Орлов Антон. Мир-ловушка

   За спиной у Титуса висел панадарский меч, на поясе, справа и слева, — тяжёлые охотничьи ножи халгатийской ковки, тоже больше напоминающие короткие мечи. По карманам он рассовал метательные звёздочки и несколько дымовых шариков. Вначале он предполагал взять самострел, но после проверки на заднем дворе обнаружил, что табельное оружие вышло из строя. Почему? Титус склонялся к версии, что при переходе в Облачный мир его машина подверглась некоему воздействию, вследствие которого испортились все находившиеся на борту магические устройства. Остаются дымовые шарики и старое доброе холодное оружие — уж оно-то не подведёт.
   Вскоре показались впереди домики — деревня Медные Горшки. Та самая, где три дня назад разыгралась кровавая трагедия.
   Крестьяне смотрели на приезжих исподлобья, отвечали неохотно. Велев егерям не вмешиваться, Титус сам провёл дознание.
   Все подтвердилось. Утром того страшного дня в Медные Горшки приезжал парнишка-посыльный из шайки Шамрота Ухореза, а вечером пожаловал и сам Шамрот со товарищи, однако не успели разбойники спешиться, как на них набросилось чудовище. Всех пожрало, только одёжку да обувку выплёвывало. Из деревенских никто не пострадал — спасибо прохожему страннику, который предупредил, что видел зверя на опушке леса, да посоветовал всем сидеть по домам, чтоб не вышло беды. Нет, следов не осталось, даже кровь ночным дождиком смыло.
   — Народные байки, — скептически усмехнулся старший егерь, когда отъехали от деревни. — Вот увидите, господин монах, ничего мы не найдём. Я знаю все зверьё и всю нежить, какая в наших лесах водится, а таких тварей здесь отродясь не бывало!
   Остальные его поддержали.
   — Осмотрим окрестности, — сухо распорядился афарий, когда все умолкли. — Ищите следы. Животное большое, тяжёлое — значит, они должны быть достаточно заметными.
   Титус собирался убить адского чёрного зверя. Пора положить конец беспределу хищника. В прошлый раз он растерзал и съел шесть человек, три дня назад — ещё семерых. А ведь погибшие разбойники могли бы вступить на стезю покаяния и оплакать свои грехи, как Сасхан Живодёр! Невесть откуда взявшаяся прожорливая тварь отняла у них этот шанс и заодно превратила ночи Титуса в первосортный кошмар.
   Он уже двое суток не спал, и только лишь закалка афария позволяла ему держаться в седле, отдавать приказы, думать, планировать. С тех пор как адский зверь извёл шайку Ухореза, Титус по ночам глаз сомкнуть не мог, ибо Сасхан, с которым он делил комнату, с наступлением темноты впадал в истерику: сначала по десять раз подряд проверял надёжность запоров на оконных ставнях (комната находилась на первом этаже), потом громко молился, перемежая слёзные просьбы о пощаде с признаниями в совершённых злодеяниях, воистину жестоких и отвратительных. Вконец охрипнув, он, стоя на коленях, начинал с размаху биться лбом об пол — мерные глухие удары заставляли подпрыгивать канделябр на столе, — а после снова взывал к равнодушным богам Облачного мира:
   — Боги-милостивцы, я больше не буду! Уймите зверя адского, не велите ему меня пожирать! Не буду я больше ни жечь, ни грабить, ни глотки резать, ни малолетних деток насильничать на глазах у родителей, ни зенки выкалывать, буду только истово молиться и каяться, молиться и каяться! Не виноват я ни в чем, в нищете я родился, в нищете возрос, век счастья не знал! Злая судьбина довела меня до греха, злые люди научили неразумного беззаконному разбою! Посадите, милостивцы, лютого зверя на цепь, не пускайте его до меня!
   Титус пробовал затыкать уши, но это не спасало: Сасхан орал слишком громко. А оставить кающегося разбойника в одиночестве ему не позволяла жалость: отныне Сасхан боялся темноты и страшился оставаться один, ему сразу начинали мерещиться крадущиеся шаги адского зверя.
