Страница:
Соловьев продолжал бежать. Он поднес к глазам левую руку, и тут его ожидал неприятный сюрприз. Электронные часы (старинные, те самые, которые играют семь мелодий, первая волна электронного ширпотреба, докатившаяся с Востока до перестроечной России) остановились.
Точнее, нет. Сказать, что они остановились, было бы неправильно. Они продолжали что-то высвечивать. Какую-то несуразицу. Сначала они показывали ноль-ноль часов ноль-ноль минут, хотя до полуночи было еще далеко. Четыре нуля сменились четырьмя единицами, что более походило на правду, хотя Соловьев был уверен, что сейчас уже ближе к двенадцати, затем, после небольшой паузы, часы показали двадцать два двадцать два, и так — по порядку, перебирая все цифры. Потом часы заверили его, что на дворе ни много ни мало как девяносто девять часов и девяносто девять минут, и пошли на второй круг.
Это было совсем некстати, Соловьеву вовсе не хотелось лишаться часов, но… Что поделаешь? Он сокрушенно пожал плечами — насколько вообще можно пожимать плечами на бегу — и потрусил дальше.
Он уже выбежал на горку и стал спускаться к распадку, когда вдруг заметил, что его ждет другой сюрприз — настолько ошеломляющий, что он моментально забыл про часы.
Внизу… В ручье.
Там лежала машина, по всей видимости свалившаяся с трассы.
Вишневая «девятка». Модели машин прочно ассоциировались у него с цветами. «Волга» — серо-голубая или черная, «четверка» и «пятерка» — белая или бежевая, «шестерка» — красная, «семерка» — темно-синяя, «восьмерка» — папирус, а «девятка» — непременно вишневая.
С этой точки зрения с «девяткой» все было в порядке. Она была вишневая. Проблема заключалась в другом. Машина была сплющена, как пустая консервная банка, попавшая под грузовик. Она стояла на колесах, но крыша ее была смята и искорежена до неузнаваемости — словно по ней проехался каток.
«Нет, каток — вряд ли, — подумал Соловьев. — Тогда бы она была раскатана в тонкий блин. Наверное, она перевернулась, а потом снова встала на колеса».
Он спускался под горку, все ближе к машине. И чем ближе он подходил, тем яснее понимал, что версия с «перевертышем» не проходит.
«Девятка» стояла, завязнув в топких берегах ручья, фарами в сторону деревни. То есть она ехала туда же, куда собирался и он. Но…
Соловьев не видел на сухом асфальте ни следов торможения, ни осколков разбитого стекла, ни кусочков приметной краски, — ничего, никаких следов аварии.
Нет, впечатление было такое, что…
До машины оставалось не более десяти метров, и Соловьев перешел на шаг, который замедлялся по мере того, как он приближался к «девятке».
Из разбитого заднего стекла с левой стороны что-то торчало, и Соловьев каким-то чутьем понял, что он совсем не хочет видеть ТО, что торчит из сплющенного оконного проема.
Сердце в груди глухо забилось — еще быстрее, словно он не замедлял шаг, а, напротив, помчался галопом во всю силу длинных голенастых ног.
«Какая-то эпидемия катастроф, — промелькнула в голове мысль. — Случай?..»
Он оборвал себя, очень жестко: «Нужно быть последним кретином, чтобы списать все происходящее на случай. Это НЕРЕАЛЬНАЯ цепь случайностей».
Теперь он уже не шел, а подкрадывался к машине. Он заметил, что вмятины на крыше располагаются аккуратно чередующимися полосами.
«Что это может быть?»
— Эй! — громко крикнул Володя. Никто не ответил. Он набрал полную грудь воздуха и заорал так, что можно было разбудить и мертвого:
— ЭЙ!!!
«Только не спрашивай: „Здесь есть кто живой?“ На идиотские вопросы в лучшем случае получаешь идиотский ответ. В худшем — не получаешь вовсе».
Следы… Грязные следы косыми чередующимися полосами поднимались по асфальту вверх, в сторону деревни. Те же самые косые полосы он заметил на мягкой земле рядом с ручьем.
Соловьев замер, прислушиваясь. Тишина. Вот что пугало больше всего. Звенящая, обволакивающая тишина — густая, как кисель, и зловещая, как полночная тьма.
Соловьев замер, не доходя до машины, словно уткнулся в невидимый барьер. Слишком много было потрясений для одного дня.
Вертолет, сгоревший бензовоз, поджаренные пассажиры «Нивы»…
Слишком много. Количество дурных новостей перерастало в новое качество. Он вдруг представил (абсурдная мысль, вряд ли телевизионщики из НТВ проберутся сюда), как это будет выглядеть на экране телевизора.
Миткова (он почему-то подумал, что озвучивать такие новости должна она, у нее самый подходящий голос, к тому же это легкое косоглазие придает ее лицу самый настоящий ДРАЙВ, делает его привлекательным и неповторимым), глядя в экран, сообщает:
— А сейчас — новости от нашего корреспондента из Серпухова. Как нам только что стало известно, там потерпел катастрофу вертолет дракинского аэроклуба. На борту находилось около десяти человек, список жертв уточняется. Но не спешите переключаться на другой канал, это еще не все. Невдалеке от места падения вертолета обнаружены сгоревший бензовоз и автомобиль марки «Нива», врезавшийся в него на полном ходу. Конечно, жертв там поменьше, чем в вертолете, это и понятно, в машину столько народу не набьется, но… НЕ ВЗДУМАЙТЕ ТРОГАТЬ ПУЛЬТ, ЧУВАКИ!!! В каких-нибудь двух-трех километрах от бензовоза и сгоревшей «Нивы» лежит раздавленная «девятка»! Вы, наверное, думаете, что на нее упал вертолет? Мимо, парни! Ее…
— Ее кто-то сбросил с дороги и переехал, — тихо сказал Соловьев. — И я одного не могу понять, какого хрена это потребовалось делать?
Эти следы… Следы шин огромного трактора. Как он называется? «Кировец» или что-то в этом роде.
У Соловьева снова что-то засосало в животе, он присел на корточки, чтобы унять это противное СОСАНИЕ. Он не мог отвести глаз от машины. Он не хотел спускаться с дороги и подходить ближе, и совсем не хотел видеть то, что видит, но все равно не мог отвести глаз. Потому что там, из окна, торчала женская нога в коричневой плетеной босоножке.
«Красивая босоножка… И педикюр…»
Ногти на ноге сверкали, как маленькие аметисты — бледно-фиолетовым. Пять маленьких камушков. Вот только… Нога эта торчала из окна под каким-то странным углом — как сломанная щепка.
Соловьеву на мгновение почудилось, что он слышит этот звук. Нет, не звук — множество звуков: рев мощного дизеля, лязг проминаемого железа, но громче всего — хруст ломающейся кости. Нога свисала из окна, как капроновый чулок, набитый луковицами, потеки застывшей крови напоминали какую-то причудливую татуировку.
Соловьев почувствовал, что его сейчас вырвет. От всего этого— вида сломанной ноги, хруста, раздававшегося в ушах, и вязкого запаха свернувшейся крови. От этого ужаса, действовавшего на все его органы чувств. «Для полноты ощущений осталось только ПОТРОГАТЬ эту ногу — теплая ли? Или уже нет?»
Он выставил руку перед собой и уткнулся носом в локтевой сгиб. Он не хотел ничего видеть и слышать. Хватит. Чересчур! Сейчас он хотел только одного — вернуться к своей «пятерке», прыгнуть на сиденье и умчаться домой. А там — хрен с ним, с репортажем! — хорошенько напиться. До положения риз, до зеленых соплей, до поросячьего визга. Напиться в рубли и упасть на диван, предварительно поставив рядом тазик.
«Еще немного, и у меня поедет крыша! Совсем чуть-чуть-ровно настолько, чтобы я потом всю оставшуюся жизнь ходил по Серпухову и показывал прохожим язык из-за угла».
Не поднимая головы, он резко развернулся. «Все. Теперь этот ужас остался позади. И мне вовсе не обязательно на это смотреть. Сейчас — когда маленько утихнет бурчание в животе— я встану и пойду. Пойду назад, к бензовозу».
Он посидел еще несколько секунд, собираясь с духом. «Какого хрена „пойду“? Я побегу. Еще как побегу».
Он досчитал до трех, рывком поднялся с корточек, как спринтер, стартующий на стометровке, и бросился вперед очертя голову. Правая рука прижимала к боку «Никон», который больше не казался таким уж драгоценным — потому что в нем сидела СМЕРТЬ. Как и повсюду здесь.
Он рванулся и с размаху уткнулся во что-то мягкое. Что-то (он едва соображал и ничего не видел, в выпученных от страха глазах застыло изображение свисающей из окна ноги), похожее на холодное щупальце, схватило его за грудь и отбросило назад. Ослабевшие ноги завязались узлом, и он упал навзничь.
Последнее, что он успел почувствовать — это боль в затылке. Полотно дороги подпрыгнуло и ударило его по голове. Яркий солнечный свет окрасился зеленым, он увидел перед собой лицо… Нет, рожу какого-то монстра, склонившегося над ним со злобной ухмылкой.
«Сейчас он выдавит мне глаза», — с облегчением подумал Соловьев и потерял сознание.
«Вот так все и происходит. Все самое плохое и ужасное в жизни случается именно так. Сначала — вроде бы ничего, никаких ЗНАКОВ, никаких ПРЕДЧУВСТВИЙ и ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЙ. Все просто и буднично. Ты не идешь по тонкому льду, который угрожающе хрустит под ногами, иначе, услышав хруст, ты бы немедленно повернула обратно. Нет, все не так… Ткань жизни, еще мгновение назад казавшаяся такой прочной, вдруг рвется, как старая гнилая тряпка, ты проваливаешься и летишь в черную пустоту. А потом, когда понимаешь, что случилось, уже поздно. Но самое страшное даже не это. Самое страшное то, что ты знаешь — будет еще хуже, но ничего не можешь с этим поделать. Ты просто ждешь, замерев на месте. Или начинаешь метаться, как заяц, попавший в луч фар, но ты все равно бежишь в луче и чувствуешь перекрестье прицела на своей спине. И вот они — последние секунды. Они тянутся, как густое варенье — только потому, что тот, кто сидит в машине, хочет прицелиться получше, чтобы не тратить лишних патронов».
Рита ехала, уткнувшись в кожаную спину Джорджа. Теперь куртка под ее лицом была вся мокрая. Она тихо шмыгала распухшим от слез носом и время от времени облизывала нижнюю разбитую губу. Кровотечение уже остановилось, но губа продолжала болеть.
Да, ведь с ней все именно так и произошло. Еще утром все было хорошо. Она проснулась в прекрасном настроении, быстро умылась, собрала вещички, оделась и побежала на автобус до Серпухова.
Она давно уже хотела прыгнуть. Почему? «Потому что хочу», — отвечала она себе, и то же самое сказала Дмитрию, тому парню, который прыгал вместе с ней. Но если разобраться…
Причина, конечно, была. И эту причину зовут… Впрочем, не важно, как его зовут. Какая разница? Он все равно на нее не смотрел. Для него метр шестьдесят пять — слишком мелкая цель. Обычная деревенская девчонка (не надо тешить себя напрасными иллюзиями: Ферзиково хоть и называется поселком, но на самом деле — это просто крупная деревня), каких пруд пруди. Медсестра в местной больнице.
А он? Он приезжал сюда летом, иногда наведывался и зимой. Правда, дом, в котором он жил, принадлежал его старшему брату, но теперь, когда брат погиб, не оставив наследников, все отошло ему.
Красивый, высокий, загорелый в любое время года. Летом он носился по окрестным дорогам на мотоцикле, а зимой — по полям на снегоходе.
Это было год назад. В июле. Да, прошел ровно год. Он немного не рассчитал скорость на входе в поворот, и мотоцикл завалился набок. Если бы не кожаные штаны, он бы сорвал все мясо на бедре — вплоть до кости. А так… Обошлось. Он сам приехал в больницу, и она ассистировала Нигматову, который обрабатывал рану.
Он сидел и лукаво смотрел на молоденькую медсестру — большими серыми глазами, а Рита видела, как подрагивали уголки его рта, когда Нигматов накладывал швы. Слегка подрагивали — от боли. Но он держался и ни разу не пикнул. Просто смотрел на нее, не отрываясь, и натянуто улыбался, когда боль становилась сильнее.
Через пару дней он снова появился в больнице, Нигматову подарил бутылку дорогого коньяка (и, наверное, кое-что еще в конверте), а ей — букет роз и огромную коробку шоколада. В Ферзикове такой шоколад не продавался. Да и в Калуге она такого не встречала.
Почему она тогда подумала, что эти цветы должны означать нечто большее, чем просто благодарность? Она не знала. Для этого не было никаких причин, но… Наверное, ей просто ХОТЕЛОСЬ так думать. Скорее всего, дело именно в этом.
Она знала, где он живет — как-никак самый роскошный дом в окрестностях Ферзикова. Странно, конечно, самый роскошный дом — и всего в километре от свалки. Но еще более странным было то, что она выбрала это место для частых, едва ли не ежедневных прогулок.
И наконец в августе… Это случилось всего один раз — как-то очень быстро и неожиданно. Но ведь она именно этого и хотела — чтобы все случилось неожиданно. Как землетрясение. Ураган. Извержение вулкана. Это и походило больше всего на извержение вулкана.
А потом он уехал и даже не оставил номер своего телефона. И все. Глупо, конечно.
Очень глупо. А на майские праздники он опять приехал. Она издалека заметила его машину, остановившуюся на «пятаке» — главной площади Ферзикова. Темно-зеленый «Субару-форестер». А спустя мгновение увидела его, подходящего к машине с полным пакетом в руках. Она уже хотела сорваться с места и броситься к нему — плевать, что кругом люди и что ее здесь с самого детства знает каждая собака! — но вдруг задняя дверца открылась, и оттуда вышла женщина. Высокая— под стать ему — стройная блондинка с ребенком на руках.
И Рита осталась на месте. Она быстро отвернулась, забежала за ближайшую палатку и сквозь стекло наблюдала, как он поцеловал эту блондинку — нежно, с любовью. А потом — ребенка. Скорее всего, мальчика. И наверняка у него были такие же серые глаза. Она была уверена в этом…
Почему, почему… Она не знала ответов на все «почему». Почему она неделю ходила сама не своя, а потом перекрасилась в блондинку? Потому что хотела быть похожей на нее (эту набитую московскую дуру, а разве она может быть другой? конечно, дура!) или потому, что ему нравятся блондинки? Ее природный каштановый цвет тоже смотрелся неплохо, но… Она перекрасилась. А потом с удивлением обнаружила, что каждое утро весьма критически рассматривает в зеркале свои бедра и по вечерам делает на ковре какие-то упражнения, вычитанные в женском журнале.
Поначалу мышцы болели, но через неделю это прошло. А потом она захотела прыгнуть с парашютом. Почему? Может, потому что видела в его доме фотографию, стоявшую на камине: он держит в руках темно-синий шелковый купол и белозубо улыбается. Может быть.
Только ему наверняка не пришлось копить на этот прыжок три месяца, откладывая понемногу с каждой крошечной зарплаты. А она копила: откладывала деньги, бумажку к бумажке, лелеяла свою надежду, потому что будущий прыжок казался ей причащением к ЕГО миру, веселому, бесшабашному и опасному.
И сегодня утром… Она сама не знала, из-за чего волновалась больше — из-за того, что ей предстояло ринуться в пугающую бездну, или из-за того, что… Ну ладно, чего уж там, скажем откровенно — она надеялась встретиться с ним, хотя и понимала, что шансов нет. Даже один из миллиарда — и то много. Скорее уж она выиграет в «Русское лото» три раза подряд. Но… Надежда — такая живучая тварь, что ей сухие математические расчеты? Зато как это было бы красиво! Они вдвоем, в воздухе. Нет, конечно, эта крашеная гусыня побоится прыгать. В этом Рита не сомневалась. А вот она…
Она смогла. И ей понравилось. И даже то, что на земле ее встретил не он, а какой-то… В общем, он тоже был высоким, но на этом сходство заканчивалось. Да и не могло быть никакого сходства, потому что ОН такой один.
И то, что до Ферзикова ей предстояло ехать на мотоцикле, тоже показалось Рите неслучайным. Она ничуть не испугалась, но…
Случай словно издевался над ней, он все время подсовывал какую-то дурацкую замену. Парашют, мотоцикл… Насмешка. Он словно говорил: «Я-то знаю, чего ты хочешь. А теперь на-ка, посмотри, что я для тебя приготовил!» С чувством юмора у судьбы все было в порядке. Но только юмор этот был немного черный.
Немного? О нет! Пожалуй, чересчур. И теперь, когда она сидела, привязанная к этому идиоту, ее утренние мечты казались ей еще более глупыми. Честно говоря, они и утром-то были глупыми, но Рита твердила, как заклинание: «Потому, что я так хочу. Я прыгаю просто потому, что я так хочу. Других причин нет». А теперь — что? Что ей твердить? Как ни крути, она оказывалась такой непроходимой дурой…
Она злилась на себя все больше и больше. Злилась и жалела одновременно. Ну ничего! Им бы только доехать до ближайшей деревни — а там она заорет так, что все собаки сбегутся. Она заорет и укусит этого сумасшедшего Джорджа за ухо, чтобы он остановился. Конечно, на скорости это делать нельзя, но ведь рано или поздно он притормозит? В деревне положено тормозить.
Но Джордж затормозил гораздо раньше — едва они выехали из леса на шоссе и спустились с какой-то горки.
— Эй, подруга! — сказал он, и Рите показалось, что его голос слегка дрогнул.
«Струсил!» — со злорадством подумала она, но стоило ей посмотреть в ту сторону, куда указывал Джордж…
Машина… Раздавленная машина. Вишневая «девятка». Боже!
Все происходящее напоминало сон: чудовищный, кошмарный сон. «Ну да, ведь так бывает только в снах. Такой незаметный и вместе с тем — моментальный переход от Света к Тьме. Только во сне».
Она пробовала убедить себя в этой спасительной мысли — что она спит, стоит только открыть глаза, и она проснется в своей постели. На худой конец — в сестринской, на продавленном диване… Но… Боль в губе и затекшие руки говорили ей обратное. Она не спала.
— Ты видишь то же самое, что и я? — продолжал Джордж. — Да? Разбитую тачку и… — Он как-то зябко пожал плечами. Рита отвернулась.
— Нет, я вижу алые паруса на горизонте, — огрызнулась она. — Развяжи меня, ублюдок!
— И никого вокруг, — словно не слыша её, сказал Джордж. — Никакой милиции, сечешь? Как тебе это нравится?
— Мне это никак не нравится. Развяжи меня немедленно!
— Послушай, — по его голосу она поняла, что он начинает злиться, — нам лучше держаться вместе, понимаешь?
— Вот в этом я как раз сильно сомневаюсь. В том, что мне лучше держаться с тобой. — Она помедлила. — Если мой друг узнает, он тебя убьет.
Джордж дернулся всем телом — наверное, усмехнулся. Похоже, ее угроза не сильно-то на него подействовала.
— Какой друг? Этот, что ли? — Он кивнул назад. — Пусть сначала догонит.
— Нет, другой, — со злостью сказала Рита. «Вот сейчас вцепиться бы ему в ухо…»
Но что-то ее останавливало. Подумав, она поняла что. Во-первых, рядом действительно никого не было. И это выглядело странным. Сгоревшая цистерна на пустом шоссе… Раздавленная машина на пустом шоссе… Они были вдвоем — на пустом шоссе. И, во-вторых, она совсем не хотела оставаться здесь одна. Знакомое зло в виде свихнувшегося байкера казалось ей меньшим по сравнению с тем злом, которое, казалось, витало здесь в воздухе.
— Детка, сиди тихо, не дергайся. Я тебя отпущу. Не сейчас, в Ферзикове… — После небольшой паузы он тихо добавил: — Нам бы только туда добраться.
Эти слова, произнесенные Джорджем, заставили Риту сильно встревожиться. И — странное дело! — в глубине души она теперь была согласна с ним — им лучше держаться вместе.
— Послушай, — сказал Джордж и повернул ключ в замке зажигания. Мотоцикл заглох. — Ты ничего не слышишь? Рита прислушалась.
— Нет. Ничего.
— Вот и я тоже. Ничего. И это как-то…
Они так и разговаривали: Джордж сидел, напряженно поглядывая по сторонам, но он ни разу не обернулся, а она тихонько ерзала, пытаясь унять ноющую боль в изогнутом позвоночнике. Ее левая рука лежала на плече у Джорджа, а правая — проходила снизу, под мышкой. Из-за этого ей приходилось все время наклоняться вправо.
— Здесь что-то не так… — Впервые она уловила в его тоне отчетливые нотки страха.
— Давай вернемся, — предложила Рита. Джордж покачал головой:
— Нельзя. Нельзя нам возвращаться. Он снова включил зажигание, приподнялся и пнул стартер. Ровно заработал двигатель.
— Поедем потихоньку вперед. Ты только это… Смотри, без фокусов. Сиди смирно, не дергайся.
Рита почувствовала, как ее одолевает злоба.
— Послушай, ты! Можно подумать, это я все начала! Да?! Это я приперлась к тебе в кустики, затем я разбила тебе губу, а потом еще и привязала к себе веревкой! Так, что ли? Я просто хотела доехать домой! И все! Ты мудак! Самый настоящий мудак! И когда мой друг обо всем узнает, он сделает из тебя отбивную!
Джордж замер. Затем медленно… Он все делал очень медленно. Поставил байк на подножку, снял ее руки и слез с седла. Он подошел к обочине и какое-то время разглядывал раздавленную машину.
Рита сидела, даже не пытаясь двинуться с места. Ее решимость куда-то исчезла, будто испарилась, выплеснулась наружу вместе с приступом ярости.
Он повернулся к ней, и она поразилась, увидев его лицо. Казалось, в нем что-то сломалось, произошла какая-то мгновенная, необъяснимая перемена.
Джордж подошел к ней и остановился. Правая рука медленно потянулась за спину, Рита уже знала, что означал этот жест. «Там у него лежит нож…»
Она сжалась в комок, подтянула колени к локтям и связанными руками закрыла лицо.
— Не надо… — шептала она. — Не надо…
Помертвевшие губы не слушались, слова получались тихими и неразборчивыми.
Он вытащил руку из-за спины. Раздался щелчок, и солнечные блики заиграли на узком лезвии.
«Боже… Вот так она рвется — ткань действительности. Распадается в руках, как гнилая тряпка…»
Она заплакала.
— Не надо… Я… Я… — Она силилась сказать «я больше не буду», но слова не шли из сведенного ужасом горла.
Джордж рассматривал ее… Как-то странно. В его глазах не было ничего. Только пустота.
Он схватил ее запястья, и когда Рита наконец-то вновь обрела голос и громко завизжала, взмахнул ножом.
Веревки распались, и Рита почувствовала, что ее руки свободны.
— Не ори, — тихо сказал Джордж.
Он помедлил немного, затем сложил лезвие и убрал нож за спину.
— Я… — Он надолго замолчал.
Он и сам не знал, что «я». Что-то постоянно менялось в его мозгу, щелкало, как цифры на спидометре. Все было каким-то зыбким и… переменчивым. И только одно чувство оставалось постоянным — чувство надвигающейся опасности.
Но эта опасность никак не была связана с мыслями о милиции. Напротив, если бы дело было только в милиции, Джордж наверняка бы обрадовался. Но…
«И на кой хрен я вообще взял ее с собой? Прикрывать спину? Ехать со связанной девчонкой? Зачем она нужна? Какой от нее прок?»
— Я передумал… Ты остаешься здесь. — Он взял ее за плечо и потянул к себе.
— Здесь?! — Рита беспомощно озиралась. — ЗДЕСЬ?!
— Давай, вали! — Джордж потянул сильнее, но Рита вцепилась обеими руками в мотоцикл. «Урал» стал опасно крениться.
— Я не хочу здесь оставаться! — Она замотала головой. Лицо Джорджа снова стало наливаться краской, он замахнулся, Рита втянула голову в плечи, но он вовремя сдержался.
— А чего ты вообще хочешь? Ты сама-то знаешь? «Развяжи меня!» Я развязал. Что еще? Я поеду дальше, а ты вали обратно, к бензовозу.
— Поехали вместе обратно. — Рита просительно заглянула ему в глаза. — Поехали вместе, а? Пожалуйста!
— Мне туда нельзя.
— Почему?
— Нельзя, и все! — заорал Джордж. — Не твое дело! Она изо всех сил старалась не заплакать, знала, как на него действуют слезы.
— Ну, хорошо. — Голос ее дрожал. — Довези меня до ближайшей деревни. Высади на остановке. Высади там, где будут люди…
— Угу, — кивнул он в ответ. — А там ты завопишь: «Держите его!» Так, да? Нет, — подруга, мне не нужны проблемы. Слезай с байка. В конце концов, я ничего страшного с тобой не сделал. Ну… Немного пошутил.
Он уткнулся лбом в ладонь и некоторое время стоял, ожесточенно потирая висок.
— Не знаю, что на меня нашло, — он пожал плечами, будто сам удивлялся случившемуся. — Не знаю почему…
Он говорил правду. То, что произошло в лесу… Эта отвратительная сцена. Он словно видел себя со стороны, глазами этой носатой девчонки, и казался себе… омерзительным.
В этом не было смысла. Ни в чем не было смысла.
Смысл был в чем-то другом, но в чем именно — он не мог понять.
— Я, наверное, кажусь тебе сумасшедшим, да? — сказал он уже спокойно.
Рита взглянула на него исподлобья и осторожно кивнула.
— Понимаю. Я знаю, что выгляжу как идиот. Но от этого никому не легче. Забудь обо всем. Хорошо?
Она снова кивнула.
Джордж подошел к байку, Рита чуть подвинулась назад Он перекинул ногу через бензобак.
— Иди обратно, — повторил он.
— Нет. Не бросай меня. Довези до ближайшей деревни. Я никому ничего не скажу. Обещаю!
Он сидел и смотрел на разбитую машину. Медленно пожевал губами.
— Хорошо. Я высажу тебя там, где захочешь. Вот только… — он не договорил. — Ты не передумала?
— Нет.
— Мне кажется, ты зря это делаешь, — продолжал Джордж. — У меня-то нет другого выхода. А ты?
— А я… — Она задумалась.
Все это походило на бред. Напоминало какую-то странную чехарду. Совсем недавно он унизил ее, ударил, связал, и все, чего она хотела, — это вырваться и убежать. А теперь… Когда он вдруг освободил ее — так же неожиданно, как и связал, — и гонит прочь, она не хочет уходить. «Ну разве ты не дура?»
Нет. Она знала, что заставляет ее поступать именно так — страх. Животный страх, затопивший сознание. И — если уж на то пошло — куда лучше сидеть, уткнувшись в его спину, чем оставаться здесь одной и ждать неизвестно чего. Она не сомневалась — эта неизвестность несет в себе что-то ужасное.
Точнее, нет. Сказать, что они остановились, было бы неправильно. Они продолжали что-то высвечивать. Какую-то несуразицу. Сначала они показывали ноль-ноль часов ноль-ноль минут, хотя до полуночи было еще далеко. Четыре нуля сменились четырьмя единицами, что более походило на правду, хотя Соловьев был уверен, что сейчас уже ближе к двенадцати, затем, после небольшой паузы, часы показали двадцать два двадцать два, и так — по порядку, перебирая все цифры. Потом часы заверили его, что на дворе ни много ни мало как девяносто девять часов и девяносто девять минут, и пошли на второй круг.
Это было совсем некстати, Соловьеву вовсе не хотелось лишаться часов, но… Что поделаешь? Он сокрушенно пожал плечами — насколько вообще можно пожимать плечами на бегу — и потрусил дальше.
Он уже выбежал на горку и стал спускаться к распадку, когда вдруг заметил, что его ждет другой сюрприз — настолько ошеломляющий, что он моментально забыл про часы.
Внизу… В ручье.
Там лежала машина, по всей видимости свалившаяся с трассы.
Вишневая «девятка». Модели машин прочно ассоциировались у него с цветами. «Волга» — серо-голубая или черная, «четверка» и «пятерка» — белая или бежевая, «шестерка» — красная, «семерка» — темно-синяя, «восьмерка» — папирус, а «девятка» — непременно вишневая.
С этой точки зрения с «девяткой» все было в порядке. Она была вишневая. Проблема заключалась в другом. Машина была сплющена, как пустая консервная банка, попавшая под грузовик. Она стояла на колесах, но крыша ее была смята и искорежена до неузнаваемости — словно по ней проехался каток.
«Нет, каток — вряд ли, — подумал Соловьев. — Тогда бы она была раскатана в тонкий блин. Наверное, она перевернулась, а потом снова встала на колеса».
Он спускался под горку, все ближе к машине. И чем ближе он подходил, тем яснее понимал, что версия с «перевертышем» не проходит.
«Девятка» стояла, завязнув в топких берегах ручья, фарами в сторону деревни. То есть она ехала туда же, куда собирался и он. Но…
Соловьев не видел на сухом асфальте ни следов торможения, ни осколков разбитого стекла, ни кусочков приметной краски, — ничего, никаких следов аварии.
Нет, впечатление было такое, что…
До машины оставалось не более десяти метров, и Соловьев перешел на шаг, который замедлялся по мере того, как он приближался к «девятке».
Из разбитого заднего стекла с левой стороны что-то торчало, и Соловьев каким-то чутьем понял, что он совсем не хочет видеть ТО, что торчит из сплющенного оконного проема.
Сердце в груди глухо забилось — еще быстрее, словно он не замедлял шаг, а, напротив, помчался галопом во всю силу длинных голенастых ног.
«Какая-то эпидемия катастроф, — промелькнула в голове мысль. — Случай?..»
Он оборвал себя, очень жестко: «Нужно быть последним кретином, чтобы списать все происходящее на случай. Это НЕРЕАЛЬНАЯ цепь случайностей».
Теперь он уже не шел, а подкрадывался к машине. Он заметил, что вмятины на крыше располагаются аккуратно чередующимися полосами.
«Что это может быть?»
— Эй! — громко крикнул Володя. Никто не ответил. Он набрал полную грудь воздуха и заорал так, что можно было разбудить и мертвого:
— ЭЙ!!!
«Только не спрашивай: „Здесь есть кто живой?“ На идиотские вопросы в лучшем случае получаешь идиотский ответ. В худшем — не получаешь вовсе».
Следы… Грязные следы косыми чередующимися полосами поднимались по асфальту вверх, в сторону деревни. Те же самые косые полосы он заметил на мягкой земле рядом с ручьем.
Соловьев замер, прислушиваясь. Тишина. Вот что пугало больше всего. Звенящая, обволакивающая тишина — густая, как кисель, и зловещая, как полночная тьма.
Соловьев замер, не доходя до машины, словно уткнулся в невидимый барьер. Слишком много было потрясений для одного дня.
Вертолет, сгоревший бензовоз, поджаренные пассажиры «Нивы»…
Слишком много. Количество дурных новостей перерастало в новое качество. Он вдруг представил (абсурдная мысль, вряд ли телевизионщики из НТВ проберутся сюда), как это будет выглядеть на экране телевизора.
Миткова (он почему-то подумал, что озвучивать такие новости должна она, у нее самый подходящий голос, к тому же это легкое косоглазие придает ее лицу самый настоящий ДРАЙВ, делает его привлекательным и неповторимым), глядя в экран, сообщает:
— А сейчас — новости от нашего корреспондента из Серпухова. Как нам только что стало известно, там потерпел катастрофу вертолет дракинского аэроклуба. На борту находилось около десяти человек, список жертв уточняется. Но не спешите переключаться на другой канал, это еще не все. Невдалеке от места падения вертолета обнаружены сгоревший бензовоз и автомобиль марки «Нива», врезавшийся в него на полном ходу. Конечно, жертв там поменьше, чем в вертолете, это и понятно, в машину столько народу не набьется, но… НЕ ВЗДУМАЙТЕ ТРОГАТЬ ПУЛЬТ, ЧУВАКИ!!! В каких-нибудь двух-трех километрах от бензовоза и сгоревшей «Нивы» лежит раздавленная «девятка»! Вы, наверное, думаете, что на нее упал вертолет? Мимо, парни! Ее…
— Ее кто-то сбросил с дороги и переехал, — тихо сказал Соловьев. — И я одного не могу понять, какого хрена это потребовалось делать?
Эти следы… Следы шин огромного трактора. Как он называется? «Кировец» или что-то в этом роде.
У Соловьева снова что-то засосало в животе, он присел на корточки, чтобы унять это противное СОСАНИЕ. Он не мог отвести глаз от машины. Он не хотел спускаться с дороги и подходить ближе, и совсем не хотел видеть то, что видит, но все равно не мог отвести глаз. Потому что там, из окна, торчала женская нога в коричневой плетеной босоножке.
«Красивая босоножка… И педикюр…»
Ногти на ноге сверкали, как маленькие аметисты — бледно-фиолетовым. Пять маленьких камушков. Вот только… Нога эта торчала из окна под каким-то странным углом — как сломанная щепка.
Соловьеву на мгновение почудилось, что он слышит этот звук. Нет, не звук — множество звуков: рев мощного дизеля, лязг проминаемого железа, но громче всего — хруст ломающейся кости. Нога свисала из окна, как капроновый чулок, набитый луковицами, потеки застывшей крови напоминали какую-то причудливую татуировку.
Соловьев почувствовал, что его сейчас вырвет. От всего этого— вида сломанной ноги, хруста, раздававшегося в ушах, и вязкого запаха свернувшейся крови. От этого ужаса, действовавшего на все его органы чувств. «Для полноты ощущений осталось только ПОТРОГАТЬ эту ногу — теплая ли? Или уже нет?»
Он выставил руку перед собой и уткнулся носом в локтевой сгиб. Он не хотел ничего видеть и слышать. Хватит. Чересчур! Сейчас он хотел только одного — вернуться к своей «пятерке», прыгнуть на сиденье и умчаться домой. А там — хрен с ним, с репортажем! — хорошенько напиться. До положения риз, до зеленых соплей, до поросячьего визга. Напиться в рубли и упасть на диван, предварительно поставив рядом тазик.
«Еще немного, и у меня поедет крыша! Совсем чуть-чуть-ровно настолько, чтобы я потом всю оставшуюся жизнь ходил по Серпухову и показывал прохожим язык из-за угла».
Не поднимая головы, он резко развернулся. «Все. Теперь этот ужас остался позади. И мне вовсе не обязательно на это смотреть. Сейчас — когда маленько утихнет бурчание в животе— я встану и пойду. Пойду назад, к бензовозу».
Он посидел еще несколько секунд, собираясь с духом. «Какого хрена „пойду“? Я побегу. Еще как побегу».
Он досчитал до трех, рывком поднялся с корточек, как спринтер, стартующий на стометровке, и бросился вперед очертя голову. Правая рука прижимала к боку «Никон», который больше не казался таким уж драгоценным — потому что в нем сидела СМЕРТЬ. Как и повсюду здесь.
Он рванулся и с размаху уткнулся во что-то мягкое. Что-то (он едва соображал и ничего не видел, в выпученных от страха глазах застыло изображение свисающей из окна ноги), похожее на холодное щупальце, схватило его за грудь и отбросило назад. Ослабевшие ноги завязались узлом, и он упал навзничь.
Последнее, что он успел почувствовать — это боль в затылке. Полотно дороги подпрыгнуло и ударило его по голове. Яркий солнечный свет окрасился зеленым, он увидел перед собой лицо… Нет, рожу какого-то монстра, склонившегося над ним со злобной ухмылкой.
«Сейчас он выдавит мне глаза», — с облегчением подумал Соловьев и потерял сознание.
* * *
Одиннадцать часов сорок пять минут. Пятнадцатый километр шоссе Таруса — Калуга.«Вот так все и происходит. Все самое плохое и ужасное в жизни случается именно так. Сначала — вроде бы ничего, никаких ЗНАКОВ, никаких ПРЕДЧУВСТВИЙ и ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЙ. Все просто и буднично. Ты не идешь по тонкому льду, который угрожающе хрустит под ногами, иначе, услышав хруст, ты бы немедленно повернула обратно. Нет, все не так… Ткань жизни, еще мгновение назад казавшаяся такой прочной, вдруг рвется, как старая гнилая тряпка, ты проваливаешься и летишь в черную пустоту. А потом, когда понимаешь, что случилось, уже поздно. Но самое страшное даже не это. Самое страшное то, что ты знаешь — будет еще хуже, но ничего не можешь с этим поделать. Ты просто ждешь, замерев на месте. Или начинаешь метаться, как заяц, попавший в луч фар, но ты все равно бежишь в луче и чувствуешь перекрестье прицела на своей спине. И вот они — последние секунды. Они тянутся, как густое варенье — только потому, что тот, кто сидит в машине, хочет прицелиться получше, чтобы не тратить лишних патронов».
Рита ехала, уткнувшись в кожаную спину Джорджа. Теперь куртка под ее лицом была вся мокрая. Она тихо шмыгала распухшим от слез носом и время от времени облизывала нижнюю разбитую губу. Кровотечение уже остановилось, но губа продолжала болеть.
Да, ведь с ней все именно так и произошло. Еще утром все было хорошо. Она проснулась в прекрасном настроении, быстро умылась, собрала вещички, оделась и побежала на автобус до Серпухова.
Она давно уже хотела прыгнуть. Почему? «Потому что хочу», — отвечала она себе, и то же самое сказала Дмитрию, тому парню, который прыгал вместе с ней. Но если разобраться…
Причина, конечно, была. И эту причину зовут… Впрочем, не важно, как его зовут. Какая разница? Он все равно на нее не смотрел. Для него метр шестьдесят пять — слишком мелкая цель. Обычная деревенская девчонка (не надо тешить себя напрасными иллюзиями: Ферзиково хоть и называется поселком, но на самом деле — это просто крупная деревня), каких пруд пруди. Медсестра в местной больнице.
А он? Он приезжал сюда летом, иногда наведывался и зимой. Правда, дом, в котором он жил, принадлежал его старшему брату, но теперь, когда брат погиб, не оставив наследников, все отошло ему.
Красивый, высокий, загорелый в любое время года. Летом он носился по окрестным дорогам на мотоцикле, а зимой — по полям на снегоходе.
Это было год назад. В июле. Да, прошел ровно год. Он немного не рассчитал скорость на входе в поворот, и мотоцикл завалился набок. Если бы не кожаные штаны, он бы сорвал все мясо на бедре — вплоть до кости. А так… Обошлось. Он сам приехал в больницу, и она ассистировала Нигматову, который обрабатывал рану.
Он сидел и лукаво смотрел на молоденькую медсестру — большими серыми глазами, а Рита видела, как подрагивали уголки его рта, когда Нигматов накладывал швы. Слегка подрагивали — от боли. Но он держался и ни разу не пикнул. Просто смотрел на нее, не отрываясь, и натянуто улыбался, когда боль становилась сильнее.
Через пару дней он снова появился в больнице, Нигматову подарил бутылку дорогого коньяка (и, наверное, кое-что еще в конверте), а ей — букет роз и огромную коробку шоколада. В Ферзикове такой шоколад не продавался. Да и в Калуге она такого не встречала.
Почему она тогда подумала, что эти цветы должны означать нечто большее, чем просто благодарность? Она не знала. Для этого не было никаких причин, но… Наверное, ей просто ХОТЕЛОСЬ так думать. Скорее всего, дело именно в этом.
Она знала, где он живет — как-никак самый роскошный дом в окрестностях Ферзикова. Странно, конечно, самый роскошный дом — и всего в километре от свалки. Но еще более странным было то, что она выбрала это место для частых, едва ли не ежедневных прогулок.
И наконец в августе… Это случилось всего один раз — как-то очень быстро и неожиданно. Но ведь она именно этого и хотела — чтобы все случилось неожиданно. Как землетрясение. Ураган. Извержение вулкана. Это и походило больше всего на извержение вулкана.
А потом он уехал и даже не оставил номер своего телефона. И все. Глупо, конечно.
Очень глупо. А на майские праздники он опять приехал. Она издалека заметила его машину, остановившуюся на «пятаке» — главной площади Ферзикова. Темно-зеленый «Субару-форестер». А спустя мгновение увидела его, подходящего к машине с полным пакетом в руках. Она уже хотела сорваться с места и броситься к нему — плевать, что кругом люди и что ее здесь с самого детства знает каждая собака! — но вдруг задняя дверца открылась, и оттуда вышла женщина. Высокая— под стать ему — стройная блондинка с ребенком на руках.
И Рита осталась на месте. Она быстро отвернулась, забежала за ближайшую палатку и сквозь стекло наблюдала, как он поцеловал эту блондинку — нежно, с любовью. А потом — ребенка. Скорее всего, мальчика. И наверняка у него были такие же серые глаза. Она была уверена в этом…
Почему, почему… Она не знала ответов на все «почему». Почему она неделю ходила сама не своя, а потом перекрасилась в блондинку? Потому что хотела быть похожей на нее (эту набитую московскую дуру, а разве она может быть другой? конечно, дура!) или потому, что ему нравятся блондинки? Ее природный каштановый цвет тоже смотрелся неплохо, но… Она перекрасилась. А потом с удивлением обнаружила, что каждое утро весьма критически рассматривает в зеркале свои бедра и по вечерам делает на ковре какие-то упражнения, вычитанные в женском журнале.
Поначалу мышцы болели, но через неделю это прошло. А потом она захотела прыгнуть с парашютом. Почему? Может, потому что видела в его доме фотографию, стоявшую на камине: он держит в руках темно-синий шелковый купол и белозубо улыбается. Может быть.
Только ему наверняка не пришлось копить на этот прыжок три месяца, откладывая понемногу с каждой крошечной зарплаты. А она копила: откладывала деньги, бумажку к бумажке, лелеяла свою надежду, потому что будущий прыжок казался ей причащением к ЕГО миру, веселому, бесшабашному и опасному.
И сегодня утром… Она сама не знала, из-за чего волновалась больше — из-за того, что ей предстояло ринуться в пугающую бездну, или из-за того, что… Ну ладно, чего уж там, скажем откровенно — она надеялась встретиться с ним, хотя и понимала, что шансов нет. Даже один из миллиарда — и то много. Скорее уж она выиграет в «Русское лото» три раза подряд. Но… Надежда — такая живучая тварь, что ей сухие математические расчеты? Зато как это было бы красиво! Они вдвоем, в воздухе. Нет, конечно, эта крашеная гусыня побоится прыгать. В этом Рита не сомневалась. А вот она…
Она смогла. И ей понравилось. И даже то, что на земле ее встретил не он, а какой-то… В общем, он тоже был высоким, но на этом сходство заканчивалось. Да и не могло быть никакого сходства, потому что ОН такой один.
И то, что до Ферзикова ей предстояло ехать на мотоцикле, тоже показалось Рите неслучайным. Она ничуть не испугалась, но…
Случай словно издевался над ней, он все время подсовывал какую-то дурацкую замену. Парашют, мотоцикл… Насмешка. Он словно говорил: «Я-то знаю, чего ты хочешь. А теперь на-ка, посмотри, что я для тебя приготовил!» С чувством юмора у судьбы все было в порядке. Но только юмор этот был немного черный.
Немного? О нет! Пожалуй, чересчур. И теперь, когда она сидела, привязанная к этому идиоту, ее утренние мечты казались ей еще более глупыми. Честно говоря, они и утром-то были глупыми, но Рита твердила, как заклинание: «Потому, что я так хочу. Я прыгаю просто потому, что я так хочу. Других причин нет». А теперь — что? Что ей твердить? Как ни крути, она оказывалась такой непроходимой дурой…
Она злилась на себя все больше и больше. Злилась и жалела одновременно. Ну ничего! Им бы только доехать до ближайшей деревни — а там она заорет так, что все собаки сбегутся. Она заорет и укусит этого сумасшедшего Джорджа за ухо, чтобы он остановился. Конечно, на скорости это делать нельзя, но ведь рано или поздно он притормозит? В деревне положено тормозить.
Но Джордж затормозил гораздо раньше — едва они выехали из леса на шоссе и спустились с какой-то горки.
— Эй, подруга! — сказал он, и Рите показалось, что его голос слегка дрогнул.
«Струсил!» — со злорадством подумала она, но стоило ей посмотреть в ту сторону, куда указывал Джордж…
Машина… Раздавленная машина. Вишневая «девятка». Боже!
Все происходящее напоминало сон: чудовищный, кошмарный сон. «Ну да, ведь так бывает только в снах. Такой незаметный и вместе с тем — моментальный переход от Света к Тьме. Только во сне».
Она пробовала убедить себя в этой спасительной мысли — что она спит, стоит только открыть глаза, и она проснется в своей постели. На худой конец — в сестринской, на продавленном диване… Но… Боль в губе и затекшие руки говорили ей обратное. Она не спала.
— Ты видишь то же самое, что и я? — продолжал Джордж. — Да? Разбитую тачку и… — Он как-то зябко пожал плечами. Рита отвернулась.
— Нет, я вижу алые паруса на горизонте, — огрызнулась она. — Развяжи меня, ублюдок!
— И никого вокруг, — словно не слыша её, сказал Джордж. — Никакой милиции, сечешь? Как тебе это нравится?
— Мне это никак не нравится. Развяжи меня немедленно!
— Послушай, — по его голосу она поняла, что он начинает злиться, — нам лучше держаться вместе, понимаешь?
— Вот в этом я как раз сильно сомневаюсь. В том, что мне лучше держаться с тобой. — Она помедлила. — Если мой друг узнает, он тебя убьет.
Джордж дернулся всем телом — наверное, усмехнулся. Похоже, ее угроза не сильно-то на него подействовала.
— Какой друг? Этот, что ли? — Он кивнул назад. — Пусть сначала догонит.
— Нет, другой, — со злостью сказала Рита. «Вот сейчас вцепиться бы ему в ухо…»
Но что-то ее останавливало. Подумав, она поняла что. Во-первых, рядом действительно никого не было. И это выглядело странным. Сгоревшая цистерна на пустом шоссе… Раздавленная машина на пустом шоссе… Они были вдвоем — на пустом шоссе. И, во-вторых, она совсем не хотела оставаться здесь одна. Знакомое зло в виде свихнувшегося байкера казалось ей меньшим по сравнению с тем злом, которое, казалось, витало здесь в воздухе.
— Детка, сиди тихо, не дергайся. Я тебя отпущу. Не сейчас, в Ферзикове… — После небольшой паузы он тихо добавил: — Нам бы только туда добраться.
Эти слова, произнесенные Джорджем, заставили Риту сильно встревожиться. И — странное дело! — в глубине души она теперь была согласна с ним — им лучше держаться вместе.
— Послушай, — сказал Джордж и повернул ключ в замке зажигания. Мотоцикл заглох. — Ты ничего не слышишь? Рита прислушалась.
— Нет. Ничего.
— Вот и я тоже. Ничего. И это как-то…
Они так и разговаривали: Джордж сидел, напряженно поглядывая по сторонам, но он ни разу не обернулся, а она тихонько ерзала, пытаясь унять ноющую боль в изогнутом позвоночнике. Ее левая рука лежала на плече у Джорджа, а правая — проходила снизу, под мышкой. Из-за этого ей приходилось все время наклоняться вправо.
— Здесь что-то не так… — Впервые она уловила в его тоне отчетливые нотки страха.
— Давай вернемся, — предложила Рита. Джордж покачал головой:
— Нельзя. Нельзя нам возвращаться. Он снова включил зажигание, приподнялся и пнул стартер. Ровно заработал двигатель.
— Поедем потихоньку вперед. Ты только это… Смотри, без фокусов. Сиди смирно, не дергайся.
Рита почувствовала, как ее одолевает злоба.
— Послушай, ты! Можно подумать, это я все начала! Да?! Это я приперлась к тебе в кустики, затем я разбила тебе губу, а потом еще и привязала к себе веревкой! Так, что ли? Я просто хотела доехать домой! И все! Ты мудак! Самый настоящий мудак! И когда мой друг обо всем узнает, он сделает из тебя отбивную!
Джордж замер. Затем медленно… Он все делал очень медленно. Поставил байк на подножку, снял ее руки и слез с седла. Он подошел к обочине и какое-то время разглядывал раздавленную машину.
Рита сидела, даже не пытаясь двинуться с места. Ее решимость куда-то исчезла, будто испарилась, выплеснулась наружу вместе с приступом ярости.
Он повернулся к ней, и она поразилась, увидев его лицо. Казалось, в нем что-то сломалось, произошла какая-то мгновенная, необъяснимая перемена.
Джордж подошел к ней и остановился. Правая рука медленно потянулась за спину, Рита уже знала, что означал этот жест. «Там у него лежит нож…»
Она сжалась в комок, подтянула колени к локтям и связанными руками закрыла лицо.
— Не надо… — шептала она. — Не надо…
Помертвевшие губы не слушались, слова получались тихими и неразборчивыми.
Он вытащил руку из-за спины. Раздался щелчок, и солнечные блики заиграли на узком лезвии.
«Боже… Вот так она рвется — ткань действительности. Распадается в руках, как гнилая тряпка…»
Она заплакала.
— Не надо… Я… Я… — Она силилась сказать «я больше не буду», но слова не шли из сведенного ужасом горла.
Джордж рассматривал ее… Как-то странно. В его глазах не было ничего. Только пустота.
Он схватил ее запястья, и когда Рита наконец-то вновь обрела голос и громко завизжала, взмахнул ножом.
Веревки распались, и Рита почувствовала, что ее руки свободны.
— Не ори, — тихо сказал Джордж.
Он помедлил немного, затем сложил лезвие и убрал нож за спину.
— Я… — Он надолго замолчал.
Он и сам не знал, что «я». Что-то постоянно менялось в его мозгу, щелкало, как цифры на спидометре. Все было каким-то зыбким и… переменчивым. И только одно чувство оставалось постоянным — чувство надвигающейся опасности.
Но эта опасность никак не была связана с мыслями о милиции. Напротив, если бы дело было только в милиции, Джордж наверняка бы обрадовался. Но…
«И на кой хрен я вообще взял ее с собой? Прикрывать спину? Ехать со связанной девчонкой? Зачем она нужна? Какой от нее прок?»
— Я передумал… Ты остаешься здесь. — Он взял ее за плечо и потянул к себе.
— Здесь?! — Рита беспомощно озиралась. — ЗДЕСЬ?!
— Давай, вали! — Джордж потянул сильнее, но Рита вцепилась обеими руками в мотоцикл. «Урал» стал опасно крениться.
— Я не хочу здесь оставаться! — Она замотала головой. Лицо Джорджа снова стало наливаться краской, он замахнулся, Рита втянула голову в плечи, но он вовремя сдержался.
— А чего ты вообще хочешь? Ты сама-то знаешь? «Развяжи меня!» Я развязал. Что еще? Я поеду дальше, а ты вали обратно, к бензовозу.
— Поехали вместе обратно. — Рита просительно заглянула ему в глаза. — Поехали вместе, а? Пожалуйста!
— Мне туда нельзя.
— Почему?
— Нельзя, и все! — заорал Джордж. — Не твое дело! Она изо всех сил старалась не заплакать, знала, как на него действуют слезы.
— Ну, хорошо. — Голос ее дрожал. — Довези меня до ближайшей деревни. Высади на остановке. Высади там, где будут люди…
— Угу, — кивнул он в ответ. — А там ты завопишь: «Держите его!» Так, да? Нет, — подруга, мне не нужны проблемы. Слезай с байка. В конце концов, я ничего страшного с тобой не сделал. Ну… Немного пошутил.
Он уткнулся лбом в ладонь и некоторое время стоял, ожесточенно потирая висок.
— Не знаю, что на меня нашло, — он пожал плечами, будто сам удивлялся случившемуся. — Не знаю почему…
Он говорил правду. То, что произошло в лесу… Эта отвратительная сцена. Он словно видел себя со стороны, глазами этой носатой девчонки, и казался себе… омерзительным.
В этом не было смысла. Ни в чем не было смысла.
Смысл был в чем-то другом, но в чем именно — он не мог понять.
— Я, наверное, кажусь тебе сумасшедшим, да? — сказал он уже спокойно.
Рита взглянула на него исподлобья и осторожно кивнула.
— Понимаю. Я знаю, что выгляжу как идиот. Но от этого никому не легче. Забудь обо всем. Хорошо?
Она снова кивнула.
Джордж подошел к байку, Рита чуть подвинулась назад Он перекинул ногу через бензобак.
— Иди обратно, — повторил он.
— Нет. Не бросай меня. Довези до ближайшей деревни. Я никому ничего не скажу. Обещаю!
Он сидел и смотрел на разбитую машину. Медленно пожевал губами.
— Хорошо. Я высажу тебя там, где захочешь. Вот только… — он не договорил. — Ты не передумала?
— Нет.
— Мне кажется, ты зря это делаешь, — продолжал Джордж. — У меня-то нет другого выхода. А ты?
— А я… — Она задумалась.
Все это походило на бред. Напоминало какую-то странную чехарду. Совсем недавно он унизил ее, ударил, связал, и все, чего она хотела, — это вырваться и убежать. А теперь… Когда он вдруг освободил ее — так же неожиданно, как и связал, — и гонит прочь, она не хочет уходить. «Ну разве ты не дура?»
Нет. Она знала, что заставляет ее поступать именно так — страх. Животный страх, затопивший сознание. И — если уж на то пошло — куда лучше сидеть, уткнувшись в его спину, чем оставаться здесь одной и ждать неизвестно чего. Она не сомневалась — эта неизвестность несет в себе что-то ужасное.