Кожевников Владимир. Забытый - Москва

   - Как не понять!
   - Иди. Появится Алексей, его сразу ко мне.
   Антон скрылся, а Дмитрий пересел на скамье в угол, устроился поудобней, вытянул ноги, спрятал ладони под мышки:
   - Подремлю, Лешка теперь нескоро.
   * * *
   Кто-то тронул за плечо, и Дмитрий мгновенно вынырнул из сна, увидел близко Алешкино лицо:
   - Зачем звал?
   Дмитрий сел прямо, передернул плечами:
   - Сначала расскажи, чего насмотрел.
   - Насмотрел-то? Литвины ушли: конница, пехота, обоз, полон. Полон большой, очень большой. Охрана маленькая. Сейчас смоляне с тверичами уходят.
   - Где тверичи?
   - Ну, ты уж хочешь!.. Черт их знает! Скажи спасибо, что русских от нерусских отличили.
   - Васька Шило вернулся?
   - Нет пока.
   - Та-ак! Это уже лучше.
   - Чего лучше?
   - Ладно, дождемся его - будем решать. Ты мне вот что... Коли окрестности московские хорошо изучил: можем мы обогнать смолян нашим отрядом где-нибудь по параллельной дороге? По волоцкой, скажем, или другой. Есть между ними где какая-нибудь перемычка?
   - Есть-то она есть, да далековато. Зима ведь, князь. Каково коню зимой по лесу...
   - Ну, снегу-то пока немного.
   - Коней все равно умотаем. Да еще как бы нам вместе с русскими и литвин не обогнать.
   - Ты что, не знаешь, как Олгерд ходит?
   - Конницей. А пешцев все время бегом бежать не заставишь.
   Эту интересную дискуссию прервали Иван и Васька Шило, ввалившиеся в подвал вдвоем, очень возбужденные:
   - Отследили, князь! Верно ты подумал! Тверичи отдельно уходят, по тверской дороге. Но не спеша. Полон с обозом впереди, а потом уж войско.
   - Нну! Вот теперь все ясно, - Бобер хищно подобрался, - давай разведчиков всех внутрь. Иоганн, буди князя. Конному полку подъем и сбор.
   * * *
   Тверское войско, насчитывавшее около 10 тысяч и бывшее вполовину больше смоленского, еще не до конца втянулось в просеку Тверской дороги, и арьергард его находился от кремля не дальше теперешнего Моссовета, когда Боровицкие ворота бесшумно распахнулись и выплюнули прямо на лед Неглинки конный отряд. Быстро перемахнув речку, он по кратчайшему пути выбрался на Смоленскую дорогу и растаял в темноте за догоравшими литовскими кострами.
   Такими темпами москвичи могли бы догнать смолян меньше чем за час, но у Бобра были совсем другие планы. В том месте, где сейчас речка Сетунь ближе всего подходит к Можайскому шоссе, дорога раздваивалась: одна (Смоленская) шла вдоль берега, отклоняясь южнее, другая (3венигородская) уходила прямо на запад.
   Почти нагнав смолян у развилки, москвичи не стали сворачивать за ними на Смоленскую дорогу, а бросились со всей возможной скоростью прямо, на Звенигород. Пройдя за ночь около 30 верст, до впадения в Москву-реку речушки Вяземки, отряд оставил Звенигородскую дорогу и по руслу Вяземки, сделав еще десять верст и вконец замучив лошадей, вышел к утру к Смоленской дороге.
   Издали еще заметили костры. Бобер остановил полк, приказал спешиться, расседлывать, поить и кормить коней, - отдыхать. Разведчиков послал узнавать, что за костры. Когда спешился сам, отдал отроку коня и пригласил князей присесть с ним перекусить и вздохнуть, то был неприятно удивлен, какая толпа бояр окружила их. Кроме Бренка (этот воспринимался уже как неотъемлемое) и ближних - Свибла, Кошки, Белеута, молодого Черкиза, было еще с десяток, которых Бобер и по именам-то не знал.
