Подвойская Леонида. Предтечи Зверя. Книга вторая. Алёна

   – Ах, как хорошо! Спасибо, что научили! Это что, я теперь могу вообще не есть?
   – Думаю, есть придётся. Всё таки тебе ещё расти надо. Поправляться. Вон худоба какая. А на одном солнышке не вытянешь.
   – Скажите, а ваша дочка тоже вот так могла?
   – Могла. Но не сразу. Она уже постарше тебя была, когда всё проявилось. – Ростова замолчала. Было видно, что ей тяжело вспоминать о дочери.
   – Мамочка! – прервала молчание Алёна и бросилась к началу аллейки, где появилась щупленькая фигурка матери и обоих братцев.
 

Глава 4

 
   – У тебя мать очень хорошая. Добрая. Я наблюдала. Только какая – то… несчастная она. Тень на ней нехорошая. Ты бы берегла её. Смотрела за ней больше.
   А как отец?
   – Он добрый. Пока не выпьет.
   – И сильно пьёт? ну, ничего. Ты сможешь вылечить.
   – Правда?!
   – Да, доча моя лечила. А сегодня, если ты не против, мы с тобой пройдёмся в соседнюю палату. Там…
   – Нет! – перебила её девушка. Нет!
   – Ты устала? Или…
   – Никаких соседних палат. Никого, Даниловна, пока не… помогу Вам.
   – Поздно мне уже. Да и жизнь моя прожита.
   – А кто мне обещал помогать? меня учить? Всё. Ложитесь. Только подсказывайте, если что.
   – Здесь я не подсказчик. Дочка говорила, что сама видит. И отсекает понемногу.
   – Хорошо, я попробую. А соседки не проснуться?
   – Сейчас. – Старуха прошлась к каждой из спящих потом вернулась.
   – Всё. До утра будут спать крепким сном. Это я ещё умею.
   Алёна протянула над старухой руки. У влюблённой в лес девушки увиденное ассоциировалось, как большая черная паутина с многоногим пауком в центре.
   Паутина была ядовитой и обжигала при каждом прикосновении.
   " Отсекала понемногу" – вспомнила она и взялась за дело. Женщины терпеливее переносят боль, и Алёна не стонала, не всхлипывала, только слёзы текли из закрытых глаз. Когда где- то через час девушка изнемогла и волшебное сияние её рук погасло, старуха подвела её к окну, к лунным лучам.
   – Бедненькая, изводишься. Может, перестанешь, внучечка?
   – Нет, Даниловна. Я взялась, я закончу. Я смогу. Вот, попью только – впитывала девушка серебряный свет. – А Вы пока расскажите что. Вы про себя тогда начинали.
   Так они и провели ночь. Девушка терзала раковую паутину, а в перерывах старая Ростова рассказывала о своей удивительной жизни. В ней было много чего. Но в основном – мать, лес и дочка.
   – Завтра придётся ещё… Не могу… – прекратила ближе к утру лечение девушка.
   – Конечно, милая, конечно. Пойдём, проведу. И лежи, отдыхай. Я скажу, чтобы не тревожили.
   Вновь проводивший отход по причине догуливания другими врачами отпусков Карлуша, выслушал по утру просьбу Даниловны благосклонно.
   – Опять ночью ведьмарствовали? – пошутил он.
   – Я думаю, что этих двух соседок можете выписывать. Больше они к вам не попадут.
   Разве что в роддом теперь. Вот такое " ведьмарство".
   – Ну, хорошо. Что она может? – решился врач.
   – Всё! То есть, исцелять – практически всё. Вот и у нас в палате, думаю, начнётся. Уже сегодня начнётся. Так что, если интересуетесь, поднимитесь.
   – Есть разговор, Даниловна.
   – Личный? До послезавтра девушка занята.
   – Но поговорить – то можно?
   – Давай тогда со мной, – предложила старуха и они зашли в ординаторскую.
   Когда Алёна проснулась, солнечные лучи вовсю гладили её лицо и выглядывающие из лёгкой ночнушки плечи. Рядом сидела старая Ростова. Соседок не было – проходили процедуры.
   – Вот что, внученька. Есть для тебя работёнка сегодня ночью.