   — Послушай, брат, бери пример с меня, — предложил однажды Титус. — Я тоже считаю, что покаяние — это прекрасно, но я молюсь мысленно, про себя. Так тоже можно.
   — Ты, брат, святой человек, — горестно возразил Сасхан. — Ты не грабил, не отымал последнее, не отрубал людям пальцы, не забивал девок насмерть ногами, ежели те не давали. Тебя-то боги завсегда послушают! А мне, грешнику великому, надобно вопить погромче, чтоб на небесах услыхали.
   И опять принялся за своё.
   “Убью зверя — отосплюсь”, — покачнувшись в седле, подумал Титус.
   Внезапно его начали одолевать сомнения, а нравственно ли он сейчас поступает? Зачем он отправился на охоту: чтобы спасти несчастных людей от хищника или чтоб обеспечить себе возможность спокойно спать по ночам?
   “Уж не эгоистичны ли мои мотивы? — Эта мысль заставила его содрогнуться. — Не я ли вытравливал из своей души ростки эгоизма, а он все же прокрался туда, нашёл лазейку… Или нет?.. Наставник остался в Панадаре, никто не сможет подсказать мне мудрый ответ…”
   Возглас одного из егерей прервал его самоистязательные размышления.
   — След!
   Перемахнув через парапет, они ехали вдоль опушки леса. Трава тут росла высокая, но жидкая, попадались влажные бурые проплешины, и на одной из них чётко отпечатался след лапы. Лапищи.
   Полтора фута в длину, фут в поперечнике. Глубокие ямки там, где в землю вонзились когти.
   Егеря молча переглядывались. Их физиономии, ещё минуту назад расслабленно-насмешливые, выражали сейчас удивление с примесью тревоги.
   — Убедились? — бесстрастным голосом спросил Титус. — Оно где-то рядом, след свежий. Какое из здешних животных могло его оставить?
   Все сошлись на том, что никакое.
   — Приблудный зверь из стороны зноя, — предположил старший егерь. — Люди рассказывают, там черт-те что водится.
   — Или и вправду адский зверь… — прошептал другой, молодой паренёк.
   Старший строго взглянул на него, но ничего не сказал.
   — Идём по следу, — распорядился Титус.
   Они подчинились, ибо король и министр благоуправления велели им выполнять приказы монаха-фаворита. Хотя по собственной воле не пошли бы впятером выслеживать такую здоровенную зверюгу… Но монах был непреклонён.
   Следы указывали на то, что животное свернуло в лес. Трава тут росла погуще, чем на опушке, однако егеря знали своё дело и без труда определяли направление, ориентируясь по примятым стеблям, сломанным веткам, по ямкам, оставленным в земле чудовищными когтями. Через некоторое время пришлось спешиться — гувлы нервничали, так и норовили пуститься наутёк.
   — Оно идёт за нами! — хрипло прошептал старший.
   Группа остановилась.
   — Вы уверены? — оглянувшись назад, на заросли кустарника, усыпанного неприятно пахнущими темно-розовыми соцветиями, спросил Титус.
   — Нутром чую. Вот сейчас мы встали — и оно тоже встало.
   Шорох ветвей сбоку. Все схватились за мечи, но это был всего лишь лесной зильд. На миг он замер, глядя блестящими глазами-пуговками на мгновенно вспотевших, напрягшихся, как натянутая тетива, охотников, что-то проверещал и снова юркнул в кусты. Старший егерь опустил меч и выразительно сплюнул.
   — Держи, — Титус сунул поводья своего гувла самому молодому. — Я сделаю крюк и зайду в тыл к этой твари. А вы продолжайте двигаться, но не слишком быстро.
   — Хотите поглядеть на его хвост? — неловко пошутил высокий жилистый егерь с рыжеватой бородкой.
   — Нет, я намерен убить его, — холодно ответил афарий и скользнул в кустарник.
   Егеря обменялись многозначительными взглядами.
   — Слыхали? Королевский фаворит, чтоб его… — выругался старший. — Пошли!
   Ачанхи, посаженные милостивыми богами жёлто-коричневые гиганты с хвойными кронами, по которым праведные души после смерти забираются на небо, росли на изрядном расстоянии друг от друга, но перепутанная масса лиственных деревьев и кустарника заслоняла обзор. Гувлы вели себя все беспокойней. Мох под ногами стал ярче — верный признак того, что неподалёку болото.
   — Привет, а я здесь!
   Этот хриплый возглас заставил егерей оглянуться. Каждому хотелось обложить невесть откуда взявшегося болтуна, мешающего рискованной охоте, но, когда они увидали, кто их окликнул, слова застряли в глотках. Ибо разговаривал с ними зверь. Чешуйчатый, антрацитово-чёрный, громадный. От земли до холки футов десять, не меньше. И как же эта махина сумела подобраться к ним бесшумно?.. Зверь приоткрыл пасть, обнажив в некоем подобии ухмылки страшенного вида клыки.
   — Вы охотники, да? Вот здорово, что пришли, а то мне было скучно. Кто за кем будет гоняться: вы за мной или я за вами? Можем по очереди!
   Старший егерь опомнился первым — на то он и был старшим. Вырвав из ножен тяжёлый, отменно сбалансированный нож, метнул в глаз зверюге. Это был его коронный приём против болотных зузагов, свирепых, но редких тварей, почти поголовно истреблённых в Халгате за годы правления прежнего короля, заядлого охотника.
   Животное отклонило голову, и нож просвистел мимо.
   — Не попал. Можешь сделать вторую попытку.
   Скрипнув зубами, егерь выхватил и метнул второй нож.
   В воздухе мелькнуло нечто вроде чёрного хлыста… Ага, из правого бока у животного росло щупальце, оно-то и поймало нож на лету за рукоятку.
   — Теперь моя очередь!
   Из левого бока выскользнуло ещё одно длинное щупальце, подобрало первый нож. Обнажив мечи, егеря ждали, что разозлённый зверь того и гляди кинется на них, но к тому, что произошло дальше, не были готовы. Щупальца почти одновременно метнули оба ножа. Первый вонзился в ствол дерева в половине дюйма от уха старшего егеря. Второй начисто срезал пучок перьев с его охотничьей шапочки.
   — А я бросаю лучше! — хвастливо заявило животное.
   — Д-да оно же совсем ручное… — выдавил рыжебородый егерь. — Д-дрессированное… Видать, из циркового балагана убегло…
   В детстве ему довелось побывать вместе с дедом-купцом в Урсабе, соседней стране, там ни одна ярмарка не обходилась без цирковых балаганов. В Халгате же циркачи не появлялись — их вовсю гоняли святые отцы, объясняя свою политику тем, что непотребное греховное веселие отвлекает людей от угодной богам смиренной печали.
   — Из балагана? — вымолвил другой охотник. В одной руке сжимая меч, в другой нож, он не сводил с животного азартного пристального взгляда.
   — Ага! — подтвердил рыжебородый. — То-то оно всяким трюкам и людской речи для потехи обучено… Сбежало от хозяина — и через границу к нам! Готовь сеть, ребята. Щас мы его приручим и живьём поймаем! Может, награда от короля будет?
   — Прорвёт оно сеть, — сипло возразил старший.
   — А мы его подманим! — не сдавался рыжебородый. Урсабийские дрессировщики, выступавшие перед публикой с медведями, зузагами и собаками, не говоря уж о зильдах, произвели на него неизгладимое впечатление. Приказываешь медведю — и тот тебя слушается, как человек! Это будет покруче любой охоты.
   Присев на задние лапы, животное с любопытством ожидало, что люди станут делать. Трое егерей, выстроившись в ряд, стискивали в потных ладонях оружие, младший, как мог, успокаивал гувлов.
