Можаев Борис. Рассказы

одутловатого детину в замызганной кепочке и в белом тельнике.
- Валяй! - сказал тот и протянул ключ.
Володя завел мотоцикл с коляской и стал выписывать круги, опираясь на
левую ногу, как на циркуль.
- Круто берешь! - крикнул кто-то. - Смотри не кувыркнись.
- Не таких объезжали, - сказал Володя.
Потом перешел к другому мотоциклу, без коляски. Этот завел не
спрашиваясь: покрутил ручку, погазовал на месте и вдруг как откинется
назад, как гикнет - и с ревом полетел на одном заднем колесе, держа
переднее на весу.
- Эк, дьявол! Как рысак берет, с ходу!
- Кра-асиво.
- Отчаянная башка, - раздались голоса.
Я залюбовался его лихой и какой-то хваткой посадкой; белая рубашка
пузырем вздулась на спине, плечи развернуты, голова запрокинута назад,
глаза сощурены... А ноги сами по ветру летят. Разойдись, кому жизнь
дорога!
Ладный мужик, ничего не скажешь. И ходит хозяином: поступь резкая, но
пружинистая, легкая и взгляд снисходительный - только бровями поведет да
веки чуть приспустит: "В чем дело? Какие могут быть затруднения?"
Батурина нашли мы в Пантюхине, в колхозном правлении. Это был дюжий
мужчина в желтой чесучовой паре - пиджак с запасом, каждая штанина что
твоя юбка, словом, костюм мог принять в себя еще одного мощного Батурина.
Брови рыжие, косматые, нос толстый, голова красная, выбритая до блеска,
как у Григория Котовского. Ну и, конечно, соломенная шляпа... Правда,
покоилась она не на голове председателя, а лежала на его просторном столе.
- Владимир Васильевич! Андреич!! Вот так гостей мне бог послал! -
широко улыбаясь, он встал нам навстречу и говорил тихим, надтреснутым
тенорком.
- Гостей угощать надо, - сказал Володя и подмигнул мне.
- А как же, как же?! Значит, отдохнуть приехали? Сейчас мы сообразим...
Сейчас отдохнем...
Он прошел к порогу и растворил дверь:
- Леша! Ива-ан! Да где вы там, черти? Позовите Рыжова!
Первым вбежал Леша, верткий морщинистый мужичок с ноготок.
- Иван Павлович, Рыжов в луга собрался пресс чинить.
- Да какой теперь к чертовой бабушке пресс!! Гости приехали. Скажи ему,
чтоб Кутузову наказал: пусть, мол, приготовится. Мы зайдем на полчаса...
На вот деньги возьми! - он сунул ему пачку "красненьких". - Да! Еще скажи:
пусть к рыбакам пошлет "Москвича", чтоб рыбу приготовили... Да постой! Что
тебя, пружина в зад толкает? Поезжай на ферму, закуски возьми. Корзину
этих самых положи... Ну, понял?
- Понял, Иван Павлыч.
- Да в багажник положи пяток тех... горластых. Чтоб покрупнее были,
помягче. Понял?
- Понял, Иван Павлович.
- Ну, поезжай!
Тот пулей вылетел.
- Значит, отдохнуть приехали. Это хорошо... Отдохнем, - потирая ручищи,
радостно говорил Батурин, прохаживаясь по кабинету.
- Погоди радоваться! Ты сперва расскажи, как сенокос идет? - остановил
его жестом Володя.
- Владимир Васильевич! - всплеснул руками Батурин. - Это мы всегда
пожалуйста. У нас - не у гордеевских постников... У нас работа из рук не
валится. Мы на шефах не едем. Да вот они, сводки! - он подошел к столу,
раскрыл папку. - Вот, смотри!
Несколько минут они проглядывали сводки и ведомости: сколько скошено,
да застоговано, да запрессовано; стучали на счетах, на бумаге прикидывали
- когда кончат, сколько сена сдадут... Обычные сельские заботы да хлопоты.
Потом пришел механик Рыжов. Он был под стать самому Батурину: плечи -
руками не обхватишь, улыбка во весь рот, зубы один к одному, что твой
кукурузный початок. Под мышкой он нес две буханки черного хлеба.
- Наказал Кутузову? - спросил его Батурин.
- Наказал, - ответил тот от порога. - Хоть сейчас, говорит, приходите.
