Подвойская Леонида. Предтечи Зверя. Книга вторая. Алёна

   – Высокий суд! – окрысилась сторона обвинения – прошу оградить меня от таких инсинуаций. Все видели, что я не запугивала подсудимого, а разъясняла возможные последствия заведомо ложного доноса.
   – Замечание принимается. Подсудимый, только по существу и без пространных комментариев. Допрашивайте дальше, прокурор.
   – По какому поводу вы напились?
   – Ну… уборочная.
   – Праздник труда и урожая?
   – Отказываюсь отвечать.
   – Хорошо, зададим вопрос по – другому. За какие деньги вы так набрались?
   – Чтобы набраться, больших денег не надо. Не коньяк, поди, пьём.
   Насмешливый тон вопросов, какая-то постоянная издевательская ирония типа "плети-плети, уж мы-то знаем, не впервой" начинали злить отца.
   – По заключению экспертизы, вы так набрались, что на ногах не могли стоять. Где вы купили спиртное и сколько?
   – Не помню. Но если я не мог стоять на ногах, то как я ехал?
   – Таких мастеров – хоть пруд пруди… Но он опять задаёт мне вопросы! – спохватилась прокурорша.
   – Второе предупреждение, обвиняемый. Ещё одно – и удалю из зала.
   – Наглец! А вы ещё цацкаетесь с ним – подала голос мать одного из погибших. – На коленях пощады молить надо! А ты! Эх! Животное! – она села и разрыдалась.
   – Потерпевшие! При всём сочувствии к вашему горю, обязана предупредить – будете нарушать порядок, придётся удалить и вас.
   – Всё-таки, вы можете прямо назвать лиц, вас… пытавших?
   – Следователь сам рук не марал, нет. Но приходил с двумя костоломами, которые и старались. А потом они и сами приходить начали. Я думаю, все приходящие регистрируются? Это я не у вас, это чисто риторический вопрос, – быстро спохватился Геннадий.
   – Фиксируются, фиксируются. Поскольку вы не первый… Высокий суд! – поднялась прокурорша. В связи с распространённостью вот таких заявлений, мною заранее были истребованы сведения о посещении подсудимого в изоляторе. Вот. Прошу обозреть и приобщить к делу.
   – Тааак. А вас, подсудимый, никто в изоляторе и не посещал, кроме следователя и адвоката.
   – Как же так? Они что, тоже заодно? Одна система. А, и вы тоже. Делайте, что хотите! – вдруг обречённо махнул он рукой. Это был жест такого отчаяния, такой одинокой тоски, что Алёна не выдержала.
   – Не он это! – подхватилась она. – Не он! Вы же видите, он сейчас правду говорит!
   Почему вы все ему не верите? И вы! – она повернулась к потерпевшим. – Вы же его знаете. Да? Он врал? Он хоть раз кому соврал! Если бы это он… а так, за что?
   – Выведите эту истеричку. Пристав, почему малолетние в зале? – отреагировала председательствующая.
   – Вы… вы просто… сухостой. Внутри уже мёртвая. А вы, вы? – упираясь, продолжала обличать Алёна участников действа. – Вам говорят, что били, а вы смеётесь! А сами боитесь! По глазам вижу – боитесь. А делаете! Проявив недюжинную силу, она вдруг вырвалась и уже обернувшись в дверях спохватилась:
   – Папка, я люблю тебя. Мы все любим тебя! Ты только держись, папка!
   Остальной процесс Алёна прождала под дверью. Вызывали мать. Потом её вывели "на воздух" и вызвали врача.
   – Меня сейчас отвезут, доченька, а ты дождись.
   – Мамочка, надо же тебе помогать. Я с тобой! Давай быстренько, я потом ещё успею.
   – Зря мы с тобой её рассердили, теперь ещё передачу и свиданье не разрешит, – переживала бедная женщина уже в "Скорой".
   – Всё будет хорошо, мамочка. Всё разрешат. Ты спокойно лежи. Дяденька доктор, надо скорее, ей плохо. Или, дайте, я.
   – Девочка, сиди и не мешай! – что – то вколол врач матери.
