Роббинс Гарольд. Одинокая леди

   Забралась в машину. Он помахал нам рукой и пошел по улице пешком, а наша машина свернула в сторону Первой авеню.
   Карла Мария улыбнулась мне.
   — Я рада, что вы, наконец, с нами.
   — И я рада, — ответила я. — Словно волшебный сон становится явью — сниматься в кино с вами и вашим мужем!
   Она похлопала меня по руке.
   — Вы, американцы, такие смешные, — она рассмеялась. — Я хочу сказать — сегодня смешные, — она, вероятно, заметила, как изменилось выражение моего лица. — Разве Винсент не сказал вам, что эту ночь мы проведем вместе?
   Я покачала озадаченно головой.
   — Нет. Он сказал, что присоединится к нам позже. Она что-то сказала по-итальянски мужу и затем обратилась ко мне:
   — Мы позвоним из отеля Винсенту и обо всем договоримся.
   — Нет! — я постучала по плечу шоферу. — Будьте добры, остановите машину здесь, пожалуйста!
   Шофер притормозил. Ни она, ни режиссер не сказали ни слова, пока я выбиралась из машины. Я поймала такси и поехала прямо домой.
   Я только что закончила раздеваться, когда в квартиру ворвался разъяренный Винсент. Он остановился в дверях спальни и заорал на меня:
   — Ты, чертова дура, идиотка, глупая сука! После всего, через что я прошел, чтобы заполучить их и добиться для тебя роли!
   — Ты должен был сказать мне — что и как ты задумал, — сказала я.
   — Ладно! Теперь ты знаешь, так что одевайся и тащи свою задницу туда!
   — Нет! Я уже сказала тебе однажды — я в такие игры не играю.
   — Ты предпочитаешь носиться по городу и выпрашивать работу или голодать? Я не ответила.
   — Вспомни, как ты себя чувствовала, когда пришла в клуб! Ты сидела с голой задницей, когда я тебя пригрел и увел с улицы... А теперь ты хочешь насрать на меня?
   — Я не собираюсь употреблять тебя.
   — Нет, ты именно это делаешь! — завопил он. — Мы можем взорвать весь договор с ними, если ты не согласишься войти как его непременная часть!
   — Нет, не взорвешь! — крикнула я. — Главное в соглашении — миллион долларов, а не я! Не я!
   — Но и ты — часть сделки!
   — А вот это ты не имел права делать, не согласовав со мной!
   — У меня не было права рисковать деньгами, — продолжал он кричать, — но я рискнул! Так что теперь или ты заткнешься и будешь делать, как тебе велят, или мне придется покончить со всем в каком-нибудь канализационном стоке...
   Я вытаращила на него глаза.
   А он неожиданно рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Посидел так, потом поднял на меня глаза-в них стояли слезы.
   — Единственное, с чем считается моя семья, это — успех. Если картина пойдет широко, все обойдется.
   Я промолчала.
   — Пожалуйста, — стал он умолять меня, — только раз. После этого ты сможешь делать все, что захочешь. Сейчас у меня единственный шанс выбраться из-под влияния семьи — это ты.
   Я сидела неподвижно.
   — Они просто похоронят меня, если это дело не состоится. Мой отец и дядя Фрэнк годами не разговаривали. Я не имел никакого права дать ему возможность заполучить мою долю в клубе.
   — Но ты уже сделал это, — сказала я.
   — Нет, это лишь на то время, пока картина будет сниматься. Дядя Фрэнк обещал не говорить о сделке, если он получит гаранатии, что я верну деньги. А я их верну, если фильм пойдет, — он опять закрыл лицо руками и заплакал.
   Я поднялась, долго смотрела на него, затем начала медленно одеваться.
   Когда я проходила мимо него, к двери, он остановил меня. Подошел к ночному столику, достал несколько самокруток с зельем, достал пузырек с кокаином, коробку таблеток. Все это он сунул мне в сумку.
   — Может быть, поможет...
   Я промолчала.
   Он наклонился и поцеловал мом холодные губы.
