Страница:
Еще на втором курсе Мика зачем-то скоропалительно женился, обрел сына от этого непонятного ему самому брака, стал мастером спорта СССР по гимнастике, разошелся с женой, через год похоронил ее – она утонула вместе со своим новым приятелем в Верхнем озере на Вуоксе, – забросил к чертям собачьим спорт, в котором ему пророчили олимпийское будущее, и целиком и полностью посвятил себя работе и сыну Сереге...
По десять-двенадцать часов в сутки Мика рисовал смешные и трогательные иллюстрации для двух ленинградских детских журналов – для «Костра» и «Мурзилки», что-то делал для детского альманаха «Веселые картинки», сотрудничал в «Боевом карандаше», был обласкан «Детгизом», а позже и несколькими московскими издательствами. Даже оформлял в Детском кукольном театре спектакль «Снежная королева». И наконец его карикатуры стал печатать «Крокодил», куда молодому немосковскому художнику пробиться было практически невозможно!
Как сказал ему превосходный рисовальщик Леонид Сойфертис, для советского художника напечататься в «Крокодиле» – это все равно как для английского карикатуриста увидеть свой рисунок на страницах «Панча». Дальше у твоих ног весь издательский мир! Для англичанина...
По совету того же Сойфертиса, которого Мика просто боготворил и почитал за Мастера, теперь все свои картинки Михаил Сергеевич Поляков стал подписывать давним, почти забытым детским домашним именем – МИКА.
Несмотря на чертову уйму работы, Мика умудрился переспать чуть ли не со всеми манекенщицами ленинградского Дома моделей, перетрахал половину стюардесс Гражданского воздушного флота и бесчисленное количество начинающих актрисуль «Ленконцерта»...
За это же время он сумел стать очень известным иллюстратором детских книжек со звонкими выставками в Москве, Киеве и Варшаве, куда его все-таки выцарапали те же польские профессора Академии искусств, с которыми Мика тогда так симпатично напился в «Европейской» гостинице, а под утро даже пытался подпевать печальному польскому военному реквиему «Червоны маки на Монте-Касино»...
Маленький Серега повсюду разъезжал вместе с Микой. Все приглашавшие Мику на выставку или переговоры, связанные с выездом из Ленинграда, знали, что Поляков обязательно приедет вместе со своим маленьким сыном.
... А потом вдруг, совершенно неожиданно для самого себя и для всего своего дамско-приятельского окружения, Мика на всю оставшуюся долгую жизнь полюбил одну молодую и очень красивую женщину.
Она была моложе Мики на двенадцать лет. Ей было всего двадцать один...
Ни на секунду не сомневаясь в правильности принятого решения, она взвалила на свои плечи путаную, не бог весть какую праведную и уж совсем не всегда обеспеченную (то густо, то пусто...) жизнь талантливого, но более чем неустроенного вдовца-художника с пятилетним ребенком.
Восемнадцать лет Она шла рядом с Микой сквозь все и порой вела себя гораздо более мужественно, чем сам Мика...
Она растила «их» сына Серегу, вместе с Серегой «заканчивала» его школу, моталась к нему в армию на Кольский полуостров, потом готовила его в институт, а когда Серега повзрослел, забрала у Мики весь его гонорар за большой сборник карикатур, выпущенный одним очень уважаемым нью-йоркским издательством, и купила неподалеку однокомнатную квартиру для Сереги....
И наверное, продолжая любить Мику, уже изрядно разменявшего шестой десяток, ушла от него, так и не дождавшись «своего» ребенка, о котором Она мечтала все эти восемнадцать лет.
– Стоп!!! – в панике закричал Мика. – Стоп!.. Откуда тебе все это известно?!
– Ты это знаешь? – спросил Альфред. – Тебе это известно?
– Я-то знаю, но ты-то тут при чем?!
– Раз знаешь ты – знаю и я. Не все, но многое... Я могу не знать о твоем прошлом, ибо я часть тебя сегодняшнего. Однако с момента собственного возникновения я постоянно пользуюсь частью комплекса твоих знаний. Ты это можешь наконец уразуметь?
– Нет, не могу, – честно признался Мика. – Принеси мне немножко водки, пожалуйста.
– А закусить?
– Нет. Только водки.
– Тогда я разбавлю ее томатным соком. Иначе у тебя опять будет дикая изжога, – твердо сказал Альфред.
– Разбавь, но не сильно.
– О-кей!
... Через минуту Мика уже прихлебывал водку с томатным соком.
– Как пропорция? Соблюдена? – спросил Альфред.
– Блеск! – благодарно ответил Мика.
– Так прежде чем я задам тебе главный вопрос, я должен повторить всю комплиментарную часть, с которой я начал?
– Нет. Не нужно. Я догадываюсь, о чем ты хочешь меня спросить.
– Тем лучше.
– Ты хочешь сказать: «Мика! Так какого же черта ты лишил любимую Женщину возможности родить ребенка?!» Так?..
– Да. Но это не образец твоей уникальности. Этот вопрос буквально висел в воздухе. Просто никто не решался тебе его задать.
– Нет, почему же... Первые три года нашей жизни, особенно когда мы купили вот эту большую квартиру, Она меня пару раз спрашивала.
– И что ты Ей отвечал?
– Что отвечают в таких случаях?.. Крутился как уж на сковородке. Лепетал что-то... Дескать, при нашей нищете заводить второго ребенка неумно, что у меня нет постоянных заработков. Кстати, тогда так оно и было. Поступления были периодическими. Хотя бедственное положение я бессовестно преувеличивал. Трусил. Самым-самым пошлым образом...
– А на самом деле?
– А на самом деле я панически боялся того, что родится малыш, который потребует полного переключения внимания с Сережки на него. Маленький, ни в чем не повинный Серега будет обделен лаской, заботой... При одной такой мысли мне становилось его безумно жалко! Меня вообще постоянно преследовало какое-то неясное, разъедающее чувство вины перед ним... Перед Серегой...
– За что, Мика?! За то, что теперь он у тебя не появляется и не звонит месяцами?! За то, что он не был ни на одной твоей выставке? За то, что он ни разу не проявил элементарно вежливого интереса к тому, что ты делаешь?..
– Это сейчас. А тогда, когда он был маленьким, я себя чувствовал виноватым за то, что не любил его покойную мать... За то, что она утонула. Может быть, если бы я не ушел от нее, она была бы жива... За тех неопрятных и вороватых старух нянек, которых я в спешке нанимал для Сереги, чтобы высвободить себя для работы, для девок, для приятелей!.. Да за все вместе. Принеси, пожалуйста, еще водки с соком...
