Страница:
Быстрее всех освоился здесь Иоганн. Он сразу разыскал мастеров, строивших кремль в Москве, и вытащил их за свой стол. Мастера эти, хоть и считались обычными ремесленниками, авторитет в городе имели большой и запросто садились даже за боярские столы. Ведь и в Москву их посылали от города, уверенные, что чести Плескова не уронят.
Начались воспоминания, знакомства с новыми людьми, так что уже через два часа в палатах посадника, где принимали командиров пришедшего войска, все друг друга так полюбили, что не желали больше расставаться, а князя Владимира, кто со слезами, а кто уже и в соплях, звали княжить во Псков. Владимир первый раз в жизни захмелел. Улыбался, кивал, слушал, но (молодчина!) помалкивал.
Дмитрий неожиданно почувствовал, что и сам немного "поплыл", чего с ним не было с того памятного пира в Мальборке, и страшно удивился. Он почти физически ощущал, что в нем (вот прямо сейчас, в этот самый миг) что-то странное происходит. Странное, но хорошее. Меняется что-то! Захотелось вдруг до боли в паху вон ту (совсем ведь и некрасивую) напротив сидящую боярыню. Почему?! Он уставился на нее, она почувствовала, взглянула... Глаза ее, как он и ожидал, раскрылись, остановились... Но она вдруг резко опустила голову и передернула плечами, отгоняя наваждеиие. "Неужели я так ослаб?"- Дмитрий встревожился, начал ловить ее взгляд, но она упорно смотрела под стол, и ему стало стыдно. "3ачем тебе? Ведь не тебя она будет любить, а глаз твой дурной. И какая тут твоя заслуга, какой интерес? И не лезь. А хочется!"
Да, ему очень хотелось ее, но как-то по-иному. Чем это было объяснить? Уж никак не привычным для воина долгим воздержанием - две недели как из дома, из горячих Любиных объятий. Ничего другого не приходило в голову, да и что еще могло тут быть, в этом простом кобелином деле? И Бог с ним! И ощущая в голове сильный, но приятный хмель, Дмитрий невольно возвратился в воспоминаниях к тому пиру в Мальборке...
"Там Иоганн мне прислуживал, все на ухо шептал, а сейчас ишь как разговорился со своими каменщиками. А напротив отец сидел, как раз на том месте, где эта глазастая, а дальше рыцари... нет, наши", - он повел глазами влево и стал натыкаться на взгляды женщин. Их оказалось много (как он раньше не замечал?!), были они разные, за исключением двух-трех вовсе не красивые, но ему они сейчас нравились все, и каждую он хотел!
"Что за черт!"- он опять уставился на сидевшую напротив боярыню (та не выдержала все-таки, глянула на него, густо покраснела и улыбнулась, а он успел ей подмигнуть), опять перед глазами у него встал отец и ни с того, ни с сего всплыли его слова, сказанные как-то в пылу отцовского нравоучения: "Вот перевалит тебе за тридцать, взбесишься, начнешь бросаться на них, как жеребец, а опыта-то... - не будет! Так и останешься кругами ходить, да меня вспоминать!"
"Почему именно за тридцать?! А ведь мне уж тридцать один вот-вот стукнет. Неужели прав был батя? Да не-е-ет... Что мне, Юли мало?! Нет, это просто хмель. Хотя... А почему бы ему и не быть правым? Ведь он сам все это прошел. Прочухал! И ведь ой как силен и опытен был в ЭТОМ деле! Стало быть, есть какой-то рубеж... И, может, как раз к нему-то я и подошел?"
* * *
Дальше он соображал сумбурно, потому что мозги заработали только в одном направлении. Дождавшись, когда боярыня вышла из-за стола по своим делам, он тоже поднялся, пошел следом, стараясь не потерять ее из виду в толпе слуг, нагнал где-то в плохо освещенном переходе, дернул за рукав. Она вздрогнула, остановилась, оглянулась испуганно и радостно. Он понял видела, знала, ждала!
- Куда спешишь, красавица, как зовут тебя?
- Матреной. Да зачем тебе, князь?
"Да-а, только Матрены мне не хватало. Хорошо, хоть не Фекла".
- Красивая ты, Матрена, очень мне понравилась. Может, отойдем куда в сторонку, поговорим?
- Ой, что ты, князь, грех какой! У меня муж сердитый, глаз с меня не спускает, - и совсем уж неожиданно добавила, - и пьянеет медленно.
"Ай да Матрена!" - Дмитрий в восторге сжал ее руку:
- Ну, это мы устроим! Кто он, где он?
- Да рядом со мной сидит, где ж ему быть, - Матрена усмехалась уже хитро.
- Пойдем - покажешь.
Вернувшись за стол, Дмитрий рассмотрел Матрениного мужа и поманил к себе Корноуха. Тот подскочил со встревоженным лицом:
- Что, князь? Неужели пора?
- Что пора?
- Спатъ.
- Спать? Почему?!
- Нну-у, может, завтра выступать рано решил...
- Тю, дурень! Слушай сюда, вон напротив сидит с рыжей бородищей. Видишь?
- Ну!
- Подсади к нему из своих кого покрепче, чтоб быстренько под стол его отправил. Оську-волчатника подсади.
- Дыть... - Корноух забегал глазами, - Оська сидит уже... Подсаженный.
- Как? Зачем?! А-а! Ах ты, кобель паршивый! - Дмитрий уразумел, почему Корноуху не хотелось идти спать. - Ну другого кого, сам сообрази! Давай-давай, шустрей!
Через минуту возле Матрениного мужа воздвигся здоровяк с такой же рыжей бородищей (этот уже новый, из Серпухова, - отметил про себя Бобер), что-то спросил, что-то сказал, хлопнул того по плечу, чокнулся здоровенной чарой и присел рядом. Дмитрия сильно отвлекали плесковские начальники, пытавшиеся выведать его дальнейшие планы и подкатывавшиеся без перерыва с полными чарами, но он отвечал уклончиво, чокался охотно, но в вине только усы мочил (помнил, как упал в Мальборке, и держал в уме, что ему еще предстоит). Следил он и за Владимиром, наказал двум отрокам быть при нем неотлучно и в случае чего помочь добраться до постели. Вообще, он всех и все видел за столом, все замечал и чувствовал себя очень здорово, собранно, а через стол поглядывал все чаще и нетерпеливей. Много времени не прошло, когда муж Матрены начал клевать носом и трясти головой, пытаясь сесть прямо. Матрена весело стреляла глазами в Бобра, всем своим видом показывая, что скоро, что вот еще чуть, и когда новые друзья одолели еще по чаре и муж, подперев щеку кулаком, закрыл глаза и замычал негромко и жалобно, очевидно песню, она хихикнула и выскочила из-за стола.
