Рябов Гелий. Мертвые мухи зла

   Тихо подошел сзади и коротко и резко погрузил рукоятку нагана в белесые волосы на затылке. Шофер рухнул без стона. Отволок податливое тело в кусты, раздел догола, одежду бросил в багажник. Неожиданно глаз наткнулся на штыковую лопату с коротким черенком, решение пришло мгновенно: через полчаса труп надежно скрылся под толщей земли и тщательно уложенным дерном. Поди найди...
   Теперь следовало подождать сумерек и приблизиться - ну, хотя бы к пруду. Поедут там. Можно, правда, и мимо вокзала, но Юровский, как успел заметить, привержен знакомому и испытанному. Мимо вокзала он не соблазнится. А там посмотрим...
   Подумал: "Господи, прости". И еще подумал: "Незачем. Он не простит. Ибо жертва нужная, но безвинная".
   К пруду не поехал. Решил встать за оградой ДОНа, сзади, потом тихо подойти к входу с переулка и понаблюдать. Ехал трудно, то и дело забывал выжимать педаль, автомобиль глох и с каждым разом заводился все труднее. Может, не хватало заряда в аккумуляторе, хотя и хорошее устройство, да ведь какое ненадежное...
   Но постепенно приспособился, привык, все же сказалась прошлая недолгая работа у командира "Дианы": настоящего шофера положили в госпиталь и целую неделю возил каперанга, а заодно и постигал науку. Спасибо, командир был нормальный. Не орал, и ногами не топал, и в морду заехать не норовил. Обошлось.
   А теперь и пригодилось. Неисповедимы пути Господни...
   Когда совсем стемнело - поставил автомобиль впритык к забору. Отошел, посмотрел - незаметно. Кто специально искать не станет - тот не найдет. Наружные обходы крайне редки. ДОН - крепость, чего опасаться коменданту? Разве что детских планов Ильюхина и компании, да ведь жизнь все и расставила по местам. А вот как исполняется план нынешний... Что ж, посмотрим.
   Наступило семнадцатое - это показали часы. Осторожно приблизился к краю забора, встал напротив веранды. Под ней было окно, и если перелезть через забор... Нет. Справа, в доме Попова, свет еще не погас, могут заметить. Как медленно, как томительно тянется время, и тишина, тишина... Но вот яркий свет со стороны проспекта, в переулок свернули, полыхая фарами, три автомобиля, один за другим. Черные лакированные кузова, темные стекла - кто за ними? "Отыскали ведь, черти... - подумал с уважением. Похоже, именно в них и повезут..."
   Внезапно открылась калитка в заборе, вышел Медведев, следом за ним человека три или четыре из охраны - лиц не рассмотрел и не надо - кто ж еще это может быть?
   А вот, кажется, и они... Ну, слава Тебе, Господи...
   Одиннадцать черных фигур с мешками на головах - до пояса - прошли и сели в автомобили. И фары сразу же погасли, автомобили заурчали моторами и, развернувшись, вновь уехали на проспект. И с души свалился камень. Войков и Юровский хотя и инородцы, но слово сдержали. И сразу же осадил себя: "Стыдно так думать, товарищ Ильюхин, о своих боевых товарищах..." Все стихло, и сразу же послышались выстрелы. Громче, тише, хлестче или глуше они беспорядочно звучали минуты три. Все окна в доме Попова засветились ярко, начали выбегать люди, из дома Ипатьева выскочил охранник Якимов - его узнал по характерно дергающейся фигуре, кто-то из подбежавших охранников выкрикнул:
   - Царя убили? Ты смотри, чтобы кого другого не убили, а то тебе отвечать придется!
   - Что я, без глаз, что ли? - солидно парировал Якимов. - Я их всех и с закрытыми глазами не ошибусь!
   Как-то не по-русски у него получилось: "Я их всех... не ошибусь"? Ну да черт с ним, волновался, наверное...
   И вдруг чья-то рука легла на плечо:
   - Ты? Импотент?
   Зоя... Подкралась, стервь...
   - Вот, смотрю... чтобы кого другого не убили. Кого увезли?
   - Романовых.
   - А... расстреляли?