   – Знаю.
   – Не знаешь. Другая. И не здесь. Ты как себя чувствуешь?
   – Нормально. А как же… с Вами?
   – А! Я подожду. Там ты нужнее.
   – Да где же "там"?
   – У Карлуши. Ты поднимайся. Перекуси, вот. Оставили. И пойдём. На скамейке расскажу.
   Зал двухкомнатной квартирки "Карлуши" был тускло освещен одной из трёх ламп трёхрожковой люстры. В прихожей хозяин свет не включил.
   – Она не переносит сильного света. Больно, – шепотом произнёс он. Алёна, снимая туфли, поёжилась. Квартира была наполнена каким-то мрачным отчаянием. И этот тусклый свет, и запахи неподвижного тела, и сам вдруг осунувшийся врач навеивали какие-то мысли о сумерках души.
   – Где она? Проводите! – таким же шёпотом распорядилась Даниловна. Алёна не удивлялась такому поведению. Ростова вкратце рассказала, что в автоаварии жена Карла Петровича получила тяжёлые травмы, теперь парализована. Кроме того, свет и звуки причиняют ей невыносимую боль. При ясности ума невозможность двигаться и даже говорить мучают её не меньше, чем физические страдания.
   Когда они втроём зашли в спальню, девушка задохнулась от чувства сострадания к несчастной женщине. Подготовленная к посещению, она сидела в кресле, укрытая пледом. Ещё красивые черты лица начали уже увядать, как увядает цветок без цвета, без влаги, без пчёл. Попытавшись что – то сказать, страдалица только замычала, и смутившись, зажмурилась. И словно что – то погасло в комнате – настолько ярким, оказывается, был её взгляд.
   – Бедная Вы, бедная, – тотчас кинулась к ней Алёна. Она взяла лицо женщины в ладони и плача, стала уговаривать.
   – Ну, откройте глаза. Ну, успокойтесь. Я Вам помогу. Я Вас теперь не оставлю…
   – Внучечка, погодь, давай всё обсудим, как лучше, – встряла, было, Даниловна.
   – Идите, ах, не мешайте, пожалуйста, – нетерпеливо отмахнулась Алёна. Врач и старуха притихли и наблюдали, как из ладоней девушки на больную потёк свет. Он становился всё ярче и ярче. Алёна вскоре прекратила свой монолог, только, закрыв глаза и, смешно нахмурив лобик, шевелила губами. Её пациентка, напротив, сидела открыв глаза, в которых отчаяние начинало сменяться изумлением и надеждой.
   Даниловна потянула такого же изумлённого Карлушу на кухню.
   – Сейчас ей главное не мешать. Потом, когда ослабнет, перенесём её к луне сил набираться.
   – Кто ослабнет? Лиля?
   – Да нет. Волшебница наша. Что же ты думаешь, это ей просто так?
   – Не думаю… Я… ничего не думаю. Кого только здесь не было… Утопающий, знаете. Но вот так. С такими эффектами…
   – Подожди, ещё не те эффекты будут. Давай кофе угости, что ли. Ночь долгая будет, хлопотная…
   Хлопотной оказалась не только ночь. Девушка видела эти пропасти – разрывы в светленьких струнах нервов и в паутинках, из которых, казалось, соткана нежная ткань мозга. Она видела измученные, горящие красным огоньком, словно кричащие о помощи, струнки нервов, ведущих от глаз и ушей. " Боль от света и звуков" – вспомнила она. Захлёстываемая волнами жалости, Алёна делилась, и делилась с женщиной своим светом. И уже падая без сил в первый раз, увидела, что поправила эти расстроенные струнки. Боль должна была утихнуть. Затем заботливые руки отнесли её на кровать, подвинутую под лунные лучи. Придя в себя и набравшись сил, целительница только мельком прошептала старухе: "Потом, потом, всё потом" и продолжила своё подвижничество. Около трёх часов ночи, когда девушка вновь упала рядом с больной и её отнесли "заряжаться", жертва аварии повернула голову и прошептала:
   – Кто она?
   – Если бы я знал, родная. Вот, Даниловна, наша знаменитая травница открыла…
   Господи, да ты заговорила? – кинулся врач к своей жене.