"Та-ак!"- Дмитрий, чуть подождав, чтоб было не так сильно заметно, неторопливо поднялся, пошептав еще раз отрокам насчет Владимира, и пошел из залы, с трудом поспевая, чтобы не потерять ее из виду, но когда вывалился в сени, попал в такую кутерьму слуг, пьяных и трезвых, озабоченных и беззаботных, что сразу потерял в толпе ее синий сарафан и, протолкавшись по инерции к самому выходу, беспомощно остановился, совсем не понимая, что теперь делать. Тут его дернули за рукав, он оглянулся и увидел знакомый сарафан, снова уплывающий от него куда-то в боковой переход. Теперь он был смелее, потому что за ним никто не наблюдал, и решительно расталкивая путавшихся под ногами, двинулся следом, почти нагнал, но она снова юркнула вбок, где было темнее и почти безлюдно, он свернул за ней и снова почти нагнал, и снова она шмыгнула в сторону, и вот там было уже совсем темно и пусто, и он хотел еще прибавить шагу, схватить, но она остановилась резко, и он налетел на нее грудью, а она повернулась, придвинулась, цепко обхватила руками за шею и прижалась так горячо, умело и страстно всем телом: грудями, животом, лоном, бедрами, - что он задохнулся от желания, впился в нее губами, руками, хотел прижать ее к стене, чтобы ловчее затискать и добраться до главного, но позади обнаружилась оконная ниша, низкая и глубокая, что оказалось очень некстати, и Дмитрий замешкался, соображая, куда же ее передвинуть, как она вдруг оторвалась от него, отодвинулась, хотя он очень крепко прижимал ее к себе, и повернулась спиной.
"Это еще зачем? Дальше куда потащит или..." - только и успел подумать он, как она резко нагнулась, уперлась руками в подоконник и больно ткнула задом в его дыбом торчащий отросток.
"Да у нее все давно продумано! Ай да Матрена!" - и он начал хватать и закидывать на спину ее юбки, которых было много, так что когда последняя улетела наверх, открыв ее круглую здоровенную задницу, он и со своими портами успел справиться, и ткнулся ей между ног, ни о чем больше не заботясь, а скорее обхватил ее таз руками и прижал к себе что есть силы. Она действительно все остальное сделала сама, ловко и быстро, а он был уже вне себя, когда, оказавшись внутри нее, почувствовал, как там просторно и неуютно. Хмель и кураж сделали свое дело, заставив его лишь немного потрудиться над ней, она же почти сразу засопела и замычала так страстно, что заставила его забыть все, и они вместе застонали в экстазе, а Матрена, не удержавшись, повалилась вглубь окна, рыча и скрипя зубами. Он повалился на нее, стал, как это обычно делал, оглаживать ее зад, живот, потянулся добраться до грудей, до которых еще не добрался, а ему очень хотелось узнать, какие они. Но Матрена уже поднималась, одергивалась и охорашивалась, отталкивала его руки, тихо, но решительно шептала:
- Все, все, князь! Иди с Богом. Нельзя тебе надолго из-за стола отлучаться. Иди!
- Да погоди, дай хоть чуть за тебя подержаться. И еще бы разок!
- Нет! В другой раз. Пойми, не за себя беспокоюсь, за тебя. Иди!
- А как же тебя найти? - он спрашивал, уже понимая, что никогда больше искать ее не будет.
- Я сама тебя найду, не беспокойся, - и еще более настойчиво, - иди!
"Ну и слава Богу!" - он вздохнул с облегчением и пошел плутать по дому, сначала на свежий воздух - оклематься, привести себя в порядок и умыться снежком, а потом назад за стол, и когда вернулся, ни Матрены, ни ее мужа в палате уже не было. Не было и князя Владимира, посадник возвышался во главе стола один. Он приветливо заулыбался Бобру, поднял чашу:
- Освежился, княже? Вот и хорошо! На здоровье! А князь Владимир малость притомился.
- И что?! - вскинулся Дмитрий.
- Нет-нет, все в порядке. Он с отроками ушел. Нормально пошел. Отдыхать.
- Ну и слава Богу, - Дмитрий глотнул из кубка и огляделся. Народу за столом сильно поубавилось. За счет мужчин, разумеется. Женщины же сидели как ни в чем не бывало, вертели головами, весело улыбались. Им явно не хватало общения, а ближайшая, сидевшая наискось, перехватила его взгляд, заулыбалась во всю физиономию и вопросительно подняла брови. Была она узколицая, востроглазая, чем-то напоминала Юли, но больше еще кого-то, ужасно знакомую, только он никак не мог вспомнить - кого же! Внутри шевельнулось шкодное предчувствие, он глянул на посадника - тот что-то оживленно обсуждал с Константином. Дмитрий вновь взглянул на женщину (та продолжала вопросительно смотреть на него), чуть мигнул и показал глазами в сторону выхода. Та перестала улыбаться, отставила кубок и поднялась.
"Е-мое!" - только и подумал Дмитрий, оглянулся на посадника, который по-прежнему не обращал на него никакого внимания, и полез из-за стола. Теперь он уже ориентировался в теремных переходах и не упустил женщину из виду. Она, впрочем, не торопилась, шла тихо, но не оглядывалась, а когда он догнал ее в темном переходе, тронул за руку и шепнул:
- Как звать тебя, красавица? - то не оглянулась, не вздрогнула, руку, правда, отняла и дохнула еле слышно:
- Тоня.
"Тоська! Не может быть, черт возьми! Вот на кого она похожа! - мигом вспомнил Дмитрий монахову "економку" и подумал: - Вот бы Ипатия сейчас сюда! Но как же это так?! Ну разве может такое быть?!" Но размышлять и удивляться было некогда. Женщина завернула в глухой тупичок (он за ней), там взяла его за руку, провела еще несколько шагов и еще свернула куда-то, где было уж совсем темно и тесно, остановилась, прислонилась к стене и опустила руки. Он навалился на нее, впившись в губы поцелуем, а обеими руками в груди, которые оказались большими и крепкими. Она так и не обняла его, а сразу полезла искать главный предмет. И так быстро, мастерски развязала пояс и расстегнула крючки, что он и сообразить ничего не успел, как уже стоял спутанный упавшими портами, а она одной рукой гладила его отросток, а другой пыталась задрать свои юбки, которых тоже было - целая пропасть, и она не могла никак справиться, и ей пришлось подсказать, сам он не догадался:
- Помогай!
Он довольно долго копался в юбках, но это препятствие было в конце концов преодолено, она с кошачьим урчанием ввела его в себя и только тут (руки освободились) обняла, но не за шею, а за талию, и начала неистово дергать на себя. Внутри у нее было гораздо лучше, чем у Матрены, да и поведение сильно напоминало Юли, поэтому Дмитрий завелся не на шутку и стал терзать ее яростно и мощно. Она быстро вошла в экстаз, задрожала, часто и сильно задергалась, давя стоны, перебросила руки на шею и обмякла, повисла на нем. Он приостановился, огладил ее ладонями всю сверху вниз: шеки, шею, груди (и притиснул - она тихо взвизгнула), талию, снова забрался под юбки, схватил маленький, круглый и твердый зад и с новой силой начал втыкаться в нее.