   "Неужели все в лучших конниках ходят? Что-то не верится. Засранец! В такую-то минуту не о бое, а о дружках... Скажу я тебе попозже словечко! Хотя просились все, конечно, из кожи вон готовы были, - и это здорово (им в похвалу, не князю!), только вот ну как припрут?"
   На душе стало просто гадко, потому что услужливое богатое воображение мигом подсунуло ему картинку, как их "приперли", и он (опять!) только сейчас сообразил, что князья-то тут ОБА, и если... не дай Бог! - то Москва останется без князей ВООБЩЕ!
   "Скверно! На будущее замета. Надо все-таки как-то их растащить, развести! А то..."
   Великий князь пододвинулся доверительно:
   - Может, не стоило расседлывать?
   Свету было совсем мало, чуть в сторонке от них воткнули в снег факел. То был единственный огонь во всем отряде. Но глаз у князя был зорок, да и не только по лицу, но по жесту, по позе он увидел, что Бобер недоволен. Им недоволен! И пожалел, что высунулся: "Что я мог напортачить? Ведь не делали еще ничего!"
   - Стоило, - голос Бобра был жесткий, холодный, - коням все равно надо хоть часика два вздохнуть, вымотались. А нам с теми разобраться, - и качнул головой в сторону костров.
   - Как думаешь - кто?
   - Что не литвины, почти уверен. За это время гораздо дальше ушли.
   - Но у них же пешцев сколько!
   - У них теперь такие запасы, - Бобер вздохнул, - он мог всю пехоту в сани посадить и...
   - Тогда обоз?
   - А вот обоз... Ладно, не спеши, поглядим. Сейчас ребята вернутся, скажут. Ты мне вот что объясни,- и Бобер так же, как князь только что, доверительно наклонился к нему,- эти пареньки вокруг нас, они действительно у тебя лучшие конники?
   Слова были вроде и шутливы, но голос оставался жестким. Дмитрий вмиг понял, чем Бобер недоволен:
   - Пойми, тезка, не мог я им отказать. Да и конники они шустрые, никому не уступят.
   - Не уступят... А в деле-то хоть бывали?
   - Не все... - Дмитрий совсем смутился.
   - Не все! Ухх! - Бобер приклонился к самому уху, шепнул: - Всыпал бы я тебе, не будь ты мой князь. От души! - и не сильно, но очень больно ткнул кулаком под ребра.
   * * *
   Вернулись резведчики. Радостные. Докладывал Гаврюха:
   - Пленные. Похоже, что литовские. Мы литовскую речь слышали. Пришли недавно, толком еще не расположились, спать готовятся.
   - Стало быть и обоз?
   - Должен быть. Но что-то повозок мало.
   - Да, могли обоз к пехоте привязать, - Бобер прикусил большой палец, он когда на немцев ходил, так делал. И пехоте быстрей, и обозу спокойней. В этом случае литовского обоза нам не видать, зато здесь гораздо легче. Много народу, полону-то?
   - Много! Навскидку тыщь пять, может, и больше.
   - И как они?
   - Мужики заколожены, а бабы так, с детишками есть. Разведены отдельно. Побаиваются, может, что бабы колодки помогут сбить. Одеты плоховато. До Литвы померзнет половина.
   - Ну, теперь уж до Литвы вряд ли. Саней, говоришь, мало?
   - Мало. Есть, но очень мало.
   - Чертовщина какая-то. Что ж они их, кормить не собираются?
   - Не знаю, князь. Может, не углядели? Может, они сзади где... Мы ведь только с этой стороны наскоротву пошастали.
   - Ладно, мудрить не будем. Дадим им улечься, задремать. Всю ночь шли, устали, угомонятся быстро. Вперед-назад по дороге-то чай не далеко расползлись?
   - Не-е, туда-сюда всего сажен по двести. Все к воде поближе. Прорубей понадолбили! Зато вдоль речки - далеко.
   - Ну, что ж поделаешь, очень тихо работать придется. Сотники! Тимофей, Петр.
   - Слушаем, князь.
