Страница:
– Михал Сергеич, у вас никаких изменений в жизни не произошло? Я могу писать «объективку» с прошлой поездки?
Сын Серега тогда проходил военную службу в погранвойсках, куда пристроил его Микин приятель-кагэбэшник. Там же Серега, как и положено было, вступил в партию.
– Вроде бы никаких изменений, – пожал плечами Мика. – Разве что вот только Сережка мой стал членом партии, там, у себя в армии...
– Ага! – деловито сказала эта симпатяга на полном серьезе. – Значит, теперь будем писать во всех анкетах: «Поляков – отец коммуниста».
Там же, в Союзе художников, Мика запасся официальным письмом, подтверждающим, что «...заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат Государственной премии, член Союза художников М. С. Поляков выезжает вФедеративную Республику Германию в творческую командировку...».
Так как Габриэль обещал Мике сразу же по приезде организовать выставку его работ, Мика отобрал сотни полторы рисунков, карикатур и оригиналов книжных иллюстраций, на всякий случай захватил пару книжек со своим оформлением для презентов, погрузил папки в машину и поехал в Ленинградское отделение Министерства культуры. Там за симпатичную трепотню, книжки с автографами и копию письма Союза художников две кокетливые чиновные дамы охотно проштемпелевали с обратной стороны все полтораста работ Мики Полякова большой квадратной печатью со словами «Разрешено к временному вывозу». Таким образом исключив все вопросы на грядущем таможенном досмотре.
Вечером того же дня позвонил, а потом и приехал с вечной бутылкой коньяка старый Микин друг-приятель Степа – генерал-майор КГБ.
Недолго проходил Степан в генералах – года два-три, что ли... Волна преобразований и перестройки ощутимо коснулась и этой могучей организации: полетели чуть ли не все старые кадры. В том числе и Степан.
Мика возился в кабинете, а Степан уже привычно расставлял в кухне тарелки, готовил закусь, но рюмки не смог найти и крикнул:
– Мишаня! Где у тебя теперь рюмаши?
Но Мика не слышал. Он вместе с Альфредом отбирал дипломы прошлых выставок и книжки, оформленные им и награжденные за это оформление, и иллюстрации с дипломами и призами разных стран.
– Мишка!!! Елки-палки!.. Не докричаться... Где рюмки, спрашиваю?! – еще громче завопил из кухни бывший генерал Степа.
Только Мика хотел было ему ответить, как вдруг неожиданно, совершенно МИКИНЫМ ГОЛОСОМ Альфред прокричал на всю квартиру:
– Наверху, в шкафчике над холодильником! Достань только одну! Я пить не буду...
И уже СВОИМ ГОЛОСОМ тихо сказал Мике:
– Пить ты не будешь до тех пор, пока не пройдешь полного обследования там, в Мюнхене. Это не мой каприз. Так велел доктор Бавли.
Было хорошо слышно, как в кухне бывший генерал Степа сочувственно матюгнулся. Мика удивленно покачал головой:
– Странно слышать свой голос со стороны. Неузнаваемый какой-то... Мне даже киноактеры говорили, что не всегда узнают свой голос с экрана. Только те, кто много работает на дубляже иностранных фильмов.
... Долго сидели на кухне вдвоем. Степа пил коньяк, закусывал традиционной яичницей с колбасой. Мика ковырялся в овсянке, еще утром сваренной Альфредом, тоскливо жевал кусочек невкусного сыра, запивал жидким переслащенным чаем.
– Мишка, у тебя деньги еще есть? – спросил Степан.
– Есть. Сколько тебе?
– Не нужно мне ни хрена. Я у себя в банке знаешь сколько имею?! Больше, чем когда был замначуправления!
– В каком еще банке?! – удивился Мика.
– Ну я же теперь руковожу целой охранной структурой нескольких банков, и поэтому... Или ты думал, что я так и буду жить на генеральскую пенсию? А вот хрен им!..
– На кой черт ты меня спрашивал про деньги? Хочешь положить их в свой банк под большие проценты? – усмехнулся Мика.
– Сколько у тебя?
– Сейчас поглядим...
Мика выдвинул ящик кухонного стола, нашел там сберегательную книжку среди счетов за квартиру, телефон, свет, газ...
– Это ты так хранишь свою сберкнижку?! – поразился бывший генерал. – Совсем ошалел! В городе – беспредел, а ты... Взломают дверь, приставят утюг к морде, и... Ну ты даешь, Мишаня!
– Ладно, не запугивай. Вот, пожалуйста: двести семьдесят четыре тысячи с копейками...
– Ты не помнишь, охламон, что я тебе говорил в прошлом году? «Не держи свои кровные в рублях, не будь идиотом, купи доллары!» Что ты мне тогда ответил? «А с чем я на Торжковский рынок пойду? С долларами?» А он, зелененький, тогда стоил всего семнадцать рубликов! Что я тебе сказал, когда он стал стоить сорок два?! «Мишаня! Купи доллары. Пропадают деньги, заработанные твоим талантом, твоим потом, жизнью твоей!..» Что ты мне ответил? Это я тебе, блядь, никогда не забуду! «Под восемьдесят восьмую хочешь меня подвести?» Надо же было такое ляпнуть?!
Степан поднял рюмку с остатками коньяка, грустно сказал:
– Миня, когда же ты уяснишь, что мы живем в государстве, которое употребит нас, как бы мы ни уворачивались! Что художника, что генерала КГБ... Сейчас доллар стоит на черном рынке сто пятьдесят рублей. Через своих хозяев банковских я могу устроить тебе по стольнику... Это две тысячи семьсот сорок долларов. Что они тебе там, в Германии, карман оттянут? Хоть первое время человеком будешь себя чувствовать.
– Хорошо, Степа... А теперь представь себе картинку маслом: «Возвращение блудного сына» из творческой командировки. Через три месяца я прилетаю домой, на книжке – ноль, пенсия – с гулькин нос, на что жить? Жить на какие шиши, я тебя спрашиваю, Степа?!
Степан опрокинул остатки коньяка в рот, поставил пустую бутылку под стол, закусывать не стал. Только шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Помолчал, поднял на Мику бывшие голубые, поблекшие и помутневшие от постоянного пьянства глаза и четко сказал:
– А ты не возвращайся. Тебя тут никто не ждет. Может, я только. Но я уже не в счет... Сегодня ты, интеллигент хренов, как и в двадцатых годах, нужен здесь, как гвоздь в жопе... А там ты, может, еще и пригодишься. Или просто проживешь на несколько лет дольше...
