Рябов Гелий. Мертвые мухи зла

   И еще час или немного больше скрипела пролетка на светлой дороге, потом Юровский прицокнул, потянул вожжу, и лошадь свернула в чащу. Здесь тоже была дорога, узкая, почти незаметная, но Яков Михайлович правил уверенно и вскоре чалую остановил. Огляделся, удовлетворенно хмыкнул:
   - Здесь.
   Ильюхин спрыгнул, размялся:
   - Что "здесь", Яков Михайлович?
   Ухмыльнулся:
   - Нравишься ты мне, Ильюхин... Всю дорогу - ни слова! Молодец! Хрустнул пальцами. - Дорога эта ведет к Исетскому озеру. На его краю деревня. Называется - Коптяки. Крестьяне-рыболовы испокон веку ловили и коптили рыбу. Понял? Дальше. В этих местах множество заброшенных закопушек. Шахт, если по-понятному. Всяких. Есть и по десять сажен. Вот эта... Подошел к ограде из старых кольев, Ильюхин - следом. - Видишь? Глубокая?
   - Смотря для чего...
   По спине пополз холодок, мгновенно превратившийся в ледяную струйку. Всё понял, догадался, точнее... Прятать будет здесь. Трупы. Трупы будет складывать. Складировать, как говаривал боцман Полищук на крейсере "Диана"...
   Только - чьи? Настоящие? Подложные? Не скажет ведь...
   - А ты как думаешь?
   Взгляд - совсем бездонный. Глаза ушли на затылок - две черных дыры. Они наполнены льдом...
   - Трупы?
   - Я и говорю - ты не глуп. Да. Трупы. Больше вопросов не задавай. За это мероприятие я несу личную ответственность. И этим сказано всё. Ты мне только помогаешь. Ты согласен с таким распределением ролей?
   "Нет. Не согласен. Выкуси. Но ведь не скажешь ему? Бесполезно, опасно, глупо, наконец..."
   - Согласен.
   - Загляни. Туда. Верующие христиане называют такие места преисподней...
   Заглянул. Точно: сажен пять-шесть, самое малое. И холодом веет могильным.
   Юровский подобрал твердый ком, бросил в ствол. Донесся звук, словно от удара камня в стекло.
   - Там лед. Оно и к лучшему. Не испортятся... - И улыбнулся. Лучше бы он не делал этого. Ильюхину стало страшно. - Ты обойди местность, проверь, а я пока приготовлю завтрак. Или обед - какая разница? Мы, револьюционэры, не замечаем времени, потому что мы - самые счастливые люди на земле...
   Отправился "проверять". Дурь... Тайга она и есть тайга.
   В километре нашел озерцо, невольно подумал: "А если утопить?" Поднял голову - на другом берегу стояла Мария в светлом платье и... улыбалась.
   - Ты... - крикнул, шалея. - Ты? Нет, это... Это...
   - Это - туман... - внятно произнес Юровский за спиной. - Здесь болота, бывает... Мать, что ли, увидел?
   - Д-да... - выдавил, вот ведь черт... Вот ведь заноза, гвоздь жареный... Надо впредь осторожнее...
   - Что, выбираешь место для ихнего утопления? Опасно это... Омские, может, и дураки, но не настолько. Протянут бреднем и найдут, а? И что мы тогда доложим Ильичу? Ну и то-то... Ступай за мной, я полянку нашел из русской сказки. Посидим, поедим, мысли придут...
   Полянка и впрямь была светлая, с нетронутой травой, волнами пробегал низовой ветерок и легкий, едва заметный шум, больше похожий на "ш-ш-ш..." из далекого-далекого детства - мама, когда засыпал, тихо-тихо произносила это "ш-ш-ш", и сон приходил и обволакивал и успокаивал до утра...
   Юровский уселся на пенек, раскрыл корзину и начал выкладывать на полотенце вареные вкрутую яйца; нарезал хлеб - по-рабочему, "на живот", разложил, развернул бумажный кулек с солью.
   - Ешь.
   И аккуратно-споро начал очищать скорлупу. Ел он жадно и быстро, Ильюхин оглянуться не успел, как большая часть яиц исчезла во рту Якова Михайловича.