   — Спасибо... Я люблю тебя!
   Я не ответила и пошла к двери. Уже тогда я знала, что больше никогда не вернусь сюда.
   Через десять минут я была на пороге их апартаментов в отеле. Дверь открыла Карла Мария.
   — Я такая рада, что вы приходили! — сказала она с улыбкой.
   Я внезапно рассмеялась.
   Дело было не только в ее английском. Вся эта история вдруг начала казаться мне какой-то сплошной нелепицей. Я сразу же закурила травку, затем понюхала двойную щепотку кокаина и запила хорошим бокалом шампанского.
   К тому времени, когда мы добрались до спальни, я была уже где-то так высоко в небесах, что мне на все было начхать. Больше того, к моему удивлению, мне даже понравилось. Я никогда не думала, что прикосновения женщины могут быть такими нежными и возбуждающими. А уже те штучки, которые Карла Мария умела вытворять своим язычком, делали моего верного «Зеленого шмеля» жалким подобием детской игрушки. Словно целый новый мир внезапно открылся передо мной.
   Так что когда я утром проснулась рядом с ней и увидела как она прекрасна, а потом вспомнила все, что было ночью, я поняла, что мне понравилось это.

Глава 23

   Я дождалась полудня, когда, по моим расчетам, Да Коста должен был быть уже в клубе и проверять утренние отчеты, и только тогда поехала на квартиру, чтобы забрать свои вещи. Я вошла и сразу же отправилась в спальню.
   Оказалось, что я ошиблась в своих расчетах-он лежал в постели и спал.
   Я стала тихонечко пятиться, чтобы выйти из спальни, но тут он проснулся, сел и протер глаза.
   — Доброе утро, — сказал он с ясной улыбкой. Я не ответила.
   — Перестань, не дуйся... Все было не так плохо, правда ведь?
   — Угу...
   Он уже совершенно проснулся.
   — Она вылизала твою пушистую киску?
   — Да.
   — А ты — ее?
   — Да.
   Я почувствовала, что он начинает возбуждаться.
   — А что делал Джино, когда вы были вместе?
   — Один раз вошел и смотрел, как мы занимаемся этим.
   — Он трахнул ее?
   — Не знаю.
   — А тебя?
   — Не знаю, — и я повторила. — Не знаю! Помню, что он трахнул кого-то из нас, но кого — не помню.
   — А что он сделал потом?
   — Ушел к себе в комнату и лег спать.
   — А вы?
   — Мы понюхали остатки кокаина, покурили и продолжали любить друг друга.
   — Бог мой! — и он выскочил из постели.
   Я была права, — он возбудился.
   — Как бы я хотел быть там! Уверен, там было на что посмотреть!
   Я не ответила.
   — Давай трахнемся.
   — Нет, — я помолчала секунду. — Я утрахалась до предела.
   — Всегда найдется возможность еще для одного разочка.
   — Нет, — и я пошла в гардеробную, чтобы собрать свои вещи.
   — Что ты там делаешь? — крикнул он.
   — Складываю вещи.
   — Зачем? — он казался искренне удивленным.
   — Потому что я уезжаю от тебя. Зачем еще, черт побери, я бы стала складывать вещи?
   — Ради Бога, не принимай все так близко к сердцу! Не стоит писаться кипятком из-за всякой чепухи. Ты же сказала, что тебе понравилось и ты хорошо провела время.
   — Это не имеет никакого отношения к моему решению, — сказала я. — Я не терплю лжи, а ты лгал мне.
   — Перестань мазаться дерьмом, крошка! — сказал он. — Это была очень важная сделка. И ты могла бы сорвать все...
   — Ты хочешь сказать, что я могла бы сорвать эту сделку для тебя. Для меня в ней никогда ничего не предусматривалось.
   Он молча уставился на меня.
   — Вся та лапша, которую ты вешал мне на уши о съемках, все это — крапленые карты в твоей колоде. Карла Мария сказала мне сегодня утром, что она ничего не знает о моей роли в картине и о том, что и почему ты мне говорил. В картине нет для меня роли — ясно? Так почему ты не мог сказать мне всей правды?