   – Да. И боль отпустила… Да кто она?
   – Она тебя, доченька, поставит на ноги. Ты только не волнуйся.
   – Чего теперь уже волноваться – улыбнулась Лилия. – Хуже не будет. Хоть поговорить могу.
   – Как ты себя вообще чувствуешь, любимая? Может, что надо?
   – Нет. Смотрите за девочкой. Она всё время стонет.
   – Такое у неё целительство. Больно её. Терпит, – объяснила Даниловна.
   – Милая, добрая девочка, – улыбнулась Лилия.
   – Всё – всё- всё! Потом, потом, потом, – отогнала собеседников от своей пациентки подошедшая Алёна и вновь воздела над ней руки. К утру оборванные ниточки мозга соединились в один узор и засветились радостным голубым светом.
   Осталось "всего лишь" соединить струны нервов и нити позвоночника. Девушка видела эти разрывы и уже направила на них лучи своего целительного света. Но задавненные травмы ударили по девушке такой болью, что она невольно закричала и отпрянула.
   – Что?! – в один голос вскрикнули взрослые.
   – Нет. Ничего. Просто… – она взглянула в окно, за которым начинал проявляться рассвет.
   – Не успели. Я вообще- то так и думала. Моя доченька тоже такие… травмы за одну ночь не успевала… Ну, да ничего. За день отдохнешь, а там…
   – Нет, нет, нет! Я никуда не уйду, пока… пока…
   – Внучечка, родненькая, поверь ты мне. Отдохнёшь, потом быстрее получится. И ещё – мы же тебя тихонечко сюда привезли. Хватятся в больнице, что будет?
   Даниловна взяла ослабевшую девушку и ласково уговаривая, повела одеваться.
   – До свидания, тётя Лиля. Я вас вылечу. Сегодня ночью вылечу. Простите, что не успела… Но руки уже. И много что ещё… А ходить, – это уже завтра… – погружаясь в сон, попрощалась девушка. Карл Петрович подхватил её на руки и понёс в свой старенький "фольксваген".
   – Как вы думаете, Даниловна, она правду говорит?
   – Ну, Карлуша, ты же сам видел. И потом, сменишься с дежурства, увидишь. Если она сказала, что руки уже действуют, значит, так и есть.
   – Дай Бог, дай Бог, – голос его задрожал. – Мы же с Лилей моей совсем вдвоём. Ни у неё, ни у меня – никого. После той аварии… За рулём- то я был. Да, не виноват. Юридически. А так? Каждый день видеть эти муки. Да я опять о себе. А ей?
   Каждый день этого ада! Я думал – с ума сойду. Но если бы сломался, что с ней бы было? А я ведь её люблю, мою Лилию.
   – Ты зря беду от людей спрятал.
   – Там, где случилось, не прятал. Ну, там и не спрятать было, "ЧП районного масштаба" всё-таки. Да, сочувствовали. Но, знаете, какое- то злорадное сочувствие у людей. Типа " слава Богу, что не со мной!". И любопытство. Просто праздное любопытство – как люди выживают в таких условиях? Неприятно.
   В больничном скверике врач вновь взял Алёну на руки и так донёс до отделения, потом, упрямо мотнув головой, понёс дальше – в палату, на койку.
   "Пусть думают, что хотят" – поняла Даниловна.
   – Ну, ты всё-таки не бравируй. Девочка-то считается больной. А ты куда-то возишь, на руках носишь… И тебе и ей повредить может.
   – Да- да, Вы правы. Сегодня у нас кто заступает? Верещавина? Трудный случай…
   – Я справлюсь – пообещала Даниловна. А ты, давай, утрясай со своими.
   Утрясать особо и не пришлось. Ночь прошла спокойно, дежурных санитарку и медсестру никто не тревожил. Обе, приняв по коробке конфет, пообещали молчать о некоторых сегодняшних странностях, если такие и были. "Ничего противозаконного, а тем более криминального" – успокоил их Карапет. Затем, сдавая дежурство, запинаясь попросил без особой надобности не тревожить Алёну из третьей палаты.