   - Вы... не заболеете? - спросил с искренним испугом.
   - Не бывало... - Вытер рот грязным носовым платком, огляделся. - Так как... Не хочешь?
   - Чего? - удивился.
   - Справить большую нужду. По-научному называется "де-фе-ка-ция".
   - Не тянет.
   - Ну, извини, а я люблю. На природе. Полезно это.
   Юровский удалился под куст, послышалось натужное кряхтение и сразу же - возглас самого искреннего удовольствия:
   - Хорошо пошло, вот что я тебе скажу! Ты, Ильюхин... - поднялся, заправляя рубашку, - не понимаешь: когда вовремя опорожнишься - то и жизнь продлишь. Вот только бумажку мне пришлось применить из фельдшерского справочника...
   - И что? - Стало даже интересно. Вот ведь любит себя... Умереть - не встать...
   - Жестковата... Надо мягкой пользоваться. И то - помять, помять... Запомни. Я - фельдшер. Я - понимаю...
   Пока усаживались в пролетку и Юровский расправлял вожжи, в голове неслось со скоростью курьерского поезда: "Ел, подтирался и рубаху заправлял... Человек, и человек обыкновенный, заурядный, а вот, поди ж ты... Ведь могилу, могилу им выбирал, комуняка проклятый..."
   Это Ильюхин впервые вот так отделил себя от "комуняк", от ЧК, от всех - с красным флагом.
   - Но ведь я - я тоже... Выбирал... яму. Для нее, - проговорил вслух.
   - Ты чего там бормочешь? - удивился Юровский. - Что значит - "для нее"?
   - Вернусь в Петроград - надо платок женский, местный, прикупить. Соврал, не дрогнув. - Есть у меня... зазноба. Не на жизнь, а на смерть!
   А вот это - чистая, святая правда, товарищ... Только ты об ней не узнаешь ни-ког-да...
   Юровский удовлетворенно кивнул:
   - Ты прав. Наши люди должны быть семейными. А то голову не к кому приклонить. С ума спрыгнуть можно... Так что - женись. Благословляю...
   "Вот какой поп "благословил""... - подумал.
   До города доехали быстро, Юровский гнал лошадь, не жалея.
   - Дел еще... - покривил губами. - Невпродых. От забот полон рот, так-то вот, влюбленный антропос...
   И заметив, что Ильюхин обиделся, объяснил:
   - Антропос - это по-гречески - человек. Рассказ такой есть у Чехова. Читал? А жаль... Великий писатель.
   Дни летели, как звезды с ночного неба: прокатился денек и погас без следа. Ильюхин давно уже привык к однообразию этих дней и даже, если случались события, - они постепенно переставали быть значимыми.
   Единственное: если удавалось увидеть ее... Хотя бы издали... О, это всегда был праздник души и сердца. Но в воздухе уже висело нечто, неотвратимое и страшное, однажды утром Ильюхин поймал себя на скверной мысли: чему быть - того не миновать. Ах, как плохо это было, как унижало его человеческое достоинство, его веру, его несомненную веру в изначальную, непререкаемую справедливость...
   В один из таких дней Юровский рассказал о финале эсеровского мятежа: сил у власти нет, людей значительных - с той и другой стороны пока простили, - это "пока" произнес, как смертный приговор, убийц Мирбаха пообещали наказать - да ведь тогда надобно и с товарищем Дзержинским разбираться. А как? Многие сочувствуют железному... Многие. И товарищ Ленин изволил проглотить и сделать вид, что ничего-с... А на самом деле Феликс с его левыми убеждениями и закидонами - кость в горле. Но - до поры до времени. Ленин никому и никогда не прощал политического инакомыслия. Всё остальное - сказки.
   Ильюхин смотрел на вдруг разоткровенничавшегося коменданта, и самые мрачные, самые невероятные мысли ползли зудящей шелухой под черепом. Главная: всё заканчивается, и больше незачем валять петрушку. А в невысказанной сути странных слов - последнее предложение: подумай, матрос. Крепко подумай и выбери наконец путеводную звезду. А она - Ленин, кто ж другой... Феликс твой всего лишь отзвук великого человека, претензия в штанах и сапогах, а что он без Ленина?