Она тут же ожила, задвигалась, быстро снова зашлась в экстазе и обдала его горячей сыростью, но не позволила себе обмякнуть и остановиться, изо всех сил продолжала помогать ему добраться до собственного удовольствия, и когда это, наконец, удалось, устало навалилась на него, нежно обняла за шею, поцеловала в ухо, шепнула:
- Ох и силен ты, князь. Я такого еще не встречала.
А когда он захотел еще потрогать и погладить ее, неожиданно, точь-в-точь как Матрена, всполошилась, начала одергивать свои юбки, приводить себя в порядок, нашептывая ему в ухо:
- Все - все! Побежала я. И так долго ты меня мучил. Нельзя тебе надолго от стола отлучаться. Иди! Иди скорей, ради Христа! Тут два шага и налево, там еще шагов пять и опять налево, там и свет увидишь.
- Тось, а как мне тебя найти? Я еще хочу! - эту он действительно хотел.
- Я сама тебя найду. Иди!
* * *
Прежде чем возвратиться к столу, Дмитрию вновь пришлось во дворе умываться снегом. А когда вернулся в залу и огляделся победно, сильно удивился: народу, вопреки его ожиданиям, не убавилось, а, кажется, и прибыло даже. Он не стал ломать голову, отчего это, а осмотрел свой стол и увидел, что посадник, по-прежнему занятый важным разговором с Константином, бросил на него короткий равнодушный (слишком равнодушный) взгляд и опять заговорил с воеводой. Дмитрию стало неуютно, он начал догадываться, что посадник все видит и знает, и что не стоило бы так светиться и зарабатывать себе репутацию бессовестного кобеля, но с другой стороны- кто он здесь официально? Да никто! И потом, если они смотрят на это сквозь пальцы, то почему бы и не?.. Разве что потом припрут к стенке и шантажировать начнут? Но что они из меня выжать смогут? Из Володьки - другое дело. Кстати! А не подложили ли они и под него какую-нибудь Матрену?! Не-ет, вряд ли. Неопытен он, пьян, да и отроки с ним, ребята шустрые, догадаются, чай, в случае чего... Однако проверить не мешает. Корноуха надо!
Но Корноух давно исчез из-за стола, а кому другому, кроме Константина, Бобер такое деликатное поручение дать не мог. Константин же был занят с посадником - и слава Богу! "Самому, что ли?" Ему, честно признаться, не хотелось. Не хотелось уходить от этого благословенного стола, так ловко подставлявшего ему желанных красавиц. Он огляделся: Тоська, как и Матрена, исчезла. Зато почти на ее месте, чуть ниже (откуда?! когда?!) появилась настоящая красавица в лазоревом сарафане, затейливом белом, с синими узорами, кокошнике, с огромными синими, удивительно печальными, как у коровы, глазами.
Рядом с ней лежал мордой в стол богато и красиво одетый мужик. "Муж? Может, оттого и грустит?" Дмитрий уставил на красавицу свои глаза. Она сидела, печально глядя прямо перед собой, но Боброво внимание, видно, почувствовала и подняла на него взгляд. С ней случилось то, что случалось со всеми женщинами: глаза ее остановились и широко раскрылись. Она выпрямилась, готовая кинуться к нему, только он мигни. Дмитрий осторожно указал ей глазами на выход и, ошалевший от валившихся на него сегодня приключений, заворочался из-за стола в третий раз.
Она шла как сомнамбула, высоко подняв голову, не оглядываясь, и, кажется, ничего перед собой не видя, а он за ней, чуть отстав, не пытаясь приблизиться или окликнуть, или тронуть за руку - он по-настоящему боялся ее спугнуть.
Она привела его к тому самому окну, где он был с Матреной. Прислонилась к стене и вытянула вперед руки. В темноте Дмитрий не мог видеть, но знал, что она сейчас смотрит сквозь него, сквозь тьму и стены куда-то очень далеко и зовет. Он подошел, взял тихонько ее руки и положил себе на плечи. Она по-детски легко обняла его, выдохнула еле слышно: Господи, прости! - и прижалась, совсем уже не по-детски, сильно, страстно.
Он дважды довел ее "до изумления". После второго раза она, отхрипев и отдергавшись, затихла, осторожно положила голову ему на плечо, прошептала:
- Боже, как же хорошо! Неужели это грех? Неужели ты не простишь мне, Боже?! - и тихо расплакалась.
- Успокойся, милая,- Дмитрий погладил ее по щеке, - конечно, ОН простит. Разве можно такую не простить! Как зовут-то тебя?
- Феклушей, - всхлипнула она.
* * *
- Как?!! - сраженный Бобер даже на улицу не пошел. Оставив ее плакать в нише окна, он вернулся за стол, плюхнулся на лавку, плесканул себе от души из кувшина, глотнул как следует и хищно огляделся. За их столом женщин не осталось, и он стал смотреть дальше, выбирая новую жертву. А сам все шептал очумело:
- Фекла, Феклуша... только Феклы нам с тобой и не хватало, только Феклы...
- Э-эй, князь! Чегой-то ты все один как сыч, - легко оликнул его посадник, - поди поближе, разговор есть.
- Какие уж теперь разговоры, на пьяную-то голову, - неохотно отозвался Бобер, - давай завтра.
Ему вовсе не хотелось к посаднику, ему хотелось поскорей схватить первую попавшуюся бабенку и отвести ее к окну, а охотничий азарт стучал в висок: "А сколько я успею их к окну перетаскать, а?! Поздно ведь уж, наверное... Или не очень? Еще двух-трех успею? Ах ты, Господи, Боже мой, вот так дела! Фекла!"
- Ничего. Где мне завтра тебя искать, тем более послезавтра. Ты вот что, - посадник деловито поманил его рукой, а когда Дмитрий невольно подчинился, пересел и склонился к нему, пробурчал на ухо:
- На другие столы не гляди, налететь можешь... - и отвернулся к Константину.
"На что налететь?" - не понял Бобер и сразу почувствовал себя тупым и пьяным. Переспрашивать было неловко, нельзя, а самому сообразить - не получалось. "На мужа? Как? Все под столами валяются. На ее претензии? Но как она посмеет... Или там такие, как Тоська, сидят?"
Но посадник заметил его мучения, еще раз наклонился к уху:
- За нашим столом только чистые бабы. А за другими могут оказаться и не очень. Так что... - и глянул значительно.
Дмитрия сначала бросило в холод, потом в жар, потом он обиделся, оскорбился даже, а потом уж подивился плесковской обстоятельности: "Ишь, хомяки чертовы! Все разочли, все предусмотрели, даже какую бабу под кого подкладывать, мать вашу!" - Дмитрий потрезвел и расхотел продолжать охоту.
* * *
Проснувшись наутро, первым, что он ощутил, было неистовое желание женщины. Чтобы вот тут, сейчас, схватить, потискать, воткнуться! И только потом почувствовал тяжелую голову и сильную похмельную жажду.