Они никогда не встречались друг с другом, никогда не были знакомы – бывший генерал-майор КГБ и доктор медицины хирург-онколог. А говорили одно и то же. Почти одними и теми же словами. Каждый из них по-своему любил Мику, и каждого из них по-разному любил и ценил Мика...
– Во времена военного коммунизма хоть агитки требовались. Для этого нанимались «попутчики» – художники, поэты... А сейчас и агитки никому не нужны. Все вы, деятели искусства, через год на своих автомобильчиках калымить будете, чтобы ноги не протянуть! Нет автомобильчика – в кочегарку, уголек подбрасывать. Или сторожем... Неужели ты не понимаешь, что сейчас идет захват власти зоологическим, уродливым, безграмотным капитализмом, которому ваши художественные ценности – до фонаря. До лампочки!.. Вот я им теперь и служу. Охраняю ИХ ценности... Использую свои бывшие навыки.
– Брось, Степан, – отмахнулся Мика. – Осталось же в людях что-то такое...
– А как же?! – перебил его Степан, и Мика увидел, что он совершенно трезв, несмотря на опустошенную бутылку коньяка. – А как же! Осталось, осталось... Только ценности малость другого рода. Но есть! Куда же нам без ценностей?! Сейчас самый, как говорится, цимес – банкиры, политики, киллеры... Вот доминанта наших сегодняшних ценностей! Особенно киллеры! Убийцы... Хороший «заказ» какого-нибудь «крупняка» на правительственном или высшем финансовом уровне – двести-триста тысяч «зеленых». Это если ты, конечно, нанимаешь «профи» – из наших бывших комитетских «исполнителей»... Или из уволенных гэрэушников, главной разведуправы армии... Ну а шантрапа разная, какие-нибудь «отморозки», те и за пятьсот баксов тебе в подъезде башку проломят... Уезжай. Здесь ты понадобишься только лет через десять – не раньше.
Чтобы страна совсем в говне не утонула на глазах у всего мира, чтобы мы всегда могли бы на весь свет закричать: «Смотрите, смотрите, какие мы теперь стали цивилизованные! Как мы перестроились! К нам даже наши бывшие эмигранты возвращаются – Ростроповичи разные, понимаешь, Поляковы!..» Но это произойдет еще не скоро. А пока... Пока, Мишаня, постарайся обосноваться там. Это я повязан со всех сторон – мне дергаться некуда. А ты – художник. Личность интернациональная. Поезжай, не дожидайся того момента, когда увидишь собственными глазами, как вдрызг обнищавшие интеллигентные старики твоего же возраста – артисты, художники, режиссеры, музыканты, ученые, инженеры, филологи – мои бывшие сокурсники по университету – будут копаться в помойках в поисках чего-нибудь съестного... А через пару лет эту ситуацию я тебе твердо обещаю!
... Первая же выставка работ русского художника Михаила Полякова в Мюнхене произвела, по выражению известного немецкого писателя-сатирика еврейско-чешского происхождения Леонхарда Тауба, «гигантский шухер».
Причем герр Тауб выразился так по-русски, прибавив несколько русских же восторженно-матерных слов, мощно усиливающих прекрасное впечатление от выставки, которая называлась кратко и незатейливо – «МИКА».
С оценкой Левы Тауба, правда, к сожалению, без русского мата, что сильно обеднило и опреснило тексты заметок и статей, согласились почти все газеты Баварии. От невероятно популярной и откровенно «желтой» «Абендцайтунг» до такого солидного общественно-политического тяжеловеса, как «Зюддойче цайтунг»! Не говоря уже о «Бидьде», «ТЦ», «Мюнхенер Меркюр» и журнале «Фокус»...
Михаил Сергеевич Поляков был обласкан русским генеральным консулом и президентом Союза художников Германии, который вообще-то живет в Берлине, но вот «случайно» оказался на открытии выставки «МИКА» в Мюнхене, он хотел бы напомнить уважаемому герру Полякову, что когда-то их уже представляли друг другу на аналогичной выставке в Сан-Франциско.
– Как же, как же!.. – вежливо воскликнул Мика, совершенно не помня ни самого президента, ни факта знакомства с ним на Диком американском Западе.
Лева, считавший себя ответственным за каждую минуту Микиного пребывания на немецкой земле, не отставал от него ни на шаг. Он быстренько перевел президента с немецкого на русский, так же молниеносно перевел с русского на немецкий герра Полякова, после чего тихо сказал Мике:
– Судя по твоей «бурной» реакции на эту встречу, ты очень воспитанный человек.
И русский генеральный консул, и предводитель немецких художников, не сговариваясь, каждый в своей осторожной манере – консул, поднаторевший в многолетней пахоте дипломатической нивы советских недомолвок, а президент Союза художников Германии в силу врожденной расчетливости, этой высшей доблести настоящего немца – поинтересовались: надолго ли приехал маэстро Поляков в Германию и не собирается ли он тут остаться навсегда?
Ибо Мюнхен во все времена притягивал людей высокой русской культуры – здесь жили и творили Василий Кандинский и Федор Тютчев, здесь сегодня живут балерина Майя Плисецкая и композитор Родион Щедрин, скульптор Гаврила Гликман и писатель Владимир Войнович. Здесь, в конце концов, главная штаб-квартира радио «Свобода»...
Как только немец попытался представить радиостанцию «Свобода» как «очаг русской культуры», генеральный консул СССР тренированно и тоскливо стал разглядывать узорчатую лепнину на потолке зала, а Лева Тауб весело и откровенно рассмеялся.
На этой же выставке Мика был познакомлен с доктором Ляйтелем – заведующим культуррефератом Баварии. Что-то типа министра культуры в миниатюре. Здесь же Мика получил два официальных предложения оформить книги «своего друга» Леонхарда Тауба в издательствах «Данген Мюллер» и «Гольдман ферлаг».
– Старик, ты развернул какую-то совершенно сумасшедшую деятельность! – сказал Мика Леве Таубу.
– А как же?! – тоненько воскликнул Тауб. – Здесь нельзя иначе! «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!»
– Я считал всегда это главной строкой из гимна советской интеллигенции шестидесятых.
– Бог с тобой, Мишенька!.. Здесь это необходимо в еще большей степени...
Лева все пытался выяснить, кто это переводит Мике его рассказы, и даже заподозрил Мику в тайной связи с какой-то русско-немецкоговорящей дамой. Тем более что первая квартира, в которой жили Мика и Альфред, находилась в Швабинге – университетском районе Мюнхена, на углу Хессштрассе и Аугустенштрассе, точно напротив магазина славянской книги «Кубон и Загнер». А там такие дамы вполне могли быть...
