Страница:
В столкновении меж виконтом и де Фуа выиграл рыжий, однако никакого выкупа с Роже брать не стал, сказав, рассмеявшись, что завтра им предстоит еще более славная потеха и пусть во время оной потехи удача рассудит их вернее.
О себе могу сказать лишь, что сражался дважды, оба раза вышел победителем и слегка пополнил кошелек. Родриго сражался пять раз, притом один раз – с графом де Фуа, с которым у них вышла ничья. Остальных своих противников Родриго поверг наземь, притом всех – в первой же сшибке. Один из них при этом сломал себе руку. Посему великодушный Родриго не взял с него выкупа. Всего тяжелораненых в этот день было человек семь или восемь, убитых же не было вовсе, что все собравшиеся посчитали событием редкостным. Несколько дам по этому поводу демонстративно зевнули, прикрыв рот ручкой: охладела, мол, в ваших жилах кровь, благородные рыцари, помышляете не о славе, а только об осторожности...
Следует упомянуть вот еще о чем. Не все участники турнира открыто объявляли свои имена. Некоторые предпочитали скрывать их, называясь разнообразными выдуманными прозвищами: Рыцарь Папоротника, Рыцарь Белой Перчатки и так далее. Некоторые приезжали на турнир с щитами, на которых красовался не их родовой герб, а образ, связанный с принятым этим рыцарем прозвищем. Другие вовсе не снимали с щитов чехлы и бились, так сказать, «безымянными». Зачем они это делали? Не знаю. Полагаю, чтобы заинтересовать окружающих своей таинственностью – и в первую очередь, конечно же, дам. Иных причин я не вижу. Среди них никто особенно не отличился, за исключением одного-единственного рыцаря... Отлично экипированный, он восседал на огромном черном жеребце, по сравнению с которым даже Зверюга начинал казаться не таким уж большим и не таким уж злым. Помимо меча и копья, в его вооружении имелась также весьма солидных размеров булава, которую он любовно поглаживал в перерывах между схватками. На нем был полный шлем с забралом, и шлема он ни разу не снял, даже в перерывах, когда большинство рыцарей с удовольствием подставляли разгоряченные лица свежему ветерку, дующему со стороны Гаронны, протекавшей неподалеку.
Так вот об этом рыцаре. Назовем его, по местной моде, каким-нибудь условным прозвищем. Ну, например, Рыцарем Ночи. В первый день, правда, он не совершил никаких особенно выдающихся подвигов (сшиб наземь четырех соперников и более не вызывал уже никого), но зато на следующий день... Впрочем, обо всем по порядку.
Победителем первого дня был выбран де Фуа. Король Альфонс, кажется, не слишком возражал. Де Фуа, в свою очередь, выбрал какую-то местную красавицу, которую тут же объявили королевой турнира, все присутствующие дружно выразили ей свою верность, и на этом, собственно, в этот день все и закончилось. Рыцари и дамы стройной кавалькадой отправились в замок графа Раймона – пить, есть и наслаждаться трубадурским пением.
Пока мы путешествовали от Безье до Тулузы, я как-то стал свидетелем куртуазного спора, случившегося между спутниками виконта Роже. Спор шел о качествах, необходимых всякому доблестному рыцарю. Под конец спорившие сошлись на том, что слагаемых тут пять и они таковы: любовь, смелость, конь, вооружение и телесная сила.
Конь у меня уже был, равно как и вооружение. В телесной силе недостатка не было, как, смею надеяться, и в смелости. А вот что касается любви... Не желая терять авторитет, я принялся ухаживать за одной дамой – не слишком увязшей в этой, черт бы ее подрал, «куртуазии», не слишком глупой, не слишком богатой, но зато весьма и весьма миловидной. К сожалению, нашему роману не суждено было прийти к приятной развязке. Следующий день перевернул все с ног на голову.
...Пропели рожки. Семьдесят рыцарей с одной стороны и примерно столько же – с другой ринулись навстречу друг другу. Оруженосцы, сидя за спасительной изгородью, впились глазами в своих рыцарей: а ну как кого-нибудь выбьют из седла! Буде это произойдет, оруженосцу надлежало бежать выручать своего господина, которого могли иначе попросту растоптать в общей свалке. Хотя правилами турнира запрещалось причинять оруженосцам какой бы то ни было вред, но бой есть бой, и распорядителям турнира подчас приходилось прикладывать значительные усилия для того, чтобы оруженосец мог непокалеченным, в целости и сохранности, добраться до своего господина.
Родриго, само собой, тут же полез в самую гущу боя. Я же надолго завяз в схватке с первым же своим противником. Наши копья сломались, мы взялись за мечи. Мы обменивались ударами уже минуты две или три, когда сбоку вывернулся еще один рыцарь, принадлежащий к тулузско-английской партии. Решил, значит, помочь товарищу.
Хотя по правилам общей свалки не возбранялось нападать на одного даже и вдесятером, мой противник заорал:
– Арнаут, оставь его! Это мой!
Я оценил его любезность. Еще через минуту, когда он наконец оказался на земле, я крикнул этому рыцарю, имя которого так и осталось мне неизвестным:
– Спасибо за бой! С вас – никакого выкупа!
Сорок марок, полученные вчера от двух рыцарей, которые не пожелали расставаться ни со своими конями, ни с вооружением (ведь все это, по праву победителя, принадлежало мне), сорок марок, в данный момент находящиеся под охраной верного Тибо, приятно грели мне душу. Имея в запасе такую сумму, можно было позволить себе проявить некоторое благородство.
Заварушка между тем неуклонно шла к своему апогею. В бой втягивалось все больше участников.
Уже через полчаса оба – и виконт Роже, и де Фуа – ввели в бой резерв: по тридцать рыцарей с той и с другой стороны. Оруженосцы, спешащие уволочь с поля боя раненых, постоянно путались под ногами. Так и хотелось огреть кого-нибудь из них мечом.
Это было форменное сражение, отличающееся от настоящего только тем, что дрались мы мечами с затупленными кончиками. То есть таким мечом нельзя было нанести сколько-нибудь серьезного колющего удара, но что до остальной режущей поверхности – то наточены они были дай Боже и отрубить таким мечом руку или развалить череп – запросто. Поначалу серьезных ран старались друг другу не наносить, но в горячке боя все быстро позабыли о своих благих намерениях и рубились в полную силу, тем более повторяю, что этот бой почти ничем от настоящего не отличался.