"Господи! Что ж это со мной? Или север так действует?" Но это был не север, а кое-что другое. Только понял он это позже, возвратившись домой, "на юг". Сейчас же, поудивлявшись недолго и пожалев, что под боком никого нет, отдался заботам дня. Заботы его "текли" в сторону Изборска.
Изборск был надеждой, гордостью и главной "головной болью" плесковичей. Изборск был форпостом на границе с Орденом, первое и главное препятствие для рыцарей. О нем Дмитрий много чего слышал. И вчера на пиру, да и сразу при встрече плесковские начальники просили прежде всего обезопасить Изборск. Ясно, что город этот торчал костью в глотке псов-рыцарей, и не проходило года, чтобы они не пытались сокрушить его. Однако Изборск стоял. Что и было Бобру удивительно. "Что же это за городок такой, коль даже рыцарям не по зубам?!" - такой вопрос посещал его еще на Волыни. И теперь он, наконец, должен был увидеть, узнать, познакомиться.
И хотелось, и требовалось быстрее, а требовалось потому, что Плесковская разведка предупреждала об угрозе Изборску с двух сторон: с севера, от Чудского озера, и с юго-запада. Угадать, откуда опаснее, не зная театра и замыслов противника, было невозможно, значит, следовало просто поспешить к городу и там, на месте разбираться.
По прямой до Изборска было около 30 верст, немного, но хорошей ледовой дороги не было, потому на один переход рассчитывать не стоило. Москвичи простояли в Плескове три дня, приводя в порядок себя, коней, снаряжение и всем показывая и рассказывая, что останутся здесь надолго. Кипевшее у стен города голосистое, многоязыкое торжище должно было моментально разнести вести о московитах во все концы, и какими те вести окажутся, Бобру было не все равно.
А задолго до рассвета четвертого дня московская рать бесшумно, быстро свернулась и исчезла. И поздно вечером появилась под стенами Изборска, изрядно напугав горожан, ожидавших со дня на день появления немцев и дождавшихся ни с того, ни с сего совсем не того, а непонятно чего.
Пока разбирались, уже в полной темноте, что к чему, на город, на стены смотреть было особенно некогда. Только наутро, когда стали проступать в редеющих сумерках окружающие предметы, Дмитрий смог спокойно оглядеть и оценить Изборск. И полюбить. Насовсем, до конца дней своих.
Небольшой (это по загибу стен угадывалось) городок дышал такой мощью, что у рыцарей, а уж у кого другого, так тем более (это Дмитрий тоже враз понял, почувствовал) от одного его вида рождалось чувство бессилия - не взять!
Тем беззащитней казались все дальше и дальше раздвигавшиеся с отступлением мрака ночи величавые окрестности, на которые высота и мощь изборских стен - увы! - не распространялась. Ведь все приходящие мерзавцы (немцы, поляки, литвины, свеи), прежде чем упереться в неприступные стены и испытать то самое чувство бессилия (не взять!), проходили эти окрестности с мечом и огнем, все выжигая и руша на своем пути. И отступали, уходили. Но что оставалось после них?!
И именно об этом задумался горестно Бобер. "Как же вы хороши, стеночки. Но как же вас мало! А эта краса? Разве всю ее стеной огородишь? Нет, не стены надо, не защищаться, а вперед идти. Бить, гнать! Только тогда краса эта цела останется". Ожесточенно проговорил вслух:
- Вот сволочи!
- Кто, князь?! - оторопел случившийся рядом Сенька.
- Да эти... - князь неопределенно махнул рукой на запад. - Своей разве земли мало?
- Знать, мало, - вздохнул Сенька.
- Может, и так, - тоже вздохнул Дмитрий, вспомнив одно давнее рассуждение отца, объяснявшего ему неизбежность войн. "Недостаток места порождает войну захватническую, избыток - войну оборонительную, и никогда не сладится так, чтобы всем места хватало. Потому война будет всегда, от нее никуда не денешься. Потому и надо учиться воевать, уметь воевать и уметь побеждать. Только побеждая, ты будешь иметь достаточно места и тогда будешь вести войны оборонительные, и сами боги будут за тебя, ибо оборона это справедливо".
И хотя в конечном пункте Бобер усматривал некий изъян, теория отца убеждала, давила неумолимой логикой. "Hy что ж, попробуем побеждать. Попробуем показать вам, тупорылым, где раки зимуют".
* * *
Впрочем, рассуждать долго было недосуг. Изборцы, несказанно обрадованные, принявшие москвичей с распростертыми объятьями, засыпали их своими опасениями и сведениями о приближающихся бесчисленных немецких отрядах. Самое угрожающее (и наиболее достоверное, потому что их видели близко прибежавшие в город рыбаки) было известие о большом (человек пятьсот) отряде, идущем с северо-запада по замерзшим болотам за речкой Пиузой, в обход Изборска, может, и прямо на Плесков.
Бобер сразу же послал в указанном направлении Гаврюху со всеми разведчиками, а сам, оставив у стен Константина с Ярославским и Радонежским полками в готовности двинуться в любом направлении, в зависимости от обстоятельств, захватив с собой Владимира, во главе Серпуховского полка со всей возможной скоростью поспешил вслед за разведчиками. Это было 12 февраля.
Во второй половине дня он наткнулся на них, возвращавшихся с вестями о немцах. Их отряд, действительно около 500 человек, не жег, не грабил (да тут и грабить-то было некого), а в походном порядке с большим обозом двигался сейчас им навстречу. Разведку они видели, но не обеспокоились, погоню не послали, очевидно посчитали ее передними дозорами горожан.
- Далеко?
- Если раньше на ночлег не остановятся, через час будут здесь.
Бобер недовольно огляделся: просека была узкая - не развернешься.
- А там, впереди, ничего попросторней нету?
- Есть малость, верстах в трех. Так что если хочешь половчей, поспеши.
Дмитрий скомандовал арбалетчикам вперед и приготовиться, прикрытию прижаться плотней к стрелкам, а сам, жестом пригласив Владимира, поскакал вперед. Начинало темнеть, и спешить следовало не только из-за позиции.
Когда через полчаса, ведомые Алешкой, продрались на поляну, то увидели, что она уже занята. Немцы, подошедшие какими-то минутами раньше, уже рассыпали строй. Они явно собирались здесь ночевать.
Бобер не успел рта раскрыть, как дорвавшийся, наконец, до дела, все видевший и замечавший, завертевшийся от нетерпения в седле Корноух уже начал командовать:
- Антон влево, Василий вправо! Живо расходись! Мальцы, от отцов не отставать - головы поотрываю! Становись! Начинай! - и тихонько князьям: - А вы, отцы-командиры, подвиньтесь-ка за строй, не мешайте.
