Роббинс Гарольд. Одинокая леди

   — Как вы думаете, почему она это сделала?
   — Потому что одно время мы были любовницами. И, возможно, она не поверила мне, когда я сказала — никаких обязательств с ее стороны.
   — Она была лесбиянкой?
   — Нет. Я лесбиянка. Она — нет. Было бы все гораздо проще для всех нас, если бы она тоже была ею. Она бисексуальна. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, что ее реакция на наш с ней секс была чисто физиологической. Для меня же тут была и любовь, и физиология, Я действительно любила ее.
   — Вы согласились бы, тем не менее, помочь ей, если бы она не возражала?
   — Да. Но она никогда не примет мою помощь.
   — Почему вы так уверенно это говорите?
   — Потому что я ее знаю. У нее есть эта идиотская безумная идея насчет женской свободы и независимости. Она не примет помощь ни от кого — ни от мужчины, ни от женщины. Она рассталась с богатым мужем по той же самой причине. Она хочет все сделать сама, всего добиться самостоятельно и быть признанной именно в таком качестве — как писатель.
   Он молча слушал, и многое, что было для него загадкой, сейчас прояснялось, становилось понятным.
   — Послушайте, — продолжала Лисия, — она отлично знает, где я живу.
   Один ее телефонный звонок — и я примчусь на помощь, где бы я ни была, в какое бы время она ни позвонила, но посмотрите, что она предпочла натворить, лишь бы не снимать телефонную трубку.
   — Однажды она вам позвонила. Может быть, позвонит еще.
   — Дважды уже звонила, — сказала женщина, и в ее глазах появился странный блеск. — Третьего звонка не будет.
   Впервые с момента приезда на Восточное побережье Милстейн почувствовал себя увереннее: он стал надеяться. Возможо, это было связано с тем, что он ехал к месту рождения Джейн. Ехал он в арендованном автомобиле по прекрасной дороге. Экспресс-шоссе, которое вело на остров, ничем не отличалось от платных шоссе в Калифорнии, разве что за окном машины лежали снежные поля. Он свернул, повинуясь указателю, сообщающему, .что вы въезжаете в Порт Клер.
   Через пятнадцать минут он уже притормозил перед домом Джери-Ли.
   Дом выглядел солидно и комфортабельно-И соседние дома были ему под стать — респектабельный район проживания среднего класса. Только одно выделяло дом Рэндолов: на окнах были опущены жалюзи, а подъезд к крыльцу не расчищен от снега. Дом казался пустым.
   Он вышел из машины и, утопая в снегу, подошел к двери. Нажал на дверной колокольчик, услышал, как в доме раздался его чистый звук, но никто не ответил.
   Неожиданно раздался шум подъезжающей машины. Милстейн оглянулся. К его машине подъехала полицейская патрульная. Молодой патрульный высунулся из окна своей машины и спросил:
   — Что вы тут делаете, мистер?
   — Я хотел бы повидать миссис Рэндол.
   — Ее нет дома.
   Милстейн стал пробираться по снегу обратно, к машине.
   — Это я и сам могу понять. Вы не могли бы мне сказать. где она находится?
   — Нет.
   — Вы появились здесь буквально через две минуты после того, как я подъехал к дому. У вас хорошо налаженная система слежения за порядком в городе.
   — Один из соседей сообщил о вас сразу же, как только вы остановили машину у дома.
   — Может быть, вы смогли бы помочь мне, — Милстейн извлек из кармана бумажник и показал патрульному полицейский значок.
   — Да, сэр! — сказал патрульный с готовностью.
   — Мне крайне важно встретиться с миссис Рэндол.
   — Боюсь, вам не повезло, сэр. Она вышла снова замуж около двух месяцев назад и в настоящее время они с мужем поехали в один из этих длительных круизов вокруг света. Они не вернутся сюда до лета.
   — Увы...
   — Могу ли я быть вам еще в чем-то полезным?
   — Нет, офицер, благодарю вас.
   Детектив Милстейн закрыл свою записную книжку и положил ее в карман.
   — Это все, что я узнал, доктор Слоун. Я рассказал вам все.
   — Я никогда не верил ее рассказам о сестре.
   — Я тоже не верил.
   — Теперь картина заболевания начинает проясняться. Она вовсе не пыталась покончить свою жизнь самоубийством. В действительности она пыталась убить свои мечты. Каким-то образом она начала понимать — или чувствовать — что талант, которым она обладает, ее неординарность, исключительность, я бы сказал, делает для нее невозможной жизнь в обществе с другими людьми, настроенными откровенно обывательски. Со своей стороны общество попыталось загнать ее в привычные для себя рамки. Но девушка не смогла пересилить себя. Единственное, что ей оставалось, — убить Джери-Ли.