   - Их же. - Лицо спокойное, глаза не моргают.
   - А яснее?
   - Что сказала - то и есть, - ответила сухо. - В память моей в тебя влюбленности - шпарь отсюда без оглядки...
   - То есть?
   - То и есть. Приказ на тебя. Пулю в затылок. Сразу, как появишься, понял?
   Хотел задать вопрос - слова в горле застряли. Сука, сволочь, потаскуха... Однако куда деваться...
   - Я не понял: чей приказ?
   - Ты только не переживай. Не Юровского, не Голощекина, не местных, одним словом... В Алапаевске не задерживайся. Когда и тамошние... отойдут рви когти на запад. Или на восток. Спасайся, одним словом..
   Ладно. Повернулся, чтобы идти к авто, и вдруг почувствовал, как свежеет в голове, валится наземь тягостный груз.
   - Всё, значит, по плану... - сказал задумчиво. - Значит, их - в Москву, а потом - в Германию?
   - В Германии - революция, мой друг. А в остальном - ты прав. Прощай... импотент... Ты был симпатичен мне, если не сказать больше... Приблизилась, обняла за шею и нежно-нежно поцеловала в губы. - А твой друг Кудляков свою роль отыграл...
   Надсадный рев мотора отвлек от страшных слов: в переулок свернул грузовик "фиат". Ярко светили фары; чтобы не заметили - прижался к забору. Зоя тоже примолкла, видно, и для нее зрелище было неприятным. Когда грузовик проехал мимо - увидел всадников, человек десять, может, и больше.
   - Охрана... - шепнул на ухо. - Кого же эти везут?..
   - Романовых, я же сказала... Ты что, не видел Юровского? Рядом с шофером?
   - Неважно. Куда повезли?
   Хмыкнула:
   - Ты же выбирал место? С Яковом? Прощай, матрос. Мне очень и очень жаль...
   "Знаю, чего тебе "жаль"", - хотел сказать, но решил, что лучше ее не выводить из себя.
   В Алапаевск приехал днем, ровно в двенадцать. Автомобиль стал похож на огромную кучу грязи. У храма - по виду вполне столичного, стояла толпа, служба заканчивалась, прихожане медленно расходились. Последними вышли несколько очень хорошо, по-петербургски, одетых людей. Возглавляли шествие две монахини в черном, за ними шли цивильные, но Ильюхина обмануть было трудно: выправка и шаг выдавали людей военных, офицеров.
   В Совете, куда отправился незамедлительно, указали на паренька среднего роста, в косоворотке, с милым - на самым деле милым, иначе не назовешь, - лицом.
   - Старцев, - представился коротко. - Мандат?
   Предъявил, комиссар заулыбался.
   - Они сейчас после службы пошли в Напольную... - И, заметив недоумение в глазах собеседника, объяснил: - Это школа кирпичная, ее на поле построили, да так и назвали. Значит, берем телеги, рассаживаем их всех, предлог простой - перевозим на другое место - и вперед... Тут неподалеку шахта есть в лесу, заброшенная, ну, шлепнем и скинем. А?
   - Вы тут мастера не хуже наших...
   - Тогда поехали?
   Когда рассаживались по телегам - не смотрел на обреченных. Зачем? Ведь станет жалко, а потом и совесть замучает... Пусть лучше умирают без лиц и без имен...
   Старцев подошел, улыбнулся. Лицо у него и в самом деле было мальчишеское, доброе, глаза сияли наивным восторгом и любовью.
   - Слышь, матрос, я чего? Мы тут у них отобрали деньги и ценности - под расписку, ты не подумай! Только им это все боле не пригодится, так? Вот мы по-честному все и разделили между собой. Правильно? - И не дожидаясь ответа, протянул золотые карманные часы. - У тебя, поди, отродясь таких не бывало?
   Будто проснулся. "Пристрелить? И погибнуть с честью? А что? Э-э, да ведь слабость... Сейчас я себя уговорю, что мне погибать ни к чему, а им... Им, видит Бог - всё равно..."
   Взял часы.
   - Чьи?
   - А вон того, - вытянул руку в сторону молодого человека в шинели. Князь Палей. Стихи пишет, мать-перемать...
   - Возьму. На память.
