Страница:
Гарольд Роббинс
Одинокая леди
ЧАСТЬ I
МАЛЕНЬКИЙ ГОРОД
Глава 1
Она сидела на верхней ступеньке лестницы и плакала...
Такой она видела себя тысячи раз в тот краткий миг пробуждения, который отделяет обычно сон от бодрствования. Это началось со дня смерти отца.
Вот и сейчас, выбираясь из глубокого наркоза, она видела маленькую девочку. Та плакала, закрыв лицо руками, а на лоб ее ниспадала густая масса золотистых вьющихся волос-Видение расплылось, исчезло...
Постепенно к ней возвращалось нормальное зрение, и наконец она различила лицо доктора, склоненное над ней.
— Все хорошо, Джери-Ли, — сказал он и улыбнулся. Она обвела взглядом комнату. Рядом, на кроватях-каталках, лежали несколько женщин.
Доктор ответил на ее вопрос раньше, чем она успела его задать:
— Вы в послеоперационной палате.
— Кто у меня был — мальчик или девочка? — спросила она.
— Какое теперь это имеет значение?
— Для меня имеет.
— Слишком маленький срок, чтобы говорить с уверенностью.
Уголки ее глаз заблестели. Это был явный намек на приближающиеся слезы.
— Вынести столько мучений, переживаний и даже не знать, кто бы мог у тебя родиться...
— Поверьте, так лучше, — убежденно сказал доктор. — А теперь попытайтесь вздремнуть и отдохнуть.
— Когда я смогу уйти отсюда?
— После полудня. Как только я получу результаты анализов.
— Каких анализов?
— Обычных, — сказал доктор. — Мы вначале не знали, что у вас отрицательный резус-фактор. Когда мы будем знать это наверняка, вам сделают укол...
— Укол? Но зачем?
— Это необходимо для того, чтобы во время следующей беременности не возникло никаких осложнений.
— Значит, если бы я оставила... то есть я хочу сказать, в том смысле... что и на этот раз могли бы возникнуть осложнения?
— Вполне вероятно.
— Выходит, даже хорошо, что я сделала аборт?
— Возможно. Но теперь вам следует быть более осторожной.
— Другого аборта не будет, — сказала она твердо. — В следующий раз я оставлю ребенка. Мне наплевать, что станут говорить. И если папаше это не понравится, он может трахать сам себя.
— Вы решили завести ребенка? — спросил доктор с некоторым удивлением.
— Нет. Но вы же не советуете мне принимать таблетки из-за моей склонности к тромбозам, а я не выношу все эти кольца, колпачки — как их там... Когда я ношу в сумочке маточный колпачок или тюбик контрацептива, я чувствую себя идиоткой.
— Нет никакой необходимости ложиться в постель с каждым мужиком, который вам встретится, Джери-Ли, — сказал доктор. — Тем более, что этим вы никому ничего не докажете.
— А я и не ложусь с каждым, кто мне встретится, — раздраженно ответила она. — Я ложусь только с теми, кто мне нравится.
Доктор покачал головой.
— Не понимаю я вас, Джери-Ли? Вы, такая умная, такая блестящая женщина, — как вы можете допускать все это?
Она улыбнулась.
— В этом заключается одна из опасностей быть женщиной. Мужчина может трахать всех, кого ему вздумается, я ничего с ним не случится. А женщина — она, как минимум, может залететь. Вот и получается, что именно она и должна соблюдать осторожность. Я всегда думала, что таблетки уравнивают женщину с мужчиной. Ну а мне просто не повезло, потому что я не могу ими пользоваться.
Доктор подозвал сестру.
— Во всяком случае, одна таблетка вам не повредит, — сказал он, выписывая назначение. — Чтобы немного отоспаться.
— Я смогу завтра начать работать? — спросила она.
— Я бы рекомендовал подождать несколько дней, — ответил он. — Вам не повредит, если вы отдохнете подольше. Кроме того, вполне вероятно, что усилится кровотечение. А сейчас сестра отвезет вас в вашу палату. Я зайду попозже и перед выпиской осмотрю вас еще раз.
Сестра взяла листок назначения н покатила кровать в коридор.
— Минутку, — попросила Джери-Ли. Сестра остановилась.
— Сэм!
— Да? — отозвался доктор.
— Спасибо! — сказала Джери-Ли.
Он кивнул, и сестра покатила кровать дальше, по длинному коридору к лифту. У двери она нажала кнопку вызова и спросила Джери-Ли с профессиональной приторной улыбкой:
— Все обошлось хорошо, не так ли, дорогая моя?
— Джери-Ли уставилась на сестру.
— Какого черта хорошо — и ее глаза налились слезами. — Я только что угробила своего ребенка...
— Почему ты плачешь, Джери-Ли? — спросила ее тетушка, выходя из комнаты матери Джери-Ли и обнаружив девочку плачущей на ступенях внутренней лестницы.
— Папа умер... Правда, он умер? — девочка подняла заплаканное лицо.
Тетушка ничего не ответила.
— Он не будет больше приходить к нам? Мама сказала, что будет...
Тетушка наклонилась к нем и взяла на руки, прижав к себе.
— Нет, — сказала она мягко, — он "Не придет никогда.
Слезы перестали течь из глаз девочки.
— Значит мама солгала мне! — вскричала она, и в голосе ее прозвучали обвинение и упрек.
— Мама хотела как лучше, боялась расстроить, огорчить тебя, хотела поберечь тебя, деточка. Она вовсе не собиралась причинять тебе боль, — мягко сказала женщина.
— Но она обычно говорит мне совсем другое. Она говорит, что я всегда должна говорить только правду, независимо ни от чего!
— Пойдем-ка и умоемся холодной водой, — сказала тетушка. — Тебе станет легче.
Джери-Ли послушно пошла за тетушкой в ванную комнату.
— А мама скажет Боби? — спросила она, когда тетушка вытерла ей лицо.
— Твоему братику всего только четыре года. Я не думаю, что он достаточно взрослый, чтобы понять.
— Может, я сама ему скажу?
— А ты считаешь, что должна это сделать, Джери-Ли?
В глазах тетушки светились участие и забота.
— Пожалуй, не следует ему говорить, — сказала девочка задумчиво. — Наверное, он и вправду слишком маленький для этого.
Тетушка улыбнулась и поцеловала ее в щечку. — Ты умная девочка, — сказала она. — Для восьмилетнего человека ты приняла очень важное решение, взрослое решение!
Джери-Ли было приятно, что тетушка одобрила ее. Правда, через несколько лет, когда девочка подросла, она, как ни странно, стала сожалеть о своем решении, потому что ее первый взрослый поступок оказался компромиссом.
А той ночью она допоздна лежала, не смыкая глаз и прислушиваясь.