   На удивлённо поднятые брови Верещавиной добавил, что это его личная просьба, но конечно, если она сочтёт необходимым… И всё- таки. Не вдаваясь в большие разъяснения, он рванулся домой. Заинтригованная врачиха начала обход именно с этой палаты. Две девочки весело шептались, а та самая Алёна спала сладким сном с улыбкой на губах. Рядом, охраняя этот сон сидела старуха Ростова. При появлении Верещвавиной она встала.
   – Здравствуйте, Раиса Васильевна!
   – Здравствуй и ты, Даниловна. Что здесь происходит? Почему не на обходе?
   – Сейчас пойду. Вас дожидалась. Очень прошу девоньку пока не будить.
   – А в чём собственно дело? Вот и Кара… и Карл Петрович просил. Что за спящая красавица?
   – Вам врать не буду. Конечно, помните, как с Игорьком- то было? Как он кстати, сейчас?
   – Хорошо, спасибо, – рассеянно ответила врач, собираясь с мыслями. – Ты хочешь сказать, что эта пичужка, как твоя дочь…? – поняла она.
   – Мне кажется… да нет, не кажется, лучше. Видела сегодня.
   – И она сегодня Кара… Карлову жену…? И помогло?
   – Не то слово. "Помогло". Но сил много потратила. Пусть отдохнёт, а?
   – Сказки, Даниловна?
   Ростова истово перекрестилась и тогда Раиса Васильевна, пожав плечами, взялась за соседок. Узнав, что приступов последние трое суток не было, она покосилась на спящую девушку.
   – А у нас в палате одну жанчинку готовили к операции мозга. Провели повторную томографию – незачем, оказывается. А у второй анализы…
   – Даниловна, идите к себе. Обещаю, что часов до одиннадцати… или сколько?
   Двенадцати? Хорошо… И отдохните сами. Вижу, что надо.
   Алёна, действительно, проснулась около полудня. Рядом вновь сидела добровольная опекунша и наставница. Девушка ещё не встала, когда в палату впорхнули её соседки – уже в своих одеждах.
   – Выписали – сообщила " Лисичка". – Нас никогда долго и не держат. А теперь – и вообще. Мы слышали. Не дурочки. Спасибо тебе, Алёнка – чмокнула она в щёку свою целительницу. Не знаю, что и… Вот! Возьми, – она протянула Алёне свой плейер.
   – И я… и от меня… – склонная, как и все полненькие девочки, к большей чувствительности, Тома тоже склонилась над Алёной, но разревелась и обслюнявила её всю.
   – У меня… я не знаю… – всхлипывала она. – Вот, возьми – девушка положила на тумбочку коробку конфет, а потом начала срывать с себя серёжки.
   – Да вы что, девочки, – окончательно проснулась и подхватилась Алёна. – Да не возьму я ничего. Спасибо, но зачем? И нельзя. Нельзя за это. Поверьте, нельзя.
   Не могу – мягко отталкивала назад она подарки.
   – Но конфеты, конфеты-то хотя-бы? – настаивала Тома, всё ещё всхлипывая.
   – Ну, за это спасибо. Своих малых угощу.
   – Тогда и я. Я тоже завтра же привезу. Или передам с кем – решила Лисичка.
   – Не надо, что ты! Ну, счастливо вам!
   Затем пришла врач и осмотрела девушку.
   – Небольшой упадок сил всё ещё наблюдается. Так что надо ещё полежать. Может, прокапаем?
   – Спасибо, Раиса Васильевна, но нам лучше сейчас на солнышко. Правда, внучечка?
   – Ох, Даниловна, раскомандовалась. Смотри, нарвёшься на главврача, – улыбнулась докторша.
   – Ничего, я его от простатита… Ну, да ладно… В общем, мы пошли дышать воздухом.
   – Это тебе Карлуша передал. Чтобы силы восстановила – протянула старуха девушке здоровенную шоколадку, когда они устроились на излюбленной скамейке.
   – Спасибо, зачем, – засмущалась девушка.
   – Ты это брось, Алёнушка. Ты уже взрослая девушка. Неужели не понимаешь, какие ты сейчас чудеса творишь?
   – Чудеса?