   Старцев вгляделся внимательно, чутко. Вздохнул:
   - Ты прав. Такое - оно с тобою на всю жизнь останется. Факт. Я, знаешь ли, придумал: а чего их стрелять, патроны нашей молодой республики тратить? Патрон - он копейку рабочую стоит. Мы им завяжем глаза, построим в цепочку. Каждый положит руку на плечо впереди идущему. И таким манером они все - по одному - и рухнут в ствол Межной... Это шахта так называется. Сажен пятьдесят она. Глубиной. Кто долетит живой - всмятку. А остальные... У их по пути сердца полопаются, а?
   Стало страшно, по-настоящему.
   И стало ясно-ясно: той, другой жизни Господь не даст. Не за что. Значит, терять эту... Э-э, теперь уже все равно.
   - Поехали, - сказал, едва ворочая языком.
   По дороге Старцев тарабанил без умолку. Рассказал о родных и близких, о городе своем - с гордостью: какой, мол, вырос здесь за короткое время партийный костяк. Еще о чем-то...
   Ильюхин смотрел на него и делал вид, что умирает от интереса и внимания. А про себя думал: "Страшно тебе, мозгляк. Вот ты и хорохоришься, забыться в словах хочешь, утонуть как бы..."
   Через час подъехали к развилке, Старцев остановил конвой, приказал:
   - Всем ожидать здесь. - Повернулся к Ильюхину: - Ну... Во имя товарища Ленина, вперед.
   Когда Елизавета Федоровна, ее крестовая сестра по Марфо-Мариинской обители Варвара Яковлева и все остальные построились в цепочку, Старцев снова подошел к Ильюхину.
   - Вот что, матрос... Я тут посоветовался - с товарищами, они говорят, что, мол, баб, а их всего две, можно. Значит, столкнуть в ствол. А вот остальных - невместно. Говорят, мол, сколь они кровушки рабочей попили, а? И просто так их освободить, сделать им снисхождение легкой смертью - ну, никак! А?
   Слушал и ловил себя на том, что стоит рядом со зверем в человеческом облике. И что? А ничего...
   - Товарищ Ленин, опираясь на таких, как ты и твои боевые товарищи, выиграет мировую революцию. Ты здесь ответственный. Исполняй, что знаешь, сказал равнодушно.
   И, вспомнив урок Закона Божьего в приходской, прошептал едва слышно: "А я, Господи, умываю руки, ибо не обагрены они кровью безвинных сих..."
   Потом подумал: "Там ведь еще что-то было... Кажется, эти слова Понтий Пилат сказал... Да разве слова эти от крови праведной освободят? Понтий он и есть Понтий. И я следом - он же самый..."
   - Ну? - спросил нарочито весело. - А с остальными ты чего надумал?
   - Будем бить всмерть... - тихо сказал Старцев. - Пока не убьем... А уж тела мертвые - и сбросим.
   Глаза у пленников были завязаны, они шли, словно слепые с картинки, спотыкаясь, кряхтя и тихо-тихо взывая к милосердию. Первой упала в ствол сестра императрицы, за нею Варвара, услышав их гаснущие крики, великий князь Сергей Михайлович сорвал повязку и бросился в драку. Его убили мгновенно - выстрелом в голову. Остальных избивали безжалостно - ногами, кольями, камнями. Когда всё утихло - окровавленные трупы сбросили в ствол.
   И вдруг...
   Из глубины, словно зов, неведомый и печальный, послышался голос, женский, и слова псалма: "Да воскреснет Бог и расточатся врази Его и да бежат от лица Его все ненавидящие Его..."
   - Не пойдет, - по-деловому произнес Старцев и, обращаясь к одному из своих, приказал: - Дуй в Синячиху. Там у доктора Арона Гузеева возьми таз с серой, понял? У него есть, он мне лично показывал. Он этой дрянью мужиков лечит - от нежелания баб. Возьми - и пулей обратно.
   Пока посланный добывал серу, разговорились. Старцев собрал своих в кружок и задал вопрос:
   - Как победить мировой капитал?
   И Ильюхин с удивлением услышал, как один паренек, невеселый, с веснушками, сказал грустно:
   - Победить только силой, Старцев, никого нельзя. Вон, Суворов побеждал умением.
