Можаев Борис. Рассказы

Приподнять колесо не смогли!" - выругался про себя Николай Иванович.
Басманов сразу определил, что колесо было не потеряно по дороге, а
отвинчено здесь, на месте. Да и трудно было не определить этого.
- Все ясно! - сказал он, сумрачно глядя на Николая Ивановича. -
Сработано с умыслом. Но мы выясним, чьих рук это дело. Завтра же пошлю
сюда следователя и участкового...
Не попрощавшись, сел в машину и крикнул на ходу:
- Не забудьте на бюро!
Николай Иванович достал из широкого кармана широких серых брюк платок и
стал деловито, сосредоточенно обтирать голову. Севка осмотрел след от
снятого колеса и сказал:
- Сам Тюрин с Брякиным и снимали.
- Почему?
- Рубах побоялись замарать, потому и катили колесо по земле.
- Дураки! - устало выдохнул Николай Иванович.
- Куда теперь? - спросил Севка в машине.
- Крой домой! Только не мимо правления, а с нашего конца въезжай в
село. Не то меня еще кто-нибудь подцепит.
Но и на "собственном" конце села Николаю Ивановичу не удалось
проскочить беспрепятственно. Неподалеку от крайнего дома
Панки-почтальонши, обочь дороги в колхозной картошке паслась здоровенная
свинья. Со двора, из-за приотворенной калитки выглядывала тетка Вера,
Панкина мать.
- Останови машину!
Николай Иванович растворил дверцу и поманил тетку Веру:
- Ну, ты чего выглядываешь? Иль в прятки с кем играешь? Иди сюда!
Тетка Вера, позабыв бросить прут, умильно улыбаясь, пошла по картошке.
На ногах у нее были короткие валеные коты. Зацепившись за высокую ботву,
один кот спал с ноги. Тетка Вера нагнулась за ним и только тут заметила в
руке прут. Она присела, украдкой поглядывая на председателя, незаметно
положила прут в борозду, а коты взяла в руки и, босая, легкой рысцой
потрусила к машине. Так, прижимая коты к груди, остановилась между свиньей
и председательской машиной. Поздоровалась, слегка поклонившись:
- Здравствуйте, Николай Иванович!
- Чья свинья? - спросил председатель.
- А кто ж ее знает! - бойко ответила тетка Вера. - Сама вот гляжу...
Дай-ка, думаю, выгоню с картошки. А тут вот и ты как раз подоспел.
- Значит, не твоя свинья?
- Ни, ни! Моя же ма-а-хонькая. Вот такая, - тетка Вера присела,
показывая ладонью на вершок от земли. - А эта ж вон какая зверина. Черт-те
знает откелева!
- А не врешь?
- Ей-богу, правда! Не моя... Знала бы - и сказала. Я ж тебя люблю, как
сына. А вот Тюрина терпеть не могу. Это ж не человек, а самый что ни на
есть боров. Своих свиней на колхозную картошку выгоняет, а моего поросенка
и на траву не велит.
- Последний раз спрашиваю - чья свинья?
- Аж честное слово, не ведаю.
Севка ткнул Николая Ивановича в бок:
- А вот мы определим.
Он вынул из-под сиденья ружье, вылез из машины:
- Сейчас застрелю ее к чертовой бабушке... тогда и хозяин найдется!
Севка остервенело крутнул на себе кепку, сбил козырек на затылок и
приложился, наведя ружье на свинью.
- Ой, стойте!.. Сто-ойте!.. - тетка Вера бросила коты и, раскинув руки,
побежала было к свинье, но обернулась и так же, с раскинутыми в стороны
руками, пошла на Севку. - Стойте!
Севка опустил ружье. Тетка Вера повернулась к избе:
- Па-анка! Па-а-анка!
В избе открылось окно, высунулась взлохмаченная Панкина голова.
- Чего тебе? - но, увидев председателя, снова скрылась.
- Да кто ж это свинью со двора выпустил? Ты, что ли?
- Нету-у! - отозвалось из дома.
- Ох, окаянные! Это все те, кто за письмами к нам ходит. Я ж тебе
говорю, брось ты эту почтовую работу! Только один грех от нее. И свинья
пропадет задаром. Как есть пропадет. Говорю тебе, ступай работать в
колхоз. Не то Тюрин со свету нас сживет.