Очень скоро арена, взрытая конскими копытами, была усеяна обломками мечей, копий, топоров, кусками щитов и целыми щитами, кусками попон и лоскутами плащей, ранеными людьми и ранеными лошадьми, роскошными плюмажами, втоптанными в грязь, залита кровью, и не только кровью... Впрочем, до установленных на помосте трибун столь некуртуазный запах, наверное, не долетал. А если и долетал, то не беспокоил. Дамы, рыцари и горожане, толпившиеся за изгородью, приветствовали разрешенное смертоубийство одобрительными воплями, которые становились особенно громкими в тех случаях, когда какой-нибудь рыцарь удачным ударом дырявил панцирь противника. Доспехи, как правило, спасали проигравших от смерти, да и сброшенных с лошадей не добивали. Как правило, но не всегда.
Все это время я рубил, колол, закрывался щитом, поднимал Принца на дыбы, заставляя его обрушиваться на какого-нибудь зазевавшегося рыцаря, развернувшего своего коня ко мне боком, наступал и уворачивался от направленных на меня мечей и копий. Но вот граф Раймон бросил белый жезл на землю, затрубили рожки, маршалы врезались в ряды сражающихся, разделяя их, и мы разъехались по разным концам ристалища. Перерыв.
Появились слуги и хорошенькие девицы с прохладительными напитками и водой для умывания.
– Недурно, – заметил Родриго, после чего сполоснул рот и сплюнул наземь. – Свалить де Фуа и того черного здоровяка – и выигрыш у нас в кармане.
Виконт Роже, вокруг которого суетились многочисленные слуги, тут же заявил:
– Графа де Фуа я беру на себя.
Барон Раймон де Терм, присутствовавший здесь же (а был он, как показало сегодняшнее утро, бойцом превосходнейшим), повернулся к Родриго:
– Нам, значит, достается Черный.
Родриго кивнул.
К слову сказать, Рыцарь Ночи сеял в наших рядах настоящее опустошение. К моменту, когда была объявлена передышка, и наша, и противная сторона потеряли более половины своих вояк: кто был пленен, кто без чувств вынесен с поля боя, а кто и убит. Притом не менее десяти наших вышиб из седла именно Рыцарь Ночи. Ни мы, ни наши противники до сих пор так и не узнали его настоящего имени.
Многие рыцари тулузско-английской партии, потерявшие своих предводителей, видя искусство этого воина, предпочитали держаться поблизости от него и подчиняться его указаниям, которые также свидетельствовали о профессионализме Черного. Я видел, как во время перерыва к нему подъехал граф де Фуа. Видимо, хотел о чем-то договориться.
Однако когда мы снова выехали на арену, никаких изменений в тактике противника не обнаружилось. Похоже, что графу де Фуа и Рыцарю Ночи договориться не удалось. Что ж, тем лучше.
И снова лязг, грохот, вопли. Граф де Фуа и виконт Роже вместе с тремя десятками своих людей ошиблись посреди арены. Грохот, лязг, пыль столбом... Ржущие лошади, приседающие на задние ноги, взбрыкивающие, встающие на дыбы, опрокидывающиеся... Треск ломаемых копий, скрежет железа, мельтешение человеческих и конских тел...
Раймон де Терм, Родриго де Эро и еще несколько наших напали на Рыцаря Ночи и его сторонников. Что касается моей собственной скромной персоны, то, поскольку в перерыве виконт Роже просил меня и еще нескольких рыцарей помочь испанскому графу Хуану де Мария-Элькиасу, бившемуся против Жеральда де Арманьяка, то я этим и занялся. К слову сказать, дону Хуану, возглавлявшему наш левый фланг, в первой части ратной потехи пришлось весьма несладко, поскольку Жеральд сильно его потеснил. К концу первого акта Хуан фактически остался без поддержки.
На меня набросилось аж трое противников. Вероятно, я должен был считать себя польщенным, но управиться сразу с тремя мне было не по силам. Мне пришлось бы туго, если бы не подоспел какой-то безызвестный испанец, с разгону вбивший копье в одного из моих противников. Тот грохнулся на землю, как большая куча металлолома. Его дружки замешкались, чем мы с испанцем не замедлили воспользоваться. Он сшиб на землю еще одного, а я после ожесточенной минутной стычки выбил из седла последнего.
В это самое время Жеральд де Арманьяк и Хуан де Мария-Элькиас столкнулись в центре левого фланга. Их кони взвились на дыбы, молотя друг друга передними ногами, пена так и летела... Дон Хуан дал слабину первым. Его копье соскользнуло со щита Жеральда, выдрав здоровенный кусок дерева и кожи, конь его, опускаясь на все четыре ноги, едва не упал набок. Жеральд, не мешккая, нанес ему удар. Граф Хуан защититься не сумел. Жеральд выхватил меч и, обрушив его на испанца, вышиб последнего из седла. Я подоспел как раз вовремя. Раньше, чем Жеральд успел развернуться мне навстречу, я поднял Принца на дыбы. Жеральд еле успел увернуться от молотящих по воздуху копыт, но в следующий миг Принц всей тяжестью обрушился на холку Жеральдового коня, а мой меч оставил хорошую вмятину на кирасе всадника. Следующий удар пришелся бы по шлему, но тут конь де Арманьяка завалился набок. Отличный наездник, Жеральд ухитрился выскользнуть из-под лошади, но я все-таки врезал ему по макушке, отчего шлем слетел с его головы, открыв залитое кровью лицо.
В следующую секунду мой меч был у его горла.
– Это бесчестно!!! – процедил де Арманьяк.
– Черта с два! Сдавайтесь, сьер Жеральд. Вы мой пленник.
– Убирайся к дьяволу!
Тут наш диспут прервали. Дон Хуан де Мария-Элькиас, прихрамывая, вынырнул откуда-то сбоку и, не обращая никакого внимания на своего бывшего противника, указал мне за спину и заорал:
– Там!
Я обернулся. Поначалу я ничего не смог разобрать, поскольку центр ристалища по-прежнему тонул в клубах пыли. Но потом я все-таки кое-что различил, а различив, мгновенно позабыл о Жеральде де Арманьяке.