   - Сейчас поезжай в любой куда не то храм, церковь, собор и как там это еще называется, у вас, православных...
   - А как это называется у вас? - спросил с интересом.
   - У нас? - сощурился, поморщился. - Синагога называется. Наши реббе и шамесы - такая же сволочь для мирового пролетариата, как и ваши попы. Настанет день, и мы кишкой последнего царя последнего попа удавим, понял? И всех этих попиков, реббеков, мулл мусульманских спустим под откос истории. Зачем новому революционному человеку опиум? Ну и то-то...
   - Так я поехал?
   - Ты поехал, но ты еще не знаешь - зачем. Возьмешь попа, его прислужника, пусть оденутся, как положено, и все свои цацки возьмут с собою. Давай...
   Искал не долго. Автомобиль (с недавних пор был у коменданта потертый "даймлер") попетлял по улочкам и вдруг оказался у большой и стройной колокольни. За ней обозначился и пятиглавый, с чашеобразным куполом, храм. Вошел, служба уже закончилась, старушки с ведрами и тряпками истово терли каменный пол. Заметив на возвышении у алтаря священника, подошел:
   - Вы здесь как бы главный?
   - Я настоятель, - не удивился священник. Был он лет пятидесяти, благообразный, спокойный. - А что вам требуется?
   - Вы сейчас поедете со мною. Возьмите все, что надобно для службы. И дьякон тоже... Поедет с нами.
   - Куда, если не секрет?
   - Узнаете.
   Большой храм... Высоко под куполом - Господь Вседержитель распростер благословляющие руки. Какой у него глаз - суровый, непримиримый... Такой не простит, если что...
   Может быть, впервые после детских лет и юношества, после нудных (такими казались, что поделаешь?) православных служб на "Диане" задумался о жизни, о себе, о ней... Вот, свела судьба, распорядилась, и от того, как ты, раб Божий, Сергей, поведешь себя - будет тебе и станется с тобою. Странно как... Нет в этом храме добрых лиц на иконах и росписях, добрых глаз. Все призывают к ответу, все смотрят в самую суть души - что там?
   А что там, Сергей? Что там, ты-то сам знаешь это?
   Или они все столь суровы, потому что нет прощения?
   Да ведь что сделал? Что? Ничего пока не сделал...
   И вдруг ударило: а Татьяна? А Бородавчатый? А царские слуги? Приближенные? Скольких порешил, Сережечка... Руки по локоть в крови - с этим теперь ничего не поделаешь...
   Поднял глаза, произнес внятно:
   - Прости, Господи... Ибо не ведал, что творю. А теперь спроси по всей Твоей строгости. Я согласен, потому что понял...
   Вышел священник с баулом в руке, за ним дьякон с испуганным лицом, почтительно поздоровался, все чинно и стройно прошли к автомобилю и двинулись в обратный путь. Когда подъехали к ДОНу, Ильюхин заметил, как оба священнослужителя переглянулись и по лицу настоятеля вдруг разлилась смертная бледность...
   Миновали калитку, охранники провожали изумленными взглядами небывалых гостей, когда вошли в кабинет Юровского, священнослужители машинально перекрестились на красный угол. Но икону не нашли и растерянно переглянулись.
   - Мы неверующие. - Юровский сел за стол, предложил: - Прошу садиться, отцы... - Это слово вызвало у него ироническую улыбку, но он ее подавил. Мне нужно, чтобы вы отслужили. Здесь и сейчас. К тому же и они просят.
   - Они... - одними губами повторил настоятель. - А... как они? Ничего? Здоровы?
   - Э-э, батюшка, да вы не философ, - поморщился Юровский. - Как это там у вас? "Пройдет над ним ветер - и нет его..." А?
   - Вы точно произнесли часть псалма, - кивнул священник. - Но какую службу желаете... вы? Или... они?
   - Служба - она и есть служба. - Юровский прошелся по кабинету взад и вперед, остановился у окна. - Когда у вас поют отходную? Только учтите без лишних вопросов, да?
   - Когда отпевают покойника, - совсем побелел священник.
   - А еще?
   - Ну... К примеру - есть такое последование - обедница. Там тоже... есть "отходные", как говорите, слова. Только они читаются, а не поются.
   - Спеть можете?