   – Дочечка… если что… смотри за братиками… Особенно за Виталиком. Шебутной…, – слабо улыбнулась мать. Где деньги – знаешь. – На папку не надейся… Не выпустят. Злые они… Правильно говорят – оборотни. Нет… защитник добрый.
   Боится… А эти – в погонах и судьиха… злые. Ещё такое спрашивать…
   – Что мамочка, что?
   Женщина начала заметно бледнеть и покрываться потом.
   – Кислород! – закричал врач. – Камфара!
   – Не верь! Ни за что не верь! – успела ещё сказать несчастная женщина, пока не надели кислородную маску. Автомобиль резко затормозил и тренированные врачи на всех порах понеслись с больной по коридору.
   – Сразу в реанимацию! – раздалась команда. Алёна едва успевала за ними. Но одна из дверей перед девушкой захлопнулась.
   – Пустите меня к маме! Пустите меня к маме! Мамочка, подожди, я сейчас, – кричала девушка, дёргая дверь.
   – Девушка, туда посторонним нельзя – пыталась урезонить её санитарка приёмного покоя.
   – Там моя мама! Мне надо быть там. Пустите, да пустите же бога ради, – рыдала Алёна, вырываясь из рук санитарок и подоспевшего на крики постового дежурного милиционера.
   – Мне её спасти надо!
   – Девочка, миленькая, нельзя! Никому сейчас нельзя, – уговаривала санитарка бьющуюся в истерике девочку.
   – Гражданка, прекратите хулиганить, иначе доставлю куда следует!
   Не надо было говорить этого служаке. Но привыкшие к чужим бедам сердца быстро черствеют. Не все, но многие. Извинением стражу порядка стала лишь ужасающая боль, молнией пронзившая его насквозь – от лысеющего затылка под фуражкой до пяток в сапогах. Он упал немедленно и беззвучно. Санитарки, взвизгнув от меньшей, но ощутимой боли в руках ("Словно кипятком обварили" – рассказывала впоследствии одна из них) отпрыгнули в разные стороны. Вылетели запоры двери, и Алёна вихрем ворвалась в запретную зону – пустынный длинный коридор реанимации. Иссуплённо врываясь во все двери, пугая больных и медперсонал, она металась в поисках главного помещения, куда повезли мать. Пришлось ещё раз ударить болью по рукам здоровенного мужика – реаниматора. Но добралась.
   – Ещё разряд! – первым делом услышала она крик, затем увидела, как выгнулось худенькое тельце матери.
   – Ещё разряд! Мы её теряем! Ну! – кричал мужчина, своей огромностью и внешней свирепостью похожий на боксёра Валуева. И вновь бедная мамочка от удара тока изогнулась и, как показалось девушке, застонала. Нет. Это был стон этого гиганта.
   – Всё, – простонал он, снимая повязку. – Не свершилось.
   Он сел напротив лица Алёниной матери и рассматривая её укоризненно спросил:
   – Куда ты торопилась, жанчинка? Жить и жить бы ещё.
   А лицо у мамы было такое измученное, такое несчастное и беззащитное, что девушка разрыдалась в голос.
   – Не торопилась она. Поторопили.
   – Кто пустил? – загремел, было, великан. Затем вяло взмахнул своей лапищей – Впрочем, теперь всё равно. – Поторопили, говоришь? У неё сердце столетней старушки. Мамка твоя? Беречь надо было.
   – Я… я… – захлёбывалась в слезах девушка.
   – Что ты – верю. Видно. А другие. Ладно. Положено в морг вести. Но ты посиди пока. Туда уж точно не пустят. Он выгнал из палаты угрюмых ассистентов, вышел сам, и было слышно, как рыкнул на Алёниных преследователей.
   Прижавшись щекой к маминому лицу, девушка впитывала уходящее тепло. Затем, на что-то решившись, попыталась сконцентрировать всё своё умение. Это был не луч, не туман и не волна. Слепящая вспышка солнечного протуберанца передалась от дочери к матери. И материнское сердце отозвалось на зов. Встрепенулось, ударило, но затем мелко задрожало и вновь затихло.
   – Мамочка, миленькая, добренькая, любименькая, хорошенькая моя, зачем же ты так?
