Кожевников Владимир. Забытый - Москва

   - Не я. Иван Вельяминов намекнул, что есть у него старушка в лесу. Стра-а-ашненькая...
   - Почему он?
   - Угодить хочет.
   - Так крепко взяла?
   - Крепко, Митя, крепко, сама удивляюсь.
   - Не мужик, стало быть? Тряпка?
   - Нет. Нет и нет! Крутой мужик. Резкий, властный, напористый. Жесткий, жестокий даже. Чей воспитанник! Василь Василич сам наследника готовил. А наследник, по-моему, уже дальше отца метит. Но вот со мной... Странные вы все-таки, мужики...
   - Что значит - дальше отца метит?
   - В свои дела князя вообще не пускать. Но это Василь Василич уже, считай, осуществил. А вот князя оседлать, заставить его делать по-своему...
   - Ну, и этого у отца не отнимешь. Да и каждый, кто возможность имеет, норовит князю на шею сесть.
   - Этот, Митя, хочет расширить права тысяцкого.
   - Куда ж еще? И так прав у него немеряно.
   - Вширь. Ну, как бы... тысяцким не только московским, а всего княжества. Чтобы все тысяцкие подчиненных городов подчинялись не своим князьям, а ему. Так я поняла из его откровений.
   - Откровенничает?
   - А как же. Иначе на черта бы он мне сдался, хвастун проклятый.
   - Хвастун? Значит - глуп?
   - Опять нет! Как ты сразу на общее скачешь! Это он передо мной. Грозится: вот стану тысяцким, я то и то, я тебя выше княгини подниму, я так и этак, я им покажу...
   - А что - то и то?
   - Бояр в кулак. Многие бояре его сейчас в упор не видят. А действительно - кто он пока такой? Сын тысяцкого - что за звание? А ему обидно, и если станет тысяцким, обязательно всем припомнит. Купцов всех подгрести мечтает. Сейчас у Василь Василича только сурожане прикормлены и прижаты, а Иван хочет и ордынцев, и новгородцев.
   - А сам Василь Василич что же? Не понимает, не может или не жаден, не хочет?
   - Хочет, да не очень может.
   - Не понимаю.
   - У сурожан положение самое сложное, хоть и самые богатые они. Товар дорогой, а тащить его из Сурожа приходится мимо татар. Кто с Ордой торгует, пайцзу имеет, да и товар попроще, не каждый решится из-за него через пайцзу переступить. У новгородцев путь чистый, татар нет, только от своих лихачей отмахнуться. А сурожанам постоянно и конвой нужен нешуточный, и с большими татарами дружба. Все это в руках тысяцкого. В этом и вся причина великой дружбы и взаимного интереса.
   - Так-так. Здорово. А правда, что Иван тебя на сурожской торговле обогатил?
   - Не могу сказать. Он говорит, что на сурожской, а там кто .его знает... Дает мне денег, драгоценностей - мешками. Говорит - заработала. Может, обдирает кого, а может... Я не вникаю - зачем? Не узнаю, если бы и захотела, а полезешь - смекнет еще неладное... Верно?
   - Да-а, брат. В твоих способностях я не сомневался, но чтобы так!... Такого человека и так с ума свести...
   - Чего для моего колдуна не сделаешь, - она приподнялась на локте, заглянула в лицо, ткнулась носом в щеку, начала быстро, горячо целовать, а левой рукой скользнула по груди, животу, нащупала его корень, моментально вставший дыбом, крепко сдавила в пальцах. Он легко приподнял ее и положил на себя, а она, ловко шевельнувшись, уже приняла его в себя, все глубже, глубже, по-змеиному выдыхая: хха-а-а... словно намереваясь втянуть его всего. Ему тоже хотелось проникнуть как можно дальше, он сильнее и сильнее прижимал ее к себе, но такого эффекта, как когда он был НА ней, не получалось. И тогда он не долго думая перекатился на бок, а потом оказался сверху. И тут уж схватился не за нее, а за края лавки возле ее бедер и изо всех сил притянул. Кажется, он выдавил из нее весь воздух.
   - Хаакк! - Юли задергалась сильно и часто, тихо подвывая: Ав-вава-вава! - и обмякла, откинув назад голову и широко в стороны ноги, так что они съехали с лавки и стукнули пятками об пол.