   - Но... но зачем? - Батюшке стало дурно, он схватился за сердце и готов был упасть в обморок.
   - Это я знаю, - твердо сказал Юровский. - Ваше дело - исполнить беспрекословно. Вы понимаете: время военное, революционное, неповиновение реввласти карается смертью. Итак?
   Дьякон перекрестился.
   - Если вам так надобно - я это... пропою. А вы... отпустите нас?
   Юровский помрачнел.
   - При условии: всё, что здесь увидите, - государственная тайна. И ваша служба, и вообще... Всё. Ну?
   - Мы согласны, - с трудом произнес священник.
   Прошли в гостиную. На письменном столе, справа от которого обыкновенно спал Боткин (сейчас его койки в комнате не было), стояло множество икон, перед ними горели свечи. Все это успел рассмотреть, и даже внимательно, но потом увидел... ее. Она была бледна, вокруг глаз чернели круги, она часто и мелко крестилась и, заметив Ильюхина, вымученно улыбнулась. Больше ничего и никого не увидел, в уши ворвался "читок" - священник произносил положенные слова, кланялся, махал кадилом, дьякон возглашал - только вот что?.. Поймал себя как бы "боковой" мыслью (боковой, именно боковой, и при этом даже не успел подумать, что если есть "боковое зрение", то почему бы не быть и боковой мысли?), что не слышит, не понимает, да и не хочется, признаться, понимать...
   А ее лицо изменилось. Нет креста мелкого, нет обыкновенного. Она стоит, как истукан, в полнейшем забытьи и словно ждет, ждет чего-то, ждет такого, о чем он, Ильюхин, даже и догадаться не может...
   Вот оно: после каких-то очередных слов батюшки дьякон начинает приятным баритоном...
   То самое и начинает, мог бы догадаться...
   И понял бы тогда - чего она, несчастная, ждет... Они все, медленно-медленно, словно во сне, опускаются на колени.
   - Со святыми упоко-ой, Христе, души ра-аб Твоих, и-де-е-же несть болезнь, ни печаль, ни-и воздыхани-е-е-е, но жизнь беско-неч-на-я... Сам Един еси безсмер-ртный, сотворивый и создавый челове-е-ека...
   Она плакала. Тихо. Незаметно. И слезы оставляли две блестящих полоски на ее бледных щеках. Попятился к дверям и очутился у комендантской комнаты. Там, у окна, стояли Зоя и Кудляков.
   - Зайди... - тихо сказала Зоя. - Их там отпевают?
   - Да.
   Кудляков потер виски, сказал безразличным голосом:
   - А хорошо придумано, согласись, Сергей? У новых людей - несомненно, образовалось совершенно новое мышление, а?
   Зоя приложила палец к губам.
   - Послезавтра, ровно в полночь заводим "Романовых" в кладовку Ипатьева. Вещи оттуда уже вынесены, я позаботилась... Чтобы всё прошло без сучка - я их напою... чаем. Они будут сонные и заторможенные. А знаете - я убедила отца семейства отрастить точно такую же бороду и усы, как у... Понятно: привести в соответствие. Прически у женщин сделаны один к одному. Одежда - тоже.
   - Одежда? - удивился Ильюхин. - А кто... тебе подсказал? Ты ведь сюда вроде бы и не ходила?
   - Вроде бы... - усмехнулась. - Твоя, Ильюхин, задача: ровно без пятнадцати двенадцать всех угостить тем же чаем. Всех.
   - Но они не станут пить! - возмутился. - Как я их заставлю?
   - Не считай меня дурой, импотент несчастный!
   Кудляков отвернулся, чтобы Ильюхин не заметил скабрезной усмешки.
   - Ты придешь точно вовремя, с доктором в белом халате. По приказу Военного комиссара Урала товарища Шаи Голощекина доктор напоит охрану специальным лекарством от нервенности. Он объяснит: предстоит акция и чтобы нервы не сдали - ну, и так далее...
   - Смелая ты... - удивился. - А если...
   - Не будет "если". Всё предусмотрено. До встречи, импотент...
   На улице Ильюхин спросил:
   - Слышь, Кудляков, а что это за словцо мудреное? В ее голосе не было ни похвалы, ни уважения.
