Сафонов Дмитрий. Радио Судьбы

   Джордж снова остановился. По его расчетам — он по-прежнему боялся оглядываться — до калитки было пять-шесть шагов. «Если этот песик вдруг проснется и выскочит, то у него будет сытный обед. Я ничего не упустил? Я все сказал правильно, да? Ведь, судя по размерам этого скромного жилища, здесь обитает помесь собаки Баскервилей с лошадью Пржевальского, и меня ему хватит только на обед. На ужин уже не останется…». Джордж проглотил комок, застрявший в горле.
   «Интересно, с чего он начинает кушать? С ног? Или с головы?» Сапоги словно прилипли к дорожке, он не мог сделать ни шагу. «Нет, он, наверное, первым делом моет руки. И повязывает салфетку на шею. Вот с чего он обычно начинает».
   Джордж постоял еще немного, затем рассудил, что если бы собака была на месте, то она давно бы уже залаяла и бросилась на него. Ну а поскольку этого до сих пор не произошло…
   Он вытянул шею, пытаясь заглянуть за будку, но ничего не увидел. Тогда Джордж медленно пошел вперед, на крыльцо, кося глазами в сторону конуры.
   Сначала показались мохнатые лапы и перевернутая миска. Над миской — точнее, над ее содержимым, выплеснувшимся на землю — кружились зеленые жирные мухи. Это они так отвратительно жужжали.
   Джордж ступил на первую ступеньку крыльца, чувствуя, как страх постепенно успокаивается, укладывается в его животе ровными плотными слоями… Теперь, если собака вдруг бросится, он побежит не обратно, за калитку, а на крыльцо, за дверь, ведущую на застекленную веранду.
   Эта мысль придала ему уверенности. Джордж поднялся еще на две ступеньки, бросил последний взгляд на собачью будку… и остолбенел.
   Теперь он понял, что так привлекало мух. Вовсе не собачья похлебка, а… «Собачьи мозги, хотя, на мой взгляд, они выглядят не очень-то аппетитно».
   Огромный лохматый пес лежал на боку, вытянув все четыре лапы. Казалось, он отдыхал. Его поза была спокойной и мирной, но… Там, где у собак должна быть голова… «Конечно, если речь не идет о собаках-мутантах…» На том самом месте была жуткая каша из крови, мозгов и кусочков костей.
   «А здесь не любят животных…» — промелькнула идиотская мысль.
   И сразу вслед за ней последовало небольшое уточнение. «Здесь, наверное, никого не любят…»
   Джордж решил, что тянуть не стоит, он нажал на кнопку и разогнул пальцы, отпуская узкое лезвие на свободу.
   «Мне кажется, Сошник был неправ. Когда нам все-таки доведется свидеться, я скажу ему только одну вещь: никогда не выбрасывай „перо“, если не уверен, что оно тебе больше не понадобится. Пожалуй, лучше всего это сделать в зале суда. Но не раньше».
   Он вошел на веранду. Через застекленные маленькие окошки, чередующиеся в шахматном порядке, как пчелиные соты, он хорошо видел будку, но… Совсем не хотел на нее смотреть.
   «Полагаю, стучаться в дверь будет излишним. Даже — немного наигранным…»
   Он приоткрыл дверь, ведущую с летней веранды в теплую, зимнюю часть дома, и прислушался.
   И не услышал ничего, кроме оглушительного тиканья часов.
   В доме было тихо, но тишина эта… В ней словно чего-то недоставало. Какого-то ощущения уюта и спокойствия. Выражаясь избито, это была… ГРОБОВАЯ тишина.
   Джордж заставил себя перешагнуть порог, хотя сам едва ли понимал, зачем это делает. Ему и так уже все было ясно.
   «Прекрасная картинка: любящий хозяин с берданкой на плече несет верному псу плошку аппетитного дымящегося варева. Ставит ее на землю, снимает ружье и… Суп — на первое, картечь — на второе… Да-а-а… Собака-то, конечно, друг человека, а вот человек — собаке… Не всегда».
