Страница:
песчаные берега и чистые родниковые отмели речки Петас, и поля ровные,
пространные, зарастающие у лесных полос березняком да осинником.
Анастасия Васильевна Макарова живет в крайней избушке - два окошка на
улицу, да сени со скрипучей дверью, да курица Ряба, да кот Васька. Все как
в сказке про деда и бабу. Только деда нет... Возле сарайчика лежали плахи
сваленных дров - кучка кубометра на два. Мотин заглянул в сарайчик -
пусто...
- Ну, где этот запас на десять лет? - спрашиваю его.
Молчит.
Заходим в избу; все чистенько и светло: печка побелена, полы так
надраены, что желтизной отдают, на окнах светлые занавесочки. Старуха
сидела на кровати, застланной лоскутным одеялом.
- Ой, сядой приехал! - встретила она меня с удивлением.
- Кто вам дрова колет? - спрашиваю я.
- Ванюшка-дурачок из Павловки. Раньше я ему платила папиросками. А
теперь он поллитру просит. - Она показала квитанцию на штраф, и глаза ее
опять, как там, на суде, заслезились. - Не пожалела судья-то.
- Анастасия Васильевна, - говорю, - нельзя же самогонку варить. Это по
закону запрещено. Судья не виновата, она избрала для вас самое малое
наказание.
- Да я это... я не жалуюсь. - Она быстренько утерла кулаком слезы и с
ожиданием уставилась на Мотина. - Виктор Семеныч, как же мы теперь?
- Ладно... Деньги не плати без моего ведома. Разберемся. А дров тебе
привезем.
- Где дочь ваша живет? - спрашиваю я старуху.
- Вон, напротив, - указала она в окошко на большой дом, стоявший
крайним, но с другого порядка. - Да ведь она уж полгода с постели не
встает. Убилась она.
- Как убилась? - спросил я Мотина.
- Сено возили на ферму. Она и упала с возу. А земля была мерзлой.
Теперь болеет. На пенсии.
Мы поехали к заведующей овцефермой; и здесь на дворе и около не было
десятилетнего запаса дров. Осиновые хлысты, за которые она и попала под
суд, валялись тут же, возле дома. К нам подошла хозяйка, Мелехина Мария
Максимовна.
- Что ж вы их не распилите? - спрашиваю ее. - Они скорее подсохнут. Не
то и гореть не будут.
- Мы их купили для починки забора да повети... - Она виновато
улыбнулась, как бы оправдывая перед Мотиным своего брата, который
выглядывал в притвор из сеней. - А дров мы еще и не запасали.
- Откуда хлысты привезли? - спрашиваю.
- Да, наверно, с мертвой деляны, - ответила Мелехина.
- Это что за мертвая деляна?
- А вон там, с краю леса. Срезали ее года два назад, да и бросили
гнить. Она будто в дело не годится. Вот с нее и таскают.
- Съездим! Поглядеть надо, - сказал я.
- Давайте! - Мотин сел за руль.
Но Мелехина задержала его:
- Виктор Семенович, когда же колодец нам сделают? Ведь совсем
завалился. Мы ж на Петас за водой ходим.
- Ты же знаешь, у нас ни одного колодезного мастера нет.
- А как же быть?
- Ищите мастера! А мы оплатим работу.
До лесу было метров шестьсот - семьсот. За березовой опушкой облесья мы
увидели ту мертвую деляну: срезанные деревья лежали вповалку, накрывая
друг друга, на огромном пространстве; лист давно уж облетел и черным
прелым месивом густо покрывал землю; оголенные сучья торчали во все
стороны, и некоторые, освобожденные от гниющей коры, белели, как кости. А
отдельные осины еще зеленели; лежа на боку, подпитывались остатками соков
недорезанной коры и луба, соединяющими дерево с пнем.
- Это что за мамаево побоище? - спросил я.
- Тонкомерный лес... Что покрупнее - взяли, а остальное бросили. Вот
отсюда и таскают ухари-трактористы хлысты и торгуют ими. И зараза отсюда
идет, на здоровый лес перекидывается.
- Что же вы молчите? За такие вещи наказывать надо.
- Деляна-то леспромхозовская. Он нашему району не подчиняется. Мы для
него - что китайцы, обитатели другого государства... - Помолчал и с
тоскливым безразличием, вроде самому себе, признался: - Совестно и за
старух, которых судили, и за эту вот гниющую свалку. В своем же лесу не
можем порядка навести. Эх!.. - и заковыристо выругался.
- Виктор Семенович, - говорю ему, - привезли бы дров тем же старухам и
совесть, свою не терзали бы.
Только губы покривил и как-то отрывисто хмыкнул:
- Знаю, знаю, во всем я виноват... И что старух судили, и что коров
некому доить, и что землю пахать некому... Поехали домой!
Ехали всю дорогу молча: у въезда в Веряево остановились возле
новостройки. Десять парней-студентов во главе с девицей-десятником
закладывали кирпичную контору: клали неумело, задевали кельмой суховатый
жесткий раствор из ящика, ляпали отдельными кучками, придавливая их
кирпичом. Швы получались неровными и с пустотами. Я по старой своей
прорабской привычке подозвал десятника и сказал ей, что в такой жаркий
день силикатный кирпич надо смачивать, и наброс делать ровный, постелью,
тогда он схватится - и стена будет крепкой. А такую кладку через полгода
корова рогом зацепит и развалит. Она развела руками: я им, мол, говорила.
Так не понимают. Они же студенты из сельхозинститута, бойцы стройотряда.
- Ага, бойцы! - усмехнулся Мотин. - Все в солдатиков играем, в
трудармию. И кто ее только придумал!
- Игру, что ли, или трудармию? - спросил я.
Он как бы не расслышал вопроса и продолжал свое:
- Нам запланировано построить восемь двухквартирных домов для
специалистов. Ведь народу нет, хоть караул кричи. Ну кто сюда, в глушь,
пойдет, если не дашь квартиру? А строить их некому. Районная стройконтора
маломощная. Вон прислала один отряд... За год контору построят - и то
хорошо. Эдак мы совсем тут запсеем. Без дороги и новой деревни нам не
житье.
Ну вот, скажет иной рассудительный читатель, все ведь ясно как божий
день. Запущенность. И куда смотрит районное начальство? А смотрит оно все
на те же расхлобыстанные дороги, или, вернее, не дороги, а расхлестанные
автомобильными колеями луга и поля да на выщербленные ветхозаветные
деревни. И, прямо скажем, смотрит невесело.
Я говорил с первым секретарем Пителинского райкома партии Анатолием
Дмитриевичем Кокоревым. Ведут они строительство двух дорог: одну, на
Темирьево, уже пять лет, по километру за год, другую, на Мочилы, такими же
темпами. На большее средств нет и сил не хватает. А нужно построить в
районе десятки километров дорог, и все - первой необходимости. Но как?