Совет был дельный, и не совет даже, а приказ, и Бобер, не говоря ни слова, быстро отскочил под деревья, потянув за собой и Владимира, и Алешку, и отроков - все они на поляне стали совершенно лишними. Арбалетчики споро, без заминок растекались по краю поляны, на ходу готовя к стрельбе арбалеты.
Начались воспоминания, знакомства с новыми людьми, так что уже через два часа в палатах посадника, где принимали командиров пришедшего войска, все друг друга так полюбили, что не желали больше расставаться, а князя Владимира, кто со слезами, а кто уже и в соплях, звали княжить во Псков. Владимир первый раз в жизни захмелел. Улыбался, кивал, слушал, но (молодчина!) помалкивал.
Дмитрий неожиданно почувствовал, что и сам немного "поплыл", чего с ним не было с того памятного пира в Мальборке, и страшно удивился. Он почти физически ощущал, что в нем (вот прямо сейчас, в этот самый миг) что-то странное происходит. Странное, но хорошее. Меняется что-то! Захотелось вдруг до боли в паху вон ту (совсем ведь и некрасивую) напротив сидящую боярыню. Почему?! Он уставился на нее, она почувствовала, взглянула... Глаза ее, как он и ожидал, раскрылись, остановились... Но она вдруг резко опустила голову и передернула плечами, отгоняя наваждеиие. "Неужели я так ослаб?"- Дмитрий встревожился, начал ловить ее взгляд, но она упорно смотрела под стол, и ему стало стыдно. "3ачем тебе? Ведь не тебя она будет любить, а глаз твой дурной. И какая тут твоя заслуга, какой интерес? И не лезь. А хочется!"
Да, ему очень хотелось ее, но как-то по-иному. Чем это было объяснить? Уж никак не привычным для воина долгим воздержанием - две недели как из дома, из горячих Любиных объятий. Ничего другого не приходило в голову, да и что еще могло тут быть, в этом простом кобелином деле? И Бог с ним! И ощущая в голове сильный, но приятный хмель, Дмитрий невольно возвратился в воспоминаниях к тому пиру в Мальборке...
"Там Иоганн мне прислуживал, все на ухо шептал, а сейчас ишь как разговорился со своими каменщиками. А напротив отец сидел, как раз на том месте, где эта глазастая, а дальше рыцари... нет, наши", - он повел глазами влево и стал натыкаться на взгляды женщин. Их оказалось много (как он раньше не замечал?!), были они разные, за исключением двух-трех вовсе не красивые, но ему они сейчас нравились все, и каждую он хотел!
"Что за черт!"- он опять уставился на сидевшую напротив боярыню (та не выдержала все-таки, глянула на него, густо покраснела и улыбнулась, а он успел ей подмигнуть), опять перед глазами у него встал отец и ни с того, ни с сего всплыли его слова, сказанные как-то в пылу отцовского нравоучения: "Вот перевалит тебе за тридцать, взбесишься, начнешь бросаться на них, как жеребец, а опыта-то... - не будет! Так и останешься кругами ходить, да меня вспоминать!"
"Почему именно за тридцать?! А ведь мне уж тридцать один вот-вот стукнет. Неужели прав был батя? Да не-е-ет... Что мне, Юли мало?! Нет, это просто хмель. Хотя... А почему бы ему и не быть правым? Ведь он сам все это прошел. Прочухал! И ведь ой как силен и опытен был в ЭТОМ деле! Стало быть, есть какой-то рубеж... И, может, как раз к нему-то я и подошел?"
* * *
Дальше он соображал сумбурно, потому что мозги заработали только в одном направлении. Дождавшись, когда боярыня вышла из-за стола по своим делам, он тоже поднялся, пошел следом, стараясь не потерять ее из виду в толпе слуг, нагнал где-то в плохо освещенном переходе, дернул за рукав. Она вздрогнула, остановилась, оглянулась испуганно и радостно. Он понял видела, знала, ждала!
- Куда спешишь, красавица, как зовут тебя?
- Матреной. Да зачем тебе, князь?
"Да-а, только Матрены мне не хватало. Хорошо, хоть не Фекла".
- Красивая ты, Матрена, очень мне понравилась. Может, отойдем куда в сторонку, поговорим?
- Ой, что ты, князь, грех какой! У меня муж сердитый, глаз с меня не спускает, - и совсем уж неожиданно добавила, - и пьянеет медленно.
"Ай да Матрена!" - Дмитрий в восторге сжал ее руку:
- Ну, это мы устроим! Кто он, где он?
- Да рядом со мной сидит, где ж ему быть, - Матрена усмехалась уже хитро.
- Пойдем - покажешь.
Вернувшись за стол, Дмитрий рассмотрел Матрениного мужа и поманил к себе Корноуха. Тот подскочил со встревоженным лицом:
- Что, князь? Неужели пора?
- Что пора?
- Спатъ.
- Спать? Почему?!
- Нну-у, может, завтра выступать рано решил...
- Тю, дурень! Слушай сюда, вон напротив сидит с рыжей бородищей. Видишь?
- Ну!
- Подсади к нему из своих кого покрепче, чтоб быстренько под стол его отправил. Оську-волчатника подсади.
- Дыть... - Корноух забегал глазами, - Оська сидит уже... Подсаженный.
- Как? Зачем?! А-а! Ах ты, кобель паршивый! - Дмитрий уразумел, почему Корноуху не хотелось идти спать. - Ну другого кого, сам сообрази! Давай-давай, шустрей!
Через минуту возле Матрениного мужа воздвигся здоровяк с такой же рыжей бородищей (этот уже новый, из Серпухова, - отметил про себя Бобер), что-то спросил, что-то сказал, хлопнул того по плечу, чокнулся здоровенной чарой и присел рядом. Дмитрия сильно отвлекали плесковские начальники, пытавшиеся выведать его дальнейшие планы и подкатывавшиеся без перерыва с полными чарами, но он отвечал уклончиво, чокался охотно, но в вине только усы мочил (помнил, как упал в Мальборке, и держал в уме, что ему еще предстоит). Следил он и за Владимиром, наказал двум отрокам быть при нем неотлучно и в случае чего помочь добраться до постели. Вообще, он всех и все видел за столом, все замечал и чувствовал себя очень здорово, собранно, а через стол поглядывал все чаще и нетерпеливей. Много времени не прошло, когда муж Матрены начал клевать носом и трясти головой, пытаясь сесть прямо. Матрена весело стреляла глазами в Бобра, всем своим видом показывая, что скоро, что вот еще чуть, и когда новые друзья одолели еще по чаре и муж, подперев щеку кулаком, закрыл глаза и замычал негромко и жалобно, очевидно песню, она хихикнула и выскочила из-за стола.