   — Но я не соврал тебе, когда говорил о своей семье. Мой отец просто... — он замолк, увидев выражение моего лица.
   — Ты врал и об этом, — сказала я. — Карла Мария рассказала мне, что Фрэнк и твой отец партнеры в этом деле и каждый из них вкладывает половину денег.
   — Ну, ей-Богу, родная моя... — сказал он и пошел ко мне, — все позади, все хорошо, и ты знаешь, как я тебя люблю...
   — Ты прав. Все позади. И теперь ты уже можешь больше не врать мне, — я продолжала доставать вещи из гардероба и укладывать их в чемодан. — Не мешай мне укладываться.
   — Куда ты едешь?
   — В свою квартиру.
   — Бог мой, неужели ты вернешься в ту дыру?
   — А тебе бы больше подошло, если бы я сказала, что еду в Италию с Карлой Марией?
   — Вот уж чему я не могу поверить!
   Я открыла сумку и показала ему авиабилет.
   — А это тебя убедит?
   — Черт возьми! Ах, вы суки эдакие!
   — Ты вполне можешь адресовать это самому себе, — заявила я и спрятала билет в сумочку. Он растерянно покачал головой.
   — И подумать только, что ты оказалась лизуньей, вонючей лесбиянкой.
   Я рассмеялась.
   — Маленьким детям нельзя играть с огнем. Они могут и обжечься. Но не волнуйся. Я уже сказала ей, что не поеду. Я вовсе не собираюсь становиться содержанкой — ни твоей, ни ее.
   Напряженное выражение исчезло с его лица, оно стало как бы отражать внутреннее облегчение.
   — Я понимаю. У тебя была тяжелая ночь. Почему бы тебе не забраться в постельку и не отдохнуть хорошенько? Ты даже можешь сегодня вечером не выходить на работу.
   — Я так и сделаю, но только перебравшись в свою квартиру. И, пожалуйста, не волнуйся о моем ночном отдыхе и лучше подыщи подмену — я ухожу.
   — Не глупи! — сказал он. — Мы можем остаться друзьями.
   — Может быть, ты и можешь. Но не я.
   — Но на что ты собираешься жить? — спросил он, немного поразмышляв.
   — Я откладывала деньги. И мне нужно закончить пьесу. Последнее время у меня было не так уж много времени и возможности, чтобы работать над ней.
   — Но у тебя не может быть столько денег...
   — Когда эти кончатся, я найду другую работу, — сказала я. — Но я не собираюсь прекращать писать. Никогда больше!
   Через два дня в мою дверь позвонили. Я поднялась из-за пишущей машинки и открыла дверь.
   — Привет, — сказал Фред. — Я тут проходил мимо, по-соседству, так сказать, и подумал, — а почему бы мне не повидать тебя?
   — Как ты узнал мой адрес?
   — От девушки в приемной.
   — Разве ты не должен сейчас быть на работе? Он усмехнулся:
   — Меня уволили. Я хотел бы только надеяться, что не я причина твоего увольнения.
   — Меня не уволили. Я ушла сама, — и тут я сообразила, что он все еще стоит в прихожей. — Входи!
   Он вошел. Я заметила, что он рассматривает комнату.
   — Извини за беспорядок, — сказала я быстро. — Я работала.
   — Я вовсе не хотел отрывать тебя.
   — Ничего, все о'кей. Я рада, что ты заглянул. Мне давно уже нужно было бы прерваться и передохнуть. Тем более, что у меня есть в холодильнике отличное белое вино.
   Я предложила ему снять пиджак, но он продолжал стоять.
   — Я подумал, — сказал он, — что если ты еще не ужинала, мы бы могли куда-нибудь пойти и что-нибудь пожевать.
   — Ты уговорил меня, — улыбнулась я. — Дай мне минутку, чтобы сменить платье.
   — Только не выбирай ничего особенного, шикарного. У меня вкусы богатого, но кошелек беднява.
   — Джинсы подойдут?