   Не уходи, родненькая. Пожалей. Как же я… Нет, как же ты? – шептала, уже не вытирая слёз девушка, поняв, что "не свершилось". – Я же тебе всегда помогала, мамуся, этот врач неправ. Мы же… – ни говорить, ни шептать она уже не могла, только перебирала губами. К удивлению вспомнилось, что не видела она мать отдыхающей. Нет, когда колхоз выделил путёвку и все вместе съездили на курорт.
   Когда это было, ещё и братиков не было. А когда лежала в больнице и отец по установленному обычаю носил ей разные, по их меркам, вкусности, она их откладывала, будто не хочет, а потом тихонько отдавала им. Бедная. Вон, седая какая. А я ёё… А я ей… Хоть обнимала бы почаще. Дочка кинулась к матери и порывисто обняла мёртвую, осыпая мягкую кожу поцелуями.
   – Какие у тебя волосы мягкие, мамуля. И бровки. И реснички. Как у девочки. Вот морщинку только. Вокруг глаз. Плакала много… "Поторопили". Она вспомнила ночные ужасы – пьяного отца, гонявшего и мать и её, совсем ещё маленькую девочку.
   Вспомнила, как давилась потом рыданиями мать, стараясь не разбудить и не напугать спящую дочку. Потом всё как- то улеглось. Появление братиков принесло в дом спокойствие, но не радость. А крестьянское подворье приносит достаток, если будешь крутиться. И мама крутилась. Безостановочно. И лишь однажды, кажется, на восьмое марта, выпив со своими "девчатами" на ферме, она не выдержала, разрыдалась.
   – Всё… всё… всё, – повторяла она.
   – Что, мамулечка "всё", допытывалась, обнимая её, Алёнка.
   – Всё, милая, " всё". Хана. Да ты не пугайся, дочечка, это я так. Это о своём…
   Хотя, почему всё? Вот, какая красавица растёт. И вон, какие обормотики. Надо жить. Для вас жить, правда?
   Поторопили. А вымазанные дёгтем ворота после этого ужасного случая? А откровенные плевки в лицо от потерпевших? А выбитые камнями окна? Разве одна Алёна переживала этот ужас? Когда начали травить в классе? Когда устроили бойкот, а учительница, пряча глаза, занудливо объясняла детям, мол, не виновата девочка, что родилась от такого чудовища. И даже Костик, влюблённый в неё с первого класса Костик пересел за другую парту и стыдливо отворачивался при встречах.
   – Не он это! Не мог он этого! – однажды сорвалась и закричала на переменке Алёна.
   Промолчали. Только Костик на следующей переменке прошептал: " Ручьём сегодня не ходи". Пошла. Ждали. Избили и её и всё- таки встрявшего на защиту Костика.
   А мама, мама утешала, гладила вот этими твердыми, но такими ласковыми руками.
   Мазала и её и братикам синяки. И только ночью по животному выла. А по утрам вновь вертелась по заботам. Только ещё добавилось на свидания к мужу и от детей отрывать – передачи носить. И сама вон высохла, мамочка. Всё для нас, для нас.
   – Вот и жила ты для нас… Сколько смогла. Но почему столько? Всё эти, – вспомнила она лица судейского действа. – Но мамуля, мне то что теперь делать? Не справлюсь!
   Толи случилось, толи почудилось, но улыбнулась мама Алёнке. Грустно, но улыбнулась. Словно сказала "Будет трудно, но ты справишься, детонька".
   Осторожно вошёл добрый великан. Минуту стоял тихо, потом попросил девушку выйти.
   – У меня и так из- за тебя нагоняй будет… Всё понимаю, но ты там чего-то такого ещё натворила. Иди, пожалуйста во-о-он через ту дверь. Пока хватятся, выйдешь через главный выход, а завтра, когда маму приедете забирать, уже успокоятся. Хорошо?
   Он умел уговаривать, этот сурового вида гигант. Алёна кивнула и, оглядываясь на покойную, побрела в указанном направлении.