Чем? И главное - кому строить? Единственная ПМК не успевает скотные дворы
строить, не говоря уж о жилье.
- Может, РАПО помогут? - спрашиваю его.
- РАПО же не строительные колонны и не базы снабжения. Правда, при нем
будет совет, состоящий из руководителей хозяйств. Совет - дело полезное,
он, глядишь, возьмет на себя вопросы с удоями да с привесами. А то все у
нас на шее. Но совет тогда будет полезным заведением, когда наделят его
юридическими правами: взыскивать с тех, кто портит землю, леса или
приносит ущерб хозяйствам. Взять тех же мелиораторов, или
"Сельхозтехнику", или химиков. Они свои планы выполняют, а нам после этих
исполнителей хоть плачь. Иные луга так "осушат", что на них не растет
ничего. И не отвечают за такие дела. Отремонтируют порой трактор или
комбайн, сдерут за это втридорога, а он еще по дороге в колхоз ломается. И
хоть бы хны. Или вон энергетики. В любой момент отключат ток и не чешутся.
Представьте инкубатор - цыплята выводятся, и ток отключают. Все! Меняй
яйца. А то на ферме электродойка, а тока нет. Доярок резервных тоже нет.
Да и не соберешь их сразу. Сутки-другие, да в жаркую пору просидишь без
тока, и, глядишь, - десятка два-три коров выбраковывать надо: вымя
портится, молоко пропадает. Кто оплачивает такие убытки? А никто. Если
совет РАПО не будет наделен властью взыскивать за такие убытки с виновных
организаций, то в нем мало проку. Но даже при самой оптимальной
деятельности РАПО не смогут заменить нам мощную строительную базу и тысячи
работников. Дороги надо строить и села перестраивать - вот первоочередная
задача.
Тяжелая задача, но решать ее надо. Немедленно. Пора уже понять нам, что
за спиной русской деревни нечерноземной полосы, малолюдной и немощной, -
миллионы гектаров плодородных земель в центре отечества нашего, плохо
используемых прежде всего по причине немощности деревни. И далеко не
иссякла сила этой землицы, порукой тому и высокая плотность скота, и
прекрасные урожаи, не уступающие никаким черноземам, в таких крепких
хозяйствах, как Вороновской совхоз Московской области. Да ведь и то
сказать: за морем телушка стоит полушку, да рубль перевоз. Мы гонимся за
далекой целиной, что само по себе неплохое дело, но неразумно забываем
землю исконно посконную, лежащую под боком, в трех-четырех часах езды от
столицы. И ходит земля эта впусте, оттого что обезлюдела, погрязла в
бездорожье.
Эта деревня подошла к тому пределу, как сказочный витязь на распутье,
где две дороги расходятся в разные стороны: одна ведет под уклон, в болото
экономического застоя, другая - в гору, на вершину трудных успехов. Идти
по первой дороге - дело нехитрое, по второй же тянуть в гору воз - не под
силу.
Деревне этой нужны работники, и не какие-нибудь шалые да залетные
выпивохи, а современные хлеборобы, то есть люди технически грамотные и
физически крепкие. А таких работников может поставить, только город. Ну
кто из города пойдет сейчас в то же Веряево или в Гридино жить в этих
ветхих избах да на ночь глядя бегать за двадцать верст по крайней нужде
давать телеграмму?
Я было заикнулся в разговоре с секретарем райкома, что телефона нет в
Веряеве, линию связи-де починить надо. А он мне: некого послать на это
дело. Начальник связи районного узла и тот ушел на пенсию. И его заменить
некем. И монтеров нет. Хоть сам надевай кошки и лазай по столбам.
Выход из этого трудного положения известен: Московская область начала
строить воистину новую деревню: отдельные дома-коттеджи с приусадебным
участком, надворными постройками для скота и хозяйственных нужд. Пока
таких деревень немного, но на ближайшие годы планируется перестройка
примерно четырехсот центральных усадеб, а потом и за села глубинки
собираются взяться. В такую деревню по асфальтированной дороге охотно
переезжают специалисты даже из Москвы и живут в современных коттеджах со
всеми удобствами. Могут возразить: Рязанская область не имеет ни таких
средств, ни такой мощной строительной базы, как Московская область. Но и в
Рязанской, и в других областях живет предприимчивый народ, который, можно
сказать, из чистого воздуха чудеса творит, если он в этом крайне
заинтересован. Ведь удвоилось же Пителино за последние годы не по приказу
свыше, а в силу необходимости. Люди переехали из захолустных деревень, в
том числе из того же Гридина да Веряева, потому что в Пителине жить
удобнее, лучше; раньше ради приволья, пастбищ, выгонов и прочего люди
расселялись по захолустью - так выросли в двадцатые годы хутора: Ефимовка,
Швынка, Ирша; теперь же все бегут в Пителино, потому что здесь каждый день
хлеб продают и можно в любое время уехать на автобусе в Сасово, а там -
куда хочешь.
Переселились в Пителино самоходкой и сами построились. Да какие дома
отгрохали! Иные, право же, не хуже подмосковных коттеджей.
Если Продовольственная программа - дело всенародное, то и должно делать
так, чтобы народ был заинтересован в ее выполнении; то есть следует искать
такие условия и создавать их, чтобы каждый рядовой колхозник или
совхозник, главный наш производитель, проявлял максимальное старание, не
сверху подстегнутое окриком, а рожденное трудовыми условиями,
заинтересованностью этого работника в деле. Ведь не случайно же звенья на
закрепленной земле да подрядные бригады на стройках не имеют в своих рядах
ни пьяниц, ни прогульщиков.
Да, сейчас мы заговорили о звеньях. Двадцать с лишним лет отбрыкивались
от них, а тех, кто пропагандировал закрепление земли и техники за
звеньями, называли чуть ли не врагами колхозного строя. Но ведь и звенья
так просто, одним приказом, не создашь. Создать-то можно, но какой прок от
таких скоросваренных звеньев? Надо, чтобы были прежде всего работники,
высококвалифицированные и заинтересованные в самостоятельной работе.
Технику необходимую надо подготовить - не просто дать кое-что, чтобы
отвязаться, а собрать полный комплект всех машин для многообразной и
сложной работы, своевременно поставлять и горючее, и удобрения, а главное
- надо наконец понять смысл самостоятельности в деле и исключить из
практики командование сверху как систему руководства.
Давайте вспомним, как Ленин вводил свою продовольственную программу в
1921 году, то есть кооперацию и нэп. Прежде всего, Владимир Ильич нашел и
сформулировал главный принцип действия. В статье о кооперации он писал:
"Теперь мы должны сознать и претворить в дело, что в настоящее время тот
общественный строй, который мы должны поддерживать сверх обычного, есть
строй кооперативный. Но поддерживать его надо в настоящем смысле этого
слова, т.е. под этой поддержкой недостаточно понимать поддержку любого
кооперативного оборота, - под этой поддержкой надо понимать поддержку
такого кооперативного оборота, в котором действительно участвуют
действительные массы населения" (курсив В.И.Ленина).