Но в то время на баварской земле Микина репутация, к его великому сожалению, не была запятнана никакой половухой. И он уже даже подумывал о поездке в Ленинград для организации себе, любимому, этаких секс-каникул. Последние исследования у гастроэнтерологов отметили всего лишь наличие рубцовых образований на месте бывшей язвы желудка, что очень подняло жизненный тонус у владельца послеязвенных рубцов!
Однако секс-каникулам не суждено было состояться. Подвалил новый заказ из старейшего и уважаемого издательства «Пипер», и нужно было срочно продлевать визу.
По всем немецким законам продлить визу пребывания в стране Германии можно только за ее пределами. В немецком же консульстве или посольстве, но в любой другой стране!
– Это полный идиотизм, но тут мы ничего не сможем сделать, – сказал Лева Тауб. – Едем в Австрию, в Зальцбург. Это всего сто двадцать километров от Мюнхена!..
... Потом, в связи с Микиной выставкой в Гамбургском университете, участием во Всемирной франкфуртской книжной ярмарке и выходом сборника Микиных карикатур в «ДТФ» – «Дойче ташенбух ферлаг», пришлось продлевать эту проклятую визу в Праге еще на три месяца.
Тут уже не обошлось без слезных писем от всех организаций, заинтересованных в пребывании герра Михаэля Полякова на строгой баварской земле.
Все хлопоты по организации этих писем, поездке в Прагу и выколачиванию этой визы взяла на себя одна молодая дама по имени Хайди, действительно работавшая в «Кубоне и Загнере», но не в магазине, а в самой фирме.
Хайди была прехорошенькой, вдвое моложе Мики, неплохо говорила по-русски и совершенно не ощущала присутствия Альфреда! Четкая и прагматичная немочка с прелестным личиком ангела предбальзаковского возраста – Хайди обладала такой энергией, таким напором, перед которыми не мог устоять никто!
Мика, например, оказался в ее постели ровно через сорок пять минут после знакомства с ней в конторе «Кубона и Загнера», на презентации книги герра Леонхарда Тауба с обложкой и иллюстрациями герра МИКИ Полякова.
Когда Мика утром вернулся домой, ноги его не держали. Альфред, остававшийся на Хессштрассе, был дико взволнован. Обнюхивал Мику, заглядывал ему снизу в глаза и все допытывался, что он видел в квартире этой Хайди... Не показалось ли ему там кое-что странным?
– Отвяжись, Адьфредик, – умолял его Мика. – Я спать хочу!.. Она совершенно игнорировала мой возраст... Потом расскажу.
Но Альфред был неумолим!
– О Господи... – простонал Мика, уютно укрываясь пледом. – Ну, обычная богатая квартира в Богенхаузене... Район говорит сам за себя. Муж был состоятельным адвокатом... Вышивочки, рюшечки, пошловатенький, но дорогой «бидер-майер», полное бескнижье... Живой фикус, искусственные цветочки... Разноцветные свечечки... Нормальный мещанский кич со сладенькими выпендрежными картинками па стенах. Какие-то баварские куколки и уйма подушечек на угловом диване...
– Стоп! – закричал Альфред. – Хотел бы уточнить – с «куколКАМИ» или с «куколКОЙ»?!
– Кажется, с одной куколкой в национальном баварском костюме. Зато – с тебя ростом...
– Я так и знал!!! – воскликнул Альфред, и глаза его зажглись бесовским пламенем. – Я это почувствовал сразу же, как только ты вернулся домой!.. Как она выглядела?
– Кто?.. – уже засыпая, пробормотал Мика.
– Эта баварская Кукла...
– Ну откуда я помню?.. Альфредик, солнце мое, иди ты в жопу со своими расспросами! Дай поспать пару часиков... Я – пожилой человек, хоть ты-то пойми это!.. В конце концов, я даже по Советской Конституции имею право на отдых... Вали, вали отсюда!..
Отоспавшись, Мика поинтересовался у Альфреда, что его так взволновало.
Альфред долго мялся, бекал, мекал, пытался увильнуть от прямого ответа, но в итоге признался, что он еще «девственник» и что его ни на секунду не покидает испепеляющее ЖЕЛАНИЕ СОИТИЯ!.. С тех пор как в Ленинграде Альфред увидел впервые, как это делает Мика со своими приходящими барышнями.
На настоящую женщину он, конечно, не претендует. Да и вряд ли это могло бы быть ему интересным. Но и дома, в Ленинграде, и здесь он все пытался отыскать подобное себе существо женского пола, не зная точно, существуют ли они вообще.
Однако сегодня, когда опустошенный Мика под утро приплелся от Хайди, Альфред каким-то самому ему неясным образом прочувствовал, что в доме, откуда вернулся Мика, ЕСТЬ ТАКОЕ СУЩЕСТВО! И именно ЖЕНСКОГО ПОЛА!!!
Как он это понял – объяснить сейчас не может. Сообразит как-нибудь потом...
Но пока Мика отсыпался от своих ночных мужчинских упражнений, Альфред попытался логически просчитать, каким образом в ее квартире появилось это Существо.
Очень Альфреду помогла одна подробность в описании Хайдиной квартиры – Кукла в баварском костюме. Да еще ростом с Альфреда!
Итак, скорее всего этой Кукле сейчас немногим меньше, чем самой Хайди, – лет так примерно двадцать восемь – тридцать. Не больше. Следовательно, Кукла была подарена Хайди еще в ее детстве.
ОДУШЕВИТЬ же, создать своим воображением Живое Существо из тряпочной имитации или воспроизвести Его на чистом листе бумаги способны только или очень талантливые люди с безграничной фантазией, не скованной рамками бытового реализма, или...
...или ДЕТИ!
Так, наверное, произошло и с маленькой девочкой Хайди около тридцати лет тому назад.
Кто подарил ей эту Куклу – не важно. Важно то, что маленькая Хайди так ПОВЕРИЛА в эту Куклу, так полюбила Ее, что своим необузданным детским воображением, не замутненным банковскими счетами, экономией, туповатой рассудочностью с гипертрофированным ощущением собственной значимости и слегка смещенными понятиями о правилах приличия, СУМЕЛА ВДОХНУТЬ ЖИЗНЬ в это миленькое тряпочное Существо с напряженной фарфоровой рожицей.
Оно и зажило. Оно явилось в человеческий мир так же, как появился у Мики и сам Альфред!..
Альфреду еще предстоит выяснить – с теми ли задачами хранительницы очага эта Кукла явилась в свет, но он свято убежден, что она менялась точно в унисон изменений и взросления самой Хайди.