Наконец она услышала, как поднимается в спальню мама, и с замиранием сердца все ждала, что вот-вот раздадутся шаги отца. Обычно он гасил свет и шел вслед за мамой. Но никаких шагов она не услышала. И только тут окончательно поняла, что никогда уже не услышит их больше. Она уткнулась в подушку и разрыдалась. Она оплакивала его и себя...
Ей было немногим больше трех лет, когда мать, тщательно причесав ее золотистые вьющиеся крупными локонами волосы, нарядила ее в белое полотняное платье с пышными рукавами.
— Будь осторожна, не запачкай платье! Сегодня ты должна выглядеть красивой! — сказала она. — Мы идем на станцию встречать твоего папу. Он возвращается домой!
— Война закончилась, ма?
— Нет. Папа больше не служит в армии — его уволили.
— Почему, ма? Его ранили?
— Да, немного... Ничего серьезного, — ответила мать. — У него повреждена нога, и он ходит, чуть прихрамывая. Но ты не должна говорить ему об этом. Сделай вид, что не замечаешь.
— Хорошо! — Джери-Ли отвернулась и стала рассматривать себя в зеркале. — Как ты думаешь, папа узнает меня? Я ведь теперь совсем взрослая!
— Я уверена, что он узнает тебя, — ответила со смехом мать.
В таком городе, как Порт-Клер, приезд первого уволенного по ранению солдата не может остаться незамеченным.
Мэр города, городской совет и оркестр колледжа — все собрались по этому случаю на железнодорожной станции. Поперек пути висел плакат с надписью, сделанной красными и голубыми буквами: «Добро пожаловать домой, Бобби!»
Но Роберт Джерарти поступил типично для себя: спрыгнул из вагона не на стороне станции, а на противоположной, прямо на пути. Потому что так ему было ближе к дому.
Тем временем его искали. Люди возбужденно суетились на платформе в поисках пропавшего героя.
— Вы уверены, что он должен приехать именно этим поездом? — с нарастающим раздражением добивался мэр у матери Джери-Ли.
Мать еле сдерживала слезы.
— Он в письме назвал именно этот поезд, — говорила она.
Наконец поезд медленно отошел от платформы.
И в тот же момент раздался крик: «Да вон он?» Роберт был уже на противоположной стороне путей. Он услышал крик, остановился, снял армейскую фуражку, почесал в затылке. Оркестр колледжа грянул марш «Привет герою-победителю'». Мэр, позабыв о своем достоинстве, соскочил с платформы и стал перепрыгивать через рельсы.
Толпа бросилась за ним. Началась суматоха. Мэр, отказавшись от заранее разработанной церемонии встречи, произнес приветственную речь тут же, на пыльной улице, рядом с железнодорожными путями:
— Мы собрались здесь, чтобы приветствовать первого героя Порт-Клера, настоящего героя, получившего ранение в бою за родину, — рядового первого класса Роберта Эф Джерарти...
Но тут к толпе присоединился оркестр, медленно шествовавший через пути, и заглушил остальные слова приветствия. Мэру пришлось умолкнуть.
Отец одной рукой подхватил Джери-Ли, другой обнял мать за плечи.
Джери-Ли подергала его за рукав. Он обернулся к ней, улыбаясь.
— Ты что-то хочешь спросить, Джери-Ли?
— Тебя застрелили в ногу? — прошептала она. Отец рассмеялся, — Нет, лапочка.
— А ма сказала, что ты ранен и теперь будешь хромать.
— Вот это правда, — кивнул отец. — Но меня ранили не в бою.
На лице девочки появилось удивленное выражение.
— Как бы тебе сказать... Боюсь, что твой папка оказался достаточно глупым, чтобы умудриться попасть под машину на войне.
— Но ведь тогда ты не герой, — сказала Джери-Ли с разочарованием.
Он прижался щекой к ее щечке и, улыбаясь, приложил палец к губам.
— Я никому не скажу, если ты не проболтаешься. Она начала смеяться.
— Я тоже — никому, никому... — пообещала она, потом задумалась и спросила:
— А маме можно?
Он ухмыльнулся и поцеловал ее в щечку.
— Подозреваю, что мама уже знает. — Он отстранился немного и вгляделся в ее лицо. — Скажи, тебе кто-нибудь уже говорил, что ты как две капли воды похожа на Ширли Темпл?
Она широко улыбнулась, так, чтобы на щеки выпрыгнули две ямочки.
— Все это говорят, папка! — сказала она гордо. — А ма говорит, что я пою и танцую даже лучше, чем она.
— А мне ты станцуешь и споешь, когда мы придем домой?
Она обхватила ручонками его шею и прижала к себе.
— Да, папка!
— Оставайтесь так! — закричал фотокорреспондент. Для газеты!
Отличный снимок!
Джери-Ли застыла с одной из самых великолепных улыбок — под Ширли Темпл — на губах, но в этот момент мэр каким-то образом всунул свою физиономию между девочкой и фотографом, и когда снимок появился в газете «Еженедельный бюллетень», все, что осталось на нем от Джери-Ли, были руки, обнимающие шею отца.
Джери-Ли дремала, когда сестра принесла ленч. На мгновение она испугалась: прошлое вспомнилось таким живым в полудреме, что настоящее показалось ей вторжением.
Ее отец был удивительным, особенным человеком. Он смеялся над всем окружающим его миром, над городом Порт-Клер и над лицемерием его обитателей.
— Отныне ничто уже не имеет смысла, Джери-Ли, — как-то сказал он дочери. — Однажды они обнаружат, что война действительно изменила мир.
Свобода для нации — нечто большее, чем просто слова. Это очень личная штука.
Тогда она не поняла, что он имел в виду.
В то время она знала только, что мама часто сердилась на отца и почти всегда находилась в состоянии раздражения. Все, что делал отец, а вернее, не желал делать, становилось причиной этого раздражения, и оно частенько выплескивалось на нее, Джери-Ли.
Ее брат, родившийся через год после возвращения отца, не испытал на себе вспышек дурного настроения матери. Он был еще слишком мал. А характер девочки с годами становился все больше и больше похожим на отцовский, о чем мать не уставала повторять ей. Именно это и вызывало гнев матери...
Сестра подала ей меню.
— Доктор сказал, что вы можете взять все, что захотите, при условии, что не будете есть много.
— Я не голодна, — сказала Джери-Ли.
— Но вам нужно хоть что-то съесть, — стала настаивать сестра. — Доктор так сказал.
Джери-Ли бросила беглый взгляд на меню.
— Тогда сандвич с горячим ростбифом. Без подливки. Желе «Джеллиоу» и кофе.
Сестра кивнула.
— Чудесно. Теперь повернитесь на бок, и мы сделаем укол.