   - Вот смотрите: перед вами двенадцать человек разведчиков. Разделите своих каждый на шесть групп. По сколько там получается, по семнадцать? И каждую группу под начало разведчика. Пусть слушают их как вас. Разведчики знают дорогу, знают, как действовать, все знают. Коней в поводу, луки в руках, колчан открыт. Сами оба и все остальные: бояре и вы, князья, со мной, в центре, прямо по льду пойдем. В прорубь не свалитесь! Алексей, ты со своими слева берегом, сам крайний. Ты, Гаврила, справа крайний. Рассредоточтесь равномерно. Как выйдете на исходный, дайте знать. Сейчас, наверное, самое естественное - по-волчьи?
   - По-волчьи, так по-волчьи.
   - Кстати, мне-то кого-нибудь оставьте, кто взвыть сможет.
   - Не надо, - подал голос Бренк, - я умею.
   - Добро. Так вот, когда перекликнемся, начинайте. Тише, осторожней. Убирайте стражу. Сперва наружную, потом непосредственную, ту, что у костров. И двигайтесь не спеша, шагом, до тех пор, пока не начнется гвалт, пока не забегают. Тогда на коней, мечи вон и с ревом вперед. Тогда уж орите изо всей дурацкой мочи, за десятерых, чтобы подумали, что очень много нас. У пленных не задерживайтесь, с ними потом, да они и сами о себе позаботятся. Нам важно как можно быстрей просечь весь лагерь до того конца, разметать сторожей, чтоб разбежались и попрятались, а тогда уж заниматься полоном. Все!
   - А дальше? - не выдержал Великий князь.
   - Доживем - увидим.
   * * *
   Через час оседлали коней, разделились и разошлись. Четверть часа спустя слева, от Алешки, раздался тихий жалобный вой. Через пару минут вой послышался справа. Бобер оглянулся на Бренка:
   - Ну, Миша...
   Бренк запрокинул голову и... Раздался такой громкий, заунывный, душераздирающий звук, что кони шарахнулись и захрапели, а вдалеке, за вражеским лагерем в трех местах откликнулись настоящие волки. Бобер передернул плечами:
   - Однако!..
   Миша весело, самодовольно посмотрел на него:
   - Еще?
   - Нет уж, хватит, а то коней распугаешь. Все. Пошли!
   Двух сторожей, стоявших на берегах и услышавших непонятный шум, сняли тихо. Те успели лишь перекликнуться:
   - Эй, что там у тебя?
   - У меня тихо, это у тебя что-то... - и дальше тихий стон. Первый, услышав стон и поняв, что случилось неладное, хотел крикнуть, но не успел четыре стрелы ударили его, а одна пробила горло.
   Дальше они быстро продвинулись до больших костров, почти симметрично разложенных на том и другом берегах, вокруг которых вповалку лежали пленные: справа мужчины в колодках, слева женщины, многие с детишками. Вокруг этих людских муравейников медленно прохаживались сторожа. Когда те из них, кому не повезло, кто оказался между костром и рекой, попадали под стрелами, у мужского костра тихо, молча вскинулись головы пленников. Зато у костра женского моментально взвился истошный бабий визг, пленницы повскакали и бестолково заметались туда-сюда, закрыв собой всех оставшихся в живых сторожей.
   - Е..ные куры! - безнадежно матюкнулся Бобер, вспомнив отца Ипатия. Все! Все на конь!
   Шум, правда, пошел уже отовсюду, так что тихим делам пришел конец. И тут из-за спины князя раздался высокий, очень громкий вскрик:
   - Цыц, бабы! Ложись! Ложись, если жизнь дорога!
   Бабы услышали и (самое странное!) моментально послушались: повалились, как скошенные, на свое лежбище у костра, прижимая к земле и прикрывая собой детей. Кричал Свибл. Бобер лишь изумленно отметил про себя: "Ишь как его бабы слушают!" и крикнул:
   - Вперед! Давай левым берегом!