   Кудляков рассмеялся.
   - Эх, Ильюхин... Отношения с дамами-с - это тебе не бом-брам-стеньга. Это очень сложно. Она обвинила тебя в том, что ты... отказался, понял?
   - Ну... дура... - Сплюнул. - Сказала бы по-русски...
   Следующий день, пятнадцатое июля 1918 года, пролетел незаметно. Отправляли жен и родственников - многие торопились это сделать, понимая, что когда армия "розовых" встанет у ворот города - поздно будет, да и транспорт наверняка не найти.
   - А ты своих отправляешь? - спросил Юровского.
   - Дочь взрослая, сама решает... Она у меня молодая большевичка! произнес с гордостью. - Пацана... Конечно. И жену. А мама не поедет. Старая, предрассудки, опять же... Да я думаю - эти сволочи ее и не тронут? Что им в старухе?
   - Но ведь эта старуха - мать цареубийцы? С их, конечно, точки зрения...
   Вгляделся в лицо Ильюхина - подозрительно, остро, но тот смотрел так искренне и открыто, что яриться вроде бы было и ни к чему. Сказал раздумчиво-печально:
   - Ведь надеесся на лучшее. Не все же у них потеряли человеческий облик...
   Сразу же захотелось спросить: "А у нас?" Но понял, что это будет явно лишним.
   - Какие указания, Яков Михайлович?
   - От тебя ждем... - сказал серьезно. - К тебе ведь принесут шифровку или код от Свердлова. Так ведь договаривались? Какой там код?
   Улыбнулся искренне.
   - Вот получим - и узнаем. А допрежь времени... Не имею права!
   - Вот и молодец. Правильно. Служим революции.
   С утра шестнадцатого одолевала только одна мысль, одно желание поглощало все естество: пойти в ДОН и увидеть. Ее. Потому что - мало ли как сложится. Может - по плану спасения. А может - и совсем по другому плану.
   В ДОН пошел, но сначала заглянул в Вознесенский собор. Шла обедня, народу было совсем немного - человек пять или шесть, одни женщины в черных платках; подумал с грустью: "Гибель вокруг и разрушение, а храм в час молитвы - пуст. Разуверился русский человек в Боге, сосредоточился только лишь на собственной персоне, а ведь без Бога - не до порога..."
   Подошел ко кресту, священник вгляделся пристально:
   - Ты исповедался, раб Божий? Чего-то я тебя раньше здесь и не видел?
   - Не препятствуй, отче... - ответил тихо. - Ради умаления смертного греха или... Спасения - кто знает?
   Удивленно покачал головой, но крест поцеловать дал.
   - Благословите... - протянул руки - ладонь в ладонь - как когда-то научил батюшка в церковноприходской.
   - Знаешь... - одобрил священник и, перекрестив, поцеловал в склоненную голову и положил руку в ладони Ильюхина.
   Что ж... Облобызал руку священника. Может, в последний раз в жизни? Кто знает...
   ...В кабинет Юровского по одному заходили охранники смены - той самой, которой предстояло если не стрелять, то уж охранять страшное дело. Заходили и клали на стол револьверы. Пришли и нижние, "латыши", и тоже оружие сдали.
   Заметив удивленный взгляд Ильюхина, Юровский объяснил:
   - Допрежь времени нечего... А когда время придет - я им сам раздам...
   - Мне сдать?
   - Ты стрелять не будешь. У тебя другая задача... - И слабая, едва заметная улыбка, змеясь, поползла под усами. И стало холодно и сыро: знает. Всё знает, чертово отродье...
   И тут же заколебался: от кого? От Войкова? Тот еще цацки своей не получил, это еще предстоит сделать, да и получится ли? Может, царица ее и не отдаст? Тогда от кого? Зоя и Кудляков - исключаются. Они ни при чем.
   Медведев подслушал? Лукоянов продал?
   Глупости...
   Ладно. К делу, матрос.
   Вызвать государя попросил Боткина. Тот сидел за столом и писал что-то - морщась, вздрагивая и поводя плечами. "Переживает..." - подумал и позвал:
   - Евгений Сергеевич!