   И тогда она бы стала — как все.
   — Вы обогнали меня, доктор, в своем анализе и в своих рассуждениях!
   — сказал Милстейн. — Но что же теперь произойдет с ней?
   — Мы ее выпишем, — сказал он сухо. — У нас нет никаких оснований задерживать ее здесь. Главной причиной ее направления и поступления к нам были наркотики. Сейчас, после проведенного лечения, она не принимает наркотиков. Мы сделали все, что могли. Согласитесь. Но у нас нет ни возможностей, ни средств, чтобы сделать больше. Мы просто не можем предоставить ей то, в чем она сейчас нуждается.
   — Я понимаю... Скажите, доктор, что произойдет, если она снова сорвется?
   — Она опять окажется у нас.
   — Но на этот раз она может и на самом деле покончить с собой, разве не так?
   — Вполне вероятно, — ответил доктор. — Но как я уже сказал, мы ничего не в состоянии сделать. Ужасно конечно, что нет буквально никого на свете, кто бы мог позаботиться о ней или, хотя бы, просто приглядывать за ней. Сейчас ей нужны друзья больше, чем все остальное в жизни. Но она отрезала себя от всех.
   Доктор Слоун замолчал и некоторое время смотрел на детектива, как бы изучая и рассматривая его с каких-то своих, только ему одному известных и понятных позиций. Потом он добавил:
   — Всех, кроме вас.
   Милстейн почувствовал, что краснеет.
   — И что бы вы хотели, чтобы я сделал? — спросил он требовательно, с вызовом, почти раздраженно. — Я уже говорил вам, что знаю девчонку едва-едва.
   — Так было неделю назад, когда вы только приехали к нам. За прошедшее время вы узнали о ней значительно больше, чем она сама знает о себе.
   — И все же я не понимаю, что я могу сделать, — упрямо повторил детектив.
   — Вы могли бы помочь ей выстроить преграду между жизнью и смертью.
   Милстейн не ответил.
   — От вас не потребуется многого. Просто помогите ей обрести твердую почву под ногами, надежную базу, на которой она могла бы начать заново строить себя, прежнюю.
   — Но это безумие!
   — Не такое уж безумие. Между вами, вероятно, возникли какие-то особые связи. Она написала вам. И вы приехали. Хотя, согласитесь, вы вовсе не обязаны были делать этого. Вы могли бы просто послать письмо или вообще ничего не делать. Сейчас вы, как мне кажется, — единственный человек в мире, которому она безоговорочно доверяет.
   — Доктор Слоун, я начинаю думать, что один из нас должен взять на себя ответственность. — Милстейн помолчал, подумал и уточнил, покачав головой:
   — Или мы оба.

Глава 24

   Милстейн вернулся после четырехчасового дежурства. Остановился в крохотной
   прихожей, прислушиваясь к знакомому стуку пишущей машинки, но ничего не услышал. Вошел в гостиную, увидел дочь — она читала книгу — и спросил:
   — А где Джери-Ли?
   — У своего психоаналитика.
   Он с недоумением уставился на нее, словно чего-то испугавшись или предчувствуя.
   — Разве ее дни не вторник и четверг?
   — Сегодня у них какая-то особая встреча.
   — У нее что-то не так? — спросил Милстейн с тревогой.
   — Нет, папа. Что-то как раз так! Ей пришло известие от агента из Нью-Йорка, которому она послала по рекомендации своей психоаналитички роман. Он нашел издателя, который заинтересовался книгой. Агент пишет, что издательство высылает ей приглашение приехать в Нью-Йорк и переговорить с ними о книге и обещает оплатить проезд.
   Милстейн хмыкнул.
   — Знаю я этих нью-йоркских дельцов. Пожалуй, лучше будет, если я сам выпишу чек. Как его зовут?
   — Пол Гитлин, папа, — рассмеялась дочь. — И перестань, ради Бога!
   Нельзя же быть таким уж заботливым. Джери-Ли сказала мне, что он работает только с самыми крупными писателями, такими, как Ирвин Уоллес или Гей Тейлз.
   — И вовсе я не такой уж заботливый. С чего ты взяла? Просто мы не можем забывать, что прошло всего шесть месяцев, как она вышла из больницы.
