Страница:
Он нашел программу с картой европейской части России, открыл нужную страницу. Подвел курсор к обозначению «Юркино (нежил.)» и поставил там жирную точку.
Что-то было не так. В самой задаче содержалась подсказка. Она была где-то рядом, но… Сержик пока не мог ее уловить.
Ничего, ответ придет сам собой. Из книг по психологии (а он их прочитал не менее двух центнеров и усвоил около пяти гигабайт полезной и не очень информации) Сержик знал, что подсознание — необычайно мощная штука. По сути, сознание и подсознание — две стороны одной медали. Или две части айсберга: видимая, возвышающаяся над водой, и невидимая, спрятанная под толщей океанской воды. Да, сравнение с айсбергом будет точнее — хотя бы потому, что его подводная часть всегда больше.
И то и другое — суть мышление. То есть — восприятие, усвоение и осознание полученной информации. Только сознание подчиняется императивному импульсу (проще говоря, приказу), а подсознание работает само по себе, всегда, даже в те моменты, когда мозг, казалось бы, должен отдыхать. Все очень просто: на входе — разрозненные карточки с названиями химических элементов, а на выходе — периодическая система. А между ними — спокойный, глубокий сон на мягкой подушке. Спокойной ночи, Дмитрий Иванович! С добрым утром, всемирный гений Менделеев!
Он вернулся к своей задаче. Интенсивность излучения на расстоянии шесть километров. Задачка для десятого класса. Нет, скорее, для первого курса технического вуза. Или второго? Он не помнил. В своей безудержной погоне за знаниями он давно уже потерял общепринятые ориентиры. Для него было важно другое: это он прочитал год назад, и вычисления никакой сложности не представляли.
Интенсивность электромагнитного излучения убывает в обратной экспоненциальной зависимости. В показателе экспоненты фигурируют толщина слоя, коэффициент сопротивления среды и длина волны.
У него все это есть. Коэффициент сопротивления воздуха— табличная величина, и незачем делать поправку на температуру, отклонения будут весьма незначительны. Длина волны обратно пропорциональна частоте, а несущую частоту Ваня ему указал… Ваня…
Он опять замер, повторяя про себя эту безумную фразу. «Ваня указал несущую частоту передатчика ПЛ-2 образца 1969 года…» Да Ваня не знает толком, что такое передатчик, не говоря уж о несущей частоте.
Сержик почесал в затылке. В конце концов… В конце концов, вопрос стоит очень просто: веришь ли ты в происходящее или нет?
Тут, конечно, можно долго растекаться «мыслию по древу». Например, считаешь ли ты возможным то, чего в принципе быть не может? И далее: а может ли на самом деле быть такое, что кажется невозможным в принципе? Отсюда — еще один маленький шажок. Совсем малюсенький, крохотный, и ты уже забрался в глубинные вопросы философии. Что есть критерий истины? И что есть сама истина?
Еще один рывок в сторону — в самое начало семнадцатого столетия, и вот он вам, ответ, вложенный Шекспиром в уста Гамлета: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…» Вот это уж — ответ на века. По сути, постулат, утверждающий бесконечность процесса Познания… И если уж…
Сержик решительно оборвал бег своих мыслей. Он слишком далеко забрался. Слишком далеко от своей ЗАДАЧИ. Эти досужие размышления ни на шаг не приблизили его к расчету интенсивности излучения передатчика ПЛ-2 на расстоянии шесть километров.
Ему нужно ответить себе на один простой вопрос: а ты сам, маленький вундеркинд, напичканный знаниями, но пока лишенный твердого индивидуального мировоззрения, ты — ВЕРИШЬ? Или — нет?
«Сплошной идеализм, — опять выскочила из мозга отрыжка философии. — Доказать бытие Господне нельзя, но и опровергнуть — тоже невозможно. В Него можно лишь верить. Или— не верить. Что ты выбираешь?»
Внезапно Сержик почувствовал дрожь в груди. Она была приятной. Невыразимо приятной. Она отдавалась во всем теле, и от этого руки и ноги стали такими легкими… Почти невесомыми. С глаз словно упала пелена. Все стало на свои места.
Он прислушался к себе. Нет, содержимое многочисленных учебников и самоучителей (английского, испанского и игры на гитаре) осталось на месте. Все эти сведения остались лежать на полочках в голове, но… Теперь они лежали на других местах.
Он понял, дошел разумом… Или — почувствовал сердцем? Бесполезное занятие — пытаться постичь это рассудком. Правильнее будет так: ему вдруг ОТКРЫЛАСЬ одна простая истина.
«Не ты выбираешь ВЕРУ. ВЕРА выбирает тебя».
Комок размером с хоккейную шайбу подступил к горлу. Сержик почувствовал жжение в уголках глаз.
— Я — верю! — прошептал он. — Конечно, верю… Рыцарь Белой Луны, я здесь!
Его нисколько не смущало такое странное распределение ролей. Ведь, если следовать обычной логике, все должно быть наоборот: он — рыцарь, а обделенный умом Ваня — его оруженосец. Но… Все поменялось. Теперь Ваня, не глядя на него, протягивал руку в кольчужной перчатке, а Сержик — с поклоном подносил ему меч.
Он зажмурился — изо всех сил. Две слезы, выдавленные веками, сорвались и побежали по щекам.
Он подставил в формулу все необходимые величины, получил ответ и принялся быстро писать послание. Он решил оставить прежнюю формулировку: не интенсивность излучения, а мощность сигнала.
«Сержик». Это и был поклон верного оруженосца. Едва он дописал свое имя, как буквы и цифры исчезли с экрана.
Монитор заморгал и снова уставился на него. Он-то уж точно ни во что не верил. Он такой тяжелый и…
Тяжелый. Тяжелый!
Кажется, Сержик нащупал подсказку. Она оказалась удивительно простой. Можно сказать, элементарной.
Ну конечно, почему же он не додумался до этого раньше? А с чего он, собственно говоря, взял, что этот самый передатчик находится в Юркине? Что за нелепость? Неужели у них где-то на чердаке пылились сложенные аккуратным штабелем допотопные армейские передатчики? Разумеется, нет. А где же он может быть?
— Ватсон, — безуспешно пытаясь копировать неподражаемый голос Ливанова, пробасил Сержик. — Вы ослепительно тупой, как рождественская елка! Это же АРМЕЙСКИЙ передатчик! Где ему еще быть, как не в старом бункере на берегу Оки?