Он даже в словарь заглянул, пока Мика отсыпался. «Домовой» по-немецки называется «хаусгайстер». Поэтому женский род будет звучать «хаусгайстерин»...
– Я умоляю тебя, Мика, в следующий раз, пожалуйста, возьми меня с собой к этой Хайди! Это я про шу тебя, как мужчина мужчину.
– Нет проблем, Альфред. Буду рад, если тебе удастся захороводить эту баварочку. В ближайшие же дни созвонимся и... Вперед, На штурм Хаусгайстерин!
За эти девять месяцев Мика и Альфред пару раз слетали в Ленинград. И если в свой первый приезд они пробыли дома целых две недели, то уже во второй раз еле выдержали пять дней.
Общаться было практически не с кем.
Как ни странно, почти все, с кем Мика приятельствовал в прошлые времена, не сумели вписаться в новую жизнь и влачили довольно жалкое существование.
Друг-киносценарист на своем «жигуленке» возил продукты для ресторана трех узбекских жуликов... Масса знакомых умерли... Столько же уехали из страны, не дожидаясь полного и беспросветного обнищания; работы не было ни у кого... Союз художников, по существу, прекратил свое трепыхание и почти «скончался»; чуть ли не все помещения Дома кино, где Мика раньше частенько играл на бильярде, были распроданы лихим фирмочкам и конторкам...
Дом творчества Союза кинематографистов в Репине, куда много лет тому назад Мика привез из онкологического института свою любимую Женщину после тяжелой операции, теперь был заполнен прекрасно одетыми и грубо раскрашенными потаскухами, а их кавалеры расплачивались в баре, вытаскивая из карманов пачки долларов толщиною в роман Алексея Толстого «Хождение по мукам».
Яша Бавли собирался в Израиль и продавал квартиру каким-то китайцам...
Сын Серега женился вторично. Сдавал свою однокомнатную квартиру за полтораста долларов в месяц, жил у новой жены – симпатичной, крепкой девушки Тани. Серега работал на рынке шофером, Таня там же торговала колготками.
Мика подарил Сереге свою старую «Волгу» с гаражом и созвонился с бывшим генералом Степой.
Степан приехал, распухший от возлияний, с красными пятнами на шее и висках от нейродермита, с мокрыми от умиления глазами – наконец-то встретились!
Выпили бутылку под традиционную яичницу с колбасой, а на следующий день Степан прислал Мике четырех крепеньких пареньков при оружии. Пареньки привезли с собой фанерные ящики, окантованные металлическими полосками, и помогли Мике упаковать шестьсот килограммов книжек, справочников, словарей, альбомов, кистей, красок, любимых картинок, подаренных Мике разными художниками в разные годы, и еще какую-то родную мелочевку – старые армейские фотографии, отцовские документы...
Эти же пареньки по своим каналам провели все шесть ящиков по сто килограммов через Пулковскую таможню, а Мика заплатил по одному доллару и тридцать семь центов за каждый килограмм своего багажа. Накупил в «валютке» еще долларов на двести разных ярких заграничных бутылок, раздарил их кому надо и не надо и снова улетел вместе с Альфредом в Мюнхен.
Зато когда они сели в Мюнхене и пассажиров попросили не вставать из кресел, так как трап еще не подан, Мика и Альфред через иллюминатор увидели, как их ящики уже выползают из самолетного чрева по транспортеру...
Через три дня Мику профилактически осмотрел прекрасный гастроэнтеролог профессор Эссер и заявил, что у Мики снова открылась язва желудка. И не одна, а две.
– На нервной почве, – сказал профессор Эссер. – Все в жизни надо воспринимать с эпическим спокойствием, и вы, герр Поляков, проживете до ста лет. Вам хватит сто лет?
– Нет, – усмехнулся Мика.
– Не жадничайте. – Профессор Эссер приятельски похлопал Мику по спине и назначил срочное и радикальное лечение.
Это разрешило все сомнения: Лева Тауб забрал все Микины справки из ленинградского онкологического института, приложил заключение профессора Эссера, и вдвоем с Микой они отправились в культурреферат к доктору Ляйтелю, захватив с собою, помимо врачебных справок, еще и две огромные папки со статьями и заметками почти всех газет Германии о МИКЕ – русском художнике Михаэле Полякове. Там же были вырезки из французских, израильских, американских, итальянских и испанских газет и журналов, восхваляющих удивительное, ироничное, остроумное и лаконичное искусство карикатуры и иллюстрации «маэстро Полякофф».
На следующий день без каких-либо привычных немецких проволочек Михаил Сергеевич Поляков получил бессрочную визу для постоянного проживания в Федеративной Республике Германии...
ПРОШЛО ТРИ ГОДА...
Эти три года вобрали в себя такой гигантский наворот событий, что их вполне можно было бы распределить лет на пятнадцать – двадцать, и то никому мало бы не показалось.
Но они были спрессованы именно в эти три года, отчего страна под названием Советский Союз не выдержала и расползлась по всем своим швам, казавшимся такими прочными, вечными, не поддающимися никакому износу...
... Была разрушена Берлинская стена – Мика и Альфред наблюдали это нервно-истерическое действо по немецкому телевидению, снимая на лето квартирку в тридцати пяти километрах от Мюнхена, – на прелестном озере Аммерзее...
Практичные берлинские немцы тут же стали торговать «сувенирами» – уродливыми кусками бетона, выломанными в процессе политторжеств воссоединения разорванной Германии...
... В бывшем СССР был низвергнут президент и подавлен правительственный бунт против правительства же...
... В Москву вошли танки и в центре десятимиллионного города расстреляли из пушек собственный парламент... Сотни трупов вывозили ночами из подвальных этажей московского Белого дома, тупо приговаривая: «Жертв – нет, жертв – нет...»
... Новый претендент на абсолютную власть решил не изменять историко-революционным традициям и моде и вскарабкался на броневик...
... Западные немцы бросились скупать восточные земли. Мелкота, как всегда, разорилась, крупняки заработали миллиарды...
Если раньше, из-за стены, восточные «Осей» лишь завидовали западным «Весей», то теперь, когда стена была уничтожена, «Осей» возненавидели «Весей» совершенно коммуно-социалистическим образом...
... Российские старушки вдруг обнаружили, что тех денег, которые они много лет копили себе на похороны, поминки, отпевание и приличный гробик, теперь в лучшем случае может хватить только на десяток гвоздей для крышки гроба...
Сын Серега тогда проходил военную службу в погранвойсках, куда пристроил его Микин приятель-кагэбэшник. Там же Серега, как и положено было, вступил в партию.