- Ну, хватит! - остановил ее Николай Иванович. - За представление тебе
спасибо. А за потраву Тюрину уплатишь.
- Да какая там потрава? Она и со двора не успела выйти как следует.
Схватилась я в разу-то - нет свиньи. Гляжу - вон она. И ты как раз
едешь... Ты погоди-ко, погоди!
Но Николай Иванович махнул рукой, и "Волга" покатила.
- Приготовь "газик". Кабы дождь не пошел... - сказал Николай Иванович.
- Прямо тошно... От жары, что ли, или так от чего.

1965

ПЕНСИОНЕРЫ

- Кто очередной? - Минеевич вскидывает светлую сквозную бороденку и
строго смотрит в зал.
Он сидит за кумачовым столом на сцене, справа от него председатель
колхоза, слева - парторг, а где-то за его спиной бригадиры и сам
председатель сельсовета. Шутка сказать! Минеевич руководит колхозным
собранием впервые в жизни. От волнения нос и глаза его покраснели, словно
он только что луку наелся.
- Кто очередной?!
В середине зала качнулась чья-то голова в бараньем малахае, потом
поднялась загорбина в рыжем полушубке, выплыла в проход и только тут
разогнулась. Высоченный старик в шубных чембарах, которые отвисали на нем,
как пустой курдюк у заморенного за зиму барана, снял малахай и, держа его,
словно крест, у груди, степенно поклонился лысой головой сначала
президиуму, потом залу.
- Граждане колхозники, - сказал он президиуму, затем, повернувшись в
зал, - товарищи мужчины, - и, прошамкав беззубым ртом, добавил: - ...и
протчие женщины. Поскольку, значит, я, как и всякий живой человек, должен
кормиться, я и составил заявление. - Он вынул из кармана чембар тетрадный
листок, развернул его и протянул к сцене, а сам - ни с места. - В котором
и подаю прошение на пензию. Прошу не отказать.
- Передайте заявление, Викул Андриянович! - Председатель колхоза
кивнул, кто-то взял у Викула заявление и передал в президиум по рядам.
Председатель уставился в тетрадный листок; его яркие сочные губы были
чинно поджаты.
Минеевич все так же напряженно смотрел в зал, положив перед собой на
столе сжатые кулаки, как пару гранат.
- Ну как, товарищи, решать будем? - спросил наконец председатель.
- А чего там решать! У него стажу колхозного нет. Какая может быть
пензия! - отозвался первым Минеевич.
- Ты, Викул, где был, пока не состарился? - спросили из зала.
- Дак вы же все знаете... где. Но меня это самое... ребилитировали. -
Викул пошамкал и добавил: - Восстановили, одним словом.
- Вот и ступай туда. Там и спрашивай себе пензию. А на чужой каравай
рот не разевай.
- Он у нас черствый... У тебя и зубов нету. Х-хе, - злорадно захохотал
тот же голос.
- Куда ж я пойду... Поскольку инвалид, престарелый... - сказал Викул.
- Нет, старики... Вырешить мы должны, - поднялся древний, но все еще
юркий, маленький Карпей, замуравевший какой-то землисто-серой щетиной, как
еж. - Викул, он человек с уважением.
- А что толку от его поклонов! Все равно на работу он не ходит, -
сказал кто-то из президиума.
Карпей быстро обернулся к президиуму:
- Совершенно правильные слова сказали... Я только насчет
почтительности, стало быть... Викул, он, може, и пошел бы. Мужик
почтительный, отчего не сходить? А куда же он пойдет? Може, где он был,
там теперь и нет никого. И начальников распустили. Не-е! Вырешить мы
должны.
Карпей, торопливо дергая сухонькой головой в стороны, как гусь,
заглотавший корку хлеба, победно сел.
- Нет, мы должны вырешить.
- Я грю, стажа у него нет...
- Смотри-ка, председатель, кабы тут обману не было! - загалдели со всех
сторон.
- Да стаж у него колхозный и в самом деле малый. - Председатель теребит
заявление Викула и смотрит на него так, для порядка. - Значит, всего
работал здесь шесть лет, а нужно двадцать пять...
- А что там работал, рази это не в зачет? - спрашивает Викул.