"Та-ак!"- Дмитрий, чуть подождав, чтоб было не так сильно заметно, неторопливо поднялся, пошептав еще раз отрокам насчет Владимира, и пошел из залы, с трудом поспевая, чтобы не потерять ее из виду, но когда вывалился в сени, попал в такую кутерьму слуг, пьяных и трезвых, озабоченных и беззаботных, что сразу потерял в толпе ее синий сарафан и, протолкавшись по инерции к самому выходу, беспомощно остановился, совсем не понимая, что теперь делать. Тут его дернули за рукав, он оглянулся и увидел знакомый сарафан, снова уплывающий от него куда-то в боковой переход. Теперь он был смелее, потому что за ним никто не наблюдал, и решительно расталкивая путавшихся под ногами, двинулся следом, почти нагнал, но она снова юркнула вбок, где было темнее и почти безлюдно, он свернул за ней и снова почти нагнал, и снова она шмыгнула в сторону, и вот там было уже совсем темно и пусто, и он хотел еще прибавить шагу, схватить, но она остановилась резко, и он налетел на нее грудью, а она повернулась, придвинулась, цепко обхватила руками за шею и прижалась так горячо, умело и страстно всем телом: грудями, животом, лоном, бедрами, - что он задохнулся от желания, впился в нее губами, руками, хотел прижать ее к стене, чтобы ловчее затискать и добраться до главного, но позади обнаружилась оконная ниша, низкая и глубокая, что оказалось очень некстати, и Дмитрий замешкался, соображая, куда же ее передвинуть, как она вдруг оторвалась от него, отодвинулась, хотя он очень крепко прижимал ее к себе, и повернулась спиной.
"Это еще зачем? Дальше куда потащит или..." - только и успел подумать он, как она резко нагнулась, уперлась руками в подоконник и больно ткнула задом в его дыбом торчащий отросток.
"Да у нее все давно продумано! Ай да Матрена!" - и он начал хватать и закидывать на спину ее юбки, которых было много, так что когда последняя улетела наверх, открыв ее круглую здоровенную задницу, он и со своими портами успел справиться, и ткнулся ей между ног, ни о чем больше не заботясь, а скорее обхватил ее таз руками и прижал к себе что есть силы. Она действительно все остальное сделала сама, ловко и быстро, а он был уже вне себя, когда, оказавшись внутри нее, почувствовал, как там просторно и неуютно. Хмель и кураж сделали свое дело, заставив его лишь немного потрудиться над ней, она же почти сразу засопела и замычала так страстно, что заставила его забыть все, и они вместе застонали в экстазе, а Матрена, не удержавшись, повалилась вглубь окна, рыча и скрипя зубами. Он повалился на нее, стал, как это обычно делал, оглаживать ее зад, живот, потянулся добраться до грудей, до которых еще не добрался, а ему очень хотелось узнать, какие они. Но Матрена уже поднималась, одергивалась и охорашивалась, отталкивала его руки, тихо, но решительно шептала:
- Все, все, князь! Иди с Богом. Нельзя тебе надолго из-за стола отлучаться. Иди!
- Да погоди, дай хоть чуть за тебя подержаться. И еще бы разок!
- Нет! В другой раз. Пойми, не за себя беспокоюсь, за тебя. Иди!
- А как же тебя найти? - он спрашивал, уже понимая, что никогда больше искать ее не будет.
- Я сама тебя найду, не беспокойся, - и еще более настойчиво, - иди!
"Ну и слава Богу!" - он вздохнул с облегчением и пошел плутать по дому, сначала на свежий воздух - оклематься, привести себя в порядок и умыться снежком, а потом назад за стол, и когда вернулся, ни Матрены, ни ее мужа в палате уже не было. Не было и князя Владимира, посадник возвышался во главе стола один. Он приветливо заулыбался Бобру, поднял чашу:
- Освежился, княже? Вот и хорошо! На здоровье! А князь Владимир малость притомился.
- И что?! - вскинулся Дмитрий.
- Нет-нет, все в порядке. Он с отроками ушел. Нормально пошел. Отдыхать.
- Ну и слава Богу, - Дмитрий глотнул из кубка и огляделся. Народу за столом сильно поубавилось. За счет мужчин, разумеется. Женщины же сидели как ни в чем не бывало, вертели головами, весело улыбались. Им явно не хватало общения, а ближайшая, сидевшая наискось, перехватила его взгляд, заулыбалась во всю физиономию и вопросительно подняла брови. Была она узколицая, востроглазая, чем-то напоминала Юли, но больше еще кого-то, ужасно знакомую, только он никак не мог вспомнить - кого же! Внутри шевельнулось шкодное предчувствие, он глянул на посадника - тот что-то оживленно обсуждал с Константином. Дмитрий вновь взглянул на женщину (та продолжала вопросительно смотреть на него), чуть мигнул и показал глазами в сторону выхода. Та перестала улыбаться, отставила кубок и поднялась.
"Е-мое!" - только и подумал Дмитрий, оглянулся на посадника, который по-прежнему не обращал на него никакого внимания, и полез из-за стола. Теперь он уже ориентировался в теремных переходах и не упустил женщину из виду. Она, впрочем, не торопилась, шла тихо, но не оглядывалась, а когда он догнал ее в темном переходе, тронул за руку и шепнул:
- Как звать тебя, красавица? - то не оглянулась, не вздрогнула, руку, правда, отняла и дохнула еле слышно:
- Тоня.
"Тоська! Не может быть, черт возьми! Вот на кого она похожа! - мигом вспомнил Дмитрий монахову "економку" и подумал: - Вот бы Ипатия сейчас сюда! Но как же это так?! Ну разве может такое быть?!" Но размышлять и удивляться было некогда. Женщина завернула в глухой тупичок (он за ней), там взяла его за руку, провела еще несколько шагов и еще свернула куда-то, где было уж совсем темно и тесно, остановилась, прислонилась к стене и опустила руки. Он навалился на нее, впившись в губы поцелуем, а обеими руками в груди, которые оказались большими и крепкими. Она так и не обняла его, а сразу полезла искать главный предмет. И так быстро, мастерски развязала пояс и расстегнула крючки, что он и сообразить ничего не успел, как уже стоял спутанный упавшими портами, а она одной рукой гладила его отросток, а другой пыталась задрать свои юбки, которых тоже было - целая пропасть, и она не могла никак справиться, и ей пришлось подсказать, сам он не догадался:
- Помогай!
Он довольно долго копался в юбках, но это препятствие было в конце концов преодолено, она с кошачьим урчанием ввела его в себя и только тут (руки освободились) обняла, но не за шею, а за талию, и начала неистово дергать на себя. Внутри у нее было гораздо лучше, чем у Матрены, да и поведение сильно напоминало Юли, поэтому Дмитрий завелся не на шутку и стал терзать ее яростно и мощно. Она быстро вошла в экстаз, задрожала, часто и сильно задергалась, давя стоны, перебросила руки на шею и обмякла, повисла на нем. Он приостановился, огладил ее ладонями всю сверху вниз: шеки, шею, груди (и притиснул - она тихо взвизгнула), талию, снова забрался под юбки, схватил маленький, круглый и твердый зад и с новой силой начал втыкаться в нее.