Сержик снова вернулся к электронной карте. Само собой, бункер на ней обозначен не был. Это естественно. Но вот в этом самом месте, где раньше был причал (давно, когда еще по реке ходили «Метеоры» — от Тарусы до Калуги), Ока делает характерный изгиб. Ему ли это не знать, когда он с курвиметром в руке рассчитывал длину предстоящего водного путешествия, затем делил ее на скорость течения и отнимал полученное время от двух часов дня — времени обеда?
Значит, бункер где-то здесь. Он поставил еще одну точку и провел окружность радиусом в шесть километров. И… вот оно в чем дело. Окружность проходила как раз через Ферзиково.
То есть (применив метод дедукции) можно было предположить, что некто хочет передать нечто в Ферзиково с помощью ПЛ-2, но не уверен, что у него это получится. Но кто хочет это сделать? Ваня? Зачем? Не проще ли самому дойти до Ферзикова?
Нет, ему нужно именно ПЕРЕДАТЬ.
Что и зачем? На эти вопросы Сержик пока не знал ответа. Но надеялся в скором времени получить. Он положил руки на колени и стал ждать.
Попов шагнул на последнюю ступеньку и уперся руками в дверь. Эта дверь была гораздо больше и массивнее той, что стояла наверху. Здесь и ручки-то не было — в привычном смысле этого слова, только приваренная скоба из толстого железного прута.
Его движения стали еще более медленными и неточными. Правая рука ничего не чувствовала, она просто была где-то рядом. Голос, забравшийся в голову, не щадил тело, относился к нему, как угонщик — к чужой машине. Единственное, что его останавливало — это горящая контрольная лампочка, сигнализирующая о том, что бензин вот-вот закончится.
Левой рукой Попов нащупал скобу, почувствовал, как сверху на нее легли холодные липкие пальцы правой. Он потянул дверь на себя, и она подалась — на удивление легко. Мощные петли не успели заржаветь, наверное, потому, что дверь находилась под землей — дождь и снег сюда не проникали.
Он протиснулся внутрь. Под ногами хрустели старые газеты и осколки бутылок. В бункере было темно, и ему предстояло пройти по прямой около двадцати метров, сместиться в правый угол, нащупать другую металлическую дверь и войти в маленькую каморку.
Попов нагнулся, поднял с пола газету. Смял ее и скрутил в жгут.
В левом кармане брюк лежала зажигалка. Хорошо, что в левом — вряд ли он сейчас смог бы попасть правой рукой в карман.
Он достал дешевую пластиковую зажигалку, чиркнул колесиком. Огромные зыбкие тени качнулись в неверном свете маленького огонька и, разбежавшись по углам, осели там плотной вязкой массой.
Газета занялась с сухим потрескиванием. Попов огляделся. Слева от него лежал целый ворох газет. Он взял еще несколько штук и поспешил вперед, перешагивая через сморщенные картофелины и кучки высохших испражнений.
В центре помещения стоял огромный стол. На нем валялись закопченные миски, пластиковые бутылки из-под лимонада и пустая картонная коробка.
Попов подошел к столу и бросил на него свой факел. Газетный жгут уже почти догорел, и надо было срочно сделать новый.
На этот раз он сложил вместе несколько газет сразу, скрутил их и поднес к столу. Умирающее пламя охотно перекинулось на новые листы. Теперь стало еще светлее. Попов вложил факел в бесчувственную правую руку, поднял его над головой и направился в дальний правый угол.
Вот она, еще одна железная дверь. Тяжелый засов с массивными проушинами. Замка в них, к счастью, не оказалось. Эта дверь открылась так же легко, когда-то словосочетание «оборонный заказ» обладало магическим действием, и все, что попадало под это определение, делали на совесть.
Он был совсем близок к ЦЕЛИ, и голос, дрожа от нетерпения, торопил его: «Ниша в стене! Ниша в стене!»
Это выглядело странным. Мальчишки и вообще все, кто когда-либо лазил в бункер, даже не догадались простукать стены. Но еще более странным было то, что военным не пришло в голову забрать с собой свое добро. А теперь оно могло КОЕ-КОМУ пригодиться.
Попов рассмеялся, хриплый смех заметался по каморке, как испуганная птица. От двери он свернул налево и медленно, против часовой стрелки, обошел всю комнатку. У правой стены он остановился, согнул средний палец левой руки и постучал.
— Э-эй! Есть кто-нибудь дома? Папочка пришел с работы пораньше, усталый и голодный, и очень хочет послушать РАДИО! Знаете, что это за штука?
Стена ответила гулким стуком, там, внутри, явно была пустота.
По всему периметру комнаты, примерно в двадцати сантиметрах над полом, тянулся силовой кабель, через каждые два метра от него отходили куски обрезанных разноцветных проводов.
Но Попова не смущало отсутствие питания, голос наверняка обо всем позаботился. «Эта штука — резервный передатчик. Она должна работать от каких-нибудь автономных источников питания».
Он (и даже не столько он, сколько голос, сидящий в голове) ошибался в одном: работу резервного передатчика обеспечивали не только автономные элементы питания, но и отдельная цепь, проложенная глубоко под землей.
Бункер снабжался электричеством по наземной линии электропередач. Провода, перекидываясь через столбы, приходили на распределительный щит позади белой будки. Но резервный передатчик запитывался от подземного кабеля, закопанного на глубине трех метров.
Попов подтянул колено к груди и пнул. Раздался негромкий хруст. Он ударил еще раз, и в стене возникла ровная прямоугольная дыра. Попов подхватил панель и отбросил ее в сторону.
В свете пламени газеты показался черный эбонитовый корпус с белыми шкалами и круглыми ручками настройки.
«Это то, что надо!» Попов щелкнул тумблером включения. Приборы медленно, словно нехотя, озарились бледным янтарным светом. Ну вот, кажется, и все.
Он стоял перед нишей в стене, и его тело сотрясала крупная дрожь. Пот (он только сейчас стал ощущать себя, казалось, голос в голове на время оставил его, занявшись более интересным делом) выступил изо всех пор, по лбу струились целые потоки соленой влаги, в правую руку стала понемногу возвращаться боль, но сильнее всего она билась в пустой левой глазнице. Он стоял совершенно опустошенный, словно чья-то безжалостная рука выжала его до последней капли. Выжала и выбросила за ненадобностью.
Дышать становилось все труднее и труднее, воздух рвался из открытого рта с надсадным хрипом, колени подогнулись, и он тяжело осел на пол.
Передатчик что-то радостно щелкал, все громче и громче. Он, наоборот, будто разогревал затекшие от долгого бездействия мускулы, готовился принять от использованного тела сержанта какую-то странную эстафету. Теперь настала его очередь действовать.