   В скверике она потерянно села на скамейку. Светило солнце, одаривая уже не летним теплом. Желтели листья. Гудели и тренькали трамваи. Ходили люди. Мир был почти тот же. Но уже не тот. В нём не было мамы. Она уже не была рядом, уже нельзя было её обнять, спросить совета, просто прислониться к плечу и ощутить родное тепло. Алёна подумала, как редко она это делала, и вновь на глазах появились слёзы. Потом вдруг вспомнилось, как мама, экономя на обуви, почти всё лето ходила по двору в старых резиновых галошах. А я…, а я…, она вспомнила свои попрёки насчёт одежды и теперь вновь разрыдалась.
   – Что за беда, девочка? Может, чем помочь? – присел рядом какой- то выздоравливающий.
   – Мама… умерла. Только что…, – пытаясь сдерживаться, ответила девушка.
   – Даа, сочувствую. Могу чем помочь? Хотя, в таком горе…
   – Расскажите, где у вас областной суд?
   – А тебе зачем? На пальцах особенно не разъяснишь. Ты впервые у нас?
   – Там папа. Он не знает ещё.
   – Позвони. Держи мобилу.
   – Нет у него. Да и нельзя там сейчас, наверное, – застеснялась своей отсталости от цивилизации девушка.
   – Да, проблемка. Хотя, слушай! Тебя подвезут!
   – Нет уж, спасибо! – поднялась Алёна. – При всех переживаниях она помнила рассказы об "отзывчивых" водителях и приключекний не хотела.
   – Да чего там "спасибо", раз такое дело, пошли, – решительно встав, потянул за собой девушку незнакомец. – Сейчас мотор поймаем, и он тебя довезёт.
   Это успокоило девушку. Кроме того, определив добровольного помощника, как весьма пожилого, она решила в своей наивности, что "таким меринам уже не до того".
   – Вот у девушки беда, быстренько доставь её к областному суду. Вот, держи. Ну, удачи, Василёк.
   Милиционер на входе в судилище равнодушно отвёл взгляд от зарёванной девчушки – не террорист. Возле дверей зала ещё сидело два недопрошенных свидетеля, – суд исследовал доказательства всесторонне, а значит, долго. Девушка рывком открыла дверь и вошла. Люди чуют беду и в зале тотчас восцарилась тишина. Ни на кого не обращая внимания, Алёна подошла к клетке.
   – Мамочка умерла. Ты ведь её тоже убил, а, папка? И вы, – она показала пальцем на судью, и вы – ткнула она пальцем на побледневшую прокуроршу. – Что вы у неё такое спросили? Может, теперь я за неё отвечу.
   – Прошу оградить! Неслыханно! Не процесс, а балаган! – первой отреагировала женщина в погонах.
   – Объявляется перерыв на… пятнадцать минут, – судья с серыми заседателями пенсионного возраста величественно удалились в совещательную комнату.
   – Доченька, иди сюда! Как? Почему умерла? – начало доходить до отца. Он прижался к прутьям решётки.
   – Сердце. Довёл, – однозначно ответила Алёна, отворачиваясь.
   – Дочушка. Прости, ради Бога! Нет, это у ней просить. Что? Что будет? Где братики?
   – Отойти! На скамью! Назад. Девушка, и вы – назад.
   – Но товарищ рядовой…
   – Никаких но! Не положено!
   – Ладно тебе, Семён. Слышал же, что случилось. Пусть поговорят, – угомонил ретивого служаку старший конвоя – наподобе вояк роты почётного караула затянутый в форму прапорщик.
   – Спасибо Вам. Доченька, ты присмотри поначалу за братиками. За домом. Немного.
   Там решим…
   – Думаешь теперь выкарабкаться? Отвертеться не удаётся, так на жёнином трупе решил выскользнуть? – оборвала разговор одна из потерпевших – женщина с жутким взглядом.
   – Ну всё, начинается склока. Конвой, вывести, подсудимого, если порядка сохранить не можете. – Скомандовав конвою, тихо выскользнула из зала и прокурорша.
   – Мама умерла. Умерла мама. Мама умерла, – жалобным тоном скулила несчастная девочка и притихшие вдруг потерпевшие не останавливали её до возвращения суда.
   Ввели какого – то лишенного стержня отца. Вошли судьи.
   – Судебное заседание объявляю продолженным. Имеются ли какие ходатайства?