– Хорошо. Но теперь уже с бутербродом!
– Я не хочу есть.
– Надо, Микочка, надо! У тебя повышенная кислотность. Ночью ты опять будешь лопать соду.
– Ну ладно, ладно. А ты не мог бы немножко выпить со мной?
– Мика! Ты в своем уме?! Я же все-таки как-никак Домовой! Ты когда-нибудь видел, чтобы Домовые пили водку?
– Я даже читал в одной сказке про пьяного Домового.
– Ты читал о сказочном Домовом. А я – реальный! Непьющий.
Альфред снова мгновенно смотался на кухню, приготовил пару бутербродов, разбавил водку томатным соком и вернулся в кабинет со словами:
– Кушать подано!
– О Господи... – простонал Мика. – А это откуда у тебя?
– Из каких-то театральных мемуаров, – ответил Альфред и спросил: – Можно мне задать тебе последний вопрос?
– Конечно, – сказал Мика и приподнял стакан с водкой и соком. – Будь здоров. Я очень рад, что в свое время мне удалось тебя нарисовать...
– Я тоже этому рад, – стеснительно проговорил Альфред и осторожно спросил: – И ты теперь совсем не знаешь, где Она?..
Мика залпом выпил всю водку, помолчал и тихо ответил:
– Кто-то пару лет назад видел Ее в Калифорнии, потом встречал в Греции, на Крите... Ушел поезд, ушел, Альфредик.
– Зато теперь ты избавлен от чувства вины перед Сережей.
– Да... Для этого Серега сделал все собственными руками, – грустно согласился Мика. – Но зато мне уже, наверное, никогда не избавиться от состояния отчаянности, от ощущения совершенного предательства – я не дал Ей родить. Я лишил Ее материнства... И чудовищно обокрал самого себя... Если бы Она тогда родила – «Он» был бы сейчас уже взрослым и родным человеком. И несомненно талантливым! В чем угодно. Потому что этот ребенок появился бы на свет с потрясающе сильной генетической закваской его удивительно талантливой матери. А талант, Альфредик, – это редкость!.. Как и любая аномалия. Талант – это всегда немножко «ненормально»... Но, за редкими исключениями, почти всегда прекрасно!
– Она тоже была художником? – негромко спросил Альфред.
– Нет, – легко ответил Мика и улыбнулся.
Но улыбнулся он не Альфреду, а фотографии своей любимой Женщины, стоявшей у него на столе в скромной старинной рамочке из красного дерева.
На этой фотографии Ей было уже двадцать семь. В коротких шортах и спортивной рубашечке с закатанными рукавами, обутая в баскетбольные кеды с толстыми вигоневыми носками, в черных очках, с сигаретой в руке, она сидела на высоте в три километра над Алма-Атой, на высокогорном плато Заилийского Алатау, совсем неподалеку от бывшего расположения Микиной совершенно секретной Школы горноальпийских диверсантов.
А рядом с Ней, доверчиво привалившись к Ее боку, в смешной матерчатой шапочке с козырьком валялся усталый одиннадцатилетний Серега. Сын...
Мика сфотографировал их еще тогда, когда они шли наверх, к леднику Туюк-Су.
– Нет! – повторил Мика, не отрывая глаз от этой фотографии. – Она не была художником. Она была просто поразительно талантливым человеком... Ты не мог бы принести мне еще немного водки, Альфред?
«Вино лилось рекой, сосед поил соседа...» – как когда-то писал присутствовавший тут же С.В. Михалков.
В связи с небывалым в Стране Советов потрясающе революционным свершением – изгнанием госпожи цензуры из всех видов искусства – деятели советского хохота были сильно растеряны и от этого пили вмертвую. Осторожные и малопьющие иностранцы старались не отставать – халява, плиз!
Мика, который уже месяц страдал от болей в позвоночнике и желудке, а его вечернее состояние облегчала только рвота, не пил и сидел на строжайшей Альфредовой диете – кашки, протертые супы, слабый чай под названием «писи бабушки Хеси».
Поэтому, находясь в состоянии постоянно вынужденной трезвости, Мика моментально выделил из всей алкогольно-братающейся компахи человек в полтораста из двадцати стран мира одного толстенького непьющего человека примерно Микиного возраста...
Этот толстенький перехватил Микин взгляд, приветливо улыбнулся и тут же подошел к Мике и Альфреду. Альфреда он, естественно, не увидел, а Мике протянул руку и уверенно сказал:
– Вы – МИКА, да? Мне вас показали еще вчера, на торжественном открытии, но мы сидели в разных концах зала и... Ради Бога, простите! Я – литератор Леонхард Тауб из Мюнхена. У меня есть пара ваших сборников, изданных у нас в Германии, в «Ойленшпигель ферлаг», и еще один, напечатанный в Цюрихе... Или я что-то путаю?
– Нет-нет, все правильно. Меня действительно когда-то издавали в Швейцарии. «Герхард-Шталлинг ферлаг». Но это было так давно...
– Я покупал ваши книжки лет восемь тому назад.
– Примерно тогда они и были изданы... Послушайте, вы так здорово треплетесь по-русски! Откуда такое знание нашего могучего?
– Как говорят немцы, «ланге гешихте». Длинная история. Как-нибудь потом, за рюмкой. Хорошо?
– Мне показалось, что вы не пьете...
– Сердце барахлит. Но это временно. Вы, я вижу, тоже не употребляете?
– Тоже временно. Желудок.
Тауб рассмеялся:
– Хорошенькая компашка! Кстати, вы можете называть меня просто Лева.
– В таком случае я – Миша.
– Я так и думал! – обрадовался толстенький Лева Тауб. – МИКА... Михаил... Миша! А фамилия ваша – Поляков, да?
– Точно, – подтвердил Мика.
– Слушайте, Миша! Неужели вам не хочется выпить хотя бы рюмочку коньяку?! Ну не помрем же мы от этого! – сказал Тауб.
– Мечтаю! – ответил Мика и почувствовал, как Альфред негодующе ущипнул его за ногу.
Пьяненькие Мика и Лева были безумно довольны друг другом. Альфред пребывал в состоянии беззвучной ярости...
Лева завтра рано утром вылетал в Прагу – проведать родных, он был родом из Праги и оттуда же много-много лет назад ушел пешком в Мюнхен, как только услышал лязг гусеничных траков советских танков на старинной каменной брусчатке пражских улиц...