   Отряд прошил лагерь, словно борона пашню, всего минут за десять. Стража ничего не смогла, не успела. Кто лег под стрелами, кто притворился убитым, кто как мог схоронился на первый случай. Только человек двадцать самых шустрых, отдыхавших на московском берегу вблизи коней, позади лагеря, успели вскочить на них, неоседланных, и уйти в сторону Москвы. В сторону литвин, на первый по крайней мере взгляд, никто не прорвался, что очень порадовало Бобра и привело его в весело-боевое настроение.
   - Тогда не все еще, не все! - несколько раз загадочно повторил он князю.
   Полон повел себя толково. Пока конные гонялись за сторожами, женщины кинулись к колодникам, помогли быстро освободиться. Среди освободившихся нашлись рассудительные (может, тиуны или сельские старосты), которые прекратили суету и бестолочь, собрали женщин и детей в одно место, а часть мужчин отправили ловить коней и добывать сани. Переловили и повязали с сотню литовских сторожей. Так что когда освободители стянулись к центру, к самому большому костру, освобожденные были готовы уже и к походу, и к драке, а если надо, то и врассыпную.
   Не мешкая ни минуты, Бобер отрядил командовать освобожденным полоном Гаврилу с тремя разведчиками, приказал грузить на подводы детишек и добычу, сани, которым не хватило лошадей, тащить на руках, быстро уходить по льду Вяземки на Звенигородскую дорогу, а по ней домой. И не дожидаясь, когда уйдет полон, повел отряд назад, к Москве.
   * * *
   То, что предстало перед их глазами через пять верст, не ожидал даже Бобер. Страшный крик, гвалт, неразбериха - самый настоящий курятник.
   Остановились. Постояли молча, озираясь. Бобер оглянулся на князей:
   - А?
   Те пожали плечами.
   - Запрягают... - проронил Владимир.
   - Запрягают, - протянул Бобер и встрепенулся:
   - Шило! Поди-ка сюда. Скорей!
   Шило подскочил, осадил резко. Бобер пошептал ему что-то. Тот хохотнул:
   - Авось не поймут! - и пустил коня галопом в самую гущу суетящегося обоза:
   - Эй, мать вашу! Не суетись! Кто запряг, выводи вон туда, становись! Остальные к ним! Живей пристраивайтесь! Приказ воеводы!
   "Приказ воеводы" подействовал неотразимо. У москвичей глаза на лоб полезли: его сразу послушались! И даже успокоились.
   С десяток подвод выехало вперед и встало гуськом по дороге. К ним потащили поклажу. Лихорадочно запрягали остальные. А Шило покрикивал, торопил.
   Отряд стоял в каких-нибудь ста саженях от передних саней, на белом снегу, плотной массой, но на него, похоже, никто не обращал внимания. Темень, правда, стояла сильная, на небе ни звездочки, низкие тучи, из которых временами начинал сыпать снег, и тем не менее не заметить отряд было трудно. Может, его и замечали, да думали, что свои?
   Нашелся, наконец, один здравомыслящий, спросивший:
   - Зачем возы-то туда головой? Ведь они, чай, оттуда и...
   - Поговори мне, умник! - взвился Шило. - А то без тебя не разберутся!
   Саней выстраивалось все больше и, наконец, откуда-то сзади к головке обоза подъехала группа в два десятка всадников, один из которых (главный?) сразу начал матерно ругаться в том смысле, что какой тут идиот распоряжается и почему поставил обоз головой к Смоленску. Не найдя разумных контраргументов, Васька не придумал ничего лучшего, как выхватить меч и шарахнуть ругателя по башке. Тот, не успев удивиться, рухнул с коня, а Шило кинулся один на десятерых, истошно заверещав:
   - Бобер, выручай!!!
   - Ну-так! - Бобер дернул меч из ножен. - Вперрред, мальчики! Выручай дурака!
   Отряд обрушился на почти уже готовый тронуться обоз, со всеми вытекающими из такого обрушивания последствиями. Хотя все нападавшие и кричали возницам:
   - Сидеть в санях! Сиди - не тронем! - те в переполохе и панике конечно же разбежались за редким исключением. Конных, разумеется, побили. Пеших, попавших под горячую руку, разметали. Но когда отряд прочесал весь обоз и выскочил на стык с войском, Бобер мгновенно все оценил и остановил атаку. Множество костров и несуетливое уже движение около них конных масс показали всю безосновательность дальнейших претензий. Играть с огнем сейчас Бобер не желал. Права не имел!