Джери-Ли поглядела на шприц.
— Что еще за укол? — — Разве доктор не сказал вам? Это связано с резус-фактором. Если вы еще раз забеременеете, у вас не будет осложнений с ребенком.
Джери-Ли повернулась на бок. Сестра сделала укол быстро и умело.
Джери-Ли даже не почувствовала, как иголка вошла в тело.
— Я не собираюсь еще раз влипнуть, — сердито буркнула она.
Сестра рассмеялась и сказала назидательно:
— Все так говорят, дорогуша. И все возвращаются к нам.
Джери-Ли проследила взглядом, как сестра вышла из комнаты.
«Высокомерная сучка! Стоит им надеть белый халат, и они думают, что все на свете знают».
— Она откинулась на подушки. Слабость сказывалась, но вовсе не такая сильная, как она ожидала. Все говорят об абортах, мол, сегодня это не страшнее, чем обычный насморк. Может быть, они правы, подумалось ей.
Она взглянула в окно. Утренний смог над Лос-Анджелесом уже поднялся.
День обещал быть ясным и солнечным. Она пожалела, что не догадалась заказать телефон в палату. Но они же сказали ей, что все займет только несколько часов. А в результате этот чертов резус-фактор задержит ее здесь на целый день.
Интересно, как проходит встреча? Ее литературный агент должен сейчас уже встретиться с продюсером. С самого начала ей страшно хотелось самой написать сценарий по своей книге. Сценарист, к которому обратились в первый раз, напортачил, как ленивый поденщик. И в конце концов им ничего не оставалось делать, как обратиться к ней.
Джери-Ли казалось, что ее литературный агент несколько зарывается. Он утверждал, что продюсер приперт к стене, и потому стремился выжать из него все, что можно. Он собирался запросить целую сотню тысяч долларов! Она считала, что он сошел с ума. Сто тысяч — это больше, чем заплатил ей за книгу издатель! А она с радостью написала бы сценарий бесплатно...
— Предоставь это мне, милая, — сказал литературный агент миролюбиво.
— Это моя работа. И я знаю, как ее делают. Кроме того, мы всегда можем и скинуть немного.
— О'кей, — неохотно согласилась она. — Только не спугни его, ради всего святого!
— Ни в коем случае! — пообещал агент и, взглянув на нее, спросил:
— Где тебя найти завтра утром? Я спрашиваю на тот случай, если мне нужно будет посоветоваться с тобой.
— Скорее всего дома.
— А если нет?
— В больнице «Кедры».
Он поглядел на нее с удивлением.
— А это еще тебе Зачем?
— Почиститься.
— Тебе? — спросил он, и в голосе его прозвучало крайнее удивление.
— А почему бы и нет? — взвилась она. — Я что не баба? Женщины иногда беременеют. Представь себе! Даже в наши дни и в моем возрасте!
Он вдруг стал ужасно заботливым.
— У тебя есть все необходимое? Я бы мог отвезти тебя...
— Ты прелесть, Майк, — перебила она его. — Но все уже сделано, все подготовлено. Беспокоиться не о чем.
— Но ты позвонишь мне? Когда все будет позади...
— Как только я вернусь домой.
Он вышел из машины и проводил ее до двери дома.
— Ты должна беречься.
— Обязательно, — пообещала она.
Отец как-то сказал, что свобода — штука очень личная. Она задумалась: а что бы он сказал, если бы узнал, что она сегодня сделала? Возможно, он захотел бы только убедиться, что это ее собственный свободный выбор, а не давление обстоятельств. Для него именно это и означало свободу.
Но все кругом думали несколько иначе, чем он. Точнее, даже совершенно иначе. Ее мать, например. Она до сих пор нисколько не изменилась. Узнай она, что дочь сделала аборт, она была бы шокирована. Да и не только она, но и многие другие. Даже среди ее так называемых свободомыслящих друзей были такие, для которых слово «аборт» все еще оставалось почти непристойным.
Она взглянула на поднос с ленчем, стоящий перед ней.
Ростбиф имел тот бледный, анемичный вид, который отличает больничную пищу. Настороженно и брезгливо она стала резать упругое, как резина, мясо и бросила нож и вилку с отвращением. Она действительно не хотела есть.
Джери-Ли опять взглянула в окно. Там уже торжествовал яркий калифорнийский день. Ничего общего с тем, что было в январе в далеком Порт-Клере...
Ей вспомнился один снежный день...
Северные ветры приносили с пролива пронизывающий холод. Она торопливо шла к остановке автобуса, чтобы успеть к началу занятий в школе. Шла и дрожала от холода.
Снег падал всю ночь и теперь лежал чистый, ослепительно белый, искристый. Он скрипел под ее галошами. Чтобы согреться, она побежала по тропинке.
Бульдозер работал с самого раннего утра, расчищая дорогу. Снег был аккуратно уложен в два сугроба по обе стороны проезжей части. Она взобралась на сугроб и, скользя, спустилась по другой его стороне на шоссе. Здесь, на асфальте, снег был заляпан грязью от проезжающих машин и успел от этого побуреть... Месиво...
Вдалеке появился автобус.
Казалось, все это было безумно давно.
В прошлом веке.
Впрочем, в известной мере так оно и было — в прошлом веке...
Такой она видела себя тысячи раз в тот краткий миг пробуждения, который отделяет обычно сон от бодрствования. Это началось со дня смерти отца.
Вот и сейчас, выбираясь из глубокого наркоза, она видела маленькую девочку. Та плакала, закрыв лицо руками, а на лоб ее ниспадала густая масса золотистых вьющихся волос-Видение расплылось, исчезло...
Постепенно к ней возвращалось нормальное зрение, и наконец она различила лицо доктора, склоненное над ней.
— Все хорошо, Джери-Ли, — сказал он и улыбнулся. Она обвела взглядом комнату. Рядом, на кроватях-каталках, лежали несколько женщин.
Доктор ответил на ее вопрос раньше, чем она успела его задать:
— Вы в послеоперационной палате.
— Кто у меня был — мальчик или девочка? — спросила она.
— Какое теперь это имеет значение?
— Для меня имеет.
— Слишком маленький срок, чтобы говорить с уверенностью.
Уголки ее глаз заблестели. Это был явный намек на приближающиеся слезы.
— Вынести столько мучений, переживаний и даже не знать, кто бы мог у тебя родиться...
— Поверьте, так лучше, — убежденно сказал доктор. — А теперь попытайтесь вздремнуть и отдохнуть.
— Когда я смогу уйти отсюда?
— После полудня. Как только я получу результаты анализов.
— Каких анализов?
— Обычных, — сказал доктор. — Мы вначале не знали, что у вас отрицательный резус-фактор. Когда мы будем знать это наверняка, вам сделают укол...