– Вроде бы никаких изменений, – пожал плечами Мика. – Разве что вот только Сережка мой стал членом партии, там, у себя в армии...
– Ага! – деловито сказала эта симпатяга на полном серьезе. – Значит, теперь будем писать во всех анкетах: «Поляков – отец коммуниста».
Там же, в Союзе художников, Мика запасся официальным письмом, подтверждающим, что «...заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат Государственной премии, член Союза художников М. С. Поляков выезжает вФедеративную Республику Германию в творческую командировку...».
Так как Габриэль обещал Мике сразу же по приезде организовать выставку его работ, Мика отобрал сотни полторы рисунков, карикатур и оригиналов книжных иллюстраций, на всякий случай захватил пару книжек со своим оформлением для презентов, погрузил папки в машину и поехал в Ленинградское отделение Министерства культуры. Там за симпатичную трепотню, книжки с автографами и копию письма Союза художников две кокетливые чиновные дамы охотно проштемпелевали с обратной стороны все полтораста работ Мики Полякова большой квадратной печатью со словами «Разрешено к временному вывозу». Таким образом исключив все вопросы на грядущем таможенном досмотре.
Вечером того же дня позвонил, а потом и приехал с вечной бутылкой коньяка старый Микин друг-приятель Степа – генерал-майор КГБ.
Недолго проходил Степан в генералах – года два-три, что ли... Волна преобразований и перестройки ощутимо коснулась и этой могучей организации: полетели чуть ли не все старые кадры. В том числе и Степан.
Мика возился в кабинете, а Степан уже привычно расставлял в кухне тарелки, готовил закусь, но рюмки не смог найти и крикнул:
– Мишаня! Где у тебя теперь рюмаши?
Но Мика не слышал. Он вместе с Альфредом отбирал дипломы прошлых выставок и книжки, оформленные им и награжденные за это оформление, и иллюстрации с дипломами и призами разных стран.
– Мишка!!! Елки-палки!.. Не докричаться... Где рюмки, спрашиваю?! – еще громче завопил из кухни бывший генерал Степа.
Только Мика хотел было ему ответить, как вдруг неожиданно, совершенно МИКИНЫМ ГОЛОСОМ Альфред прокричал на всю квартиру:
– Наверху, в шкафчике над холодильником! Достань только одну! Я пить не буду...
И уже СВОИМ ГОЛОСОМ тихо сказал Мике:
– Пить ты не будешь до тех пор, пока не пройдешь полного обследования там, в Мюнхене. Это не мой каприз. Так велел доктор Бавли.
Было хорошо слышно, как в кухне бывший генерал Степа сочувственно матюгнулся. Мика удивленно покачал головой:
– Странно слышать свой голос со стороны. Неузнаваемый какой-то... Мне даже киноактеры говорили, что не всегда узнают свой голос с экрана. Только те, кто много работает на дубляже иностранных фильмов.
... Долго сидели на кухне вдвоем. Степа пил коньяк, закусывал традиционной яичницей с колбасой. Мика ковырялся в овсянке, еще утром сваренной Альфредом, тоскливо жевал кусочек невкусного сыра, запивал жидким переслащенным чаем.
– Мишка, у тебя деньги еще есть? – спросил Степан.
– Есть. Сколько тебе?
– Не нужно мне ни хрена. Я у себя в банке знаешь сколько имею?! Больше, чем когда был замначуправления!
– В каком еще банке?! – удивился Мика.
– Ну я же теперь руковожу целой охранной структурой нескольких банков, и поэтому... Или ты думал, что я так и буду жить на генеральскую пенсию? А вот хрен им!..
– На кой черт ты меня спрашивал про деньги? Хочешь положить их в свой банк под большие проценты? – усмехнулся Мика.
– Сколько у тебя?
– Сейчас поглядим...
Мика выдвинул ящик кухонного стола, нашел там сберегательную книжку среди счетов за квартиру, телефон, свет, газ...
– Это ты так хранишь свою сберкнижку?! – поразился бывший генерал. – Совсем ошалел! В городе – беспредел, а ты... Взломают дверь, приставят утюг к морде, и... Ну ты даешь, Мишаня!
– Ладно, не запугивай. Вот, пожалуйста: двести семьдесят четыре тысячи с копейками...
– Ты не помнишь, охламон, что я тебе говорил в прошлом году? «Не держи свои кровные в рублях, не будь идиотом, купи доллары!» Что ты мне тогда ответил? «А с чем я на Торжковский рынок пойду? С долларами?» А он, зелененький, тогда стоил всего семнадцать рубликов! Что я тебе сказал, когда он стал стоить сорок два?! «Мишаня! Купи доллары. Пропадают деньги, заработанные твоим талантом, твоим потом, жизнью твоей!..» Что ты мне ответил? Это я тебе, блядь, никогда не забуду! «Под восемьдесят восьмую хочешь меня подвести?» Надо же было такое ляпнуть?!
Степан поднял рюмку с остатками коньяка, грустно сказал:
– Миня, когда же ты уяснишь, что мы живем в государстве, которое употребит нас, как бы мы ни уворачивались! Что художника, что генерала КГБ... Сейчас доллар стоит на черном рынке сто пятьдесят рублей. Через своих хозяев банковских я могу устроить тебе по стольнику... Это две тысячи семьсот сорок долларов. Что они тебе там, в Германии, карман оттянут? Хоть первое время человеком будешь себя чувствовать.
– Хорошо, Степа... А теперь представь себе картинку маслом: «Возвращение блудного сына» из творческой командировки. Через три месяца я прилетаю домой, на книжке – ноль, пенсия – с гулькин нос, на что жить? Жить на какие шиши, я тебя спрашиваю, Степа?!
Степан опрокинул остатки коньяка в рот, поставил пустую бутылку под стол, закусывать не стал. Только шумно втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Помолчал, поднял на Мику бывшие голубые, поблекшие и помутневшие от постоянного пьянства глаза и четко сказал:
– А ты не возвращайся. Тебя тут никто не ждет. Может, я только. Но я уже не в счет... Сегодня ты, интеллигент хренов, как и в двадцатых годах, нужен здесь, как гвоздь в жопе... А там ты, может, еще и пригодишься. Или просто проживешь на несколько лет дольше...
Они никогда не встречались друг с другом, никогда не были знакомы – бывший генерал-майор КГБ и доктор медицины хирург-онколог. А говорили одно и то же. Почти одними и теми же словами. Каждый из них по-своему любил Мику, и каждого из них по-разному любил и ценил Мика...