   - Я пишу письмо своему другу в Санкт-Петербург... - как ни в чем не бывало произнес Боткин. - Грустное письмо... Я утверждаю, что мы все здесь давно мертвы и осталось только подтвердить нашу смерть... делом.
   - Ка... ким делом? - Вот ведь... Ведь бывают же! Пророк, и всё! Провидец...
   - Простым. Убить. - Встал. - Вам что-нибудь нужно?
   - Пригласите государя. Я мог бы и сам, но стучаться к княжнам и идти... туда... Я не хочу. Пожалуйста.
   - Да. - Боткин ушел, и сразу же появился император. Вгляделся.
   - У вас... что-то важное?
   - Да. Евгений Сергеевич, вас я прошу уйти. - Боткин молча удалился в столовую. - Государь... Войков выставил условием возможной... помощи вам и вашей семье... Кольцо с рубином. Оно на шее вашей супруги...
   Лицо царя менялось на глазах. Только что внимательное и даже доброжелательное - оно мгновенно сделалось холодным и непроницаемым.
   - Вы не отдаете себе отчета... Это кольцо - мой подарок. Давний...
   - Да. В Германии. Вы были тогда женихом. Государь... Мне трудно и... незачем все это говорить. Я простой человек, не вор и не мздоимец. Но у вас есть два пути: все рассказать коменданту или Голощекину и тогда нас... И Войкова, пусть и заслуженно, - расстреляют или выгонят. И вы останетесь без одной единички из ста. Тогда - всё.
   - А так... - усмехнулся грустно. - Единичка, как вы говорите, - есть?
   - Все в руках Господних, вы это знаете. Итак?
   Молча ушел и отсутствовал минут десять. Ильюхин молил Бога, чтобы не возник Юровский. Или даже Медведев. Но никто не появился, и вдруг подумал: Господь на нашей стороне...
   Вышел царь, в руке он держал кольцо; рубин, почти черный, словно глаз бездны уставился на Ильюхина.
   - Я надеюсь... - Протянул кольцо.
   - Я - тоже. - Спрятал заветную "цацку" в карман. - Будем верить, что Войков не обманет...
   Поклонился глубоко, как иконе в церкви.
   - Храни вас Господь... - услышал в ответ.
   Вынул часы: до полуночи оставалось девять часов.
   ...Войков держал кольцо цепко и жадно, даже дышать начал прерывисто. Заметил удивленный взгляд Ильюхина, объяснил:
   - Это мистика, понимаешь? Я буду смотреть в это кольцо, и оно откроет будущее... - Мечтательно поднял глаза. - У меня будет великое будущее, Ильюхин... Я стану во главе большевистской дипломатии. Буду послом в Америке или народным комиссаром иностранных дел... Это моя еще детская мечта, понимаешь? А теперь она сбудется. Я сумею предвосхитить события, этот глаз Шивы мне поможет, и равных мне не будет, понимаешь?
   Всё, что он произносил, напоминало бред больного человека.
   Чтобы остановить - спросил:
   - Что теперь?
   - А что теперь? Ты - выполнил, и я тоже - исполню. План такой - его ты вчерне и знаешь, я только расскажу тебе последовательность. Итак... Ровно в одиннадцать семейство купца заводят в кладовку. Препятствий не будет: охрана не вмешается, потому что... - посмотрел победно, - потому что таков приказ Юровского. Удивлен?
   - Да уж... - ошеломленно посмотрел, хрустнул пальцами. - А это... верно?
   - Как то, что ты стоишь передо мной. Далее. В начале первого часа следующего дня, то есть после двенадцати ночи уже семнадцатого июля, Юровский прикажет Боткину разбудить семейство и велит сойти вниз: ждет авто, повезут в другое, более надежное место.
   - И...
   - Они пойдут вниз, потом - во двор, потом нижними комнатами. В это время - по часам, по часам - заметь! Секунда в секунду позвонит Лукоянов от имени Дзержинского, и Юровский пойдет к телефону. Пока он будет отсутствовать, замену-подмену выведут из кладовой и посадят - кого на стулья, кто и постоит...
   - Но ведь ты... вы говорите, что Юровский - в курсе? Зачем же... звонить? От Феликса?