Председатель, совсем еще молодой человек, выпячивает красную, будто с
мороза, нижнюю губу, подымает девичьи тонкие брови - силится взвесить
Викуловы сроки - и наконец произносит, пожимая плечами:
- Конечно, все надо засчитывать. Но поскольку мы колхоз... у нас есть
свой устав... Как собрание решит.
В зале опять заволновались:
- Он там и утром и в обед пайку хлеба получал...
- А мы деруны пекли...
- Хлеба-то не давали на трудодни...
- А ему пайку три раза в день!..
- Дак ведь я ж за эту пайку норму выколачивал!
- А мы что, не работали?
- Зачем все кричите? - приподнялся в президиуме сухопарый татарин с
оголенной кирпичной шеей, вылезавшей из облезлой фуфайки. - Пускай Пешка
скажет. Она, это самое, парьторг.
- Жасеин! Я сколько раз говорил тебе: не Фешка, а Фетинья Петровна, -
строго обрывает его председатель колхоза и косо смотрит на широкогрудую,
широколицую Фетинью Петровну.
- Какой разница! Пускай будет Петинья Петровна.
Фетинья Петровна зарделась до ушей:
- Дак ежели каждый, кто вернулся, пойдет к нам в колхоз на пензию,
тогда чо же будет? На трудодни не хватит.
- Расшиби вас паралик!..
- Я в таком деле несогласная.
Бабы зашумели, заволновались.
- Цыц вы, проклятущие! - не вытерпел Парамон и встал с места спиной к
президиуму, лицом к задним рядам, где на скамьях густо сидели колхозницы.
- Вам какое равноправие дадено? Голосовать?! Вот и сидите - ждите. А тут
мы и без вас разберемся.
- Ты уж помалкивай, Лотоха! - крикнула на него Фетинья Петровна. - Ишь
раскричался! Мы еще разберем тебя за домашнее самоуправство.
- Какое ишшо самоуправство? - Парамон с вызовом обернулся и наклонил
голову, словно бодаться решил.
- На жену кто руку подымал?
- А ежели за дело? Что ж это за порядок завели: бабу свою нельзя
поучить? Дак она тебе на шею сядет. - Он стукнул себя по сухой и
морщинистой шее.
- Тебе сядешь на шею...
- Дан на его шее, ровно на суку, воробей, может, и усядется.
Парамон азартно замахал руками, стараясь унять смеявшийся зал.
- Садись, садись, - кивнул ему председатель колхоза. - Дойдет и до тебя
черед.
- Мы еще разберем его... Кто у Криволаповой опару хлебную выпил? -
Фетинья Петровна погрозила пальцем.
- Может, мякину ишшо съел? - огрызнулся Парамон, но сел быстро, как в
воду нырнул.
А Викул, чуя, что его "пензия" ускользает, поднял руку и помахал
шапкой:
- Я в колхоз вступал ай нет?
- Вступал, - ответил Минеевич.
- Чего я отнес туда? Значит, два хомута ездовых, два пахотных, три
бороны, одну железную, - Викул загибал пальцы, - дроги на железном ходу.
- Все понятно, Викул Андриянович, - останавливает его председатель
колхоза.
- А ты, председатель, не перебивай! Дай слово сказать человеку, -
поднялся чернобровый, богатырского сложения кузнец Филат Олимпиевич. - Не
то иной человек блоху привел на аркане в колхоз, а туда же за пензией
топает... За что, к примеру, Карпею Ивановичу выдали пензию? Что он, внес
в колхозную кладовую накопления?
- Извиняем, извиняем... - с готовностью отозвался Карпей. - Я в
Назаровке вступал в колхоз. Там я сдал поболе вашего.
- Вот и ступай в Назаровку за пензией! Стаж свой где растерял?
- Товарищи, ведь он же самый старый у нас! - вступается за Карпея
председатель. - Ему еще в то время, когда колхоз создавали, уже пенсию
надо было платить.
- Совершенно справедливые слова говорите, - ввернул Карпей.
- Сколько вам лет, Карпей Иванович?
- Второй годок после сотни...
- Ну что ж вам еще! - Председатель махнул рукой, и те сели.
Помедлив, сел и Викул.
- Значит, голосуем, - сказал Минеевич. - Кто за то, чтобы Викулу пензию
отказать?
Руки поднялись довольно густо.
- Пешка пусть считает...