   - Стой, ребята! Давай-ка назад. Обоз вяжи по несколько подвод на возницу. Где возниц не наберете, сами с седел прочь в сани, коня соседу! Уходим к Вяземке.
   Через четверть часа обоз, а в нем насчиталось больше трехсот подвод, от забитых до отказа барахлом до почти пустых, потянулся в сторону Смоленска и, все убыстряя ход, исчез в темноте.
   Через час, добравшись до Вяземки, подводы, слетев с берега, повернули по льду на север. И как на заказ, как занавес в театре, как прорвался, густо-густо на конных и на пеших, на лес и на берег, на лед, а главное, на дорогу, на следы повалил крупный,тяжелый снег.
   * * *
   Узнав о пропаже пленных и позорной потере смоленского обоза, Олгерд сразу вспомнил недоброе предсказание Любарта и нехорошо выругался.
   "Встанет напротив, да тебя же и по морде". Хотя это еще не совсем по морде, но... - в том, что это проделка Бобренка, он не сомневался.
   "Может, и вправду стоило отдать ему Новогрудок? Да ну! Нет у них сил по морде давать. Нету! И не скоро будут. Однако, цепок. Нигде слабины давать нельзя. Хоть чуть, да укусил, стервец! Надо все время держать ухо востро, от начала и до конца. Как с немцами! Что ж... Будем держать, только и всего".
   * * *
   ...посчитали - прослезились.
   Из пословицы.
   Громадная, на первый взгляд, добыча отряда, вернувшегося на следующий день к кремлю, изрядно приободрила (а поначалу просто привела в восторг) москвичей. "Вот мы вас как! Даже в таком положении! И мы кусаться можем!!" Не будь этого маленького успеха, совсем можно было бы приуныть. Особенно подавленным, когда стали выявлять и считать потери, оказался Великий князь. Опытные в таких делах бояре заранее прикинули убытки, смирились и уже пообвыкли. А он, по молодости и неопытности не задумавшись заранее, надеялся, что обойдется как-нибудь.
   Не обошлось. Окрестности Москвы (в радиусе теперешней кольцевой дороги) были выметены начисто. Даже Бобер удивился такой сноровке - ведь три дня всего простояли! Так что возвращенный полон (около 4 тысяч) стал казаться не столько добычей, сколько обузой: его надо было накормить, одеть и пристроить как-то зимовать.
   От Костромы, Ростова, Владимира, Дмитрова потянулись звакуированные их тоже приходилось обустраивать. Что же касается западных уделов: Можайска, Звенигорода, Волоцка - там вообще камня на камне не осталось.
   Все приходилось начинать с нуля. Бобер наблюдал это во второй раз и второй раз отметил: ни отчаяния, ни проклятий, ни обид на Бога. Москвичи посуровели лицами, подобрались, подтянули потуже пояса и взялись за дела. Все! От митрополита до последнего подмастерья. Великий князь реагировал на обрушившиеся испытания эмоциональней других, но гнев его был обращен на литвин, а больше на себя - за то, что не смог предотвратить и как-то противостоять. Это в нем Бобру нравилось больше всего, но не удивляло. Это было свойство всех москвичей: надеяться только на себя, а потому и хвалить и ругать только себя.
   Вновь, буквально в течение недели, Москва зашевелилась, завозилась, замельтешила растревоженным муравейником. Быстро вернулись из Сергиева монастыря семьи Великого князя, Бобра, Вельяминовых, родичи митрополита. Повалил народ из Ростова и Костромы, набежали мастеровые из ближних и дальних уделов в надежде на хорошие заработки. В западные уделы готовили целые караваны с помощью - восстанавливать разрушенное и наводить порядок.
   Всю хозяйственную деятельность взвалил на себя Василь Василич. Этот как никто умело мог распределять дела всем помногу и никому не в обиду. Работа на Москве привычно закипела.