– Во времена военного коммунизма хоть агитки требовались. Для этого нанимались «попутчики» – художники, поэты... А сейчас и агитки никому не нужны. Все вы, деятели искусства, через год на своих автомобильчиках калымить будете, чтобы ноги не протянуть! Нет автомобильчика – в кочегарку, уголек подбрасывать. Или сторожем... Неужели ты не понимаешь, что сейчас идет захват власти зоологическим, уродливым, безграмотным капитализмом, которому ваши художественные ценности – до фонаря. До лампочки!.. Вот я им теперь и служу. Охраняю ИХ ценности... Использую свои бывшие навыки.
– Брось, Степан, – отмахнулся Мика. – Осталось же в людях что-то такое...
– А как же?! – перебил его Степан, и Мика увидел, что он совершенно трезв, несмотря на опустошенную бутылку коньяка. – А как же! Осталось, осталось... Только ценности малость другого рода. Но есть! Куда же нам без ценностей?! Сейчас самый, как говорится, цимес – банкиры, политики, киллеры... Вот доминанта наших сегодняшних ценностей! Особенно киллеры! Убийцы... Хороший «заказ» какого-нибудь «крупняка» на правительственном или высшем финансовом уровне – двести-триста тысяч «зеленых». Это если ты, конечно, нанимаешь «профи» – из наших бывших комитетских «исполнителей»... Или из уволенных гэрэушников, главной разведуправы армии... Ну а шантрапа разная, какие-нибудь «отморозки», те и за пятьсот баксов тебе в подъезде башку проломят... Уезжай. Здесь ты понадобишься только лет через десять – не раньше.
Чтобы страна совсем в говне не утонула на глазах у всего мира, чтобы мы всегда могли бы на весь свет закричать: «Смотрите, смотрите, какие мы теперь стали цивилизованные! Как мы перестроились! К нам даже наши бывшие эмигранты возвращаются – Ростроповичи разные, понимаешь, Поляковы!..» Но это произойдет еще не скоро. А пока... Пока, Мишаня, постарайся обосноваться там. Это я повязан со всех сторон – мне дергаться некуда. А ты – художник. Личность интернациональная. Поезжай, не дожидайся того момента, когда увидишь собственными глазами, как вдрызг обнищавшие интеллигентные старики твоего же возраста – артисты, художники, режиссеры, музыканты, ученые, инженеры, филологи – мои бывшие сокурсники по университету – будут копаться в помойках в поисках чего-нибудь съестного... А через пару лет эту ситуацию я тебе твердо обещаю!
... Первая же выставка работ русского художника Михаила Полякова в Мюнхене произвела, по выражению известного немецкого писателя-сатирика еврейско-чешского происхождения Леонхарда Тауба, «гигантский шухер».
Причем герр Тауб выразился так по-русски, прибавив несколько русских же восторженно-матерных слов, мощно усиливающих прекрасное впечатление от выставки, которая называлась кратко и незатейливо – «МИКА».
С оценкой Левы Тауба, правда, к сожалению, без русского мата, что сильно обеднило и опреснило тексты заметок и статей, согласились почти все газеты Баварии. От невероятно популярной и откровенно «желтой» «Абендцайтунг» до такого солидного общественно-политического тяжеловеса, как «Зюддойче цайтунг»! Не говоря уже о «Бидьде», «ТЦ», «Мюнхенер Меркюр» и журнале «Фокус»...
Михаил Сергеевич Поляков был обласкан русским генеральным консулом и президентом Союза художников Германии, который вообще-то живет в Берлине, но вот «случайно» оказался на открытии выставки «МИКА» в Мюнхене, он хотел бы напомнить уважаемому герру Полякову, что когда-то их уже представляли друг другу на аналогичной выставке в Сан-Франциско.
– Как же, как же!.. – вежливо воскликнул Мика, совершенно не помня ни самого президента, ни факта знакомства с ним на Диком американском Западе.
Лева, считавший себя ответственным за каждую минуту Микиного пребывания на немецкой земле, не отставал от него ни на шаг. Он быстренько перевел президента с немецкого на русский, так же молниеносно перевел с русского на немецкий герра Полякова, после чего тихо сказал Мике:
– Судя по твоей «бурной» реакции на эту встречу, ты очень воспитанный человек.
И русский генеральный консул, и предводитель немецких художников, не сговариваясь, каждый в своей осторожной манере – консул, поднаторевший в многолетней пахоте дипломатической нивы советских недомолвок, а президент Союза художников Германии в силу врожденной расчетливости, этой высшей доблести настоящего немца – поинтересовались: надолго ли приехал маэстро Поляков в Германию и не собирается ли он тут остаться навсегда?
Ибо Мюнхен во все времена притягивал людей высокой русской культуры – здесь жили и творили Василий Кандинский и Федор Тютчев, здесь сегодня живут балерина Майя Плисецкая и композитор Родион Щедрин, скульптор Гаврила Гликман и писатель Владимир Войнович. Здесь, в конце концов, главная штаб-квартира радио «Свобода»...
Как только немец попытался представить радиостанцию «Свобода» как «очаг русской культуры», генеральный консул СССР тренированно и тоскливо стал разглядывать узорчатую лепнину на потолке зала, а Лева Тауб весело и откровенно рассмеялся.
На этой же выставке Мика был познакомлен с доктором Ляйтелем – заведующим культуррефератом Баварии. Что-то типа министра культуры в миниатюре. Здесь же Мика получил два официальных предложения оформить книги «своего друга» Леонхарда Тауба в издательствах «Данген Мюллер» и «Гольдман ферлаг».
– Старик, ты развернул какую-то совершенно сумасшедшую деятельность! – сказал Мика Леве Таубу.
– А как же?! – тоненько воскликнул Тауб. – Здесь нельзя иначе! «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!»
– Я считал всегда это главной строкой из гимна советской интеллигенции шестидесятых.
– Бог с тобой, Мишенька!.. Здесь это необходимо в еще большей степени...
* * *
... В первые три месяца пребывания в Германии Мика успел сделать оформление и рисунки к двум книгам Леонхарда Тауба – Альфред читал ему вслух немецкие тексты Левы по-русски, Мика хихикал, делал кое-какие заметки, а потом придумывал и рисовал картинки.Лева все пытался выяснить, кто это переводит Мике его рассказы, и даже заподозрил Мику в тайной связи с какой-то русско-немецкоговорящей дамой. Тем более что первая квартира, в которой жили Мика и Альфред, находилась в Швабинге – университетском районе Мюнхена, на углу Хессштрассе и Аугустенштрассе, точно напротив магазина славянской книги «Кубон и Загнер». А там такие дамы вполне могли быть...