- Жасеин, опять!
- Петинья Петровна, какой разница...
- Чего ж считать? И так ясно, - говорит Фетинья Петровна. - Большинство
против.
- Вот видите, Викул Андриянович, не получается у вас с колхозной
пенсией, - обратился председатель колхоза к Викулу. - Придется вам ждать
государственной пенсии.
Но Викул встает, тычет себя шапкой в грудь и заведенно произносит:
- Дак же обсудить надоть.
- Все уже, все!.. Голосование было...
- Одно дело - голосование, другое - обсудить надоть. Мне никак нельзя
без пензии. - Он опять кланяется президиуму, потом по сторонам: - Товарищи
правление! Товарищи мужчины и протчие женщины...
Но его никто не слушает. Председатель, косо поглядывая на листок с
повесткой дня, лежащий перед Минеевичем, произносит:
- Разбирается заявление Черепенникова Федула Матвеевича.
- Очередной! - выкрикивает, опомнившись, Минеевич и смотрит в зал.
Встает Федул, плотный квадратный старик с лихо закрученными усами,
краснощекий, черноглазый еще по-молодому. Браво расправив грудь, он рыкнул
на Викула:
- Кого тебе ишшо надо? Вырешили старики - и надевай шапку. Садись!
- ...поскольку кормильца лишен, - твердит свое Викул.
- Вам будут хлопотать пенсию через сельсовет, Викул Андриянович, -
пояснил председатель колхоза и кивнул в сторону председателя сельсовета.
- Дадим ему что положено как одинокому. Но учтите, тогда его надо из
колхоза выводить. - Председатель сельсовета сел, и стул под ним жалобно
скрипнул.
- А у вас таких правое нету, чтобы выводить меня из колхоза. Два
ездовых хомута сдал, три бороны, одну железную, да дроги на железном ходу,
да плуг двухлемешный...
- Ясно, ясно, Викул Андриянович, - успокаивает его председатель
колхоза. - Решили с вами... Садитесь. Похлопочем.
Викул наконец садится, но все еще бормочет про себя:
- Обсудить надоть... Я тоже закон знаю.
Федул держит руки по швам и с готовностью таращит глаза на президиум.
Как только председатель колхоза обернулся к нему, он скороговоркой
отчеканивает:
- Я тоже сдал в кладовую накопления: двух кобыл, одну жеребую, бричку
на железном ходу, двенадцать метров пеньковой веревки для постромок...
- Ты лучше скажи, где ты работал? - перебивает его Фетинья Петровна.
- А где ж? В колхозе и работал...
- В колхозе? - весело переспрашивает Фетинья Петровна. - А кто ж тебя
видел, как ты работал?
- Могут подтвердить свидетельским показанием Амос, Феоктист, Микиш...
- Это какой Микиш? - спрашивает Минеевич.
- А Черепенников!
- Дак он же второй год как помер.
- Ну тогда Симеон, - не сморгнув глазом отвечает Федул.
- Ты самулянт! - взрывается Минеевич. - Ты всю жизнь просамулировал...
- А ты прорыбачил, - отбивается Федул. - На пасеке бабу оставишь, а сам
на реку... Теперь ишшо на сцену залез. Слазь оттудова... Не заслужил!
- Да я тебя слова лишаю! - грохнул Минеевич кулаком по столу.
- Лишенцев теперь нету! Упоздал на сорок лет... Хватит...
- Ты как был подкулачником, так и остался! - крикнул, багровея,
Минеевич.
- А ты раскулаченными холстинами торговал... - не сдавался Федул.
Минеевич заерзал на стуле и беспокойно озирался по сторонам, как бы ища
поддержку в президиуме. А в зале смеялись и топали ногами.
- Федул Матвеевич, припомните все ж таки, где вы работали? В какой
бригаде? - спрашивает Фетинья Петровна.
- Вот те раз! - пучит глаза Федул. - А кто вас всю войну дровами
обвозил? Школу, сельсовет...
- Тять, это ж ты от райтопа работал, - дергает его за полу сидящий
рядом сын-тракторист.
- А ты молчи! Тебя не спрашивают... - отымает полу Федул. - А кто в
бойной работал?
- Бойная от сельпа была! - кричит Минеевич.