— Укол? Но зачем?
— Это необходимо для того, чтобы во время следующей беременности не возникло никаких осложнений.
— Значит, если бы я оставила... то есть я хочу сказать, в том смысле... что и на этот раз могли бы возникнуть осложнения?
— Вполне вероятно.
— Выходит, даже хорошо, что я сделала аборт?
— Возможно. Но теперь вам следует быть более осторожной.
— Другого аборта не будет, — сказала она твердо. — В следующий раз я оставлю ребенка. Мне наплевать, что станут говорить. И если папаше это не понравится, он может трахать сам себя.
— Вы решили завести ребенка? — спросил доктор с некоторым удивлением.
— Нет. Но вы же не советуете мне принимать таблетки из-за моей склонности к тромбозам, а я не выношу все эти кольца, колпачки — как их там... Когда я ношу в сумочке маточный колпачок или тюбик контрацептива, я чувствую себя идиоткой.
— Нет никакой необходимости ложиться в постель с каждым мужиком, который вам встретится, Джери-Ли, — сказал доктор. — Тем более, что этим вы никому ничего не докажете.
— А я и не ложусь с каждым, кто мне встретится, — раздраженно ответила она. — Я ложусь только с теми, кто мне нравится.
Доктор покачал головой.
— Не понимаю я вас, Джери-Ли? Вы, такая умная, такая блестящая женщина, — как вы можете допускать все это?
Она улыбнулась.
— В этом заключается одна из опасностей быть женщиной. Мужчина может трахать всех, кого ему вздумается, я ничего с ним не случится. А женщина — она, как минимум, может залететь. Вот и получается, что именно она и должна соблюдать осторожность. Я всегда думала, что таблетки уравнивают женщину с мужчиной. Ну а мне просто не повезло, потому что я не могу ими пользоваться.
Доктор подозвал сестру.
— Во всяком случае, одна таблетка вам не повредит, — сказал он, выписывая назначение. — Чтобы немного отоспаться.
— Я смогу завтра начать работать? — спросила она.
— Я бы рекомендовал подождать несколько дней, — ответил он. — Вам не повредит, если вы отдохнете подольше. Кроме того, вполне вероятно, что усилится кровотечение. А сейчас сестра отвезет вас в вашу палату. Я зайду попозже и перед выпиской осмотрю вас еще раз.
Сестра взяла листок назначения н покатила кровать в коридор.
— Минутку, — попросила Джери-Ли. Сестра остановилась.
— Сэм!
— Да? — отозвался доктор.
— Спасибо! — сказала Джери-Ли.
Он кивнул, и сестра покатила кровать дальше, по длинному коридору к лифту. У двери она нажала кнопку вызова и спросила Джери-Ли с профессиональной приторной улыбкой:
— Все обошлось хорошо, не так ли, дорогая моя?
— Джери-Ли уставилась на сестру.
— Какого черта хорошо — и ее глаза налились слезами. — Я только что угробила своего ребенка...
— Почему ты плачешь, Джери-Ли? — спросила ее тетушка, выходя из комнаты матери Джери-Ли и обнаружив девочку плачущей на ступенях внутренней лестницы.
— Папа умер... Правда, он умер? — девочка подняла заплаканное лицо.
Тетушка ничего не ответила.
— Он не будет больше приходить к нам? Мама сказала, что будет...
Тетушка наклонилась к нем и взяла на руки, прижав к себе.
— Нет, — сказала она мягко, — он "Не придет никогда.
Слезы перестали течь из глаз девочки.
— Значит мама солгала мне! — вскричала она, и в голосе ее прозвучали обвинение и упрек.
— Мама хотела как лучше, боялась расстроить, огорчить тебя, хотела поберечь тебя, деточка. Она вовсе не собиралась причинять тебе боль, — мягко сказала женщина.
— Но она обычно говорит мне совсем другое. Она говорит, что я всегда должна говорить только правду, независимо ни от чего!
— Пойдем-ка и умоемся холодной водой, — сказала тетушка. — Тебе станет легче.
Джери-Ли послушно пошла за тетушкой в ванную комнату.
— А мама скажет Боби? — спросила она, когда тетушка вытерла ей лицо.
— Твоему братику всего только четыре года. Я не думаю, что он достаточно взрослый, чтобы понять.
— Может, я сама ему скажу?
— А ты считаешь, что должна это сделать, Джери-Ли?
В глазах тетушки светились участие и забота.
— Пожалуй, не следует ему говорить, — сказала девочка задумчиво. — Наверное, он и вправду слишком маленький для этого.
Тетушка улыбнулась и поцеловала ее в щечку. — Ты умная девочка, — сказала она. — Для восьмилетнего человека ты приняла очень важное решение, взрослое решение!
Джери-Ли было приятно, что тетушка одобрила ее. Правда, через несколько лет, когда девочка подросла, она, как ни странно, стала сожалеть о своем решении, потому что ее первый взрослый поступок оказался компромиссом.
А той ночью она допоздна лежала, не смыкая глаз и прислушиваясь.
Наконец она услышала, как поднимается в спальню мама, и с замиранием сердца все ждала, что вот-вот раздадутся шаги отца. Обычно он гасил свет и шел вслед за мамой. Но никаких шагов она не услышала. И только тут окончательно поняла, что никогда уже не услышит их больше. Она уткнулась в подушку и разрыдалась. Она оплакивала его и себя...
Ей было немногим больше трех лет, когда мать, тщательно причесав ее золотистые вьющиеся крупными локонами волосы, нарядила ее в белое полотняное платье с пышными рукавами.
— Будь осторожна, не запачкай платье! Сегодня ты должна выглядеть красивой! — сказала она. — Мы идем на станцию встречать твоего папу. Он возвращается домой!
— Война закончилась, ма?
— Нет. Папа больше не служит в армии — его уволили.
— Почему, ма? Его ранили?
— Да, немного... Ничего серьезного, — ответила мать. — У него повреждена нога, и он ходит, чуть прихрамывая. Но ты не должна говорить ему об этом. Сделай вид, что не замечаешь.
— Хорошо! — Джери-Ли отвернулась и стала рассматривать себя в зеркале. — Как ты думаешь, папа узнает меня? Я ведь теперь совсем взрослая!
— Я уверена, что он узнает тебя, — ответила со смехом мать.
В таком городе, как Порт-Клер, приезд первого уволенного по ранению солдата не может остаться незамеченным.
Мэр города, городской совет и оркестр колледжа — все собрались по этому случаю на железнодорожной станции. Поперек пути висел плакат с надписью, сделанной красными и голубыми буквами: «Добро пожаловать домой, Бобби!»
Но Роберт Джерарти поступил типично для себя: спрыгнул из вагона не на стороне станции, а на противоположной, прямо на пути. Потому что так ему было ближе к дому.
Тем временем его искали. Люди возбужденно суетились на платформе в поисках пропавшего героя.
— Вы уверены, что он должен приехать именно этим поездом? — с нарастающим раздражением добивался мэр у матери Джери-Ли.
Мать еле сдерживала слезы.
— Он в письме назвал именно этот поезд, — говорила она.
Наконец поезд медленно отошел от платформы.
И в тот же момент раздался крик: «Да вон он?» Роберт был уже на противоположной стороне путей. Он услышал крик, остановился, снял армейскую фуражку, почесал в затылке. Оркестр колледжа грянул марш «Привет герою-победителю'». Мэр, позабыв о своем достоинстве, соскочил с платформы и стал перепрыгивать через рельсы.
Толпа бросилась за ним. Началась суматоха. Мэр, отказавшись от заранее разработанной церемонии встречи, произнес приветственную речь тут же, на пыльной улице, рядом с железнодорожными путями:
— Мы собрались здесь, чтобы приветствовать первого героя Порт-Клера, настоящего героя, получившего ранение в бою за родину, — рядового первого класса Роберта Эф Джерарти...
Но тут к толпе присоединился оркестр, медленно шествовавший через пути, и заглушил остальные слова приветствия. Мэру пришлось умолкнуть.
Отец одной рукой подхватил Джери-Ли, другой обнял мать за плечи.
Джери-Ли подергала его за рукав. Он обернулся к ней, улыбаясь.
— Ты что-то хочешь спросить, Джери-Ли?
— Тебя застрелили в ногу? — прошептала она. Отец рассмеялся, — Нет, лапочка.
— А ма сказала, что ты ранен и теперь будешь хромать.
— Вот это правда, — кивнул отец. — Но меня ранили не в бою.
На лице девочки появилось удивленное выражение.
— Как бы тебе сказать... Боюсь, что твой папка оказался достаточно глупым, чтобы умудриться попасть под машину на войне.
— Но ведь тогда ты не герой, — сказала Джери-Ли с разочарованием.
Он прижался щекой к ее щечке и, улыбаясь, приложил палец к губам.
— Я никому не скажу, если ты не проболтаешься. Она начала смеяться.
— Я тоже — никому, никому... — пообещала она, потом задумалась и спросила:
— А маме можно?
Он ухмыльнулся и поцеловал ее в щечку.
— Подозреваю, что мама уже знает. — Он отстранился немного и вгляделся в ее лицо. — Скажи, тебе кто-нибудь уже говорил, что ты как две капли воды похожа на Ширли Темпл?
Она широко улыбнулась, так, чтобы на щеки выпрыгнули две ямочки.
— Все это говорят, папка! — сказала она гордо. — А ма говорит, что я пою и танцую даже лучше, чем она.
— А мне ты станцуешь и споешь, когда мы придем домой?
Она обхватила ручонками его шею и прижала к себе.
— Да, папка!
— Оставайтесь так! — закричал фотокорреспондент. Для газеты!
Отличный снимок!
Джери-Ли застыла с одной из самых великолепных улыбок — под Ширли Темпл — на губах, но в этот момент мэр каким-то образом всунул свою физиономию между девочкой и фотографом, и когда снимок появился в газете «Еженедельный бюллетень», все, что осталось на нем от Джери-Ли, были руки, обнимающие шею отца.
Джери-Ли дремала, когда сестра принесла ленч. На мгновение она испугалась: прошлое вспомнилось таким живым в полудреме, что настоящее показалось ей вторжением.
Ее отец был удивительным, особенным человеком. Он смеялся над всем окружающим его миром, над городом Порт-Клер и над лицемерием его обитателей.
— Отныне ничто уже не имеет смысла, Джери-Ли, — как-то сказал он дочери. — Однажды они обнаружат, что война действительно изменила мир.
Свобода для нации — нечто большее, чем просто слова. Это очень личная штука.
Тогда она не поняла, что он имел в виду.
В то время она знала только, что мама часто сердилась на отца и почти всегда находилась в состоянии раздражения. Все, что делал отец, а вернее, не желал делать, становилось причиной этого раздражения, и оно частенько выплескивалось на нее, Джери-Ли.
Ее брат, родившийся через год после возвращения отца, не испытал на себе вспышек дурного настроения матери. Он был еще слишком мал. А характер девочки с годами становился все больше и больше похожим на отцовский, о чем мать не уставала повторять ей. Именно это и вызывало гнев матери...
Сестра подала ей меню.
— Доктор сказал, что вы можете взять все, что захотите, при условии, что не будете есть много.
— Я не голодна, — сказала Джери-Ли.
— Но вам нужно хоть что-то съесть, — стала настаивать сестра. — Доктор так сказал.
Джери-Ли бросила беглый взгляд на меню.
— Тогда сандвич с горячим ростбифом. Без подливки. Желе «Джеллиоу» и кофе.
Сестра кивнула.
— Чудесно. Теперь повернитесь на бок, и мы сделаем укол.
Джери-Ли поглядела на шприц.
— Что еще за укол? — — Разве доктор не сказал вам? Это связано с резус-фактором. Если вы еще раз забеременеете, у вас не будет осложнений с ребенком.
Джери-Ли повернулась на бок. Сестра сделала укол быстро и умело.
Джери-Ли даже не почувствовала, как иголка вошла в тело.
— Я не собираюсь еще раз влипнуть, — сердито буркнула она.
Сестра рассмеялась и сказала назидательно:
— Все так говорят, дорогуша. И все возвращаются к нам.
Джери-Ли проследила взглядом, как сестра вышла из комнаты.
«Высокомерная сучка! Стоит им надеть белый халат, и они думают, что все на свете знают».
— Она откинулась на подушки. Слабость сказывалась, но вовсе не такая сильная, как она ожидала. Все говорят об абортах, мол, сегодня это не страшнее, чем обычный насморк. Может быть, они правы, подумалось ей.
Она взглянула в окно. Утренний смог над Лос-Анджелесом уже поднялся.
День обещал быть ясным и солнечным. Она пожалела, что не догадалась заказать телефон в палату. Но они же сказали ей, что все займет только несколько часов. А в результате этот чертов резус-фактор задержит ее здесь на целый день.
Интересно, как проходит встреча? Ее литературный агент должен сейчас уже встретиться с продюсером. С самого начала ей страшно хотелось самой написать сценарий по своей книге. Сценарист, к которому обратились в первый раз, напортачил, как ленивый поденщик. И в конце концов им ничего не оставалось делать, как обратиться к ней.
Джери-Ли казалось, что ее литературный агент несколько зарывается. Он утверждал, что продюсер приперт к стене, и потому стремился выжать из него все, что можно. Он собирался запросить целую сотню тысяч долларов! Она считала, что он сошел с ума. Сто тысяч — это больше, чем заплатил ей за книгу издатель! А она с радостью написала бы сценарий бесплатно...