Она тут же ожила, задвигалась, быстро снова зашлась в экстазе и обдала его горячей сыростью, но не позволила себе обмякнуть и остановиться, изо всех сил продолжала помогать ему добраться до собственного удовольствия, и когда это, наконец, удалось, устало навалилась на него, нежно обняла за шею, поцеловала в ухо, шепнула:
- Ох и силен ты, князь. Я такого еще не встречала.
А когда он захотел еще потрогать и погладить ее, неожиданно, точь-в-точь как Матрена, всполошилась, начала одергивать свои юбки, приводить себя в порядок, нашептывая ему в ухо:
- Все - все! Побежала я. И так долго ты меня мучил. Нельзя тебе надолго от стола отлучаться. Иди! Иди скорей, ради Христа! Тут два шага и налево, там еще шагов пять и опять налево, там и свет увидишь.
- Тось, а как мне тебя найти? Я еще хочу! - эту он действительно хотел.
- Я сама тебя найду. Иди!
* * *
Прежде чем возвратиться к столу, Дмитрию вновь пришлось во дворе умываться снегом. А когда вернулся в залу и огляделся победно, сильно удивился: народу, вопреки его ожиданиям, не убавилось, а, кажется, и прибыло даже. Он не стал ломать голову, отчего это, а осмотрел свой стол и увидел, что посадник, по-прежнему занятый важным разговором с Константином, бросил на него короткий равнодушный (слишком равнодушный) взгляд и опять заговорил с воеводой. Дмитрию стало неуютно, он начал догадываться, что посадник все видит и знает, и что не стоило бы так светиться и зарабатывать себе репутацию бессовестного кобеля, но с другой стороны- кто он здесь официально? Да никто! И потом, если они смотрят на это сквозь пальцы, то почему бы и не?.. Разве что потом припрут к стенке и шантажировать начнут? Но что они из меня выжать смогут? Из Володьки - другое дело. Кстати! А не подложили ли они и под него какую-нибудь Матрену?! Не-ет, вряд ли. Неопытен он, пьян, да и отроки с ним, ребята шустрые, догадаются, чай, в случае чего... Однако проверить не мешает. Корноуха надо!
Но Корноух давно исчез из-за стола, а кому другому, кроме Константина, Бобер такое деликатное поручение дать не мог. Константин же был занят с посадником - и слава Богу! "Самому, что ли?" Ему, честно признаться, не хотелось. Не хотелось уходить от этого благословенного стола, так ловко подставлявшего ему желанных красавиц. Он огляделся: Тоська, как и Матрена, исчезла. Зато почти на ее месте, чуть ниже (откуда?! когда?!) появилась настоящая красавица в лазоревом сарафане, затейливом белом, с синими узорами, кокошнике, с огромными синими, удивительно печальными, как у коровы, глазами.
Рядом с ней лежал мордой в стол богато и красиво одетый мужик. "Муж? Может, оттого и грустит?" Дмитрий уставил на красавицу свои глаза. Она сидела, печально глядя прямо перед собой, но Боброво внимание, видно, почувствовала и подняла на него взгляд. С ней случилось то, что случалось со всеми женщинами: глаза ее остановились и широко раскрылись. Она выпрямилась, готовая кинуться к нему, только он мигни. Дмитрий осторожно указал ей глазами на выход и, ошалевший от валившихся на него сегодня приключений, заворочался из-за стола в третий раз.
Она шла как сомнамбула, высоко подняв голову, не оглядываясь, и, кажется, ничего перед собой не видя, а он за ней, чуть отстав, не пытаясь приблизиться или окликнуть, или тронуть за руку - он по-настоящему боялся ее спугнуть.
Она привела его к тому самому окну, где он был с Матреной. Прислонилась к стене и вытянула вперед руки. В темноте Дмитрий не мог видеть, но знал, что она сейчас смотрит сквозь него, сквозь тьму и стены куда-то очень далеко и зовет. Он подошел, взял тихонько ее руки и положил себе на плечи. Она по-детски легко обняла его, выдохнула еле слышно: Господи, прости! - и прижалась, совсем уже не по-детски, сильно, страстно.
Он дважды довел ее "до изумления". После второго раза она, отхрипев и отдергавшись, затихла, осторожно положила голову ему на плечо, прошептала:
- Боже, как же хорошо! Неужели это грех? Неужели ты не простишь мне, Боже?! - и тихо расплакалась.
- Успокойся, милая,- Дмитрий погладил ее по щеке, - конечно, ОН простит. Разве можно такую не простить! Как зовут-то тебя?
- Феклушей, - всхлипнула она.
* * *
- Как?!! - сраженный Бобер даже на улицу не пошел. Оставив ее плакать в нише окна, он вернулся за стол, плюхнулся на лавку, плесканул себе от души из кувшина, глотнул как следует и хищно огляделся. За их столом женщин не осталось, и он стал смотреть дальше, выбирая новую жертву. А сам все шептал очумело:
- Фекла, Феклуша... только Феклы нам с тобой и не хватало, только Феклы...
- Э-эй, князь! Чегой-то ты все один как сыч, - легко оликнул его посадник, - поди поближе, разговор есть.
- Какие уж теперь разговоры, на пьяную-то голову, - неохотно отозвался Бобер, - давай завтра.
Ему вовсе не хотелось к посаднику, ему хотелось поскорей схватить первую попавшуюся бабенку и отвести ее к окну, а охотничий азарт стучал в висок: "А сколько я успею их к окну перетаскать, а?! Поздно ведь уж, наверное... Или не очень? Еще двух-трех успею? Ах ты, Господи, Боже мой, вот так дела! Фекла!"
- Ничего. Где мне завтра тебя искать, тем более послезавтра. Ты вот что, - посадник деловито поманил его рукой, а когда Дмитрий невольно подчинился, пересел и склонился к нему, пробурчал на ухо:
- На другие столы не гляди, налететь можешь... - и отвернулся к Константину.
"На что налететь?" - не понял Бобер и сразу почувствовал себя тупым и пьяным. Переспрашивать было неловко, нельзя, а самому сообразить - не получалось. "На мужа? Как? Все под столами валяются. На ее претензии? Но как она посмеет... Или там такие, как Тоська, сидят?"
Но посадник заметил его мучения, еще раз наклонился к уху:
- За нашим столом только чистые бабы. А за другими могут оказаться и не очень. Так что... - и глянул значительно.
Дмитрия сначала бросило в холод, потом в жар, потом он обиделся, оскорбился даже, а потом уж подивился плесковской обстоятельности: "Ишь, хомяки чертовы! Все разочли, все предусмотрели, даже какую бабу под кого подкладывать, мать вашу!" - Дмитрий потрезвел и расхотел продолжать охоту.
* * *
Проснувшись наутро, первым, что он ощутил, было неистовое желание женщины. Чтобы вот тут, сейчас, схватить, потискать, воткнуться! И только потом почувствовал тяжелую голову и сильную похмельную жажду.