   – Конечно, чудеса. Их же, этих несчастных вылечить не могут. А ты, как фея из сказки. Поэтому не смущайся так вот этим проявлениям благодарности. Когда деньги начнут совать… да и там подумать надо. Задаром ничего не происходит. Вона, как тебя крючит, когда ты лечишь. Я, когда диски вставляла или там, травами, то мзду брала. Даже время затраченное, и то денег стоит. А вот дочка моя была – как ты.
   Бессребреница.
   – Тётя Аня, а что с ней… случилось?
   Лицо старой женщины потемнело.
   – Пожар. Лесной пожар. И ребятня в лесу. В походе были. Может, сами и подпалили, не знаю. Он тогда две деревни сожрал, так буйствовал. Мы в хате были. Услышали, выбежали к реке. Стоим, смотрим, с домом родным прощаемся. А она, дочечка моя вдруг напряглась вся, будто что в этом гуле услышала. " Дети там!" – говорит. " Не успеют" – и к лесу. Я за неё вцепилась, не пускаю. А она вывернулась, чмокнула меня в щеку: " Простите, мама! Надо!" – и кинулась через лужок к пожару.
   А потом – прямо в пламя. Вот и всё, что я видела… А потом эти бойскауты рассказывали, что когда они уже отчаялись, сбились стайкой на полянке, она появилась возле них. Прямо из пламени появилась. Стала в центре и аж засветилась.
   И этот свет, как они говорили, туман такой светящийся, их накрыл и огонь близко не подпускал. Потом пожар ушёл дальше, и этот туман постепенно растаял. Кто посмелее был, на дочушку мою смотрел, так говорили, что она, как этот туман тоже растаяла… Та полянка так и сохранилась среди пепелища. Там ребят и нашли потом. Никто в это чудо и не верил, что в таком ужасе уцелеть можно. А от доченьки ничего не нашли… Совсем… Ребята, которые спаслись, каждый год туда ходят, второй день рождения празднуют. И цветы кладут. Доченьке моей. Хотя наши пожарники объясняли всё это какими-то "микросмерчами" или "микровихрями", которые пожар вокруг полянки обвели. Но я то знаю…
   – Какая она у Вас была молодец! – вытирая слёзы, похвалила Алёна.
   – Да…, была. Но ты опять плачешь! Да что же это такое?
   – Просто… жалко.
   – Вот это ты брось. Я смотрю, у тебя глаза вообще на мокром месте? Не пойдёт.
   Если можешь помочь чьему-то горю – помогай, а не реви. Если не можешь, то плачь, не плачь, всё едино.
   – Но если жалко?
   – Ах, внучечка, внучечка, добрая ты душа. Жалей. Но не рюмзай. Сейчас время злое, люди злые, слёзы для них – признак слабости. А над слабыми в лучшем случае посмеются. Поэтому давай потихоньку от плача отвыкать.
   – Хорошо, давайте.
   Ещё Алёна позвонила домой, сказала, что выздоравливает и что скоро приедет. Мать отвечала односложно и у девушки испортилось настроение. Отец "загусарил", – поняла она. Это была незаживающая, постоянно кровоточащая рана их семьи. Отец.
   Тракторист, бригадир, главный инженер, бригадир, тракторист. Водка загубила и эту некогда светлую голову. Или не водка? Или было что-то иное, из- за чего началось пьянство? Девушка тяжело вздохнула. Вспомнила, как прятались они с мамой от разбушевавшегося "родителя". Как тихонько плакала мать и прощала, прощала, прощала. Потом, с появлением братиков, отец поутих, не буянил, но напивался регулярно и крепко. Вот, видимо, и сейчас. Думать об этом не хотелось.
   Но пришлось.
   На следующий день когда юная целительница блаженно отсыпалась после хорошо сделанной работы, к ней приехали. изменившийся в лице Карлуша растормошил девушку.
   – Там к тебе… из милиции. Не знаю зачем. Но если об этих ночах пронюхали…
   Ты молчи. А то за такое нарушение режима…
   – Хорошо, я не буду говорить. А если спросят?
   – Скажи, что не помнишь, где была. Что гуляла. Что лунатичка. такое бывает…
   – В освобождённой ординаторской сидел какой-то серый потрёпанный милиционер с погонами капитана.