   - И как это понять? - налился Старцев.
   - А так и понять, что когда наши с тобой аэропланы будут лучше ихних считай, что мы победили!
   - Вот дурак набитый... - с тоской произнес Старцев. - Какие аэропланы, жопа твоя немытая? На х... они нам сдались? Слушай сюда: мы их закидаем бомбами и порвем на куски. А ихние шмотки поделим между собой, понял? Это и есть Мировая революция, дошло? А ты как думаешь, матрос?
   Ильюхин пожал плечами:
   - Вон твой посланный, с тазом...
   И в самом деле: нелепо, словно женский зад, обнимал парень огромный медный таз. Подскакал, передал Старцеву, сказал, отдышавшись:
   - Прямо в тазе - разжигай. А как завоняет вусмерть - тогда ширяй!
   - Ладно...
   Через десять минут вся команда отошла на дорогу - дышать было нечем. Прикрывая лицо полой пальто, Старцев подбежал к шахте и швырнул таз с горящей серой в ствол. Пение смолкло через несколько секунд. Старцев победно посмотрел на Ильюхина:
   - Вот, значит... Пусть понюхают. Им там теперь как бы ад кромешный, ага?
   "Что нам с тобою в конце концов и назначит Господь..." - подумал с тоской, а вслух спросил:
   - Бензин для моего коня найдется?
   - Бочка целая, у председателя...
   Вернулись в городок, Ильюхин вдруг увидел, что нищ он и наг, этот притон революционеров, и кроме роскошного собора да дворца управляющего заводами и нет здесь ничего. Утлые черные домики, серость и слякоть, вот и всё. И люди задавлены нищетой и безумием...
   Авто заправили, крикнул на прощанье: "Слава труду!", получил в ответ дружное: "Смерть врагам пролетариата!" - и отправился в обратный путь. Нигде не останавливался. Поесть не успел, заканчивались вторые сутки, во рту и маковой росинки не было, мутило, в глазах обозначилась белесая мгла, но упрямо гнал и гнал по непотребным дорогам, проклиная тот день, час и минуту, когда взбрендило Юровскому избавиться от него таким нечеловеческим способом...
   В Екатеринбург въехал на рассвете и сразу помчался на Коптяковскую дорогу. Если Юровский и предупредил о нем - то уж не тех, кто там, поди, охраняет теперь... Ну а если... Что ж, вознесемся следом за мучениками... И будь что будет.
   Первый кордон охраны проехал на въезде в лес. Бросились с воплями, винтовки наперевес, спокойно сунул им мандат, они отскочили, словно ошпаренные, старший почтительно приложил ладонь к кепке: "Счастливого пути!"
   Второй кордон стоял на свертке к Открытой шахте. Эти только почтительно помахали ладошками - вслед. Через минуту уже стоял на поляне той самой... Вот она куча скорлупы от яиц, а вот и другая, более объемная...
   Шахта. Только сейчас обратил внимание на то, что отчетливо видны следы грузовой машины: и приезда и отъезда. Подошел к стволу - тьма... Спички с собою, а вот веревка...
   Если ее нет в багажнике авто - пиши пропало. Глубина ведь большая, не спрыгнешь...
   Открыл багажник, под руку попала одежда убитого шофера, на всякий случай обшарил карманы, нашел пачку николаевских, мелкими, рублей пятьсот и паспорт на имя Никонова Матвея Федоровича. Рассовал по карманам, и - вот она, веревка-веревочка! Целый канат! Ясно дело, запасливый Мотя должен был возить с собою буксир - мало ли что...
   Привязал конец к столбу ограды, дернул - крепко. Сбросил веревку в ствол, нашел сухую ветку и начал спускаться...
   Дна достиг быстро. С трудом разжег сушняк, сунул комель в щель между бревенчатой обкладкой. Постепенно ветка разгорелась, и стало хорошо видно...
   У ноги лежала белая собачка Анастасии. Бок - в крови. Значит убили... А это кто? Приподнял голову и...
   Стало дурно, началась рвота. С голодухи, должно быть...