   — Ты сытая зверушка… — Властно глядя зверю в глаза, рыжебородый убрал нож в ножны и сунул левую руку в карман. У него с малых лет была тайная, недостижимая мечта — стать дрессировщиком. — Умная зверушка, разные трюки знаешь… Хочешь сахарку?
   — Хочу! Давай сахарок! — Щупальце ловко схватило с его ладони желтоватый ком сахара и бросило в пасть. — Я знаю много разных трюков. Если угостишь пивом, перекувыркнусь через голову.
   — И впрямь приручённое… — пробормотал старший. — Все равно смотри в оба, людей-то оно скольких сожрало!
   — А кормить его было некому, вот и жрало, — отозвался рыжебородый. — Зверушка, ты хочешь поселиться в тёплой чистенькой клетке? Каждый день будешь кушать, а на шею тебе наденут красивый ошейник с колокольчиками!
   — Правда с колокольчиками? — заинтересовалось животное. — Дай пива, тогда скажу!
   — К зверью подход нужен! — самодовольно подмигнул товарищам рыжебородый. — Одолеть его мы в таком малом количестве не смогем, так возьмём же своё разумом человеческим! Приведём зверя во дворец как миленького, тогда королева нам по шапке пожелей на брата отсыплет. Она же любит всякие энти самые, как их там…
   — Досто-примечательности, — подсказал старший. — Ты поберегись, зверь-то тебя слушает…
   — Дак он мало чего понимает, хоть и говорящий. Чему научили, то и знает… Беклей, давай сюда своё пиво!
   — Отстегни от пояса, — буркнул третий егерь. Он хищнику не доверял. Зверь — это зверь, почётная доля охотника — убить его и повесить трофей на стенку. Пустая болтовня насчёт дрессировки и трюков его раздражала. Он зорко наблюдал за чудовищем, готовый в любой момент метнуть нож или нанести удар мечом. Неудача старшего егеря Беклея не обескуражила: он считал себя лучшим и давно уже метил на место старшего.
   А Титус в это время подбирался к объекту охоты с тыла. В пяти ярдах от чудовища он замер, прикидывая, пробьёт ли панадарский меч блестящую чёрную чешую. То, что зверь наделён примитивным подобием интеллекта, его не удивило. Зильды или обезьяны, к примеру, тоже на свой лад разумны и не разговаривают лишь потому, что их голосовые связки для этого не приспособлены. Версия рыжебородого егеря показалась афарию вполне правдоподобной: да, специально выдрессированное цирковое животное, завезённое в холодные края из стороны зноя. Сбежало из клетки, одичало — и вспомнило, оказавшись на воле, о своих изначальных инстинктах, присущих любому хищнику. Сейчас оно, видимо, сытое, егерям повезло. Он призадумался: поддержать их авантюру с доставкой зверя в Суаму живьём — или убить на месте? Решение должно быть взвешенным и логичным…
   Возможно, животное услыхало его беззвучное для человеческого уха дыхание либо почувствовало взгляд. Так или иначе, а оно вдруг уловило, что за ним наблюдают сзади, но головы не повернуло. Вместо этого на затылке у него распахнулся глаз с вертикальным кошачьим зрачком. Титусу почудилось, будто он видит своё отражение в этом зрачке…
   В следующее мгновение чаща огласилась свирепым ревом. Афарий отпрыгнул за дерево, спасаясь от удара. Хвост зверя оканчивался шипом, тот вонзился глубоко в древесный ствол. Мощный рывок, хвост освобождён, дерево покачнулось. Титуса прошиб ледяной пот: если б он остался на месте, его бы пригвоздило, как жука булавкой! Ломая кустарник, зверь развернулся в его сторону. Титус метнул одну за другой две звёздочки, метя в глаза, но животное пригнуло голову, и звёздочки скользнули по чешуе, не оставив ни царапины.