- А хлеб зачем? У него что, хлеба не хватает?
- Это жена мне наказала. Я думаю: дай-ка сейчас прихвачу. Не то
загуляемся - позабудем.
- О! Одной рукой передок "Москвича" подымает, а бабы своей боится, -
засмеялся Батурин, обращаясь к нам.
- В наше время кого ж еще бояться? - смеялся и Рыжов, здороваясь с
нами.
Зазвонил телефон. Батурин с досадой поглядел на него, потом
вопросительно на нас: брать, мол, трубку или рукой махнуть? Но Володя
уклончиво молчал, а телефон все трещал и трещал. Батурин тяжко вздохнул,
как бык, и покорно снял трубку.
- Тебя, Владимир Васильевич, - сказал он, зажимая конец трубки и отводя
ее от лица. - Что сказать?
- Кто спрашивает?
- Настя.
- Давай сюда! - Гладких взял трубку и с минуту молча слушал. Потом
сказал: - Хорошо, сейчас приеду.
- Что там загорелось? - чуть не со слезой во взоре спросил Батурин. -
Вот бестолковый народ! Отдохнуть человеку не дают.
- Кузовков приехал. В приемной ждет, - ответил Гладких, кладя трубку.
- Чего еще надо этому шаромыжнику? Всю жизнь на иждивении. Захребетник
несчастный, кислый подворник! - шумно возмущался Батурин.
- Чего ему надо? - переспросил Гладких. - Да все то же самое - людей.
Шефы, наверное, разбежались с сенокоса. Ну, ладно, я поехал.
- Да как же так, Владимир Васильевич? - Батурин ринулся к дверям за
Володей. - Мы все заказали, приготовили. А ты от ворот поворот? Зачем
обижаешь?
- Хорошо, я приеду, - отозвался тот. - Вы где будете?
- В углу на Мотках... Возле самой реки. Ну там, где стол выкопан.
- Хорошо, я вас найду. А Семена Семеновича сразу Пришлю. Куда его?
- Семена Бородина! - обрадовался Батурин. - Семена давай прямо к
Кутузову. Мы его там подождем.


Мы вышли втроем из правления: Батурин, Рыжов и я. "Волги" все еще не
было.
- Пройдем пешком, - сказал Батурин. - Кутузов живет недалеко.
- Громкая у него фамилия, - заметил я.
- Какая фамилия! - удивился Батурин. - Кривой он, потому и прозвали
Кутузовым. Пошли.
- Может, в магазин завернем, прихватим чего-нибудь, - предложил я.
- Еще чего! - отрезал Батурин. - Он сыроваром работает на молзаводе. У
него только черта рогатого нет. И то потому, что эта скотина не держится
на молзаводе. Не то бы он и черта рогатого спер.
Механик так и покатывается. Буханки черного хлеба он запер в столе
Батурина. "Вечером загляну, - говорит, - прихвачу". А Батурин ему:
"Смотри, вместо хлеба счеты не упри".
Кутузов нас встретил возле своего палисадника.
- Иван Павлович! Николай Федорович! - бросился он навстречу, словно
родных братьев увидел. - Все уже готово. Только вас и ждем.
- Сейчас мы пробу сымем, - сказал Батурин, проходя мимо Кутузова в
калитку. - Не переперчил?
Механик опять захохотал, а Кутузов в некоторой растерянности
остановился передо мной: что это, мол, за птица? Откуда? На всякий случай
подал мне широкую и жесткую, как лопата, ладонь:
- Михаил Кузьмич.
Я представился в свою очередь. Кутузов все поглядывал настороженно:
лицо у него припухлое, красное, с мелкими бисеринками пота на лбу и на
подбородке, словно он только из бани выскочил. И на этом красном лице
резким пятном выделялся белый невидящий зрак.
- Извиняюсь, вы из области? - спросил он, пропуская меня в калитку.
- Хватай дальше - из Москвы! - крикнул Батурин с крыльца. - Главный
ревизор по сыроварням.
Механик засмеялся.
- Пошли, пошли! - подгонял нас Батурин. - А то квас прокиснет.
На веранде был накрыт стол: в центре стола три поллитры водки, по краю
тарелки с сыром, со свиным салом да с забеленной окрошкой. Хозяйка,
маленькая, кругленькая, в белом фартучке, с таким же красным и потным, как
у хозяина, лицом, суетливо расставляла стулья и приглашала к столу. На
веранде было жарко, как в парной.