Художник Поляков и литератор Леонхард Тауб распрощались, договорившись о том, что следующую книжку Тауба будет непременно иллюстрировать только МИКА! Он же сочинит для нее и обложку. А как только Лева-Леонхард вернется из Праги в Мюнхен, так сразу же оформит для Мики официальный вызов в Германию месяца на три. Он снимет ему недорогую квартирку, где Мика сможет спокойно жить и работать. Лева даже подсчитал, что аванса, полученного Микой за работу, хватит и на квартиру, и на безбедное существование.
... В номере Альфред устроил дикую склоку!
Он вопил, что Мика своими руками сводит на нет все его усилия! На кой черт нужна щадящая диета, если после жидкой кашки, которую Альфред контрабандно умудряется варить для Мики в гостиничном номере, он будет напиваться коньяком и закусывать черт знает чем!..
Мике было и в самом деле нехорошо...
Прошел тот симпатичный нервный всплеск от встречи с обаятельным Левой Таубом – старым чешским евреем, живущим в Мюнхене, пишущим по-немецки и свободно болтающим на шести языках, будто все они для него родные...
Сейчас, скорчившись в кресле от боли, Мика понимал всю правоту Альфреда. Мутило, и безотчетный страх вползал в часто бьющееся сердце. Две таблетки анальгина не возымели ни малейшего действия.
Мика с трудом встал из кресла и, шатаясь от слабости и боли, пошел в туалет. Там его бурно вырвало чем-то коричневым. Он совсем перепугался и позвал Альфреда. Такой рвоты у него еще не было.
Альфред заглянул в горшок, спустил воду и приказал Мике немедленно лечь в постель.
– Что это, как по-твоему? – слабым голосом спросил Мика.
– Кровь. Скисшая кровь... Завтра же возвращаемся домой.
Он помог Мике раздеться, уложил его в постель, что-то пошептал над ним и достаточно легко заставил Мику заснуть.
Это был один из самых простейших трюков Альфреда.
Альфред вообще был совершенно обычным, рядовым, интеллигентным Домовым. Он обладал некоторыми НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ возможностями, которые были в арсенале любого, даже примитивно-деревенского Домового: он умел проходить сквозь стены; умел быть невидимым; мог усыпить человека; обладал способностью мгновенного перемещения в пространстве и владел еще несколькими несложными фокусами Потустороннего Мира.
Помимо всего, но это уже благодаря его создателю – художнику Михаилу Полякову, – Альфред был наделен той степенью образованности, культуры и вкуса, которая давала ему возможность проявить себя намного шире и полнее, чем это мог бы сделать обычный Домовой.
Альфред читал, писал и разговаривал на всех языках. Когда Мика об этом узнал, он со своим слабеньким знанием английского пришел в неописуемый восторг!
Спустя много лет он рассказал одному своему знакомому писателю (естественно, безотносительно к Альфреду!..) о Некоем Существе, наделенном великим даром владеть любым языком планеты.
Писатель похвалил «выдумку» художника, намотал себе все это на свой писательский ус и, сочиняя книжку о ленинградском дворовом Коте-эмигранте, приписал своему Коту ту же самую блистательную языковую способность, не имеющую границ.
Правда, кажется, тот Кот умел только болтать. А Альфред в отличие от того сочиненного хамоватого Кота умел еще и читать, и писать!..
Владел Альфред и удивительной способностью имитировать всяческие звуки и голоса – человека, собаки, пулеметной очереди, взрыва, одиночного выстрела, шума льющейся воды, грохота камнепада...
Произошло это сразу же после просмотра Альфредом видеокассеты с первой серией «Полицейской академии». Альфред увидел там один забавный персонаж – негра, умеющего подражать любому звуку.
И просто заболел этим! В отсутствие Мики он стал себя тренировать и наконец достиг полного совершенства в имитации любого звука, любого голоса...
Однажды он даже «договым басом» облаял каких-то двух воришек, которые пытались открыть дверь их квартиры. Альфред дома был один, готовил для Мики обед и неожиданно услышал царапанье в замке входной двери.
Альфред не спеша вытер руки полотенцем, убавил огонь на плите, спрыгнул с табуретки, на которой обычно стоял за плитой, и, не открывая двери, просто вышел сквозь стену на лестничную площадку. Увидев двух жуликов, пытающихся открыть их замок, Альфред поднатужился и так гавкнул голосом соседского дога за спиной у этих двоих, что один тут же описался, а второй чуть не потерял сознание от ужаса! Только их и видели...
Поэтому, когда Альфред убедился, что бледный и измученный болями и рвотой Мика уже крепко спит, он полистал гостиничную инструкцию, отыскал там способ соединения с междугородной связью и позвонил в Ленинград Микиному приятелю, – доктору медицины хирургу-онкологу Якову Лазаревичу Бавли. Было ровно три часа ночи.
Когда-то Яша Бавли прекрасно прооперировал любимую Женщину Мики Полякова. С тех пор Мика и Яша были очень дружны.
Сонный Яша наконец там у себя, в Ленинграде, поднял телефонную трубку и хрипло произнес:
– Алло...
Альфред тут же Микиным голосом с Микиными интонациями и абсолютно в Микиной манере сказал:
– Яшка! Мне нужно напоминать тебе знаменитое изречение Светлова, что «дружба – понятие круглосуточное»? Или я должен полчаса просить у тебя прощения за столь поздний звонок, а потом всего в двух словах изложить свою нехитрую проблемку?..
Десять дней Мика пролежал под дамокловым мечом самого страшного и неизлечимого, в ожидании результатов исследования биопсии. Есть рак или нету?.. То, что у него обширнейшая кровоточащая язва желудка, было выяснено в первые же два дня.
Много лет тому назад, когда доктор медицины Бавли оперировал Микину любимую Женщину, этот институт, этот четвертый этаж, эта лестничная площадка с двумя лифтами – направо проход в женское отделение рака молочной железы, налево – смешанное отделение рака желудка, кишечника и чего-то там еще – были для Мики – «дом родной».
Каждый божий день рано утром Мика приезжал сюда, оставляя машину на стоянке перед институтом, и до вечера торчал у Нее в палате, там же перекусывал, бегал курить на лестницу...