По всей стране были созданы торговые кооперативные базы для снабжения
населения необходимым сельхозинвентарем и не менее необходимыми
строительными материалами. И пошло дело. В том же Пителине было создано
множество промысловых артелей, которые буквально перестроили село;
великолепные кирпичные и деревянные дома, построенные в двадцатые годы, до
сих пор являются лучшими домами на селе. И даже в глухой Андреевке два
лучших дома, кирпичных, пятистенных, построены тогда же.
Не по разнарядкам привозили кирпич из дальних мест, а били и обжигали
его тут же, за пителинским оврагом. Там, как золотоискатели в Клондайке,
пителинские мужики изрыли огромную территорию и перелопатили миллион тонн
земли, добывая отличную строительную глину. Редкий мужик не работал в
кирпичниках, потому что выгодно было и для него, и для артели.
И комковую хрущевку - великолепную известь - тут же обжигали; и белый
строительный камень-известняк, из которого жгли известь и тесали блоки на
фундаменты домов, добывали в потапьевских меловых горах, за пять
километров от Пителина. И дороги мостили все тем же камнем. И горы те не
проваливались, и камень в них лежит, но, поди ты, едут за ним теперь за
двадцать верст на реку, луга разбивают, а туда привозят его из-под
Касимова, еще полсотни верст. Старый же большак на Касимов, через
Толстиково, разбит вдрызг. А ведь еще двадцать лет назад по нему автобусы
ходили вплоть до села Высокие Поляны, и он являлся составной частью
знаменитого Рязанского кольца. Выпало целое звено из этого кольца, но
никто и не почешется. Вот и ревут машины, луга разбивают. А чего? Жалко,
что ли? Они же государственные.
Если Продовольственная программа - дело всенародное, то и обсуждать ее,
то есть выявлять способы лучшего претворения в жизнь, надо общенародно и
по-деловому. А что делаем мы, писатели?
Собирается пленум Союза писателей по важнейшему вопросу: налаживание
связей с жизнью литературными журналами и выполнение Продовольственной
программы. И что же? Услышали мы с трибуны наших прославленных писателей:
Ф.Абрамова из Ленинграда, В.Белова из Вологды, Л.Иванова из Омска,
И.Чигринова из Белоруссии, З.Балаяна из Армении, Ю.Черниченко из Москвы -
этих подлинных публицистов и глубоких знатоков сельской жизни? Не тут-то
было. На трибуну выходили в основном дежурные ораторы, работники нашей
писательской канцелярии. Один такой деятель под общий хохот зала
предложил... закрепить за каждым литературным журналом по какой-нибудь
отрасли сельского хозяйства: за одним - свиноводство, за другим -
птицеводство, за третьим - семеноводство. Все закрепил, только вывозку
навоза оставил пока не закрепленной. Второй теоретик подсчитал, что
поставленную задачу - налаживание связей с жизнью - мы исполним в три года
и потом доложим по пунктам. И этот оратор вызвал веселое оживление в зале.
Поставить галочку о проведенном мероприятии - вот цель подобных совещаний.
А там хоть трава не расти.
Подобное говорение очень напоминает передачи веряевской рации -
"Говорит "Браслет-16". Главное - сказать, а что сказать, кому? Услыхали
тебя или нет? Это, мол, неважно. Нет, разговор по односторонней связи
здесь не годится; надо, чтобы разговор шел и начистоту, и на деле, а
главное, чтоб были звуки и отзвуки. Ведь от того, как мы будем обсуждать
Продовольственную программу, как будем добиваться исполнения неотложных
задач и требований, зависит в конечном итоге и претворение в жизнь самой
программы, а следственно - быть полному достатку или не бывать ему.
1982
Как-то поздней осенью заехал я в Тиханово зайцев погонять по первой
пороше. У Семена Семеновича Бородина, моего дальнего родственника, был
отличный гонец костромской породы, а у Гладких, второго секретаря райкома,
русская гончая - пегий кобель, рослый, как телок. Собаки давно спарились в
работе и вдвоем куда хочешь выгоняли и зайца и лису.
Володя Гладких был моим приятелем, и я запросто зашел к нему в кабинет
под вечер, чтобы поговорить насчет завтрашней охоты. В приемной застал я
директора Мещерского совхоза, с которым был едва знаком. Мы поздоровались.
Это был сухой погибистый человек средних лет с темным, сумрачным лицом и
белыми залысинами, отчего выглядел каким-то болезненным.
- Что, очередь? - спросил я.
Он замешкался, потянул со стола к себе под мышку желтую кожаную папку и
сказал уклончиво:
- У меня тут дело такое, что не к спеху... Так что давай проходи, - и
как-то жалко улыбнулся.
- Я тоже вроде не тороплюсь.
- Нет, проходи ты, - настойчивее сказал директор.
Я прошел. В кабинете секретаря застал я какого-то тощего старого
просителя в армейском зеленом пиджаке и в резиновых сапогах. Он держал в
руках рыжую телячью шапку и упорно глядел на Гладких красными слезящимися
глазками:
- Дак пензию дадите мне али как?
Гладких сидел за столом, скрестив руки на груди, с тем выражением
безнадежного отчаяния, которое вызывает разве что затяжная зубная боль.
- Ну, милый мой! Я ж тебе десять раз говорил: не имею права. Не
занимаюсь я начислением пенсий. На то райсобес имеется.
- Райсобес отказался.
- Я ж тебе пояснил почему... При тебе звонил туда. Говорят, что бумаг у
тебя нет. Справок, которые подтверждают трудовой стаж. Понял?
- Дак бумаги Федька не дает.
- Не Федька, а Федор Иванович. А он говорит, что ты мало в колхозе
работал.
- А колько позовут, столь и работал.
- Но откуда ж я знаю? Я-то не состоял в вашем колхозе.
- Ну да... Я вот состоял, а пензию не дают.
- Тьфу ты! Опять двадцать пять, - Володя громыхнул стулом и повернулся
ко мне: - Вот, поговори с ним.
Старик тоже поглядел на меня, часто заморгал, зашмыгал носом и
заплакал:
- Бог с ними... Дадут - дадут, а не дадут - и не надо, - он утер шапкой
лицо и горестно вздохнул.
- Вы откуда будете? - спросил я его.
- Из Петуховки я... Самохвалов.
- Кто ж поступил с вами несправедливо? На что вы жалуетесь?
- Мне не то обидно, что не работал, а то, что бумаг, говорят, нету.
- Так ведь только бумага подтверждает, что вы работали, - сказал
Гладких.
- Небось, когда работал, бумаги не требовали. Ступай на работу, и
все... Я, бывало, и на бакчи еду, и в лес за дровами. Мне говорят - иди в
кавхоз, лошадь дадим.
- А вы что, безлошадником были? - спросил я.
- Когда лошади не было, я на крахмальном заводе работал.