   Великий князь в ней участия не принимал, сразу занявшись формированием полков для ответного удара. Олгерду, конечно, после такого разгрома ответить было нечем, а вот тверичей и смолян (особенно почему-то рассвирепел на смолян) решил отдарить сразу же. На попытку Бобра отговорить его от этих (по его мнению) мелочей, Дмитрий, упрямо уставившись в пол и прикусив губу, промычал:
   - Не-ет! Я им, бл...м, яйца прищемлю! Особенно Святославу, суке рыжей!
   Бобер понял: не отговоришь. Да и не надо! К необходимости ответного удара по Твери и Смоленску склонялись все бояре, начиная с Василь Василича. Нужны были средства для восстановления, а внутри княжества их не было. Бобер тоже это понимал, но участвовать, разумеется, не собирался и решил обратиться к повседневным своим делам: окскому рубежу, Серпухову, новой организации войска.
   В самые первые суматошные дни после ухода литвин, пока не вернулась Люба, он сумел-таки исчезнуть ненадолго с глаз своего окружения и смотаться в Балашиху. Усадьба осталась цела, хотя и ограблена вчистую: в сараях ни курицы, в доме ни тряпки. Впрочем, все село было цело, и в некоторых дворах уже копошились возвратившиеся хозяева. Дмитрий нашел мужичишку пошустрей, спросил, знает ли он этого дома хозяйку, а когда тот сказал, что знает, и начал хвалить, сыпанул ему горсть денег, так что тот онемел и выпучил глаза, и попросил за домом присмотреть, чтобы не разломали и не сожгли. А хозяйка, как вернется, пусть даст знать.
   - Дыть кому ж?! - мужик подобострастно заглядывал в глаза.
   - Ты ей лицо мое опиши - она поймет.
   - Да, мил человек, личность у тя... Что усищи, что глазищи - ни с кем не спутаешь!
   * * *
   Данило Феофаныч, не доехавший до Переяславля и командовавший во время нашествия своими подопечными из Дмитрова, вернулся в Москву вместе с князевой родней. Как бы во главе этого домашнего табора. На пиру, устроенном Великим князем при встрече, он демонстративно уселся рядом с Бобром и подчеркнуто у него одного очень подробно и обстоятельно повыспросил все подробности осады, из первых рук, так сказать. Настроение у него, в противоположность другим приехавшим, было очень приподнятое, боевое, он оценивал случившееся ни в коем случае не как поражение, а почти как победу, а если уж говорить о его дипломатии, то как полную победу. То, что удалось всерьез (и как он надеялся - надолго) столкнуть лбами Литву и Орден, давало возможность управиться со многими внутренними делами и попытаться сделать главное из них: окончательно прищемить хвост Мишке Тверскому, без чего невозможно было решать никакие внешние дела, ни государственные, ни церковные.
   Пользуясь таким его веселым и легким настроением, Бобер с помощью ковша и умелых заинтересованных вопросов вытащил Феофаныча на такой разговор, который запомнил надолго, а для себя осознал, наконец, в полной мере как сложность всей вершившейся вокруг политической жизни, так и щекотливость положения московских руководителей, а заодно и то, насколько не главной пока еще оказывалась его теперешняя деятельность по реконструированию московской армии на фоне тех грандиозных усилий, которые предпринимались москвичами, а особенно митрополитом и Данилой с его дипломатическим окружением, для того чтобы не дать утонуть, исчезнуть, быть раздавленным, растоптанным молодому и слабому московскому государственному образованию.
   - Вот уж не думал, что для устройства церковных дел надо бить Литву, Бобер подзадоривал Феофаныча осторожно, но тот не намеревался осторожничать, оценивать вопросы, он развивал собственную мысль, а так как был уже навеселе и побаивался сбиться, то следил больше за собой:
   - Хха! Церковные... Церковные у нас, да и не только у нас, стоят сейчас впереди государственных. Разве не так?
   - Может, и так. Но ведь они очень общие, и как их привязывать к конкретному месту и времени?