— Предоставь это мне, милая, — сказал литературный агент миролюбиво.
— Это моя работа. И я знаю, как ее делают. Кроме того, мы всегда можем и скинуть немного.
— О'кей, — неохотно согласилась она. — Только не спугни его, ради всего святого!
— Ни в коем случае! — пообещал агент и, взглянув на нее, спросил:
— Где тебя найти завтра утром? Я спрашиваю на тот случай, если мне нужно будет посоветоваться с тобой.
— Скорее всего дома.
— А если нет?
— В больнице «Кедры».
Он поглядел на нее с удивлением.
— А это еще тебе Зачем?
— Почиститься.
— Тебе? — спросил он, и в голосе его прозвучало крайнее удивление.
— А почему бы и нет? — взвилась она. — Я что не баба? Женщины иногда беременеют. Представь себе! Даже в наши дни и в моем возрасте!
Он вдруг стал ужасно заботливым.
— У тебя есть все необходимое? Я бы мог отвезти тебя...
— Ты прелесть, Майк, — перебила она его. — Но все уже сделано, все подготовлено. Беспокоиться не о чем.
— Но ты позвонишь мне? Когда все будет позади...
— Как только я вернусь домой.
Он вышел из машины и проводил ее до двери дома.
— Ты должна беречься.
— Обязательно, — пообещала она.
Отец как-то сказал, что свобода — штука очень личная. Она задумалась: а что бы он сказал, если бы узнал, что она сегодня сделала? Возможно, он захотел бы только убедиться, что это ее собственный свободный выбор, а не давление обстоятельств. Для него именно это и означало свободу.
Но все кругом думали несколько иначе, чем он. Точнее, даже совершенно иначе. Ее мать, например. Она до сих пор нисколько не изменилась. Узнай она, что дочь сделала аборт, она была бы шокирована. Да и не только она, но и многие другие. Даже среди ее так называемых свободомыслящих друзей были такие, для которых слово «аборт» все еще оставалось почти непристойным.
Она взглянула на поднос с ленчем, стоящий перед ней.
Ростбиф имел тот бледный, анемичный вид, который отличает больничную пищу. Настороженно и брезгливо она стала резать упругое, как резина, мясо и бросила нож и вилку с отвращением. Она действительно не хотела есть.
Джери-Ли опять взглянула в окно. Там уже торжествовал яркий калифорнийский день. Ничего общего с тем, что было в январе в далеком Порт-Клере...
Ей вспомнился один снежный день...
Северные ветры приносили с пролива пронизывающий холод. Она торопливо шла к остановке автобуса, чтобы успеть к началу занятий в школе. Шла и дрожала от холода.
Снег падал всю ночь и теперь лежал чистый, ослепительно белый, искристый. Он скрипел под ее галошами. Чтобы согреться, она побежала по тропинке.
Бульдозер работал с самого раннего утра, расчищая дорогу. Снег был аккуратно уложен в два сугроба по обе стороны проезжей части. Она взобралась на сугроб и, скользя, спустилась по другой его стороне на шоссе. Здесь, на асфальте, снег был заляпан грязью от проезжающих машин и успел от этого побуреть... Месиво...
Вдалеке появился автобус.
Казалось, все это было безумно давно.
В прошлом веке.
Впрочем, в известной мере так оно и было — в прошлом веке...
Глава 2
— Всегда в такую погоду словно умираешь... — сказал сосед.
Джери-Ли отвернулась от окна и взглянула на него.
Уже три месяца, как она ездит этим автобусом в Порт-Клерский Центральный колледж, и каждый раз этот человек оказывается сидящим рядом с ней.
Но только сегодня он заговорил с ней.
— Да, — ответила она, и ее глаза неожиданно для нее самой наполнились слезами.
А сосед продолжал смотреть мимо нее в окно.
— Снег... Почему каждый раз этот проклятый снег? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
— Снег, снег... Мне хочется умереть, — продолжал он, произнося это как-то между прочим.
— Мой отец умер, — сказала Джери-Ли.
Первый раз за все это время он посмотрел прямо на нее. В его голосе появилась нотка смущения.
— Извините, — сказал он. — Я не заметил, что говорю вслух.
— Не беспокойтесь.
— Я вовсе не хотел... чтобы вы заплакали.
— Я не плачу! — сказала она с вызовом.
— Конечно, не плачете, — согласился он тут же. Она ощутила странную боль в животе, какой прежде не испытывала, и с чувством стыда подумала, что уже долгое время не вспоминала об отце. Пожалуй, отчиму оказалось совсем не так уж и трудно занять место отца в ее сознании.
Лицо соседа показалось ей худым и морщинистым.
— Вы ездите в колледж? — спросил он.
— Да.
— Какой курс?
— Второй.
— Вы выглядите старше, — сказал он. — Я бы подумал, что вы уже выпускница.
Его бледные щеки слегка порозовели. Может, от смущения?
— Я надеюсь... Я имел в виду... Я вовсе не хотел вас обидеть. Я не так уж много знаю о молоденьких девушках...
— Все о'кей, — сказала она. — Мне обычно дают больше лет, чем на самом деле.
Он улыбнулся, почувствовав, что сделал ей приятное своей ошибкой.
— И тем не менее, простите меня, — сказал он и представился:
— Уолтер Торнтон.
Она совсем по-девчоночьи вытаращила глаза.
— Вы — тот самый? Он не дал ей закончить.
— Да, да, тот самый Уолтер Торнтон, — сказал он торопливо.
— Но, — выдохнула она, — вы каждое утро ездите этим автобусом... Он рассмеялся.
— А вам известен иной путь к станции?
— Но у вас две пьесы на Бродвее одновременно... и еще фильм...
— И еще я не вожу машину, — он взглянул на нее. — Откуда вы знаете все это обо мне?
Он спросил это из чистого любопытства.
— Господи, здесь все это знают!
— Странно. Обычно в школах девочки знают об актерах, а не о писателях.
— Я хочу стать писателем, — сказала она гордо.
— А почему не актрисой? — удивился он. — Вы достаточно красивы, чтобы стать актрисой.
Она вспыхнула до корней волос.
— Почему вы так говорите? Разве я не могу хотеть стать писателем?
— Конечно можете, — признался он. — Просто это несколько необычно.
Большинство девушек мечтают поехать в Голливуд, стать кинозвездами.
— Может быть, я тоже поеду туда, — сказала она задумчиво.
Тем временем автобус замедлил ход, — они приближались к железнодорожной станции. Мужчина встал и улыбнулся девушке.
— Увидимся завтра и еще поговорим.
— О'кей, — согласилась она.
Джери-Ли следила за его высокой фигурой в развевающемся на ветру плаще до тех пор, пока он не скрылся в зале ожидания нью-йоркского экспресса, прибывающего в 8.07.
Берни Мэрфи, парень, с которым она в тот год дружила, ждал ее перед школой.
— Ты знаешь, с кем я познакомилась сегодня в автобусе? — спросила она его возбужденно, не успев даже поздороваться. — С Уолтером Торнтоном!
Представляешь? Я сидела рядом с ним целых три месяца и даже не знала, кто рядом со мной!
— А кто он, этот Уолтер Торнтон? — спросил Берни.
— А кто такой Микки Маус? — фыркнула она с презрением.
Когда Джери-Ли было десять лет, произошли два события, изменившие ее жизнь. Во-первых, ее мать вышла замуж во второй раз. И во-вторых, Джери-Ли написала рассказ, который впоследствии поставила как пьесу на школьном выпускном вечере.
Назвала она пьесу «Кровавая волшебная сказка». И она действительно была кровавой: когда упал занавес, все персонажи уже были трупами.
Поскольку она совмещала в едином лице автора, режиссера и продюсера, Джери-Ли взяла себе единственную роль, в которой было две ипостаси: поварихи, казненной по приказу злого короля, и ведьмы, в которую превратилась повариха, восстав из могилы. Ведьма вернулась на землю, чтобы отомстить королю.
Джери-Ли наслаждалась ощущением власти. В те, увы, быстро пролетевшие дни она была самой значительной персоной среди учащихся пятого выпускного класса. Тогда впервые она почувствовала, какое влияние может оказывать на людей, и инстинктивно поняла, что именно написанные ею слова стали источником этой кружащей голову власти и могущества.
После спектакля, прижимая к груди награду за литературное творчество, с лицом, все еще со следами черного, как зола, грима ведьмы из спектакля, она прибежала к матери и объявила о своем решении:
— Я собираюсь стать писателем, ма1 Ее мать, сидевшая рядом с мистером Рэндолом из Фермерского банка, неопределенно улыбнулась. Она едва видела спектакль — слишком была занята тем, что обдумывала предложение, которое сделал ей предыдущим вечером Джон Рэндол.
— Чудесно, милая, — сказала она. — Но ты ведь собиралась стать актрисой, насколько я помню.
— Собиралась, — подтвердила Джери-Ли. — Но я передумала.
— Насколько я могу судить, ты выглядела очень красиво на сцене. Но это мнение матери. А как вы считаете, Джон?
— Она была самой красивой девочкой на сцене, — искренне присоединился к мнению матери Джон.
Джери-Ли вытаращила на них глаза. Господи, да они ослепли, что ли? В том-то и заключалась ее главная задача как актрисы, чтобы выглядеть как самая отвратительная ведьма!
— Значит мой грим никуда не годился, — заявила она.
Мать улыбнулась снисходительно.
— Не волнуйся, девочка, мы с Джоном считаем, что ты была очаровательна.
После торжества они пошли ужинать в ресторан «Порт-клерский кабачок».
Там подавали при свечах, их стол стоял на террасе с видом на пролив.
— Мы должны сказать тебе нечто очень важное, девочка! — объявила мать после десерта.
Но Джери-Ли была занята тем, что наблюдала за подвыпившей парочкой за столиком напротив — они откровенно тискались.
— Джери-Ли! — прикрикнула на нее мать, заметив, куда направлены взгляды девочки. Джери-Ли перевела взгляд на мать.
— Я сказала, что мы должны сообщить тебе нечто очень важное!
— Да, мама, — и Джери-Ли сразу же стала послушным ребенком.
Мать заговорила смущенно:
— Видишь ли... С тех пор, как умер твой отец... словом, ты понимаешь, как трудно мне одной заботиться и о тебе, и о твоем брате, и ходить на работу в банк каждый день...
Джери-Ли сидела молча. Она начала понимать, о чем пойдет речь, но еще не знала, как она ко всему этому отнесется.
Мать поглядела на Джона Рэндола в поисках поддержки. Он благодушно кивнул. Тогда мать нашла его руку под столом и ухватилась за нее.
— Мы... Я подумала, что было бы лучше, если бы и ты, и твой братик опять бы имели отца, — и она добавила торопливо:
— Бобби скоро исполнится шесть лет, и ему нужен отец, чтобы узнать многие важные для мальчика веши... Ты же знаешь — игры в мяч, рыбалка и все такое прочее в этом роде...
Джери-Ли внимательно посмотрела в глаза матери, потом перевела взгляд на мистера Рэндола.
— Ты хочешь сказать, что решила выйти за него замуж?
В ее голосе отчетливо прозвучала нотка удивления, даже недоверия: ее отец был так непохож на мистера Рэндола. Он всегда смеялся и всегда в нем бурлили какие-то проказы, шутки, затеи. А мистер Рэндол практически не улыбался.
Мать умолкла.
Заговорил мистер Рэндол.
Мягко, вкрадчиво, доверительно, словно он разговаривал с клиентом в банке, пытающимся выяснить, откуда возникла неточность в его месячном банковском отчете.
Джери-Ли отвернулась от окна и взглянула на него.
Уже три месяца, как она ездит этим автобусом в Порт-Клерский Центральный колледж, и каждый раз этот человек оказывается сидящим рядом с ней.
Но только сегодня он заговорил с ней.
— Да, — ответила она, и ее глаза неожиданно для нее самой наполнились слезами.
А сосед продолжал смотреть мимо нее в окно.
— Снег... Почему каждый раз этот проклятый снег? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
— Снег, снег... Мне хочется умереть, — продолжал он, произнося это как-то между прочим.
— Мой отец умер, — сказала Джери-Ли.
Первый раз за все это время он посмотрел прямо на нее. В его голосе появилась нотка смущения.
— Извините, — сказал он. — Я не заметил, что говорю вслух.
— Не беспокойтесь.
— Я вовсе не хотел... чтобы вы заплакали.
— Я не плачу! — сказала она с вызовом.
— Конечно, не плачете, — согласился он тут же. Она ощутила странную боль в животе, какой прежде не испытывала, и с чувством стыда подумала, что уже долгое время не вспоминала об отце. Пожалуй, отчиму оказалось совсем не так уж и трудно занять место отца в ее сознании.
Лицо соседа показалось ей худым и морщинистым.
— Вы ездите в колледж? — спросил он.
— Да.
— Какой курс?
— Второй.
— Вы выглядите старше, — сказал он. — Я бы подумал, что вы уже выпускница.
Его бледные щеки слегка порозовели. Может, от смущения?
— Я надеюсь... Я имел в виду... Я вовсе не хотел вас обидеть. Я не так уж много знаю о молоденьких девушках...