   - Оо-охх! - она сладко потянулась. - Невозможно же серьезно разговаривать.
   - А ты не разговаривай.
   - Да-а! А Любе что расскажешь? Как какую-то старую дуру на лавке раздавил?
   - Не прибедняйся. Ты моложе их всех.
   - Знаю. Иначе бы молодые так передо мной не петушились. Только я-то помню, сколько мне лет.
   - Ты помни главное: для меня твои годы - ффу!
   - Вот это действительно главное! - Юли вцепилась ему в плечи, отодвинула от себя на вытянутые руки, глянула почти грозно:
   - Ребенка - только от тебя!
   - Юли, да ради Бога! Я всю жизнь только над этим и тружусь, - а сам вдруг струсил: "А ну действительно родит?! С желтыми глазами! Тогда уж Люба... Сейчас-то она только догадываться может... и делает вид, что ничего,.. А тогда уж и вид делать не получится. Боже, пронеси!"
   - О чем задумался, храбрец?
   - Представил, какой он будет...
   Юли длинно в упор посмотрела, как копьем проткнула:
   - Не бойся, я ей не покажу.
   "Ведь и смотреть на меня научилась", - Дмитрий был раздосадован тем, что она проникла в его мысли:
   - Неужели так хочешь? Мне казалось... Времени столько прошло... Думал - ты привыкла, смирилась...
   - Хочу - не то слово. Я только этого всю жизнь и хочу! Я и тебя-то полюбила сначала как... как... - она вдруг всхлипнула и отвернулась. Он схватил ее лицо, с усилием повернул к себе, хотя она отчаянно вырывалась, и увидел (впервые!) ее слезы. То есть вот так, чтобы они не там, в глазах, а пролились! Как чудно, сильно и как дивно изменили они ее облик! Дмитрий почувствовал, что уже не может дотрагиваться до нее как до любовницы. Неловко приподнялся, отодвинулся, потом повернулся и сел, прислонился к стене, прикрылся одеялом, подтянул колени к подбородку, обхватил их руками.
   Она по-кошачьи извернулась, села рядом, ткнулась плечом в плечо, пригнулась, заглянула в глаза:
   - Мить, ты это в голову-то крепко не забирай. Я тебя не как ребенка, ты не подумай. Да ты ведь сам видишь, знаешь! - в последнем вскрике послышалась нотка отчаянья.
   - Юли,- он нежно тронул ее волосы,- что ты, о чем? Ты ведь видишь, как я люблю тебя. Наверное, нельзя любить больше, а меньше я не хочу.
   - Тогда что ж ты?!
   - Что?
   - Отскочил, сел, замерз.
   - Юли, дай опомниться. Сама подумай: когда тебя ласкает мать, а ты начинаешь хватать ее, тискать, насиловать - нехорошо ведь... Да?
   - Да, да! Ха-ха! Миленький мой! - она гладила его по лицу, терлась щекой о коленку и все заглядывала влюбленно в глаза. - Вот за это-то я тебя больше всего и люблю!
   - За что - за "это"?
   - Ну разве может кто-нибудь еще так чувствовать и понимать?! Ох и счастливая я все-таки! А если бы еще и сына Бог послал, я уж и не знаю... Да еще от тебя!!
   - А ты не думала, что его не только Люба распознает, но и этот твой... Ведь он, наверное, надеется сам?
   - Конечно. Но это уж мои заботы.
   - Мои, мои... Очень мне это не нравится. Не многовато ли ты на себя взвалила? Унесешь?
   - Попробую. А как по-другому? Тут, в принципе, ничего не поделаешь. И от тебя, от всех наших помощи ждать нельзя, невозможно. Просто таковы условия.
   - А этот Иван... Ты его так расписываешь. И умен, и решителен, и напорист. Не оторвет ли он тебе однажды голову, когда догадается и поймет. Ведь рано или поздно...
   - Ох, не знаю, Митя, не знаю. Одно чую: добром мы с ним, конечно, не разойдемся. Либо он меня, либо я... Но я так просто пропадать не собираюсь, ты меня знаешь.
   - Но ты соображай, с кем тягаешься. Дело ведь не в том, что он - сын тысяцкого и у него за спиной пол-Москвы и мощь влиятельнейшей в княжестве семьи, а в том, что ты - ОДНА! Кстати, кто тебя теперь окружает? Ведь это все москвичи, поди?