   - Людей объединяют и разъединяют идеи. Главная и самая могущественная идея - религия. Христианин не пойдет защищать басурман от христиан, да и вообще от кого бы то ни было, а христиан от басурман - пойдет! Христианин легко кинется бить басурман (просто так! просто за то, что он иноверец! смотри, что новгородские ушкуйники творят), а вот бить христиан - крепко сперва подумает! И слава тебе, Господи, что дядя твой Олгерд - такой упертый кретин! Крестись он и поддержи христиан, что бы тогда сказал Константинополь? Не посадил ли бы он тогда в Киеве угодного Олгерду митрополита и не подчинил ли Алексия ему? Ведь сил у Вильны поболее, чем у Москвы, да и вообще Москва под татарами, ее невозможно считать самостоятельной силой, а Константинополю - и вот где съезжаются и сливаются дела церковные и государственные - дозарезу нужна сила, помощь со стороны, потому что сами они уже не в состоянии справиться с наседающими на них турками. И почему они ставят на Москву и поддерживают Алексия, хотя он вынужден благословлять татар? Да потому, что язычнику Олгерду глубоко начхать, что сделают с Константинополем турки, а Москве (и подмятой, и зависимой) - нет! Москва хоть как-то, да поможет. А если помочь ей подняться?! Отшвырнуть татар! Стукнуть, а еще лучше - обратить в христиан язычников-литвин! Тогда и турок можно перестать бояться. Они ставят на нас, потому что им пока ставить больше не на кого. А для нас поддержка Константинополя - это сейчас все!
   - Ну уж, так уж...
   - Ну почти все. Ты понимаешь, сейчас то, что патриарх окорачивает ставленников Олгерда в Киеве и подвластных Олгерду епархиях, даже не главное.
   - Вот как! А что же? - Дмитрий искренне удивился.
   - Главное, что мы сохраняем определенное равновесие с Ордой.
   - Но каким же образом? Я не вижу связи, - Дмитрий действительно не успевал следить, размах расуждений Данилы подавлял.
   - Орда снова начинает стягиваться в один кулак, и если бы не два обстоятельства, нас уже бы так погладили по головке, что мало не показалось. Но Орда собирается под Мамаем. Это самый сильный там сейчас человек, и если Орда соберется, объединится, то (по моему мнению) только под ним. Я видел его в Сарае, слышал его разговор. Он умнее всех тамошних ханов и огланов, вместе взятых, так что... Но Мамай возрос на каффианских и сурожских деньгах. От взаимодействия с этими городами, с их купцами, он имеет больше, чем от всей причерноморской Орды. Я абсолютно уверен, что он никогда не пойдет вразрез с интересами причерноморских городов. А те, в свою очередь, ничего не могут без Константинополя. Ты представляешь Константинополь?! Все европейские товары идут на Восток, и прежде всего в Кафу и Сурож, через него.
   - Ты был там?
   - Был, конечно!
   - Что, впечатляет?
   - Да уж не то, что Сарай. О, Константинополь - это потрясающий город! Он громаден, он прекрасен, он величествен, но главное - там люди со всего света и там можно найти все! Представляешь, если Константинополь хоть малость обидится на Кафу? Пролив Босфор такой узенький! Кафа никогда и не подумает как-то конфликтовать с Константинополем, а Мамаю очень невыгодно ссориться с Кафой. И это очень обнадеживает! Но если он соберет и подчинит Орду...
   - Но если ее соберет и подчинит кто-то другой, нам будет только хуже.
   - Да, просто без него она бы могла еще долго или вообще не объединиться. Но теперь поздно об этом говорить. А в том, что Мамай поднялся и укрепился, велика и твоя с твоим дядюшкой заслуга.
   - Моя?!! - Дмитрий был ошарашен, но сразу понял, куда клонит Феофаныч. И о чем он сейчас скажет.
   - А чья же?! Те западные царьки, которых вы разгромили на Синей Воде, составляли весьма сильную оппозицию Мамаю. Причем в самом Крыму, в сердце его владений. Он их сильно опасался, ведь там (я, правда, не знаю - кто) были чингизиды. И тут вдруг вы!