Я стал свидетелем последних секунд побоища, устроенного на противоположном конце арены Раймоном де Термом, Родриго де Эро и Рыцарем Ночи, а впоследствии со слов очевидцев – Тибо и Ги де Эльбена – сумел составить себе более-менее ясное представление о том, что же там произошло до того. Собственно, Черный сшиб де Терма еще в первые секунды схватки, когда доблестные бароны пытались отрезать его от сопровождавших его людей. В течение последующих двух минут оба оставшихся на конях предводителя пытались, хотя и безуспешно, прорваться друг к другу. Им это удалось, когда большая часть дерущихся оказалась на земле. Родриго – отменнейший боец, но Рыцарь Ночи оказался сильнее. Может быть, если бы они состязались на копьях, дело обернулось бы иначе, но к этому моменту копья обоих были сломаны. Черный Рыцарь, бывший в плечах в полтора раза шире барона, наносил ему удары такой силы, которые тот при всем своем искусстве не мог отразить. Некоторое время Родриго выручал щит, но потом рука со щитом бессильно повисла, меч столкнулся с булавой, однако не смог выдержать ее напора, и следующий взмах булавы завершился на шлеме барона. Как раз в тот момент, когда я устремился к ним. Родриго покачнулся в седле, сумел удержаться и даже отразить следующий взмах булавы. Очередной удар Черного пришелся на основание нагрудных лат, проломил их, как будто бы это был не крепчайший доспех, а тонкая жесть. Латы мгновенно окрасились кровью, Родриго откинулся в седле, но Черный, видно забывший, что это турнир, а не сражение, еще раз взмахнул булавой и сшиб моего друга на землю.
Рыцарь Ночи победно заревел и оглянулся в поисках новых противников. Но вокруг него образовалась пустота. Никто не хотел испытывать судьбу.
А Родриго лежал на земле, не делая никаких попыток подняться. Его шлем был поврежден, латы разбиты, левая рука, к которой по-прежнему был прикреплен щит, вывернулась под неестественным углом. Лужица крови быстро впитывалась в пыль. Похоже, он был уже мертв. Или умирал...
Мы с Черным столкнулись в трех шагах от тела Родриго. Успели обменяться ударами, потом Принц пронес меня дальше. Но я тут же его развернул. Рыцарь Ночи сделал то же. Пара секунд – и мы снова скрестили мечи. Он был здоров, как медведь. Я почувствовал это с первого же удара. Но отступать не собирался.
Наши кони поднялись на дыбы, молотя копытами, кусая друг друга. Я едва успевал отражать бешеные взмахи булавы – но отражал. Объективно Рыцарь Ночи был намного сильнее меня, но после того, как он у меня на глазах убил Родриго, я не собирался отступать. Мои силы словно утроились. Не знаю, чем бы окончился этот бой. Я не думал о себе. Инстинкты самосохранения отступили куда-то очень далеко, а ярость наполняла мышцы силой, которую я в себе и не подозревал...
Не сразу мы разобрали, что нам что-то кричат. Но вот...
– Опустите оружие! Граф бросил жезл!
Какой-то отчаянный маршал впилился между нами, отделяя нас друг от друга. Я едва сумел удержать руку, чтобы не снести голову заодно и ему. Между нами вдруг оказалась целая куча народа. До Черного Рыцаря было уже не добраться – хотя он и сам, судя по гневным восклицаниям, был отнюдь не рад, что нас прервали. Между тем пелена ярости перед моими глазами понемногу рассеивалась, оставляя после себя усталость и боль во всем теле.
Я спешился и подошел к Родриго. Рядом с ним суетился Жан, но мне показалось, что все, что он делает – наскоро перетягивает раны, пытается снять покореженный шлем, кричит кому-то, чтобы принесли носилки, – он делает только для того, чтобы делать хоть что-нибудь.
Надо мной раздалось фырканье. Я поднял голову. В нескольких шагах на могучем вороном, как аллегория смерти, возвышался Рыцарь Ночи – в латах и черненой кольчуге, в глухом шлеме, закрывающем и голову, и шею, и плечи, с булавой, по-прежнему зажатой в правой руке.
Я выпрямился и посмотрел в сверкнувшие под забралом глаза..
– Мы с тобой еще не закончили, – негромко сказал я ему, опуская руку на рукоять меча.
– Это турнир! – прогудело из-под шлема. – Забудь о мести.
– А мне плевать. Или ты трусишь?
Несколько секунд он молчал, а когда заговорил снова, это был не голос, а медвежье рычание:
– Да кто ты такой, что осмеливаешься обвинять в трусости МЕНЯ?
– Я – Андрэ де Монгель, подданный французского короля. А вот кто ты, убийца, здесь еще никому не известно.
– Де Монгель... Где-то я уже слышал это имя... – Ярости в голосе Черного поубавилось. – Ты смел, франк. Только вот останешься ли ты таким же смелым, когда узнаешь, кто я?!
Я презрительно усмехнулся.
Рыцарь Ночи развязал завязки своего глухого шлема и неторопливо стянул его. Под шлемом обнаружилось широкое скуластое лицо, короткая темно-рыжая борода и светлые, слипшиеся от пота локоны волос. Глаза у него были голубые, а взгляд тяжелый, давящий, властный. Было видно, что этот человек привык править и привык, чтобы ему подчинялись.
Он не назвал своего имени. Да это было и не нужно.
Я понял, что мои видения не обманывали. Передо мной стоял английский король.
Рядом кто-то воскликнул:
– Ричард! Это Ричард!
Все англичане, которые еще оставались на поле, устремились к своему монарху. Слышались радостные приветствия, но Ричард Английский их игнорировал. Он смотрел на меня.
– Ну что, берешь свои слова назад?
Я не ответил.
– Так, выходит, ты готов драться со мной? – Он усмехнулся.
– В любое время, – отчеканил я.
Повисла еще одна пауза, во время которой Ричард по-прежнему не сводил с меня взгляда. На этот раз в нем не было насмешки.
– Я где-то уже слышал твое имя, – повторил он. – Да и лицо как будто бы знакомо... Мы встречались раньше?
– Разве что под Акрой.
Он чуть вздернул подбородок. Прищурил глаза. Кивнул.
– Следовало бы узнать руку крестоносца... Если ты и вправду был под Акрой, я не стану сражаться с тобой, де Монгель, и готов простить тебе твои необдуманные слова, поскольку ты оскорбил меня по неведению. Ричард Английский всегда будет уважать тех, кто бился под его началом за Гроб Господень.