   - Разумеется.
   - Так как на них положиться? Ивану же ничего не стоило подсунуть тебе кого-то из своих.
   - Не так просто. Всех, кто сейчас со мной, я сама отличала. Я их от нищеты и голода спасла. Всех! А кого, может, и от гибели.
   - Как это?
   - А после пожара. Знаешь, что тут творилось? Кто голым из огня выскочил, разом нищим остался, а кто и не выскочил, только детишек вышвырнуть успел. Детишки сиротами остались. Вот таких я и насобирала. Как думаешь, дадут они теперь меня в обиду?
   - И что ж, все только такие? Других нет?
   - Нет.
   - Это, конечно, хорошо, но знаешь ведь, и на старуху бывает проруха.
   - Бывает... Бывает, и змею пригреешь.
   - Вот-вот!
   - Ну... на то воля Божья. А так... Не дура же я у тебя полная, посматриваю, их друг за другом посматривать, ревновать заставляю.
   - Дай Бог, Юли, дай Бог! Но как же с Вельяминовыми? Очень не хотелось бы мне с ними идти вразнос. Нельзя ли все-таки как-то?..
   - С Василь Василичем и Иваном нельзя. Они успокоятся только тогда, когда совсем удалят тебя от князя, когда ты окажешься где-нибудь в глуши, на десятых ролях. Если это не получится, тебя попытаются просто убить. Как Босоволкова Алексей Петровича.
   - Но ведь это риск какой. В случае неудачи они теряют все! Ведь тогда, с Алексей Петровичем они ж еле выкрутились. Разве это разумно?
   - Не так уж и неразумно. Они считают, что если тебя не сомнут, то все равно все потеряют. Так что им выбирать не приходится.
   - Если так думают все Вельяминовы, шансов у нас с тобой мало.
   - В том-то и дело, что не все! Тимофею Василичу, например, зачем такие крайности? Он большущий воевода, окольничий, сколько власти в руках. А не выгорит у них тебя ссадить - слетит вместе с братом. А за что? И второй сын Василь Василича, Микула. Ему старший брат совсем не в радость: Ивану за место тысяцкого биться, Микуле же тысяцким не быть никогда. Так какой ему резон за другого голову подставлять? И потом: парень-то уж очень хорош: умница, красавец, а уж скромник...
   - И этот, что ли, к тебе клинья бьет?!
   - Нет, этот только смотрит. Глянет - и покраснеет!
   - Ох, Юли, с тобой разговаривать стало невозможно.
   - Да я-то тут при чем? А уж тебе что не нравится, и вовсе непо... Митя! Да ты не ревнуешь ли?! - Юли смотрит весело-удивленно.
   - Так не посторонний ведь.
   - Ты - меня?! Такую-сякую?! И все еще ревнуешь?! - она бросается ему на шею, целует в нос, щеки, глаза. - Родной ты мой! Милый мой! Хочешь, я в лесу спрячусь, одна буду жить, ни на кого смотреть не стану, только тебя дожидаться, только о тебе думать! Хочешь?! Я там состарюсь, согнусь, сморщусь, поседею, зубов не останется, - Юли корчит рожи, показывая, - ты приедешь, а тебе навстречу Баба-Яга с клюкой: Ждраштвуй, шокол мой яшный, жаходи, я тя обойму, рашчалую! Ах-хо-ха!!! - она хватает его за шею и валит на себя, оба хохочут, возятся, распаляя себя, и он снова оказывается на ней и в ней, и снова заверчивается их адская карусель, и еще с полчаса они не разговаривают, лишь стонут и вздыхают, но теперь весело, легко... Наконец Дмитрий увядает, а Юли успокаивается, грустнеет.
   - Пора тебе, Мить.
   - Наверное.
   - Теперь опять на полгода?
   - Нет, перед отъездом обязательно еще раз! Здесь! Мне здесь понравилось.
   - Перед каким отъездом? Куда? В Серпухов?
   - Да. Рассиживаться не выходит.
   - А что теперь?
   - Князь озадачил - Ржеву у литвин отобрать.
   - Та-ак. Опять, значит, драка?
   - Ну а куда ж от нее.