   – Высокий суд! – вскинулась прокурорша. – По имеющимся данным, в семье подсудимого случилась трагедия. Умерла его жена. В семье осталась эта вот девочка и двое малолетних сыновей. Ходатайствую об отложении слушания дела и… – было видно, как женщина набирается мужества – и изменения меры пресечения на подписку о невыезде… Пусть хотя бы похоронит. И с детьми пока решится… – объяснила свою позицию обвинитель.
   – Потерпевшие, Ваше мнение по заявленному ходатайству?
   Мнения разделились. От: "Пусть похоронит, никуда не денется" одних и "На усмотрение суда" других до: " Он наших не пожалел, нас не пожалел, чего его нам жалеть" третьих.
   Защитник горячо подержал заявленное ходатайство и поблагодарил государственное обвинение за проявленную человечность.
   – Ваше мнение, подсудимый, – обратилась к уже вдовцу толстая судья.
   – Пустите. Попрощаться. Прощения попросить, – тихо прошептал Алёнин отец.
   – А у нас? – вновь взвыла наиболее агрессивная потерпевшая.
   – Я к вам потом приду. Сразу после… Зачем суд? Убьёте – и всё. И крови попьёте. И детей моих кровушки хотите? – вдруг сорвался он. Палачи! Не я, не я, не я это! Но хотите моей крови – пейте. – Впавший в истерическое буйство подсудимый вдруг зубами впился в свою руку, одним махом вырвал кусок запястья и протянул брызжущую фонтаном крови руку сквозь решётку.
   – Иди сюда, Семёновна! Иди и напейся! Всю выжри, до капли!
   Пока конвой скручивал впавшего в истерику отца, а суд "удалился в совещательную комнату" Алёна вышла из зала и побрела куда глаза глядят. Мама умерла. Умерла мамочка. А они… А они…, – плакала девочка. И братики ещё не знают. И она там лежит. Забирать надо. Хоронить. Домой ехать. А как теперь… одной? Может, всё- же отца выпустят? Нет. Не выпустят, – тяжело вздохнула Алёна. Надо ехать. Надо к маме… за деньгами. Всё у неё. Девушка и не заметила, как вновь оказалась в скверике возле больницы. К кому сейчас идти? К главврачу? Или уже в морг? – девушку передёрнуло.
   – О, Василёк! Опять здесь? Проблемы?
   – Мама умерла. Хоронить надо. Отца не отпускают…
   – Постой – постой. Он у тебя там за что?
   – За убийство. Троих наших ребят раздавил на тракторе. И одну девушку покалечил…
   – А… Как же. Криминальную хронику почитываем… И что, у тебя никого не осталось там из взрослых?
   – Никого, – вздохнула девушка. А два братика остались. – Она уставилась на пчелу, промышляющую в осенних цветах. – Если сейчас надо забрать… деньги у мамы, это к кому обращаться?
   – Думаю, к главврачу. Но, знаешь, давай по – другому. Сейчас тебя отвезут, помогут, а потом рассчитаемся, а? – Не ожидая ответа он начал набирать кого-то по сотовому.
   Уже через какой- то час девушка мчалась на шикарном по её меркам "джипище" с тремя серьёзными, малоразговорчивыми типами. Они сразу не понравились Алёне, но новый знакомый так глянул на них после первой же шуточки, что мужики надели маски неразговорчивой скорби.
   – У девушки умерла мать. Отец сейчас на нарах. Других родственников – никого, только братишки малые. Поможете похоронить. Все затраты на мой счёт, – инструктировал Север хмурых подчинённых.
   – Ну что вы, зачем за вас счёт? У меня есть…
   – Что у тебя есть, я догадываюсь. Не будем. Рассчитаемся.
   И вновь хмурые улыбки и липкие взгляды странных знакомых.
   – Чтобы всё чин чинарём. ВСЁ! От начала и до конца. Чтобы комар носа не подточил.
   – Не впервой, шеф, сделаем.
   И они действительно сделали. Прежде всего – вышли ко вновь собиравшимся односельчанам, моментально вычленили заводил и утянули тех в сарай "потолковать".