- А где шайки? Где березовые веники? - спросил Батурин.
Хозяева остановились, растерянно глядя то на стол, то на Батурина.
- Я спрашиваю: париться нас пригласили или отдыхать? Если париться, то
ставь шайки с горячей водой, а если отдыхать - растворяй окна!
Механик засмеялся, а Кутузов, виновато улыбаясь, возразил:
- Нельзя, Иван Павлович... Окна у нас того... одна видимость только.
Они обманные, не открываются.
- Мало вам государство обманывать! Так еще и самих себя решили
обмануть? Вот я вас! - погрозил Батурин пальцем.
На этот раз с механиком заодно смеялись и хозяева, а Иван Павлович
шумно сопел и требовательно оглядывал стол: не поймешь - не то шутил, не
то и впрямь сердился.
- Это все она виновата, - сказал Кутузов и кивнул на жену. - Строили
веранду, говорю: форточку давай сделаем. А она мне: чтоб мухоту разводить?
Я, говорит, твоей башкой заткну эту форточку...
- Ковда я тебе говорила, ковда? - затараторила хозяйка. - Ты в избе-то
фортку не открываешь - боишься, кабы кто не влез.
- Ну, ладно... Растворяй дверь на улицу, - сказал Батурин.
- Так ведь слышно будет. Пацаны сбегутся, - робко возразил Кутузов.
- А ты отгонять станешь... Вместо Полкана.
Механик опять засмеялся.
- Садись, Андреич! Садись, - приглашал и меня и хозяев Батурин. - Если
и не отдохнем, то хоть попаримся.
Батурин налил всем водки по граненому стакану и первым поднял свой:
- Ну, за самих себя.
Выпили все до донышка; даже хозяйка пила, хоть и морщилась и плевалась
потом, приговаривая: "И кто ее выдумал? Чтоб ему в гробу перевернуться!"
Водка была теплой до тошноты, и я оставил полстакана.
- Андреич, ты что? Ай обиделся? - удивился Батурин.
- Да как-то боязнь - сразу и до дна, - попытался отшутиться я. - Надо
сперва приглядеться к ней.
- Э-э, нет! Ее брать надо с ходу, штурмом. Иначе она тебя самого
одолеет. Выпить стакан - одно дело, а растянуть его на двадцать два
наперстка - совсем другое. Пей и не мешкай! А главное - закусывай,
закусывай... Ешь сало! Ни один хмель тебя не возьмет.
- А я люблю витамином закусывать, - сказал механик, - томатным соком.
Во! - он теперь тоже покраснел и на его крутом высоком лбу засверкали
такие же бисеринки пота, а черные высокие волосы опали и залоснились.
- Сало полезней, - не сдавался хозяин.
- В сале нет витаминов, - сказал механик.
- Ну, если в свином сале витаминов нет, тогда я уж и не знаю... -
обиделся хозяин.
- Ладно вам спорить, - сказал Батурин, наливая еще по стакану. - Мы
пьем по науке: по полной и до дна. А кому наша наука не по нутру, пусть
хлебает квас.
Возле дома остановилась машина. Хозяин выскочил в палисадник и через
минуту вернулся с Семеном Семеновичем.
- Привет запорожцам от турецкого султана! - крикнул Семен Семенович с
порога и начал декламировать знаменитое письмо запорожцев: - Який ты к
черту лыцарь, що голою ж... ежаки не вбьешь...
- А, привет заслуженным артистам-гитаристам! - шумно приветствовал его
Батурин. - Давай штрафной!
И сунул ему в руки стакан водки. Тот вытянул губы трубочкой, чмокнул
стакан и продекламировал:
- Здравствуй, рюмочка Христова! Ты откуда? Из Ростова. - Потом
дурашливо перекрестился: - Господи, не почти за пьянство, прими за
причастие! - и выпил, картинно запрокидывая голову.
- О, видал, как работает? - обернулся ко мне Батурин. - Между прочим,
он всю историю и географию знает наизусть. - Так рекомендовал мне Семена
Семеновича, будто я видел того впервой.
Семен Семенович держался молодцевато для своих шестидесяти лет: всегда
чисто выбрит, волосы волнистые, чуть с проседью, уложены так, будто он
только что вышел из парикмахерской. Рубашечка белая под галстуком. Строен
и сух. Вот что значит артист.