   - Мить, ты только себя береги. Теперь ведь тебе в самую кашу лезть не обязательно?
   - Да, Юли, не волнуйся. И потом, Ржева, это так, пустяк. Разве что для воспитания молодого князь-Владимира пригодится, тут уж мы с монахом постараемся. Меня Вельяминовы гораздо больше заботят. Больше всех.
   - Ну-так думай, голова. На мой взгляд, самое разумное сейчас: Тимофея Василича, других братьев - Федора, Юрия, а пуще всего Микулу, отодвинуть от Василь Василича. Озадачить их большими делами и под руку непосредственно Князеву подвести. Чтобы они почувствовали самостоятельность, что сами многого могут добиться, без своего главы. А то что ж, они сейчас вместе, в одной упряжке, за семью свою горой. Как у всех москвичей принято.
   - Родись ты мужиком, цены б тебе не было в щекотливых делах.
   - Мне и так цены нет. И не только в щекотливых.
   - Верно! А ведь много ты, поди, у Кориата подсмотрела? А?
   - Подсмотрела, раз смотрела. Только и своя голова на плечах чай имеется.
   - Я о том и говорю, а ты обижаться.
   - Я не обижаться, я грустить. Опять одна, опять к Ивану этому... Бр-р-р!
   - Через неделю здесь!
   - Хорошо. Поди, пока я себя в порядок приведу, кобылке моей сбрую поправь.
   - Думаешь, сбилась?
   - Не думаю, знаю. Кобылка у меня - сучка, потаскуха. Вся в хозяйку. Ни одного жеребца не пропустит. Так что ты, может, пока и нет, а вот Карий твой нынче точно папочкой стал.
   * * *
   Люба не позволяла себе думать о связи мужа и Юли. А так как думы эти все время вились около, теперь она очень переживала. Не столько о том, что там произошло или нет, а о том, чтобы не подать виду, когда он вернется, не оскорбить подозрением. Но увидев его лицо, забыла обо всем, бросилась навстречу:
   - Что, Мить, плохо?!
   - Ну-ну, не очень уж. А что, у меня на морде написано?
   - Да. Что там? Вельяминовы?
   - Ну а кто ж... Ты мне, Ань, вот что... - и умолк.
   Люба ждала долго, не выдержала:
   - Да что?!
   - Ты мне все, что знаешь о Тимофее Василиче, братьях его младших и этом, втором сыне Василь Василича...
   - Кольке, что ль?
   - Да-да. Да не волнуйся ты так. Страшного нет ничего, а вот вникнуть, разобраться мне срочно надо. И тебя озадачить: какую линию здесь провести. Ведь мне уезжать через неделю. Опять все на твои плечи.
   - Ох, да уж я привыкла, - Люба вздохнула облегченно, почти радостно, все ее дурные мысли Дмитрий смахнул одним своим видом: не мог же он с таким лицом, за такими-то заботами, да еще и с глупостями к женщине приставать!
   * * *
   Через неделю Бобер, получив обширные полномочия распоряжаться серпуховскими, можайскими и звенигородскими войсками на предмет освобождения Ржевы, со всей еще не очухавшейся от восторженной московской встречи Корноуховой братией отбыл в Серпухов. Неделя эта показалась ему по времени кратким мигом, а по количеству дел - вечностью.
   Люба напичкала его информацией о московской жизни, Ефим нагромоздил гору хозяйственных проблем, требующих незамедлительного решения. Он имел две длительных беседы с глазу на глаз с Великим князем, где затронул вопрос о месте для Микулы Вельяминова, и одну, тоже долгую, часа два, с митрополитом. Встретился с Тимофеем Василичем, познакомился с Микулой, который и на него произвел прекрасное впечатление, поговорил с самим Василь Василичем, очень вежливо, уважительно, всячески подчеркивая, что вполне понимает его значение и положение на Москве. Речь же шла о том, чтобы подбросить в Серпухов к Рождеству снаряжение дня собирающегося на Ржеву отряда.
   Перед самым отъездом он еще раз увиделся с Юли, которая так измочалила его перед разлукой, что, прощаясь с ней, подумал (в первый раз!): пожалуй, да, будь она его женой, даже нет, а встречайся почаще, то давно бы замучила и надоела. И впервые понял отца.