   — А ты вспомни, что она успела сделать за эти шесть месяцев. Не прошло и месяца, как она у нас появилась, а она уже получила работу ночного оператора в службе телефонной справочной. И благодаря этому смогла днем и писать, и даже посещать врача-психоаналитика. Написала два огромных киносценария, из которых один уже куплен «Юниверсалом». И теперь она практически закончила работу над романом и устроила его судьбу. Нет, папа, ты обязан отдать ей должное.
   — Я и не собираюсь умалять ее достоинств. Я только не хотел" бы, чтобы она так расходовала себя.
   — Да она в отличном состоянии. Она совершенно не похожа на ту женщину, что приехала .к нам. Это прекрасная — как внешне, так и внутренне — очаровательная, талантливая женщина!
   — Она тебе действительно нравится?
   Дочь кивнула.
   — Я рад. В глубине души я беспокоился, как ты будешь чувствовать себя под одной крышей с ней, как отнесешься к незнакомому тебе человеку, да еще с такой сложной, непростой судьбой и не очень-то тогда здоровой.
   — Должна признаться, что на первых порах я ревновала. Но потом поняла, как сильно она в нас нуждается. Она была словно дитя малое. И ей особенно необходимо и важно было наше одобрение. А потом она начала — тоже как дитя — расти у меня на глазах. Я наблюдала с интересом и любопытством, как из нее растет Женщина. Это просто захватило меня. Что-то вроде того, как распускается бутон в фильмах с замедленной съемкой — весь процесс на экране занимает считанные секунды. Она удивительный человек и совершенно особенная женщина. И ты, папа, — удивительный человек и совершенно особенный мужчина. Потому что увидел все это в ней, когда она была ничем и никем.
   — Пожалуй, я бы что-нибудь выпил.
   — Сейчас приготовлю и принесу.
   Через минуту она вернулась, неся виски со льдом.
   — Это помогает, — сказала ояа многозначительно.
   — Угу.
   — День был трудным?
   — Как обычно. Скорее очень долгим. Она наблюдала, как он устраивается в своем любимом кресле.
   — Ты знаешь, конечно, что скоро она собирается уезжать? Знаешь, папа? — спросила она осторожно.
   Он молча кивнул.
   — Ты сделал то, что и собирался сделать — вернул ей ее самое. Теперь она обрела силу. Научилась ходить. И хочет летать. Ты можешь поддерживать дитя, когда оно учится ходить. Но летать она должна учиться сама, без посторонней помощи. Тебе придется привыкнуть к этой мысли, папа. Тем более, что когда-нибудь и я захочу полететь.
   — Я знаю, — сказал он, в голас его предательски дрогнул.
   — Ты любишь ее, правда? Скажи, папа.
   — Думаю, что да.
   — Как странно. Я поняла это в тот момент, когда ты сказал мне, что летишь в Нью-Йорк повидать ее. Ты знаешь, она тоже любит тебя, но только совсем по-другому.
   — Знаю.
   — Прости, папа, — в уголках ее глаз появились слезы. — Не уверена, поможет ли тебе то, что я сейчас скажу, но есть нечто такое, что ты должен понять.
   Джери-Ли совсем не такая, как.все мы. Она особенная и стоит как бы особняком, отдельно. Она никогда не сможет любить так, как обычно любим мы. Ее глаза обращены к другой звезде. Поэтому любит она то, что внутри нее самой, в то время как у нас то, что мы любим, всегда находится вне нас, в другом человеке... Я говорю путано, но я чувствую это, — она опустилась перед ним на колени.
   Он обнял ее и прижался губами к ее щеке.
   — Когда ты успела так вырасти и стать такой умной, доченька? — прошептал он.
   — Нет, папа, это не потому что я умная. Наверно, я знаю это просто потому, что я женщина.
   Солнце проникало сквозь бамбуковые занавеси на окнах и утепляло своим светом красные, желтые и коричневые тона, в которые были выкрашены стены кабинета.
   В удобных, комфортабельных креслах друг против друга сидели две женщины. У окна, между ними, стоял маленький треугольный стол.
   На подлокотнике кресла, в котором сидела врач-психоаналитик, было устроено приспособление для письма, напоминающее такие же на ученических скамьях.
   — Волнуетесь? — спросила доктор Мартинец.
   — Да. Очень. Но также и боюсь.
   Доктор промолчала.
   — Последний раз, когда я ездила на Восточное побережье, я чуть не сорвалась, — пояснила Джери-Ли.
   — Тогда были другие обстоятельства.
   — Да, я понимаю... но... А я сама? Изменилась ли, стала ли другой по сравнению с тем, какой была в тот раз?
   — И да и нет. Вам следует всегда помнить, что тогда вы жили совершенно под иным грузом забот, на вас оказывало давление нечто другое.
   Теперь этого груза нет, он просто не существует. И именно в этом смысле вы иная, вы изменились.
   — Но я по-прежнему я.
   — Сегодня вы стали больше сами собой, чем были тогда. И это хорошо.
   По мере того как вы учитесь принимать себя такой, вы становитесь все сильнее и сильнее.
   — Я звонила матери. Она предложила мне приехать и жить с ней то время, пока я буду работать над книгой. Она хочет, чтобы я познакомилась с ее новым мужем. Я еще не встречалась с ним.
   — И как вы относитесь к этому приглашению? Вам хочется принять его?
   — Вы знаете, как я отношусь к своей матери. В маленьких дозах она вполне ничего. Но через некоторое время мы с ней становимся как кошка с собакой.
   — И вы опасаетесь, что так произойдет и на этот раз?
   — Не знаю... Обычно она вполне нормально ведет себя, если я не ставлю ее перед очередной проблемой. И конечно, это, как правило, мои проблемы.
   — Вполне возможно, что вы обе стали за это время более взрослыми, умудренными. Может быть, и она чему-то научилась, так же как научились вы.
   — Значит, вы считаете, что мне следует пожить у нее?
   — Я считаю, что вам следует подумать над этим. Я полагаю, что примирение с ней может стать очень важным моментом в вашем примирении с самой собой.
   — Хорошо, я подумаю.
   — Скажите, пожалуйста, как вы считаете, как долго продлится работа по завершению книги?
   — По крайней мере, три месяца. Может быть, больше. И это — другая, новая проблема, которая сейчас волнует меня. У меня не будет вас, и мне не с кем будет беседовать, обсуждать свои проблемы.
   — Я могу рекомендовать вам пару очень неплохих врачей там, где вы будете.
   — Мужчин?
   — А разве есть разница?
   — Я знаю, что вроде бы не должно быть. Но есть. Во всяком случае, для меня. Те врачи, к которым я ходила до вас, относились ко мне так, словно я была ребенком и меня нужно только уговорить и умаслить, чтобы я стала разумной девочкой и вела себя как положено. Возможно, я ошибаюсь, но как мне кажется, здесь секс играет определенную роль.
   — Признаться, я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.
   — Если бы я была домашней хозяйкой и все мои проблемы сводились бы к тем, о которых эти врачи привыкли вести разговоры, возможно, они и смогли бы стать моими врачами. Но я другая. Когда я говорила им, что не хочу выходить замуж или иметь детей, что единственное, чего я действительно хочу — это стать совершенно независимой, обеспечивать себя полностью, не полагаясь ни на кого, они просто переставали меня понимать. А я не хочу смириться с существованием, в котором мне всегда будет отводиться лишь зависимое положение. Я хочу при всех ситуациях сама делать выбор.
   — В этом нет ничего плохого. Теоретически мы все имеет такое право.
   — Теоретически. Но вы не хуже меня знаете, что это не так. И я знаю, что это не так. Один из врачей сказал мне как бы в шутку, что «могучий» секс выправит меня и успокоит. Правда, у меня было такое ощущение, что он не шутит. И если бы я хоть чуточку поощрила его, я думаю, он предложил бы мне свои услуги для этого «могучего» секса. А другой упорно старался убедить меня, что добродетель, или, как он называл это, «добрая старая мораль», то есть брак, дом и семья, и есть самое лучшее. Если верить ему, это и есть истинное назначение женщины.
   — Вы можете встретить много женщин, которые живут по этим принципам и полностью удовлетворены и довольны — и жизнью, и собой.
   — Конечно. Но это их ноша. Они ее выбирали, а не я. А я хочу сделать свой выбор. Я не думаю, что говорю вам что-то такое, чего вы не слышали раньше.
   — Да, мне приходилось слышать подобные вещи.
   — Я встречаюсь с этим даже в бизнесе. Вот вам совершенно свежий пример. Я почти продала свой второй оригинальный сценарий — до того момента, пока я не встретилась с продюсером. Когда мы познакомились с ним, в его голове каким-то странным образом все перепуталось так, что он решил, будто в цену, которую он платит за сценарий, вхожу и я. Тогда я постаралась объяснить ему вполне доходчиво, что траханье не входит в покупку, а продается только сценарий, который, по его словам, ему нравится и который он хотел ставить до того, как увидел меня. И вот тут-то он взял и смылся — отказался и от сценария, и от меня. Этого никогда не произошло бы со сценаристом-мужчиной.
   — Я знаю одну женщину, которая вам понравится, — сказала доктор Мартинец. — Все зависит от того, насколько она сейчас занята. Она активная феминистка, и, насколько я могу судить, вы ей понравитесь.
   — Я бы хотела познакомиться с ней, если это возможно.
   — Дайте мне знать о себе перед отъездом, и я постараюсь устроить вашу встречу.
   — Спасибо. Есть еще один вопрос, о котором я хотела бы поговорить с вами.
   — Да?
   — Он касается Эла. Детектива Милстейна. Я в колоссальном долгу перед ним. Гораздо больше, чем просто деньги. Я не представляю, как смогу сказать ему, что собираюсь уехать.
   — Вы полагаете, что он не знает?
   — Я уверена, он знает, что в один прекрасный день я уеду. Но не так скоро. И мне не хотелось бы причинять ему боль.
   — Он влюблен в вас?
   — Да. Но он никогда мне об этом не говорил. Никогда не сделал ни одного шага.
   — А как вы относитесь к нему?
   — Безумно благодарна. Очень люблю. Как будто он мой отец. Или старший брат.
   — Он знает, как вы к нему относитесь?
   — Мы никогда не говорили об этом.
   — Тогда скажите ему. Я уверена, что он предпочтет, узнать о ваших истинных чувствах, а не услышать всевозможные вежливые увертки. По крайней мере, он узнает, что вы действительно его любите, и он вам дорог, хотя и не так, как он любит вас.
   Милстейн услышал, как остановилась машина перед подъездом. Потом услышал ее шаги, затем как она ищет ключи.
   Дверь открылась и вошла Джери-Ли.
   Выгоревшие на солнце волосы падали ей на плечи. Она улыбнулась и слегка покраснела. Улыбка очень шла к ее загорелому лицу.
   — Сегодня ты рано пришел домой.
   — Сегодня у меня дежурство с восьми до четырех.
   Он почувствовал, что она напряжена и очень волнуется. Трудно было поверить, что перед ним та самая бледная, перепуганная девочка, которую он привез домой из Нью-Йорка.
   — Я слышал, у тебя хорошие новости?
   — Не правда ли, изумительно?
   — Я счастлив за тебя.
   — Я не могу поверить. Неужели мечта становится реальностью?
   — Постарайся поверить. Ведь ты работала, как каторжная, чтобы добиться своего. И ты заслужила все.
   — Но это ты сделал так, что все стало возможным, Эл. Если бы не ты, ничего бы не произошло.
   — Все равно, это случилось бы рано или поздно. Просто потребовалось бы немного больше времени — вот и все.
   — Нет. Я катилась под откос и кончила бы в сточной канаве. Ты отлично знаешь.
   — Никогда и никто не заставит меня в это поверить. Если бы я хоть на минуту думал о таком исходе, я бы ни за что не рискнул привезти тебя сюда.
   В тебе есть что-то особенное. Я ощутил это с первой встречи.
   — А я никогда не смогу понять, как тебе удалось разглядеть все это под кучей дерьма, которую я сама на себя навалила.
   — Когда ты собираешься уезжать?
   — Не знаю. Они сообщили, что дадут мне знать на следующей неделе, когда мне следует приехать. Возможно, я остановлюсь у матери.
   Он ничего не сказал.
   — Я поговорила с моим психоанатиликом. Она считает, что мне может пойти на пользу жизнь в родительском доме, если я, конечно, смогу пожить с мамой и держать себя в руках.
   — А что ты собираешься делать потом, после того, как закончишь работу над книгой?
   — Не знаю.
   — Ты вернешься сюда?
   — Вероятно. Мне нравится в Калифорнии. Кроме того, здесь есть все то, что мне нужно и для чего я работаю: сценарные отделы, телевизионные студии и все в этом духе. Словом, моя работа.
   — У тебя всегда будет дом здесь, вместе с нами. Если ты, конечно, захочешь.
   Голос Милстейна предательски дрогнул. Она встала на колени перед ним — точно так, как недавно его дочь.
   — Ты и так сделал для меня слишком много, Эл.
   Я не могу требовать от тебя большего и наваливать свои заботы на твои плечи.
   — Ты ничего не наваливаешь. Мы любим тебя.
   — И я люблю вас обоих. Ты и твоя дочь — моя семья. Даже больше, чем семья. Наверное, кроме тебя, единственный человек в мире, который сделал бы для меня то, что сделал ты, — мой отец. У тебя такая же деликатность, такая же заботливость, такая же нежность, что и у него. Несмотря на то, что в тот момент, когда меня арестовывали, я была совершенно не в себе, — я сразу же почувствовала это. Наверное, именно потому я и написала тебе.
   Он понял, что именно Джери-Ли пытается сказать ему. И хотя ее слова и то, что скрывалось за ними, вызвало у него глубочайшее разочарование, тем не менее одновременно появилось и чувство удовлетворенности и успокоения от сознания, что она его любит и что хочет дать понять, как сильно она его любит. Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.
   — Нам будет нехватать тебя, — сказал он.
   Она обвила его шею обеими руками и прижалась щекой к щеке.
   — Вы не успеете почувствовать, что меня нет — я просто не дам вам такой возможности, я вам надоем.
   Он позволил себе некоторое время вот так вот молча впитывать ее близость и, наконец, откинулся в кресле. Улыбнулся.
   — Слушай, ты покажешь мне когда-нибудь ту книгу, из-за которой поднялся весь этот шум? А то ведь я рискую так и остаться в неведении.
   Она рассмеялась и поднялась с колен.
   — Я уже было думала, что ты никогда не попросишь. Она ушла в свою комнату и тотчас же вернулась, неся рукопись в твердой папке. Положила ему на колени и сказала:
   — Только обещай не читать, пока не ляжешь спать. Я не вынесу, если буду смотреть, как ты читаешь.
   — Хорошо, — сказал он.
   Только открыв вечером, перед сном, папку, он понял истинную причину того, почему она попросила его читать роман в уединении: на титульном листе было написано:
   «ХОРОШИЕ ДЕВОЧКИ ПОПАДАЮТ В АД» роман Джери-Ли Рэндол и чуть ниже:
   «Эта книга посвящается Элу Милстейну с благодарностью и признательностью за то, что он самый любимый и самый лучший человек из всех, кого я знаю».
   Подступившие слезы жгли глаза, и только через несколько минут он справился с собой и смог открыть первую страницу романа.
   "Я родилась на свет с двумя дырочками и без яиц — я была девочкой.
   Приговоренной самой судьбой попасть прямо из чрева матери в плен своего пола. Мне он уже тогда не нравился, и потому я сразу же стала писать на доктора, который в тот момент хлопал меня по заднице..."

Глава 25

   Анджела открыла дверь в ванную комнату, когда Джери-Ли все еще стояла под душем.
   — Тебя к телефону твой агент, — крикнула она. — Говорит, что это крайне важно и что ему надо переговорить с тобой немедленно.
   — Скажи, что буду через секунду, — сказала Джери-Ли, вышла из-под душа и завернулась в купальную простыню.
   — Ну что еще стряслось? — спросила она агента.
   — Ты можешь немедленно приехать в студию? Тебя хочет видеть Том Касл.
   — А как же наша встреча? Ты назначил мне через час у тебя в конторе.
   — Это может подождать. Нам нельзя упустить шанс, который дает эта встреча с Каслом. Он ждет твоего ответа по другому телефону. Что мне ему сказать? Когда ты сможешь приехать?
   — Через час, хорошо?
   — Договоримся через сорок пять минут. Так оно выглядит более пристойно.
   — Ладно, — она рассмеялась.
   Агент всегда остается агентом. Он оговаривает даже время свидания с тобой...
   Доктор был прав, когда сказал, что сегодня она уже почувствует себя гораздо лучше. Не осталось никакой боли, если не считать вполне терпимого ощущения тяжести в нижней части живота.
   Она вернулась в ванную комнату, вытерлась досуха, сняла с головы шапочку для душа, встряхнула волосы. Понадобится еще тридцать секунд, чтобы досушить их феном. Сегодня она сделает самый легкий макияж — чуть-чуть тона и намек на губную помаду. Все знают, через что она прошла, и надо соответствовать своему состоянию.
   Она уже одевалась, когда в спальню водила Анджела.
   — Так что он хотел от тебя? — спросила она.
   — Мне нужно быть в конторе Тома Касла через двадцать минут.
   — Хочешь, я тебя отвезу?
   — Думаю, что справлюсь сама.
   — Ты уверена? Сегодня у меня свободный день. Мне совершенно нечего делать.
   — Хорошо, — кивнула она.
   — Как ты себя чувствуешь, малышка? — заботливо спросил Том Касл, целуя ее в щеку.