Выдав эту тираду, он величественно развернул коня и направился к судейскому помосту, к своей сестре и Тулузскому графу. Я, кажется, начал понимать причину его популярности... Он не боялся сойтись в смертельном поединке с кем бы то ни было (я был бы полным идиотом, если бы посчитал, что он отказался от боя со мной из трусости), но подобный ответ, данный им прилюдно, завоевал ему больше симпатий, чем какой-либо другой. Он знал, как работать на публику, хотя вряд ли продумывал свои ходы, – скорее, это получалось у него само собой, инстинктивно. И мне оставалось только молча глядеть в спину удаляющемуся английскому королю, образцу благородства и куртуазии... Тьфу!
Граф Раймон не стал дожидаться своего шурина, сидя на помосте. Он спрыгнул вниз и с улыбкой направился к нему. Ричард же, соскочив с седла, обнял графа и, хлопнув его по спине, громко рассмеялся:
– Все-таки, шурин, вы приехали посмотреть на племянника...
Ричард смеялся, и все те, кто проклинал его несколько лет назад, когда он вел войну с Тулузой, теперь выкрикивали ему приветствия. Под руку с Тулузским графом он двинулся к помосту, где привстала в ожидании брата графиня Иоанна. Праздник продолжался.
Глава вторая
О себе могу сказать лишь, что сражался дважды, оба раза вышел победителем и слегка пополнил кошелек. Родриго сражался пять раз, притом один раз – с графом де Фуа, с которым у них вышла ничья. Остальных своих противников Родриго поверг наземь, притом всех – в первой же сшибке. Один из них при этом сломал себе руку. Посему великодушный Родриго не взял с него выкупа. Всего тяжелораненых в этот день было человек семь или восемь, убитых же не было вовсе, что все собравшиеся посчитали событием редкостным. Несколько дам по этому поводу демонстративно зевнули, прикрыв рот ручкой: охладела, мол, в ваших жилах кровь, благородные рыцари, помышляете не о славе, а только об осторожности...
Следует упомянуть вот еще о чем. Не все участники турнира открыто объявляли свои имена. Некоторые предпочитали скрывать их, называясь разнообразными выдуманными прозвищами: Рыцарь Папоротника, Рыцарь Белой Перчатки и так далее. Некоторые приезжали на турнир с щитами, на которых красовался не их родовой герб, а образ, связанный с принятым этим рыцарем прозвищем. Другие вовсе не снимали с щитов чехлы и бились, так сказать, «безымянными». Зачем они это делали? Не знаю. Полагаю, чтобы заинтересовать окружающих своей таинственностью – и в первую очередь, конечно же, дам. Иных причин я не вижу. Среди них никто особенно не отличился, за исключением одного-единственного рыцаря... Отлично экипированный, он восседал на огромном черном жеребце, по сравнению с которым даже Зверюга начинал казаться не таким уж большим и не таким уж злым. Помимо меча и копья, в его вооружении имелась также весьма солидных размеров булава, которую он любовно поглаживал в перерывах между схватками. На нем был полный шлем с забралом, и шлема он ни разу не снял, даже в перерывах, когда большинство рыцарей с удовольствием подставляли разгоряченные лица свежему ветерку, дующему со стороны Гаронны, протекавшей неподалеку.
Так вот об этом рыцаре. Назовем его, по местной моде, каким-нибудь условным прозвищем. Ну, например, Рыцарем Ночи. В первый день, правда, он не совершил никаких особенно выдающихся подвигов (сшиб наземь четырех соперников и более не вызывал уже никого), но зато на следующий день... Впрочем, обо всем по порядку.
Победителем первого дня был выбран де Фуа. Король Альфонс, кажется, не слишком возражал. Де Фуа, в свою очередь, выбрал какую-то местную красавицу, которую тут же объявили королевой турнира, все присутствующие дружно выразили ей свою верность, и на этом, собственно, в этот день все и закончилось. Рыцари и дамы стройной кавалькадой отправились в замок графа Раймона – пить, есть и наслаждаться трубадурским пением.
Пока мы путешествовали от Безье до Тулузы, я как-то стал свидетелем куртуазного спора, случившегося между спутниками виконта Роже. Спор шел о качествах, необходимых всякому доблестному рыцарю. Под конец спорившие сошлись на том, что слагаемых тут пять и они таковы: любовь, смелость, конь, вооружение и телесная сила.
Конь у меня уже был, равно как и вооружение. В телесной силе недостатка не было, как, смею надеяться, и в смелости. А вот что касается любви... Не желая терять авторитет, я принялся ухаживать за одной дамой – не слишком увязшей в этой, черт бы ее подрал, «куртуазии», не слишком глупой, не слишком богатой, но зато весьма и весьма миловидной. К сожалению, нашему роману не суждено было прийти к приятной развязке. Следующий день перевернул все с ног на голову.
...Пропели рожки. Семьдесят рыцарей с одной стороны и примерно столько же – с другой ринулись навстречу друг другу. Оруженосцы, сидя за спасительной изгородью, впились глазами в своих рыцарей: а ну как кого-нибудь выбьют из седла! Буде это произойдет, оруженосцу надлежало бежать выручать своего господина, которого могли иначе попросту растоптать в общей свалке. Хотя правилами турнира запрещалось причинять оруженосцам какой бы то ни было вред, но бой есть бой, и распорядителям турнира подчас приходилось прикладывать значительные усилия для того, чтобы оруженосец мог непокалеченным, в целости и сохранности, добраться до своего господина.
Родриго, само собой, тут же полез в самую гущу боя. Я же надолго завяз в схватке с первым же своим противником. Наши копья сломались, мы взялись за мечи. Мы обменивались ударами уже минуты две или три, когда сбоку вывернулся еще один рыцарь, принадлежащий к тулузско-английской партии. Решил, значит, помочь товарищу.
Хотя по правилам общей свалки не возбранялось нападать на одного даже и вдесятером, мой противник заорал:
– Арнаут, оставь его! Это мой!
Я оценил его любезность. Еще через минуту, когда он наконец оказался на земле, я крикнул этому рыцарю, имя которого так и осталось мне неизвестным:
– Спасибо за бой! С вас – никакого выкупа!
Сорок марок, полученные вчера от двух рыцарей, которые не пожелали расставаться ни со своими конями, ни с вооружением (ведь все это, по праву победителя, принадлежало мне), сорок марок, в данный момент находящиеся под охраной верного Тибо, приятно грели мне душу. Имея в запасе такую сумму, можно было позволить себе проявить некоторое благородство.
Заварушка между тем неуклонно шла к своему апогею. В бой втягивалось все больше участников.
Уже через полчаса оба – и виконт Роже, и де Фуа – ввели в бой резерв: по тридцать рыцарей с той и с другой стороны. Оруженосцы, спешащие уволочь с поля боя раненых, постоянно путались под ногами. Так и хотелось огреть кого-нибудь из них мечом.