А спустя три недели вывел Ее из ворот института, с еще не снятыми швами, слабую, измученную тяжелой операцией и химиотерапией, усадил в машину – по дороге, согласно примете, выбросил в снег Ее больничные тапочки (чтобы уже никогда сюда не возвращаться!) – и увез Ее в Репино, в Дом творчества Союза кинематографистов, путевку в который им достал Микин приятель-киносценарист.
Теперь Мика и сам лежал на этом же четвертом этаже, напротив Яшиного отделения, про которое какой-то институтский острослов сказал:
Нашли себе работу люди —
С утра до ночи щупать груди!
Десять дней Мика Поляков ждал приговора!
Альфред, неотступно торчавший в палате, днем помалкивал, устроившись в ногах у Мики, чтобы не нервировать еще троих, уже прооперированных, почти безнадежных Микиных сопалатников, а ночами пытался развлекать Мику разной мелкофилософской болтовней.
Одновременно с невзыскательной и отвлекающей трепотней Альфред незримо ухаживал за всеми четырьмя обитателями этого «ракового корпуса», поутру приводя в изумление проснувшихся мужиков чисто вымытой посудой, прибранными тумбочками, аккуратно разложенными бесполезными лекарствами.
Ночами же, когда больной никак не мог дозваться дежурной сестры или врача, Альфред насобачился как-то по-своему вызывать их сам – точно в определенную палату, к тому больному, которому врач или сестра были сейчас необходимы.
Десять дней Мику никто не лечил – ждали лабораторного результата биопсии. Вполне вероятно, что придется удалять три четверти желудка. Естественно, если биопсия будет того... Раковая. А пока – только диета и болеутоляющие. И ставший почти привычным страх смерти.
От паники спасало воспоминание о том, как вела себя тогда, в сегодняшнем Микином положении, его любимая Женщина.
Она, зная про себя уже все, в ожидании заключения лаборатории и дальнейшей неотвратимой операции, переводила с польского на русский иронический детектив Иоанны Хмелевской. И особо смешные куски из рукописи читала Мике вслух!..
На одиннадцатые сутки к Мике пришел заведующий этим отделением, как говорил про него сам Яша Бавли, «доктор Господней милостью!», высокий, сильно пьющий, тихий и немногословный человек в сопровождении двух ординаторов и доктора Бавли.
– Ну что, Михал Сергеич, как чувствуете себя? – спросил он.
– Когда операция? – впрямую спросил Мика. Он слишком устал ждать и бояться, чтобы поддерживать «светскую» беседу.
– Да не будет вам никакой операции. Ничего у вас, кроме язвы, нету, а язву мы вам постараемся подлечить. Если вы нам слегка поможете... Вот Яков Лазаревич, наш общий друг, все вам и объяснит. Вы не смотрите, что он у нас «титечный мастер», – он в нашем деле понимает лучше, чем кто-либо. Яша, я сейчас в операционную, а ты поболтай с Михал Сергеичем. Если что неясно, я после операции в вашем распоряжении.
Ушел и ординаторов своих увел.
– Обошлось, – сказал доктор Бавли Мике Полякову. – И прекрати плакать, дурак старый. Тебе нужно хохотать от счастья и до потолка прыгать, а ты...
В ногах у Мики облегченно простонал невидимый Альфред. Доктор Бавли обернулся и подумал, что ему послышалось. Спросил у Мики:
– У тебя валюта есть? Только не соцстран...
– Есть немного. Надо кому-нибудь заплатить? – сморкаясь и вытирая платком глаза, с готовностью спросил Мика.
– Нет. Это тебе необходим зантаг, ранитидин, а они есть только в валютных аптеках. В нашем онкологическом институте нет даже ваты! К нам больные на операции поступают с собственным перевязочным материалом.
В почтовом ящике его уже ждал красивый и толстый конверт из Германии. В нем было официальное приглашение приехать в Мюнхен на три месяца.
– Уезжай, Мишенька! – сказал Яков Лазаревич Бавли. – Уезжай и не возвращайся. Язва твоя слегка затянулась, но если ты профилактически не будешь принимать то, что ты там сможешь получить по элементарной и даже не очень дорогой страховке, твоя язва снова возобновится и сможет перейти в злокачественное состояние. И тебе не помогут никакие твои звания – ни заслуженного деятеля искусств, ни лауреата Госпремии, ни хрена! Все, что имело вес и ценность вчера, сегодня катастрофически теряет какой-либо смысл. Я не хочу тебя пугать. Ты достаточно напуган одним пребыванием в нашем институте. Я просто хочу тебя сберечь. Продлить тебе жизнь этак лет на десять. Чтобы ты больше никогда не звонил мне в три часа ночи, когда у тебя опять начнется кровавая рвота!..
– А я тебе и не звонил... – растерянно возразил Мика.
Бавли недоверчиво ухмыльнулся:
– А с чего бы это я примчался рано утром на Московский вокзал тебя встречать?! По наитию, что ли?!
– Вот и я тогда подумал на вокзале – с чего это Яшка меня встречает?..
– Хорошо же ты, наверное, тогда в Москве надрался с вечера, если ни черта не помнишь! Классический пример посталкогольной амнезии...
... Когда Мика остался с Альфредом наедине, он спросил:
– Твоих рук дело?
– Да! – с вызовом ответил Альфред. – У тебя есть возражения?
– Альфредик... Ну какие у меня могут быть возражения, спаситель ты мой? Непрочитанная ты моя книга. Что ни день – то новая страница!.. В следующий раз, когда ты с кем-нибудь будешь договариваться моим голосом, предупреждай меня. Чтобы я потом не чувствовал себя идиотом. Ладно?
Мика отдал свой заграничный паспорт в иностранную комиссию Союза художников, там же заполнил анкеты, там же отыскалось несколько старых Микиных фотографий от прошлых поездок, посудачил с одной симпатичной бабешкой – переводчицей с испанского, уже давно работавшей в иностранной комиссии. Это она однажды спросила Мику перед каким-то оформлением за очередной рубеж:
По десять-двенадцать часов в сутки Мика рисовал смешные и трогательные иллюстрации для двух ленинградских детских журналов – для «Костра» и «Мурзилки», что-то делал для детского альманаха «Веселые картинки», сотрудничал в «Боевом карандаше», был обласкан «Детгизом», а позже и несколькими московскими издательствами. Даже оформлял в Детском кукольном театре спектакль «Снежная королева». И наконец его карикатуры стал печатать «Крокодил», куда молодому немосковскому художнику пробиться было практически невозможно!