   Была еще одна мысль, которая тревожила его больше всего. А где оно, это самое ружье?
   Джордж осторожно продвинулся вперед и оказался в небольшой комнате, которая, по всей видимости, была чем-то вроде зимней кухни. Здесь была печка, точнее, две печки — голландка и русская — в одной. Стол, который раньше наверняка стоял в середине, был сдвинут в угол, половики задраны…
   Джордж тихонько выглянул из-за угла печки и почувствовал, как сердце его учащенно забилось. В центре, в полу, чернел квадрат открытого люка, ведущего… «Прямиком в преисподнюю, куда ж еще!» В погреб. От дальнего угла люка к следующей двери тянулась дорожка круглых, размером с пятак, темно-красных капель..
   Ему показалось, что он уловил какое-то шевеление и слабый звук, доносившийся из погреба. Что-то похожее на… стон.
   Джордж тяжело задышал, будто тащил на себе рояль с пианистом в придачу. Он вжался спиной в стенку печки и услышал, как скрипит кожа, трущаяся о побелку.
   «Что угодно! Что угодно мне посулите, но я не сделаю ни шагу. Сейчас я потихоньку выйду на улицу и…»
   Стон повторился. Теперь он слышал его отчетливо. Он доносился оттуда, из черной глубины погреба. И…
   «Хорошо, что здесь нет Риты. Она бы наверняка заставила меня сделать какую-нибудь глупость. Например, спуститься вниз и разыгрывать из себя милосердного самаритянина. Ну уж нет. Я вышел из того возраста, когда…»
   Стон стал громче. Он тянулся на одной протяжной ноте и никак не хотел обрываться. Так кричит кролик, попавший в силки — отчаянно и страшно, как ребенок. А ведь, наверное, это действительно стонал ребенок…
   «Замолчи, замолчи…» Стон не прекращался.
   — ЗАМОЛЧИ-И-И! — заорал Джордж, бросился к люку и захлопнул его. Он подтащил стол и поставил его сверху, стараясь шуметь как можно сильнее, лишь бы не слышать этого протяжного стона.
   Он отступил назад, боясь, что стол вот-вот начнет двигаться, трястись, медленно отъезжать в сторону, подпрыгивать на открывающейся крышке, хлопающей, будто вставная челюсть во рту старика. И тогда из щели между люком и полом покажется детская рука в мелких капельках крови…
   Он снова уперся спиной в печку, но уже с другой стороны. Правая рука сжимала нож, а левая — лихорадочно нащупывала что-нибудь более подходящее для защиты… Внезапно он почувствовал холод металла и оглянулся.
   Ружье… Вот оно где. Ружье стояло, прислоненное к печке. Старое, теперь таких уже не делают — с наружными курками, один из которых был взведен. Джордж убрал нож обратно в чехол, взял ружье и осторожно опустил курок. Ему казалось, что сейчас палец сорвется и грянет выстрел, но… Все обошлось.
   Он переломил двустволку. Экстрактор со смачным щелчком вытянул два патрона — один пустой, но второй целый. Джордж выбросил пустую гильзу и поставил целый патрон на место. Он снова взвел курок и двинулся дальше.
   Больше всего ему сейчас хотелось очутиться на улице, но найденное ружье несколько изменило его планы. Если он найдет в этом доме патроны, они будут весьма кстати. Весьма.
   «Если еще осталось в кого стрелять…»
   Следующая комната оказалась большой, как говорят в деревнях, залой. В ней все было перевернуто вверх дном. Сброшенные на пол подушки, свернутые комом простыни, разбросанные одеяла, лежащий на боку сервант… Довершал картину разгрома телевизор с разбитым кинескопом.
   Джордж на всякий случай покопался в серванте, но не обнаружил там ничего, кроме осколков посуды и альбомов с фотографиями. Они лежали между страницами, не приклеенные. Когда он взял один альбом, оттуда посыпался целый ворох снимков. Он взял другой альбом, перелистал. Две девочки, одна — постарше, лет двенадцати, другая — помладше, шести или пяти. А вот — две девочки с молодой женщиной, на вид — тридцати с небольшим. Все смотрят в объектив и улыбаются. А вот — те же девочки с высоким черноволосым мужчиной. У мужчины шикарные густые усы и слегка усталые глаза. Он стоит, положив руки девочкам на плечи.