- Хорошо. Ладно... А кто десятидворкой по дорожному делу руководил? Кто
вас выгонял с подводами на щебень, за песком? Это вы мне так теперича
отплачиваете!.. Мстительность ваша, и больше ничего...
- Это обчественная нагрузка...
- Не юляй... В какой бригаде работал?
- Садись, тятя, садись...
- А ты молчи! - Федул скидывает с себя полушубок, за который тянет его
сын, и торопливо начинает выдергивать рубаху из-под пояса. - А теперь
учтите такую прокламацию. Поскольку я награжденный "Георгием" и воевал в
последнюю очередь в мировую... Ишшо в японскую на Цусиме, на "Цесаревиче"
то есть. А в плен попадал!.. Это как можно отбросить? Что надо мной там
японец исделал? - Он заголил по самую шею рубаху, обнажив синевато-белое
брюхо и мускулистую, заросшую седыми волосами грудь. На его груди,
размахнув крылья, парил татуированный орел; в когтях он нес женщину, у
которой вместо головы приставлен был сморщенный Федулов пуп. - Вот какие
протчие предметы оставил на моем теле плен, - торжественно произнес Федул
в наступившей тишине, поворачиваясь во все стороны оголенным брюхом. -
Спрашивается, когда ж мне было работать? Иль и это не в зачет?
- Ты нам пузо не показывай. Его в протокол не запишешь. И птицу твою мы
видели. Опусти рубаху! - повышает голос председатель сельсовета. - Ты что,
не знаешь, как отвечать надо? В какой бригаде работал, говори?!
Федул опустил рубаху и молча стал запихивать ее, оттягивая пояс штанов.
- А что его спрашивать? Голосовать надо, - сказала Фетинья Петровна.
- Поскольку Федул Черепенников стажу колхозного не подтвердил, ставим
на голосование. Кто за то, чтобы пензию Федулу не давать? - спросил
Минеевич.
- Можно не считать. Картина ясная - почти единогласно. Опустите руки, -
сказал председатель колхоза. - И последний вопрос: какую пенсию назначим
Максиму Минеевичу Пустовалову? - Председатель взял со стола заявление
Минеевича и прочел: - "Поскольку я создавал колхоз, был в активе и
безотлучно выходил на работу, а не какой-нибудь тунеядец, прошу назначить
мне двадцать рублей в месяц". Кто имеет слово?
- Ты создавал колхоз!.. Как это так? - крикнули из зала.
Минеевич, опираясь на стол, встал:
- Которые молодые - не знают как раз... У Толоконцевой горы стояла
Панфилова мельница. В тридцатом году ее растащили, а Панфила сослали, то
есть вослед. Феоктист, не дай соврать! Помнишь, в двадцать девятом годе мы
всемером у Панфила собрались на помол?
- Феоктист за дровами уехал, - ухнул кто-то басом из зала.
- Егор Иванович, не дай соврать... Ты ишшо маленьким был, - метнулся
Минеевич к старшему конюху, сидевшему за его спиной в президиуме.
- Я не помню, - ответил Егор Иванович, краснея: весь президиум
обернулся и смотрел на него.
- Да не с тобой, чудак-человек... С отцом твоим ездили на помол...
Значит, я, Иван, Феоктист...
- Ты не юляй! - кричат из зала.
Этот окрик точно подстегнул Минеевича, он передернул плечами, вскинул
сердито бороденку и сам пошел в наступление:
- Как впервой назывался наш колхоз, ну? "Муравей"... Мураш то есть. А
кто ему дал такое название? - сердито крикнул он в зал и, не дождавшись
ответа, погрозил кому-то кулаком: - Я придумал! А через чего?.. Сидели мы
в мельничном пристрое... Сговорились: артель создавать. А какое название?
Смотрю я - по моим чембарам мураш ползет. Я его цоп - и кверху. - Минеевич
вскинул щепоть, словно в пальцах у него был зажат этот самый муравей. -
Мурашом, грю, и назовем. Так и вырешили... Магарыч распили. - Минеевич
почуял, что сказал лишнее, мотнул головой и добавил: - За помол то есть...
- Граждане колхозники, они тем разом перепились и Назарку заседлали, -
говорит Федул. - А Минеевич сел на него верхом и вокруг жернова ездил.
- Врет он! - покрывая хохот, срываясь на визг, кричит Минеевич. - Он
самулянт!
- А кого за это выключили из артели? Кого? - распаляется и Федул. - Он
всю жизнь бабу на пасеке продержал, а сам прорыбачил. За что ж ему
двадцать рублей?
- Прямо не Минеевич, а как это... литературный инструктаж, - говорит на
ухо председатель сельсовета председателю колхоза.
Тот снисходительно улыбается и поправляет:
- Не инструктаж, а персонаж.
- Какая разница!
- Тихо, товарищи! Хватит прений. Все ясно. Давайте голосовать: кто за
то, чтобы Максиму Минеевичу Пустовалову назначить пенсию в двадцать
рублей? - спросил, поднявшись, председатель колхоза.
Зал не колыхнулся, ни одна рука не вскинулась кверху.
- Понятно... Кто за пятнадцать?.. Как всем... Единогласно!
- А ежели как всем... - затрясся от негодования Минеевич, - сами и
заседайте. В насмешку сидеть не желаем.
Он с грохотом отодвинул стул и вышел из президиума в зал.
- От дак вырешили!..
- Прямо как в лагун смотрели...
- Совершенно правильные слова...
- По первому вопросу все, - сказал председатель колхоза. - Шестнадцать
пенсий выдали, две отказали. На второй вопрос разное. Слово имеет
председатель сельсовета Бобцов Федосей Иванович.
Федосей Иванович подошел к столу, раскрыл папку с делами, солидно
откашлялся.
- Поступила жалоба от гражданки Криволаповой Евдокии Семеновны на
Силантьева Парамона Ивановича и на Черепенникова Федула Матвеевича в том,
что они, отперев замок, вошли в дом Криволаповой, выпили осадки от пива,
хлебную опару и съели на закуску картошку для поросенка. Посему поросенок
визжал, когда пришла хозяйка. Вопросы имеются?
- Судить их надо колхозным судом чести!
- Хорошенько их приструнить! Они, как попы, по дворам шастают...
- В таком разе суд колхозной чести занимает свои места в составе
председателя Фетиньи Петровны и заседатели - я и Егор Иванович.
- Подсудимые, встаньте! - приказывает Фетинья Петровна, глядя в папку
Федосея Ивановича.
Федул и Парамон встают. Парамон в отличие от Федула сух, с бритым
морщинистым лицом; впалые щеки придают ему мрачный аскетический вид, и
смотрит он в пол, как заговорщик.
- Как вы проникли в избу Криволаповой?
- Подошли - замок висит... Ну, мы его шевельнули. Я шевельнул замочек
ай ты, Федул? - спрашивает Парамон.
- Чего его шевелить? Это он от ветру.
- От ветру?! Эх, бесстыжие ваши глаза, - встает Криволапиха. - Небось
палец-то об замок зашиб?
Парамон тычет в ее сторону обвязанным тряпицей большим пальцем:
- На, посмотри, на нем шкуры нет!
- А чо у тебя с пальцем-то? - спрашивает Фетинья Петровна.
- Чирьяка под ногтем. Фельдшер говорит: исделай ванную и помочи...
Авось отмякнет. Я скипятил чугунок да сунул туда палец-то. Вся шкура и
спустилась, как чулок.
- Не отвлекайтесь! Что в избе делали? - строго спрашивает председатель
сельсовета.
- А что там делать? Чай, не на работу мы ходили к Криволапихе, -
огрызается Федул.
- Не рассуждать! Отвечайте согласно уставу... - повышает голос Федосей
Иванович.
- Посмотрели, посмотрели - вроде никого и нет...
- А вы думали - там гостей застолица? - спрашивает ехидно Фетинья
Петровна.
- Пускай Федул скажет.
- Я, значит, заглянул на шесток - лагун не лагун и чугуном не назовешь.
Ну, вроде бидон... стоит. А в нем и пива-то нет, так - гушша.
- Одна видимость.
- Мы ее выпили...
- Там малость было... На донышке.
- А больше ничего не брали?
- Боле ничего...
- Ах, совесть ваша! - восклицает Криволапиха. - И где ж на донышке! Там
более полбидона было. Опара хлебная в деже неделю стояла - и ее выжрали. А
кто картошку съел? Поросенку стояла в чашке на скамье... Девки лапшу не
доели - я ее тоже туда. Пришла я - поросенок визжит. Я хвать чашку, а там
и отчистков нету. Все подчистую стрескали. Хряки они, хряки и есть... -
Криволапиха села под общий хохот.
- Что будем с ними делать? - спросила Фетинья Петровна.
- Выговор записать в дело.
- Пускай покаются.
- Граждане колхозники! - переждав шум, говорит Федул. - Ну чего с кем
не бывает? Простить надобно. А мы более не будем.
- А Парамон?
- А что Парамон? Иль я чужих коров доил? - вскидывается он. - Не более
других пил...
- Хорошо, запиши им выговор, - сказала Фетинья Петровна.
В зале задвигали стульями.
- Подождите расходиться! Слово имеет председатель сельсовета Бобцов
Федосей Иванович, - сказал председатель колхоза.
Федосей Иванович встал, полистал в папке свои дела, нашел нужную
бумажку, стал зачитывать:
- Товарищи, весна свое показывает: мусор, тряпки, солома, назем и
прочие отбросы из-под снега повылазили. От столовой зайдешь в проулок...
Тут тебе и собака, и кошка дохлая, и всякие животные валяются до самой
речки. А Егор Иванович намедни в речке поймал худые чембары. Протерты не в
ходу, а на этом самом месте... На сиденье... Сразу видно - табунщик носил.
И у кладовой Степана Ефимовича тоже... мусор и назем. Спрашивается, кто
старые чембары в речку кинул? Ведь из нее пьют лошади, скот; ребятешки,
подростки купаются с первесны. А что от старых чембар? Один волос исходит
и дух чижолый. Куда такое дело годится... Учтите!
- Почем ты знаешь, что табунщик свои штаны бросил?.. - кричат с задних
рядов.
- Так они же протертые на сиденье, в седле то есть.
- А может, кто их в конторе просидел?
- Ты сначала установи!..
- Установим... И на следующем собрании сообщим. Все! - Председатель
сельсовета закрывает свою папку.
Народ расходится.

1965

ДОМОЙ НА ПОБЫВКУ

Мы приехали в Тиханово на велосипедах, как туристы - в синих рейтузах
да в майках, на спинах рюкзаки, лица потные, пыльные.
- А ну, прочь с дороги! - встретил нас окриком милицейский лейтенант.
Он сидел на скамейке возле милиции у самого въезда в Тиханово. Перед
ним разливалась лужа во всю обочину, а за лужей, да еще за канавой лежала
свежая чистая мостовая, покрытая асфальтом. Поперек мостовой на треногах
висела доска с корявой надписью: "Проезд запрещен". Буквы черные в
потеках, писаны не то мазутом, не то отработанным машинным маслом. Я
притормозил велосипед, а мой сынишка Андрей свернул на обочину, с ходу
врезался в лужу и, наткнувшись на какой-то невидимый предмет, полетел в
воду.
Милиционер засмеялся:
- Вот дурень! Летит в болото сломя голову. Там камни!
Андрей встал мокрый и грязный с головы до пят, пошарил руками в воде,
нащупал велосипед, вытянул.
Милиционер отечески журил его:
- Дурачок, тут с весны никто не ездит. Колесники глубокие, по шейку
тебе будет. Скажи спасибо, что не утоп.
Андрей обиженно сопел и вытирал своего "Орленка".
- Почему мостовая перекрыта? - спросил я.
Лейтенант был в годах и разговорчив:
- А ты что, маленький? Не видишь - асфальт свежий?!
- Он уже захряс. На нем колесные следы...
- Мало ли что...
- Когда его уложили?
- На той неделе.
- Так чего же ждут?
- Как чего? Вот проложат до моста, до конца то есть, тогда и откроют.
- Где же в село въезжают? Со стороны Бочагов подъехали - там овраг.
- Ну, правильно. От Бочагов проезду нет, - согласился с удовольствием
лейтенант. - Там у нас плотина была, через овраг. По ней и ездили. Но ее
прорвало в позапрошлом году... От Выселок тоже не проедешь. Там ЛМС стоит,
мелиораторы.
- Так что ж они, оглоблей перекрыли дорогу-то?
- У них трактора, милок, да еще колесные. Они из этой дороги сделали
две траншеи полного профиля. Хоть становись в колесники и веди пулеметный