   Николай. Николай Александрович... Рыжеватая борода, гимнастерка в крови...
   А это кто? Господи, да ведь это - императрица. Только... Что у нее с лицом? Это же не ее лицо...
   Девиц приподнимал одну за другой, быстро - они. Они, хоть убейся - это они...
   А Мария?
   Та, купеческая, была все же мало похожа. Только издали можно было ошибиться. А эта?
   Это - не Мария. Это купеческая...
   Выходит, Юровский их перемешал? Тех и других?
   Еще раз всмотрелся в лицо царя. Да оно же кровью залито, разве можно определить незнакомого человека, которого на круг и видел раз десять, самое большое? Нельзя...
   Так они или не они?
   И вспомнил, будто кто-то в ухо нашептал: "Мир никогда не узнает, что мы с ними сделали! Никогда!"
   Это не они. Убили семью купца. Значит, те, в мешках, были они? А на "фиате"-грузовике - подмена?
   Выбрался из шахты, аккуратно смотал веревку, положил на место. Они или не они?
   "Сергей..." - услышал.
   На другой стороне, за оградой, - Кудляков. Хотел броситься к нему, но Кудляков остановил: "Не надо ко мне подходить, Сергей. Бесполезно. Слушай. Убиты все. Юровский и Москва затеяли все это, чтобы бросить мир в пропасть. Чтобы никто и ничего не понял. И не доказал. Никогда..." Хотел ответить никого. Был Кудляков и пропал. Вспомнились слова Зои: "А твой друг Кудляков свою роль отыграл..." Привиделось? Собственные мысли взыграли? Или...
   Пришел, чтобы предупредить.
   Прощай, жандарм. В годину муки и раскола мало кто остается порядочным человеком. А ты остался. И пусть Господь успокоит тебя среди праведных...
   Когда выехал на Коптяковскую - путь преградили две легковые и грузовик с вооруженными рабочими. Из первого автомобиля неторопливо выбрался Юровский, ухмыльнулся:
   - Ну, юродивый? Алапаевских не попытался... утешить? Ну и ладно. Зоя тебе набрехала. Убивать тебя мы пока не станем - дело для тебя есть. Курьерское, важное...
   - Какое?.. - выдавил, стараясь не показать страха.
   Юровский понял и снова улыбнулся. Только недоброй была эта улыбка.
   - Повезешь в Москву хрупкий товар. Три банки со спиртом.
   - У них там своего мало... - хмыкнул. - Выпили весь...
   - Выпили - не выпили, а повезешь. Главное - внутри банок. Там доказательства о том, что мы из воли Владимира Ильича не вышли. Довезешь в целости - мы позабудем твои закидоны.
   - Не мои. Дзержинского.
   - А он теперь не в силе. Оклёмывается после плена, ага?
   Довезли до вокзала, посадили в отдельное купе вместе с тремя охранниками. Старший и сам - на первых полках, двое других - на вторых. Еда была, ели два раза в день - утром и вечером. Сухая рыба, черствый хлеб, вода в бутылях из-под водки - такими торговали в былые времена. Иногда старший вынимал из вещмешка консервы, но они дурно пахли - не то мясо, не то прокисшая требуха. Ильюхин есть не стал.
   Не разговаривали: ему - не о чем, а они не торопились выкладывать свои житейские неурядицы. Наверное, были предупреждены.
   Иногда бросал быстрые взоры на мастеровито сколоченный ящик - банки были в нем, в соломе. Мелькала мысль: хорошо бы открыть. Да разве при этих каменюках откроешь...
   На пятые сутки выбрались на перрон Казанского вокзала. Здесь уже ожидал автомобиль с шофером в коже. Молча поставили ящик в багажник, старший буркнул: "На том и всё. Мы обратно, а вы - куда велено", развернулись и ушли в здание вокзала, наверное - ждать обратного поезда. Да ведь вряд ли... Столица Красного Урала уже наверняка сдана...
   И вообще, ему-то какое дело - куда они и зачем?
   - В Кремль?
   - Туда, - отозвался солидно, хотя даже в намеке не подозревал - куда следует ехать с этими "доказательствами"...
   По пустынным московским улицам промчались быстро, въехали через Спасские ворота и остановились у Судебных установлений. "Значит, Свердлов... - подумал равнодушно. - Оно и лучше. Говорун, на себя любуется, с таким легче".
   И вот знакомый "предбанник", секретарь, дверь нараспашку, и веселый предвцика выходит навстречу из-за стола:
   - Здравствуйте. А... Где?
   Крикнул секретарю: "Давайте!", тот внес, пригибаясь всё же, в каждой банке - четверть спирта, не комар написал, и вышел, плотно притворив за собою дверь.
   - Знаете, что здесь? - Свердлов обошел медленно вокруг ящика. - А чем распечатать?
   - Да ножом, господи... - вытащил из кармана, раскрыл, поддел, доски слетели одна за другой, и обнажились сосуды скорби - так их назвал, когда увидел содержимое. Царь, царица, мальчик. Глаза закрытые, на белых губах мука, лица цвета простыни.
   - Ну, вот... - Свердлов удовлетворенно потер руки. - Порадуется Владимир Ильич... Он - отмщен. Я - счастлив!
   - А мне что теперь делать?
   - Немедленно возвращайтесь в Екатеринбург. Это просьба Юровского. Приказ, точнее...
   Вгляделся в лица. И снова, как и тогда, в шахте, при неверном свете сухой чадящей ветки, показалось на мгновение - не они. Пусть Бог убьет - не они, и все тут!
   Свердлов заметил, спросил настороженно:
   - Что-то... не так?
   - Что вы, что вы! - замахал руками. - Всё так, и еще как! До свидания, товарищ председатель! Премного вами благодарны!
   Истеричной иронии Свердлов не заметил. Он рассматривал "доказательства"...
   В город Екатеринбург вернулся вечером двадцать четвертого. Эвакуация шла вовсю: телеги, грузовики, колонны войск. Юровского застал в кабинете, он жег бумаги и на приветствие ответил походя:
   - Ага...
   Спросил - что делать дальше. Ответил:
   - Ждать моих дальнейших указаний. А пока - съездий в театр, Зоя Георгиевна и Лукоянов - там, пакуют особо ценные документы. Чтобы не привлекать внимания тех, кому не положено. Езжай, помоги...
   Пошел пешком, благо не так уж и далеко. Когда входил в знакомый подъезд - нос к носу столкнулся с... купцом. Он же - "государь император". Он же - покойник, и он же - неизвестно кто. Спросил, глотая ком:
   - Ты... Ты же... Вы же... убиты? Все?
   Купец - или кем он там был - посмотрел ошалело.
   - Вы, товарищ, объелись белены? Я партсекретарь театральной парторганизации и вас, полоумного, впервые вижу! Воды попейте... торопливо ушел. Но по испуганным глазам, по голосу дрожащему понял, догадался: выполняет приказ, "купчишка-актеришка", говнюк чертов. Что-то теперь Зоя скажет...
   Они встретили спокойно, с улыбочками:
   - Как добрался? Как Москва? А мы вот прямо отсюда - в Пермь. Отходим. Белые будут завтра же здесь.
   Спросил:
   - Купчишка этот... Я его сейчас встретил. А?
   Не смутились.
   - Всякое бывает... - философски протянул Лукоянов.
   - Вот еще? - удивилась Зоя. - Тебе показалось. Того не может статься...
   Последнюю фразу она пропела высоким противным голосом.
   Понял: ничего не скажут. И еще понял: акция, как они это называют, была. Следы запутаны. И прав Юровский: мир ничего и никогда не узнает...
   - Юровский приказал тебе передать, - начал Лукоянов металлическим голосом, - ты - остаешься в городе. Завтра же явишься как вполне раскаявшийся чекист, а ныне - ярый враг советвласти, признаешься во всем и заплачешь, размазывая слезы по щекам...
   - Тебя не шлепнут, не бойся, - вступила Зоя. - Им ты очень даже понадобишься. Они немедленно начнут расследование исчезновения царской семьи, и ты им поведаешь обо всем - безо всяких исключений и совершенно честно. Не утаивая ни-че-го!
   Да-а... Умельцы.
   - А вы не хотите... - улыбнулся. Чего там, теперь все равно...
   - Не можем, - Лукоянов развел руками. - Нам не поверят-с. А тебе - за милую душу!
   - Значит, я должен этой вашей "правдой" запудрить мозги точно так же, как и у меня они запудрены?
   - Легче будет врать, - сказал Лукоянов.
   - Я всегда говорила, - прошептала Зоя, - что среди нас всех - ты самый-самый умный, Сережечка... А жаль. Что не сладилось. У нас с тобой. А ты жалеешь?
   Он знал, о чем жалеет. Но им этого сказать нельзя.
   Сибирцы и чехословаки входили в город поутру, с оркестром, играли что-то славянское, но не русское. Жидкой цепочкой стояли по обе стороны Главного недобитки с цветочками, жидкое "ура" висело в грязном воздухе. Зрелище...
   Спросил у офицера:
   - А контрразведка где?
   Офицер заморгал, потом на чистом русском объяснил:
   - Называется "Военный контроль". Мы - армия освободительница. Нам старые приметы - ни к чему-с...
   Нашел быстро, ведь от добра - добро никто не ищет: отделение этого самого "контроля" заняло "Американскую". Солдат у входа объяснил:
   - Начальствует здесь надворный советник Кирста, Александр Федорович, так и обращайтесь, он любит.
   В кабинете Лукоянова сразу же выделил среди шестерых присутствующих его, Кирсту. Говорил тот быстро, начальственно, остальные почтительно слушали.
   - Вам что-с? - повернул голову. Глаза острые, взгляд сверлящий. Играет роль. Ладно...
   Объяснил: кто, что, откуда и зачем. Они слушали с открытыми ртами и широко раскрытыми глазами. Слова Ильюхина поразили.
   - Так-с... - Кирста сложил руки на груди. - А почему-с, собственно, я, мы все, должны вам верить? А?
   Протянул мандат. У Кирсты отвисла челюсть.
   - Его надо, его надо... Его надо немедленно арестовать? - не то спросил, не то потребовал кто-то из чиновников. От волнения у него потекло из носа.
   - Нет-с! - Кирста завел руки за спину. - Никаких арестов! Меня вот тоже - князь Голицын, главнокомандующий, сдуру, сдуру арестовал! И отпустил! И назначил! Кто-то донес, что я, служа здесь, в уголовном розыске, воровал деньги! - Обвел присутствующих торжествующим взглядом. Допустим, сказал я князю. Но - во-первых - кто их не ворует? Кто? А во-вторых - где доказательства? И князь - внял. Вы, собственно, с чем пришли-с?
   - Я, собственно, с останками царской семьи пришел. Или, может, они и живы? Я участвовал. Во многом. И все, что видел и слышал, - не утаю. Когда вы узнаете подробности, - вы убедитесь, что я не сумасшедший. И что я раскаялся. Во всем. И совершенно искренне...
   "Вам я помогу... - думал. - Помогу по правде. Но прежде всего - я помогу себе самому. Я должен найти истину. Если только... Если только мое раскаяние не входит в планы Яши-Зои-Яши и всех остальных зверей... Посмотрим. В конце концов - от земли быша и в землю отыдеши. Рано или поздно. А может, повезет?"
   И с удовольствием вгляделся в их растерянные лица.
   Кирста заговорил о явлении цареубийства на русской национальной почве. Сотрудники "Военного контроля", и Ильюхин - в том числе, почтительно внимали.
   - Русским присуще убивать своих государей в гораздо большей степени, нежели тем же британцам! - вещал с искренним пафосом. - В Англии убивали по закону, и всё было абсолютно ясно! Кто, когда, где и чем! А возьмите, к примеру, царевича Дмитрия? Тьма. Одни легенды... А кто убил императора Павла I? Каша... А Александра II? И здесь мы верим тому, что сообщает преступник. Но ведь слова должны подтверждаться вещественными доказательствами, показаниями других лиц. Но в данном трагическом случае я не сомневаюсь: мы найдем пули, которыми убивали. Место, которое послужило эшафотом. Мы установим лиц, совершивших сие страшное преступление. Но вот главного доказательства - убиенных, их тел - мы не найдем... А раз нет тел - не было и преступления. Я прав, Ильюхин?