Как сказал ему превосходный рисовальщик Леонид Сойфертис, для советского художника напечататься в «Крокодиле» – это все равно как для английского карикатуриста увидеть свой рисунок на страницах «Панча». Дальше у твоих ног весь издательский мир! Для англичанина...
По совету того же Сойфертиса, которого Мика просто боготворил и почитал за Мастера, теперь все свои картинки Михаил Сергеевич Поляков стал подписывать давним, почти забытым детским домашним именем – МИКА.
Несмотря на чертову уйму работы, Мика умудрился переспать чуть ли не со всеми манекенщицами ленинградского Дома моделей, перетрахал половину стюардесс Гражданского воздушного флота и бесчисленное количество начинающих актрисуль «Ленконцерта»...
За это же время он сумел стать очень известным иллюстратором детских книжек со звонкими выставками в Москве, Киеве и Варшаве, куда его все-таки выцарапали те же польские профессора Академии искусств, с которыми Мика тогда так симпатично напился в «Европейской» гостинице, а под утро даже пытался подпевать печальному польскому военному реквиему «Червоны маки на Монте-Касино»...
Маленький Серега повсюду разъезжал вместе с Микой. Все приглашавшие Мику на выставку или переговоры, связанные с выездом из Ленинграда, знали, что Поляков обязательно приедет вместе со своим маленьким сыном.
... А потом вдруг, совершенно неожиданно для самого себя и для всего своего дамско-приятельского окружения, Мика на всю оставшуюся долгую жизнь полюбил одну молодую и очень красивую женщину.
Она была моложе Мики на двенадцать лет. Ей было всего двадцать один...
Ни на секунду не сомневаясь в правильности принятого решения, она взвалила на свои плечи путаную, не бог весть какую праведную и уж совсем не всегда обеспеченную (то густо, то пусто...) жизнь талантливого, но более чем неустроенного вдовца-художника с пятилетним ребенком.
Восемнадцать лет Она шла рядом с Микой сквозь все и порой вела себя гораздо более мужественно, чем сам Мика...
Она растила «их» сына Серегу, вместе с Серегой «заканчивала» его школу, моталась к нему в армию на Кольский полуостров, потом готовила его в институт, а когда Серега повзрослел, забрала у Мики весь его гонорар за большой сборник карикатур, выпущенный одним очень уважаемым нью-йоркским издательством, и купила неподалеку однокомнатную квартиру для Сереги....
И наверное, продолжая любить Мику, уже изрядно разменявшего шестой десяток, ушла от него, так и не дождавшись «своего» ребенка, о котором Она мечтала все эти восемнадцать лет.
* * *
– Знаешь, что меня больше всего поражает в этой истории? – спросил Альфред и, не дождавшись Микиного ответа, продолжил: – То, что ты, обладающий сверхъестественной биоэнергетикой, мозгами, поразительной интуицией – этим подарком природы, этой основной функцией человеческой психики, как писал Карл Густав Юнг...– Стоп!!! – в панике закричал Мика. – Стоп!.. Откуда тебе все это известно?!
– Ты это знаешь? – спросил Альфред. – Тебе это известно?
– Я-то знаю, но ты-то тут при чем?!
– Раз знаешь ты – знаю и я. Не все, но многое... Я могу не знать о твоем прошлом, ибо я часть тебя сегодняшнего. Однако с момента собственного возникновения я постоянно пользуюсь частью комплекса твоих знаний. Ты это можешь наконец уразуметь?
– Нет, не могу, – честно признался Мика. – Принеси мне немножко водки, пожалуйста.
– А закусить?
– Нет. Только водки.
– Тогда я разбавлю ее томатным соком. Иначе у тебя опять будет дикая изжога, – твердо сказал Альфред.
– Разбавь, но не сильно.
– О-кей!
... Через минуту Мика уже прихлебывал водку с томатным соком.
– Как пропорция? Соблюдена? – спросил Альфред.
– Блеск! – благодарно ответил Мика.
– Так прежде чем я задам тебе главный вопрос, я должен повторить всю комплиментарную часть, с которой я начал?
– Нет. Не нужно. Я догадываюсь, о чем ты хочешь меня спросить.
– Тем лучше.
– Ты хочешь сказать: «Мика! Так какого же черта ты лишил любимую Женщину возможности родить ребенка?!» Так?..
– Да. Но это не образец твоей уникальности. Этот вопрос буквально висел в воздухе. Просто никто не решался тебе его задать.
– Нет, почему же... Первые три года нашей жизни, особенно когда мы купили вот эту большую квартиру, Она меня пару раз спрашивала.
– И что ты Ей отвечал?
– Что отвечают в таких случаях?.. Крутился как уж на сковородке. Лепетал что-то... Дескать, при нашей нищете заводить второго ребенка неумно, что у меня нет постоянных заработков. Кстати, тогда так оно и было. Поступления были периодическими. Хотя бедственное положение я бессовестно преувеличивал. Трусил. Самым-самым пошлым образом...
– А на самом деле?
– А на самом деле я панически боялся того, что родится малыш, который потребует полного переключения внимания с Сережки на него. Маленький, ни в чем не повинный Серега будет обделен лаской, заботой... При одной такой мысли мне становилось его безумно жалко! Меня вообще постоянно преследовало какое-то неясное, разъедающее чувство вины перед ним... Перед Серегой...
– За что, Мика?! За то, что теперь он у тебя не появляется и не звонит месяцами?! За то, что он не был ни на одной твоей выставке? За то, что он ни разу не проявил элементарно вежливого интереса к тому, что ты делаешь?..
– Это сейчас. А тогда, когда он был маленьким, я себя чувствовал виноватым за то, что не любил его покойную мать... За то, что она утонула. Может быть, если бы я не ушел от нее, она была бы жива... За тех неопрятных и вороватых старух нянек, которых я в спешке нанимал для Сереги, чтобы высвободить себя для работы, для девок, для приятелей!.. Да за все вместе. Принеси, пожалуйста, еще водки с соком...
– Хорошо. Но теперь уже с бутербродом!
– Я не хочу есть.
– Надо, Микочка, надо! У тебя повышенная кислотность. Ночью ты опять будешь лопать соду.
– Ну ладно, ладно. А ты не мог бы немножко выпить со мной?
– Мика! Ты в своем уме?! Я же все-таки как-никак Домовой! Ты когда-нибудь видел, чтобы Домовые пили водку?
– Я даже читал в одной сказке про пьяного Домового.
– Ты читал о сказочном Домовом. А я – реальный! Непьющий.