   — В самый раз.
   Я натянула джинсы и чистую рубашку за дверью гардероба.
   — Как я? — спросила я, выходя из своего укрытия.
   — Великолепно!
   — Если ты дашь мне еще минутку, чтобы причесаться и наложить боевую раскраску, будет замечательно.
   Через десять минут я вышла из ванной комнаты и обнаружила, что он все так же стоит на том же самом месте, где я его оставила.
   — Ты бы мог сесть, — сказала я.
   — Я об этом просто не подумал, в голову не пришло. Мне было хорошо там, где я стоял.
   Целый день я провела в комнате и поэтому вечерний прохладный воздух показался мне особенно приятным.
   — Ты знаешь какой-нибудь хороший китайский ресторан по соседству? — спросил Фред.
   — Тут один есть недалеко от Бродвея, на семьдесят второй. Можно пойти пешком.
   Мы болтали за едой безостановочно, что не помешало нам съесть рулет из яиц, мясо на ребрышках, суп под названием «Бон тон», устрицы по-кантонски с рисом...
   Когда мы вернулись в мою квартиру, он остановился за дверью и не вошел.
   — У меня, как я тебе уже сказала, есть в холодильнике вино.
   — Не хочу выставлять тебя, — сказал он.
   — Ладно, чего уж там, входи.
   Было около двух утра, когда Фред встал из-за стола.
   — Думаю, тебе надо бы хоть немного поспать, — сказал он. — Я чувствую себя преступником из-за того, что оторвал тебя от работы.
   — Ничего, все чудесно, — сказала я, открывая ему дверь.
   — Спасибо за все.
   Я встала на цыпочки и поцеловала его на прощание. Его губы с удивительной нежностью прикоснулись к моим, и вдруг что-то произошло: нас охватила горячая волна, и я оказалась в его объятиях. Я увлекла его в комнату и ногой захлопнула дверь.
   Позже, значительно позже, когда мы тихонько лежали в постели, обнимая друг друга, он прошептал мне на ухо:
   — Ты знаешь, Джери-Ли, я всегда любил тебя, даже еще до того...
   — Нет никакой необходимости говорить это, если ты так не думаешь.
   Мне и без этих слов достаточно хорошо с тобой.
   — Но это святая правда, Джери-Ли.
   — Все равно, не надо мне лгать. Я устала от людей, которые говорят то, чего не думают.
   — Я не говорю тебе не правды, Джери-Ли, — повторил он терпеливо. — Я любил тебя еще тогда. И я люблю тебя сейчас-И по-своему, как мне кажется, я всегда буду любить тебя.
   Я почувствовала в его словах правду, истинную правду и расплакалась.
   Через два дня он переехал ко мне.

ЧАСТЬ III
В ОДНОМ СТАРОМ ГОРОДКЕ

Глава 1

   Сон возвращался. Возвращался всегда: маленькая девочка на верхней ступеньке внутренней лестницы... Но в какую-то долю секунды между сном и явью видение исчезает...
   Джери-Ли услышала негромкое пение, просто бормотание из-за закрытой двери ванной комнаты и поуютнее устроилась в широкой кровати. Но тут голова стала словно раскалываться у самой макушки — проклятые последствия выпивки, страшное похмелье.
   Впрочем, нет — ведь врач сказал, что после наркоза голова будет болеть.
   Она полежала немного, и боль стала куда-то уходить, уменьшаться. Она выбралась из постели. Добрела до ванной комнаты, быстренько проглотила две таблетки буфферина и села на стульчак. Чувствовала она себя так, словно всю ее что-то переполняло и от этого она вся раздулась. Ей казалось, что сейчас ее пронесет. Но ничего такого не произошло, и она встала и просто сменила тампон.
   Перед тем, как выбросить его, она с любопытством изучила его: он не был таким окровавленным, каким она думала он должен быть после всего.
   Крови было не больше, чем во время нормальных месячных. Значит, пока слова доктора сбываются неукоснительно.
   До нее донесся голос Анджелы, приглушенный запертой дверью ванной комнаты:
   — У тебя все в порядке, Джери-Ли?