   После нескольких взвизгиваний те высочили и рванули по домам. Толпа рассосалась.
   Не секрет, что в большинстве своём такие толпы состоят из трусливого шакалья, которое и черпает то вдохновение в чувстве безнаказанности. Затем все трое гуськом, вразвалку двинулись в контору, к представителю местной власти. Вскоре туда же, на ходу застёгиваясь, рванулся из дома участковый. А ёщё через пол-часа изрядно выпустивший пар председатель в окружении Алёниных " помощников" появился в хате.
   – Беда, конечно, беда, Алёна. Всё поможем. Всё организуем, всё, что положено.
   Это же на завтра надо готовить, да? Сегодня привезёте?
   – Ты, отец, давай, запрягай твоих дармоедов. Что, дитё само здесь справится?
   Чтобы через четвертной здесь всё кипело. Убрать, помыть, почистить. Машину давай.
   Сейчас за покойной поедем.
   – Да де же у нас. Неожиданно так.
   – Мы же уже покалякали. Опять базар начинаем? – искренне удивился заглавный.
   – Нет. Я просто… Хорошо.
   – А ты смотри, лейтенант. Если ещё какая пьяная морда сюда прицарапается под окна права качать, не носить тебе погон. Твой шеф тебе всё доходчиво растолковал?
   – Ты, дивчина, бери одёжу, мы поедем. Там и помоют и оденут. Привезём чин чинарём, как шеф приказал.
   – Что Вы! Я поеду. Я сама… Здесь с братиками. У тётки они.
   – Лады. Поедешь вон с Васо и Коляном, они там помогут. А я тут здешних подшевеливать буду.
   – Ты мама, не стесняйся. Это же я. Всё сделаем, как следует. и помоемся, и оденемся. сами справимся, правда? – разговаривала девушка, обмывая сухонькое тельце. – Какая-же ты у нас… Как же ты исхудала, мамочка! Зачем же ты так себя…
   – Не выдержав, Алёна упала на уже холодную материну грудь и разрыдалась.
   Выплакавшись, взяла себя в руки и одела мать в немудрёную, но чистую одежду.
   – Вот так, мамуля. Теперь поедем домой отсюда. Давай-ка, – она наклонилась и подняла лёгкое родное тельце с каталки.
   – Вот так, – обняв покойную, она вынесла её в прихожую, где уже стоял гроб.
   – Ты с ума сошла, девонька! – запричитала санитарка. – Разве можно так!
   – Только так и можно. Это моя мама – уклоняясь от рук пожилой женщины, объяснила Алёна. Она сама аккуратно уложила покойную в последнее ложе, поправила одежду.
   – Теперь поможете? – обратилась она к перекуривавшим молодцам.
   – Без базаров! – и вскоре автобусик – катафалк вёз алёну и её мать в деревню.
   Алёна, казалось, онемела от горя. Словно вне себя, она сутки просидела у гроба, о чём-то шепча, шепча и шепча матери. Её горе примирило потерпевших с этими осиротевшими детьми. Нет, они не простили, но стали терпимее. Или эти загадочные амбалы – незнакомцы внушили почтение? Но всё-таки, справедливости ради, следует признать, – большинство сочувствовало этому горю. Пришёл с цветами Костик.
   Потянулись другие одноклассники. Алёна на секунду отвлекалась, кивала головой и опять возвращалась к разговору с мамой. Порой вскакивала, металась в поисках братьев, убедившись, что они под присмотром, возвращалась туда же, к гробу. Даже когда приехал отец, она посмотрела на него странным остекленевшим взглядом.
   – Вот, папка, что вышло – то.
   – Меня привезли. Только на похороны. Вон, видишь – кивнул он на конвой.
   – Так садись, поговорим, попрощаемся. Красивая у нас мамка, правда?
   Отец только кивнул. Наполняющимися слезами глазами он смотрел на ту, кто столько лет… Столько лет… А он… А он!
   – Проси, прости, прости… Но это последнее… не я.
   – Она знает, папка. Знает.
   – Прости… – продолжал теперь уже вдовец. – Не слышишь…
   – Она слышит, папка. Слышит. Ты дай мне руку. Так. А теперь разговаривай с ней.
   Кричи! Она уже далеко. Но ещё слышит.
   Геннадий послушно закрыл глаза. Потом вздрогнул и замер. И долго сидел не шевелясь, не вытирая уже струйками льющиеся слёзы. Потом резко встал.
   – Вот что, дочушка. Ты… слышала… наш… разговор?
   – Она с тобой разговаривала.
   – Доченька, ничего не поделаешь. остаёшься за старшую. Наверное придётся… – он прогнал подкативший к горлу ком. Придётся в детский дом… Нет у нас близких родных… Но это ненадолго. Ты ведь скоро взрослая. Вернёшься. И братиков заберёшь назад. А дом всё равно за тобой будет…
   – Я всё сделаю, па – рассеянно ответила Алёна, вновь что – то шепча матери.
   – Ребята, мне бы, ну, знаете куда. Ну, побудьте здесь. Никуда я отсюда уже…
   Вот и спасибо.
   А потом был дикий крик и суета. И беготня этих конвоиров. И нацарапанная на пачке сигарет записка.
   " Прости дочушка. Пойду за ней. Жить теперь не смогу. Береги братиков".
   Похороны Марии решили отложить и хоронить обоих вместе. Воспротивился было поп, но Вован быстро того урезонил. Отца обмывали и одевали уже без Алёны. Та по прежнему не отходила от гроба матери.
   – Вот и папка к тебе, – прошептала только она, когда два гроба уже стояли рядом.
   – А ты, папка, зачем? А это всё мне одной? Зачем? – дико закричала она, после чего впала в оцепенение. Но в такое же оцепенение, впала, казалось и вся деревня.
   Молча, тихо, прошла процессия, также тихо, только земля глухо стучала по крышкам гробов, похоронили. И даже на поминках было тихо. Пили не напиваясь. Глядя не девушку, на двух нахохлившихся, словно молодые воробушки, братиков, вдруг ужаснулись той травле, которую обрушили на эту семью.
   – Прости Алёна! – прорвался к столу Костик, не допущенный по малолетству на поминки. – Прости! А то я тоже прямо вот сейчас! – он хватанул было нож, но тут же был скручен взрослыми мужиками.
   – Ну что ты, Костюша, – горько улыбнулась девушка. – За что? Ты же единственный, кто…
   – Гм… Вот что, девонька. И нас прости. Горе, оно ослепляет. И ожесточает. Ты же знаешь. И мы это всё недавно. Вот. Так что… но помогать будем всем миром. А мамка твоя… Давайте помянем по людски. Святая была женщина, – высказался, наконец, бригадир покойной. Прорвало. Заговорили. Заплакали. Начали вспоминать.
   А Алёна пошла укладывать братиков.
   Куда теперь? В детдом? Не пойду! К Даниловне? " Ты если что, сразу ко мне", – вспомнила она, как прощалась со старой знахаркой в больнице. А что? Поселюсь в лесу. Братиков заберу, – думала девушка на следующее утро, возвращаясь с кладбища, куда ходили " будить" покойных. Оставив братиков у той самой дальней родственницы, девушка пошла на свою полянку.
   Словно почувствовав разлуку, на полянку начали слетаться, сбегаться и сползаться все, кому Алена когда-то помогла. Приближались, тыкались носом или клювом или чем ещё в её руки, шею, щёки и спешили по своим делам. Птахи, правда, ещё оставались на ветках, но остальное зверьё, озабоченное наступающей осенью, долго не засиживалось.
   – Вы тут будьте повнимательнее, меня долго не будет. Помочь будет некому.
   Поэтому смотрите в оба и не ссорьтесь по пустякам, – напутствовала девушка лесных друзей.
   Внезапно остававшиеся зверюшки насторожились, затем брызнули во все стороны. Это на поляну вышли те самые угрюмые помощнички, сосватанные Алёне Севером. На это раз все трое глумливо улыбались.
   – Вот ты где. А мы уж подумали, что сбежала неблагодарная девчонка, не хочет расплачиваться за наш труд, – заявил бритый Сазан.
   – Ой, что вы, как вы даже подумать такое могли? Конечно, расплачусь. У мамы… да вы что?