   Ранним утром, в холодной тьме, когда караван тронулся к Тайницким воротам, а женщины всплакнули и махнули вслед платочками, рванул гривы коней и полы кафтанов лютый с морозом ветер, громко заскрипели под копытами замерзшая грязь и сыпанувшая с вечера белая крупа. Осень кончилась. А на северо-западе вытянула узкий длинный хвост неярко, но отчетливо светящаяся странная звезда, суля глядящим на нее людям неведомые, но совершенно неотвратимые беды.
   * * *
   Все не так уж сумрачно вблизи...
   В. Высоцкий
   Серпухов встретил гостей холодом, застывшей грязью, густыми белыми дымами костров и печей и великой строительной суетой с визгом пил и звоном топоров.
   Кремль вполне обозначился и, хотя и был деревянным, выглядел гораздо более ладным, чем Московский. Все дело было опять же в пропорциях: стены выше, башни пониже, огороженная площадь гораздо меньше. Поэтому и смотрелся он как большой крепкий кулак, к которому подступаться - страшновато.
   "Вот! Вот это форпост! Тут мы и встанем, и попробуй нас сшиби!" - это было первое, что подумалось, и само по себе порадовало: "3начит, все правильно! И хорошо!"
   И вообще на душе стало как-то покойно, далеко на край сознания отползли сложные московские заботы, потому что здесь его встретили благополучно улыбающиеся, радостные рожи, у которых (по всем признакам) дела шли на лад.
   Огромное пузо монаха, "рваные ноздри" Алешки, молодецкая улыбка Гаврюхи, лоснящиеся физиономии чехов, преданно-озабоченный взгляд Константина моментально растопили все льдинки в душе, разогнали все тучи в голове: "Все совсем неплохо, черт возьми, коли здесь растет крепость, опора твоя, и не она - главное, а те, кто ее возводят и укрепляют, семья твоя, люди, прекрасные и любимые люди, связанные с тобой одной веревочкой до самой смерти".
   И этот мальчик, главная надежда, ставка в большой игре, смотрел весело-испуганно-вопрошающе: ну как, командир? как мы тут? неплохо?! или плохо? и что дальше?!
   Монах полез целоваться:
   - Дай обойму тебя, сыне, поздравлю!
   - С чем?!
   - О-о! Перво-наперво, что цел возвратился! Что этих вот архаровцев корноухих-криворуких всех живыми-невредимыми домой привез. Разве мало сего?
   - Каких это криворуких?! Каких криворуких?! - вскинулся Корноух.
   - Цыц, не залупайся, балбес, с тобой после! Не видишь - с князем говорю!
   - Ну говори, говори, - Бобер смеялся.
   - Второе, что насовсем приехал, теперь за дела по-настоящему возьмемся! Ведь дел важных кучу привез, поди? - монах подмигнул незаметно, скосившись на князя Владимира, который, поедая Бобра глазами, жадно выдохнул монаху эхом:
   - Привез?!
   - Привез, привез.
   - Вот видишь! - монах расплылся еще шире, хотя казалось - дальше уж некуда. - Ну и с тем, что татар стукнул, не последнее же, кажись, дело! (Тут все встречающие восторженно взревели.) Правда, пока без нас...
   - Да, отче, без вас, без вас! Но не без нас! Ххе! Кхе! - ехидно хихикая, снова влез Корноух.
   - Э-эйх, язва! - монах, как выстрелил, выбросил свою лапищу, вцепился Корноуху в воротник, дернул его к себе, так что у того голова мотнулась и шапка слетела, и без всяких видимых усилий оторвал от земли.
   - Скажи мне, баранья башка, когда ты научишься не перебивать старших?
   Корноух только хрипел и взмахивал руками - лапа монаха придавила ему горло. Монах, хорошенько встряхнув как котенка, опустил его на ноги, дал глотнуть воздуха:
   - Обещай исправиться, а то второе ухо оттрясу!
   - Нет, прости, отче! Отпусти душу на покаяние! - просипел потрясенный Корноух. - Сдохну, с кем останешься татар бить?!
   - Ну, кобель! Совсем зазнался! Без него уж и татар не одолеть! - монах небрежно отшвырнул его на Гаврюху -тот чуть не упал - и величественно повернулся к князю.
   Все это породило неописуемый гогот и гвалт. Дмитрий блаженствовал. Обнимая, пожимая протянутые руки, получая и сам расточая ласковые слова, он ощущал сейчас главное, что делает человека счастливым: он нужен! Очень многим. Всем им. С ним им хорошо. Без него будет хуже. И это порождало такие ощущения!
   - Рехек! Иржи! А вы-то как тут оказались?! Дела в стукарне не идут?
   - Тай почему ж? Йдут. И неплохо.
   - А как же без вас? Вы ведь стукарню без присмотра никогда не оставляли!
   - А той же решили оставить немножко.
   - Что так?
   - Ай же ж можем мы встретить своего князя с победой или нет?
   - Так вы - встречать?!
   - Ай, княже! Уж мы не люди?
   - Так тогда уж в Москву бы приезжали, там Ефим с Иоганном скучают.
   - Не... Туда долго и... А тут - дома!
   "Дома! - Дмитрия обдало радостным теплом.- Уж если чехи здесь - дома, то не может дело не сладиться".
   * * *
   Встреча гремела-грохотала два дня, но уже в первый вечер, перед главным пиром, Бобер, уединившись ненадолго с князем Владимиром, несколькими фразами заставил его почувствовать себя совершенно другим в сравнении с тем, кем он был до этого.
   - Князь Владимир, я привез тебе очень важные вести от брата. Великого князя Московского и Владимирского. Он назначил тебя командующим войском, которое пойдет на Ржеву и отберет ее у литвин.
   - Меня?!! - Владимир растворил глаза дальше некуда и привстал за столом. - У него что, воевод опытных мало? Да как я?! А-а!!! - он догадался, что-то там себе сообразил, усмехнулся и снова сел. - Значит, меня в командиры... Но тебя-то в советники?!
   Дмитрий живо вспомнил, как он сам когда-то кричал: "Но дед-то со мной?!" и тоже усмехнулся:
   - В советники.
   - Ну тогда что ж... Тогда ничего, тогда понятно. Но все-таки!
   - Что?
   - Как-то сразу. Круто уж очень.
   - А чего тянуть? Так и надо. Сразу и вперед. Все равно когда-то начинать.
   - Не знаю. Боязно, Михалыч, - Владимир впервые назвал его так, неофициально и несколько фамильярно, и Дмитрий отметил себе, что это заработало уже, отложилось в мозгах мальчика новое его положение.
   - Не бойсь, Андреич!
   - С чего же начинать?
   - Начнешь с войска. Собери и посмотри, кто на что способен.
   - Всех?
   - Нет. Дальние уделы не трогай. Радонеж там и все, что далеко. Тех, кто вокруг Серпухова только, пожалуй.
   - Много?
   - Не знаю пока. Когда разведка подскажет, какой во Ржеве гарнизон, тогда решим. Но пока самых близких, и то тихо, чтоб молва не неслась. У нас с тобой в случае чего, есть полномочия на можайские и звенигородские полки.
   - А как отбирать?
   - Э-э, ты, брат, все выспросить собрался. Сам решай. Только искусных воинов. Такие, кого самих защищать надо, нам не нужны. А как отбирать - сам придумывай, сам и делай. У меня своих забот - во!
   * * *
   Константин и разведчики, рассказывая за столом об обустройстве окского рубежа, когда дошли до расстановки застав и стали излагать свои соображения насчет оптимального расстояния между ними, неожиданно спохватились все вместе:
   - Да-а, князь, надо же тебе Филю нашего показать!
   - Зачем?
   - А он нам связь между заставами наладил. Без всяких гонцов.
   - Ну это что, дымами, что ли, огнями?
   - Нет, князь, - Алешка скалился азартно, - дымы мы с тобой с Волчьего Лога помним, ими много не скажешь.
   - Как же скажешь?
   - Свистом!
   Дмитрий моментально вспомнил жуткий свист на муромской дороге: "Эх, черт! Это надо с Гришкой. Но кто этот Филя?"
   - И это ваш Филя придумал? Кто он? Где?
   - Вон, в конце стола сидит. Филя, иди, князь зовет!
   С дальнего конца поднялся высокий чернявый парень. Круглое лицо его, очень красивое, озаряла простодушная, даже, может, чуть глуповатая улыбка. Он подошел.
   - Как зовут?
   - Филипп.