   В какой-то момент Джорджу показалось… Нет, это только показалось. Ему просто почудилось… Что за спиной у мужчины висит ружье, то самое, которое он держал сейчас под мышкой. Губы мужчины разошлись, будто края раны, обнажая острые окровавленные клыки, он снял руки с плеч девочек, схватил их тонкие хрупкие шейки и стал медленно сжимать узловатые пальцы с длинными когтями.
   Джордж вскрикнул и покачнулся, альбом выпал из его рук, добавив свое содержимое к рассыпанным на полу снимкам.
   Он тяжело захрипел и вдруг понял… что если он сейчас же не уберется отсюда, то сойдет с ума. Прямо здесь.
   Неверными спотыкающимися шагами он побрел обратно, в ту комнату, где была печка. В дальнем углу зала была еще одна дверь, ведущая, судя по разбросанным на полу игрушкам, в детскую, и он бросил туда один неосторожный взгляд, но тут же крепко зажмурился и отвел глаза.
   Потому что… На это нельзя было смотреть. На это невозможно было смотреть.
   А ему еще предстояло пройти мимо закрытого люка. Ему предстояло это ПЕРЕЖИТЬ.
   Джордж почувствовал, как волосы на голове встали дыбом. То, что он всегда считал преувеличением, вымыслом, на деле оказалось реальным — волосы действительно стояли дыбом, словно он их хорошенько потер куском эбонита.
   Ноги превратились в куски не застывшего желе, они дергались и двигались, как хотели, но они все-таки несли его прочь отсюда.
   Джордж будто плыл в собственном поту, ощущая, как что-то хлюпает в сапогах. Ему приходилось пробираться сквозь неожиданно сгустившийся воздух, проталкивать вперед свое тело, преодолевать пространство с огромным трудом, но это был единственный путь к спасению.
   С необыкновенной ясностью он почувствовал, что если сейчас он услышит хотя бы один звук, доносящийся из погреба, то мгновенно умрет. Голова его лопнет тугим фонтаном алых брызг, и, пожалуй, он станет похожим на ту собаку рядом с конурой. Собаку, одетую в пятикарманные ливайсы и кожаную куртку.
   Он на мгновение замер на пороге… и шагнул вперед.
   Он прижался к печке, чтобы быть как можно дальше от этого ужасного погреба, он терся об нее плечом, срывая побелку, и глаза, вывалившиеся из орбит, бешено крутились. Ему показалось, что он ЧУВСТВУЕТ этот стон, медленно поднимающийся из черных глубин подвала. Он еще не достиг его ушей, но уже родился и тек, перебирая щупальцами, пытался пробиться сквозь узкую щель, просочиться между половицами, чтобы настичь его. Этот неслышный стон был подобен веселому огоньку, пляшущему на самом кончике бикфордова шнура, а голова Джорджа была до отказа набита динамитными шашками, и не надо быть ясновидящим, чтобы понять, что случится, когда они встретятся.
   Он старался, как мог, ускорить шаги, но чувствовал себя водолазом в тяжелом скафандре, пробирающимся сквозь толщу воды. И давление в шлеме становилось все сильнее и сильнее…
   Последние шаги… Джордж повернул за печку, добрался до двери на веранду и шагнул прямо на нее. Он не смог открыть ее или распахнуть ногой — он просто упал на дверь всем телом, больно ударившись левым плечом. Но… Он даже обрадовался этой боли, словно старому знакомому после долгой разлуки, потому что… Он возвращался.
   Джордж переносил ногу через порог, и тут звук настиг его. Бикфордов шнур рассыпался в труху, в серую пыль пепла, смертоносный огонек ударился в бледно-коричневый цилиндр динамитной шашки, дернулся, зашипел и… затих.
   К счастью, это был не стон. Бой. Часы, висевшие на стене, отбивали удары, из маленького круглого окошка вылетала обезумевшая кукушка и хрипло кричала:
   — Ку-ку! Джорджик! Как тебе нравится то, что ты видишь? А? Ку-ку! Ты ведь уже догадался, как он это сделал? Ку-ку! Он застрелил собаку, первым делом собаку, потому что она могла помешать! Ку-ку! А затем он взялся за жену! Эта дура так ничего и не поняла! Ку-ку! Она даже хотела убежать и выскочила за калитку! Ку-ку! Джорджик! Это было чертовски весело! Видел бы ты, как она визжала и хваталась за почтовый ящик! Ку-ку! Ну а когда он добрался до девчонок, началась настоящая потеха! Ты бы животик надорвал со смеху! Ку-ку!
   Перед глазами все прыгало и кривлялось. Ему казалось, что земля сотрясается от его шагов, стоит только ступить, и она начинает дрожать, метаться, ускользать… Но ведь нельзя было не бежать отсюда!
   Спотыкаясь и падая, он побежал вперед. Калитка сузилась до размеров булавочного ушка, и Джордж не сразу смог в нее попасть.
   Наконец ему это удалось. Он вывалился за ограду и, пробежав несколько шагов, упал в траву. Ружье, словно живое существо, вырвалось у него из подмышки и, пару раз перевернувшись в воздухе, отскочило в сторону.
   И… Словно все стихло. Трава была по-прежнему зеленой, ветерок — прохладным, а день — солнечным.
   Джордж огляделся и увидел Риту, застывшую, как гипсовая статуя в городском парке. Она смотрела на него, не отрываясь, и в ее искаженных чертах, как в зеркале, Джордж прочитал все, что было написано на его лице.
   «Боже! Неужели все НАСТОЛЬКО ужасно?» — подумал он, и в следующую секунду его вырвало.
   У него не осталось никаких сомнений: натянутая струна, не выдержав, лопнула, и мир летел в смердящую черную пустоту. По сути дела, мира больше не было. Остались только УЖАС и СМЕРТЬ.
   И еще — они. Неизвестно каким чудом двое выживших.
   Джордж снял с себя черную куртку, украшенную яркими узорами красных помидоров и яичного желтка, размахнулся и закинул ее как можно дальше. Затем развязал шарф и тщательно вытер им рот. Скомканная шелковая тряпка полетела следом за курткой.
   Потом… он бросился к Рите, упал в траву и уткнулся лицом в ее колени. А потом… Случилось и вовсе необъяснимое. По крайней мере, он так думал, — что объяснить это невозможно. Он заплакал.

* * *

   Двенадцать часов две минуты. Окрестности Серпухова.
   Вертолет подлетал к городу с северо-запада. Кресло и столик, за которым расположился Севастьянов, стояли по левому борту, поэтому он хорошо мог видеть все, что происходит внизу: в городе и ТАМ. За ним.
   И… он не видел ничего. Только легкую сизую дымку, повисшую над дальним лесом.
   Машины по-прежнему юрко сновали по шоссе, город жил своей жизнью, и никто из жителей не знал, что творится у них под боком.
   Севастьянов знаком подозвал второго пилота и объяснил ему: он хочет, чтобы пилот облетел ЗОНУ по широкой дуге, ему надо было увидеть все своими глазами.
   Второй кивнул, скрылся в кабине, а через несколько секунд появился вновь, сжимая в руке мощный бинокль.
   Генерал взял бинокль и уткнулся в иллюминатор. Он уже набросал план первоочередных задач и отдал необходимые распоряжения. Кроме того, с высоты в полтора километра у него была возможность оценить, как они выполняются.
   По лесной грунтовой дороге ползла длинная зеленая гусеница — колонна «Уралов». Ему показалось, что он даже смог разглядеть полевую кухню, прицепленную к одной из машин, и он сразу отметил это.
   «Толковый командир. Дурак приказал бы гонять машину из столовой и обратно. От этого только сумятица и неразбериха. Опять же — техника всегда под рукой. К тому же пища из столовой сильно отдает домашними пирожками. В поле нужно есть кашу — жирную, с дымком. Надо бы сообразить, что это за часть, и потом вынести ему устную благодарность перед строем. Потом. Когда все будет закончено».
   Это было что-то вроде приметы: Севастьянов всегда планировал заранее, что он должен сделать потом, после выполнения БОЕВОЙ ЗАДАЧИ. Так легче. Когда есть какие-то ориентиры в будущем (пусть даже — самые зыбкие и малозначащие), легче справляться с текущими делами.
   Он раскрыл подробный план местности, сверился с тем, что он видел из вертолета, и поставил крестик. Часть ПВО в стороне от Серпухова и Тарусы. Отдельный ЗРП — зенитно-ракетный полк. Он помедлил секунду — нужная информация заняла свою полочку в банке памяти — и снова поднял бинокль.
   Конечно, никакой особой заслуги в том, что командир сумел так быстро выдвинуться к месту дислокации, не было. Будний день, время — до обеда, весь личный состав занят на работах, офицеры находятся в своих подразделениях… Никого не пришлось поднимать ночью из постелей, ждать, пока все соберутся… Это так.
   Но Севастьянов знал и другое. Это на бумаге — все очень гладко. А на деле… Хорошо, если из десяти машин уверенно заводятся хотя бы шесть. А то и пять. Запчастей нет, бензина нет, того нет, сего нет…
   И ушастые солдаты-срочники смотрят на службу с одним и тем же чувством: поскорее бы все это кончилось.
   Кто-кто, а Севастьянов хорошо знал, чего стоило Грачеву в октябре 93-го привести танки в Москву, на штурм Белого дома. Можно по-разному оценивать его действия — и с военной, и с человеческой точки зрения, но… Он знал, КАК и КТО заводил эти танки, кто вел их короткой лесной дорогой — через Головеньки — к столице. Офицеры и прапора. Ну, конечно, в экипажах были солдаты, которые потом попадали в камеры журналистов, но молодых лейтенантов, прапорщиков и сверхсрочников было куда больше.
   Разумеется, бред. В 91-м этот самый Белый дом защищали, а в 93-м — штурмовали. А потом и вовсе: депутаты, как стая жадных ворон, поднялись с одной мусорной кучи и перелетели на другую — в здание на Охотном ряду.
   Складывалось такое впечатление, что в этом и была суть— в переездах и ремонтах. Кто-то хорошо набил на этом карманы.
   Севастьянов был рад, что его задача, по крайней мере, не выглядела такой позорной и бессмысленной.
   А как она выглядела? Если бы знать. Ни в одном учебнике тактики и стратегии не было главы с соответствующим названием: «Ведение боевых действий против наступающих частей космических пришельцев».
   Может, он будет первым? Может, ему удастся напечатать хотя бы монографию в издательстве Академии Генштаба?
   Он представил себя сидящим на крыльце своей дачи, в плетеном кресле, обложившимся бумагами, на столике — чай и вазочка с вишневым вареньем, на носу — очки…
   Позор! Боевой генерал, и как бухгалтер — в очках! Ну ладно, на даче-то этого никто не увидит. К тому же — он подозревал— после этой ВЕЧЕРИНКИ ему придется отправиться в утиль. Туда рано или поздно сдают всех, в том числе — и боевых генералов.
   «Это будет потом, — подумал он. — А сейчас — время веселья. Какую музыку будем заказывать?»
   Сизый дымок. Он порылся в ворохе бумаг, лежавших на столике.
   Сводка происшествий за последние несколько часов.
   Сведения поступали отовсюду — он настоял на этом, — от всех ведомств, которые могли располагать хоть какой-нибудь информацией. Цепкий ум генерала анализировал полученные данные и выстраивал их в цельную картину.
   Так. Первое. Что это там дымится?
   Он вытащил нужный листок. Сообщение о катастрофе вертолета «Ми-8», приписанного к Дракинскому аэроклубу. Согласно рапорту начальника дракинского аэродрома и записям, сделанным в журнале полетов диспетчером (точнее, согласно последней записи, сделанной им), вертолет обследовал район двенадцатого километра шоссе Таруса — Калуга по просьбе штаба Серпуховского МЧС.
   Угу. По свидетельствам очевидцев, вертолет завис над лесом и висел довольно долго, прежде чем… Прежде чем камнем рухнуть на землю. Почему? Ответа нет.
   Связи с экипажем последние пятнадцать минут полета тоже не было. Экран радара взорвался — то ли по причине старости, то ли… Севастьянов вспомнил почивший спутник. Наверное, это куплет из той же самой песенки. Наверное. Пока не стоит торопиться с выводами.
   Он положил листы сводок на раскрытый план, где была очерчена ЗОНА, она выглядела так, словно ребенок пытался нарисовать свою первую в жизни окружность.
   Двенадцатый километр. Это как раз на юго-западной границе ПЯТНА. Что же там произошло? Сейчас. Это он тоже где-то встречал. А-а-а, вот где. Сообщение из штаба серпуховского МЧС, от четвертого экипажа. Так. Сгоревший бензовоз, перегородивший шоссе. Старший экипажа отметил очень неустойчивую связь: им даже пришлось вернуться на четыре километра в сторону Серпухова, чтобы доложить обо всем дежурному, после чего экипаж вернулся к бензовозу.
   Так. Из тарусского ГУВД. «Человек, без видимых внешних повреждений, с сильным носовым кровотечением…» Ля-ля-ля. Лирика. Где главное? Вот. «Рассказывает про сгоревшую цистерну и проявляет признаки речевого, эмоционального и двигательного возбуждения».
   «Проявляет признаки возбуждения», — повторил про себя генерал.
   Так. Теперь. Через ЗОНУ проходит только одно шоссе, «Таруса — Калуга», давая немногочисленные ответвления. Оно идет косо, с юго-запада на северо-восток. На северо-восточной границе ЗОНЫ, едва не касаясь ее… В каких-нибудь пяти-шести километрах, лежит поселок Ферзиково. Население… Генерал заглянул в обозначения на плане — около восьми тысяч жителей.
   Так. Рапорт из Ферзиковского РОВД: в районе деревни Бронцы — нападение на патрульную группу с применением огнестрельного оружия. Что это? Кто мог на них напасть? Тоже признаки возбуждения?
   Он нахмурился. «Менты, конечно, они и есть менты. Но что-то мне с трудом верится, что в патрульную группу набирают беззащитных ягнят. Или — безмозглых болванов. На шее — АКСУ, на поясе — Макаров, бронежилеты… Попробуй-ка, подойди к такому воину. Вмиг навертит в животе десяток дырок — для вентиляции».
   Он представил себе картину: мужики в телогрейках и ушанках палят по милицейскому уазику из ржавых двустволок. «Бред! Здесь что-то не так».
   Доклад начальника Ферзиковского РОВД напоминал ему сбивчивый рассказ ушлой невесты, объясняющей изумленному жениху некоторые казусы, случившиеся во время первой брачной ночи. Вроде все по делу, но не о том. Где-то вокруг да около.
   Он посмотрел на подпись. Подполковник Денисов.
   Генерал снова нацелил бинокль в иллюминатор и понял, что так он ничего не увидит. Придется полагаться на те снимки, что успел сделать «Щит-8», да на сводки происшествий. Действовать на свой страх и риск.
   Конечно, может, ребята из Голицына нацелят на этот район еще какие-нибудь «глаза», но где гарантия, что эти «глаза» что-нибудь увидят?
   Он отложил бинокль и склонился над картой. Вот здесь, со стороны Тарусы — безлюдное место. Дракинский аэродром — отличный плацдарм, где можно разместить резерв и принять воздушные средства Тульской ВДВ, хотя при необходимости десантники могут в буквальном смысле свалиться с неба в любой квадрат, в какой он пожелает. Но это — неоправданный риск. Хватит одного аэроклубовского вертолета. К этому ПЯТНУ лучше не приближаться. Значит, дракинский аэродром. Хорошо. Оттуда же можно будет начать вторжение — когда потребуется.
   А вот здесь, на противоположном конце ЗОНЫ, расположен довольно крупный населенный пункт. Расположен в опасной близости, и это необходимо учитывать.
   «Признаки речевого, эмоционального и двигательного возбуждения, — повторил про себя Севастьянов. — А ну как все восемь тысяч разом возбудятся? Что тогда? Что с ними делать? Транслировать по радио колыбельную?»
   Второй пилот выглянул в дверной проем. Севастьянов знаком подозвал его.
   — Слушай меня внимательно! — закричал он, пытаясь перекрыть рев двигателей. — Первое. Приказываю. Снять в Калуге все маршрутные автобусы, находящиеся в приличном состоянии, и немедленно направить в Ферзиково. Пусть кто угодно обеспечивает выполнение: МВД, ФСБ, мэр города, губернатор области, патриарх всея Руси и папа римский, но чтобы через час сотня автобусов стояла в Ферзикове. Я принял решение об эвакуации жителей поселка. Это первоочередная задача. Второе. Спроси у командира, где он сможет сесть в Ферзикове или в ближайших окрестностях. Мы летим туда. На земле меня должен встречать транспорт. Как понял?
   Второй кивнул, нагнулся ниже и прокричал:
   — Какой транспорт? Генерал усмехнулся:
   — Да любой — хоть трактор, хоть асфальтовый каток, лишь бы ездил быстрее ста километров в час и чтобы за рулем сидел подполковник Денисов, начальник местного РОВД!
   Второй посмотрел в бледно-серые, будто выцветшие глаза генерала, и ему почему-то очень захотелось вытянуться по стойке «смирно».
   Это был тот самый взгляд, который превращал необстрелянных офицеров в бесстрашных хищников, дрожащих от запаха мяса. Взгляд самурая. Взгляд человека, каждый день просыпающегося с мыслью: «Сегодня я умру. Значит, надо сделать это достойно». И — на какую-то долю секунды — пилоту показалось, что генерал уже давно умер.
   Он сглотнул и побежал в кабину пилотов. Севастьянов открыл чемоданчик, на мгновение задержал взгляд на фотографии старшего сына, достал пистолет и передернул затвор. Затем поставил пистолет на предохранитель и сунул в карман камуфляжных штанов.
   «Ну что же, ребятки, — подумал он. — Посмотрим, какие вы на вкус».
   В то же самое время другой вертолет, находившийся в подчинении ФСБ, был на половине пути между Москвой и Серпуховом.
   Он был оборудован как штабной: звукоизоляция на стенах хоть и не до конца, но все же приглушала мощный рев двигателя, по обе стороны прохода стояли ряды узких кресел, а в конце салона даже был маленький туалет, размером чуть больше почтового ящика.
   В салоне сидели три человека: двое мужчин и одна женщина. Приказ немедленно вылететь в Серпухов явился для всех троих неожиданностью, поэтому вещей у них было немного: один небольшой кейс на троих, лежавший на кресле рядом с женщиной. Все имущество мужчин, похоже, состояло из аккуратных темных костюмов, нарочно сшитых таким образом, чтобы не жали под мышками. Мужчины были застегнуты на все пуговицы, кроме нижней, эта легкая, почти незаметная небрежность только подчеркивала изящество, с которым пиджаки сидели на ладных мускулистых фигурах, глядя на эту парочку, легко было понять смысл сухого казенного словосочетания «кобура скрытого ношения».
   Мужчины были веселы и немного возбуждены, сыпали шутками, над которыми сами же смеялись, громко разговаривали и бурно жестикулировали. Женщина, напротив, выглядела озадаченной и даже встревоженной. Ее темный, немного официальный костюм состоял в близком родстве с одеждой мужчин, с той лишь разницей, что вместо брюк на ней была юбка, доходившая до середины колена, и жакет был не таким просторным, он наоборот, не скрывал, а подчеркивал линии тела, что, в общем-то, было справедливо: красивая высокая грудь — это не пистолет, который следует прятать.