   – Вот, Алёна… поручили мне тебя допросить. – начал он, доставая какие-то бумаги.
   – Да, пожалуйста, а о чём? – насторожилась девушка.
   – Ну, вообще, как поживаешь. Как здоровье, кстати?
   – Нормально, спасибо. Думаю, что скоро выпишут. Домой надо.
   – Да, домой надо… Это ты права. Не буду… Неприятности у тебя дома.
   – Что? С братиками что? – подхватилась девушка. – С мамой?
   – С отцом.
   Девушка опять села. Перевела дух. Вдруг перекрестилась.
   – А что с ним? – спросила она через некоторое время.
   – А ты ведь за него не так переживаешь, а? – наклонился через стол капитан.
   – Но что с ним? – повторила девушка, отмахиваясь от проницательного вопроса.
   – В большие неприятности влез. Понимаешь, в очень большие. Пока не могу сказать большего. Давай всё-таки побеседуем. Ну, поручено мне.
   Уже с более спокойным настроением девушка однозначно отвечала на стандартные вопросы о школе, о семье, об отце.
   – Но имейте в виду, если он во что… встрял, то без меня. Я всё время была здесь, уже с улыбкой добавила девушка.
   – Ой ли? – многозначительно спросил капитан.
   – Да… Во всяком случае, у меня на любое время есть это… алиби!
   – Тебя, насколько я знаю, ни в чём не подозревают. Но если вдруг… Ты такими словами не бросайся. Очень часто все эти "железные" алиби просто разваливаются.
   – Но я…
   – Это так к слову. Теперь распишись. Молодец, девочка. Это между нами. Так и должно быть. Ни единого плохого слова об отце!
   – Но так и должно быть!
   – Должно, – тяжело вздохнул мент, уже подписывая протокол. Вон мои оболдуевы… – он опять тяжело вздохнул, затем позвал настороженно подобранную старшую медсестру.
   – Вы так и не сказали…
   – Да. Крепись, девочка. Это серьёзно. В общем… Он подозревается… В общем, вчера на тракторе… Пьяный… Въехал в ваших девчат и студентов.
   – И… – побледнела Алёна.
   – Трое сразу. Ваших. И один студент. Он девушку успел отбросить. И двое ещё потом. В больнице… – ну вот, я же знал, – услышала ещё Алёна, погружаясь во тьму.
 

Глава 5

 
   Областной суд размещался в солидном, но неприятном здании, ранее занимавшемся обкомом. В коридорах почти буквально ощущалась враждебность всего окружающего к людям. Начиная с мрачного милиционера, проверяющего документы и заканчивая неудобными скамейками для ожидающих. Найдя номер зала, Алёна с матерью прошмыгнули через дверь и забились в самый дальний уголок, на самую дальнюю скамейку. Девушка посмотрела на высокие, похожие на троны кресла судей, затем на огромную мрачную клетку со скамьёй обвиняемого (здесь особенно гадать не приходилось, да и не из джунглей каких они приехала). На маленькие столики справа и слева от судебного помоста и поёжилась. Чем – то жутким, неумолимо жестоким веяло в этом зале. Как… как на эшафоте. Всё уже давно решено, а сейчас здесь – публичная казнь. Для всех этих кровожадных потерпевших. Алёна тяжело вздохнула. Конечно, им больно. Но разве человеческая кровь – лучшее лекарство?
   – Твоих бы так! – кинула ей мать одноклассницы.
   Другие люди стали приходить гораздо позже – приехали на более позднем автобусе.
   Так и думала несчастная жена подсудимого, намеренно пытаясь разминуться со ставшими беспощадными врагами односельчанами. Враждебно поглядывая на "родственничков убийцы", потерпевшие и группа поддержки начала рассаживаться ближе к месту действа, поэтому Алёна смогла укрыться от посторонних глаз за чьей- то спиной.
   Затем ввели отца. Туда, в клетку. Сняли наручники. Он сел, обвёл каким- то мёртвым взглядом зал, опустил глаза. Алёна его почти не узнала, скорее – почувствовала. И ранее склонный к седине, он теперь стал совсем белым. Щёки настолько впали, что, казалось, вот-вот порвутся. Огромные круги под глазами.
   Сейчас, когда он опустил голову и потупил взгляд, его бледное лицо казалось черепом. И сидел он тихо, не шевелясь, как какая-то кукла.
   Судьи не очень впечатлили Алену. Видела по телевизору. Не понравился седой с мятым лицом защитник. Не понравилась и прокурорша – большая женщина с большими звёздами на погонах и с очень мрачным взглядом. Но больше всего не понравилась судья. Мантия не могла скрыть её грузности. Свисали щёки и второй подбородок.
   Видимо, она только что поднималась по лестнице, поэтому тяжело дышала. Алёна с удивлением рассматривала этого вершителя людских судеб. Потом началась процедура представлений, разъяснений, проверки свидетелей, во время которой матери предложили выйти из зала.
   – Но это мой муж! – возмутилась Алёнина мать.
   – Мария Ивановна, – вы вызывались в качестве свидетеля, поэтому должны пока выйти – терпеливо разъясняла судья. Допросим, будете присутствовать.
   – Никуда не пойду! Я должна знать! – повысила голос свидетельница.
   – Защитник, это Ваш свидетель. Объясните Вы, или суд найдёт управу.
   Мятый адвокат сорвался со своего места – столика возле клетки и кинулся в проход.
   Но у матери и так прошёл пыл.
   – Сиди, доча. Потом расскажешь, – шепнула она и пошла к выходу. Остановившись напротив судьи извинилась: "Муж ведь", затем вышла. Процесс продолжался.
   Прочитала обвинение прокурорша. Алёна узнала – то, что случилось с отцом, называется "убийство двух и более лиц из хулиганских побуждений". Рассказала, кто что видел и что рассказал на следствии, что у подсудимого была тяжелейшая степень опьянения, что он после всего уехал "скрылся с места происшествия" и нашли по следам, в стогу сена возле злополучного трактора. Что отец Алёны виновным себя признал и показал, что " по пьянке хотел попугать ребят".
   – Подсудимый, встаньте. Вы признаёте себя виновным? – равнодушно спросила судья.
   – Нет, не признаю.
   Председательствующая восприняла это, как пощёчину. Мелко затряслись жирные щёки, поднимаясь из-под мантии, начала расползаться по шее и лицу краска.
   – Но Вы… э… Геннадий Сергеевич, признавали себя виновным?
   – Да. Сейчас не признаю.
   – Садитесь мнение обвинения о порядке исследования доказательств? Тишина в зале! – это уже в ответ на ропот потерпевших.
   Первым таки допросили отца. Тот, явно волнуясь, повернулся к потерпевшим.
   – Я отвечу. Я всё равно отвечу. Перед законом. Но перед Богом и вами я не виноват! Не я был за рулём. Не я!
   – Подсудимый, давайте показания суду, – прервала судья.
   – Извините. В тот день я действительно выпил. Даже, точнее, напился. Бывает. Вот и решил отоспаться. Вечер уже. Думаю, завалюсь спать, а утром прямо отсюда – и вперёд. Я и раньше так делал… Лёг, уснул. А потом меня выволокли, избили, в милицию. А что я понимал тогда?
   – Задавайте вопросы, прокурор, – подсказала судья.
   – Сейчас, высокий суд! – собиралась с мыслями и переворачивала страницы в своей папке женщина в погонах. Затем, начала "потрошение".
   – Вы признавали свою вину на всём протяжении следствия. Допускаю, что первые допросы проводились с Вами… не совсем вовремя. Но потом?
   – Когда я отказался, а это было 23 августа, меня неделю не допрашивали. Пока я вновь не стал говорить, как прежде. Но следователь каждый день ко мне ходил.
   Зачем, если протоколов нет?
   – Вы мне вопросы не задавайте, а отвечайте на мой.
   – То, что со мной делали, называется пыткой.
   – Подсудимый, мы это проверим, и если не подтвердится…
   – Вы, госпожа прокурор, мне не угрожайте. О том, что мне уже сейчас светит, мне разъяснили. Ещё больше не напугаете.