   — Все.
   — Кофе готов, — сказала Анджела. — А когда ты выйдешь, будет готов и завтрак.
   — Спасибо. Но я выйду через несколько минут. Хочу принять душ.
   — Чудесно. Ты не спеши.
   Уже забравшись под душ, Джери-Ли вдруг сообразила, последний раз Анджела была у нее больше месяца назад. И задумалась, — почему именно сегодня она решила навестить ее опять?
   Джери-Ли вышла из ванной.
   Кофе и апельсиновый джус ждали ее на ночном столике у кровати.
   Простыни показались ей холодными, хрустящими. Только сейчас она заметила, что пока принимала душ, Анджела сменила постельное белье. Джери-Ли взбила подушки, осушила стакан апельсинового джуса и уже заканчивала пить кофе, когда появилась Анджела с подносом в руках, уставленным едой: яйцами всмятку, тостами и беконом.
   — Я не думала, что захочу есть, — сказала Джери-Ли.
   В добрых глазах Анджелы запрыгали смешинки.
   — В таком случае ешь! — сказала она. — Если захочешь еще, я приготовлю.
   Она села на край стула, рядом с кроватью и налила себе чашечку кофе.
   — Ты почему не ешь? — спросила Джери-Ли.
   — Я хочу только кофе, — ответила Анджела. , — Почему ты вдруг пришла сегодня? — спросила она Анджелу немного погодя.
   Анджела спокойно смотрела на нее.
   — Мне подумалось, что небольшая помощь тебе не помешает.
   — Ты знала? Анджела кивнула.
   — Все знали. Джордж не способен держать язык за зубами. И твой агент ничуть не лучше.
   Нигде нет никаких секретов, подумала она и принялась за яйцо.
   — Ты не работаешь сегодня?
   — Нет. Мы перевели на пленку вес номера нашего шоу на всю неделю.
   Мне не нужно идти на студию до понедельника.
   Анджела была инженю в ежедневном телевизионном спектакле «Звезды никогда не падают». Каждый день в два часа дня все домашние хозяйки по всей стране включали телевизоры и усаживались перед экраном.
   — Пожалуй, это была самая популярная мыльная опера в истории ТВ. Те пять лет, что Анджела снималась в спектакле, он неизменно оставался во главе списка популярности.
   Джери-Ли вытерла тарелку кусочком тоста.
   — Все было очень вкусно!
   — Поесть всегда полезно, — изрекла Анджела.
   Джери-Ли рассмеялась.
   — Моя мать тоже всегда так говорила.
   Анджела взяла поднос и направилась на кухню.
   — Если тебе еще что-нибудь понадобится, я буду здесь.
   — Анджела! — позвала Джери-Ли. Девушка обернулась.
   — Спасибо, Анджела, — сказала Джери-Ли.
   Глаза Анджелы внезапно наполнились слезами, и она отвернулась, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь движением ноги.
   Джсри-Ли уставилась на закрытую дверь. Да, Анджела была неравнодушна к ней. Она всегда это знала. И она хорошо относилась к Анджеле. Но тут существовала маленькая разница. Она заключалась в том, что Анджела ей нравилась — и только, сама же Анджела была влюблена в Джери-Ли.
   Анджела — высокая, стройная, красивая, такая холодная внешне и такая испуганная, задерганная внутри. Почему все так произошло? Ведь такой, как она, все в жизни должно даваться легко. Но на самом деле ничего, казалось, не могло принести ей удовлетворения. Успокоения. Все ее поиски настоящей любви казались бесконечными и безнадежными...
   И все же, где-то ведь есть, ждет Анджелу настоящая любовь, так же, как ждет она и Джери-Ли! Но где? Как трудно ответить на этот вопрос — где!
   Мы представляем собой сумму прожитого опыта до какого-то определенного момента. Но все дело в том, что этот момент постоянно смещается.