— Все о'кей, — сказала она. — Мне обычно дают больше лет, чем на самом деле.
Он улыбнулся, почувствовав, что сделал ей приятное своей ошибкой.
— И тем не менее, простите меня, — сказал он и представился:
— Уолтер Торнтон.
Она совсем по-девчоночьи вытаращила глаза.
— Вы — тот самый? Он не дал ей закончить.
— Да, да, тот самый Уолтер Торнтон, — сказал он торопливо.
— Но, — выдохнула она, — вы каждое утро ездите этим автобусом... Он рассмеялся.
— А вам известен иной путь к станции?
— Но у вас две пьесы на Бродвее одновременно... и еще фильм...
— И еще я не вожу машину, — он взглянул на нее. — Откуда вы знаете все это обо мне?
Он спросил это из чистого любопытства.
— Господи, здесь все это знают!
— Странно. Обычно в школах девочки знают об актерах, а не о писателях.
— Я хочу стать писателем, — сказала она гордо.
— А почему не актрисой? — удивился он. — Вы достаточно красивы, чтобы стать актрисой.
Она вспыхнула до корней волос.
— Почему вы так говорите? Разве я не могу хотеть стать писателем?
— Конечно можете, — признался он. — Просто это несколько необычно.
Большинство девушек мечтают поехать в Голливуд, стать кинозвездами.
— Может быть, я тоже поеду туда, — сказала она задумчиво.
Тем временем автобус замедлил ход, — они приближались к железнодорожной станции. Мужчина встал и улыбнулся девушке.
— Увидимся завтра и еще поговорим.
— О'кей, — согласилась она.
Джери-Ли следила за его высокой фигурой в развевающемся на ветру плаще до тех пор, пока он не скрылся в зале ожидания нью-йоркского экспресса, прибывающего в 8.07.
Берни Мэрфи, парень, с которым она в тот год дружила, ждал ее перед школой.
— Ты знаешь, с кем я познакомилась сегодня в автобусе? — спросила она его возбужденно, не успев даже поздороваться. — С Уолтером Торнтоном!
Представляешь? Я сидела рядом с ним целых три месяца и даже не знала, кто рядом со мной!
— А кто он, этот Уолтер Торнтон? — спросил Берни.
— А кто такой Микки Маус? — фыркнула она с презрением.
Когда Джери-Ли было десять лет, произошли два события, изменившие ее жизнь. Во-первых, ее мать вышла замуж во второй раз. И во-вторых, Джери-Ли написала рассказ, который впоследствии поставила как пьесу на школьном выпускном вечере.
Назвала она пьесу «Кровавая волшебная сказка». И она действительно была кровавой: когда упал занавес, все персонажи уже были трупами.
Поскольку она совмещала в едином лице автора, режиссера и продюсера, Джери-Ли взяла себе единственную роль, в которой было две ипостаси: поварихи, казненной по приказу злого короля, и ведьмы, в которую превратилась повариха, восстав из могилы. Ведьма вернулась на землю, чтобы отомстить королю.
Джери-Ли наслаждалась ощущением власти. В те, увы, быстро пролетевшие дни она была самой значительной персоной среди учащихся пятого выпускного класса. Тогда впервые она почувствовала, какое влияние может оказывать на людей, и инстинктивно поняла, что именно написанные ею слова стали источником этой кружащей голову власти и могущества.
После спектакля, прижимая к груди награду за литературное творчество, с лицом, все еще со следами черного, как зола, грима ведьмы из спектакля, она прибежала к матери и объявила о своем решении:
— Я собираюсь стать писателем, ма1 Ее мать, сидевшая рядом с мистером Рэндолом из Фермерского банка, неопределенно улыбнулась. Она едва видела спектакль — слишком была занята тем, что обдумывала предложение, которое сделал ей предыдущим вечером Джон Рэндол.
— Чудесно, милая, — сказала она. — Но ты ведь собиралась стать актрисой, насколько я помню.
— Собиралась, — подтвердила Джери-Ли. — Но я передумала.
— Насколько я могу судить, ты выглядела очень красиво на сцене. Но это мнение матери. А как вы считаете, Джон?
— Она была самой красивой девочкой на сцене, — искренне присоединился к мнению матери Джон.
Джери-Ли вытаращила на них глаза. Господи, да они ослепли, что ли? В том-то и заключалась ее главная задача как актрисы, чтобы выглядеть как самая отвратительная ведьма!
— Значит мой грим никуда не годился, — заявила она.
Мать улыбнулась снисходительно.
— Не волнуйся, девочка, мы с Джоном считаем, что ты была очаровательна.
После торжества они пошли ужинать в ресторан «Порт-клерский кабачок».
Там подавали при свечах, их стол стоял на террасе с видом на пролив.
— Мы должны сказать тебе нечто очень важное, девочка! — объявила мать после десерта.
Но Джери-Ли была занята тем, что наблюдала за подвыпившей парочкой за столиком напротив — они откровенно тискались.
— Джери-Ли! — прикрикнула на нее мать, заметив, куда направлены взгляды девочки. Джери-Ли перевела взгляд на мать.
— Я сказала, что мы должны сообщить тебе нечто очень важное!
— Да, мама, — и Джери-Ли сразу же стала послушным ребенком.
Мать заговорила смущенно:
— Видишь ли... С тех пор, как умер твой отец... словом, ты понимаешь, как трудно мне одной заботиться и о тебе, и о твоем брате, и ходить на работу в банк каждый день...
Джери-Ли сидела молча. Она начала понимать, о чем пойдет речь, но еще не знала, как она ко всему этому отнесется.
Мать поглядела на Джона Рэндола в поисках поддержки. Он благодушно кивнул. Тогда мать нашла его руку под столом и ухватилась за нее.
— Мы... Я подумала, что было бы лучше, если бы и ты, и твой братик опять бы имели отца, — и она добавила торопливо:
— Бобби скоро исполнится шесть лет, и ему нужен отец, чтобы узнать многие важные для мальчика веши... Ты же знаешь — игры в мяч, рыбалка и все такое прочее в этом роде...
Джери-Ли внимательно посмотрела в глаза матери, потом перевела взгляд на мистера Рэндола.
— Ты хочешь сказать, что решила выйти за него замуж?
В ее голосе отчетливо прозвучала нотка удивления, даже недоверия: ее отец был так непохож на мистера Рэндола. Он всегда смеялся и всегда в нем бурлили какие-то проказы, шутки, затеи. А мистер Рэндол практически не улыбался.
Мать умолкла.
Заговорил мистер Рэндол.
Мягко, вкрадчиво, доверительно, словно он разговаривал с клиентом в банке, пытающимся выяснить, откуда возникла неточность в его месячном банковском отчете.