Внезапно щелчки прекратились. Передатчик замолчал. Подсветка приборов стала гаснуть. За эти годы аккумуляторы превратились в бесполезные кирпичи, искры электричества, тлевшие в них, пробежали все контуры цепи, но так и не смогли разогреть лампы до рабочей температуры.
Тело сержанта выгнулось дугой. Приказ, отданный голосом, походил на мощный и очень болезненный разряд. Это вернуло Попова к жизни. Он, спотыкаясь и скользя по полу, пытался подняться. Газетный факел догорел почти до конца, огонь жег руку, до него долетал запах паленого, но боли снова не было. Ему оставалось сделать совсем немного: включить рубильник, утопленный в левой стенке ниши, перевести питание передатчика от аккумуляторов на питание от подземного кабеля.
Грудь по-прежнему вздымалась и опадала, но воздуха в легкие уже не поступало. С огромным трудом ему удалось подняться на ноги и подойти к нише. В пляшущем пламени догорающего факела все дрожало и двоилось. Левая рука бросилась вперед, но поймала пустоту. Затем она медленно поднялась снова (казалось, она весила не меньше тонны) и повторила бросок. Опять мимо!
Голос верещал, требовал отключить все лишнее, убрать все мешающее.
Левая рука согнулась в локте, ладонь развернулась… Сержант размахнулся и шлепнул себя по лицу. Глаз под рукой хрустнул, густое, похожее на кисель, содержимое выплеснулось из оболочки и растеклось по щеке.
Теперь Попов четко видел рукоятку рубильника. Факел отбрасывал последние отблески угасающего пламени. Левая рука, дрожа так, словно он сжимал отбойный молоток, ползла в густом воздухе. Двигалась вперед, преодолевая последние сантиметры…
Огонь над газетой дернулся и потух. Рука еще продолжала двигаться, но сердце больше не билось. Пару секунд мертвое тело стояло на ногах, а потом с глухим стуком, как кегля, повалилось на спину.
Передатчик не заработал. Но у ГОЛОСА оставался еще один шанс, последний.
Денисов подъехал к зданию отдела и оставил машину на улице. Конечно, можно было заехать во внутренний двор, но это — пустая трата времени: ждать, пока дежурный откроет ворота. Денисовская «Волга» была приметной, и в поселке ее знали все. Он мог бы оставлять ее открытой и не беспокоиться, что кто-нибудь наберется смелости и залезет в машину.
Он хлопнул дверцей и поспешил в отдел.
Костюченко из окна дежурки увидел, как подъехал начальник, и выбежал на крыльцо.
— Товарищ подполковник! Звонили из управления. Спрашивали, где вы… Я сказал — в больнице, снимаете показания с раненого…
Денисов недовольно поморщился.
«Снимаю показания…» Снимать показания можно с потерпевшего или со свидетеля, но не со своего сотрудника, лежащего на операционном столе… Ладно… Это уже мелочи. Стандартная канцелярская формулировка. Родной язык управления.
— Что хотели? — перебил он дежурного.
— Выясняли обстановку, — отрапортовал Костюченко.
— Ну и какая у нас обстановка? — Он махнул лейтенанту, и они продолжили разговор на ходу, пока Денисов шел по коридору к своему кабинету.
— Группа майора Ларионова заняла позицию на железнодорожном переезде у Чекиной будки. Связь нормальная, попыток проникновения пока не было… — Костюченко замялся, и Денисов понял, что в этом месте должно прозвучать какое-то «но».
— Но? — начальник поднял брови.
— Но они не знают, что делать с обходчиком. Пускать его или нет. Он ведь уже считается за территорией.
Денисов покосился на лейтенанта.
«Да-а-а, проблемка!» Чекина будка — домик обходчика — стоял менее чем в десяти метрах от переезда, но расстояние в данном случае мало что значило: дом находился по ТУ сторону границы, обозначенной оперативным дежурным.
Сам обходчик — Борис Ластычев — когда-то был офицером. Боевым офицером — командовал батальоном в Афганистане. Но это было давно, почти двадцать лет назад. Судьба его была проста и незатейлива, можно сказать, обычная судьба большинства офицеров, уволенных в запас или комиссованных по состоянию здоровья.
Бориса комиссовали после ранения и двух контузий. Комиссовали вчистую. Он пытался устроиться на «гражданке», но это оказалось не так-то просто. У него не было ни путевой рабочей специальности, ни «предпринимательской жилки», ни горячего желания работать. Сначала его взяли в Дугну, в местную среднюю школу, военруком и — по совместительству — учителем труда. Он даже женился, но прожили они с женой недолго. Самый распространенный российский недуг — пьянство — быстро одолел крепкого мужика. Возможно, сыграло свою роль и то, что после Афгана окружающая жизнь казалась ему «пустым бездельем». Он не видел особой разницы: что работать в школе, что пить — все равно скучно.
Ластычев быстро покатился по наклонной. В школе ему дали доработать до конца учебного года, а потом потихоньку выперли. Жена тоже долго не тянула с разводом — кому нужен пьяница, да к тому же с командирскими замашками? Когда Ластычев напивался, он не мог разговаривать нормально. Он начинал кричать: «Батальон, тревога! Выходи строиться на плац!» А если жена пробовала его увещевать, он орал: «Молчать! Смирно! Сорок пять секунд — отбой!», и все в таком духе. Трезвый это был молчаливый спокойный мужик, с похмелья он становился угрюмым, а пьяный Ластычев всегда хотел быть «впереди, на лихом коне». В общем, личная жизнь не заладилась.
Когда ему подвернулась эта работа — обходчиком на тихом железнодорожном переезде — он с радостью за нее ухватился. Поезда ходили всего два раза в сутки, дом для жилья предоставляли, рядом — колодец и огород… Прекрасно.
Сначала Денисов долго не верил, что этот худой жилистый старик (Ластычев выглядел на все шестьдесят с хвостиком) когда-то командовал батальоном. Он даже поспорил однажды с ферзиковским судьей, что все это — байки. Алкогольный бред. Но когда (по своей линии, спор есть спор, на кону стояла бутылка коньяка) поднял документы, оказалось, что бывший комбат не врет. И даже наоборот — кое-что скрывает. Например, боевые награды, которые, как известно, не рассыпали над Афганом с вертолетов, чтобы поднять воинский дух. Все эти ордена и медали были честно заслужены, но за что… За какие заслуги? Денисов никогда не спрашивал, знал, что Борис не ответит. А про себя он думал, что Ластычев — хороший мужик. Настоящий. И если бы от кого-нибудь поступил сигнал… О каком-нибудь мелком правонарушении, которое тот совершил… Ну, какая-нибудь мелочь… То, наверное, он бы просто закрыл на это глаза. Из уважения к прежним заслугам комбата.