Альфред снова мгновенно смотался на кухню, приготовил пару бутербродов, разбавил водку томатным соком и вернулся в кабинет со словами:
– Кушать подано!
– О Господи... – простонал Мика. – А это откуда у тебя?
– Из каких-то театральных мемуаров, – ответил Альфред и спросил: – Можно мне задать тебе последний вопрос?
– Конечно, – сказал Мика и приподнял стакан с водкой и соком. – Будь здоров. Я очень рад, что в свое время мне удалось тебя нарисовать...
– Я тоже этому рад, – стеснительно проговорил Альфред и осторожно спросил: – И ты теперь совсем не знаешь, где Она?..
Мика залпом выпил всю водку, помолчал и тихо ответил:
– Кто-то пару лет назад видел Ее в Калифорнии, потом встречал в Греции, на Крите... Ушел поезд, ушел, Альфредик.
– Зато теперь ты избавлен от чувства вины перед Сережей.
– Да... Для этого Серега сделал все собственными руками, – грустно согласился Мика. – Но зато мне уже, наверное, никогда не избавиться от состояния отчаянности, от ощущения совершенного предательства – я не дал Ей родить. Я лишил Ее материнства... И чудовищно обокрал самого себя... Если бы Она тогда родила – «Он» был бы сейчас уже взрослым и родным человеком. И несомненно талантливым! В чем угодно. Потому что этот ребенок появился бы на свет с потрясающе сильной генетической закваской его удивительно талантливой матери. А талант, Альфредик, – это редкость!.. Как и любая аномалия. Талант – это всегда немножко «ненормально»... Но, за редкими исключениями, почти всегда прекрасно!
– Она тоже была художником? – негромко спросил Альфред.
– Нет, – легко ответил Мика и улыбнулся.
Но улыбнулся он не Альфреду, а фотографии своей любимой Женщины, стоявшей у него на столе в скромной старинной рамочке из красного дерева.
На этой фотографии Ей было уже двадцать семь. В коротких шортах и спортивной рубашечке с закатанными рукавами, обутая в баскетбольные кеды с толстыми вигоневыми носками, в черных очках, с сигаретой в руке, она сидела на высоте в три километра над Алма-Атой, на высокогорном плато Заилийского Алатау, совсем неподалеку от бывшего расположения Микиной совершенно секретной Школы горноальпийских диверсантов.
А рядом с Ней, доверчиво привалившись к Ее боку, в смешной матерчатой шапочке с козырьком валялся усталый одиннадцатилетний Серега. Сын...
Мика сфотографировал их еще тогда, когда они шли наверх, к леднику Туюк-Су.
– Нет! – повторил Мика, не отрывая глаз от этой фотографии. – Она не была художником. Она была просто поразительно талантливым человеком... Ты не мог бы принести мне еще немного водки, Альфред?
* * *
В самый разгар перестройки, в конце восьмидесятых, когда общая масса уже государственно-обворованных потребителей восторженно-информационных всхлипов о неотвратимо приближающемся светлом, радостном и зажиточном будущем все еще доверяла невнятным и многословным обещаниям говорливого Микиного тезки, округло и безостановочно болтающего с милым южнорусским выговором и привычно-неверными ударениями, Союз художников совместно с Союзом писателей того же СССР пригласил Мику в Москву на международную смычку работников бичующего смеха – фельетонистов, писателей-сатириков, иллюстраторов, тяготеющих к ироническому взгляду на мир, и карикатуристов – этих откровенных смельчаков и бретеров, этих «рыцарей плаща, шпаги и поднятого забрала» с карандашом наперевес.«Вино лилось рекой, сосед поил соседа...» – как когда-то писал присутствовавший тут же С.В. Михалков.
В связи с небывалым в Стране Советов потрясающе революционным свершением – изгнанием госпожи цензуры из всех видов искусства – деятели советского хохота были сильно растеряны и от этого пили вмертвую. Осторожные и малопьющие иностранцы старались не отставать – халява, плиз!
Мика, который уже месяц страдал от болей в позвоночнике и желудке, а его вечернее состояние облегчала только рвота, не пил и сидел на строжайшей Альфредовой диете – кашки, протертые супы, слабый чай под названием «писи бабушки Хеси».
Поэтому, находясь в состоянии постоянно вынужденной трезвости, Мика моментально выделил из всей алкогольно-братающейся компахи человек в полтораста из двадцати стран мира одного толстенького непьющего человека примерно Микиного возраста...
Этот толстенький перехватил Микин взгляд, приветливо улыбнулся и тут же подошел к Мике и Альфреду. Альфреда он, естественно, не увидел, а Мике протянул руку и уверенно сказал:
– Вы – МИКА, да? Мне вас показали еще вчера, на торжественном открытии, но мы сидели в разных концах зала и... Ради Бога, простите! Я – литератор Леонхард Тауб из Мюнхена. У меня есть пара ваших сборников, изданных у нас в Германии, в «Ойленшпигель ферлаг», и еще один, напечатанный в Цюрихе... Или я что-то путаю?
– Нет-нет, все правильно. Меня действительно когда-то издавали в Швейцарии. «Герхард-Шталлинг ферлаг». Но это было так давно...
– Я покупал ваши книжки лет восемь тому назад.
– Примерно тогда они и были изданы... Послушайте, вы так здорово треплетесь по-русски! Откуда такое знание нашего могучего?
– Как говорят немцы, «ланге гешихте». Длинная история. Как-нибудь потом, за рюмкой. Хорошо?
– Мне показалось, что вы не пьете...
– Сердце барахлит. Но это временно. Вы, я вижу, тоже не употребляете?
– Тоже временно. Желудок.
Тауб рассмеялся:
– Хорошенькая компашка! Кстати, вы можете называть меня просто Лева.
– В таком случае я – Миша.
– Я так и думал! – обрадовался толстенький Лева Тауб. – МИКА... Михаил... Миша! А фамилия ваша – Поляков, да?
– Точно, – подтвердил Мика.
– Слушайте, Миша! Неужели вам не хочется выпить хотя бы рюмочку коньяку?! Ну не помрем же мы от этого! – сказал Тауб.
– Мечтаю! – ответил Мика и почувствовал, как Альфред негодующе ущипнул его за ногу.
* * *
В гостиницу «Россия», где размещались все участники этого международного бесцензурного форума здорового смеха и едкой иронии, Мика Поляков, Лева Тауб и невидимый Альфред вернулись за полночь.Пьяненькие Мика и Лева были безумно довольны друг другом. Альфред пребывал в состоянии беззвучной ярости...