   - А по батюшке?
   - Кого? Меня?! - Филипп растерялся, покраснел, но справился, проглотил комок. - Батюшку Матвеем звали.
   - Ну здравствуй, Филипп Матвеич, садись-ка. Нет, вот тут, рядом, Дмитрий взял кружку, кивнул стоявшему сзади слуге, тот наполнил ее из кувшина, - давай выпьем да познакомимся.
   - Здрав будь, князь, - Филипп совсем засмущался, не зная, как быть, отхлебнул, оторвался, глянул на князя (тот пил), приложился опять, поперхнулся, закашлялся и, наконец, отставил кружку.
   - Мне вон ребята говорят, - князь ничего не замечал, обращался к нему как ни в чем не бывало,- свистишь ты здорово?
   - Есть малость, княже.
   - Сам придумал?
   - Не вот чтобы... Мальцами в ночном пересвистывались, сам, поди, знаешь.
   - Мы не пересвистывались.
   - А мы крепко. Ну а тут... - Филя жалобно улыбнулся, - лень мне стало каждый божий день туда-сюда мотаться.
   Порхнул смех. Дмитрий оглянулся недовольно - упала тишина.
   - Лень?! А почему мотаться? куда?
   Филипп, видя серьезность князя, приободрился, стал объяснять:
   - Воевода Константин такой порядок установил: каждый день переведываться с соседними заставами, узнавать - что у них, передавать что у нас. У нас застава маленькая, на глубоком месте стоим, а слева и справа соседи - на бродах, им ухо востро держать, людей от службы отвлекать не след. Вот нашим и приходится каждый раз и туда, и сюда. До одного соседа почти пять верст, до другого три с гаком, а я на заставе самый молодой. Вот и... Я ладно, коня жалко. И вспомнил я про ночное. Переговорил с ребятами там и там, условились, как свистеть, когда нет новостей, как - когда есть, какую новость как обсвистеть. В общем, знаки разные. Ну и... вечером, когда все утихнет, и утром пораньше. Утром вообще слышно Бог знает как далеко. Через заставу слышно! Илья Федорыч, командир мой, сначала чуть ни в кулаки, лентяй, мол, стервец и обманщик. А когда разобрался, проверил, так скорей к воеводе. А тот меня к себе, да послал по заставам вдоль всей Оки других учить.
   - Так у вас это уже по всей Оке действует?! - Бобра даже в жар бросило.
   - Не очень четко пока, но... - Константин смотрел петухом.
   - То есть я сейчас вот, в одночасье, смогу узнать, что творится в Лопасне?
   - Запросто!
   * * *
   Все пять дней, обследуя пограничное хозяйство, Бобер не удосужился серьезно переговорить с монахом. Разговор состоялся уже перед самым отъездом в Можайск и касался, конечно, формирования полка для похода и воспитания молодого князя.
   - Смотри внимательней. И незаметней. Он не должен чувствовать, что за ним наблюдают.
   - Само собой. Только я не пойму: если ты говоришь, что хочешь обойтись минимумом, зачем тебе Можайск, Звенигород? Трата времени!
   - Времени у нас - целая зима. А ты дальше смотри. Я их пошевелю. Соберу, посмотрю, проверю. А потом возьму и скажу: слабаки! Это не можете, то не умеете - в поход не годитесь, такие мне не нужны. Знаешь, как завозятся! Или думаешь - нет?
   - Завозятся. Только надолго ль их хватит?
   - Может, и не хватит. Но все какая-никакая подвижка. На следующий раз уже лучше будет.
   - А если сразу себя покажут?
   - Тогда возьму. Кобениться и притворяться нельзя, все должно быть реально. И люди должны к реальности привыкать. Только вряд ли будет нормально. Насмотрелся я на нижегородских, да и на московских...
   - Говорят, звенигородский князь Федор Андреич - мужик дошлый.
   - Тем лучше. Только не в отдельном человеке дело. Верно? Система не годится, систему надо ломать. Только тогда толк будет.
   * * *
   На посещение Можайска и Звенигорода ушло три недели. К рождеству Бобер, осунувшийся, но веселый, вернулся в Серпухов и с порога, словно и не прерывал разговора, начал выкладывать монаху о том, что увидел, чего не увидел, чего не захотел, а чего захотел, да не смог.