Впрочем, никаких сигналов не поступало. Дом стоял у переезда, соседей у Ластычева не было, а если он и напивался (Денисов подозревал, что регулярно напивался), то никому не мешал. По крайней мере, два раза в сутки — утром и вечером — он исправно опускал шлагбаум и потом не забывал его поднимать. Ну а что еще нужно?
А сейчас… Боевой офицер оказался в окружении. Ну, ничего, ему-то, наверное, не привыкать.
Проходя мимо дежурки, Денисов остановился:
— Лейтенант! Соедини с Ларионовым.
Костюченко осторожно протиснулся в дверной проем, наполовину перекрытый массивной фигурой начальника, и подошел к пульту. Нажал кнопку, услышал отзыв и протянул трубку Денисову.
— Денисов! — сказал подполковник, сжимая черный эбонит в потной ладони. — Ларионов, как там у тебя?
— Выполняем приказ. — Ему почудилось недовольство, звучавшее в голосе майора. — Заняли позицию… Никого не пускаем…
В трубке послышались далекие голоса: «Стой! Назад! Назад!»
— Что там? — спросил Денисов.
— Из Ферзикова в Бронцы возвращается молочная цистерна. Разворачиваем… — пояснил Ларионов.
— Правильно… — Денисов помолчал, обдумывая одну мысль, которая беспокоила его больше всего. — А… — он словно не решался задать этот вопрос, боялся услышать пугающий ответ, — а… С той стороны никто не?..
Повисла пауза. Затем раздался тяжелый вздох.
— Никого, товарищ подполковник. Они будто… Будто вымерли. — Денисов различил в голосе подчиненного явную тревогу, и он понимал, чем она вызвана. Конечно, дорогу Дугна — Ферзиково никак нельзя было назвать оживленной магистралью, но за это время должны были проехать какие-то машины… Просто обязаны… Почему же их нет? Он отогнал от себя эту мысль.
— Что Ластычев? — поспешил он сменить тему. — Буянит?
— Да нет… — Ответ Ларионова звучал как-то неопределенно. — Не то чтобы…
— Объясни ему, что у нас — приказ. Он же военный человек, обязан понимать.
— Ну да…
— Попроси его… — сказал Денисов. Он не мог себе представить, что Ларионов сможет ПРИКАЗАТЬ комбату. — Попроси его вести себя тихо. Ладно?
— Хорошо. — Ларионов замолчал. — Товарищ подполковник! Сколько нам здесь сидеть?
В голосе Денисова вновь появились металлические нотки:
— Сколько потребуется. Сиди и жди указаний.
— А что хоть случилось? Что за каша здесь заварилась?
Тут уж ответить было нечего. Денисов и сам не знал, что за каша заварилась. Он знал наверняка только две вещи. Первое — каша эта не очень вкусная, и второе — расхлебывать ее придется им.
— Я доведу до вас необходимую информацию, — отрезал Денисов. — Своевременно. Или — несколько позже. Выполняйте задачу.
— Слушаюсь!
Начальник вернул дежурному трубку. Сантименты были излишни. Ситуация (хоть он и не до конца понимал, в чем она заключается) к тому явно не располагала.
Денисов повернулся, чтобы идти дальше, в кабинет, но Костюченко окликнул его.
— Товарищ подполковник!
— Да?
— Там, в подвале, это… Из прокуратуры.
«Да, точно». Голова разрывалась на части — он не мог уследить за всем происходящим. А ведь он выехал из больницы, намереваясь прежде всего прояснить это темное дело с Липатовым.
— Да, конечно. — Денисов развернулся и направился к лестнице, ведущей в подвал. Костюченко хотел было пойти за ним следом, но Денисов остановил:
— Будь здесь. Принимай сообщения. Рули! Я чувствую, с минуты на минуту… — Он махнул рукой. Маховик событий пока еще раскручивался, все только начиналось, и Денисов прекрасно это понимал.
Он спустился по двум лестничным пролетам и оказался в подвале. У самого входа в периметр (так называли охраняемую территорию, куда выходили двери всех шести камер) стоял сержант Ковалев. Увидев начальника, он вытянулся и лихо (но несколько небрежно) козырнул.
Дверь в четвертую камеру была открыта, и оттуда доносился шум.
Денисов подошел и заглянул в камеру.
Труп Липатова уже лежал на полу, Костюченко заставил Миколу — сержанта Ковалева — и прапорщика Кумарина вынуть его из петли.
— Ну, что тут? — спросил Денисов, остановившись на пороге.
Рядом с трупом сидел на корточках работник прокуратуры, юрист третьего класса Токарев. Услышав голос, он обернулся и из-за плеча посмотрел на подполковника.
— Много чего. Да вот, полюбуйтесь сами. Денисову совсем не хотелось «любоваться», но другого выхода не было
— Все как положено. Налицо признаки удушения, — продолжал Токарев. — Петехиальные кровоизлияния… — Денисов кивнул. На человеческом языке это означало «небольшие кровоизлияния в глаза и кожу лица». — Косой ход странгуляционной борозды… Наверняка речь идет о самоудушении, но… — Токарев пожал плечами. — Я обязан исключить все прочие возможности.
Денисов кивнул:
— Конечно. Помощь нужна?
— Нет, спасибо… Труп придется везти в Калугу. Денисов снова кивнул. Своего судмедэксперта в Ферзикове не было. — Надо найти машину…
— Это — наша забота, — успокоил Денисов.
— Именно это я и хотел сказать, — удовлетворенно заметил Токарев.
— Что еще?
— Понимаете… Я уже побеседовал с охранниками ИВС, разговаривал с дежурным… С их слов получается, что… — он заглянул в свои бумаги, — Липатов никаких претензий не предъявлял, вел себя спокойно, тихо… Никакого давления — физического, психологического или морального — на него не оказывалось…
— Ну и?.. Что вас смущает?
— Я пока не понял только одного — почему он оказался в камере ИВС?
Этот вопрос был самым трудным. Но ни один мускул не дрогнул на лице Денисова. За своих подчиненных он должен отвечать сам.
— Я в курсе дела. Речь шла о нападении на должностное лицо, находящееся при исполнении служебных обязанностей. Конкретно — на дежурного, лейтенанта Костюченко.
— Да? — Токарев озадаченно почесал подбородок. — Почему же это нигде не зафиксировано — хотя бы в журнале дежурного?
Что-то было не так. В самой задаче содержалась подсказка. Она была где-то рядом, но… Сержик пока не мог ее уловить.
Ничего, ответ придет сам собой. Из книг по психологии (а он их прочитал не менее двух центнеров и усвоил около пяти гигабайт полезной и не очень информации) Сержик знал, что подсознание — необычайно мощная штука. По сути, сознание и подсознание — две стороны одной медали. Или две части айсберга: видимая, возвышающаяся над водой, и невидимая, спрятанная под толщей океанской воды. Да, сравнение с айсбергом будет точнее — хотя бы потому, что его подводная часть всегда больше.
И то и другое — суть мышление. То есть — восприятие, усвоение и осознание полученной информации. Только сознание подчиняется императивному импульсу (проще говоря, приказу), а подсознание работает само по себе, всегда, даже в те моменты, когда мозг, казалось бы, должен отдыхать. Все очень просто: на входе — разрозненные карточки с названиями химических элементов, а на выходе — периодическая система. А между ними — спокойный, глубокий сон на мягкой подушке. Спокойной ночи, Дмитрий Иванович! С добрым утром, всемирный гений Менделеев!
Он вернулся к своей задаче. Интенсивность излучения на расстоянии шесть километров. Задачка для десятого класса. Нет, скорее, для первого курса технического вуза. Или второго? Он не помнил. В своей безудержной погоне за знаниями он давно уже потерял общепринятые ориентиры. Для него было важно другое: это он прочитал год назад, и вычисления никакой сложности не представляли.
Интенсивность электромагнитного излучения убывает в обратной экспоненциальной зависимости. В показателе экспоненты фигурируют толщина слоя, коэффициент сопротивления среды и длина волны.
У него все это есть. Коэффициент сопротивления воздуха— табличная величина, и незачем делать поправку на температуру, отклонения будут весьма незначительны. Длина волны обратно пропорциональна частоте, а несущую частоту Ваня ему указал… Ваня…
Он опять замер, повторяя про себя эту безумную фразу. «Ваня указал несущую частоту передатчика ПЛ-2 образца 1969 года…» Да Ваня не знает толком, что такое передатчик, не говоря уж о несущей частоте.
Сержик почесал в затылке. В конце концов… В конце концов, вопрос стоит очень просто: веришь ли ты в происходящее или нет?
Тут, конечно, можно долго растекаться «мыслию по древу». Например, считаешь ли ты возможным то, чего в принципе быть не может? И далее: а может ли на самом деле быть такое, что кажется невозможным в принципе? Отсюда — еще один маленький шажок. Совсем малюсенький, крохотный, и ты уже забрался в глубинные вопросы философии. Что есть критерий истины? И что есть сама истина?
Еще один рывок в сторону — в самое начало семнадцатого столетия, и вот он вам, ответ, вложенный Шекспиром в уста Гамлета: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…» Вот это уж — ответ на века. По сути, постулат, утверждающий бесконечность процесса Познания… И если уж…
Сержик решительно оборвал бег своих мыслей. Он слишком далеко забрался. Слишком далеко от своей ЗАДАЧИ. Эти досужие размышления ни на шаг не приблизили его к расчету интенсивности излучения передатчика ПЛ-2 на расстоянии шесть километров.
Ему нужно ответить себе на один простой вопрос: а ты сам, маленький вундеркинд, напичканный знаниями, но пока лишенный твердого индивидуального мировоззрения, ты — ВЕРИШЬ? Или — нет?
«Сплошной идеализм, — опять выскочила из мозга отрыжка философии. — Доказать бытие Господне нельзя, но и опровергнуть — тоже невозможно. В Него можно лишь верить. Или— не верить. Что ты выбираешь?»
Внезапно Сержик почувствовал дрожь в груди. Она была приятной. Невыразимо приятной. Она отдавалась во всем теле, и от этого руки и ноги стали такими легкими… Почти невесомыми. С глаз словно упала пелена. Все стало на свои места.
Он прислушался к себе. Нет, содержимое многочисленных учебников и самоучителей (английского, испанского и игры на гитаре) осталось на месте. Все эти сведения остались лежать на полочках в голове, но… Теперь они лежали на других местах.
Он понял, дошел разумом… Или — почувствовал сердцем? Бесполезное занятие — пытаться постичь это рассудком. Правильнее будет так: ему вдруг ОТКРЫЛАСЬ одна простая истина.
«Не ты выбираешь ВЕРУ. ВЕРА выбирает тебя».
Комок размером с хоккейную шайбу подступил к горлу. Сержик почувствовал жжение в уголках глаз.
— Я — верю! — прошептал он. — Конечно, верю… Рыцарь Белой Луны, я здесь!
Его нисколько не смущало такое странное распределение ролей. Ведь, если следовать обычной логике, все должно быть наоборот: он — рыцарь, а обделенный умом Ваня — его оруженосец. Но… Все поменялось. Теперь Ваня, не глядя на него, протягивал руку в кольчужной перчатке, а Сержик — с поклоном подносил ему меч.
Он зажмурился — изо всех сил. Две слезы, выдавленные веками, сорвались и побежали по щекам.
Он подставил в формулу все необходимые величины, получил ответ и принялся быстро писать послание. Он решил оставить прежнюю формулировку: не интенсивность излучения, а мощность сигнала.
«Сержик». Это и был поклон верного оруженосца. Едва он дописал свое имя, как буквы и цифры исчезли с экрана.
Монитор заморгал и снова уставился на него. Он-то уж точно ни во что не верил. Он такой тяжелый и…
Тяжелый. Тяжелый!
Кажется, Сержик нащупал подсказку. Она оказалась удивительно простой. Можно сказать, элементарной.
Ну конечно, почему же он не додумался до этого раньше? А с чего он, собственно говоря, взял, что этот самый передатчик находится в Юркине? Что за нелепость? Неужели у них где-то на чердаке пылились сложенные аккуратным штабелем допотопные армейские передатчики? Разумеется, нет. А где же он может быть?
— Ватсон, — безуспешно пытаясь копировать неподражаемый голос Ливанова, пробасил Сержик. — Вы ослепительно тупой, как рождественская елка! Это же АРМЕЙСКИЙ передатчик! Где ему еще быть, как не в старом бункере на берегу Оки?
Сержик снова вернулся к электронной карте. Само собой, бункер на ней обозначен не был. Это естественно. Но вот в этом самом месте, где раньше был причал (давно, когда еще по реке ходили «Метеоры» — от Тарусы до Калуги), Ока делает характерный изгиб. Ему ли это не знать, когда он с курвиметром в руке рассчитывал длину предстоящего водного путешествия, затем делил ее на скорость течения и отнимал полученное время от двух часов дня — времени обеда?
Значит, бункер где-то здесь. Он поставил еще одну точку и провел окружность радиусом в шесть километров. И… вот оно в чем дело. Окружность проходила как раз через Ферзиково.
То есть (применив метод дедукции) можно было предположить, что некто хочет передать нечто в Ферзиково с помощью ПЛ-2, но не уверен, что у него это получится. Но кто хочет это сделать? Ваня? Зачем? Не проще ли самому дойти до Ферзикова?
Нет, ему нужно именно ПЕРЕДАТЬ.
Что и зачем? На эти вопросы Сержик пока не знал ответа. Но надеялся в скором времени получить. Он положил руки на колени и стал ждать.
* * *
То же время. Окрестности деревни Бронцы. Подземный бункер.Попов шагнул на последнюю ступеньку и уперся руками в дверь. Эта дверь была гораздо больше и массивнее той, что стояла наверху. Здесь и ручки-то не было — в привычном смысле этого слова, только приваренная скоба из толстого железного прута.
Его движения стали еще более медленными и неточными. Правая рука ничего не чувствовала, она просто была где-то рядом. Голос, забравшийся в голову, не щадил тело, относился к нему, как угонщик — к чужой машине. Единственное, что его останавливало — это горящая контрольная лампочка, сигнализирующая о том, что бензин вот-вот закончится.
Левой рукой Попов нащупал скобу, почувствовал, как сверху на нее легли холодные липкие пальцы правой. Он потянул дверь на себя, и она подалась — на удивление легко. Мощные петли не успели заржаветь, наверное, потому, что дверь находилась под землей — дождь и снег сюда не проникали.
Он протиснулся внутрь. Под ногами хрустели старые газеты и осколки бутылок. В бункере было темно, и ему предстояло пройти по прямой около двадцати метров, сместиться в правый угол, нащупать другую металлическую дверь и войти в маленькую каморку.
Попов нагнулся, поднял с пола газету. Смял ее и скрутил в жгут.
В левом кармане брюк лежала зажигалка. Хорошо, что в левом — вряд ли он сейчас смог бы попасть правой рукой в карман.
Он достал дешевую пластиковую зажигалку, чиркнул колесиком. Огромные зыбкие тени качнулись в неверном свете маленького огонька и, разбежавшись по углам, осели там плотной вязкой массой.
Газета занялась с сухим потрескиванием. Попов огляделся. Слева от него лежал целый ворох газет. Он взял еще несколько штук и поспешил вперед, перешагивая через сморщенные картофелины и кучки высохших испражнений.
В центре помещения стоял огромный стол. На нем валялись закопченные миски, пластиковые бутылки из-под лимонада и пустая картонная коробка.
Попов подошел к столу и бросил на него свой факел. Газетный жгут уже почти догорел, и надо было срочно сделать новый.
На этот раз он сложил вместе несколько газет сразу, скрутил их и поднес к столу. Умирающее пламя охотно перекинулось на новые листы. Теперь стало еще светлее. Попов вложил факел в бесчувственную правую руку, поднял его над головой и направился в дальний правый угол.
Вот она, еще одна железная дверь. Тяжелый засов с массивными проушинами. Замка в них, к счастью, не оказалось. Эта дверь открылась так же легко, когда-то словосочетание «оборонный заказ» обладало магическим действием, и все, что попадало под это определение, делали на совесть.
Он был совсем близок к ЦЕЛИ, и голос, дрожа от нетерпения, торопил его: «Ниша в стене! Ниша в стене!»
Это выглядело странным. Мальчишки и вообще все, кто когда-либо лазил в бункер, даже не догадались простукать стены. Но еще более странным было то, что военным не пришло в голову забрать с собой свое добро. А теперь оно могло КОЕ-КОМУ пригодиться.
Попов рассмеялся, хриплый смех заметался по каморке, как испуганная птица. От двери он свернул налево и медленно, против часовой стрелки, обошел всю комнатку. У правой стены он остановился, согнул средний палец левой руки и постучал.
— Э-эй! Есть кто-нибудь дома? Папочка пришел с работы пораньше, усталый и голодный, и очень хочет послушать РАДИО! Знаете, что это за штука?
Стена ответила гулким стуком, там, внутри, явно была пустота.
По всему периметру комнаты, примерно в двадцати сантиметрах над полом, тянулся силовой кабель, через каждые два метра от него отходили куски обрезанных разноцветных проводов.
Но Попова не смущало отсутствие питания, голос наверняка обо всем позаботился. «Эта штука — резервный передатчик. Она должна работать от каких-нибудь автономных источников питания».
Он (и даже не столько он, сколько голос, сидящий в голове) ошибался в одном: работу резервного передатчика обеспечивали не только автономные элементы питания, но и отдельная цепь, проложенная глубоко под землей.
Бункер снабжался электричеством по наземной линии электропередач. Провода, перекидываясь через столбы, приходили на распределительный щит позади белой будки. Но резервный передатчик запитывался от подземного кабеля, закопанного на глубине трех метров.
Попов подтянул колено к груди и пнул. Раздался негромкий хруст. Он ударил еще раз, и в стене возникла ровная прямоугольная дыра. Попов подхватил панель и отбросил ее в сторону.
В свете пламени газеты показался черный эбонитовый корпус с белыми шкалами и круглыми ручками настройки.
«Это то, что надо!» Попов щелкнул тумблером включения. Приборы медленно, словно нехотя, озарились бледным янтарным светом. Ну вот, кажется, и все.
Он стоял перед нишей в стене, и его тело сотрясала крупная дрожь. Пот (он только сейчас стал ощущать себя, казалось, голос в голове на время оставил его, занявшись более интересным делом) выступил изо всех пор, по лбу струились целые потоки соленой влаги, в правую руку стала понемногу возвращаться боль, но сильнее всего она билась в пустой левой глазнице. Он стоял совершенно опустошенный, словно чья-то безжалостная рука выжала его до последней капли. Выжала и выбросила за ненадобностью.
Дышать становилось все труднее и труднее, воздух рвался из открытого рта с надсадным хрипом, колени подогнулись, и он тяжело осел на пол.
Передатчик что-то радостно щелкал, все громче и громче. Он, наоборот, будто разогревал затекшие от долгого бездействия мускулы, готовился принять от использованного тела сержанта какую-то странную эстафету. Теперь настала его очередь действовать.