   - Чудак... - закрутил головой от удовольствия. - Да ведь он, Юровский, ответственен за все. После того как ты передашь ему код - он должен действовать ать-два, понял? Это называется - а-ли-би, то есть если что он, Юровский, потом скажет: "Мне звонил Дзержинский, что там без меня сделали - знать не знаю!" Все понял?
   Странно стало... Было такое ощущение, что - вот, всё и уладилось. И одновременно - нет. В рассказе Войкова - червоточина. Незримая, незаметная, неуловимая.
   - Я поехал в ДОН.
   Взгляд Войкова отяжелел, губы сжались, только ниточка осталась.
   - Нет. Ты, товарищ Ильюхин, прямо сейчас, на моем авто отправляешься в Алапаевск. Найдешь товарища Старцева - очаровательный молодой человек, ну, очень милый... Он ждет приказа - ты и передашь.
   - Что?
   - Третья стража... - Войков протянул бланк телеграммы из Перми. Прямой связи с Москвой больше нет, такое дело...
   Схватил, лихорадочно пробежал глазами. Да, это она: "Надлежит вам товарищ Ильюхин передать Белобородову Голощекину Юровскому что третья стража нашей революции наступила и в Екатеринбурге и в Алапаевске тчк Горбунов".
   - Это секретарь товарища Ленина, - объяснил Войков. - А слова эти... Их передам руководству Уралсовета лично я. Не возражаешь?
   И снова почудилось что-то недоговоренное, нарочито оборванное, спрятанное - в словах комиссара продовольствия. Но что толку спорить.
   - Автомобиль у подъезда, шофер в твоем распоряжении...
   Зуммер телефона прервал Войкова, он поднял трубку:
   - Здесь Войков. Да. Да. Да. Я все понял... - Посмотрел на Ильюхина и положил трубку на рычаг. - Звонил Юровский. Он приказал тебя успокоить. Объяснить... - Посмотрел загадочно.
   - Что?! - не выдержал Ильюхин. - Что, мать вашу...
   - Ну-у... - улыбнулся Войков. - Значит, так: оружие, которое через три-четыре часа раздаст комендант, будет... Как бы это сказать? Безопасно, что ли?
   - С холостыми... - произнес едва слышно.
   - Вот! - обрадовался Войков. - Я человек сугубо цивильный, этих ваших терминов совсем не знаю. Именно так. Ты езжай спокойно. Романовых меняем, как и условились.
   - Ладно... А когда... ненастоящие трупы будут обнаружены?
   - Это не сразу, не сразу... Пришельцы помучаются, верь мне. Тут еще один сюрприз - это уже я дополняю, лично, для твоего спокойствия. Ты все же мне такую услугу оказал... Я тебе так обязан... Значит, так: там, где белые найдут трупы, белые, я не оговорился, потому что мы - красные, да? Так вот: царь уже согласился сменить одежду полностью. Они все согласились. А их одежду... Ее мы сожжем в кострах рядом с "захоронением", понял? Эти идиоты найдут иконки - а на них, представь себе - будут и дырки от пуль, и то и сё, драгоценности, ну, незначительные, ведь значительные должны будут послужить делу борьбы, да? И тогда они и ниточки не засомневаются в своей "страшной" находке! А? Каково? Это я, я придумал - от и до, мне Юровский и кулька не дал на помощь, об этом надутом Шае, об этой скорби еврейского народа я и не говорю!
   - Поздравляю... - сказал сквозь зубы. - Я поехал. Тех убивать станут обыкновенно, без затей?
   - Их менять не на кого и незачем... - помрачнел Войков. - Только помни, парень: в твоих руках тайна, которой и Цезарь Борджиа предвидеть не мог! Учти: пока язык на месте - все в порядке. Как только отпустил оный ты в земле. Иди.
   Вышел, автомобиль дымил вовсю, шофер с усами вразлет молча наклонил голову - мол, готов, чего изволите.
   - В Алапаевск...
   Двинулись, дорога становилась все хуже и хуже, трясти стало, как на чертовых качелях; сразу же, как выехали за черту города, попросил остановиться.
   - Давай и ты, а то погоним без остановок...
   Шофер снова кивнул, отошел к дереву и расстегнул штаны. И в это мгновение у Ильюхина мелькнула дикая-дикая мысль: а что, если...