- Семен! - крикнул Батурин и опять подался ко мне: - Ты скажи гостю
нашему, почему перестал в самодеятельности выступать?
Семен пошамкал губами, ухмыльнулся и сказал:
- Да он знает.
- Он знает, другие не знают. Расскажи!
- Народ больно грамотным стал, - поглядывая на меня, начал Семен
Семенович, хоть я и не раз слыхал его откровение. - В Гордеево поехал с
нашей самодеятельностью. А я делал объявление, за конферансье. Ну и
объявил: сейчас я вам прочту стихотворение Александра Твердовского. Все
засмеялись... И прозвали меня Твердовским. С той поры как выйду на сцену -
кричат: "Прочти Твердовского!"
Все засмеялись. Хозяйка жалостливо поглядела на Семена Семеновича, а
хозяин услужливо стал пояснять мне:
- У нас, в Пантюхине, любят прозвища давать. Меня тоже вот окрестили
Кутузовым. Генерал был такой, при Наполеоне.
- А ты помолчи, Наполеон! Тебя не спрашивают, - оборвал его Батурин. -
Пусть Семен Семенович письмо почитает.
Семен Семенович один на все Тиханово знал наизусть письмо запорожцев
турецкому султану, и поэтому его приглашали на всякого рода попойки.
- Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, ерусалимская бравирьня,
александрийский козолуп... - лихо читал Семен Семенович, - всего свиту и
пидсвиту блазень, а нашего бога дурень, свинячья морда, кобылячка с...
разношерстная собака, некрещеный лоб мать твою!..
- О-хо-хо-хо! А-га-га-га-га!
- Где ты успел вызубрить, Семен? - спросил я его.
- В библиотеке имени Ленина, в Москве, - ответил гордо. - Специально
ездил, в командировку.
- Ты на чем приехал? - спросил Батурин, просмеявшись.
- На ветеринарском "козле".
- А кто привез?
- Шофер Кузовкова.
- "Волги" моей не видать на улице?
- Нет, не видать.
Выпили еще по стакану. Семен Семенович начал было письмо читать, но его
оборвали - опять машина подошла. На этот раз "Волга" Батурина. Все
засобирались.
- А мне можно с вами, Иван Павлович? - спросил осмелевший хозяин.
- Ага, можно... Только в багажнике. Если хочешь, полезай.
И опять хохотал во все горло механик, за ним Семен Семенович, и даже
хозяин подхохатывал, но как-то жалко, на одной ноте, как козлик:
"Ке-ке-ке-ке..."


Когда мы выбрались в луга, солнце уже свалилось под уклон и жара стала
спадать. Езда по луговой дороге в такую пору - одно удовольствие: ни пыли,
ни ухабов. Дорога заметна по чуть примятой отаве, - два параллельных
следа, как желтые обручи, охватывают крутобокие зеленеющие увалы да гривы
и пропадают в низинах, теряясь в бурой некошеной траве. Дорог порою так
много и все они такие кривые, бегут, переплетаясь и разбегаясь в разные
стороны, что трудно уловить, какая дорога наша и куда, в каком направлении
мы едем.
- Иван Павлович, отчего так много дорог? - спросил я.
- Потому что ездят по чужим лугам, - ответил он и выругался. - Здесь
лежат мои луга, а там свистуновские. Дак они что, стервецы, делают? Не
едут через бочаг по своей территории: там гати надо гатить, а дуют в
объезд... И каждый сопляк торит себе дорогу. Места выбирают посуше да
поровнее. Травы чужой не жалко.
- А мы по желудевским лугам гоняем, - сказал механик, блаженно
улыбаясь.
- А ты молчи! Тебя не спрашивают, - обернулся к нему Батурин, и снова
мне: - Я говорю Чернецу: штрафовать их за это надо! А он: тебе только волю
дай. Ты, говорит, всех соседей заместо коров в тырлы загонишь. Ты думаешь,
мне не обидно? Я, к примеру, луга улучшал, канавы прорывал, травы
подсевал... А сергачевские прогон из них устроили - гоняют по ним скотину
к себе на луга. Я Ваньку Попкова с ружьем поставил: стреляй по головному,
говорю! Кто бы ни был - бык, или корова, или ихний управляющий. И меня же
прорабатывают на бюро: ты, говорят, применяешь элементы разбоя. Значит,
пастуха припугнуть - разбой? А луга чужие вытаптывать - это не разбой?! Ты
вот об чем напиши! Или поговори хоть с Чернецом, поговори.