   — Сожру мерзавца! — прорычал зверь, надвигаясь на Титуса. — Медленно сожр-р-ру!
   Афарий выхватил из кармана и швырнул в морду твари дымовой шарик. Изготовлены эти штучки с помощью магии, но для того, чтоб они сработали, магия не нужна, в том-то и заключается их прелесть… В воздухе заклубился едкий зелёный дым. Пятясь, Титус бросил второй шарик, третий, четвёртый… Из разбухающего дымового облака доносился яростный рёв, кашель, ругательства. Безалаберный хозяин-циркач обучил своего питомца не только пристойной человеческой речи, но и мату! Впрочем, кашляли и ругались на несколько голосов… Егеря, понял Титус. Тоже вдохнули удушливого дыма.
   — Сюда! — крикнул он, забегая сбоку. — Люди, сюда!
   Люди услышали, однако не в меру сообразительное животное тоже услышало — вслед за парнишкой-егерем, который держал поводья одуревших от дыма гувлов, из тумана вынырнула чёрная клиновидная морда. При виде Титуса глаза твари алчно вспыхнули, но она тут же разинула пасть в приступе кашля. Пятый шарик Титус швырнул прямо в пасть. Вырвав у парня поводья, он вскочил в седло и пришпорил гувла, крикнув:
   — Люди, спасайтесь!
   Оставшийся позади зверь рычал и крушил подлесок.
   Не помня обратного пути, афарий положился на инстинкт гувла, и через некоторое время тот вынес его на опушку, к каменной дороге. Молоденький егерь уже был там. Вскоре появились остальные, причём старший и рыжебородый ехали на одном гувле. Увидав Титуса, охотники разразились бранью: без него-де все шло хорошо, зверь, считай, уже сидел у них в кармане, а в другом кармане лежала королевская награда, а он, не знакомый с правилами охоты раздолбай, спугнул, раздразнил зверя, попёр, видать, напролом и наступил ему на хвост, да ещё чуть не извёл всех своим вонючим дымом! При этом егеря то и дело умолкали и принимались кашлять, злобно косясь на афария.
   — Я спас ваши жизни, — сухо заметил Титус. — Если б не мои вонючие шарики, зверь бы всех растерзал.
   — Без тебя мы бы его уже взяли, живым или мёртвым, — проворчал угрюмый Беклей. — Чёртовы монахи, одна морока от них…
   Обмениваясь репликами, они не забывали нахлёстывать гувлов: не ровен час, животное очухается и бросится в погоню.
   Вечером все пятеро держали ответ перед королевской семьёй в почти пустом, скудно освещённом тронном зале. Егеря наперебой обвиняли Титуса в провале охоты. Раздражённый их поведением афарий тем не менее сохранял достоинство, излагая факты.
   — Итак, чудовище сбежало из балагана, — выслушав обе стороны, подвёл итог Актарей. — Надобно узнать, кто хозяин, и конфисковать имущество в казну, а самого подлеца забить палками на площади. Такую тварюгу распустил…
   — Хозяин-то, вероятно, остался в Урсабе, — заметил стоявший на ступеньках рядом с троном Малевот. — По ту сторону границы. У нас циркачей нет.
   — Ваше величество, церковь Истинных Богов смиренно просит вас подписать декрет о том, что сей зверь — не адский чёрный зверь, а обыкновенное животное, — тихо потребовал священник в тёмной мантии. — И повелите карать еретиков, дерзающих утверждать обратное!
   — Подпишу, подпишу… — пробормотал, морщась, Актарей. Когда пришли звать его в тронный зал, он отсыпался после утренней пирушки и потому был не в духе.
   — Совсем оно ручное, ваши величества, сахарок у меня с руки ело… — влез рыжебородый егерь, тоже успевший напиться после неудачной охоты.
   — Зверя надо уничтожить, ваши величества! — поклонившись, перебил Титус. — Незамедлительно! Он представляет собой опасность для ваших подданных.
   — А чего он на тебя-то взъярился? — спросила королева Лусилла. — Егеря вот говорят: их не трогал, хорошо себя вёл. До сей поры, как нам доложили, он только разбойников ел… или там свиней…
   — Значит, сия тварь питается разбойниками, свиньями и смиренными монахами, — сладко улыбнулась её наперсница Эмрела, с первого дня невзлюбившая Титуса.
   — Не знаю, ваше величество, — игнорируя придворную даму, ответил Титус.
   Он уже несколько раз мысленно проанализировал происшествие, выстраивая причинно-следственные цепочки, но так и не понял, что привело животное в ярость.
   — Может, рожа твоя его испугала? — предположила королева. — Очень уж ты уродлив!
   Титус ощутил болезненный укол и не сумел это скрыть: слишком измотал его несуразный сегодняшний день.
   — Не обижайся, я по-доброму говорю, — заметив это, добавила Лусилла. — Урод он и есть урод! А я никому плохого не скажу, у кого хочешь во дворце спроси.
   — Ступайте, — сделав рукой царственный отпускающий жест, устало велел Актарей. — Мы ещё подумаем, как бы нам организовать охоту на зверя…
   — Декрет о ереси, ваше величество, — придвинувшись к нему, напомнил церковник.
   Трижды низко поклонившись, как предписывал этикет, афарий направился к выходу. Ему подмигивала, поблёскивая в полумраке, позолота, подошвы халгатийских придворных туфель слегка скользили по паркету. Настроение у Титуса было сумрачное: впереди его ждала ещё одна бессонная ночь.
   Отмерив серебряной ложечкой дозу порошка из одного матерчатого пакетика, из другого, из третьего, Шертон высыпал все это в котелок с остывшей кипячёной водой, тщательно перемешал. Добавил столовую ложку масла манглазийского корня. Снадобье приобрело голубоватый оттенок.
   — Пей!
   Нэрренират потянулась к котелку, но тут на неё снова напал судорожный кашель. Отвернув морду в сторону, она издавала хриплые лающие звуки, её большое тело конвульсивно дёргалось. Наконец приступ кончился. Подхватив щупальцами котелок, богиня проглотила содержимое и обессиленно растянулась на земле.
   Вечерняя мгла уже начала размывать очертания деревьев. Шертон подбросил в костёр несколько сухих сучьев, пламя затрещало веселее. За прошедшее время все четверо успели привыкнуть к этому хмурому заболоченному лесу. Их здесь никто не беспокоил: крестьяне редко забирались в чащу, поскольку боялись нежити, а нежить как огня боялась Нэрренират, невосприимчивую к суггестии, неуязвимую для клыков и когтей и вдобавок одержимую неуёмным исследовательским любопытством.
   Скоро они простятся с Халгатой и отправятся на юг, в сторону зноя. Вместе с Бирвотом. Сегодня Шертон нанял в Суаме артель плотников и каретных дел мастера, которые должны по его чертежам изготовить подводу для перевозки машины.
   — Уже лучше… — Богиня повернулась к людям. — Вот …!
   Вернувшись из города, они обнаружили Нэрренират неподалёку от своей поляны с костровищем. Великая богиня каталась по земле, оставляя когтями во мху глубокие борозды, корчась от надсадного, рвущего горло кашля. В промежутках между приступами она еле-еле смогла произнести несколько слов: рецепт снадобья, которое нужно приготовить. На её счастье, в мешке у Шертона нашлись все необходимые компоненты.
   — Ты можешь наконец объяснить, что с тобой случилось?
   — Это был п…ц! Знаешь едкие дымовые шарики, их делают маги-пиротехники?
   — Такие? — показал Шертон, вынув из кармана.
   — Вот-вот. Это дерьмо когда-нибудь взрывалось у тебя прямо в глотке?
   — Я их не ем, — хмыкнул он после короткой удивлённой паузы.
   Роми и Лаймо ошеломлённо смотрели на богиню.
   — Счастливчик… Я сегодня один такой почти проглотила.
   — И зачем тебе это понадобилось, великая? — с непроницаемым лицом поинтересовался Шертон.
   — Мне швырнул его в рот… афарий. Когда я его поймаю, я ему для начала десять штук таких скормлю!
   — Откуда здесь взялся афарий?
   — Попал сюда вместе с нами. В междумирье около вашей машины болталась ещё одна, патрульная. Видимо, когда вы раскрыли врата Облачного мира, её тоже затянуло. Создатель, я не предполагала, что это тот самый афарий! Тот… ублюдок! Он должен был вывести Роми за периметр и передать мне, а вместо этого сдал её страже. За мои, на…, деньги!
   — Титус?! — Роми изумлённо раскрыла глаза. — Так его подослала ты?
   — Да, Титус. Я-то думала, что убила его около эскалаторов… Что ж, он ещё пожалеет о том, что в прошлый раз я его не убила.
   Обхватив руками колени, Роми молча глядела на огонь. Она старалась не вспоминать об университете, о своём преступлении, о болезненно-напряжённых, полных противоречий и непонимания разговорах с Титусом, об аресте и тюрьме… Сейчас она окунулась в иную жизнь, и эта новая жизнь, несмотря на трудности и отсутствие комфорта (от последнего Роми не отказалась бы), нравилась ей больше, чем прежняя. Она научилась засыпать на голой земле, почти забыла вкус шоколада, костяшки её пальцев распухли и кровоточили (Аре сказал, что потом появятся мозоли, тогда больно не будет — но до этого ещё далеко), мылась по утрам в холодном ручье, протекавшем неподалёку от поляны, — зато здесь никто не пытался унижать и подавлять её, не посягал на её внутреннюю свободу.
   — Где ты встретила этого Титуса? — спросил — Шертон.
   — В лесу. Примерно в двух милях севернее нашей стоянки. Сначала я встретила там четверых охотников…
   — Ты их не сожрала?
   — Нет, зачем? Забавные смертные, нам было очень весело вместе.
   — Кому было весело? — подняв голову, с подозрением уточнила Роми. — Вам или тебе?
   — Я их не обижала. Они угостили меня сахаром и собирались угостить пивом — и тут из кустов вылазит … афарий! Похоже, он притащился вместе с ними. Хотела его растерзать, а он давай бросать в меня свои… шарики. Чтоб его ……! Попробовать их пиво я так и не успела — Богиня опять закашлялась, но этот приступ был заметно слабее предыдущих. — Сначала я выловлю Титуса. После этого мы отправимся искать врата-выход.
   — Ты хочешь отомстить? — спросила Роми.
   — А ты не хочешь? — Уловив в её тоне протест, Нэрренират повернула голову в её сторону. — После того, что он тебе сделал?
   — Нет. Я не хочу его видеть, не хочу с ним общаться… Он мне не нужен. Если он подойдёт ко мне, я молча отвернусь и уйду. Но мстить я не хочу.
   Она вновь уставилась на пламя, прищурив глаза. Убивать страшно. Роми училась у Шертона приёмам рукопашного боя, и в глубине души надеялась, что ей никогда больше не придётся убивать. Правда, если бы время повернулось вспять, она бы снова убила Вария Клазиния и Обрана Фоймуса. Покорно терпеть издевательства и унижения — это, если разобраться, тоже преступление… Роми знала, что Титус никогда не согласился бы с этой мыслью, но мнение Титуса давно уже потеряло для неё значение. Равно как и он сам. Она вспоминала о нем без ненависти и вообще без сильных эмоций, разве что с еле выраженным оттенком обиды и разочарования — словно он в какой-то степени перестал существовать.
   — Ты человек, — слегка дотронувшись щупальцем до её плеча, сказала богиня. — А я — Нэрренират. Мерзавец меня кинул и заплатит за это.
   — Я тоже тебя кинула, — угрюмо напомнила девушка. Может, и не стоило, но фраза вырвалась сама собой.