Внезапно щелчки прекратились. Передатчик замолчал. Подсветка приборов стала гаснуть. За эти годы аккумуляторы превратились в бесполезные кирпичи, искры электричества, тлевшие в них, пробежали все контуры цепи, но так и не смогли разогреть лампы до рабочей температуры.
Тело сержанта выгнулось дугой. Приказ, отданный голосом, походил на мощный и очень болезненный разряд. Это вернуло Попова к жизни. Он, спотыкаясь и скользя по полу, пытался подняться. Газетный факел догорел почти до конца, огонь жег руку, до него долетал запах паленого, но боли снова не было. Ему оставалось сделать совсем немного: включить рубильник, утопленный в левой стенке ниши, перевести питание передатчика от аккумуляторов на питание от подземного кабеля.
Грудь по-прежнему вздымалась и опадала, но воздуха в легкие уже не поступало. С огромным трудом ему удалось подняться на ноги и подойти к нише. В пляшущем пламени догорающего факела все дрожало и двоилось. Левая рука бросилась вперед, но поймала пустоту. Затем она медленно поднялась снова (казалось, она весила не меньше тонны) и повторила бросок. Опять мимо!
Голос верещал, требовал отключить все лишнее, убрать все мешающее.
Левая рука согнулась в локте, ладонь развернулась… Сержант размахнулся и шлепнул себя по лицу. Глаз под рукой хрустнул, густое, похожее на кисель, содержимое выплеснулось из оболочки и растеклось по щеке.
Теперь Попов четко видел рукоятку рубильника. Факел отбрасывал последние отблески угасающего пламени. Левая рука, дрожа так, словно он сжимал отбойный молоток, ползла в густом воздухе. Двигалась вперед, преодолевая последние сантиметры…
Огонь над газетой дернулся и потух. Рука еще продолжала двигаться, но сердце больше не билось. Пару секунд мертвое тело стояло на ногах, а потом с глухим стуком, как кегля, повалилось на спину.
Передатчик не заработал. Но у ГОЛОСА оставался еще один шанс, последний.
* * *
Одиннадцать часов сорок пять минут. Ферзиковский РОВД.Денисов подъехал к зданию отдела и оставил машину на улице. Конечно, можно было заехать во внутренний двор, но это — пустая трата времени: ждать, пока дежурный откроет ворота. Денисовская «Волга» была приметной, и в поселке ее знали все. Он мог бы оставлять ее открытой и не беспокоиться, что кто-нибудь наберется смелости и залезет в машину.
Он хлопнул дверцей и поспешил в отдел.
Костюченко из окна дежурки увидел, как подъехал начальник, и выбежал на крыльцо.
— Товарищ подполковник! Звонили из управления. Спрашивали, где вы… Я сказал — в больнице, снимаете показания с раненого…
Денисов недовольно поморщился.
«Снимаю показания…» Снимать показания можно с потерпевшего или со свидетеля, но не со своего сотрудника, лежащего на операционном столе… Ладно… Это уже мелочи. Стандартная канцелярская формулировка. Родной язык управления.
— Что хотели? — перебил он дежурного.
— Выясняли обстановку, — отрапортовал Костюченко.
— Ну и какая у нас обстановка? — Он махнул лейтенанту, и они продолжили разговор на ходу, пока Денисов шел по коридору к своему кабинету.
— Группа майора Ларионова заняла позицию на железнодорожном переезде у Чекиной будки. Связь нормальная, попыток проникновения пока не было… — Костюченко замялся, и Денисов понял, что в этом месте должно прозвучать какое-то «но».
— Но? — начальник поднял брови.
— Но они не знают, что делать с обходчиком. Пускать его или нет. Он ведь уже считается за территорией.
Денисов покосился на лейтенанта.
«Да-а-а, проблемка!» Чекина будка — домик обходчика — стоял менее чем в десяти метрах от переезда, но расстояние в данном случае мало что значило: дом находился по ТУ сторону границы, обозначенной оперативным дежурным.
Сам обходчик — Борис Ластычев — когда-то был офицером. Боевым офицером — командовал батальоном в Афганистане. Но это было давно, почти двадцать лет назад. Судьба его была проста и незатейлива, можно сказать, обычная судьба большинства офицеров, уволенных в запас или комиссованных по состоянию здоровья.
Бориса комиссовали после ранения и двух контузий. Комиссовали вчистую. Он пытался устроиться на «гражданке», но это оказалось не так-то просто. У него не было ни путевой рабочей специальности, ни «предпринимательской жилки», ни горячего желания работать. Сначала его взяли в Дугну, в местную среднюю школу, военруком и — по совместительству — учителем труда. Он даже женился, но прожили они с женой недолго. Самый распространенный российский недуг — пьянство — быстро одолел крепкого мужика. Возможно, сыграло свою роль и то, что после Афгана окружающая жизнь казалась ему «пустым бездельем». Он не видел особой разницы: что работать в школе, что пить — все равно скучно.
Ластычев быстро покатился по наклонной. В школе ему дали доработать до конца учебного года, а потом потихоньку выперли. Жена тоже долго не тянула с разводом — кому нужен пьяница, да к тому же с командирскими замашками? Когда Ластычев напивался, он не мог разговаривать нормально. Он начинал кричать: «Батальон, тревога! Выходи строиться на плац!» А если жена пробовала его увещевать, он орал: «Молчать! Смирно! Сорок пять секунд — отбой!», и все в таком духе. Трезвый это был молчаливый спокойный мужик, с похмелья он становился угрюмым, а пьяный Ластычев всегда хотел быть «впереди, на лихом коне». В общем, личная жизнь не заладилась.
Когда ему подвернулась эта работа — обходчиком на тихом железнодорожном переезде — он с радостью за нее ухватился. Поезда ходили всего два раза в сутки, дом для жилья предоставляли, рядом — колодец и огород… Прекрасно.
Сначала Денисов долго не верил, что этот худой жилистый старик (Ластычев выглядел на все шестьдесят с хвостиком) когда-то командовал батальоном. Он даже поспорил однажды с ферзиковским судьей, что все это — байки. Алкогольный бред. Но когда (по своей линии, спор есть спор, на кону стояла бутылка коньяка) поднял документы, оказалось, что бывший комбат не врет. И даже наоборот — кое-что скрывает. Например, боевые награды, которые, как известно, не рассыпали над Афганом с вертолетов, чтобы поднять воинский дух. Все эти ордена и медали были честно заслужены, но за что… За какие заслуги? Денисов никогда не спрашивал, знал, что Борис не ответит. А про себя он думал, что Ластычев — хороший мужик. Настоящий. И если бы от кого-нибудь поступил сигнал… О каком-нибудь мелком правонарушении, которое тот совершил… Ну, какая-нибудь мелочь… То, наверное, он бы просто закрыл на это глаза. Из уважения к прежним заслугам комбата.
Впрочем, никаких сигналов не поступало. Дом стоял у переезда, соседей у Ластычева не было, а если он и напивался (Денисов подозревал, что регулярно напивался), то никому не мешал. По крайней мере, два раза в сутки — утром и вечером — он исправно опускал шлагбаум и потом не забывал его поднимать. Ну а что еще нужно?
А сейчас… Боевой офицер оказался в окружении. Ну, ничего, ему-то, наверное, не привыкать.
Проходя мимо дежурки, Денисов остановился:
— Лейтенант! Соедини с Ларионовым.
Костюченко осторожно протиснулся в дверной проем, наполовину перекрытый массивной фигурой начальника, и подошел к пульту. Нажал кнопку, услышал отзыв и протянул трубку Денисову.
— Денисов! — сказал подполковник, сжимая черный эбонит в потной ладони. — Ларионов, как там у тебя?
— Выполняем приказ. — Ему почудилось недовольство, звучавшее в голосе майора. — Заняли позицию… Никого не пускаем…
В трубке послышались далекие голоса: «Стой! Назад! Назад!»
— Что там? — спросил Денисов.
— Из Ферзикова в Бронцы возвращается молочная цистерна. Разворачиваем… — пояснил Ларионов.
— Правильно… — Денисов помолчал, обдумывая одну мысль, которая беспокоила его больше всего. — А… — он словно не решался задать этот вопрос, боялся услышать пугающий ответ, — а… С той стороны никто не?..
Повисла пауза. Затем раздался тяжелый вздох.
— Никого, товарищ подполковник. Они будто… Будто вымерли. — Денисов различил в голосе подчиненного явную тревогу, и он понимал, чем она вызвана. Конечно, дорогу Дугна — Ферзиково никак нельзя было назвать оживленной магистралью, но за это время должны были проехать какие-то машины… Просто обязаны… Почему же их нет? Он отогнал от себя эту мысль.
— Что Ластычев? — поспешил он сменить тему. — Буянит?
— Да нет… — Ответ Ларионова звучал как-то неопределенно. — Не то чтобы…
— Объясни ему, что у нас — приказ. Он же военный человек, обязан понимать.
— Ну да…
— Попроси его… — сказал Денисов. Он не мог себе представить, что Ларионов сможет ПРИКАЗАТЬ комбату. — Попроси его вести себя тихо. Ладно?
— Хорошо. — Ларионов замолчал. — Товарищ подполковник! Сколько нам здесь сидеть?
В голосе Денисова вновь появились металлические нотки:
— Сколько потребуется. Сиди и жди указаний.
— А что хоть случилось? Что за каша здесь заварилась?
Тут уж ответить было нечего. Денисов и сам не знал, что за каша заварилась. Он знал наверняка только две вещи. Первое — каша эта не очень вкусная, и второе — расхлебывать ее придется им.
— Я доведу до вас необходимую информацию, — отрезал Денисов. — Своевременно. Или — несколько позже. Выполняйте задачу.
— Слушаюсь!
Начальник вернул дежурному трубку. Сантименты были излишни. Ситуация (хоть он и не до конца понимал, в чем она заключается) к тому явно не располагала.
Денисов повернулся, чтобы идти дальше, в кабинет, но Костюченко окликнул его.
— Товарищ подполковник!
— Да?
— Там, в подвале, это… Из прокуратуры.
«Да, точно». Голова разрывалась на части — он не мог уследить за всем происходящим. А ведь он выехал из больницы, намереваясь прежде всего прояснить это темное дело с Липатовым.
— Да, конечно. — Денисов развернулся и направился к лестнице, ведущей в подвал. Костюченко хотел было пойти за ним следом, но Денисов остановил:
— Будь здесь. Принимай сообщения. Рули! Я чувствую, с минуты на минуту… — Он махнул рукой. Маховик событий пока еще раскручивался, все только начиналось, и Денисов прекрасно это понимал.
Он спустился по двум лестничным пролетам и оказался в подвале. У самого входа в периметр (так называли охраняемую территорию, куда выходили двери всех шести камер) стоял сержант Ковалев. Увидев начальника, он вытянулся и лихо (но несколько небрежно) козырнул.
Дверь в четвертую камеру была открыта, и оттуда доносился шум.
Денисов подошел и заглянул в камеру.
Труп Липатова уже лежал на полу, Костюченко заставил Миколу — сержанта Ковалева — и прапорщика Кумарина вынуть его из петли.
— Ну, что тут? — спросил Денисов, остановившись на пороге.
Рядом с трупом сидел на корточках работник прокуратуры, юрист третьего класса Токарев. Услышав голос, он обернулся и из-за плеча посмотрел на подполковника.
— Много чего. Да вот, полюбуйтесь сами. Денисову совсем не хотелось «любоваться», но другого выхода не было
— Все как положено. Налицо признаки удушения, — продолжал Токарев. — Петехиальные кровоизлияния… — Денисов кивнул. На человеческом языке это означало «небольшие кровоизлияния в глаза и кожу лица». — Косой ход странгуляционной борозды… Наверняка речь идет о самоудушении, но… — Токарев пожал плечами. — Я обязан исключить все прочие возможности.
Денисов кивнул:
— Конечно. Помощь нужна?
— Нет, спасибо… Труп придется везти в Калугу. Денисов снова кивнул. Своего судмедэксперта в Ферзикове не было. — Надо найти машину…
— Это — наша забота, — успокоил Денисов.
— Именно это я и хотел сказать, — удовлетворенно заметил Токарев.
— Что еще?
— Понимаете… Я уже побеседовал с охранниками ИВС, разговаривал с дежурным… С их слов получается, что… — он заглянул в свои бумаги, — Липатов никаких претензий не предъявлял, вел себя спокойно, тихо… Никакого давления — физического, психологического или морального — на него не оказывалось…
— Ну и?.. Что вас смущает?
— Я пока не понял только одного — почему он оказался в камере ИВС?
Этот вопрос был самым трудным. Но ни один мускул не дрогнул на лице Денисова. За своих подчиненных он должен отвечать сам.
— Я в курсе дела. Речь шла о нападении на должностное лицо, находящееся при исполнении служебных обязанностей. Конкретно — на дежурного, лейтенанта Костюченко.
— Да? — Токарев озадаченно почесал подбородок. — Почему же это нигде не зафиксировано — хотя бы в журнале дежурного?