Лева завтра рано утром вылетал в Прагу – проведать родных, он был родом из Праги и оттуда же много-много лет назад ушел пешком в Мюнхен, как только услышал лязг гусеничных траков советских танков на старинной каменной брусчатке пражских улиц...
Художник Поляков и литератор Леонхард Тауб распрощались, договорившись о том, что следующую книжку Тауба будет непременно иллюстрировать только МИКА! Он же сочинит для нее и обложку. А как только Лева-Леонхард вернется из Праги в Мюнхен, так сразу же оформит для Мики официальный вызов в Германию месяца на три. Он снимет ему недорогую квартирку, где Мика сможет спокойно жить и работать. Лева даже подсчитал, что аванса, полученного Микой за работу, хватит и на квартиру, и на безбедное существование.
... В номере Альфред устроил дикую склоку!
Он вопил, что Мика своими руками сводит на нет все его усилия! На кой черт нужна щадящая диета, если после жидкой кашки, которую Альфред контрабандно умудряется варить для Мики в гостиничном номере, он будет напиваться коньяком и закусывать черт знает чем!..
Мике было и в самом деле нехорошо...
Прошел тот симпатичный нервный всплеск от встречи с обаятельным Левой Таубом – старым чешским евреем, живущим в Мюнхене, пишущим по-немецки и свободно болтающим на шести языках, будто все они для него родные...
Сейчас, скорчившись в кресле от боли, Мика понимал всю правоту Альфреда. Мутило, и безотчетный страх вползал в часто бьющееся сердце. Две таблетки анальгина не возымели ни малейшего действия.
Мика с трудом встал из кресла и, шатаясь от слабости и боли, пошел в туалет. Там его бурно вырвало чем-то коричневым. Он совсем перепугался и позвал Альфреда. Такой рвоты у него еще не было.
Альфред заглянул в горшок, спустил воду и приказал Мике немедленно лечь в постель.
– Что это, как по-твоему? – слабым голосом спросил Мика.
– Кровь. Скисшая кровь... Завтра же возвращаемся домой.
Он помог Мике раздеться, уложил его в постель, что-то пошептал над ним и достаточно легко заставил Мику заснуть.
Это был один из самых простейших трюков Альфреда.
Альфред вообще был совершенно обычным, рядовым, интеллигентным Домовым. Он обладал некоторыми НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ возможностями, которые были в арсенале любого, даже примитивно-деревенского Домового: он умел проходить сквозь стены; умел быть невидимым; мог усыпить человека; обладал способностью мгновенного перемещения в пространстве и владел еще несколькими несложными фокусами Потустороннего Мира.
Помимо всего, но это уже благодаря его создателю – художнику Михаилу Полякову, – Альфред был наделен той степенью образованности, культуры и вкуса, которая давала ему возможность проявить себя намного шире и полнее, чем это мог бы сделать обычный Домовой.
Альфред читал, писал и разговаривал на всех языках. Когда Мика об этом узнал, он со своим слабеньким знанием английского пришел в неописуемый восторг!
Спустя много лет он рассказал одному своему знакомому писателю (естественно, безотносительно к Альфреду!..) о Некоем Существе, наделенном великим даром владеть любым языком планеты.
Писатель похвалил «выдумку» художника, намотал себе все это на свой писательский ус и, сочиняя книжку о ленинградском дворовом Коте-эмигранте, приписал своему Коту ту же самую блистательную языковую способность, не имеющую границ.
Правда, кажется, тот Кот умел только болтать. А Альфред в отличие от того сочиненного хамоватого Кота умел еще и читать, и писать!..
Владел Альфред и удивительной способностью имитировать всяческие звуки и голоса – человека, собаки, пулеметной очереди, взрыва, одиночного выстрела, шума льющейся воды, грохота камнепада...
Произошло это сразу же после просмотра Альфредом видеокассеты с первой серией «Полицейской академии». Альфред увидел там один забавный персонаж – негра, умеющего подражать любому звуку.
И просто заболел этим! В отсутствие Мики он стал себя тренировать и наконец достиг полного совершенства в имитации любого звука, любого голоса...
Однажды он даже «договым басом» облаял каких-то двух воришек, которые пытались открыть дверь их квартиры. Альфред дома был один, готовил для Мики обед и неожиданно услышал царапанье в замке входной двери.
Альфред не спеша вытер руки полотенцем, убавил огонь на плите, спрыгнул с табуретки, на которой обычно стоял за плитой, и, не открывая двери, просто вышел сквозь стену на лестничную площадку. Увидев двух жуликов, пытающихся открыть их замок, Альфред поднатужился и так гавкнул голосом соседского дога за спиной у этих двоих, что один тут же описался, а второй чуть не потерял сознание от ужаса! Только их и видели...
Поэтому, когда Альфред убедился, что бледный и измученный болями и рвотой Мика уже крепко спит, он полистал гостиничную инструкцию, отыскал там способ соединения с междугородной связью и позвонил в Ленинград Микиному приятелю, – доктору медицины хирургу-онкологу Якову Лазаревичу Бавли. Было ровно три часа ночи.
Когда-то Яша Бавли прекрасно прооперировал любимую Женщину Мики Полякова. С тех пор Мика и Яша были очень дружны.
Сонный Яша наконец там у себя, в Ленинграде, поднял телефонную трубку и хрипло произнес:
– Алло...
Альфред тут же Микиным голосом с Микиными интонациями и абсолютно в Микиной манере сказал:
– Яшка! Мне нужно напоминать тебе знаменитое изречение Светлова, что «дружба – понятие круглосуточное»? Или я должен полчаса просить у тебя прощения за столь поздний звонок, а потом всего в двух словах изложить свою нехитрую проблемку?..
* * *
Десять дней Мика Поляков пролежал в онкологическом институте в двадцати трех километрах от Ленинграда, где работал Яша Бавли.Десять дней Мика пролежал под дамокловым мечом самого страшного и неизлечимого, в ожидании результатов исследования биопсии. Есть рак или нету?.. То, что у него обширнейшая кровоточащая язва желудка, было выяснено в первые же два дня.
Много лет тому назад, когда доктор медицины Бавли оперировал Микину любимую Женщину, этот институт, этот четвертый этаж, эта лестничная площадка с двумя лифтами – направо проход в женское отделение рака молочной железы, налево – смешанное отделение рака желудка, кишечника и чего-то там еще – были для Мики – «дом родной».