- А в колхозе по доверенности работали или как? - спросил Гладких.
- Нет, я на труддень. Сани починю, тырлы... Кавхозник я.
- Да у тебя даже книжки колхозной нет, - сказал Гладких. - Ты в райтопе
работал, и в лесничестве, и на кирпичном.
- Куда пошлют, там и работал. Получал колько дадут. Мне больно обидно,
что все получают пензию, а я нет. А еще больно грубо сказал секретарь
Федька: от меня, мол, все зависит. Хочу - дам бумагу, хочу - нет. А я без
работы не могу. Болею я от этого. Охо-хо-хо! Мало работал? Да я, брат
родной, сидеть не могу. На быке шкуры возил в войну. А мосты через
Петравку развалились. Это как сказать? Телега без наклесток... Не телега -
дроги. Шкуры с нее плывут... а я по реке их ловить. По брюхо в воде
плавал. Бумаг, говорит, нету. Это не доказывает. У меня свидетели есть.
Кто хочешь подпишет, что дядя Васька работал. Эхе-хе-хе! Как, вы мне
поясните, сделать-то? Что я в кавхозе работал.
- Надо такую бумагу, чтоб свидетели подписали... хотя бы два человека.
Понял? - пояснил Гладких. - Голошеий так сказал.
- Голошеий... Какой Голошеий? Федька, что ли? Дак он не хочет
подписывать.
- Да что тебе дался Федька? - взорвался Гладких. - Пусть подпишут
свидетели, которые знают, что ты работал.
- Ну да... Подпишут - подпишут, а не подпишут - и не надо. Мне больно
то обидно, что бумаги, говорит, нет. Когда работать надо - бумаги не
просят... а пензию - дай бумагу. Охо-хо-хо... - Он натянул глубоко, по
самые брови, шапку, расправил уши и пошел.
- Наконец-то, - с облегчением сказал Гладких и, дождавшись, пока тот
вышел, спросил: - Как думаешь, бестолочь, или придуривается? Если
придуривается, то неплохо играет.
- Небось есть захочешь - заиграешь.
- Нет, ты чудной! Что у нас тут, богадельня, что ли? Кто ему велел
бегать с места на место? Порастерял все... А теперь и штанов не соберет.
Володя был еще молодым человеком - чуть за тридцать перевалило, - судил
обо всем строго. Я только пожал плечами и вздохнул, как давешний
проситель...
- Тебя там директор ждет, из Мещерского совхоза, - перевел я разговор.
Он вдруг рассмеялся с каким-то предвкушением потехи и даже руки потер:
- Пусть посидит.
- Да неудобно. Может, позвать?
- Он не войдет... При тебе - ни за что не войдет!
- Что у вас за секрет?
Володя достал из ящика письменного стола сколотую булавкой машинописную
рукопись и кинул передо мной на стол:
- Читай!
Я прочитал заглавие: "Письмо директору совхоза "Мещерский" Петру
Емельяновичу Проскурякову"...
- Личное письмо? - спросил я, отодвигая рукопись.
- Да ну, личное! Вроде вызова послал директору, как раньше на дуэль
вызывали. Самым честным поступком вашим, говорит, было бы сейчас же
написать заявление об уходе. Не ваше это дело - быть директором, - Володя
рассмеялся. - А, каково выдал?
- Кто этот судья?
- Да есть у нас один строптивый... Рабочий совхоза... тракторист.
- Простой рабочий?
- Ну, не совсем простой. Наш изобретатель Ступин. Слыхал?
- Это что в газетах пишет?
- Он. Съездил бы к нему. Интересный мужик...
- А что у него с директором?
- Как тебе сказать... Тут нашла коса на камень. Шерстит он директора и
на собрании и в печати. А тот прижал Ступина на горючем. Приказал за
пережог дизельного топлива удержать со ступинского звена. Ну и высчитали
по тонне с каждого. Ступин ему письмо: за что? Что у вас, трактора
неисправны? Топливо течет? Или на свои нужды гоняем трактора? По чьей вине
пережог? Да по вашей. Летом солому возим на санях, а зимой на телегах.
Возле фермы непроходимые болота - за уши трактора таскаем... Мы и так мало
зарабатываем по вашей милости, а вы с нас за пережог еще берете? Ну и
пошла писать губерния... Другой бы получил такое письмо - в сейф его
запрятал. А этот в райком прислал: примите меры, говорит, подрывает мой
руководящий авторитет.
- Кто же из них виноват?
- Виноват тот, кто поставил бывшего коновала директором совхоза, - с
обычной своей резкостью заметил Володя. - Был плохой ветеринар в районной
ветлечебнице. Куда его девать? А пошлем-ка зоотехником в совхоз. Там
единица. Послали. Проходит года два, умирает директор. Кого на место
директора? А там же есть зоотехник... в заместителях ходит. Вот и пускай
старается. Он с дипломом. Совхоз-то животноводческий. Ему и карты в
руки... Да что там говорить... - Гладких поглядел на письмо, полистал
страницы. - И ведь вот хитрец этот Ступин. Чует слабую струну и сечет
прямо под самый корень. Вот слушай, что пишет: "Личное командование без
совета и звания дела в наше время выглядит как уродливое шарлатанство и
обыкновенная наглость..." - Гладких поглядел на меня с вызовом: - Каково?
- Стал пояснять: - Этот машину конструировал по разбрасыванию удобрений. А
директор запретил: "Нам не нужна такая машина!" А Ступин ему: "Кому это
вам? Инженеру и агроному нужна. Мне, механизатору, тоже. Кому же вам?
Очевидно, следует понимать - мне, директору. Мне так показалось, мне,
директору, так захотелось; мне, директору, нет дела до того, что думают
другие. Вот это и есть, говорит, волюнтаризм, то есть хулиганство".
Ха-ха-ха! Так и написал... вот, смотри! - он ткнул пальцем в строчку и
прочел: - "Хулиганство".
- Ну, и что ж ты скажешь директору?
- Что ему скажешь... Хочешь послушать? - он озорно повел глазами и
занес палец над кнопкой на торце стола. - Сейчас позову.
Я вспомнил, как директор при моем появлении поспешно взял со стола
желтую папку (видно, там был второй экземпляр этого письма), с какой
готовностью уступил мне очередь в кабинет, как услужливо кланялся,
улыбался виновато: "Проходи, мол, ради бога... только не со мной..."
И не мог пересилить себя.
- Неловко, - ответил я. - Лучше съезжу к Ступину.
- Ну, как знаешь.
Поездка моя в совхоз "Мещерский" случилась неожиданно скоро. На другой
день с утра поднялась такая метель, что не видать было домов на том
порядке улицы. За двое суток немыслимой крутоверти намело-насугробило
столько снегу, что мой Семен Семенович забастовал: "Куда в такую непогодь
на охоту? В снегу вымокнешь по самую ширинку". У Гладких открылся какой-то
семинар, и ему не до охоты. Я было загрустил совсем.
пространные, зарастающие у лесных полос березняком да осинником.
Анастасия Васильевна Макарова живет в крайней избушке - два окошка на
улицу, да сени со скрипучей дверью, да курица Ряба, да кот Васька. Все как
в сказке про деда и бабу. Только деда нет... Возле сарайчика лежали плахи
сваленных дров - кучка кубометра на два. Мотин заглянул в сарайчик -
пусто...
- Ну, где этот запас на десять лет? - спрашиваю его.
Молчит.
Заходим в избу; все чистенько и светло: печка побелена, полы так
надраены, что желтизной отдают, на окнах светлые занавесочки. Старуха
сидела на кровати, застланной лоскутным одеялом.
- Ой, сядой приехал! - встретила она меня с удивлением.
- Кто вам дрова колет? - спрашиваю я.
- Ванюшка-дурачок из Павловки. Раньше я ему платила папиросками. А
теперь он поллитру просит. - Она показала квитанцию на штраф, и глаза ее
опять, как там, на суде, заслезились. - Не пожалела судья-то.
- Анастасия Васильевна, - говорю, - нельзя же самогонку варить. Это по
закону запрещено. Судья не виновата, она избрала для вас самое малое
наказание.
- Да я это... я не жалуюсь. - Она быстренько утерла кулаком слезы и с
ожиданием уставилась на Мотина. - Виктор Семеныч, как же мы теперь?
- Ладно... Деньги не плати без моего ведома. Разберемся. А дров тебе
привезем.
- Где дочь ваша живет? - спрашиваю я старуху.
- Вон, напротив, - указала она в окошко на большой дом, стоявший
крайним, но с другого порядка. - Да ведь она уж полгода с постели не
встает. Убилась она.
- Как убилась? - спросил я Мотина.
- Сено возили на ферму. Она и упала с возу. А земля была мерзлой.
Теперь болеет. На пенсии.
Мы поехали к заведующей овцефермой; и здесь на дворе и около не было
десятилетнего запаса дров. Осиновые хлысты, за которые она и попала под
суд, валялись тут же, возле дома. К нам подошла хозяйка, Мелехина Мария
Максимовна.
- Что ж вы их не распилите? - спрашиваю ее. - Они скорее подсохнут. Не
то и гореть не будут.
- Мы их купили для починки забора да повети... - Она виновато
улыбнулась, как бы оправдывая перед Мотиным своего брата, который
выглядывал в притвор из сеней. - А дров мы еще и не запасали.
- Откуда хлысты привезли? - спрашиваю.
- Да, наверно, с мертвой деляны, - ответила Мелехина.
- Это что за мертвая деляна?
- А вон там, с краю леса. Срезали ее года два назад, да и бросили
гнить. Она будто в дело не годится. Вот с нее и таскают.
- Съездим! Поглядеть надо, - сказал я.
- Давайте! - Мотин сел за руль.
Но Мелехина задержала его:
- Виктор Семенович, когда же колодец нам сделают? Ведь совсем
завалился. Мы ж на Петас за водой ходим.
- Ты же знаешь, у нас ни одного колодезного мастера нет.
- А как же быть?
- Ищите мастера! А мы оплатим работу.
До лесу было метров шестьсот - семьсот. За березовой опушкой облесья мы
увидели ту мертвую деляну: срезанные деревья лежали вповалку, накрывая
друг друга, на огромном пространстве; лист давно уж облетел и черным
прелым месивом густо покрывал землю; оголенные сучья торчали во все
стороны, и некоторые, освобожденные от гниющей коры, белели, как кости. А
отдельные осины еще зеленели; лежа на боку, подпитывались остатками соков
недорезанной коры и луба, соединяющими дерево с пнем.
- Это что за мамаево побоище? - спросил я.
- Тонкомерный лес... Что покрупнее - взяли, а остальное бросили. Вот
отсюда и таскают ухари-трактористы хлысты и торгуют ими. И зараза отсюда
идет, на здоровый лес перекидывается.
- Что же вы молчите? За такие вещи наказывать надо.
- Деляна-то леспромхозовская. Он нашему району не подчиняется. Мы для
него - что китайцы, обитатели другого государства... - Помолчал и с
тоскливым безразличием, вроде самому себе, признался: - Совестно и за
старух, которых судили, и за эту вот гниющую свалку. В своем же лесу не
можем порядка навести. Эх!.. - и заковыристо выругался.
- Виктор Семенович, - говорю ему, - привезли бы дров тем же старухам и
совесть, свою не терзали бы.
Только губы покривил и как-то отрывисто хмыкнул:
- Знаю, знаю, во всем я виноват... И что старух судили, и что коров
некому доить, и что землю пахать некому... Поехали домой!
Ехали всю дорогу молча: у въезда в Веряево остановились возле
новостройки. Десять парней-студентов во главе с девицей-десятником
закладывали кирпичную контору: клали неумело, задевали кельмой суховатый
жесткий раствор из ящика, ляпали отдельными кучками, придавливая их
кирпичом. Швы получались неровными и с пустотами. Я по старой своей
прорабской привычке подозвал десятника и сказал ей, что в такой жаркий
день силикатный кирпич надо смачивать, и наброс делать ровный, постелью,
тогда он схватится - и стена будет крепкой. А такую кладку через полгода
корова рогом зацепит и развалит. Она развела руками: я им, мол, говорила.
Так не понимают. Они же студенты из сельхозинститута, бойцы стройотряда.
- Ага, бойцы! - усмехнулся Мотин. - Все в солдатиков играем, в
трудармию. И кто ее только придумал!
- Игру, что ли, или трудармию? - спросил я.
Он как бы не расслышал вопроса и продолжал свое:
- Нам запланировано построить восемь двухквартирных домов для
специалистов. Ведь народу нет, хоть караул кричи. Ну кто сюда, в глушь,
пойдет, если не дашь квартиру? А строить их некому. Районная стройконтора
маломощная. Вон прислала один отряд... За год контору построят - и то
хорошо. Эдак мы совсем тут запсеем. Без дороги и новой деревни нам не
житье.
Ну вот, скажет иной рассудительный читатель, все ведь ясно как божий
день. Запущенность. И куда смотрит районное начальство? А смотрит оно все
на те же расхлобыстанные дороги, или, вернее, не дороги, а расхлестанные
автомобильными колеями луга и поля да на выщербленные ветхозаветные
деревни. И, прямо скажем, смотрит невесело.
Я говорил с первым секретарем Пителинского райкома партии Анатолием
Дмитриевичем Кокоревым. Ведут они строительство двух дорог: одну, на
Темирьево, уже пять лет, по километру за год, другую, на Мочилы, такими же
темпами. На большее средств нет и сил не хватает. А нужно построить в
районе десятки километров дорог, и все - первой необходимости. Но как?
Чем? И главное - кому строить? Единственная ПМК не успевает скотные дворы
строить, не говоря уж о жилье.
- Может, РАПО помогут? - спрашиваю его.
- РАПО же не строительные колонны и не базы снабжения. Правда, при нем
будет совет, состоящий из руководителей хозяйств. Совет - дело полезное,
он, глядишь, возьмет на себя вопросы с удоями да с привесами. А то все у
нас на шее. Но совет тогда будет полезным заведением, когда наделят его
юридическими правами: взыскивать с тех, кто портит землю, леса или
приносит ущерб хозяйствам. Взять тех же мелиораторов, или
"Сельхозтехнику", или химиков. Они свои планы выполняют, а нам после этих
исполнителей хоть плачь. Иные луга так "осушат", что на них не растет
ничего. И не отвечают за такие дела. Отремонтируют порой трактор или
комбайн, сдерут за это втридорога, а он еще по дороге в колхоз ломается. И
хоть бы хны. Или вон энергетики. В любой момент отключат ток и не чешутся.
Представьте инкубатор - цыплята выводятся, и ток отключают. Все! Меняй
яйца. А то на ферме электродойка, а тока нет. Доярок резервных тоже нет.
Да и не соберешь их сразу. Сутки-другие, да в жаркую пору просидишь без
тока, и, глядишь, - десятка два-три коров выбраковывать надо: вымя
портится, молоко пропадает. Кто оплачивает такие убытки? А никто. Если
совет РАПО не будет наделен властью взыскивать за такие убытки с виновных
организаций, то в нем мало проку. Но даже при самой оптимальной
деятельности РАПО не смогут заменить нам мощную строительную базу и тысячи
работников. Дороги надо строить и села перестраивать - вот первоочередная
задача.
Тяжелая задача, но решать ее надо. Немедленно. Пора уже понять нам, что
за спиной русской деревни нечерноземной полосы, малолюдной и немощной, -
миллионы гектаров плодородных земель в центре отечества нашего, плохо
используемых прежде всего по причине немощности деревни. И далеко не
иссякла сила этой землицы, порукой тому и высокая плотность скота, и
прекрасные урожаи, не уступающие никаким черноземам, в таких крепких
хозяйствах, как Вороновской совхоз Московской области. Да ведь и то
сказать: за морем телушка стоит полушку, да рубль перевоз. Мы гонимся за
далекой целиной, что само по себе неплохое дело, но неразумно забываем
землю исконно посконную, лежащую под боком, в трех-четырех часах езды от
столицы. И ходит земля эта впусте, оттого что обезлюдела, погрязла в
бездорожье.
Эта деревня подошла к тому пределу, как сказочный витязь на распутье,
где две дороги расходятся в разные стороны: одна ведет под уклон, в болото
экономического застоя, другая - в гору, на вершину трудных успехов. Идти
по первой дороге - дело нехитрое, по второй же тянуть в гору воз - не под
силу.
Деревне этой нужны работники, и не какие-нибудь шалые да залетные
выпивохи, а современные хлеборобы, то есть люди технически грамотные и
физически крепкие. А таких работников может поставить, только город. Ну
кто из города пойдет сейчас в то же Веряево или в Гридино жить в этих
ветхих избах да на ночь глядя бегать за двадцать верст по крайней нужде
давать телеграмму?
Я было заикнулся в разговоре с секретарем райкома, что телефона нет в
Веряеве, линию связи-де починить надо. А он мне: некого послать на это
дело. Начальник связи районного узла и тот ушел на пенсию. И его заменить
некем. И монтеров нет. Хоть сам надевай кошки и лазай по столбам.
Выход из этого трудного положения известен: Московская область начала
строить воистину новую деревню: отдельные дома-коттеджи с приусадебным
участком, надворными постройками для скота и хозяйственных нужд. Пока
таких деревень немного, но на ближайшие годы планируется перестройка
примерно четырехсот центральных усадеб, а потом и за села глубинки
собираются взяться. В такую деревню по асфальтированной дороге охотно
переезжают специалисты даже из Москвы и живут в современных коттеджах со
всеми удобствами. Могут возразить: Рязанская область не имеет ни таких
средств, ни такой мощной строительной базы, как Московская область. Но и в
Рязанской, и в других областях живет предприимчивый народ, который, можно
сказать, из чистого воздуха чудеса творит, если он в этом крайне
заинтересован. Ведь удвоилось же Пителино за последние годы не по приказу
свыше, а в силу необходимости. Люди переехали из захолустных деревень, в
том числе из того же Гридина да Веряева, потому что в Пителине жить
удобнее, лучше; раньше ради приволья, пастбищ, выгонов и прочего люди
расселялись по захолустью - так выросли в двадцатые годы хутора: Ефимовка,
Швынка, Ирша; теперь же все бегут в Пителино, потому что здесь каждый день
хлеб продают и можно в любое время уехать на автобусе в Сасово, а там -
куда хочешь.
Переселились в Пителино самоходкой и сами построились. Да какие дома
отгрохали! Иные, право же, не хуже подмосковных коттеджей.
Если Продовольственная программа - дело всенародное, то и должно делать
так, чтобы народ был заинтересован в ее выполнении; то есть следует искать
такие условия и создавать их, чтобы каждый рядовой колхозник или
совхозник, главный наш производитель, проявлял максимальное старание, не
сверху подстегнутое окриком, а рожденное трудовыми условиями,
заинтересованностью этого работника в деле. Ведь не случайно же звенья на
закрепленной земле да подрядные бригады на стройках не имеют в своих рядах
ни пьяниц, ни прогульщиков.
Да, сейчас мы заговорили о звеньях. Двадцать с лишним лет отбрыкивались
от них, а тех, кто пропагандировал закрепление земли и техники за
звеньями, называли чуть ли не врагами колхозного строя. Но ведь и звенья
так просто, одним приказом, не создашь. Создать-то можно, но какой прок от
таких скоросваренных звеньев? Надо, чтобы были прежде всего работники,
высококвалифицированные и заинтересованные в самостоятельной работе.
Технику необходимую надо подготовить - не просто дать кое-что, чтобы
отвязаться, а собрать полный комплект всех машин для многообразной и
сложной работы, своевременно поставлять и горючее, и удобрения, а главное
- надо наконец понять смысл самостоятельности в деле и исключить из
практики командование сверху как систему руководства.
Давайте вспомним, как Ленин вводил свою продовольственную программу в
1921 году, то есть кооперацию и нэп. Прежде всего, Владимир Ильич нашел и
сформулировал главный принцип действия. В статье о кооперации он писал:
"Теперь мы должны сознать и претворить в дело, что в настоящее время тот
общественный строй, который мы должны поддерживать сверх обычного, есть
строй кооперативный. Но поддерживать его надо в настоящем смысле этого
слова, т.е. под этой поддержкой недостаточно понимать поддержку любого
кооперативного оборота, - под этой поддержкой надо понимать поддержку
такого кооперативного оборота, в котором действительно участвуют
действительные массы населения" (курсив В.И.Ленина).
По всей стране были созданы торговые кооперативные базы для снабжения
населения необходимым сельхозинвентарем и не менее необходимыми
строительными материалами. И пошло дело. В том же Пителине было создано
множество промысловых артелей, которые буквально перестроили село;
великолепные кирпичные и деревянные дома, построенные в двадцатые годы, до
сих пор являются лучшими домами на селе. И даже в глухой Андреевке два
лучших дома, кирпичных, пятистенных, построены тогда же.
Не по разнарядкам привозили кирпич из дальних мест, а били и обжигали
его тут же, за пителинским оврагом. Там, как золотоискатели в Клондайке,
пителинские мужики изрыли огромную территорию и перелопатили миллион тонн
земли, добывая отличную строительную глину. Редкий мужик не работал в
кирпичниках, потому что выгодно было и для него, и для артели.
И комковую хрущевку - великолепную известь - тут же обжигали; и белый
строительный камень-известняк, из которого жгли известь и тесали блоки на
фундаменты домов, добывали в потапьевских меловых горах, за пять
километров от Пителина. И дороги мостили все тем же камнем. И горы те не
проваливались, и камень в них лежит, но, поди ты, едут за ним теперь за
двадцать верст на реку, луга разбивают, а туда привозят его из-под
Касимова, еще полсотни верст. Старый же большак на Касимов, через
Толстиково, разбит вдрызг. А ведь еще двадцать лет назад по нему автобусы
ходили вплоть до села Высокие Поляны, и он являлся составной частью
знаменитого Рязанского кольца. Выпало целое звено из этого кольца, но
никто и не почешется. Вот и ревут машины, луга разбивают. А чего? Жалко,
что ли? Они же государственные.
Если Продовольственная программа - дело всенародное, то и обсуждать ее,
то есть выявлять способы лучшего претворения в жизнь, надо общенародно и
по-деловому. А что делаем мы, писатели?
Собирается пленум Союза писателей по важнейшему вопросу: налаживание
связей с жизнью литературными журналами и выполнение Продовольственной
программы. И что же? Услышали мы с трибуны наших прославленных писателей:
Ф.Абрамова из Ленинграда, В.Белова из Вологды, Л.Иванова из Омска,
И.Чигринова из Белоруссии, З.Балаяна из Армении, Ю.Черниченко из Москвы -
этих подлинных публицистов и глубоких знатоков сельской жизни? Не тут-то
было. На трибуну выходили в основном дежурные ораторы, работники нашей
писательской канцелярии. Один такой деятель под общий хохот зала
предложил... закрепить за каждым литературным журналом по какой-нибудь
отрасли сельского хозяйства: за одним - свиноводство, за другим -
птицеводство, за третьим - семеноводство. Все закрепил, только вывозку
навоза оставил пока не закрепленной. Второй теоретик подсчитал, что
поставленную задачу - налаживание связей с жизнью - мы исполним в три года
и потом доложим по пунктам. И этот оратор вызвал веселое оживление в зале.
Поставить галочку о проведенном мероприятии - вот цель подобных совещаний.
А там хоть трава не расти.
Подобное говорение очень напоминает передачи веряевской рации -
"Говорит "Браслет-16". Главное - сказать, а что сказать, кому? Услыхали
тебя или нет? Это, мол, неважно. Нет, разговор по односторонней связи
здесь не годится; надо, чтобы разговор шел и начистоту, и на деле, а
главное, чтоб были звуки и отзвуки. Ведь от того, как мы будем обсуждать
Продовольственную программу, как будем добиваться исполнения неотложных
задач и требований, зависит в конечном итоге и претворение в жизнь самой
программы, а следственно - быть полному достатку или не бывать ему.
1982
Как-то поздней осенью заехал я в Тиханово зайцев погонять по первой
пороше. У Семена Семеновича Бородина, моего дальнего родственника, был
отличный гонец костромской породы, а у Гладких, второго секретаря райкома,
русская гончая - пегий кобель, рослый, как телок. Собаки давно спарились в
работе и вдвоем куда хочешь выгоняли и зайца и лису.
Володя Гладких был моим приятелем, и я запросто зашел к нему в кабинет
под вечер, чтобы поговорить насчет завтрашней охоты. В приемной застал я
директора Мещерского совхоза, с которым был едва знаком. Мы поздоровались.
Это был сухой погибистый человек средних лет с темным, сумрачным лицом и
белыми залысинами, отчего выглядел каким-то болезненным.
- Что, очередь? - спросил я.
Он замешкался, потянул со стола к себе под мышку желтую кожаную папку и
сказал уклончиво:
- У меня тут дело такое, что не к спеху... Так что давай проходи, - и
как-то жалко улыбнулся.
- Я тоже вроде не тороплюсь.
- Нет, проходи ты, - настойчивее сказал директор.
Я прошел. В кабинете секретаря застал я какого-то тощего старого
просителя в армейском зеленом пиджаке и в резиновых сапогах. Он держал в
руках рыжую телячью шапку и упорно глядел на Гладких красными слезящимися
глазками:
- Дак пензию дадите мне али как?
Гладких сидел за столом, скрестив руки на груди, с тем выражением
безнадежного отчаяния, которое вызывает разве что затяжная зубная боль.
- Ну, милый мой! Я ж тебе десять раз говорил: не имею права. Не
занимаюсь я начислением пенсий. На то райсобес имеется.
- Райсобес отказался.
- Я ж тебе пояснил почему... При тебе звонил туда. Говорят, что бумаг у
тебя нет. Справок, которые подтверждают трудовой стаж. Понял?
- Дак бумаги Федька не дает.
- Не Федька, а Федор Иванович. А он говорит, что ты мало в колхозе
работал.
- А колько позовут, столь и работал.
- Но откуда ж я знаю? Я-то не состоял в вашем колхозе.
- Ну да... Я вот состоял, а пензию не дают.
- Тьфу ты! Опять двадцать пять, - Володя громыхнул стулом и повернулся
ко мне: - Вот, поговори с ним.
Старик тоже поглядел на меня, часто заморгал, зашмыгал носом и
заплакал:
- Бог с ними... Дадут - дадут, а не дадут - и не надо, - он утер шапкой
лицо и горестно вздохнул.
- Вы откуда будете? - спросил я его.
- Из Петуховки я... Самохвалов.
- Кто ж поступил с вами несправедливо? На что вы жалуетесь?
- Мне не то обидно, что не работал, а то, что бумаг, говорят, нету.
- Так ведь только бумага подтверждает, что вы работали, - сказал
Гладких.
- Небось, когда работал, бумаги не требовали. Ступай на работу, и
все... Я, бывало, и на бакчи еду, и в лес за дровами. Мне говорят - иди в
кавхоз, лошадь дадим.
- А вы что, безлошадником были? - спросил я.
- Когда лошади не было, я на крахмальном заводе работал.
- А в колхозе по доверенности работали или как? - спросил Гладких.
- Нет, я на труддень. Сани починю, тырлы... Кавхозник я.
- Да у тебя даже книжки колхозной нет, - сказал Гладких. - Ты в райтопе
работал, и в лесничестве, и на кирпичном.
- Куда пошлют, там и работал. Получал колько дадут. Мне больно обидно,
что все получают пензию, а я нет. А еще больно грубо сказал секретарь
Федька: от меня, мол, все зависит. Хочу - дам бумагу, хочу - нет. А я без
работы не могу. Болею я от этого. Охо-хо-хо! Мало работал? Да я, брат
родной, сидеть не могу. На быке шкуры возил в войну. А мосты через
Петравку развалились. Это как сказать? Телега без наклесток... Не телега -
дроги. Шкуры с нее плывут... а я по реке их ловить. По брюхо в воде
плавал. Бумаг, говорит, нету. Это не доказывает. У меня свидетели есть.
Кто хочешь подпишет, что дядя Васька работал. Эхе-хе-хе! Как, вы мне
поясните, сделать-то? Что я в кавхозе работал.
- Надо такую бумагу, чтоб свидетели подписали... хотя бы два человека.
Понял? - пояснил Гладких. - Голошеий так сказал.
- Голошеий... Какой Голошеий? Федька, что ли? Дак он не хочет
подписывать.
- Да что тебе дался Федька? - взорвался Гладких. - Пусть подпишут
свидетели, которые знают, что ты работал.
- Ну да... Подпишут - подпишут, а не подпишут - и не надо. Мне больно
то обидно, что бумаги, говорит, нет. Когда работать надо - бумаги не
просят... а пензию - дай бумагу. Охо-хо-хо... - Он натянул глубоко, по
самые брови, шапку, расправил уши и пошел.
- Наконец-то, - с облегчением сказал Гладких и, дождавшись, пока тот
вышел, спросил: - Как думаешь, бестолочь, или придуривается? Если
придуривается, то неплохо играет.
- Небось есть захочешь - заиграешь.
- Нет, ты чудной! Что у нас тут, богадельня, что ли? Кто ему велел
бегать с места на место? Порастерял все... А теперь и штанов не соберет.
Володя был еще молодым человеком - чуть за тридцать перевалило, - судил
обо всем строго. Я только пожал плечами и вздохнул, как давешний
проситель...
- Тебя там директор ждет, из Мещерского совхоза, - перевел я разговор.
Он вдруг рассмеялся с каким-то предвкушением потехи и даже руки потер:
- Пусть посидит.
- Да неудобно. Может, позвать?
- Он не войдет... При тебе - ни за что не войдет!
- Что у вас за секрет?
Володя достал из ящика письменного стола сколотую булавкой машинописную
рукопись и кинул передо мной на стол:
- Читай!
Я прочитал заглавие: "Письмо директору совхоза "Мещерский" Петру
Емельяновичу Проскурякову"...
- Личное письмо? - спросил я, отодвигая рукопись.
- Да ну, личное! Вроде вызова послал директору, как раньше на дуэль
вызывали. Самым честным поступком вашим, говорит, было бы сейчас же
написать заявление об уходе. Не ваше это дело - быть директором, - Володя
рассмеялся. - А, каково выдал?
- Кто этот судья?
- Да есть у нас один строптивый... Рабочий совхоза... тракторист.
- Простой рабочий?
- Ну, не совсем простой. Наш изобретатель Ступин. Слыхал?
- Это что в газетах пишет?
- Он. Съездил бы к нему. Интересный мужик...
- А что у него с директором?
- Как тебе сказать... Тут нашла коса на камень. Шерстит он директора и
на собрании и в печати. А тот прижал Ступина на горючем. Приказал за
пережог дизельного топлива удержать со ступинского звена. Ну и высчитали
по тонне с каждого. Ступин ему письмо: за что? Что у вас, трактора
неисправны? Топливо течет? Или на свои нужды гоняем трактора? По чьей вине
пережог? Да по вашей. Летом солому возим на санях, а зимой на телегах.
Возле фермы непроходимые болота - за уши трактора таскаем... Мы и так мало
зарабатываем по вашей милости, а вы с нас за пережог еще берете? Ну и
пошла писать губерния... Другой бы получил такое письмо - в сейф его
запрятал. А этот в райком прислал: примите меры, говорит, подрывает мой
руководящий авторитет.
- Кто же из них виноват?
- Виноват тот, кто поставил бывшего коновала директором совхоза, - с
обычной своей резкостью заметил Володя. - Был плохой ветеринар в районной
ветлечебнице. Куда его девать? А пошлем-ка зоотехником в совхоз. Там
единица. Послали. Проходит года два, умирает директор. Кого на место
директора? А там же есть зоотехник... в заместителях ходит. Вот и пускай
старается. Он с дипломом. Совхоз-то животноводческий. Ему и карты в
руки... Да что там говорить... - Гладких поглядел на письмо, полистал
страницы. - И ведь вот хитрец этот Ступин. Чует слабую струну и сечет
прямо под самый корень. Вот слушай, что пишет: "Личное командование без
совета и звания дела в наше время выглядит как уродливое шарлатанство и
обыкновенная наглость..." - Гладких поглядел на меня с вызовом: - Каково?
- Стал пояснять: - Этот машину конструировал по разбрасыванию удобрений. А
директор запретил: "Нам не нужна такая машина!" А Ступин ему: "Кому это
вам? Инженеру и агроному нужна. Мне, механизатору, тоже. Кому же вам?
Очевидно, следует понимать - мне, директору. Мне так показалось, мне,
директору, так захотелось; мне, директору, нет дела до того, что думают
другие. Вот это и есть, говорит, волюнтаризм, то есть хулиганство".
Ха-ха-ха! Так и написал... вот, смотри! - он ткнул пальцем в строчку и
прочел: - "Хулиганство".
- Ну, и что ж ты скажешь директору?
- Что ему скажешь... Хочешь послушать? - он озорно повел глазами и
занес палец над кнопкой на торце стола. - Сейчас позову.
Я вспомнил, как директор при моем появлении поспешно взял со стола
желтую папку (видно, там был второй экземпляр этого письма), с какой
готовностью уступил мне очередь в кабинет, как услужливо кланялся,
улыбался виновато: "Проходи, мол, ради бога... только не со мной..."
И не мог пересилить себя.
- Неловко, - ответил я. - Лучше съезжу к Ступину.
- Ну, как знаешь.
Поездка моя в совхоз "Мещерский" случилась неожиданно скоро. На другой
день с утра поднялась такая метель, что не видать было домов на том
порядке улицы. За двое суток немыслимой крутоверти намело-насугробило
столько снегу, что мой Семен Семенович забастовал: "Куда в такую непогодь
на охоту? В снегу вымокнешь по самую ширинку". У Гладких открылся какой-то
семинар, и ему не до охоты. Я было загрустил совсем.