   Для Джери-Ли все началось где-то между Порт Клером, Нью-Йорком и Лос-Анджелесом. Со всеми остановками в городах, расположенных между ними:
   Питтсбург, Гери, Чикаго, Де Мойнс, Феникс, Лас Вегас. Она побывала во всех этих местах. Не только побывала, но и вляпывалась в жизнь все глубже, пока не очутилась в психушке.
   Странно, что именно это вспомнилось ей сейчас. И ее охватила дрожь, страх вернулся на короткое время: а вдруг она опять скатывается туда, в мир страха, в мир, где каждый одинок и предоставлен самому себе? Нет! — подумала она. Обратно она не вернется.
   Теперь уже она не повторит больше того, что было — ни за что! Никогда не позволит использовать себя никому ни за что, даже ради любви!
   Она будет давать только то, что хочет и может. Слишком часто она пыталась стать тем, чем хотели ее видеть другие. И каждый раз это приводило к неудаче. Она не могла быть всем для всех. Она не могла быть всем даже для одного. И неудачи продолжались до тех пор, пока она не осознала это и не поняла ограниченности своих собственных возможностей и не научилась воспринимать себя такой, какая она есть, и избавляться от чувства вины.
   Она знала, что не может пробежать милю за четыре минуты. Или парить, словно чайка в утреннем ветерке. Бывало, что наступало такое утро, когда казалось, что день перерастет в катастрофу. Но такие дни, такие времена всегда появляются в жизни человека. И если она научится различать их и принимать не как знак надвигающегося ужаса, провала, а как рутинную часть человеческого существования, права человека на несовершенство, тогда она уже никогда не станет бояться ужаса.
   Это была одна из истин, которую она усвоила и которая ей помогала.
   Теперь она, по крайней мере, сможет стоять на ногах сама, одна, без необходимости цепляться и хвататься за что-то в поисках поддержки. И все-таки, неплохо, когда рядом кто-то есть — не так-то и радостно быть одному...
   Она взяла сигарету, прикурила от зажигалки, откинулась на подушки.
   Вот в чем вся суть — одиночество, Во всем. И для всех — для женщин, для мужчин. Когда все позади, и они уходят, ты остаешься один на один со своим одиночеством. И все же теперь она знала, что там, за окном, существует мир, наполненный людьми.
   Что это было, какая причина — она не могла бы сейчас с определенностью сказать, но однажды утром случилось вот что. Они лежали с Анджелой в кровати, и между ними валялись воскресные газеты. Анджела вдруг сказала:
   — Мне кажется, Джери-Ли, ты никогда ничего не хотела по-настоящему.
   Ты никогда никого не просила сделать для тебя хоть что-нибудь, даже если это всего-навсего чашка кофе. Как бы я хотела, чтобы ты хоть раз попросила меня сделать что-нибудь. Хотя бы таким образом я бы почувствовала себя необходимой тебе.
   — Это лишь то, что для тебя самой необходимо — быть необходимой.
   Анджела кивнула.
   — Как я могу еще убедиться в том, что значу для тебя хоть что-то?
   — Разве тебе недостаточно того, что мы вместе, что мы занимаемся любовью всю ночь, а?
   — Это не любовь, это секс. Я знаю, что я не единственная, с кем ты спишь, и что нет ничего такого, что бы ты могла сделать со мной и не могла с другими. Но мне хочется большего. Я хочу стать необходимой для тебя.
   — Тебе хотелось бы, чтобы я не смогла нормально существовать без тебя?
   Анджела не ответила.
   Джери-Ли внезапно рассердилась — больше на себя, чем на Анджелу:
   — Разве я тебе когда-нибудь лгала, скажи? — потребовала она у девушки. — Я сказала тебе совершенно точно, какие у нас будут с тобой отношения, разве не так?
   Анджела кивнула. В ее глазах была глубокая печаль.
   — Да, — ответила она жалким голосом.
   — Тогда чего же еще ты хочешь от меня?
   — Чтобы ты меня любила.
   — Я не могу любить тебя так, как ты этого хочешь. Я могу любить тебя только так, как люблю сейчас.
   — Не сердись на меня, Джери-Ли.