Но в то время на баварской земле Микина репутация, к его великому сожалению, не была запятнана никакой половухой. И он уже даже подумывал о поездке в Ленинград для организации себе, любимому, этаких секс-каникул. Последние исследования у гастроэнтерологов отметили всего лишь наличие рубцовых образований на месте бывшей язвы желудка, что очень подняло жизненный тонус у владельца послеязвенных рубцов!
Однако секс-каникулам не суждено было состояться. Подвалил новый заказ из старейшего и уважаемого издательства «Пипер», и нужно было срочно продлевать визу.
По всем немецким законам продлить визу пребывания в стране Германии можно только за ее пределами. В немецком же консульстве или посольстве, но в любой другой стране!
– Это полный идиотизм, но тут мы ничего не сможем сделать, – сказал Лева Тауб. – Едем в Австрию, в Зальцбург. Это всего сто двадцать километров от Мюнхена!..
... Потом, в связи с Микиной выставкой в Гамбургском университете, участием во Всемирной франкфуртской книжной ярмарке и выходом сборника Микиных карикатур в «ДТФ» – «Дойче ташенбух ферлаг», пришлось продлевать эту проклятую визу в Праге еще на три месяца.
Тут уже не обошлось без слезных писем от всех организаций, заинтересованных в пребывании герра Михаэля Полякова на строгой баварской земле.
Все хлопоты по организации этих писем, поездке в Прагу и выколачиванию этой визы взяла на себя одна молодая дама по имени Хайди, действительно работавшая в «Кубоне и Загнере», но не в магазине, а в самой фирме.
Хайди была прехорошенькой, вдвое моложе Мики, неплохо говорила по-русски и совершенно не ощущала присутствия Альфреда! Четкая и прагматичная немочка с прелестным личиком ангела предбальзаковского возраста – Хайди обладала такой энергией, таким напором, перед которыми не мог устоять никто!
Мика, например, оказался в ее постели ровно через сорок пять минут после знакомства с ней в конторе «Кубона и Загнера», на презентации книги герра Леонхарда Тауба с обложкой и иллюстрациями герра МИКИ Полякова.
Когда Мика утром вернулся домой, ноги его не держали. Альфред, остававшийся на Хессштрассе, был дико взволнован. Обнюхивал Мику, заглядывал ему снизу в глаза и все допытывался, что он видел в квартире этой Хайди... Не показалось ли ему там кое-что странным?
– Отвяжись, Адьфредик, – умолял его Мика. – Я спать хочу!.. Она совершенно игнорировала мой возраст... Потом расскажу.
Но Альфред был неумолим!
– О Господи... – простонал Мика, уютно укрываясь пледом. – Ну, обычная богатая квартира в Богенхаузене... Район говорит сам за себя. Муж был состоятельным адвокатом... Вышивочки, рюшечки, пошловатенький, но дорогой «бидер-майер», полное бескнижье... Живой фикус, искусственные цветочки... Разноцветные свечечки... Нормальный мещанский кич со сладенькими выпендрежными картинками па стенах. Какие-то баварские куколки и уйма подушечек на угловом диване...
– Стоп! – закричал Альфред. – Хотел бы уточнить – с «куколКАМИ» или с «куколКОЙ»?!
– Кажется, с одной куколкой в национальном баварском костюме. Зато – с тебя ростом...
– Я так и знал!!! – воскликнул Альфред, и глаза его зажглись бесовским пламенем. – Я это почувствовал сразу же, как только ты вернулся домой!.. Как она выглядела?
– Кто?.. – уже засыпая, пробормотал Мика.
– Эта баварская Кукла...
– Ну откуда я помню?.. Альфредик, солнце мое, иди ты в жопу со своими расспросами! Дай поспать пару часиков... Я – пожилой человек, хоть ты-то пойми это!.. В конце концов, я даже по Советской Конституции имею право на отдых... Вали, вали отсюда!..
Отоспавшись, Мика поинтересовался у Альфреда, что его так взволновало.
Альфред долго мялся, бекал, мекал, пытался увильнуть от прямого ответа, но в итоге признался, что он еще «девственник» и что его ни на секунду не покидает испепеляющее ЖЕЛАНИЕ СОИТИЯ!.. С тех пор как в Ленинграде Альфред увидел впервые, как это делает Мика со своими приходящими барышнями.
На настоящую женщину он, конечно, не претендует. Да и вряд ли это могло бы быть ему интересным. Но и дома, в Ленинграде, и здесь он все пытался отыскать подобное себе существо женского пола, не зная точно, существуют ли они вообще.
Однако сегодня, когда опустошенный Мика под утро приплелся от Хайди, Альфред каким-то самому ему неясным образом прочувствовал, что в доме, откуда вернулся Мика, ЕСТЬ ТАКОЕ СУЩЕСТВО! И именно ЖЕНСКОГО ПОЛА!!!
Как он это понял – объяснить сейчас не может. Сообразит как-нибудь потом...
Но пока Мика отсыпался от своих ночных мужчинских упражнений, Альфред попытался логически просчитать, каким образом в ее квартире появилось это Существо.
Очень Альфреду помогла одна подробность в описании Хайдиной квартиры – Кукла в баварском костюме. Да еще ростом с Альфреда!
Итак, скорее всего этой Кукле сейчас немногим меньше, чем самой Хайди, – лет так примерно двадцать восемь – тридцать. Не больше. Следовательно, Кукла была подарена Хайди еще в ее детстве.
ОДУШЕВИТЬ же, создать своим воображением Живое Существо из тряпочной имитации или воспроизвести Его на чистом листе бумаги способны только или очень талантливые люди с безграничной фантазией, не скованной рамками бытового реализма, или...
...или ДЕТИ!
Так, наверное, произошло и с маленькой девочкой Хайди около тридцати лет тому назад.
Кто подарил ей эту Куклу – не важно. Важно то, что маленькая Хайди так ПОВЕРИЛА в эту Куклу, так полюбила Ее, что своим необузданным детским воображением, не замутненным банковскими счетами, экономией, туповатой рассудочностью с гипертрофированным ощущением собственной значимости и слегка смещенными понятиями о правилах приличия, СУМЕЛА ВДОХНУТЬ ЖИЗНЬ в это миленькое тряпочное Существо с напряженной фарфоровой рожицей.
Оно и зажило. Оно явилось в человеческий мир так же, как появился у Мики и сам Альфред!..
Альфреду еще предстоит выяснить – с теми ли задачами хранительницы очага эта Кукла явилась в свет, но он свято убежден, что она менялась точно в унисон изменений и взросления самой Хайди.
Он даже в словарь заглянул, пока Мика отсыпался. «Домовой» по-немецки называется «хаусгайстер». Поэтому женский род будет звучать «хаусгайстерин»...
– Я умоляю тебя, Мика, в следующий раз, пожалуйста, возьми меня с собой к этой Хайди! Это я про шу тебя, как мужчина мужчину.
– Нет проблем, Альфред. Буду рад, если тебе удастся захороводить эту баварочку. В ближайшие же дни созвонимся и... Вперед, На штурм Хаусгайстерин!
* * *
Так был восполнен еще один пробел в богатой событиями жизни Мики и Альфреда в Мюнхене...За эти девять месяцев Мика и Альфред пару раз слетали в Ленинград. И если в свой первый приезд они пробыли дома целых две недели, то уже во второй раз еле выдержали пять дней.
Общаться было практически не с кем.
Как ни странно, почти все, с кем Мика приятельствовал в прошлые времена, не сумели вписаться в новую жизнь и влачили довольно жалкое существование.
Друг-киносценарист на своем «жигуленке» возил продукты для ресторана трех узбекских жуликов... Масса знакомых умерли... Столько же уехали из страны, не дожидаясь полного и беспросветного обнищания; работы не было ни у кого... Союз художников, по существу, прекратил свое трепыхание и почти «скончался»; чуть ли не все помещения Дома кино, где Мика раньше частенько играл на бильярде, были распроданы лихим фирмочкам и конторкам...
Дом творчества Союза кинематографистов в Репине, куда много лет тому назад Мика привез из онкологического института свою любимую Женщину после тяжелой операции, теперь был заполнен прекрасно одетыми и грубо раскрашенными потаскухами, а их кавалеры расплачивались в баре, вытаскивая из карманов пачки долларов толщиною в роман Алексея Толстого «Хождение по мукам».
Яша Бавли собирался в Израиль и продавал квартиру каким-то китайцам...
Сын Серега женился вторично. Сдавал свою однокомнатную квартиру за полтораста долларов в месяц, жил у новой жены – симпатичной, крепкой девушки Тани. Серега работал на рынке шофером, Таня там же торговала колготками.
Мика подарил Сереге свою старую «Волгу» с гаражом и созвонился с бывшим генералом Степой.
Степан приехал, распухший от возлияний, с красными пятнами на шее и висках от нейродермита, с мокрыми от умиления глазами – наконец-то встретились!
Выпили бутылку под традиционную яичницу с колбасой, а на следующий день Степан прислал Мике четырех крепеньких пареньков при оружии. Пареньки привезли с собой фанерные ящики, окантованные металлическими полосками, и помогли Мике упаковать шестьсот килограммов книжек, справочников, словарей, альбомов, кистей, красок, любимых картинок, подаренных Мике разными художниками в разные годы, и еще какую-то родную мелочевку – старые армейские фотографии, отцовские документы...
Эти же пареньки по своим каналам провели все шесть ящиков по сто килограммов через Пулковскую таможню, а Мика заплатил по одному доллару и тридцать семь центов за каждый килограмм своего багажа. Накупил в «валютке» еще долларов на двести разных ярких заграничных бутылок, раздарил их кому надо и не надо и снова улетел вместе с Альфредом в Мюнхен.
Зато когда они сели в Мюнхене и пассажиров попросили не вставать из кресел, так как трап еще не подан, Мика и Альфред через иллюминатор увидели, как их ящики уже выползают из самолетного чрева по транспортеру...
Через три дня Мику профилактически осмотрел прекрасный гастроэнтеролог профессор Эссер и заявил, что у Мики снова открылась язва желудка. И не одна, а две.
– На нервной почве, – сказал профессор Эссер. – Все в жизни надо воспринимать с эпическим спокойствием, и вы, герр Поляков, проживете до ста лет. Вам хватит сто лет?
– Нет, – усмехнулся Мика.
– Не жадничайте. – Профессор Эссер приятельски похлопал Мику по спине и назначил срочное и радикальное лечение.
Это разрешило все сомнения: Лева Тауб забрал все Микины справки из ленинградского онкологического института, приложил заключение профессора Эссера, и вдвоем с Микой они отправились в культурреферат к доктору Ляйтелю, захватив с собою, помимо врачебных справок, еще и две огромные папки со статьями и заметками почти всех газет Германии о МИКЕ – русском художнике Михаэле Полякове. Там же были вырезки из французских, израильских, американских, итальянских и испанских газет и журналов, восхваляющих удивительное, ироничное, остроумное и лаконичное искусство карикатуры и иллюстрации «маэстро Полякофф».
На следующий день без каких-либо привычных немецких проволочек Михаил Сергеевич Поляков получил бессрочную визу для постоянного проживания в Федеративной Республике Германии...
* * *
С момента первого приезда Мики и Альфреда в Мюнхен по приглашению Леонхарда Тауба, как писалось в титрах немого кино:ПРОШЛО ТРИ ГОДА...
Эти три года вобрали в себя такой гигантский наворот событий, что их вполне можно было бы распределить лет на пятнадцать – двадцать, и то никому мало бы не показалось.
Но они были спрессованы именно в эти три года, отчего страна под названием Советский Союз не выдержала и расползлась по всем своим швам, казавшимся такими прочными, вечными, не поддающимися никакому износу...
... Была разрушена Берлинская стена – Мика и Альфред наблюдали это нервно-истерическое действо по немецкому телевидению, снимая на лето квартирку в тридцати пяти километрах от Мюнхена, – на прелестном озере Аммерзее...
Практичные берлинские немцы тут же стали торговать «сувенирами» – уродливыми кусками бетона, выломанными в процессе политторжеств воссоединения разорванной Германии...
... В бывшем СССР был низвергнут президент и подавлен правительственный бунт против правительства же...
... В Москву вошли танки и в центре десятимиллионного города расстреляли из пушек собственный парламент... Сотни трупов вывозили ночами из подвальных этажей московского Белого дома, тупо приговаривая: «Жертв – нет, жертв – нет...»
... Новый претендент на абсолютную власть решил не изменять историко-революционным традициям и моде и вскарабкался на броневик...
... Западные немцы бросились скупать восточные земли. Мелкота, как всегда, разорилась, крупняки заработали миллиарды...
Если раньше, из-за стены, восточные «Осей» лишь завидовали западным «Весей», то теперь, когда стена была уничтожена, «Осей» возненавидели «Весей» совершенно коммуно-социалистическим образом...
... Российские старушки вдруг обнаружили, что тех денег, которые они много лет копили себе на похороны, поминки, отпевание и приличный гробик, теперь в лучшем случае может хватить только на десяток гвоздей для крышки гроба...