"Господи! Что ж это со мной? Или север так действует?" Но это был не север, а кое-что другое. Только понял он это позже, возвратившись домой, "на юг". Сейчас же, поудивлявшись недолго и пожалев, что под боком никого нет, отдался заботам дня. Заботы его "текли" в сторону Изборска.
Изборск был надеждой, гордостью и главной "головной болью" плесковичей. Изборск был форпостом на границе с Орденом, первое и главное препятствие для рыцарей. О нем Дмитрий много чего слышал. И вчера на пиру, да и сразу при встрече плесковские начальники просили прежде всего обезопасить Изборск. Ясно, что город этот торчал костью в глотке псов-рыцарей, и не проходило года, чтобы они не пытались сокрушить его. Однако Изборск стоял. Что и было Бобру удивительно. "Что же это за городок такой, коль даже рыцарям не по зубам?!" - такой вопрос посещал его еще на Волыни. И теперь он, наконец, должен был увидеть, узнать, познакомиться.
И хотелось, и требовалось быстрее, а требовалось потому, что Плесковская разведка предупреждала об угрозе Изборску с двух сторон: с севера, от Чудского озера, и с юго-запада. Угадать, откуда опаснее, не зная театра и замыслов противника, было невозможно, значит, следовало просто поспешить к городу и там, на месте разбираться.
По прямой до Изборска было около 30 верст, немного, но хорошей ледовой дороги не было, потому на один переход рассчитывать не стоило. Москвичи простояли в Плескове три дня, приводя в порядок себя, коней, снаряжение и всем показывая и рассказывая, что останутся здесь надолго. Кипевшее у стен города голосистое, многоязыкое торжище должно было моментально разнести вести о московитах во все концы, и какими те вести окажутся, Бобру было не все равно.
А задолго до рассвета четвертого дня московская рать бесшумно, быстро свернулась и исчезла. И поздно вечером появилась под стенами Изборска, изрядно напугав горожан, ожидавших со дня на день появления немцев и дождавшихся ни с того, ни с сего совсем не того, а непонятно чего.
Пока разбирались, уже в полной темноте, что к чему, на город, на стены смотреть было особенно некогда. Только наутро, когда стали проступать в редеющих сумерках окружающие предметы, Дмитрий смог спокойно оглядеть и оценить Изборск. И полюбить. Насовсем, до конца дней своих.
Небольшой (это по загибу стен угадывалось) городок дышал такой мощью, что у рыцарей, а уж у кого другого, так тем более (это Дмитрий тоже враз понял, почувствовал) от одного его вида рождалось чувство бессилия - не взять!
Тем беззащитней казались все дальше и дальше раздвигавшиеся с отступлением мрака ночи величавые окрестности, на которые высота и мощь изборских стен - увы! - не распространялась. Ведь все приходящие мерзавцы (немцы, поляки, литвины, свеи), прежде чем упереться в неприступные стены и испытать то самое чувство бессилия (не взять!), проходили эти окрестности с мечом и огнем, все выжигая и руша на своем пути. И отступали, уходили. Но что оставалось после них?!
И именно об этом задумался горестно Бобер. "Как же вы хороши, стеночки. Но как же вас мало! А эта краса? Разве всю ее стеной огородишь? Нет, не стены надо, не защищаться, а вперед идти. Бить, гнать! Только тогда краса эта цела останется". Ожесточенно проговорил вслух:
- Вот сволочи!
- Кто, князь?! - оторопел случившийся рядом Сенька.
- Да эти... - князь неопределенно махнул рукой на запад. - Своей разве земли мало?
- Знать, мало, - вздохнул Сенька.
- Может, и так, - тоже вздохнул Дмитрий, вспомнив одно давнее рассуждение отца, объяснявшего ему неизбежность войн. "Недостаток места порождает войну захватническую, избыток - войну оборонительную, и никогда не сладится так, чтобы всем места хватало. Потому война будет всегда, от нее никуда не денешься. Потому и надо учиться воевать, уметь воевать и уметь побеждать. Только побеждая, ты будешь иметь достаточно места и тогда будешь вести войны оборонительные, и сами боги будут за тебя, ибо оборона это справедливо".
И хотя в конечном пункте Бобер усматривал некий изъян, теория отца убеждала, давила неумолимой логикой. "Hy что ж, попробуем побеждать. Попробуем показать вам, тупорылым, где раки зимуют".
* * *
Впрочем, рассуждать долго было недосуг. Изборцы, несказанно обрадованные, принявшие москвичей с распростертыми объятьями, засыпали их своими опасениями и сведениями о приближающихся бесчисленных немецких отрядах. Самое угрожающее (и наиболее достоверное, потому что их видели близко прибежавшие в город рыбаки) было известие о большом (человек пятьсот) отряде, идущем с северо-запада по замерзшим болотам за речкой Пиузой, в обход Изборска, может, и прямо на Плесков.
Бобер сразу же послал в указанном направлении Гаврюху со всеми разведчиками, а сам, оставив у стен Константина с Ярославским и Радонежским полками в готовности двинуться в любом направлении, в зависимости от обстоятельств, захватив с собой Владимира, во главе Серпуховского полка со всей возможной скоростью поспешил вслед за разведчиками. Это было 12 февраля.
Во второй половине дня он наткнулся на них, возвращавшихся с вестями о немцах. Их отряд, действительно около 500 человек, не жег, не грабил (да тут и грабить-то было некого), а в походном порядке с большим обозом двигался сейчас им навстречу. Разведку они видели, но не обеспокоились, погоню не послали, очевидно посчитали ее передними дозорами горожан.
- Далеко?
- Если раньше на ночлег не остановятся, через час будут здесь.
Бобер недовольно огляделся: просека была узкая - не развернешься.
- А там, впереди, ничего попросторней нету?
- Есть малость, верстах в трех. Так что если хочешь половчей, поспеши.
Дмитрий скомандовал арбалетчикам вперед и приготовиться, прикрытию прижаться плотней к стрелкам, а сам, жестом пригласив Владимира, поскакал вперед. Начинало темнеть, и спешить следовало не только из-за позиции.
Когда через полчаса, ведомые Алешкой, продрались на поляну, то увидели, что она уже занята. Немцы, подошедшие какими-то минутами раньше, уже рассыпали строй. Они явно собирались здесь ночевать.
Бобер не успел рта раскрыть, как дорвавшийся, наконец, до дела, все видевший и замечавший, завертевшийся от нетерпения в седле Корноух уже начал командовать:
- Антон влево, Василий вправо! Живо расходись! Мальцы, от отцов не отставать - головы поотрываю! Становись! Начинай! - и тихонько князьям: - А вы, отцы-командиры, подвиньтесь-ка за строй, не мешайте.
Совет был дельный, и не совет даже, а приказ, и Бобер, не говоря ни слова, быстро отскочил под деревья, потянув за собой и Владимира, и Алешку, и отроков - все они на поляне стали совершенно лишними. Арбалетчики споро, без заминок растекались по краю поляны, на ходу готовя к стрельбе арбалеты.