Это было форменное сражение, отличающееся от настоящего только тем, что дрались мы мечами с затупленными кончиками. То есть таким мечом нельзя было нанести сколько-нибудь серьезного колющего удара, но что до остальной режущей поверхности – то наточены они были дай Боже и отрубить таким мечом руку или развалить череп – запросто. Поначалу серьезных ран старались друг другу не наносить, но в горячке боя все быстро позабыли о своих благих намерениях и рубились в полную силу, тем более повторяю, что этот бой почти ничем от настоящего не отличался.
Очень скоро арена, взрытая конскими копытами, была усеяна обломками мечей, копий, топоров, кусками щитов и целыми щитами, кусками попон и лоскутами плащей, ранеными людьми и ранеными лошадьми, роскошными плюмажами, втоптанными в грязь, залита кровью, и не только кровью... Впрочем, до установленных на помосте трибун столь некуртуазный запах, наверное, не долетал. А если и долетал, то не беспокоил. Дамы, рыцари и горожане, толпившиеся за изгородью, приветствовали разрешенное смертоубийство одобрительными воплями, которые становились особенно громкими в тех случаях, когда какой-нибудь рыцарь удачным ударом дырявил панцирь противника. Доспехи, как правило, спасали проигравших от смерти, да и сброшенных с лошадей не добивали. Как правило, но не всегда.
Все это время я рубил, колол, закрывался щитом, поднимал Принца на дыбы, заставляя его обрушиваться на какого-нибудь зазевавшегося рыцаря, развернувшего своего коня ко мне боком, наступал и уворачивался от направленных на меня мечей и копий. Но вот граф Раймон бросил белый жезл на землю, затрубили рожки, маршалы врезались в ряды сражающихся, разделяя их, и мы разъехались по разным концам ристалища. Перерыв.
Появились слуги и хорошенькие девицы с прохладительными напитками и водой для умывания.
– Недурно, – заметил Родриго, после чего сполоснул рот и сплюнул наземь. – Свалить де Фуа и того черного здоровяка – и выигрыш у нас в кармане.
Виконт Роже, вокруг которого суетились многочисленные слуги, тут же заявил:
– Графа де Фуа я беру на себя.
Барон Раймон де Терм, присутствовавший здесь же (а был он, как показало сегодняшнее утро, бойцом превосходнейшим), повернулся к Родриго:
– Нам, значит, достается Черный.
Родриго кивнул.
К слову сказать, Рыцарь Ночи сеял в наших рядах настоящее опустошение. К моменту, когда была объявлена передышка, и наша, и противная сторона потеряли более половины своих вояк: кто был пленен, кто без чувств вынесен с поля боя, а кто и убит. Притом не менее десяти наших вышиб из седла именно Рыцарь Ночи. Ни мы, ни наши противники до сих пор так и не узнали его настоящего имени.
Многие рыцари тулузско-английской партии, потерявшие своих предводителей, видя искусство этого воина, предпочитали держаться поблизости от него и подчиняться его указаниям, которые также свидетельствовали о профессионализме Черного. Я видел, как во время перерыва к нему подъехал граф де Фуа. Видимо, хотел о чем-то договориться.
Однако когда мы снова выехали на арену, никаких изменений в тактике противника не обнаружилось. Похоже, что графу де Фуа и Рыцарю Ночи договориться не удалось. Что ж, тем лучше.
И снова лязг, грохот, вопли. Граф де Фуа и виконт Роже вместе с тремя десятками своих людей ошиблись посреди арены. Грохот, лязг, пыль столбом... Ржущие лошади, приседающие на задние ноги, взбрыкивающие, встающие на дыбы, опрокидывающиеся... Треск ломаемых копий, скрежет железа, мельтешение человеческих и конских тел...
Раймон де Терм, Родриго де Эро и еще несколько наших напали на Рыцаря Ночи и его сторонников. Что касается моей собственной скромной персоны, то, поскольку в перерыве виконт Роже просил меня и еще нескольких рыцарей помочь испанскому графу Хуану де Мария-Элькиасу, бившемуся против Жеральда де Арманьяка, то я этим и занялся. К слову сказать, дону Хуану, возглавлявшему наш левый фланг, в первой части ратной потехи пришлось весьма несладко, поскольку Жеральд сильно его потеснил. К концу первого акта Хуан фактически остался без поддержки.
На меня набросилось аж трое противников. Вероятно, я должен был считать себя польщенным, но управиться сразу с тремя мне было не по силам. Мне пришлось бы туго, если бы не подоспел какой-то безызвестный испанец, с разгону вбивший копье в одного из моих противников. Тот грохнулся на землю, как большая куча металлолома. Его дружки замешкались, чем мы с испанцем не замедлили воспользоваться. Он сшиб на землю еще одного, а я после ожесточенной минутной стычки выбил из седла последнего.
В это самое время Жеральд де Арманьяк и Хуан де Мария-Элькиас столкнулись в центре левого фланга. Их кони взвились на дыбы, молотя друг друга передними ногами, пена так и летела... Дон Хуан дал слабину первым. Его копье соскользнуло со щита Жеральда, выдрав здоровенный кусок дерева и кожи, конь его, опускаясь на все четыре ноги, едва не упал набок. Жеральд, не мешккая, нанес ему удар. Граф Хуан защититься не сумел. Жеральд выхватил меч и, обрушив его на испанца, вышиб последнего из седла. Я подоспел как раз вовремя. Раньше, чем Жеральд успел развернуться мне навстречу, я поднял Принца на дыбы. Жеральд еле успел увернуться от молотящих по воздуху копыт, но в следующий миг Принц всей тяжестью обрушился на холку Жеральдового коня, а мой меч оставил хорошую вмятину на кирасе всадника. Следующий удар пришелся бы по шлему, но тут конь де Арманьяка завалился набок. Отличный наездник, Жеральд ухитрился выскользнуть из-под лошади, но я все-таки врезал ему по макушке, отчего шлем слетел с его головы, открыв залитое кровью лицо.
В следующую секунду мой меч был у его горла.
– Это бесчестно!!! – процедил де Арманьяк.
– Черта с два! Сдавайтесь, сьер Жеральд. Вы мой пленник.
– Убирайся к дьяволу!
Тут наш диспут прервали. Дон Хуан де Мария-Элькиас, прихрамывая, вынырнул откуда-то сбоку и, не обращая никакого внимания на своего бывшего противника, указал мне за спину и заорал:
– Там!