Чернец был первым секретарем Тихановского райкома. Иван Павлович знал,
что я был с ним на короткой ноге, и вот теперь "пускал" слезу.
На бугре возле озера показались станы: штук десять - двенадцать
шалашей, похожих на копны сена под дубовыми приметинами, высокая
прокопченная перекладина, словно виселица, на которой висели черные котлы
и громадный чайник, две-три телеги с поднятыми, как орудийные стволы,
оглоблями да грузовик с высокими бортовыми стенками. К грузовику тянулась
из лугов вереница баб с гряблями на плечах да с ведрами, обтянутыми белыми
тряпицами.
- С подойниками, что ли? - спросил я. - Коров доили?
- Коро-ов! Луга доили. Я им сейчас покажу, - сказал Батурин - и шоферу:
- Ну-ка, перехвати их!
Мы свернули с дороги и стали приближаться к бабам. Те остановились,
сняли грабли, поставили наземь ведра и стояли, выжидая, глядя на
председательскую "Волгу".
Батурин открыл дверцу:
- Ну, что теперь скажете?
- Здравствуйте, Иван Павлович! - сказали бабы хором, чуть подаваясь
вперед, как бы в поклоне.
- Отработали, да? Семи часов еще нет, а вы хвост в зубы и по домам? -
распекал их Батурин. - Что у вас в ведрах? Клубника?!
- Клубника, Иван Павлович.
- Ах вы, тетери мокрохвостые! Вместо того чтобы работать - опять по
траве елозили? На Шенном были? На гривах?
Молчание.
- Я так и знал... Вам же русским языком сказано: не ходите по траве за
клубникой! Николай! - обернулся он к механику. - Скосить Шенное! Завтра
же.
- Есть, Иван Павлович! Четыре трактора брошу туда.
- Иван Павлович, давай клубнички возьмем на закуску! - сказал Семен
Семенович.
- Да во что ее возьмешь? - отозвался тот.
- А вон, в шляпу! - Семен Семенович снял с задней полки соломенную
шляпу Батурина, прикрывавшую бутылки с водкой.
- Николай, вылезь-ка, насыпь! - сказал Батурин механику.
Тот вылез из машины и со шляпой Батурина направился к бабам.
- Пожалуйста, Иван Павлович! - с готовностью подалось несколько баб,
развязывая свои ведра. - Чего там в шляпу?! Давай в багажник насыпем... А
то в кузов?
- Хватит, бабы, хватит, - смягчился Батурин, останавливая их жестом.
Механик насыпал полную шляпу луговой, в зеленых махнушках клубники.
- Бери в карманы! - кричали бабы.
- Мне что ее, сквозь штаны цедить?
- Ну в подол!
- Хватит!
- Иван Павлович, а когда Шенное скосят, можно выходной устроить? На
клубнику?!
Батурин взял горсть клубники из поднесенной ему механиком шляпы,
попробовал на зуб и сказал:
- Спелая. Ладно, бабы, грузовик выделю. И отвезут вас и привезут.
- Спасибо, Иван Павлович!
- Дай вам бог здоровья, Иван Павлович!
- Мы тебе тоже наберем, Иван Павлович!
- Ага, наберете... репьев на штаны, - сказал Батурин и, обернувшись,
шоферу: - Гоняй, Леша, гоняй!
Обрадованные бабы, что гроза миновала, долго еще махали нам вслед.
В Мотках, на высоком обрывистом берегу Прокоши, нас уже поджидали с
рыбой: два человека, голые по пояс, в закатанных выше колен брюках,
возились возле костра. Один из них высокий, худой, с кипенно-белой грудью,
с землисто-красными, как лежалый кирпич, большими кистями рук, словно
приставленными от другого тела; второй приземистый, плотный, играя
мускулами, блестел на солнце точно полированный. На треноге висел огромный
- ведра на два - чугунный котел. Рыба лежала навалом на темном брезенте:
толстые, разлапистые, с медным отливом караси вперемежку с сизыми, как
дикие селезни, линями.
- Вы что, верхом на попутном облаке приехали? - спросил рыбаков
Батурин, вылезая из машины.
- А мы по щучьему велению, по вашему хотению, Иван Павлович, - улыбаясь
во все лицо, зычно крикнул от костра тот, что поменьше. Это был егерь
здешний, Николай Иванович Бородин, тоже мой дальний родственник.
В худом и высоком я признал Костю Хамова, бригадира рыбаков. Путаясь в
словах и суетясь вокруг Батурина, он пояснял:
- Я, значится, как получил задание от Николая Федоровича, что, мол,
Иван Павлович гостей повезет в Мотки, на реку. Рыбки, значится,
организовать... Мать честная, говорю, у меня и снасти смотаны, и народ на
покосе. Коровам, говорю, для себя пошли... разрешил покосить сам Иван
Павлыч. А Николай Федорович мне: ты, говорит, рыбак или пастух? Чего на
коров хвостом машешь? Смотри, говорит, рыбы не достанешь - хвост
оторвем... И сам смеется, и я смеюсь... Пропал, думаю, пропал, а смеюсь...
- был он сутул и как-то нескладно скроен, будто наспех гвоздями сшит:
плечи узкие, грудь клинышком, а голова большая и чуть вперед подана,
словно держать ее трудно, а говорил, как из пулемета чесал. - Я тогда к
Бородину: Николай Иванович, выручай, говорю. Заводи мотоцикл, берем
ботало, а сети у меня в лугах... Поботаем.
- Хватит тебе, ботало-мотало! - оборвал его Батурин. - Дай другим
сказать. - Он обернулся ко мне: - Знаешь, как его пацаны у нас дразнят?
Лотохой. Костя, завтра будет дождь? Наверно, будет, наверно, нет...
Семен Семенович и механик засмеялись.
- Значит, наботали? - спросил Батурин егеря, подходя к костру.
Тот не встал, не пошел рассыпаться мелким бесом, как бригадир. Тот знал
себе цену. Однако ж отвечал весело:
- Ботать - не языком болтать... Сняли мы с себя штаны, завязали узлами
порточины, а в ширинку объявление пристегнули: здесь выдаются делянки на
покос. Записывайтесь по очереди. И кинули штаны в бочаг. Вот караси и
набились в них.
- О-го-го-го! - загоготали все, как гуси.
И даже Иван Павлович залился так, что лоб и щеки его покраснели.
- Все-таки, где рыбу достали? - спросил Семен Семенович. - За час
столько не наботаешь.
- У героя взяли, у героя, - залотошил Костя. - Я говорю: поедем ботать!
А Николай Иванович мне: бери поллитру. На нее, говорит, любая рыба клюнет.
Верное дело, говорит. Вот тебе взяли поллитру. Привозит он меня на Долгое.
А там наш герой сети выбирает. Вот вам и рыба.
- Это что за герой? - спросил я Батурина.
- Из Высокого. Дорожный мастер.
- Прозвище, что ли?
- Зачем? С войны героем вернулся. У него и лошадь своя, и сети. Вроде
поощрения ему.
- Так чего делать будем? - спросил егерь. - Архиерейскую, что ли,
варить?
- А как же?! Леша, где петухи? - крикнул Иван Павлович.
- В багажнике, - отозвался тот из машины.
- Сейчас я их ощиплю! - кинулся к багажнику Костя-бригадир.
- Погоди ты! - крикнул Леша.
Но бригадир одним духом подбежал к "Волге", ткнул своей пятерней в
замок багажника, крышка подпрыгнула кверху, и в то же мгновение из
багажника с кудахтаньем полетели во все стороны белые куры и петухи.
- Алексей! Что вы, мать вашу перемать? Головы порубить не могли, а?! -
заорал Батурин.
- Дак я говорил заведующему... А тот говорит: на всей ферме ни одного
топора. Чем я их отрублю, пальцем, что ли?
- Да ловите вы их, дьяволы! Не то по лугам разбегутся, - кричал
Батурин. - Опозорите на всю округу.
Кур ловили всей артелью: разбились в цепь, загоняли их в некошеную
траву, а потом глушили, накрывали фуфайками и рубахами.
Из багажника вынули целую корзину яиц, переложенных сеном, с заднего
окошка сняли "рядок" водки - четырнадцать бутылок. И заварили архиерейскую
уху...


Володя Гладких приехал на вечерней зорьке - мы уж успели выпить как
следует. Сидели мы, как древние греки, в земляных креслах, вырытых
амфитеатром вокруг дернового стола. На брезентовой подстилке перед нами
лежали вареные куры да караси с линями, посыпанные крупной солью; поодаль,
чтоб рукой подать, стоял котел с духовитой архиерейской ухой, в которой
выварились сперва куры, а потом рыба; яйца рассыпаны были по столу, как
горох. Ешь - не хочу. Водку запивали ухой, а кого разбирало - спускался
вниз, к реке и в воду - бултых! Отмокали.
- Эй вы, аргонавты! - крикнул, вылезая из ветеринарского "козла",
Володя. - Пошто пируем? Какого Зевсова быка задрали?
- Ты чего это? - вскинулся Батурин. - Вроде конокрадами нас обзываешь?
- Это герои древности, - сказал, присаживаясь, Володя.
- Хороши герои - чужих быков забивать, - ворчал Батурин. - У нас тут,
брат, все свое... Как в пантюхинской частушке поется: "Мы плевать на тех
хотели, кто нас пьяницей назвал. На свои мы деньги пили, нам никто их не
давал". - Он поглядел значительно на нас и добавил: - Музыка Глуховой,
слова Хамова.
Застолица грохнула, а Иван Павлович пояснил мне:
- Это у нас, в Брехове, самодеятельный хор так объявляет: выступает хор
из колхоза имени Марата. Частушки! Музыка Глуховой, слова Хамова, - и сам
засмеялся еще раз.
Гладких молчал.
- А ты чего нос повесил, Владимир Васильевич? Бери кружку! Дай-ка я
тебе налью, - потянулся к нему Батурин с бутылкой.
- Да погоди ты малость, - поморщился Володя. - Дай дух перевести.
Батурин дернулся и поднял голову:
- Что за тобой, гнались? Или прятался от кого?
- От вас спрячешься? - повел бровями Володя. - Вы на том свете и то
покоя не дадите.
- Кузовков одолевает? - Батурин многозначительно усмехнулся, наливая в
кружку Гладких. - Плюнь на него... Давай, отдыхай!
Гладких покосился на водку и вроде бы нехотя выпил. Семен Семенович
принял это как сигнал читать письмо запорожцев и, мотнув головой, словно
очнулся ото сна, загремел:
- Ты, шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ, самого Люцыпера
секретарь...
- Да погоди ты со своим турецким султаном! - оборвал его Батурин.
Семен Семенович обиженно хмыкнул и насупился. Вся остальная братия с
недоумением переглядывалась.
- Дан чего он, людей просил? - начал опять про Кузовкова Батурин.
- От него и те разбежались, что были, - нехотя ответил Гладких. - Тоже
мне шефы...
- А что такое?
- Сено скирдовали на пресс-пункте. Подвозили два грузовика с рязанского
треста. Ну и смылись... А те посидели, поглядели - никого нет. Ни шоферов,
ни начальства... И тоже деру дали. Вот и собирал всех до самой ночи.
- А Кузовков за чем смотрел?
- А черт его знает.
- Нашел грузовики-то?
- Нашел. На желудевских отгонах были, возле доярок. Машины в кусты
загнали, а сами по шалашам - девок щупать. Я их стыдить начал. А им хоть
плюй в глаза. Человек, говорят, имеет право на труд и на отдых. Оглоеды.
- Пораспустили... А все ваша демократия виновата, - Батурин длинно и
заковыристо выругался.
- Не демократия, а дурь, - сказал Володя. - Ведь тот же Кузовков два
грузовика с весны обезвечил. Одну машину с удобрением посадили в клюевском
овраге. Так тащили тракторами, что задний мост оторвали к чертовой матери.
Тащили с грузом, а! Разгрузить поленились...
- А что ему! - чуть не обрадовался Батурин. - Одну машину угробит -
вторую дадите. В районе сидят добренькие дяди... за счет других.
- Кого это других?
- Кого? Да хоть за счет меня. Ему за три года две машины дали. А мне
выделили хоть одну?
- Ты только за этот год четыре тракторных тележки взял. И тебе все
мало?
- А кто их мне давал? Вы, что ли? Я сам доставал, сам... Вон где! На
областной базе, - распалялся Батурин.
- Ну и что? Не у каждого приятель в директорах базы ходит! - повышал
голос Володя.
- Приятель! - деланно хохотнул Батурин. - Ты думаешь, мне этот приятель