   Джери-Ли подошла к окну и залюбовалась ярким калифорнийским солнечным днем. Далеко внизу, на проспекте, начинало оживать после сиесты уличное движение.
   — Посмотри, Анджела, там, за окном, целый огромный мир, — сказала она девушке. — И где-то в этом мире есть кто-то, кто будет любить тебя так, как ты мечтаешь, чтобы тебя любили. Все, что нужно, это — дать миру возможность принять тебя.
   Анджела подошла к окну и встала рядом с ней.
   — А для тебя там есть кто-то, Джери-Лн? — спросила она.
   Сердце Джери-Ли пронзила внезапная боль, точнее, грусть, которая была порождением той боли, что жила и в Анджеле, и в ней самой. Словно они были сестрами, даже больше, чем сестрами... Они обнялись, и их слезы смешались.
   — Я так надеялась на это... Мне ненавистна даже мысль о том, что там для нас никого нет...
   И они пошли в кровать, и любили друг друга, и в сладкой агонии нежного секса снова и снова открывали свою схожесть и свою разобщенность.
   Когда воскресенье уже доживало последние вечерние часы, они поняли, что их связь умерла, хотя очищенное от мелочных обид воспоминание и останется.
   На следующее утро, когда Анджела уходила, она взяла с собой чемоданчик с вещами, но ключ от квартиры не оставила... Только потом Джери-Ли сообразила, как получилось так, что Анджела утром оказалась в ее квартире. Она не стала вставать — слишком устала, к тому же болела матка, наверное после вчерашнего.
   Зазвонил телефон, и она взяла трубку.
   — Как вы себя чувствуете? — спросил доктор.
   — Вполне, — ответила она. — Боль ощущается, но кровотечения почти нет. Во всяком случае, гораздо меньше, чем я предполагала.
   Голос доктора звучал очень по-деловому:
   — Кровотечение некоторое время может сохраняться. Не пугайтесь, продолжайте принимать аспирин, чтобы снять боль. Оставайтесь в постели, если можете. Если вам нужен кто-нибудь, чтобы ухаживали за вами, я могу прислать опытную сиделку.
   — Нет, спасибо.. Все о'кей, за мной присматривает мой друг.
   — Чудесно. Я осмотрю вас сегодня, коща буду возвращаться домой из госпиталя.
   — Спасибо.
   Не успела она повесить трубку, как открылась дверь и заглянула Анджела.
   — Все в порядке?
   — Да. Звонил врач. Он зайдет во второй половине дня.
   — Я могу что-нибудь сделать?
   — Спасибо. Мне ничего не нужно. Он сказал, чтобы я сегодня лежала и отдыхала, — она откинулась на подушки. — Думаю, что лучше всего мне сейчас немного поспать.
   Джери-Ли уставилась на закрывшуюся дверь. Интересно, думала она, что сильнее — нужда в ком-либо или необходимость быть нужной кому-либо? Она не нашла ответа. И возможно, никогда не сможет найти...
   Ей вдруг вспомнилось, что ей сказал много лет тому назад Фред:
   — Нам хорошо с тобой потому, что мы оба нуждаемся друг в друге.
   Тогда она согласилась с ним.
   Правда, ни он, ни она не знали точно, в чем заключается эта взаимная необходимость. И в конце концов, оказалось, что она все это время пожирала сама себя.

Глава 2

   Треск пишущей машинки прекратился. Она уставилась на слова, напечатанные на новой странице, произнося их про себя:
   «Я люблю тебя. Я не люблю тебя. Как, черт побери, могу я знать, что я чувствую?»
   Она встала из-за стола, подошла к окну. Улица была погружена в темноту и казалась пустынной. Лишь один мусорщик, приезжавший в ресторан напротив за отходами, оказался в эту пору на ногах. Радиочасы сообщили ей, что по местному времени два тридцать утра. Она вернулась к столу, глубоко затянулась сигареткой и погасила ее в пепельнице, уже переполненной окурками и поломанными сигаретами. Не садясь за стол, она настучала слово: