Можаев Борис. Рассказы

это некоторым штатским лицам - хмурятся.
Этот разговор вспыхнул с новой силой на ферме. Лисовец пришел замерять
бак для молока, чтобы новый сделать, а Лозовой сидел за столом, удой
подсчитывал.
- У нас такой порядок заведен: мне, колхозу, на пять лет вперед все
расписано: сколько и чего сдать надо и к какому сроку. Но что получим мы?
Не только что за пять лет, за год наперед не знаем, - горячится Лозовой. -
Вот холодильника нет, чтобы охлаждать молоко. За пятьдесят верст возим
его, да по жаре. Пять лет просим - не дают. "Дайте нам поилки для коров!"
Нет. "Но хоть труб дайте! Сами смастерим". И труб нет. "Железа нам дайте!"
Нет. Вон стекла нет! Идет районная сессия: как подготовиться к зимовке
скота. "Дайте нам стекла", - говорим. "Товарищи, мы тут государственное
дело решаем, а вы со стеклом". - "Так чем же нам фермы стеклить? Бычьими
пузырями, что ли?" - "Ну, товарищи, нет же стекла! Когда будет, тогда и
дадим. О чем разговор!" Или вон, зима подойдет - начинаем скот сдавать...
Мороз сорок градусов, а мы этих коровенок взгромоздим на грузовики и за
пятьдесят верст с ветерком везем. По пятнадцать килограммов с головы
улетает только за одну дорогу на морозное выпаривание. Так неужели нельзя
дать по нескольку скотовозов на убойный пункт? Сколько уж лет просим... -
Лозовой махнул рукой.
- По закону, - говорю я, - отделы Сельхозтехники обязаны поставлять
машины вам по договорам и в указанные сроки.
Лозовой только рассмеялся:
- Какие там договоры! От нас принимают любые заявки. Хоть двадцать
грузовиков напиши - все примут. Но за последние пять лет нам всего один
молоковоз, да вон в прошлом году по особой милости прислали один грузовик.
Его угробили на целине - коробка скоростей полетела. Теперь нам прислали.
А деталей днем с огнем не сыщешь. Он и стоит у нас на приколе. Ну почему
бы не поставить распределение машин в прямую зависимость от сданной
продукции?
- А на это вам ответят: нельзя! Потому как мы поднимаем слабые колхозы.
- Вот именно, - усмехнулся Лозовой. - Ты плохо работаешь - вот тебе в
награду побольше тракторов и грузовиков. Иного уже тридцать лет поднимают,
а он все на брюхо ложится.
- И все ж таки достижения ваши налицо, - улыбаюсь и я.
- Это уж правильно. Приезжайте к нам еще через десять лет - глядишь, и
дворы новые построят.
Уезжал я поутру да по морозу... По Нарымской долине гуляла поземка -
косые языки заносов переметали местами дорогу. Наш "газик" врезался в них
с ходу, глушил скорость и, надсадно ревя, медленно, содрогаясь всем
корпусом, выползал на твердую наезжую часть. И снова как ни в чем не
бывало легко катил до нового перемета.

1961-1972

БЕЗ ЦЕЛИ

- Тут у нас еще один вопрос, - сказал председатель, вставая. -
Самоченков!
- Есть!
Самоченков, малый лет двадцати пяти, сидел на корточках возле порога,
но, услыхав свое имя, встал и прислонился к косяку.
- Ты чего с колхозной картошкой сделал? Ну-ка, расскажи нам.
Самоченков снял с головы старый овчинный малахай и потупился.
- Ты чего молчишь? Иль язык проглотил? Куда картошку дел? Рассказывай!
Мерлушка на малахае свалялась сосульками и легко выщипывалась.
Самоченков выдергивал шерсть, скатывал ее в комочки и бросал на дно
малахая.
- Что, стыдно стало?
Самоченков тяжело вздохнул и еще ниже склонился над малахаем.
Члены правления, как по команде, повернулись от стола к Самоченкову и
тоже молчали.
- Ну, тогда я сам доложу, - сказал председатель.
Он вынул из папки квитанцию и высоко потряс ею в воздухе:
- Можете полюбоваться!.. Значит, Самоченков возил колхозную картошку с
поля на спиртзавод... И одну машину записал на свое имя. Получил он за это
сто восемьдесят семь рублей. Ты с целью это сделал или без цели? Отвечай!
- Нет... я без цели.
- А как же?
- Просто так.
- Перепутал колхозную картошку со своей?
- Да.
- А деньги где?
- Пропили.
- С кем?
Молчание... Только шерстяные шарики падают на дно малахая.
- А может быть, ты взял картошку все-таки с целью присвоения?
- Нет, я без цели.
- Но ведь деньги ты получил?
- Получил.
- Так что же ты думал?
Молчание.
- Взял просто так?
- Ага.
- Товарищи, я все-таки считаю, что мы тут должны выяснить - с целью
взял он картошку или без цели? И решить со всей сурьезностью этот вопрос.
Председатель был важен и величав, в черном шевиотовом френче, пуговицы
надраены, блестят, как золотые... Только еще погон не хватало. Он строго
посмотрел на членов правления. Теперь все повернулись к нему и также
смотрели на председателя решительно и строго.
Лишь один Самоченков не поднял головы, он все дергал мерлушку, скатывал
шарики и бросал их на дно малахая.
Встал колхозный счетовод Иван Иуданович, сухой и погибистый старик,
вынул из кармана зеленый клеенчатый футляр, открыл его на манер
протабашницы, постучал им о ноготь большого пальца, но очков не одел.
- Товарищи, это не то что как-нибудь, а взято с целью... - он
подозрительно поглядел на Самоченкова и добавил: - ...то есть с целью
воровства. За это надо руки сечь. В старое время за такое по головке не
гладили. Помните, как у нас в двадцатом годе Зюзю-конокрада убили? Ты,
Иван Ларивоныч, еще маленьким был. А ты, Матвей Матвеевич, должен помнить.
Как раз у твоего отца Зюзя лошадь угнал. Да кладовую обчистил у Вани
Бородина. А потом его в Пугасове в Ванином костюме видели. Наши
самодуровские его признали. Он убег. В лугах хоронился. А в Свистунове о
ту пору матрос отдыхал. В полном обмундировании. Пошел он в луга за
смородиной - и маузер на ремне. Увидел его Зюзя - да бежать. Тот - "Стой!"
кричит. Пальнул вверх - Зюзя и растянулся со страху. Привел его матрос к
нам в село... Кто-то в набат и ударь. Сбежались мужики с цепами - на
одоньях как раз рожь молотили. Окружили Зюзю... А он эдак вот, вроде
Самоченкова, в землю смотрит. И Ванина рубаха на нем... "Бейте его,
ирода!" - скрычал Бородин. Твой отец, Матвей Матвеевич, как ахнул его по
голове калдаей цепа. Зюзя - с ног. И пошла молотьба... До смерти его
цепами замолотили. Вот какая ревизия.
- Сказано, на рога полезешь - на рожне и останешься.
- Это правильно. Одно слово - диктатура пролетариата...
- Но, товарищи, мы живем не в старой России, а в новом обществе, -
продолжал, передохнув, Иван Иуданович, - значит, и поступать мы должны
по-новому. Перевоспитывать. В ногу идти, как в газетах пишут. То есть
возьмем Самоченкова на поруки, поскольку он первый раз увез машину
картошки. И не осознал как следует своего проступка. А так как он еще не
осознал всю ответственность, нельзя считать, что взял он картошку с
целью...
- Правильный сделал вывод из словесных показаний Иван Иуданович, -
поднялся вслед за счетоводом парторг Настенкин, бывший районный прокурор.
- Если исходить из словесного определения, то нарушение законности налицо.
Но, товарищи, слово к делу не пришьешь. Для установления умышленного
воровства еще недостаточно одной накладной. Нужны свидетельские показания.
А главное - установить причину факта самого воровства. Вот в чем суть! -
Настенкин говорил горячо, высоко запрокинув острый подбородок, глядя в
потолок, и пальцем грозил кому-то, как будто бы его противник затаился
там, на чердаке. - Стало быть, мы подошли к первопричине - учет у нас
плохо поставлен. Вот в чем гвоздь! В самом деле, увезли картошку прямо с
поля, сдали на завод и деньги получили... А мы с вами узнали об этом
только полгода спустя. Да и то по ревизии. Кого же винить в плохом учете?
Самоченков здесь ни при чем. Бригадира тоже нельзя во всем винить. Он и
так работой перегружен. А виноваты мы сами - учет не наладили. Вот почему
я считаю, что нарушение законности было, но сделано не с целью. Предлагаю
Самоченкова взять на поруки, то есть вынести ему общественное порицание, а
учет в бригадах укрепить.
- Вопрос бригадиру имеется! - порывистый, лупоглазый председатель рев
комиссии, который откопал эту злополучную накладную, потянулся через стол
к бригадиру. - Ты давал Самоченкову квитанцию на картошку?
- Я.
- А где корешок?
Бригадир дернул бородой, расстегнул верхнюю пуговицу такого же, как у
председателя, френча, и растерянно поводил глазами, смешно отвесив нижнюю
губу.
- Ну при чем тут корешок, Матвей Матвеевич? - сказал председатель. - Мы
же собрались не отчет с бригадира спрашивать!
- А при том!.. У председателя сельсовета сдано три машины картошки...
Да Иван Иуданович две машины сдал.
- Погодь, погодь! У меня есть огород или нет? - крикнул Иван Иуданович.
- Ты две свиньи за зиму выкормил...
- Матвей Матвеевич! Кто вам дал такое право? Вы сперва установите.
- Вот я и спрашиваю: где корешки квитанций?
Бригадир опять замотал головой, как взнузданная лошадь.
- Да не съели же их, - сказал председатель.
- Пропили! - Матвей Матвеевич обернулся к председателю. - У нас все
премии водкой выплачиваются. Телятница Пузырева чуть в навозной яме не
утонула спьяну. Это что, премия? А на молочной ферме гармонь купили... Это
тоже премия? Цельными ночами наяривают напролет. У возчика молока лошадь
от этого веселья сдохла. А тебе все без цели... Эх, Иван Ларивонович!
- Так ведь народ свой резон на все имеет, - отбивался председатель. -
Ты вот не пьешь, а другой пьет. Кто прав, кто виноват? Намедни племянница
твоя замуж выходила - тебя на свадьбу пригласили, а ты не пришел. Это как
же рассудить! Ты думаешь, характер показал? А народ вон по-другому
рассудил. Нехорошее говорят про тебя на селе, что, мол, в гордость пошел.
И хуже того - философией занимается.
- Я сам в гости никого не приглашаю и к другим не хожу. Вот моя
философия! А некоторые у нас не то что на дому - в правлении компании
водят. На той неделе из колхоза "Ответ интервентам" приезжали?
- Соцсоревнование!
- Ага! На этом соцсоревновании пять ящиков водки выпили, пятьсот яиц
съели да пятьдесят петушков. Вот чего стоил нам приезд "интервентов"!
- Ты меня "интервентами" не попрекай! Я на них в тот вечер половину
своей зарплаты истратил, - кричит председатель.
- Ты лучше расскажи, как на своей персональной петушков в луга возил?
Живую закуску! А все компании!
- А у тебя в свинарнике тоже компания... Нечего говорить, -
председатель багровеет и начинает загибать пальцы: - Сам ты животновод,
жена и сестра - подручные твои, братья сторожами работают. Ты думаешь,
никто не видит этого? Народ все примечает. Вот, спроси хоть его! -
председатель кулаком указывает на бригадира.
Тот уже давно был наготове:
- И спрашивать нечего. Всем известно, что семейственность развел на
свинарнике... Шайку!
- Кого? - Матвей Матвеевич встает и указует перстом на бригадира, но
обращается к председателю. - Пусть сейчас же извинение приносит! При
всех...
- Подожди горячиться, Матвей Матвеевич!
- Прикажи ему извиниться!
- Да я что, начальник милиции? Не могу же я заставить народ думать
по-своему или по-твоему. У нас, как-никак, демократия.
- Тогда нам не об чем говорить больше, - Матвей Матвеевич с грохотом
отодвинул стул.
- Видишь ты какой! - покачал головой председатель. - Больно ты уж
власть любишь. И к мнению чужому нетерпимость проявляешь.
- Я оскорблениев не терплю! Обмана!..
- Ну давай говорить спокойно. Ты на свинарник как на вотчину смотришь.
В прошлом году я послал к тебе телятника травы покосить возле фермы. Так
ты его прогнал?
- Прогнал. Он мог поросят порезать косой-то...
- А как насчет травы?
- Траву мы делим по сторожам.
- Вот, вот... По своим братьям.
- Так они же всего по сорок рублей в месяц получают.
- А за что ж им платить-то? Один глухой, второй безногий. Тоже сторожа,
- хмыкнул бригадир.
- И то сказать, целый год ты, Матвей Матвеевич, двух лошадей в саду
продержал, - вступился Иван Иуданович. - На свою потребу.
- Дак эти лошади подыхали в бригаде! Я их по весне с веревок снял,
сеном своим выхаживал... Корову свою продал, а лошадей колхозных спас. И
вы теперь меня же обвиняете?
- Подумаешь, чем хвастается! Двух лошадей спас... - сказал бригадир. -
Кабы ты ферму спас!
- Я требую извиниться передо мной!
- А я еще добавлю - шайка и лейка! - опять хмыкнул бригадир.
- Возражениев нет? - спросил Матвей Матвеевич, красный весь, торопливо
перебегая глазами по членам правления.
Все молчали. Председатель только плечами пожал.
- Понятно. Поговорим в другом месте. - Матвей Матвеевич быстро вышел.
- Куда же вы?
- Самоченков, ну-ка пулей за ним!
Самоченков сорвался с места и выскочил на улицу, так и не надев шапки.
Через минуту он вернулся, встал на свое место у порога, глаза опять в
малахай:
- Не идет. Говорит - сами ко мне придут.
- Вот характер!
- Трудно с ним работать... - председатель сострадательно посмотрел на
правленцев: - И все терпим...
- Что же мы запишем о Самоченкове? А, товарищи? С целью или без цели? -
спросил, помолчав, председатель.
- Без цели! - дружно ответили правленцы.
- Так и запишем.
- Спасибо, - сказал, надевая малахай, Самоченков. - А насчет этого я
постараюсь... Оправдать то есть.

1965

ШИШИГИ

Как-то в лугах, на рыбалке, сидя возле реки, я заметил, что мой
приятель шкипер Федот опасливо отодвигается от берега.
- Ты чего это, Федот Иваныч? - спросил я.
- Боязно, - ответил он, поеживаясь. - Стемнелось. Время смурное - самый
разгул для шишиг.
- Каких шишиг?
- Известно каких... Этих самых, что нечистой силой зовутся.
- А ты их видел?
- А то как же? Все они криворожие, есть которые с горбом, а есть и
брюхатые. А руки у всех маленькие да холодные. Ты к реке нагнешься, а
шишига оттуда хвать тебя за ворот - и в воду. Тут места глубокие... Омут!
Улькнешь - и поминай как звали.
- Так не нагибайся над водой.
- Они подталкивают, чудак-человек. Ты сидишь вроде сам по себе, а
шишиги в уши тебе юзжат: де, мол, сидишь, а рыбка-то, вон она, к берегу
подошла, в руки просится. Тебе сдуру-то и в самом деле рыба померещится.
Попробуй, схвати ее! Там, на дне, будешь...
- Ишь ты! А я и не знал, что у воды сидеть опасно.
- Они не только у воды балуют... И в лесу встречаются, и в пустом
пространстве, и в людном. Так закрутят, заюзжат, в такую глушь заведут,
что и не выберешься. И с дороги они сбивают. Вот летом увидишь столб
пыльный на дороге, сходи на обочину. Это шишига свадьбу играет. Не сойдешь
- глаза и уши запорошит. А то и лошадь зачумляют. Тоже с пути сбивают.
Зимой в метель они особенно лютуют - задергают, закружат, и человек
чумеет: прет напропалую, себе на погибель. Ему и колокол чудится. Идет на
глухие удары. А не догадывается - это ж погребальный звон по его душу.
- Старо! Кто теперь ездит на лошадях? Да еще в метель пешком шляется в
чистом поле?
- А это не имеет значения. И в городе у вас шишиги одолевают.
- Где, где?
- Да хоть в метро. Бывал я не раз, чуял. Намаешься день-деньской по
всяким конторам или по магазинам, захочешь домой, на квартеру то есть,
идешь в метро. И понесет тебя вниз по лестнице прямо в человечью икру из
одних голов. Батюшки мои! Подхватит тебя неведомая сила, тискает,
засасывает - ажно дух перехватывает. И от страха душа захолонет, и тебе
будто явственно кто-то нашептывает: "Ну что, домой торопишься? В теплую
постельку? А я тебя в преисподнюю. Пойдешь у меня как миленький. И не
пикнешь. Тю-тю!" Это они, шишиги, нашептывают.
- Глупости, Федот Иваныч! Это боязнь тесноты. Вырос ты на просторе, вот
тебе и кажется метро преисподней.
- Опять двадцать пять! Я ж те говорю - шишиги вездесущи. Ты бывал, к
примеру, у нас на колхозном собрании? Слушал, как распекают за прогул?
- Кто распекает, шишиги?
- Распекает правление. А шишиги только подзуживают да еще страх
нагоняют. Понял?
- Во-он ты про что! - я только головой покачал.
А Федот закурил сигаретку "Прима", помолчал для важности и наконец
изрек:
- Первое средство против них - стоп! Одумайся да перекрестись. Потом
оглянись вокруг себя да выругайся.
- Помогает?
- А как же! Главное дело - страх проходит. А ежели в душе страха нет,
то шишига к тебе не подступит.
- Откуда ж они берутся, шишиги-то?
- Как откуда? Из исторического прошлого, как теперь в книгах пишут. -
Федот подумал и сказал: - А еще от нашей дурости, от страха то есть. Они
ведь компанейство любят, шишиги-то. Вот, к примеру, я тут сижу,
разговариваю, и чем-то не понравился разговор мой одной какой-нибудь
залетной шишиге. Она сейчас же дает сигнал по своему бабьему телефону: де,
мол, отыскался фулюган-неверующий, который нас, честных, порядочных шишиг
поносит. В омут его! Ну, те и слетаются отовсюду. Шишиги далеко слышат по
своему бабьему телефону. Ежели, к примеру, залетела какая-нибудь шишига за
лесной кордон, обратно прилететь на шабаш не успевает, дак и та им
весточку дает: топите его, отпетого и недозрелого.
Я невольно усмехнулся:
- Что за нужда у них такая?
- Дак они, шишиги-то, живут по собачьему закону: все на одного
бросаются, на кого укажут. А ежели кто из них не может одурачивать или не
хочет, так все равно сигнал подает: я с вами заодно.
- Для чего ж они это делают?
- Как для чего? Приказ выполняют самого сатаны, единогласие держат.
Ежели они не будут людей теребить да чертить, никто и не вспомнит про
нечистую силу. Она и отомрет, как бы сама по себе. А кому же хочется
помирать? Хоть она и нечистая сила, а ведь туда же лезет, за жизнь
цепляется.


Давно уж нет тех лугов, где мы рыбачили с Федотом, - их распахали и
засеяли кукурузой, и старый приятель мой помер, а забавная история про
нечистую силу, рассказанная им, нет-нет да и вспомянется на ночь глядя.
И тогда слышится мне голос доброго старого шкипера: первым делом
одумайся... Оглянись вокруг себя, окстись, да выругайся как следует, чтобы
страх прошел. А ежели в душе страха нет, то шишиги к тебе не подступят.

1970