Каждый божий день рано утром Мика приезжал сюда, оставляя машину на стоянке перед институтом, и до вечера торчал у Нее в палате, там же перекусывал, бегал курить на лестницу...
А спустя три недели вывел Ее из ворот института, с еще не снятыми швами, слабую, измученную тяжелой операцией и химиотерапией, усадил в машину – по дороге, согласно примете, выбросил в снег Ее больничные тапочки (чтобы уже никогда сюда не возвращаться!) – и увез Ее в Репино, в Дом творчества Союза кинематографистов, путевку в который им достал Микин приятель-киносценарист.
Теперь Мика и сам лежал на этом же четвертом этаже, напротив Яшиного отделения, про которое какой-то институтский острослов сказал:
Нашли себе работу люди —
С утра до ночи щупать груди!
Десять дней Мика Поляков ждал приговора!
Альфред, неотступно торчавший в палате, днем помалкивал, устроившись в ногах у Мики, чтобы не нервировать еще троих, уже прооперированных, почти безнадежных Микиных сопалатников, а ночами пытался развлекать Мику разной мелкофилософской болтовней.
Одновременно с невзыскательной и отвлекающей трепотней Альфред незримо ухаживал за всеми четырьмя обитателями этого «ракового корпуса», поутру приводя в изумление проснувшихся мужиков чисто вымытой посудой, прибранными тумбочками, аккуратно разложенными бесполезными лекарствами.
Ночами же, когда больной никак не мог дозваться дежурной сестры или врача, Альфред насобачился как-то по-своему вызывать их сам – точно в определенную палату, к тому больному, которому врач или сестра были сейчас необходимы.
Десять дней Мику никто не лечил – ждали лабораторного результата биопсии. Вполне вероятно, что придется удалять три четверти желудка. Естественно, если биопсия будет того... Раковая. А пока – только диета и болеутоляющие. И ставший почти привычным страх смерти.
От паники спасало воспоминание о том, как вела себя тогда, в сегодняшнем Микином положении, его любимая Женщина.
Она, зная про себя уже все, в ожидании заключения лаборатории и дальнейшей неотвратимой операции, переводила с польского на русский иронический детектив Иоанны Хмелевской. И особо смешные куски из рукописи читала Мике вслух!..
На одиннадцатые сутки к Мике пришел заведующий этим отделением, как говорил про него сам Яша Бавли, «доктор Господней милостью!», высокий, сильно пьющий, тихий и немногословный человек в сопровождении двух ординаторов и доктора Бавли.
– Ну что, Михал Сергеич, как чувствуете себя? – спросил он.
– Когда операция? – впрямую спросил Мика. Он слишком устал ждать и бояться, чтобы поддерживать «светскую» беседу.
– Да не будет вам никакой операции. Ничего у вас, кроме язвы, нету, а язву мы вам постараемся подлечить. Если вы нам слегка поможете... Вот Яков Лазаревич, наш общий друг, все вам и объяснит. Вы не смотрите, что он у нас «титечный мастер», – он в нашем деле понимает лучше, чем кто-либо. Яша, я сейчас в операционную, а ты поболтай с Михал Сергеичем. Если что неясно, я после операции в вашем распоряжении.
Ушел и ординаторов своих увел.
– Обошлось, – сказал доктор Бавли Мике Полякову. – И прекрати плакать, дурак старый. Тебе нужно хохотать от счастья и до потолка прыгать, а ты...
В ногах у Мики облегченно простонал невидимый Альфред. Доктор Бавли обернулся и подумал, что ему послышалось. Спросил у Мики:
– У тебя валюта есть? Только не соцстран...
– Есть немного. Надо кому-нибудь заплатить? – сморкаясь и вытирая платком глаза, с готовностью спросил Мика.
– Нет. Это тебе необходим зантаг, ранитидин, а они есть только в валютных аптеках. В нашем онкологическом институте нет даже ваты! К нам больные на операции поступают с собственным перевязочным материалом.
* * *
Спустя еще неделю Мика выписался из Института онкологии.В почтовом ящике его уже ждал красивый и толстый конверт из Германии. В нем было официальное приглашение приехать в Мюнхен на три месяца.
– Уезжай, Мишенька! – сказал Яков Лазаревич Бавли. – Уезжай и не возвращайся. Язва твоя слегка затянулась, но если ты профилактически не будешь принимать то, что ты там сможешь получить по элементарной и даже не очень дорогой страховке, твоя язва снова возобновится и сможет перейти в злокачественное состояние. И тебе не помогут никакие твои звания – ни заслуженного деятеля искусств, ни лауреата Госпремии, ни хрена! Все, что имело вес и ценность вчера, сегодня катастрофически теряет какой-либо смысл. Я не хочу тебя пугать. Ты достаточно напуган одним пребыванием в нашем институте. Я просто хочу тебя сберечь. Продлить тебе жизнь этак лет на десять. Чтобы ты больше никогда не звонил мне в три часа ночи, когда у тебя опять начнется кровавая рвота!..
– А я тебе и не звонил... – растерянно возразил Мика.
Бавли недоверчиво ухмыльнулся:
– А с чего бы это я примчался рано утром на Московский вокзал тебя встречать?! По наитию, что ли?!
– Вот и я тогда подумал на вокзале – с чего это Яшка меня встречает?..
– Хорошо же ты, наверное, тогда в Москве надрался с вечера, если ни черта не помнишь! Классический пример посталкогольной амнезии...
... Когда Мика остался с Альфредом наедине, он спросил:
– Твоих рук дело?
– Да! – с вызовом ответил Альфред. – У тебя есть возражения?
– Альфредик... Ну какие у меня могут быть возражения, спаситель ты мой? Непрочитанная ты моя книга. Что ни день – то новая страница!.. В следующий раз, когда ты с кем-нибудь будешь договариваться моим голосом, предупреждай меня. Чтобы я потом не чувствовал себя идиотом. Ладно?
* * *
Ах, как прав был Яша Бавли! Все, что еще вчера имело вес и ценность, сегодня катастрофически теряло какой-либо смысл...Мика отдал свой заграничный паспорт в иностранную комиссию Союза художников, там же заполнил анкеты, там же отыскалось несколько старых Микиных фотографий от прошлых поездок, посудачил с одной симпатичной бабешкой – переводчицей с испанского, уже давно работавшей в иностранной комиссии. Это она однажды спросила Мику перед каким-то оформлением за очередной рубеж: