Страница:
— О черт… — Он спрыгнул с карниза и помотал головой.
Может быть, в другое время он подумал бы, что у него началась белая горячка, но тогда она началась с того момента, как к переезду подъехал милицейский уазик. Тогда и козел тоже — видение.
Нет, это было что-то другое. Похуже белой горячки, потому что лечить его, похоже, никто не собирался. А вот пристрелить под горячую руку — очень даже запросто.
— Вероятность этого события — девяносто девять и девять десятых процента… — задумчиво сказал он. — Безрадостная перспектива.
Правда, кое-что настораживало. Почему над деревней никто не летает? Что, на уазике приехать успели, а вертолет застрял где-то в пробке? Ведь, по логике вещей, в небо должны были поднять вертолет. И, может, даже не один.
Он приложил ладонь ко лбу и, медленно поворачиваясь на триста шестьдесят градусов, осмотрел небо. Голубое прозрачное небо, нигде — ни облачка, солнце, как ему и положено быть, в зените…
— Нелетная погода, — объявил комбат и пожал плечами. В самом деле, что тут скажешь?
Идиотство какое-то… Всюду кровь, но нигде ни одной гильзы, даже порохом не пахнет, провода перерезаны, но менты уже обо всем знают. Все обо всем знают, но почему-то не торопятся.
На мгновение промелькнула дурацкая мысль: что, если они специально дожидались, когда он сюда придет? Чтобы повязать его на месте преступления?
— Тогда я войду в историю как выдающийся маньяк современности: голыми руками перерезал всю деревню. Сколько мне за это дадут? Лет восемьсот строгого режима? Это еще ничего. А если пожизненное? — Он по-прежнему говорил про себя, но вслух, стойкая привычка, выработавшаяся за годы одиночества.
Он постоял на перекрестке: налево дорога уходила в Ферзиково, направо — в сторону Оки. Он пошел направо.
— Реки — водные артерии России, — непонятно зачем сказал он, еще раз оглянулся и побежал.
Дорога перевалила через небольшой пригорок и пошла вниз, бежать было легко и приятно.
Когда он был уже на середине пути, в правый кед попал камешек.
— Батальон, стой! — скомандовал Ластычев. — Пять минут— перемотать портянки, да поживее! Увижу, кто-нибудь пьет из фляжки — голову откручу!
Он нагнулся и вытряхнул камешек.
— Приготовиться к бегу! — согнул руки в локтях. — Арш! — и побежал дальше.
Слева промелькнула белая будка — вход в заброшенный бункер. Ластычев машинально отметил, что дверь открыта, но не придал этому значения. Решил не заглядывать — вряд ли его сегодня можно было хоть чем-нибудь еще удивить.
То оке время. Заброшенный бункер.
Постепенно Ваня пришел в себя. Слезы высохли, но глаза щипало, и дышать приходилось через рот: разбитый да еще и распухший нос не пропускал воздуха.
За дверью было тихо — ни звука.
— Папа! — позвал он, но ответа не дождался.
Пора было действовать.
Ваня быстро отыскал нишу, в которой стоял странный ящик с круглыми ручками.
«Передатчик», — всплыло в голове новое слово. Собственно, оно не было новым, Ваня слышал его и раньше, но никогда не произносил.
«Наверное, потому, что я раньше никогда его не видел», — подумал он и пошел к нише.
В темноте он запнулся о что-то мягкое… Что-то мягкое и… рыхлое, будто куль с мукой. Ваня нагнулся и ПОСВЕТИЛ руками перед собой. Он быстро к этому привык. Казалось, что другого способа ходить в темноте, кроме как видеть с закрытыми глазами и светить собственными руками, не существует. Казалось, так и должно быть — по крайней мере, он уже перестал удивляться.
Перед ним лежало тело. Мертвое тело. Труп.
Никогда в жизни Ваня не видел трупов и потому сразу не сообразил, бояться ему или нет.
Труп дядьки, лежавший на полу, был безобразен. У него не было одного глаза, да и весь он выглядел так, словно его кто-то ВЫЖАЛ. Тело казалось сморщенным, кожа на лице обвисла, губы глубоко запали в рот, так, что зубов не было видно.
Ваня тяжело задышал, и в животе у него стало нехорошо. Это неприятное чувство — будто кто-то внутри трогает его руками, сжимает и давит — поднималось все выше и выше… Это чувство было ему знакомо.
Однажды ему уже было плохо — когда он переел тортиков на Сержиков день рождения. Тогда его рвало, и с тех пор тошнота стала самым сильным его страхом. Он ее очень боялся, боялся, что внутренности вывернутся наизнанку, что сам он задохнется, потому что, когда его рвало, из глаз и носа текли слезы, и дышать становилось нечем.
Рвота… Это было ужасно. Он выпрямился и задышал — часто-часто, как дышит собака в жару. Он сам не сознавал, что это отвратительное ощущение (того, что его сейчас вырвет) помогло ему, отодвинуло на задний план другие мысли: о трупе, лежавшем у его ног, и папе, притаившемся за дверью.
«Нет, пожалуйста, нет… Не надо. Я… я больше не буду», — повторял он про себя, хотя и не знал, чего именно он не будет.
Тошнота будто услышала его: она стала потихоньку… успокаиваться. Ваня сглотнул, потом еще и еще раз, так сильно, что хрустело в ушах. Но это помогло: мерзкий комок, подступивший к горлу, укатился внутрь и замер где-то внизу.
И это обрадовало его. ОТВЛЕКЛО, как говорили взрослые, особенно часто — мама. «Я хочу отвлечься», — говорила она, включая телевизор или читая детектив в мягкой обложке.
Он отвлекся, но ненадолго. Мысль о том, что он должен сделать, быстро вернулась.
Ваня обошел тело, стараясь на него не смотреть, и приблизился к передатчику.
Он видел передатчик так ясно, как видел бы его при свете лампочки, но глаза круглых шкал оставались пустыми. Безжизненными. СИЯНИЕ не отражалось в них.
«Это потому что я вижу сияние не глазами, а как бы… головой. Оно у меня в голове», — догадался Ваня и почувствовал гордость от того, что он может догадываться. Думать.
Нет, конечно, он и раньше мог думать, но как-то по-другому. По-детски, что ли? А теперь он думал… Да ладно, чего уж там скромничать — почти как Сержик. Вот так!
Он думал почти как Сержик, и что-то подсказывало ему, что он должен поступить с передатчиком точно так же, как поступил с папиным телефоном — разбить, раздавить, растоптать.
Ваня поднял ногу и пнул ненавистный ящик изо всех сил. Внутри ящика что-то звякнуло, но с виду он остался невредимым. Ваня пнул еще раз, но снова — без толку.
Наверное, дело было в том, что этот ящик был, в отличие от телефона, не пластмассовым, а железным. Он был прочнее, и потому — Ваня понимал это — опаснее. Поэтому его и требовалось уничтожить.
Ваня решил действовать по-другому. Он ухватился за ручки— два блестящих металлических прута по бокам — и потянул. Если ему удастся вывернуть этот ящик из ниши и бросить его на пол… тогда, быть может, дело пойдет на лад. Бить сверху ногой гораздо легче.
Позади ящика что-то хрустнуло, передатчик шевельнулся и немного сдвинулся, но… Он не хотел вылезать из своего гнезда.
Палка… Если бы здесь была какая-нибудь палка или тяжелый камень…
Ваня медленно обошел комнату, но ничего не увидел.
Оставался один выход. Очень неприятный, но единственный.
«Автомат». На шее у мертвого дядьки был автомат. Ване совсем не хотелось снова приближаться к ТРУПУ, но… Разве у него был выбор?
Правда, он никогда не стрелял из автомата…
Внезапно до него дошло… Дошло с пугающей ясностью одно соображение… Эта оболочка, которая неожиданно прорвалась и выпустила его в окружающий мир. Это новое чувство свободы. Оно было не только радостным, оно немного пугало.
В этом новом, таком интересном и чарующем мире было столько вещей, которых он никогда в жизни не делал! Например, ой никогда не переходил дорогу один, он никогда не зажигал на кухне газ, он даже никогда не КУРИЛ, хотя Сержик один раз пробовал курить с мальчишками за гаражами.
А ведь это — только самые простые, наиболее доступные вещи. Впереди было много чего еще… Он никогда не включал компьютер, никогда не водил машину и НИКОГДА не стрелял из автомата.
Однажды он слышал, как Сержик спрашивал папу, стрелял ли тот когда-нибудь из автомата, и папа, немного смутившись, ответил, что в армии он, конечно, не служил… Но был на сборах… И там… Пару раз…
Но Сержик кивал, и глаза его восхищенно горели, и Ваня тогда подумал, что папа, наверное, стрелял больше всех. И наверняка умеет делать это лучше всех.
А он — не умел. Правда, он видел по телевизору, как это делают в кино. И еще он играл с мальчишками на улице в «войну», но ему почему-то всегда выпадало сторожить штаб, и автомата ему не давали — только пластмассовый водяной пистолет. А теперь…
Наверное, мальчишки со двора ему бы завидовали. Им бы тоже хотелось подержать в руках настоящий автомат. Но хотелось бы им из него стрелять? Хотелось бы им попасть в такую ситуацию, когда пришлось бы стрелять из настоящего автомата?
В этом Ваня был не уверен.
Правда, другого выхода все равно не было.
Он вздохнул и подошел к мертвому телу. Присел на корточки и, отвернувшись, протянул руку. Пальцы наткнулись на что-то мягкое и скользкое и он, вскрикнув, отдернул руку. И в ту же самую секунду тошнота, затаившаяся в животе, проснулась и, быстро извиваясь, поползла вверх: все выше… и выше…
«Нет, пожалуйста, нет… Не сейчас. Я больше не буду кричать». Он закричал, вот в чем дело. Хорошо, он больше не будет. Тошнота стала успокаиваться, она свилась в клубок и плюхнулась обратно в живот.
Ваня вытер руку об штаны и снова потянулся к мертвецу. На этот раз пальцы нащупали холод металла. Ваня ухватил автомат и потянул. Сначала все шло хорошо, но потом, когда он выбрал всю длину ремня, автомат остановился. Казалось, труп не отпускал его. Ваня тянул изо всех сил, но боялся повернуться и посмотреть. Он боялся увидеть ухмыляющийся мертвый рот и белые холодные пальцы, которые, перебирая, скользят по ложу… все ближе… и ближе… Еще секунда, и они схватят его…
«Зачем он тебе, мальчик… Разве ты не знаешь, что это не игрушка? Разве не знаешшшшшь…»
Ваня застыл, переводя дух. Затем вскочил на ноги и дернул изо всех сил. Послышался шорох, словно кто-то снимал через голову одежду, а потом — глухой стук. Не очень громкий, но от этого стука бетонный пол загудел.
«Голова-а-а… — прошипел кто-то. — Ты разбил мне голову, мальчиккк…»
— Замолчи! — крикнул Ваня. — Тебя нет. Ты — мертвый.
Тебя нет!
«А ты обернись и посмотри, что ты наделал. Я так сильно ударился… У меня течет кровь…»
— У тебя не может течь кровь, потому что ты уже умер!
«А ты посмотри…»
Ваня нахмурился. Он совсем не хотел оборачиваться и смотреть, но… Он знал, что, если не посмотрит, этот голос не отвяжется от него. Он будет звучать. Он будет говорить… ШЕПТАТЬ. Пугать его. Как гнилая картошка, прикинувшаяся крысой.
И все-таки… Это была не картошка. Это был…
«Моя голова-а-а… Мальчик, что ты сделал с ней?»
— Я сейчас обернусь. И увижу, что тебя нет. Смотри. Я считаю до трех. Раз!
«Раз, мальчик… Разве ты не слышал этот стук? Это моя голова…»
— Два!
«…упала и ударилась о бетонный пол… и теперь…»
— Три! — Он резко обернулся, и на мгновение ему показалось, что он видит злобную ухмылку, застывшую на посиневших губах мертвеца.
Но… В следующее мгновение он понял, что это ему только показалось.
Тело действительно лежало теперь по-другому. Правая рука была вытянута, словно мертвец хотел почесать под мышкой, голова была повернута вбок…
«Это потому, что я стянул с него автомат. Ремень подвинул его руку повернул голову».
Да, так и было. Ваня сделал еще одно открытие за сегодняшний день, очень важное. Многие вещи перестают казаться страшными, если их можно объяснить.
Не потому ли ВЗРОСЛЫЕ так стараются найти всему объяснение, не потому ли ОНИ РЕЖУТ ЯБЛОКО, ЛЕЖАЩЕЕ НА ЛАДОНИ, что они попросту боятся? Значит, что-то в этом мире кажется им пугающим? Получается, так.
Ваня снова повернулся к ящику. Правой рукой он нащупал рукоятку, левую положил на цевье. Все правильно. Осталось только нажать на курок.
Ваня стал осторожно сгибать палец, ожидая грохота выстрелов, и вдруг подумал: «А что, неужели так просто? Неужели больше ничего не надо делать?» Он ослабил палец и осмотрел автомат. Справа торчал какой-то белый отполированный крючок, под ним был черный плоский рычажок… Зачем они здесь? Для того, чтобы окончательно все запутать?
Он понял, что не сможет с этим разобраться. Надо просто нажать на курок. Если автомат не выстрелит, то он будет бить им, как простой палкой. Будет бить, пока…
Палец нажал на спуск, и автомат дернулся в его руках. Он увидел оранжевый язычок пламени, дернувшийся из ствола, точно огонек зажигалки, и затем — скорее ощутил, чем услышал, — оглушительный грохот, заметавшийся в замкнутом пространстве в поисках выхода.
Ваня почувствовал, что оглох, но почему-то догадывался, что это ненадолго. Автомат выстрелил только один раз: неужели кончились патроны? Когда они играли в войну, патроны никогда не кончались, а тут? Мало ли что может случиться? Он знал, что все когда-нибудь кончается. Папа чаще всего говорил, что кончается бензин, а мама говорила то же самое, но про деньги или терпение, про бензин — никогда.
Ваня снова поднял автомат и прижал правую руку к телу. Надавил на курок еще раз, и автомат снова выстрелил. Еще — и снова грохот. Еще… И еще…
Вдруг он увидел, как из ящика посыпались брызги, внутри него что-то зазвенело, потом все стихло.
— Йеххху-у-у! — закричал Ваня, как тогда, когда он вместо папы катался на «Американских горках».
Он перехватил автомат левой рукой и подошел к ящику. Оказывается, он попал не один раз, а целых три. Три аккуратные дырочки чернели в передней панели, как… как… да как и положено чернеть дыркам от пуль.
Ваня ухватился за ручку и снова потянул передатчик на себя. На этот раз ему показалось, что сейчас он поддастся… Еще немного… Тянуть одной рукой было нелегко, он отошел назад и пнул… И…
Он замер, потому что не ожидал этого. Никак не ожидал.
Ящик вдруг исчез… Словно провалился. Он подошел к нише, но ящика не было!
Ваня осторожно просунул голову в проем и услышал глухой гул, будто кто-то катился вниз по наклонному желобу.
И, пожалуй, это было самое неожиданное. Из этой каморки был выход!
Ваня просунулся вперед и понял, что, если постарается, он сможет пройти. С трудом, но… Нет, он, наверное, не застрянет. Ваня попробовал протиснуться дальше, стал помогать себе руками и… неожиданно выпустил автомат. Гул повторился, он становился все глуше и глуше, потом до мальчика донесся звук удара…
Они куда-то упали! Если они упали, значит, и он может. Во всяком случае, он может попытаться…
«А если ты застрянешь?»
— Я обмажусь мылом, как делает мама, чтобы снять кольцо с пальца…
«А где ты видел мыло?»
— Я… Я обмажусь слюнями… «ВЕСЬ?!»
— Я не застряну.
«А если застрянешь?»
— А пошел ты… В баню…
Так иногда говорила мама, когда сердилась. Правда, она никогда не говорила такое ему, или папе, или Сержику. В баню она отправляла других, надоедливых и скучных ВЗРОСЛЫХ. Наверное, Ваня не должен был так говорить, ведь это были НЕХОРОШИЕ слова. Всякий раз, когда мама их произносила, на лице у нее было выражение, которое говорило само за себя: это — НЕХОРОШИЕ слова.
Но ведь… в новом мире ему рано или поздно придется произносить НЕХОРОШИЕ слова. Почему бы не начать прямо сейчас, тем более что случай подходящий.
Ваня засмеялся:
— А пошел ты в баню, трусишка.
Оставался только один вопрос: лезть в проем вперед головой или ногами? Ваня на секунду представил себе Сержика, взлохмаченного, нахмурившего лоб. Сержик размышлял вслух:
— А как бы ты катился с горки, доблестный кавалер? Вперед головой или ногами?
— Ну, конечно, ногами. Если катиться вперед головой, то можно больно удариться.
Сержик помолчал, будто взвешивал его слова, и потом одобрительно кивнул:
— Я думаю, ты прав. Ты, как всегда, прав. Действуй, РЫЦАРЬ!
Забраться в проем оказалось непросто. Если бы рядом был этот ящик, который он только что так здорово сломал… Если бы на него можно было встать…
Но, в конце концов, он справился. Протиснулся в узкую черную пустоту — ноги заскользили по гладкому металлу — и некоторое время держался руками за края ниши. Потом решился, отпустил руки, сложил их над головой и быстро полетел вниз.
Генерал без армии. Что может быть глупее?
Севастьянов чувствовал себя сидящим в автомобиле без двигателя и без колес. Только руль в руках, и ничего больше.
Ну ладно, не стоит так переживать. В конце концов, части скоро подтянутся, все станет на свои места, и тогда он начнет по-настоящему командовать.
Но чтобы делать это автоматически, ни на что не отвлекаясь, ни о чем постороннем не задумываясь, надо хорошенько усвоить исходные данные.
Итак, ситуация. В подмосковном лесу, в ничем не примечательном с виду месте, валяется нечто, распространяющее вокруг себя очень странное электромагнитное поле. Может быть, это поле имеет не только электромагнитную природу, не исключено, что в нем есть и другие составляющие.
По крайней мере, его действие настолько сильно, что заставляет человека совершать странные поступки. Нет, не просто странные — жестокие, агрессивные, вплоть до убийства.
«И самоубийства», — шевельнулась мысль.
«Да, это так».
Еще раз. Все по порядку. Поле существует, оно материально. Оно действует на электронику и на человека. Оно очень опасно. Это — в пассиве.
Что в активе? Оно постоянно. Не изменяет своих границ. Не пытается передвигаться. И это — плюс.
Конечно, Севастьянов не знал наверняка, так ли это на самом деле, но ведь с Ферзиково ничего не случилось. Здесь пока все спокойно. Значит, логичным будет предположить, что поле осталось в тех границах, которые обозначила электроника «Щита-8».
Пока от него мало что зависит. Территорию оцепляют, и это хорошо. Нельзя, чтобы туда попал кто-нибудь из людей. А что касается тех, кто там уже находится… С ними будут большие проблемы.
«Если еще кто-то остался в живых», — подумал Севастьянов.
Он склонился над картой. Четыре населенных пункта, расположенных внутри ПЯТНА. Четыре деревни. Гурьево — около семидесяти жителей, Черкасове — шестьдесят человек, Бронцы — сто, если верить карте, и Юркино, отмеченная, как нежилая. Итого — около двухсот тридцати человек.
«Сделаем поправку на то, что сегодня — будний день, кто-то мог уехать на работу или по делам в более крупные населенные пункты, предположим, что там осталось около двухсот человек. Меньше батальона».
«Боевые потери», — подумал он. Не хотелось бы заранее списывать эти две сотни со счетов, но… Видимо, придется.
Что он может сделать? Что он может сделать прямо сейчас и что он вообще может сделать?
Блокировать этот район — со всех сторон, чтобы даже мышь не проскочила. Ну ладно, допустим, это удалось. А как отключить эту заразу? Или, может, просто ждать, пока у нее сядут батарейки?
Вопросов было явно больше, чем ответов. И все-таки… Генерала не оставляла мысль, что он что-то упустил. Что-то очень важное.
Какой-то вывод напрашивался сам собой, и все предпосылки были здесь, под рукой, но он что-то еще не сделал. Мог — и не сделал.
«Надо сосредоточиться. Надо собраться».
Он сидел в кабинете Денисова. Сам подполковник уже убежал в поселок, готовил людей к эвакуации. На вопрос Денисова, что ему следует сказать жителям, как объяснить причину срочного переезда в Калугу, генерал, поморщившись, ответил: «Скажи — учения. Они все равно увидят бронетехнику и машины с солдатами. И потихоньку намекни про неразорвавшийся снаряд, или бомбу, или ракету… Что-нибудь такое — ничего определенного, но внушающее легкий ужас. Придумай сам, короче говоря. Это не мое дело. Такими вещами должна заниматься безопасность, а они, как видишь, еще не пожаловали».
Последнюю фразу он произнес с оттенком превосходства. Еще бы — полчаса назад он был в Москве, а теперь — сидит здесь, за столом, и ломает голову, что делать дальше. Ломает в одиночестве.
«Поле, поле… Каково оно на вкус? Как оно выглядит? Как это может быть — вот оно есть, и вот его нет? Эта граница — может, она видимая? Вряд ли. Тогда это заставило бы насторожиться. ОТТУДА смогли вернуться только двое — Липатов и раненый старшина. Ну, для Липатова все закончилось очень плохо, он все-таки попал под его действие, а старшина, видимо, не успел переступить границу. Можно сказать, счастливо отделался — если бы не пуля в легком».
Генерал опять задумался. Он посмотрел на часы — казалось, секундная стрелка ползла по циферблату чересчур медленно. Еще медленнее, чем машины с армейскими подразделениями. Когда же они прибудут?
На столе зазвонил телефон. Здесь было два аппарата: черный и желтый. Севастьянов без труда сообразил, что звонит черный. Он поднял трубку:
—Да!
— Дежурный Костюченко! — раздалось в трубке. — Товарищ генерал, Генштаб на связи! Переключаю!
— Николай Михайлович! — услышал он знакомый голос. — Здравия желаю. Понимаю, для доклада еще рановато, но все же… Как развивается ситуация?
— Пока никак, товарищ генерал армии! — ответил Севастьянов. — Сижу в Ферзикове, части на подходе… Личного состава нет, связи нет, толковых специалистов нет…
— Да? Насчет специалистов. К вам направляется группа из ФСБ, окажите им возможное содействие.
— Слушаюсь!
— Я в курсе вашего решения об эвакуации. Одобряю! Первые автобусы уже выехали из Калуги, готовьтесь принять. Пусть местная администрация распоряжается, это их дело.
— Так точно.
— Части Тульской дивизии уже в воздухе. Скоро будут в Дракине. Встречайте.
— Думаю, через полчаса буду там. Проконтролирую здесь обстановку и…
— Я понял. И вот еще что, Николай Михайлович. Насчет связи. Я проконсультировался со связистами. Они говорят, что, принимая во внимание необычность ситуации, может быть, лучше по старинке? По проводам? Для надежности, так сказать?
— Я думал об этом, товарищ генерал армии. Это не сможет обеспечить должный уровень секретности…
— Понятно, но, во всяком случае, не исключайте такую возможность. Туляки приедут со своими самоварами, привезут все необходимое, но имейте это в виду…
— Слушаюсь. — Севастьянов услышал звонок мобильного, лежавшего в нагрудном кармане камуфляжа.
— В случае изменения ситуации докладывайте мне немедленно. Если ситуация выглядит стабильной — каждые полчаса.
Телефон продолжал звонить. «Кто это так не вовремя? — поморщился генерал. — Жена? Сейчас отключу».
— Слушаюсь, товарищ генерал армии.
— Добро! Отбой! — Начальник Генштаба повесил трубку.
Севастьянов рванул клапан кармашка, вытащил мобильный телефон. Определитель показывал незнакомые цифры. «Только этого мне сейчас не хватало». — Первым желанием было сбросить вызов и отключить аппарат, но он все же нажал кнопку ответа.
— Да!
— Николай Михайлович! — услышал он сквозь громкий треск помех. К помехам примешивался какой-то гул, словно говоривший (точнее, говорившая, этот женский голос был Севастьянову незнаком) сидел в огромной бочке, по которой колотили палками. — Пожалуйста, отдайте приказ немедленно отключить все базовые станции сотовой связи на территории, непосредственно прилегающей к области контакта…
Генерал похолодел. Да, кажется, это и есть то самое, что он упустил.
— Кто это? Кто говорит?
— Если у вас те же самые распечатки, что и у меня, то взгляните на вторую и четвертую страницы. Посмотрите, что случилось в Серпуховском штабе МЧС и в дракинском аэроклубе. Видимо, ОНО может действовать не только при непосредственном контакте, но и на расстоянии, если несущая волна совпадает или близка по значению…
Дальше Севастьянов не слушал. Он нажал «сброс» и, стремглав выскочив в коридор, побежал в дежурку.
— Как связаться с Денисовым, живо? Костюченко пожал плечами.
— Обычно, если что-то срочное, мы звоним по мобильному…
— Набирай! Быстрее! — Севастьянов сунул лейтенанту свой телефон.
Костюченко, дрожа от волнения, полез в какой-то журнал, долго (генералу показалось, что очень долго) искал нужную страницу, затем стал вводить номер.
— Вот…
Севастьянов выхватил у него телефон.
— Алло! Денисов! Слышишь меня? Генерал Севастьянов. Приказываю немедленно отключить питание базовой станции мобильного оператора… Какой он здесь, у вас?
— МТС. Это там, где вы садились…
— Денисов, беги скорее, дергай рубильник! Все брось — и туда! Отключи, а лучше — разбей и опечатай! Потом снова занимайся своими делами! Как понял?
— Так точно. Понял вас.
Генерал перевел дух.
«Как же я сам-то не сообразил? Стареешь, Севастьянов. Теряешь хватку. Уже женщины указывают тебе, что надо делать. А сам? Проворонил?»
Вслед за этим эмоциональным всплеском возник резонный вопрос: «Кто это был?» Конечно, в памяти телефона остался номер, но, если Денисов поторопится, дозвониться генерал уже не сможет. Ну и ладно. Скоро все прояснится.
— Лейтенант, — обратился он к Костюченко. — У тебя есть свежий план местности?
— Конечно.
— Там обозначены вышки мобильной сети?
— Должны быть.
— Давай его сюда.
Дежурный достал из ящика стола подробный план. Севастьянов пощелкал пальцами.
— Дай ручку.
Он сверился с тем планом, что был у него, и обвел вышки, находившиеся в непосредственной близости от ПЯТНА (ближайшая как раз стояла в Ферзикове).
— Свяжись с головным офисом, прикажи отключить эти штуки. Если не послушают, звони губернатору области. Говори, что это мой приказ. Он в курсе. И вот еще что — пусть пришлют по факсу схему зоны покрытия. Мне надо знать, куда доходит сигнал от базовых станций, а куда — нет.
Может быть, в другое время он подумал бы, что у него началась белая горячка, но тогда она началась с того момента, как к переезду подъехал милицейский уазик. Тогда и козел тоже — видение.
Нет, это было что-то другое. Похуже белой горячки, потому что лечить его, похоже, никто не собирался. А вот пристрелить под горячую руку — очень даже запросто.
— Вероятность этого события — девяносто девять и девять десятых процента… — задумчиво сказал он. — Безрадостная перспектива.
Правда, кое-что настораживало. Почему над деревней никто не летает? Что, на уазике приехать успели, а вертолет застрял где-то в пробке? Ведь, по логике вещей, в небо должны были поднять вертолет. И, может, даже не один.
Он приложил ладонь ко лбу и, медленно поворачиваясь на триста шестьдесят градусов, осмотрел небо. Голубое прозрачное небо, нигде — ни облачка, солнце, как ему и положено быть, в зените…
— Нелетная погода, — объявил комбат и пожал плечами. В самом деле, что тут скажешь?
Идиотство какое-то… Всюду кровь, но нигде ни одной гильзы, даже порохом не пахнет, провода перерезаны, но менты уже обо всем знают. Все обо всем знают, но почему-то не торопятся.
На мгновение промелькнула дурацкая мысль: что, если они специально дожидались, когда он сюда придет? Чтобы повязать его на месте преступления?
— Тогда я войду в историю как выдающийся маньяк современности: голыми руками перерезал всю деревню. Сколько мне за это дадут? Лет восемьсот строгого режима? Это еще ничего. А если пожизненное? — Он по-прежнему говорил про себя, но вслух, стойкая привычка, выработавшаяся за годы одиночества.
Он постоял на перекрестке: налево дорога уходила в Ферзиково, направо — в сторону Оки. Он пошел направо.
— Реки — водные артерии России, — непонятно зачем сказал он, еще раз оглянулся и побежал.
Дорога перевалила через небольшой пригорок и пошла вниз, бежать было легко и приятно.
Когда он был уже на середине пути, в правый кед попал камешек.
— Батальон, стой! — скомандовал Ластычев. — Пять минут— перемотать портянки, да поживее! Увижу, кто-нибудь пьет из фляжки — голову откручу!
Он нагнулся и вытряхнул камешек.
— Приготовиться к бегу! — согнул руки в локтях. — Арш! — и побежал дальше.
Слева промелькнула белая будка — вход в заброшенный бункер. Ластычев машинально отметил, что дверь открыта, но не придал этому значения. Решил не заглядывать — вряд ли его сегодня можно было хоть чем-нибудь еще удивить.
То оке время. Заброшенный бункер.
Постепенно Ваня пришел в себя. Слезы высохли, но глаза щипало, и дышать приходилось через рот: разбитый да еще и распухший нос не пропускал воздуха.
За дверью было тихо — ни звука.
— Папа! — позвал он, но ответа не дождался.
Пора было действовать.
Ваня быстро отыскал нишу, в которой стоял странный ящик с круглыми ручками.
«Передатчик», — всплыло в голове новое слово. Собственно, оно не было новым, Ваня слышал его и раньше, но никогда не произносил.
«Наверное, потому, что я раньше никогда его не видел», — подумал он и пошел к нише.
В темноте он запнулся о что-то мягкое… Что-то мягкое и… рыхлое, будто куль с мукой. Ваня нагнулся и ПОСВЕТИЛ руками перед собой. Он быстро к этому привык. Казалось, что другого способа ходить в темноте, кроме как видеть с закрытыми глазами и светить собственными руками, не существует. Казалось, так и должно быть — по крайней мере, он уже перестал удивляться.
Перед ним лежало тело. Мертвое тело. Труп.
Никогда в жизни Ваня не видел трупов и потому сразу не сообразил, бояться ему или нет.
Труп дядьки, лежавший на полу, был безобразен. У него не было одного глаза, да и весь он выглядел так, словно его кто-то ВЫЖАЛ. Тело казалось сморщенным, кожа на лице обвисла, губы глубоко запали в рот, так, что зубов не было видно.
Ваня тяжело задышал, и в животе у него стало нехорошо. Это неприятное чувство — будто кто-то внутри трогает его руками, сжимает и давит — поднималось все выше и выше… Это чувство было ему знакомо.
Однажды ему уже было плохо — когда он переел тортиков на Сержиков день рождения. Тогда его рвало, и с тех пор тошнота стала самым сильным его страхом. Он ее очень боялся, боялся, что внутренности вывернутся наизнанку, что сам он задохнется, потому что, когда его рвало, из глаз и носа текли слезы, и дышать становилось нечем.
Рвота… Это было ужасно. Он выпрямился и задышал — часто-часто, как дышит собака в жару. Он сам не сознавал, что это отвратительное ощущение (того, что его сейчас вырвет) помогло ему, отодвинуло на задний план другие мысли: о трупе, лежавшем у его ног, и папе, притаившемся за дверью.
«Нет, пожалуйста, нет… Не надо. Я… я больше не буду», — повторял он про себя, хотя и не знал, чего именно он не будет.
Тошнота будто услышала его: она стала потихоньку… успокаиваться. Ваня сглотнул, потом еще и еще раз, так сильно, что хрустело в ушах. Но это помогло: мерзкий комок, подступивший к горлу, укатился внутрь и замер где-то внизу.
И это обрадовало его. ОТВЛЕКЛО, как говорили взрослые, особенно часто — мама. «Я хочу отвлечься», — говорила она, включая телевизор или читая детектив в мягкой обложке.
Он отвлекся, но ненадолго. Мысль о том, что он должен сделать, быстро вернулась.
Ваня обошел тело, стараясь на него не смотреть, и приблизился к передатчику.
Он видел передатчик так ясно, как видел бы его при свете лампочки, но глаза круглых шкал оставались пустыми. Безжизненными. СИЯНИЕ не отражалось в них.
«Это потому что я вижу сияние не глазами, а как бы… головой. Оно у меня в голове», — догадался Ваня и почувствовал гордость от того, что он может догадываться. Думать.
Нет, конечно, он и раньше мог думать, но как-то по-другому. По-детски, что ли? А теперь он думал… Да ладно, чего уж там скромничать — почти как Сержик. Вот так!
Он думал почти как Сержик, и что-то подсказывало ему, что он должен поступить с передатчиком точно так же, как поступил с папиным телефоном — разбить, раздавить, растоптать.
Ваня поднял ногу и пнул ненавистный ящик изо всех сил. Внутри ящика что-то звякнуло, но с виду он остался невредимым. Ваня пнул еще раз, но снова — без толку.
Наверное, дело было в том, что этот ящик был, в отличие от телефона, не пластмассовым, а железным. Он был прочнее, и потому — Ваня понимал это — опаснее. Поэтому его и требовалось уничтожить.
Ваня решил действовать по-другому. Он ухватился за ручки— два блестящих металлических прута по бокам — и потянул. Если ему удастся вывернуть этот ящик из ниши и бросить его на пол… тогда, быть может, дело пойдет на лад. Бить сверху ногой гораздо легче.
Позади ящика что-то хрустнуло, передатчик шевельнулся и немного сдвинулся, но… Он не хотел вылезать из своего гнезда.
Палка… Если бы здесь была какая-нибудь палка или тяжелый камень…
Ваня медленно обошел комнату, но ничего не увидел.
Оставался один выход. Очень неприятный, но единственный.
«Автомат». На шее у мертвого дядьки был автомат. Ване совсем не хотелось снова приближаться к ТРУПУ, но… Разве у него был выбор?
Правда, он никогда не стрелял из автомата…
Внезапно до него дошло… Дошло с пугающей ясностью одно соображение… Эта оболочка, которая неожиданно прорвалась и выпустила его в окружающий мир. Это новое чувство свободы. Оно было не только радостным, оно немного пугало.
В этом новом, таком интересном и чарующем мире было столько вещей, которых он никогда в жизни не делал! Например, ой никогда не переходил дорогу один, он никогда не зажигал на кухне газ, он даже никогда не КУРИЛ, хотя Сержик один раз пробовал курить с мальчишками за гаражами.
А ведь это — только самые простые, наиболее доступные вещи. Впереди было много чего еще… Он никогда не включал компьютер, никогда не водил машину и НИКОГДА не стрелял из автомата.
Однажды он слышал, как Сержик спрашивал папу, стрелял ли тот когда-нибудь из автомата, и папа, немного смутившись, ответил, что в армии он, конечно, не служил… Но был на сборах… И там… Пару раз…
Но Сержик кивал, и глаза его восхищенно горели, и Ваня тогда подумал, что папа, наверное, стрелял больше всех. И наверняка умеет делать это лучше всех.
А он — не умел. Правда, он видел по телевизору, как это делают в кино. И еще он играл с мальчишками на улице в «войну», но ему почему-то всегда выпадало сторожить штаб, и автомата ему не давали — только пластмассовый водяной пистолет. А теперь…
Наверное, мальчишки со двора ему бы завидовали. Им бы тоже хотелось подержать в руках настоящий автомат. Но хотелось бы им из него стрелять? Хотелось бы им попасть в такую ситуацию, когда пришлось бы стрелять из настоящего автомата?
В этом Ваня был не уверен.
Правда, другого выхода все равно не было.
Он вздохнул и подошел к мертвому телу. Присел на корточки и, отвернувшись, протянул руку. Пальцы наткнулись на что-то мягкое и скользкое и он, вскрикнув, отдернул руку. И в ту же самую секунду тошнота, затаившаяся в животе, проснулась и, быстро извиваясь, поползла вверх: все выше… и выше…
«Нет, пожалуйста, нет… Не сейчас. Я больше не буду кричать». Он закричал, вот в чем дело. Хорошо, он больше не будет. Тошнота стала успокаиваться, она свилась в клубок и плюхнулась обратно в живот.
Ваня вытер руку об штаны и снова потянулся к мертвецу. На этот раз пальцы нащупали холод металла. Ваня ухватил автомат и потянул. Сначала все шло хорошо, но потом, когда он выбрал всю длину ремня, автомат остановился. Казалось, труп не отпускал его. Ваня тянул изо всех сил, но боялся повернуться и посмотреть. Он боялся увидеть ухмыляющийся мертвый рот и белые холодные пальцы, которые, перебирая, скользят по ложу… все ближе… и ближе… Еще секунда, и они схватят его…
«Зачем он тебе, мальчик… Разве ты не знаешь, что это не игрушка? Разве не знаешшшшшь…»
Ваня застыл, переводя дух. Затем вскочил на ноги и дернул изо всех сил. Послышался шорох, словно кто-то снимал через голову одежду, а потом — глухой стук. Не очень громкий, но от этого стука бетонный пол загудел.
«Голова-а-а… — прошипел кто-то. — Ты разбил мне голову, мальчиккк…»
— Замолчи! — крикнул Ваня. — Тебя нет. Ты — мертвый.
Тебя нет!
«А ты обернись и посмотри, что ты наделал. Я так сильно ударился… У меня течет кровь…»
— У тебя не может течь кровь, потому что ты уже умер!
«А ты посмотри…»
Ваня нахмурился. Он совсем не хотел оборачиваться и смотреть, но… Он знал, что, если не посмотрит, этот голос не отвяжется от него. Он будет звучать. Он будет говорить… ШЕПТАТЬ. Пугать его. Как гнилая картошка, прикинувшаяся крысой.
И все-таки… Это была не картошка. Это был…
«Моя голова-а-а… Мальчик, что ты сделал с ней?»
— Я сейчас обернусь. И увижу, что тебя нет. Смотри. Я считаю до трех. Раз!
«Раз, мальчик… Разве ты не слышал этот стук? Это моя голова…»
— Два!
«…упала и ударилась о бетонный пол… и теперь…»
— Три! — Он резко обернулся, и на мгновение ему показалось, что он видит злобную ухмылку, застывшую на посиневших губах мертвеца.
Но… В следующее мгновение он понял, что это ему только показалось.
Тело действительно лежало теперь по-другому. Правая рука была вытянута, словно мертвец хотел почесать под мышкой, голова была повернута вбок…
«Это потому, что я стянул с него автомат. Ремень подвинул его руку повернул голову».
Да, так и было. Ваня сделал еще одно открытие за сегодняшний день, очень важное. Многие вещи перестают казаться страшными, если их можно объяснить.
Не потому ли ВЗРОСЛЫЕ так стараются найти всему объяснение, не потому ли ОНИ РЕЖУТ ЯБЛОКО, ЛЕЖАЩЕЕ НА ЛАДОНИ, что они попросту боятся? Значит, что-то в этом мире кажется им пугающим? Получается, так.
Ваня снова повернулся к ящику. Правой рукой он нащупал рукоятку, левую положил на цевье. Все правильно. Осталось только нажать на курок.
Ваня стал осторожно сгибать палец, ожидая грохота выстрелов, и вдруг подумал: «А что, неужели так просто? Неужели больше ничего не надо делать?» Он ослабил палец и осмотрел автомат. Справа торчал какой-то белый отполированный крючок, под ним был черный плоский рычажок… Зачем они здесь? Для того, чтобы окончательно все запутать?
Он понял, что не сможет с этим разобраться. Надо просто нажать на курок. Если автомат не выстрелит, то он будет бить им, как простой палкой. Будет бить, пока…
Палец нажал на спуск, и автомат дернулся в его руках. Он увидел оранжевый язычок пламени, дернувшийся из ствола, точно огонек зажигалки, и затем — скорее ощутил, чем услышал, — оглушительный грохот, заметавшийся в замкнутом пространстве в поисках выхода.
Ваня почувствовал, что оглох, но почему-то догадывался, что это ненадолго. Автомат выстрелил только один раз: неужели кончились патроны? Когда они играли в войну, патроны никогда не кончались, а тут? Мало ли что может случиться? Он знал, что все когда-нибудь кончается. Папа чаще всего говорил, что кончается бензин, а мама говорила то же самое, но про деньги или терпение, про бензин — никогда.
Ваня снова поднял автомат и прижал правую руку к телу. Надавил на курок еще раз, и автомат снова выстрелил. Еще — и снова грохот. Еще… И еще…
Вдруг он увидел, как из ящика посыпались брызги, внутри него что-то зазвенело, потом все стихло.
— Йеххху-у-у! — закричал Ваня, как тогда, когда он вместо папы катался на «Американских горках».
Он перехватил автомат левой рукой и подошел к ящику. Оказывается, он попал не один раз, а целых три. Три аккуратные дырочки чернели в передней панели, как… как… да как и положено чернеть дыркам от пуль.
Ваня ухватился за ручку и снова потянул передатчик на себя. На этот раз ему показалось, что сейчас он поддастся… Еще немного… Тянуть одной рукой было нелегко, он отошел назад и пнул… И…
Он замер, потому что не ожидал этого. Никак не ожидал.
Ящик вдруг исчез… Словно провалился. Он подошел к нише, но ящика не было!
Ваня осторожно просунул голову в проем и услышал глухой гул, будто кто-то катился вниз по наклонному желобу.
И, пожалуй, это было самое неожиданное. Из этой каморки был выход!
Ваня просунулся вперед и понял, что, если постарается, он сможет пройти. С трудом, но… Нет, он, наверное, не застрянет. Ваня попробовал протиснуться дальше, стал помогать себе руками и… неожиданно выпустил автомат. Гул повторился, он становился все глуше и глуше, потом до мальчика донесся звук удара…
Они куда-то упали! Если они упали, значит, и он может. Во всяком случае, он может попытаться…
«А если ты застрянешь?»
— Я обмажусь мылом, как делает мама, чтобы снять кольцо с пальца…
«А где ты видел мыло?»
— Я… Я обмажусь слюнями… «ВЕСЬ?!»
— Я не застряну.
«А если застрянешь?»
— А пошел ты… В баню…
Так иногда говорила мама, когда сердилась. Правда, она никогда не говорила такое ему, или папе, или Сержику. В баню она отправляла других, надоедливых и скучных ВЗРОСЛЫХ. Наверное, Ваня не должен был так говорить, ведь это были НЕХОРОШИЕ слова. Всякий раз, когда мама их произносила, на лице у нее было выражение, которое говорило само за себя: это — НЕХОРОШИЕ слова.
Но ведь… в новом мире ему рано или поздно придется произносить НЕХОРОШИЕ слова. Почему бы не начать прямо сейчас, тем более что случай подходящий.
Ваня засмеялся:
— А пошел ты в баню, трусишка.
Оставался только один вопрос: лезть в проем вперед головой или ногами? Ваня на секунду представил себе Сержика, взлохмаченного, нахмурившего лоб. Сержик размышлял вслух:
— А как бы ты катился с горки, доблестный кавалер? Вперед головой или ногами?
— Ну, конечно, ногами. Если катиться вперед головой, то можно больно удариться.
Сержик помолчал, будто взвешивал его слова, и потом одобрительно кивнул:
— Я думаю, ты прав. Ты, как всегда, прав. Действуй, РЫЦАРЬ!
Забраться в проем оказалось непросто. Если бы рядом был этот ящик, который он только что так здорово сломал… Если бы на него можно было встать…
Но, в конце концов, он справился. Протиснулся в узкую черную пустоту — ноги заскользили по гладкому металлу — и некоторое время держался руками за края ниши. Потом решился, отпустил руки, сложил их над головой и быстро полетел вниз.
* * *
Двенадцать часов десять минут. Ферзиковский РОВД.Генерал без армии. Что может быть глупее?
Севастьянов чувствовал себя сидящим в автомобиле без двигателя и без колес. Только руль в руках, и ничего больше.
Ну ладно, не стоит так переживать. В конце концов, части скоро подтянутся, все станет на свои места, и тогда он начнет по-настоящему командовать.
Но чтобы делать это автоматически, ни на что не отвлекаясь, ни о чем постороннем не задумываясь, надо хорошенько усвоить исходные данные.
Итак, ситуация. В подмосковном лесу, в ничем не примечательном с виду месте, валяется нечто, распространяющее вокруг себя очень странное электромагнитное поле. Может быть, это поле имеет не только электромагнитную природу, не исключено, что в нем есть и другие составляющие.
По крайней мере, его действие настолько сильно, что заставляет человека совершать странные поступки. Нет, не просто странные — жестокие, агрессивные, вплоть до убийства.
«И самоубийства», — шевельнулась мысль.
«Да, это так».
Еще раз. Все по порядку. Поле существует, оно материально. Оно действует на электронику и на человека. Оно очень опасно. Это — в пассиве.
Что в активе? Оно постоянно. Не изменяет своих границ. Не пытается передвигаться. И это — плюс.
Конечно, Севастьянов не знал наверняка, так ли это на самом деле, но ведь с Ферзиково ничего не случилось. Здесь пока все спокойно. Значит, логичным будет предположить, что поле осталось в тех границах, которые обозначила электроника «Щита-8».
Пока от него мало что зависит. Территорию оцепляют, и это хорошо. Нельзя, чтобы туда попал кто-нибудь из людей. А что касается тех, кто там уже находится… С ними будут большие проблемы.
«Если еще кто-то остался в живых», — подумал Севастьянов.
Он склонился над картой. Четыре населенных пункта, расположенных внутри ПЯТНА. Четыре деревни. Гурьево — около семидесяти жителей, Черкасове — шестьдесят человек, Бронцы — сто, если верить карте, и Юркино, отмеченная, как нежилая. Итого — около двухсот тридцати человек.
«Сделаем поправку на то, что сегодня — будний день, кто-то мог уехать на работу или по делам в более крупные населенные пункты, предположим, что там осталось около двухсот человек. Меньше батальона».
«Боевые потери», — подумал он. Не хотелось бы заранее списывать эти две сотни со счетов, но… Видимо, придется.
Что он может сделать? Что он может сделать прямо сейчас и что он вообще может сделать?
Блокировать этот район — со всех сторон, чтобы даже мышь не проскочила. Ну ладно, допустим, это удалось. А как отключить эту заразу? Или, может, просто ждать, пока у нее сядут батарейки?
Вопросов было явно больше, чем ответов. И все-таки… Генерала не оставляла мысль, что он что-то упустил. Что-то очень важное.
Какой-то вывод напрашивался сам собой, и все предпосылки были здесь, под рукой, но он что-то еще не сделал. Мог — и не сделал.
«Надо сосредоточиться. Надо собраться».
Он сидел в кабинете Денисова. Сам подполковник уже убежал в поселок, готовил людей к эвакуации. На вопрос Денисова, что ему следует сказать жителям, как объяснить причину срочного переезда в Калугу, генерал, поморщившись, ответил: «Скажи — учения. Они все равно увидят бронетехнику и машины с солдатами. И потихоньку намекни про неразорвавшийся снаряд, или бомбу, или ракету… Что-нибудь такое — ничего определенного, но внушающее легкий ужас. Придумай сам, короче говоря. Это не мое дело. Такими вещами должна заниматься безопасность, а они, как видишь, еще не пожаловали».
Последнюю фразу он произнес с оттенком превосходства. Еще бы — полчаса назад он был в Москве, а теперь — сидит здесь, за столом, и ломает голову, что делать дальше. Ломает в одиночестве.
«Поле, поле… Каково оно на вкус? Как оно выглядит? Как это может быть — вот оно есть, и вот его нет? Эта граница — может, она видимая? Вряд ли. Тогда это заставило бы насторожиться. ОТТУДА смогли вернуться только двое — Липатов и раненый старшина. Ну, для Липатова все закончилось очень плохо, он все-таки попал под его действие, а старшина, видимо, не успел переступить границу. Можно сказать, счастливо отделался — если бы не пуля в легком».
Генерал опять задумался. Он посмотрел на часы — казалось, секундная стрелка ползла по циферблату чересчур медленно. Еще медленнее, чем машины с армейскими подразделениями. Когда же они прибудут?
На столе зазвонил телефон. Здесь было два аппарата: черный и желтый. Севастьянов без труда сообразил, что звонит черный. Он поднял трубку:
—Да!
— Дежурный Костюченко! — раздалось в трубке. — Товарищ генерал, Генштаб на связи! Переключаю!
— Николай Михайлович! — услышал он знакомый голос. — Здравия желаю. Понимаю, для доклада еще рановато, но все же… Как развивается ситуация?
— Пока никак, товарищ генерал армии! — ответил Севастьянов. — Сижу в Ферзикове, части на подходе… Личного состава нет, связи нет, толковых специалистов нет…
— Да? Насчет специалистов. К вам направляется группа из ФСБ, окажите им возможное содействие.
— Слушаюсь!
— Я в курсе вашего решения об эвакуации. Одобряю! Первые автобусы уже выехали из Калуги, готовьтесь принять. Пусть местная администрация распоряжается, это их дело.
— Так точно.
— Части Тульской дивизии уже в воздухе. Скоро будут в Дракине. Встречайте.
— Думаю, через полчаса буду там. Проконтролирую здесь обстановку и…
— Я понял. И вот еще что, Николай Михайлович. Насчет связи. Я проконсультировался со связистами. Они говорят, что, принимая во внимание необычность ситуации, может быть, лучше по старинке? По проводам? Для надежности, так сказать?
— Я думал об этом, товарищ генерал армии. Это не сможет обеспечить должный уровень секретности…
— Понятно, но, во всяком случае, не исключайте такую возможность. Туляки приедут со своими самоварами, привезут все необходимое, но имейте это в виду…
— Слушаюсь. — Севастьянов услышал звонок мобильного, лежавшего в нагрудном кармане камуфляжа.
— В случае изменения ситуации докладывайте мне немедленно. Если ситуация выглядит стабильной — каждые полчаса.
Телефон продолжал звонить. «Кто это так не вовремя? — поморщился генерал. — Жена? Сейчас отключу».
— Слушаюсь, товарищ генерал армии.
— Добро! Отбой! — Начальник Генштаба повесил трубку.
Севастьянов рванул клапан кармашка, вытащил мобильный телефон. Определитель показывал незнакомые цифры. «Только этого мне сейчас не хватало». — Первым желанием было сбросить вызов и отключить аппарат, но он все же нажал кнопку ответа.
— Да!
— Николай Михайлович! — услышал он сквозь громкий треск помех. К помехам примешивался какой-то гул, словно говоривший (точнее, говорившая, этот женский голос был Севастьянову незнаком) сидел в огромной бочке, по которой колотили палками. — Пожалуйста, отдайте приказ немедленно отключить все базовые станции сотовой связи на территории, непосредственно прилегающей к области контакта…
Генерал похолодел. Да, кажется, это и есть то самое, что он упустил.
— Кто это? Кто говорит?
— Если у вас те же самые распечатки, что и у меня, то взгляните на вторую и четвертую страницы. Посмотрите, что случилось в Серпуховском штабе МЧС и в дракинском аэроклубе. Видимо, ОНО может действовать не только при непосредственном контакте, но и на расстоянии, если несущая волна совпадает или близка по значению…
Дальше Севастьянов не слушал. Он нажал «сброс» и, стремглав выскочив в коридор, побежал в дежурку.
— Как связаться с Денисовым, живо? Костюченко пожал плечами.
— Обычно, если что-то срочное, мы звоним по мобильному…
— Набирай! Быстрее! — Севастьянов сунул лейтенанту свой телефон.
Костюченко, дрожа от волнения, полез в какой-то журнал, долго (генералу показалось, что очень долго) искал нужную страницу, затем стал вводить номер.
— Вот…
Севастьянов выхватил у него телефон.
— Алло! Денисов! Слышишь меня? Генерал Севастьянов. Приказываю немедленно отключить питание базовой станции мобильного оператора… Какой он здесь, у вас?
— МТС. Это там, где вы садились…
— Денисов, беги скорее, дергай рубильник! Все брось — и туда! Отключи, а лучше — разбей и опечатай! Потом снова занимайся своими делами! Как понял?
— Так точно. Понял вас.
Генерал перевел дух.
«Как же я сам-то не сообразил? Стареешь, Севастьянов. Теряешь хватку. Уже женщины указывают тебе, что надо делать. А сам? Проворонил?»
Вслед за этим эмоциональным всплеском возник резонный вопрос: «Кто это был?» Конечно, в памяти телефона остался номер, но, если Денисов поторопится, дозвониться генерал уже не сможет. Ну и ладно. Скоро все прояснится.
— Лейтенант, — обратился он к Костюченко. — У тебя есть свежий план местности?
— Конечно.
— Там обозначены вышки мобильной сети?
— Должны быть.
— Давай его сюда.
Дежурный достал из ящика стола подробный план. Севастьянов пощелкал пальцами.
— Дай ручку.
Он сверился с тем планом, что был у него, и обвел вышки, находившиеся в непосредственной близости от ПЯТНА (ближайшая как раз стояла в Ферзикове).
— Свяжись с головным офисом, прикажи отключить эти штуки. Если не послушают, звони губернатору области. Говори, что это мой приказ. Он в курсе. И вот еще что — пусть пришлют по факсу схему зоны покрытия. Мне надо знать, куда доходит сигнал от базовых станций, а куда — нет.