Я обернулся. Поначалу я ничего не смог разобрать, поскольку центр ристалища по-прежнему тонул в клубах пыли. Но потом я все-таки кое-что различил, а различив, мгновенно позабыл о Жеральде де Арманьяке.
Я стал свидетелем последних секунд побоища, устроенного на противоположном конце арены Раймоном де Термом, Родриго де Эро и Рыцарем Ночи, а впоследствии со слов очевидцев – Тибо и Ги де Эльбена – сумел составить себе более-менее ясное представление о том, что же там произошло до того. Собственно, Черный сшиб де Терма еще в первые секунды схватки, когда доблестные бароны пытались отрезать его от сопровождавших его людей. В течение последующих двух минут оба оставшихся на конях предводителя пытались, хотя и безуспешно, прорваться друг к другу. Им это удалось, когда большая часть дерущихся оказалась на земле. Родриго – отменнейший боец, но Рыцарь Ночи оказался сильнее. Может быть, если бы они состязались на копьях, дело обернулось бы иначе, но к этому моменту копья обоих были сломаны. Черный Рыцарь, бывший в плечах в полтора раза шире барона, наносил ему удары такой силы, которые тот при всем своем искусстве не мог отразить. Некоторое время Родриго выручал щит, но потом рука со щитом бессильно повисла, меч столкнулся с булавой, однако не смог выдержать ее напора, и следующий взмах булавы завершился на шлеме барона. Как раз в тот момент, когда я устремился к ним. Родриго покачнулся в седле, сумел удержаться и даже отразить следующий взмах булавы. Очередной удар Черного пришелся на основание нагрудных лат, проломил их, как будто бы это был не крепчайший доспех, а тонкая жесть. Латы мгновенно окрасились кровью, Родриго откинулся в седле, но Черный, видно забывший, что это турнир, а не сражение, еще раз взмахнул булавой и сшиб моего друга на землю.
Рыцарь Ночи победно заревел и оглянулся в поисках новых противников. Но вокруг него образовалась пустота. Никто не хотел испытывать судьбу.
А Родриго лежал на земле, не делая никаких попыток подняться. Его шлем был поврежден, латы разбиты, левая рука, к которой по-прежнему был прикреплен щит, вывернулась под неестественным углом. Лужица крови быстро впитывалась в пыль. Похоже, он был уже мертв. Или умирал...
Мы с Черным столкнулись в трех шагах от тела Родриго. Успели обменяться ударами, потом Принц пронес меня дальше. Но я тут же его развернул. Рыцарь Ночи сделал то же. Пара секунд – и мы снова скрестили мечи. Он был здоров, как медведь. Я почувствовал это с первого же удара. Но отступать не собирался.
Наши кони поднялись на дыбы, молотя копытами, кусая друг друга. Я едва успевал отражать бешеные взмахи булавы – но отражал. Объективно Рыцарь Ночи был намного сильнее меня, но после того, как он у меня на глазах убил Родриго, я не собирался отступать. Мои силы словно утроились. Не знаю, чем бы окончился этот бой. Я не думал о себе. Инстинкты самосохранения отступили куда-то очень далеко, а ярость наполняла мышцы силой, которую я в себе и не подозревал...
Не сразу мы разобрали, что нам что-то кричат. Но вот...
– Опустите оружие! Граф бросил жезл!
Какой-то отчаянный маршал впилился между нами, отделяя нас друг от друга. Я едва сумел удержать руку, чтобы не снести голову заодно и ему. Между нами вдруг оказалась целая куча народа. До Черного Рыцаря было уже не добраться – хотя он и сам, судя по гневным восклицаниям, был отнюдь не рад, что нас прервали. Между тем пелена ярости перед моими глазами понемногу рассеивалась, оставляя после себя усталость и боль во всем теле.
Я спешился и подошел к Родриго. Рядом с ним суетился Жан, но мне показалось, что все, что он делает – наскоро перетягивает раны, пытается снять покореженный шлем, кричит кому-то, чтобы принесли носилки, – он делает только для того, чтобы делать хоть что-нибудь.
Надо мной раздалось фырканье. Я поднял голову. В нескольких шагах на могучем вороном, как аллегория смерти, возвышался Рыцарь Ночи – в латах и черненой кольчуге, в глухом шлеме, закрывающем и голову, и шею, и плечи, с булавой, по-прежнему зажатой в правой руке.
Я выпрямился и посмотрел в сверкнувшие под забралом глаза..
– Мы с тобой еще не закончили, – негромко сказал я ему, опуская руку на рукоять меча.
– Это турнир! – прогудело из-под шлема. – Забудь о мести.
– А мне плевать. Или ты трусишь?
Несколько секунд он молчал, а когда заговорил снова, это был не голос, а медвежье рычание:
– Да кто ты такой, что осмеливаешься обвинять в трусости МЕНЯ?
– Я – Андрэ де Монгель, подданный французского короля. А вот кто ты, убийца, здесь еще никому не известно.
– Де Монгель... Где-то я уже слышал это имя... – Ярости в голосе Черного поубавилось. – Ты смел, франк. Только вот останешься ли ты таким же смелым, когда узнаешь, кто я?!
Я презрительно усмехнулся.
Рыцарь Ночи развязал завязки своего глухого шлема и неторопливо стянул его. Под шлемом обнаружилось широкое скуластое лицо, короткая темно-рыжая борода и светлые, слипшиеся от пота локоны волос. Глаза у него были голубые, а взгляд тяжелый, давящий, властный. Было видно, что этот человек привык править и привык, чтобы ему подчинялись.
Он не назвал своего имени. Да это было и не нужно.
Я понял, что мои видения не обманывали. Передо мной стоял английский король.
Рядом кто-то воскликнул:
– Ричард! Это Ричард!
Все англичане, которые еще оставались на поле, устремились к своему монарху. Слышались радостные приветствия, но Ричард Английский их игнорировал. Он смотрел на меня.
– Ну что, берешь свои слова назад?
Я не ответил.
– Так, выходит, ты готов драться со мной? – Он усмехнулся.
– В любое время, – отчеканил я.
Повисла еще одна пауза, во время которой Ричард по-прежнему не сводил с меня взгляда. На этот раз в нем не было насмешки.
– Я где-то уже слышал твое имя, – повторил он. – Да и лицо как будто бы знакомо... Мы встречались раньше?
– Разве что под Акрой.
Он чуть вздернул подбородок. Прищурил глаза. Кивнул.
– Следовало бы узнать руку крестоносца... Если ты и вправду был под Акрой, я не стану сражаться с тобой, де Монгель, и готов простить тебе твои необдуманные слова, поскольку ты оскорбил меня по неведению. Ричард Английский всегда будет уважать тех, кто бился под его началом за Гроб Господень.
Выдав эту тираду, он величественно развернул коня и направился к судейскому помосту, к своей сестре и Тулузскому графу. Я, кажется, начал понимать причину его популярности... Он не боялся сойтись в смертельном поединке с кем бы то ни было (я был бы полным идиотом, если бы посчитал, что он отказался от боя со мной из трусости), но подобный ответ, данный им прилюдно, завоевал ему больше симпатий, чем какой-либо другой. Он знал, как работать на публику, хотя вряд ли продумывал свои ходы, – скорее, это получалось у него само собой, инстинктивно. И мне оставалось только молча глядеть в спину удаляющемуся английскому королю, образцу благородства и куртуазии... Тьфу!
Граф Раймон не стал дожидаться своего шурина, сидя на помосте. Он спрыгнул вниз и с улыбкой направился к нему. Ричард же, соскочив с седла, обнял графа и, хлопнув его по спине, громко рассмеялся:
– Все-таки, шурин, вы приехали посмотреть на племянника...
Ричард смеялся, и все те, кто проклинал его несколько лет назад, когда он вел войну с Тулузой, теперь выкрикивали ему приветствия. Под руку с Тулузским графом он двинулся к помосту, где привстала в ожидании брата графиня Иоанна. Праздник продолжался.
Глава вторая
...Дон Альфаро де Кориньи сидит в большом зале своего замка и задумчиво грызет ногти. Длинные ноги дона, обтянутые алыми чулками, покоятся на атласной подушке, возлежащей, в свою очередь, на резной скамеечке. Рядом с графским креслом лежит здоровенный волкодав. Пес смотрит в сторону двери, ведущей из зала. Кажется, что ни сам хозяин, ни его вытянутые ноги в красных чулках волкодава нисколько не интересуют. Но вот он слышит шаги за дверью – пока еще слишком тихие, чтобы их могло различить человеческое ухо, – и приподнимает верхнюю губу, готовясь показать пришельцу, что господин его отнюдь не одинок и не беззащитен.
– Тихо, Раур, – говорит сидящий в кресле человек, – это свои.
Волкодав снова опускает голову на лапы. Через несколько мгновений дверь открывается и входит лысый человек среднего роста. На нем – серая рубашка, темные узкие штаны, заканчивающиеся чуть ниже колена, чулки и тупоносые башмаки. Поверх рубашки – черный жилет без рукавов. Пришедший подходит к графскому креслу и склоняется в поклоне.
– Женщины прибыли? – спрашивает сидящий.
– Еще нет, господин граф, – поспешно отвечает ему пришелец. – Старуха расхворалась на перевале. Пришлось нанять для нее телегу. Полагаю, что они будут здесь завтра...
Граф перебивает его нетерпеливым взмахом руки:
– Что-нибудь еще, Мигель?
Тот снова коротко кланяется:
– Только что прибыл гонец. Войска эмира перешли границу и осадили Менханьо.
Граф сцепляет кончики пальцев и некоторое время задумчиво глядит в образовавшийся треугольник.
– Кретины, – говорит он затем, – мало я их учил... Кто ими командует?
– Гонец говорит, что Юсуф аль-Кейсар, но он не уверен в этом.
– Юсуф... – Дон Альфаро кладет руки на подлокотники. – А, этот мальчишка... Придется научить мальчика уважать старших.
Граф стремительно встает. Всякая расслабленность исчезает, движения его точны и экономны.
– Коня!
– Что ты об этом думаешь, Мигель? – спрашивает дон Альфаро.
– Их не меньше четырех тысяч, – негромко отвечает тот.
– Знаешь, Мигель, – говорит граф, – я думаю, что когда-нибудь сарацины заполонят собой всю землю. Слишком уж быстро они плодятся.
Мигель, который сам на одну четверть сарацин, не говорит ничего.
Они спускаются вниз и движутся дальше, но уже осторожнее. Вскоре их окликает сарацинский патруль.
Граф протягивает вперед руки, демонстрируя, что у него нет оружия.
– Я – дон Альфаро де Кориньи, – говорит он на сарацинском наречии и прибавляет с дюжину имен, которыми наградили его родители, и еще полдесятка титулов, означающих земли, которыми он владел. – Я синьор этой земли. И я готов принести присягу Юсуфу аль-Кейсару и принять ислам. Я хочу говорить с вашим господином.
Сарацинские воины, несколько ошеломленные речью христианина и еще тем, что их меньше, чем испанцев, все же решаются разоружить графа и всех его спутников. Дон Альфаро дает телохранителям знак, чтобы они не оказывали сопротивления.
– Передайте Юсуфу, – говорит он, – что нам необходимо поговорить как можно быстрее.
Воины ведут пленников в лагерь, слегка подталкивая в спину копьями – для порядка. Начальник патруля широко улыбается: он имеет все основания ожидать награды за то, что захватил такого важного пленника. Ведь всем известно, что Юсуф, дождавшись разрешения светлейшего эмира, с превеликой радостью двинул свои войска против земель графа Альфаро. Потому что всем известно: граф, и никто иной, повинен в смерти отца Юсуфа.
Высокий шатер, украшенный серебряным полумесяцем. У входа в шатер стоит красивый молодой человек с тонкими, но решительными чертами лица. Рядом с ним – усатый воин, лицо которого обнаруживает с лицом юноши некоторое (правда, весьма отдаленное) сходство. На мужчине – кольчуга, на юноше – тоже, но более тонкая и спрятанная под одежду. Оба держат ладони на эфесах сабель.
Графу заламывают руки и подводят к юноше, который вздергивает подбородок и с презрением глядит на пленника.
– О чем ты хотел говорить со мной, отродье Иблиса, прежде чем я прикажу привязать тебя к четырем жеребцам и разорвать на четыре части!
Граф коротко оглядывается и смотрит в глаза Юсуфу аль-Кейсару. Легкая усмешка, тронувшая его губы, беспокоит юношу, но под взглядом Альфаро он почему-то быстро забывает и об усмешке, и о беспокойстве.
– О лучезарный, – говорит ему граф, – о светило ислама! То, о чем я хочу говорить с тобой, настолько важно, что мне не хотелось бы, чтобы это услышали чужие уши. Может быть, мы побеседуем в каком-нибудь другом месте, о сокрушитель неверных? Например, в твоем шатре? Или ты опасаешься меня, Юсуф аль-Кейсар? Если так, то прикажи связать мне руки и даже от тени всякой опасности ты будешь избавлен, ведь ты вооружен, а я – нет.
Он смотрит в глаза юному военачальнику, но тот молчит, как будто колеблясь.
Усатый воин прерывает молчание.
– Мой господин, – говорит он, обращаясь к мальчику, – не соглашайся на это. Всем известно, как сильны чары этого христианского дьявола. Воистину, он – сам сын Иблиса. Поступи так, как поступают христиане со своими колдунами (а ведь среди христиан много колдунов!), – сожги его и развей пепел по ветру.
– Тихо, Раур, – говорит сидящий в кресле человек, – это свои.
Волкодав снова опускает голову на лапы. Через несколько мгновений дверь открывается и входит лысый человек среднего роста. На нем – серая рубашка, темные узкие штаны, заканчивающиеся чуть ниже колена, чулки и тупоносые башмаки. Поверх рубашки – черный жилет без рукавов. Пришедший подходит к графскому креслу и склоняется в поклоне.
– Женщины прибыли? – спрашивает сидящий.
– Еще нет, господин граф, – поспешно отвечает ему пришелец. – Старуха расхворалась на перевале. Пришлось нанять для нее телегу. Полагаю, что они будут здесь завтра...
Граф перебивает его нетерпеливым взмахом руки:
– Что-нибудь еще, Мигель?
Тот снова коротко кланяется:
– Только что прибыл гонец. Войска эмира перешли границу и осадили Менханьо.
Граф сцепляет кончики пальцев и некоторое время задумчиво глядит в образовавшийся треугольник.
– Кретины, – говорит он затем, – мало я их учил... Кто ими командует?
– Гонец говорит, что Юсуф аль-Кейсар, но он не уверен в этом.
– Юсуф... – Дон Альфаро кладет руки на подлокотники. – А, этот мальчишка... Придется научить мальчика уважать старших.
Граф стремительно встает. Всякая расслабленность исчезает, движения его точны и экономны.
– Коня!
* * *
...Они выезжают из замка Кориньи и скачут весь день. Они – это сам граф, Мигель и десять графских телохранителей. Горы, которые со стен замка Кориньи были далекими призраками у самого горизонта, вырастают, закрывая собой полнеба, и оборачивают к всадникам свои ущелья и склоны, камни и водопады. Отряд минует перевал и приближается к Менханьо – мощной крепости, охраняющей южную часть графских владений. С каменного уступа, на который взбираются Мигель и дон Альфаро, можно видеть, сколь велика армия, осадившая крепость. Да, это можно увидеть, хотя сейчас ночь: в лагере сарацинов горят десятки, сотни костров, рядом с которыми перемещаются темные фигуры.– Что ты об этом думаешь, Мигель? – спрашивает дон Альфаро.
– Их не меньше четырех тысяч, – негромко отвечает тот.
– Знаешь, Мигель, – говорит граф, – я думаю, что когда-нибудь сарацины заполонят собой всю землю. Слишком уж быстро они плодятся.
Мигель, который сам на одну четверть сарацин, не говорит ничего.
Они спускаются вниз и движутся дальше, но уже осторожнее. Вскоре их окликает сарацинский патруль.
Граф протягивает вперед руки, демонстрируя, что у него нет оружия.
– Я – дон Альфаро де Кориньи, – говорит он на сарацинском наречии и прибавляет с дюжину имен, которыми наградили его родители, и еще полдесятка титулов, означающих земли, которыми он владел. – Я синьор этой земли. И я готов принести присягу Юсуфу аль-Кейсару и принять ислам. Я хочу говорить с вашим господином.
Сарацинские воины, несколько ошеломленные речью христианина и еще тем, что их меньше, чем испанцев, все же решаются разоружить графа и всех его спутников. Дон Альфаро дает телохранителям знак, чтобы они не оказывали сопротивления.
– Передайте Юсуфу, – говорит он, – что нам необходимо поговорить как можно быстрее.
Воины ведут пленников в лагерь, слегка подталкивая в спину копьями – для порядка. Начальник патруля широко улыбается: он имеет все основания ожидать награды за то, что захватил такого важного пленника. Ведь всем известно, что Юсуф, дождавшись разрешения светлейшего эмира, с превеликой радостью двинул свои войска против земель графа Альфаро. Потому что всем известно: граф, и никто иной, повинен в смерти отца Юсуфа.
Высокий шатер, украшенный серебряным полумесяцем. У входа в шатер стоит красивый молодой человек с тонкими, но решительными чертами лица. Рядом с ним – усатый воин, лицо которого обнаруживает с лицом юноши некоторое (правда, весьма отдаленное) сходство. На мужчине – кольчуга, на юноше – тоже, но более тонкая и спрятанная под одежду. Оба держат ладони на эфесах сабель.
Графу заламывают руки и подводят к юноше, который вздергивает подбородок и с презрением глядит на пленника.
– О чем ты хотел говорить со мной, отродье Иблиса, прежде чем я прикажу привязать тебя к четырем жеребцам и разорвать на четыре части!
Граф коротко оглядывается и смотрит в глаза Юсуфу аль-Кейсару. Легкая усмешка, тронувшая его губы, беспокоит юношу, но под взглядом Альфаро он почему-то быстро забывает и об усмешке, и о беспокойстве.
– О лучезарный, – говорит ему граф, – о светило ислама! То, о чем я хочу говорить с тобой, настолько важно, что мне не хотелось бы, чтобы это услышали чужие уши. Может быть, мы побеседуем в каком-нибудь другом месте, о сокрушитель неверных? Например, в твоем шатре? Или ты опасаешься меня, Юсуф аль-Кейсар? Если так, то прикажи связать мне руки и даже от тени всякой опасности ты будешь избавлен, ведь ты вооружен, а я – нет.
Он смотрит в глаза юному военачальнику, но тот молчит, как будто колеблясь.
Усатый воин прерывает молчание.
– Мой господин, – говорит он, обращаясь к мальчику, – не соглашайся на это. Всем известно, как сильны чары этого христианского дьявола. Воистину, он – сам сын Иблиса. Поступи так, как поступают христиане со своими колдунами (а ведь среди христиан много колдунов!), – сожги его и развей пепел по ветру.