не возникало. А для этого надо бы нам с тобой вместе туда съездить. Я с отцом Ипатом еду завтра проверять арбалетных мастеров, да и дружину свою, как они там устроились, как охраняют Окский берег. У тебя, конечно, дел много, я понимаю, но не мог бы ты выкроить недельку, с нами поехать? - Дмитрий увидел, как в несказанной радости расползается в улыбку лицо мальчика, как он изо всех сил старается собрать его в важную и серьезную маску - а не получается. Ничего не замечая, Дмитрий продолжал:
   - А то ведь я прямо оттуда - в Нижний. Заберу всех арбалетчиков, там таких - шаром покати, а мы летом татар ждем... Так что если ты не сможешь, участок еще на год зависнет. А то и больше, это ведь как Бог даст - вдруг случится что. А место это, мастерские на нем - исключительно важны. Не только для меня. Для тебя тоже, для Великого князя, брата твоего, для всего княжества Московского. Без этого оружия мы как без рук, без него не будет побед, а не будет побед - Москвы не будет. Нам такого допустить нельзя. Почему я так много внимания уделяю тому - особый разговор, я объясню по дороге, и уверен - ты поймешь и согласишься. А сейчас пока приглашаю и прошу с нами в Серпухов.